Может быть тебе дано

Эд стоял у дверей бара. На улице было совсем темно, толь-ко неяркий свет вывески освещал мокрую от недавнего дождя  мостовую. Эд ждал. Был тот час, когда порядком поднабравшиеся за вечер клиенты  питейных заведений начинали расползаться по домам. Вот, например, этот, появившийся в  дверях бара. Как раз тот, кто  ему, Эду, нужен.
Неторопливая  покачивающаяся походка, приличная одежда. И на вид не особо силён. Эд двинулся следом. Мужчина брёл и что-то тихо бормотал, то повышая голос, то замолкая совсем. Через пару минут дуло пистолета упёрлось ему в спину.
- Тихо, приятель, - донеслось сзади, - догадываешься, что от тебя требуется?
Мужчина резко обернулся. Бледный свет  упал на его лицо и Эд вздрогнул. Ему что, это показалось? Да нет, на лице муж-чины явственно  читалась радость. Точнее даже не радость, а ка-кое-то радостное облегчение. «Сумасшедший» - мелькнуло в голове у Эда.
- Деньги, да-да, деньги, конечно. – торопливо заговорил мужчина. – Деньги или жизнь, так ведь?
         Эд мрачно кивнул. Ситуация нравилась ему всё меньше.
- А если я не дам вам денег, вы действительно меня убьёте?
Странно, но Эд явно слышал  в голосе говорившего надежду. Надежду, а не страх. «Точно, псих», - ему захотелось уйти, - «Ну его к чёрту». Ещё никогда не встречал он подобной реакции  у своих жертв. Страх был, сколько угодно, была злость, иногда  бывало и непонимание происходящего, но такое… Впервые Эду стало не по себе.
- Послушайте, -  тем временем  быстро заговорила жертва, хватая Эда за рукав, - деньги у меня есть, деньги немалые. Я их отдам вам, отдам все. Но они не здесь. – Он неопределённо махнул рукой, - в отеле. Вы ведь   не откажетесь пойти со мной, правда? Возьмёте всё. Эд попятился, высвобождая руку.
- Не заговаривай мне зубы, приятель, - злобно сказал он, выразительно выставляя напоказ  оружие, - давай деньги, а не то…
Вообще-то, ему ещё не приходилось пользоваться этим  пистолетом. Один его вид  действовал убедительно, и обычно Эда быстро понимали, после чего он быстро уходил, унося добычу в кармане.
- Да ведь я и хочу дать вам денег, - подхватил мужчина, - много  денег, поверьте. Вам только нужно пойти со мной. Здесь рядом… - Он внимательно взглянул на Эда, - Вы, наверное, считаете меня ненормальным?
- Угадал, - буркнул Эд. Он был  в растерянности. Дурацкая ситуация, пристают теперь, похоже, к нему. Пристают с просьбой взять деньги, бред, да и только.
- Я вам всё объясню, - торопливо заговорил странный тип, видимо читая  на лице у Эда пробегавшие  у того мысли. – Вы ведь не боитесь меня, верно?
Нет, каков, а? Эда задело.
- Вот и хорошо. Тогда идёмте же, идёмте.
     И мужчина бесстрашно пошёл вперёд, даже не оглядываясь. Увидев оружие, что он  может сделать ему, этот тип? А вдруг и  действительно отдаст деньги. И, удивляясь самому себе, Эд двинулся следом. В конце концов, у него есть оружие. Не похож мужик на вруна, голос его звучал искренне. Может, этому сумасшедшему деньги карман жгут, мало ли как нажиты, возьмёт, да и отдаст. Не надо будет хотя бы сегодня по улицам шататься, подкарауливая очередного клиента. А боятся ему, Эду, нечего, пушка у него не игрушечная. И он  всё увереннее шагал за своей жертвой. Или уже не жертвой?
- Скажите, - обратился к нему быстро шедший мужчина, - как  вы думаете, сколько мне лет?
«А никак не думаю,  какая разница», - хотел сказать Эд, но передумал. И потом, если разговор поддержать, может, больше денег отдаст. Чудной какой-то мужик, голос не злой, скорее тоскливый, что ли? Хотя он и так обещал всё. Тревоги Эд почему-то больше не чувствовал, скорее его разбирало любопытство. Он присмотрелся к своему попутчику.
- Лет сорок? – предположил он.
Мужчина грустно усмехнулся.
- Да, пожалуй, по всему где-то около сорока. Я имею в виду – по состоянию здоровья, силе, зубам, волосам…- он как-то затравленно махнул рукой и замолчал.
     Они подошли к небольшому отелю, не очень дорогому, но на вид опрятному.       
