Страсти по Антохе или Русская рулетка

Горе в один день состарило Любовь Петровну.
Никто на заводе не узнал бы сегодня в этой осунувшейся женщине хохотушку Любу из бухгалтерии. Куда только делась ее стать и женственность? Не бежит, как раньше, размахивая сумочкой, словно школьница в свои уже сорок семь; еле ноги волочит. Опухшие от слез глаза глядят растерянно вниз на черный ноздреватый снег. Теребит платочек в руках и шепчет что-то под нос, словно безумная. Еще вчера все было нормалёк. Так она всегда говорила, смеясь. А сегодня и нет никого рядом в горе материнском. Одна надежда только и осталась у Любови Петровны…
После бессонной ночи в больнице пришла она к храму Андрея Первозванного в Люблино. Раннее утро воскресенья. Тихо так, что слышно, как плавится, осыпается под лучами мартовского солнца снег в сугробах. И птицы не поют, будто повымерли. Подняла голову к небу по колокольне и стыд залил щеки лихорадочным румянцем. Храм в пяти минутах всего от дома, и каждый день она мимо него спешит по дороге на завод. Словно стесняясь, отворачивает всегда голову и прибавляет шаг. Неосознанно. Не верит, хоть и крестила ее бабка в детстве в деревне под Реутовым. Не верит, мучится, а пришла. Не могла не придти. Тянула ноги, вдруг ставшие тяжелыми, неподъемными, по снежной каше. Медленно шаркала, как арестант в кандалах. Вместо пяти минут все полчаса шла.
И вот она здесь. Давно не была, ох давно. Покачнулась на входе после ступеней, словно подхватило ее сквозняком. Упала бы, да схватилась рукой за дверь судорожно. Прижалась лбом к холодному, как лед косяку. Замерла на мгновение. Ноги не держат и стыдно, и больно, и страшно ей. Вздохнула тяжело, подняла, наконец, глаза и перекрестилась медленно на образа в сумраке внутри. Вошла. Поставила самую большую свечу к иконе Матери божьей.
-Давно не была я, господи! Даже молиться разучилась… Ты уж прости меня грешную! Прости, господи, и спаси сына моего… Антона. Нет ведь больше никого у меня кроме него!
Слезы душили ее и слова вылетали изо рта какими-то обрывками. Непонятными, чудными, страшными.
- Грех он совершил. По глупости своей, не по злому умыслу…Не забирай, смилуйся, господи!

В субботу утром Антоха по давно заведенной традиции болел. Дешевая водка крутила живот, тошнило так, что не мог встать с кровати. Пробовал пару раз, но валился обратно. Насквозь промокший от пота, бессильный. От одежды мерзко пахло табаком и блевотиной. Даже ботинки не снял вчера. После ночной безобразной сцены, ему было стыдно и до слез жаль мать. Но просить прощения за пьяную выходку было не у кого. Мать с утра уехала к тетке в Реутов.
Антоха лежал в кровати, больше напоминавшей кучу грязных бомжатских тряпок и против воли вспоминал. В памяти хрустели лишь осколки вчерашнего вечера, несвязные картинки, но и этого хватало. Господи, стыд-то какой!
Он приполз домой на карачках, стукаясь лбом о стоптанные ступени и матерясь вполголоса. Полежал на дырявом коврике перед дверью, не в силах подняться и скуля, как замерзший щенок. Мутило и хотелось исчезнуть. Испариться. Только бы не встречаться с матерью. Опять будет плакать, жалеть. К черту! С пятой попытки он, наконец, поднялся, хватаясь за картофельный ящик справа от двери. Ящик опасно накренился, и на пол с грохотом полетела огромная консервная банка из-под сельди иваси. Под ногами захрустели окурки. Антоха грязно выругался и уперся головой в мягкую обивку двери. Запахло веревкой и старой пылью. Внутри послышались шорохи, следом мамины шаги. Он заколотил кулаком по двери. Громко, далеко занося руку, словно забивая гвозди. С каждым ударом в нем все выше поднималась волна злости. На мать, такую веселую и общительную на людях и отчаявшуюся и постоянно плачущую дома. На себя, слабого и ленивого. На отца, пропившего сердце и умершего в одну ночь, когда ему еще не было и сорока. На мир, в котором чем больше работаешь, тем меньше получаешь. Ладно бы еще вовремя платили…
- Открывай! – растягивая гласные, проорал он.
