День Победы начинался с рассвета или Как я хотел с

    Фото из семейного архива. Моя мать, бабушка и я в возрасте, года через 2-3 после того как "побывал трактористом".               
               
         День Победы начинался с рассвета
                или
         Как я хотел стать трактористом


  Посвящается всем детям  войны и их
 матерям, которые из руин восстанавливали разрушенную войной страну,
согревая наши души теплом своих сердец.


    Во время Великой Отечественной войны, мая мать, как многие молодые девушки, ушла на фронт и служила на военно-санитарной летучке. (ВСЛ-604 в составе 203 Полевого эвакопункта).

  У войны свои счеты с жизнью и смертью, но и любовь на войне никто не отменял. Война обостряет все чувства. Поэтому большинство «детей войны» оказались именно плодом фронтовой любви.  В народе нас называли «безотцовщиной», а за какие-либо наши проделки - «е*етиной».
     Однако, самым обидным из всех прозвищ для меня лично было «трофейный». Воспринимая прозвище жестоким оскорблением,наносимым даже не мне, а моей матери, я, со слезами и матом, яростно бросался на обидчика с кулаками и даже с зубами. Нередко бой с обидчиком старше и сильнее меня заканчивался для него кровавыми соплями. Как говорят: -«В драке важен не размер собаки, а количество злости в ней». 
   Нашим матерям приходилось терпеть народную молву о себе и, до крови закусывая губы, бессонными ночами солить подушку своими слезами.  «На чужой роток не накинешь платок».  А сколько долгих ночей у колыбелей, сколько труда и терпения наши матери отдали каждому из нас?  Они думали о своём дите от его рождения и до своего смертного часа.
 
    Мир не сказка, а борьба добра со злом, зла с добром, а потом... опять борьба за мир, за веру и ещё за что-то не всегда понятное.
    Особенно трудна была материнская доля, воспитывавших своих сыновей без отцов.
Тут много мудрости и ума надо приложить, что бы из сына вырос МУЖЧИНА.
     Я с благодарностью вспоминаю свою мать-участницу Великой Отечественной войны, которая воспитывала меня-«трофейного» одна, без мужа.
    Досталось же ей дитятко "непокорное", как сказал про меня священник при  крещении в Сталинабадской церкви в 1947 году.
   
                ***

       В детстве все краски ярки.  Мне тогда казалось, что Мир живет для меня. Была весна 1949 года. Май. День Победы. Обычный рабочий день. Моя родная деревня Ступново из восьми домов на бугре, окруженная вологодскими лесами.
       Солнечное утро. Я проснулся с самого ранья.
  На майские праздники мать сшила мне рубашку из немецкого парашютного шелка кремового оттенка, с карманом на груди, а на нём красными нитками "мулине" вышила звезду с лучами.
И вот этим ранним утром она подала мне эту рубашку, как военную форму, со словами:
-  На-ко  примирь.
 Здесь и далее я постараюсь сохранить тот простонародный говор в нашей местности, царивший повсеместно в те времена.

    - Ну, Шурка, баскОй ты сЕгодни, первый санапал на всЁй деревне. - С ухмылкой подбодрила меня бабуля и тем самым как бы благословила на сегодняшние "геройские" подвиги.
Она-то знала, что к вечеру я всё равно выкину какой-нибудь фортель.
     Мать перед выходом на "улку" тоже строго наказала:
- Мотри там, в грись не лизь, да не изорви рубаху. Послидний лоскут исшила, нетутко боле. Береги рубашонку.
 И мотри не варзай, а то живо у меня рвань получишь ужо.

    Но эти слова для меня были обычным напутствием, как инструктаж для солдата заступающего в наряд по службе, поэтому особо не напугали. До вечера ещё оставался целый день...  И день не длился, а полетел птицей счастья. Меня выпустили на волю. Для порядка, а больше ради того, чтобы показать всем свою новую рубаху, прошелся вдоль по деревне. Народу в деревне никого. Все при делах. Началась посевная горячая пора.