- Ну вот, мы и пришли, Да вы не бойтесь, я действительно живу один.
- Ещё чего, - сказал Эд, покрепче сжав в кармане рукоять пистолета.
    Они  вошли в холл, где никого не было, и беспрепятственно поднялись на третий этаж. Мужчина открыл дверь  и посторонился, пропуская Эда вперёд. Эд с опаской вошёл в  темноту. За его спиной тут же щёлкнул выключатель,  зажглись настенные бра, осветив небольшой двухкомнатный номер. Пусто, тихо. Не богато, не бедно.
- Ну, ладно, - стараясь говорить погрубее, бросил Эд. Стран-но, но с каждой минутой его спутник вызывал у него всё большую симпатию. – Давай-ка к делу…
- Подождите, выслушайте меня, Вы ведь можете меня  по-слушать? Время-то у вас должно быть? – быстро и нервно заговорил мужчина. – А, может, выпьем?
     Он бросился к бару. Звякнули бокалы, появилась бутылка. Эд сглотнул,  выпить он был не прочь,  к тому же замёрз, как собака, топчась у дверей бара и дожидаясь клиента. Дождался, чёрт возьми. И что его сюда принесло? На секунду его вновь  охватили тревожные сомнения. Ну да ладно, выпьет, возьмёт деньги и смотается.
       Хозяин тем временем уже разлил по бокалам прозрачную жидкость. А пахнет-то не дешёвкой, Эд потянул чутким но-сом. В чём, в чём, а в этом он разбирался. Может, и впрямь у чудака деньжата водятся. Эх, была не была. Он плюхнулся в придвинутое к маленькому столику  кресло и быстро сделала первый глоток, глядя как то же самое делает хозяин номера. За окнами было совсем темно, только изредка  пробегал по стёклам резкий свет проезжавших по улице автомобилей.
     Выпитое приятно согрело желудок, Эд глотнул ещё и немного расслабился. Отчего бы и не дать себе пару часов передышки. Пусть этот тип говорит, посмотрим,  что из этого выйдет. Лицо у его нового знакомого было  странным. Старомодное  какое-то лицо, хотя совсем не старое. И очень усталое, Усталое  привычной, не сегодняшней  усталостью и ещё грустное.
- Мне кажется вы готовы меня послушать, - оценивающе глядя на Эда заговорил мужчина. Голос его был спокойным и добро-желательным, - дайте же себе немного отдыха, не торопитесь, вам ведь этого хочется.
        Мысли он умел читать, что ли? Но Эд не встревожился . Сам толком не понимая почему, но чувствовал он себя на редкость спокойно и уютно. Дорогая выпивка, наверное, всё дело в ней. Не привык он к хорошему питью, вот в чём дело, друзья. И сидит теперь размякший Эд, как старый добрый дедушка у камина. Ну и ну! Он чуть прикрыл глаза.
- Говорите, раз начали, чего там, - буркнул он.
          И мужчина заговорил.
         - Первое, о чём я попрошу вас, - не удивляйтесь тому, что услышите, просто верьте мне, хотя наверняка    многие сказанные мной  слова вызовут ваше   изумление и недоверие. Но, поверьте, всё нижесказанное – чистая правда. Да! Поверить  будет труднее всего. Так вы просто слушайте и всё, договорились? Наливайте и пейте сколько хотите, а вот и закуска. Всё вкусно , как видите, а я начну.
- Я не случайно спросил у вас сегодня о своём возрасте. Кстати, ваш меня не интересует…Лет  27-30, я полагаю
Двадцать восемь, - кивнул Эд.
- Хорошо. Прекрасный возраст – вы молоды, сильны, но и уже достаточно мудры, и повидали, я думаю, немало. И вы сможете  меня понять, надеюсь. Вы предположили, что мне лет сорок. Да, по всем медицинским показателям мне можно дать лет сорок-сорок пять. Но на самом деле, мне больше, много больше…
Эд беспокойно шевельнулся. Но взгляд мужчины был ясен и твёрд, и как-то успокаивающе гипнотизировал и  Эд промолчал.