Хозяином стоял он теперь перед дверью. Требовательным, безжалостным. Вроде еще вчера не отпускал мамкиного подола, следовал повсюду за ней и вот теперь в двадцать пять чужой совсем стал. Злой, требовательный, не прощающий ни единой мелочи. И все еще любящий ее до слез в глубине души. Под ворохом обид и переживаний не высказанных.
Щелкнул замок и дверь отворилась.
Оттолкнул мать с силой, так что ткнулась спиной в шубу на вешалке. Прошел, не раздеваясь в кухню.
- Антоха, ты чего! – прошептала Любовь Петровна.
- Жрать давай! – ответил он, грохоча кастрюлями.
- Там на столе, сынок, в чашке, рыба и картошка…
- А чего не подогрела, ****ь? - Антоха начал заводиться.
- Так спала я уже… Время - полвторого ночи.
На пол полетела и рыба, и картошка.
Антоха сжал голову руками и застонал: - Стыдно как!
Память беспощадно грубыми штрихами рисовала перед его глазами сцены ночной ссоры. Словно стреляла в еще живую душу, обжигала огнем. Как хватал мать за руки и кричал проклятья прямо в лицо. Как сжал ее голову руками, как будто проверял арбуз на спелость, и с ненавистью выплевал обидные слова. Сжимались пальцы на ее голове все сильнее и ужас брызгал потоками слез из материнских глаз: - Антоша, сынок… Что же ты? А ему хотелось раздавить ее, уничтожить… Отшвырнул в сторону как мешок с гречкой, еле переборов отчаянный крик смерти в мозгу. Зарычал и выскочил из кухни. Оставил мать на полу, в полуобмороке, еле живую от обиды и боли. Упал ничком в кровать и провалился в красное…
- Вот я урод! - от досады Антоха хватанул кулаком по стене. Прямо в морду попал добродушной и кривоватой косуле на тканом коврике, - Да вернется ли мать домой после такого?
Следом за стыдом его захлестнула волна жалости к самому себе, он свернулся калачиком, как в детстве, обхватил колени и уснул.
Проснулся Антоха от собственного храпа, который словно наждачной бумагой царапнул глотку. Резко проснулся, испуганно. Весеннее солнце бьет прямо в лицо, даже сквозь веки его видно. На часах двенадцать дня, а сколько проспал - не понятно. Да и сон ли это был? Скорее просто забытье, пьяный провал в пустоту, в спасительное ничто. Однако этот недолгий сон вернул Антохе достаточно сил, чтобы наконец встать и кое-как привести себя в порядок. Он переоделся в чистое, бросив вчерашнюю одежду в люк стиральной машинки, словно связку гранат во вражеский дот. Умылся холодной водой и, преодолевая тошноту, почистил зубы. Немного полегчало. Казалось, с грязью и потом смыл он и часть вины перед матерью. Пошел пить чай, но в кухне навалились воспоминания, а с ними стыд и непереносимая головная боль. Мать все прибрала и на столе и на полу, и от этого было только хуже. Словно укоряла его еще и этим…
Ушел в гостиную и упал в кресло. Посидел немного в тишине. Потом включил телевизор, которой казалось только того и ждал и тут же заполнил все вокруг воем сирен и мрачным цинизмом криминальных новостей. От частой смены кадров закружилась голова и снова затошнило. Щелкнул пультом и посидел немного в кресле с закрытыми глазами. В левом боку что-то противно тикало. То ли нерв, то ли сосуд кровяной. Непонятно и тревожно. Антоха почувствовал себя часовой бомбой. Отсчет пошел. Три, два, один – ба-бах! Кишки на экране телевизора…
- Ну и мысли у тебя с похмелья, Антон Геннадьевич!
Усмехнулся, достал из кармана тренировочных штанов мобильник и набрал номер Ваньки.
- Алло! Вань? - сказал и сам себя не услышал. Вместо голоса лишь шипение, как из крана, в котором нет воды.
- Алло! Алло! – загнусавил в трубке друг детства, - Антоха ты?
Прокашлялся, сглотнул вязкую вонючую слюну и, наконец, получилось: - Да я это, я! Будто номер не определился!
- О, старичок! Ты как там? Живой?
- Болею… - сказал Антоха и снова прочистил горло. Саднило.
- А мы тут с корефанчиком пиво пьем в сквере. Выходи!
- Не. Сил нет.
- Ну, тогда мы к тебе. Мать дома?
Антоха на мгновение задумался. Снова скандал вечером?
- А кто там с тобой?