       Остановился я около конторы колхоза "Пограничник".
  Весь колхоз состоял из трех таких же маленьких деревенек, как и наше Ступново.  С кем граничил колхоз мне было глубоко наплевать. Председатель колхоза Геннадий Бурницов с озабоченным видом сидел на крыльце  и курил самокрутку.
      Увидев меня, заулыбался:
- Ну, чё, "победитель", как дела? Матка с утра ремённую артиллерию не сделала ишо?
 
- Не, дядь Генадий. Ты чё? Ишо у меня вчерашняя рвань болит.

- За чё вчера-то взбучку получил?

- Да на мерине Рустеме  вчерась катался верхом, пал с ево и всю штанину изорвал.
 Бабушка,конешно, было пробовала заступиться за миня, но матка прытко зла была.
     Штаны-то  послидние, а топеря вот, с заплатой. Матке жалко их стало.
 Крепкие, из "чертовой кожи", а погледи-ко,вон как лопнула штанина, вокурат на коленке.
    Вот мама и сказала мине вчерась: - На тибе,Шурка, всё кажыный день рвется. Ты домой вечером прибегаш как из окопа с передовой, весь грязный и изорванный, да ищо в синяках и избитый до крови.

     Я вечёр, уж после рвани, спросил её:
- А чё,  завтрея праздник День Победы? Это когда мы над немцами совсем  победу сделали?  Дак она мине и сказала:- Пока тебя беса не выращу, у меня никаково дня победы не будёт. Я с тобой всё время как на войне.

- Ну, ладно, дядь Генадий, я пожалуй до пруда сбегаю.
- Ну, беги, беги. Там мужики трактор ремонтируют, пособи  им.
- Ладно, погляжу.

       Минута и я у пруда.
На высоком берегу стоял разобранный трактор ХТЗ с железными колесами.
      Трактористы переводили название ХТЗ как «хрен товарищ заведешь».
Утром трактор не завёлся. Поэтому он и стоял на берегу пруда разобранный.
 "Брюхо" трактора-картер лежал на земле, весь в чёрном нигроле.
 Нигрол заманчиво блестел на солнце. Так и тянуло макнуть в него палец.
 Двигатель частично тоже был разбросан  на берегу пруда. Прямо-таки обворожительная красота. Картина нигролом.
    Трактористы грязные с ног до головы:  Вася Черняев-«Серко» и  Емельян Виноградов. Один участник войны, другой «по броне» ковал победу в тылу.
       Глядя на их вид, ласточкой пропорхнула завидная мысль: - "Вот бы и мне трактористом. Замараешься весь и ругать никто не будет."
       Увидели меня трактористы и сразу вопрос: - Ну, "кавалер трех рваней", пошто явился?  Чево вырядился-то как на свадьбу?

- Таак? Значит, рубаху мою новую увидели,- пролетело в моем мозгу, - Хорошо,  добро, ладно.
- Дак, празник сёдня. День Победы над фашискими ерманцами.
- А вы чё, делаёте?
 
 - А то ты не видишь?  Ремонт вот делаем.
  – Вот вить, все в поле  пашут, а у вас дак ремонт.
 - Да ладно ты, Шур, не бригадир ишо упрекат-то нас с Омелей. Если хош так пособи нам. Геннадию скажем, чтобы в  колхоз тибя записал?
- Миня? В колхоз запишут? И муки дадут, и хлиба на трудодни?
   - А ты как думал? В такой рубахе, тебя сразу запишут и выписку на муку Генадий  сёдни  же и выдаст.
   – Да-аа, матка радешенька будет ежели на Троицу мне мучки Генадий выпишет.
 А чево, мужики, делать-то надоть?  ( вот с этого, наверное, момента во мне и стало доминировать стремление быть добытчиком в семье, заработать хотя бы кусок хлеба.)

- Да ты больнё чист. Сначала руки-то хоть замарай.