- Родился я давно. Не так важно когда и где. Я был единственным ребёнком в семье богатого преуспевающего человека. Моя мать, - голос говорившего слегка дрогнул, - была очень красивая женщина. Она была необыкновенно хороша внешне и прекрасна душой. Я думаю, такие люди рождаются очень редко . Двумя словами можно было сказать о ней – Красота и Доброта. Я был самым счастливым ребёнком на свете. Редко на кого судьба изливает та-кое количество благ и любви. Родители  не чаяли во мне души, семья наша ни в чём не нуждалась, так, что можете вообразить себе, как мы жили, как жил я . Наше  безмятежное счастье продолжалось до моего шестнадцатилетия. Я рос здоровым и красивым парнем, баловнем судьбы и людей. И в тот день, когда мне  исполнялось шестнадцать, случилось вот что…
Он замолчал и медленно отпил из бокала. Наполнил вновь бокал Эда. Того же не покидало ощущение нереальности происходящего, ему казалось, что он дремлет и слушает сквозь сон какую-то сказку. Зачем, почему. – неизвестно. Просто пауза в торопливом беге событий
- Был май, - продолжал  рассказчик. – По случаю великого торжества, - моего дня рождения, -  мои родители решили устроить что-то необыкновенное, настоящую феерию. Были приглашены специальные устроители праздника. Подарки и угощения, друзья и развлечения, игры и танцы, цветы и фейерверк. Что и говорить, день прошёл, пролетел, как сверкающее сказочное мгновение, сплошная череда  счастливых и радостных сюрпризов, сплошной поток всеобщей любви. Да и видел ли я когда-нибудь что-либо другое? О нет! Я жил, как будто освещённый ярким солнцем – в свете и тепле, не имея никакого представления о том, что есть  ещё  холодная и тёмная сторона.
- Погода в тот день выдалась тёплая и ласковая. Нежная зелень уже покрывала луга и перелески, небо было синим и огромным, его не  омрачала ни одна туча. Казалось, сама природа тоже преподносит мне свои подарки. Но под конец дня, когда отгремел уже праздничный фейерверк, на нежно мигающие звёзды стали набегать облака, неожиданно быстро сгущаясь. И вот в ту минуту, когда моя мама, взяв меня за руку, повела к небольшой нашей церкви, поднялся   сильный ветер и потянуло холодной свежестью. Похоже, приближалась гроза.
Мы с матерью вошли в душистый свечной полумрак, и , всё так же не выпуская моей руки, она преклонила колени перед  алтарём. Я сделал то же самое.
        - Помолимся, сынок, за тебя, за исполнение самых заветных твоих мечтаний. Всем сердцем надеюсь, что они хороши и добры.
И, счастливый всем этим днём, возбуждённый и желающий    чего-то совсем необыкновенного, я легкомысленно воскликнул:
- Как бы я хотел жить вечно, мама!
И, склоняясь в молитвенном поклоне, успел заметить, каким грустно удивлённым стало на миг лицо моей матери. Но, ничего не сказав в ответ, и она склонила свою прекрасную голову в молчаливой молитве. В этот момент внезапно резко распахнулась дверь церкви, и  тёплую её тишину ворвался   сильный порыв  холодного ветра, такой неожиданный и неприятный, что я невольно вздрогнул. Свечи замигали и погасли, остались гореть только маленькие лампадки возле икон, и вдруг, в этой полутьме, мне  показалось, что надо мной склонился прозрачный сияющий лик, по-смотрел пристально тёмными бездонными очами и       безмолвно отдалился,  растворился, исчез…
Мы  поднялись с колен, вышли и направились у к дому. Наш  путь проходил по  старой липовой аллее, где свет далёких окон чередовался с полосами кромешной темноты. Я взглянул на маму, и в этом неверном освещении её лицо показалось мне задумчивым и печальным.
Дни шли за днями. Моя жизнь ни в чём особенно не менялась. Я поступил учиться в небольшой, но престижный университет. Друзей у меня было много, учиться было легко и годы, проведённые, в учении были так же чудесны, как и предыдущие, если бы не омрачала их слегка разлука с родными, которых видел я теперь только на каникулах. Уж слишком привык я  к тому   ласковому потоку любви, который изливался на меня в родном доме. Товарищи мои, конечно же, не могли заменить мне  любящих родителей, и иногда чувствовал я пустоту  и одиночество. Но я был молод, полон надежд только на лучшее и быстро отгонял от себя подкрадывающуюся временами тоску, чувство ранее мне не знакомое и, потому  особенно неприятное. Учёба закончилась и я вернулся домой. Отдохнув, я стал работать вместе с отцом, что было весьма полезно мне и, надеюсь, нашему с ним делу. Вскоре , на одной из вечеринок по поводу чьего-то дня рождения, встретил я очаровательную девушку и влюбился в неё без памяти. Оказалось, что и я небезразличен ей, и получив благословение довольных родителей, мы с ней обручились. Когда мы стали мужем и женой, счастью нашему не было границ. Через некоторое время у нас родился сын, радость наша и забота, и прибавилось света и тепла в старом милом отчем доме.