- Да ты не знаешь. Миха, нормальный пацан. Пивом вот меня лечит…
Антоха представил бутылку холодного пива. С мелкими капельками на коричневом стекле. Берешь ее в руку, а этикетка только что наклеена, мокрая от испарины, легонько сдвигается со своего исконного места. Свежее пивко… Откроешь такую бутылочку, а из нее медленно лезет пушистая пена и терпкий запах шибает в нос. Выдохнешь, припадешь к ней и льешь в себя холодное пиво, в надсаженное, обожженное нутро, а оно горько глотается и наполняет тебя спокойствием и радостью. Два, три больших глотка и отрываешь бутылку от губ и смакуешь аромат, и слушаешь, как оно в тебе булькает. А потом за разговором с добрым другом, попыхивая сигареткой, пьешь спокойно и знаешь, что еще по паре бутылочек на брата есть в холодильнике…
- Антоха! Ты там уснул что ли?
Да чего там думать! Суббота же - пьем, танцуем, уходим!
- Да здесь я. Ну вы это – приходите уже. С пивом, понятное дело…
- Заметано, старичок! Ща в магазин и к тебе. Жди.
Ребята пришли через час. То ли пиво долго допивали в сквере, то ли в магазин ездили на Красную площадь. Антоха измучился в ожидании. Казалось, еще немного и голова лопнет от тупой ноющей боли. Собрал на стол - стаканы под пиво, картошка вчерашняя, рыба.
- Надеюсь, не с пола она это собрала? – подумал Антоха, и сердце кольнуло укором, - К черту! Не думать о ней. К чему душу бередить?
- Здорово, брат! – Ванька ввалился в прихожую и заполнил собой все пространство. От него дохнуло снегом и чем-то кислым. Ух, здоровый, чертяка, головой люстру раскачивает!
- Знакомься, это Миха!
Из-за Ванькиного полушубка чуть ли не на уровне пояса выглянули черные цыганские глаза, и раздался неожиданный бас: - Михаил.
Полтора метра то в нем есть хоть? И впрямь на цыганенка похож. Маленький, худой, как подросток, но иссиня черная щетина на щеках и на шее говорят, что не пионер уж давно. Странным он показался Антохе. Глаза колючие, глядят с вызовом, недоверчиво, а сам улыбается от уха до уха. И зубы кривые.
Антоха пожал протянутую руку: - Антон, - Ух, как крепко жмет! Не ожидал.
- Антоха он!- смеясь, сказал Ванька, по-хозяйски деловито разделся, сунув Антону в руки огромную кожаную кепку, и прошел на кухню.
- О, рыбка! – раздался оттуда радостный вопль, - Миха, не тормози, тащи пиво!
Миха проворно стянул застиранный серый пуховик, размотал полосатый черно-желтый шарф с кисточками на концах и, гремя бутылками в пакете, присоединился к друзьям. Носок на правой ноге у него был дырявый и сквозь дыру виднелся волосатый мизинец.
Пиво потекло рекой и Антоху наконец-то отпустило. Приятное тепло разлилось по телу, и голова вдруг стала ясной и свежей. Напрягало немного только одно – у кого-то из гостей отчаянно воняли носки. Правда и это Антоха скоро перестал замечать.
Пили в охотку. Вспомнили вчерашний вечер. Посмеялись над приятелем Генкой, который в очередной раз собрался жениться, а невеста об этом даже и не догадывалась. На этот раз, повезло продавщице из булочной на углу. Антохе она тоже приглянулась. Светленькая такая, миниатюрная, как куколка. И глаза огромные. Зеленые.
Говорили в основном Ванька с Антохой. Ванька, занявший собой сразу пол кухни, бурно жестикулировал, кричал с набитым ртом, спорил. Вел себя, как обычно. Антоху с детства привлекала в друге неуемная энергия, страсть и любовь к жизни, проявлявшаяся в любых мелочах. Как-то в детстве Ванька на спор с одноклассником съел огромный свадебный торт, который испекла его мать на заказ. Ни крошки не оставил! Ох, и досталось же ему тогда! А как сбегали с Ванькой на Черное море после в шестого класса! Весело было. И сегодня тоже весело.
А вот Миха всю дорогу молчал. Пил пиво, а к еде практически не притронулся. Наблюдал за приятелями, как смотрят теннисный матч, переводя цепкий взгляд с одного на другого. Словно ждал чего-то. Доставал и открывал бутылки с пивом. Подливал вовремя. Слушал и улыбался в правильных местах, а вид такой, словно о чем-то своем думает.
- Покурим? – спросил Ванька, доставая пачку West.
- Не здесь, - сказал Антоха, - Давай в подъезде. Встал и за стол схватился. Повело. Кривой уже совсем…
- А я не курю, - сказал Миха, - Посижу тут.