      С радостью исполнил свою мечту и ткнул пальцем в нигрол… Есть!!!

     Васька на это с ухмылкой пробурчал:
- Это не эдак бы, Шура, надэ, а обе руки, да хоть бы  по локти. На нас-то погледи какие мы с Омелей.   Забыв обо всем, я запихал в нигрол ручонки до локтей.
 А всё же мысль, что рубаху как-то надо бы сохранить чистой, пробуравила мозг, но  тут же и пропала в радостном ожидании записи в колхоз. Но и этот мой вид им видать не очень-то глянулся.
      Емельян с ухмылкой попросил меня ему помочь:
- Знаешь, Шурка, ты вон ту уразину потташшы, вон туды…, к картеру.
Уразина оказалась тяжелой и вся вымазана нигролом. Пока я её подтянул к указанному Емельяном месту, дело было сделано: рубаха оказалась вся измазана нигролом.
     Увидев, что я  наделал с рубашкой, понял, что теперь-то уж точно мне от матери достанется большая нахлобучка и самый огненный, из всех прежних, ремённый салют. Своими грязными ладонями я схватился за  щёки, и прорыдал: - Ну, мужики, топеря матка меня убиёт.
- Да, полнотко ты, отстань. Иди  топерь к Генадию, чичас же на разу он тибя и в колхоз запишет, а ради празника можот и муки выпишет.
  Потом уж ничево не бойся, не будет тибе никакой рвани.  Токо скажи Геннадию Ивановичу, мотри не забуть, шо нам пособлял.

       К конторе я прибежал шустро, но вид у меня  был  уже  совсем не тот, что час назад и далеко не праздничный.
       Геннадий, как сидел на крыльце и дымил самокруткой, так и продолжал сидеть в том же положении.
  Увидев меня в такой заляпанной нигролом рубахе и с измазанным лицом, он засмеялся и начал что-то оживленно обсуждать со счетоводом Иваном.
- Ну, и чево ты там с мужиками поделал? - серьезно, пытаясь подавить в себе душивший его смех, строго спросил Геннадий.
-  Генадий Иванович, миня мужики  попросили пособить, так я и помог им малёхо.
 А ишо, они сказали, шобы ты миня в колхоз записал и муки выписал.
- Ну, ладно, чево с тобой делать, думал, мал ишо, да вижу уж, вроде как и можно, раз роботником стал.
      Деловито встал и буркнул:
- Ну, ты тут поготь, чичас справку тебе  вынесу.

      Через минуту он подал мне, исписанный химическим карандашом, обрывок от какой-то старой ведомости. Что там он написал я не знал, конечно.
       Как я потом  узнал, в бумажке было написано: - " Лиза! Дай ты своему выпоротку рвань хорошую".
       Вскоре это обстоятельство меня побудило выучить азбуку, что я, самолично, без посторонней помощи и сделал. Сначала  разбирал по буквам названия газет и заголовки статей с крупным шрифтом, а потом старательно перерисовывал их  химическим карандашом на полях этих же газет.  Примерно через полгода  уже читал всё и везде. Особенно нравилось громко зачитывать  вывески  в селе: - «Магазин» ( с ударением на втором слоге, так в деревне говорили),  «Чаромское сельпо», «Столовая» и тому подобные названия.
Не любил читать слово «Амбулатория», так как с  ходу прочитать не удавалось, а по слогам толком ещё  не  наловчился.   Вот в результате и получалась: «малубатория», или, вообще, какая-то нецензурщина.