- Ну, сиди…
Вышли на лестничную площадку. Закурили. Хорошо так, приятно. Дым клубится, голова пустая и никаких тебе волнений.
- А кто этот Миха? – спросил Антоха.
- А я знаю? – ответил Ванька, - Я его сегодня в первый раз вижу.
- Странный он какой-то.
- Вроде ничего, - сказал Ванька, - Я в сквере сидел с утра, мозги проветривал. Подошел, познакомились. Пивом угостил. Да нормальный он мужик! На Люблинской живет. В сто одиннадцатом доме.
- Там Пашка Локтев живет, - вспомнил Антоха.
- Точно, - обрадовался Ванька, - Во втором подъезде. У него еще сеструха глухонемая.
- Не, просто глухая…
- Да какая разница?!
- Ну, ладно, докуриваем, а то он уже заждался, небось…
Они потушили окурки в банке из-под селедки и вернулись в квартиру. Ванька впереди, Антоха за ним.
- Ух ты! – удивленно сказал Ванька, заходя в кухню. Даже присвистнул.
- Чего там? – спросил Антоха. Из-за широкой Ванькиной спины он видел лишь бок холодильника и Михин рваный носок.
Ванька протиснулся мимо Михи и сел на табурет у окна. На лице у него восхищение граничило с удивлением. Рот раскрыл, глаз отвести от Михиных рук не может, и шарит своей клешней по столу в поисках стакана.
А в руках у Михи блестит револьвер.
- Ты чего это? – спросил Антоха. Он так и застыл на пороге.
- Вот игрушка вроде бы, пневматический пистолет, - сказал Миха, ловко отщелкнув барабан в сторону, - А все равно приятно в руке держать. Какое никакое, а оружие. На! Он вставил барабан на место и протянул револьвер Ваньке, - Не заряжен.
- Красивый, - сказал Ванька, осторожно взял револьвер и почему то первым делом понюхал ствол, - Стрелял недавно?
- Вчера с пацанами по бутылкам, - ответил Миха.
- Ну и как? – спросил Ванька, разглядывая пистолет со всех сторон.
- Десять раз стрелял, один раз попал, - усмехнулся Миха, - Говорю же – игрушка.
Он долил пива по стаканам и с видимым наслаждением отпил из своего.
- Дай-ка мне, - попросил Антоха. Он не держал в руках оружия с армии, где служил во взводе охраны. Уж пять лет, как дембельнулся, но армия время от времени снилась.
Револьвер тяжело лег на ладонь. Антоха улыбнулся, словно встретил давнего друга и отвел руку с револьвером в сторону, целясь в зеркало в прихожей. В глазах двоилось, и мушка плавала из стороны в сторону, словно вальсируя. Поднес револьвер к лицу. А ведь и вправду красивый! Весь блестящий из нержавеющей стали, только рукоятка деревянная. Темно-коричневая с болтиком посредине. Ствол толстый, короткий. Мушка на нем сверху низкая округлая и продолговатая, почти на весь ствол. Спусковой крючок, болтики, барабан – все как надо. На левом боку рядом с барабаном клеймо ERMA и какие-то надписи на английском. Такой револьвер был у какого-то сыщика в кино. Не новый уже, весь в царапинах и рукоятка затертая, а все равно красивый. И в руке приятно лежит.
- А ну дай, - протянул руку Миха.
Антоха с сожалением вернул ствол: - А патроны есть?
Миха положил револьвер перед собой на стол и начал шарить по карманам: - Была где-то одна пулька…
Он проверил карманы брюк, хлопнул по нагрудному карману джинсовой рубашки и удовлетворенно крякнул: - Есть!
Выудил маленький толстый патрон, дунул на него и ловко, двумя движениями зарядил в револьвер. Крутанул барабан и положил револьвер на стол перед собой. Рядом с полным пивным бокалом.
Все молчали.
- А вы знаете, что в классической русской рулетке, - наконец сказал Миха (голос его дрогнул), - заряжали весь барабан и убирали только один патрон? Офигеть, да! Вероятность выстрела – восемьдесят три процента, - он взял револьвер в руку и взвел курок, - А когда вот так – с одним патроном в барабане – всего шестнадцать.
- Ты чего это? – спросил Ванька.
Миха медленно поднял руку и приставил дуло револьвера к виску.
Казалось, он дурачится, неудачно шутит. Эта его улыбочка… Но тогда почему с такой силой он сжимает рукоятку? Отчего так вздулись вены, и трясется мелкой дрожью рука? Еще эти капельки пота на лбу…
- Если не вращать барабан после каждой попытки, вероятность выстрела увеличивается пропорционально уменьшению количества попыток, - продолжал свой леденящий душу монолог Миха, - Шестнадцать процентов, двадцать, двадцать пять, тридцать три, пятьдесят и наконец, сто процентов. Бух! – Он глухо засмеялся, - Сложно? Элементарная математика, пацаны!
- Говорил же я, что он странный… - подумал Антоха. Он вдруг вспотел так сильно, что показалось - вот-вот закапает с него на пол. В голове по-прежнему гудело, и все звуки повторялись многократно, с каждым разом все тише и тише, пока не превращались в легкое жужжание. Тихо так, фоном роились звуки, как мошки возле лампы. Он тряхнул головой, машинально поднес бокал с пивом ко рту и сделал большой глоток. Следом еще один. В голове почему-то зазвучала дурацкая песня Землян. Про каскадеров.
- Ну что, вы со мной? – спросил Миха и заговорщицки подмигнул Антохе.
- Завязывай прикалываться, - сказал Ванька. Он уже не выглядел тем привычным добряком. Насупился, собрался весь, подался корпусом вперед на полстола, - Брось, Миха!
- Ничего… Мы будем крутить барабан после каждой попытки, – сказал Миха, - Так честнее и шансов больше. Верно?
Он с шумом вдохнул, раздувая тонкие ноздри, и медленно нажал на спусковой крючок.
Никто и вздрогнуть даже не успел. Мертвую тишину разорвал сухой щелчок. Миха сморщился, словно откусил от лимона, моргнул одним левым глазом и с протяжным стоном выдохнул.
Тишина просто пригвоздила всех к табуреткам.
- Ну. Кто следующий? – тихо сказал, почти прошептал Миха, крутанул ладонью левой руки барабан и взвел курок.
- Дай сюда! – крикнул Ванька и потянулся к револьверу. С глухим стуком упала табуретка.
И тут Антоха поднял руку. Совершенно машинально. Просто щелкнуло что-то внутри. Захотелось снова почувствовать прохладную тяжесть. И не останавливать игру.
Все произошло быстро, буквально за пару секунд. Ванька хватанул пустой воздух, а в руке Антохи оказался револьвер. Теплый от Михиных рук. Даже влажным слегка он показался. Но как же он был прекрасен! Антоха словно выиграл приз. Казалось, что сбылась самая его заветная мечта. Счастье накрыло с головой и оставалось только одно.
Он поднял руку с револьвером к голове и нажал на спусковой крючок.
То, что случилось дальше, Ванька помнил всю свою недолгую оставшуюся жизнь. Видел во сне каждую ночь. Скрипел зубами в бессилии. И даже умирая под колесами грузовика с раздавленной грудью через три года, видел, словно воочию перед собой рыжий огонь с белыми искрами, вырывающийся из короткого дула и слышал грохот выстрела.
Антохина голова дернулась, из черной раны чуть выше виска брызнула на стол струйка крови, и он мешком упал на пол. Ни крика, ни стона. Ванька подскочил к другу и увидел, как прямо на его глазах, правая сторона лица заплывает синим, закрывая глаз и сминая в сторону нос. Антоха дышал порывисто и тяжело. Из обожженной раны толчками исходила кровь.
- Миха! – крикнул Ванька, - Звони в скорую!
Поднял глаза, а Михи уже нет. Сбежал. И револьвер прихватил. Странная история вышла. Ванька потом долго этого Миху искал, но тот как сквозь землю провалился. На Люблинской, ни в сто одиннадцатом, ни в каком другом доме такого никогда не видели. Да и с револьвером не все понятно. Что за пневматика такая, если пуля череп пробила?
Врачи тогда буквально вытащили Антоху с того света. Говорили потом, что родился парень в рубашке. И неотложка быстро приехала, и врачи толковые попались. Да и Антоха сам – красавец! Выкарабкался. А мать почернела от горя. Состарилась в один день. Все металась между больницей и храмом, пока Антоха на грани был. Повезло в общем. Пуля попала в очень плотную кость черепа. Если бы прошла всего в нескольких миллиметрах ниже, Антоха бы не выжил. А так инвалид. И пусть ходить теперь не может и не говорит совсем. Зато живой. Ради матери хотя бы.
С тех пор уже пять лет прошло. Антоха улыбается даже, когда голубей кормит. Да Вы и сами можете в этом убедиться. Приходите с утра к храму Андрея Первозванного в Люблино. Мать его каждый день туда на коляске возит.