      А пока, я опять обрадел и с запиской в руках побежал скорее обрадовать мать.
    Влетаю домой. А домишко наш-старая банька, в которой русская печка занимала треть комнатушки. Бабушка  сидела на лавке.  Как увидела меня в таком виде так и брякнулась с лавки на пол:
- Лизка, погледико на этого выпоротка-то…

      Мама, как  глянула на меня, так и обмерла. А я, всё ещё возбужденный с улыбкой до ушей, протягиваю ей исписанный Геннадием  Ивановичем листочек, и скороговоркой: - "Ма-маа… миня в колх...
      Но,  встретившись с её взглядом, я уже на  продолжение разговора не рассчитывал, а стремглав метнулся вон из дома, оценив, что рвань меня уже догоняет и состоится раньше, чем наступит вечер этого праздничного дня.
     Всей своей  шкурой я почувствовал неотвратимость жестокого наказания. И что  будет оно сейчас же и всеми подручными средствами.
Я вылетел пулей из избы и бегом к пруду.

     Мать, схватив клюшку, которой полоскала белье в пруду, стремительно бежала за мной, практически дышала мне в спину.
Около пруда она меня настигла и сцапала. Жесткая, натруженная рука участницы войны цепко ухватила меня за рубаху.  Я тщетно пытался выкрутиться.  Шелк рубашки хотя и скользил у неё из рук, но, рывок и я уже барахтался в пруду.
      Первая мысль: - "Вот утону ведь, жаль, не успел плавать научиться…."   И вдруг чувствую,что погружение закончилось. Вроде бы сквозь воду даже  проблеснул солнечный лучик, и я над водой, но нет,  опять  надо мной вода, ещё раз блеснуло солнце и так несколько раз: то солнечный зайчик промелькнёт, то мутная вода над головой. Это так маманя в горячах пыталась отмыть меня и рубаху за один прием.

     А в это время мужики, устроив для себя  развлечение, весело похохатывая курили самосад, и делали вид, что они тут вроде бы  и не при делах.
Но тут, Васька Серко, возьми да и брякни матери: - Лиза, а может ты бы их порознь прополоскала-то, и Шурку, и рубаху?

      Я мгновенно был выброшен на солнечный брег пруда.
Мать, молча подняла на него клюшку, поняв чьего ума  проделки были надо мной.
     Одновременно оба:  и Емельян, и Васька, как немало повидавшие на своем веку, имевшие опыт отступлений в таких ситуациях, поняли намерение мамы.
 Не дожидаясь объявления войны, они, обгоняя друг друга, помчались вокруг пруда.
    Мать, с завидной скоростью догоняла их, и то одного, то другого утюжила клюшкой по их спинам.
Бой продолжался минут десять. Мужики выбились из сил, мать тоже.
     В эти минуты мне было и не обидно, и не больно, только до слез жалко новую рубаху со звездой.
 Мать увидев, что я безутешен, подошла, обняла, поцеловала и сказала:- Горюшко ты моё. Иди, одинь толстовку, больше  сёдни рвани не будет.

    - Мам, дак, Генадий муки нам выписал, я на Троицу хотел тибе и бабушке...

      Заплакала мать.

     Мужики начали повинно успокаивать мать.
 Емельян смущаясь сказал: 
 - Лиза, я Шурке на Троицу дам муки, на пироги вам, как только в МеТе еСе (МТС- машинно-тракторная станция) нам выпишут.

     Снова светило солнце.
  Колхоз пополнился ещё одним  "добровольцем".
   
     Этот памятный для меня день Победы  продолжался...

                ***

       А в это самое время, все колхозники дружно  пахали, сеяли, всеми силами  укрепляли могущество страны Советов, восстанавливая послевоенную мирную жизнь. И им за это, практически, ничего не было.
 За тяжелый трудовой, 10 -11 часовой день, ставили палочку, который назывался трудодень. В конце года за эти самые заработанные трудодни-"галочки" колхознику причиталось примерно по 1-4 копейки на трудодень и плюс к тому, по 300-400 граммов какого-нибудь зерна.

      Об этом памятном событии дня,которое произошло со мной,  жителям  деревень нашего колхоза: - Ступново, Тимшино и Назарово предстояло узнать только вечером.

      Продолжение следует: рассказ "Мой памятный День Победы."


http://www.proza.ru/2017/01/07/1402