         Да, это были чудесные времена. Я очень любил жену и сына. Но, думаю всё же, что, несмотря на то, что стал я мужем и отцом я   оставался и , в глубине души,  хотел оставаться маленьким ребёнком. Ребёнком, которого любят и балуют, который в трудную минутку может прибежать к маме и уткнуться в её тёплые  и добрые руки, ища  и находя защиту. Ребёнком, который может спрятаться за сильным плечом отца и забыть, согретый и защищённый, обо всех своих горестях и невзгодах.
Однажды осенью, было мне тогда уже за тридцать, пришла  беда и в наш дом. У отца, возвращавшегося   с верховой прогулки,    внезапно понесла лошадь и, окончательно ошалев, сбросила его на всём скаку на землю.
- А сколько было тогда вашему отцу? – спросил Эд.
- Пятьдесят девять. Он упал спиной прямо на придорожный камень и скончался, по словам врача, мгновенно. Невозможно описать  горе моей матери. С трудом продержавшись до дня похорон, она слегла и больше  уже не вставала. У неё началась нервная горячка, потом она впала в за-бытьё, а через месяц после смерти отца не стало и её.
Мужчина замолчал и, поверну в голову к окну, невидящим взором уставился в темноту за стеклом. Эд не нарушал паузы.
- Всё случившееся потрясло меня страшно, - слегка охрипшим голосом   заговорил вновь хозяин номера. -  Наверное, тогда я ощутил впервые в полной мере жуткое чувство полного одиночества, которое потом  ещё не однажды приходило ко мне в жизни. Но время шло и тихо пыталось залечить мои раны, жизнь потихоньку вновь входило в спокойное русло.
Теперь уже я был хозяином  семейного дела, главой дома, богатым, состоятельным человеком.  И вот перевалил  я через сорокалетие. Мой сын вырос и, как я когда-то, отправился учиться в тот же университет, где учился и я. Закончив его, он захотел остаться в городе, и лишь временами наезжал домой, навещая свою мать и меня. В один из таких приездов он привёз в гости к нам хорошенькую девочку, свою будущую жену. Это было совершенно прелестное дитя, и мы с женой с удовольствием дали согласие на их брак.
Итак, возраст мой подошёл к полусотне. Именно в это время  и стал я замечать некоторые странные вещи. Дело в том, что во-общем-то, я всегда выглядел  очень хорошо. Здоровый образ жизни, природа и окружавшая меня всегда любовь дали мне возможность долгое время выглядеть немного моложе своих лет. Но, всё же, когда мне было тридцать, было видно – я где-то около тридцати, сорок – ясно было и это. Но когда  исполнилось мне пятьдесят лет, никто, ни по каким признакам не дал бы мне больше всё тех же сорока. Жена была моей ровесницей и, с некоторого времени стала выглядеть всё старше и старше меня. Начались у неё недомогания, свойственные любому стареющему организму. Я же чувствовал себя отменно,  волосы, зубы, кожа – всё было в  превосходном состоянии. Да и весь мой организм  работал чётко и без сбоев. Несмотря на то, что это было  мне и приятно  и лестно, всё же я начал сперва удивляться, а потом и беспокоиться и мысленно задавать себе вопросы, ответа на которые не было.
Постепенно мы стали всё меньше и меньше общаться с друзьями.  Рядом со своими сверстниками я выглядел, как чей-то младший брат и, глядя на их стареющие лица , с каждым разом чувствовал себя всё более неловко. В складывающейся ситуации меня начало устраивать то, что сын с семьёй живут далеко от нас. Конечно, они регулярно приезжали в гости, жили у нас летом, но по мере того, как рос их сын (а я к тому времени уже успел стать дедушкой), количество их визитов  сокращалось. Огромный мир вокруг них манил и предлагал им и другие удовольствия, кроме посещения старого дома и престарелых родителей. Годы шли и, со временем я стал даже опасаться их приездов. То, что происходило со мной и вначале служило предметом семейных шуток, постепенно стало обходиться  всеобщим молчанием. Моя неестественная моложавость и отменное здоровье больше, кажется, уже никого не радовали, скорее шокировали окружающих. Людей всегда пугает и отталкивает непонятное. По-моему мне уже даже не завидовали. Старики должны быть старыми. И чем дряхлее становилась моя жена, старше мой сын и взрослее внук, тем более неловко чувствовал  я себя рядом с ними. Да и мои родные ощущали то же. Мы с сыном стали выглядеть ровесниками, и во время их приездов я  старался как можно реже находиться в компании моих родственников.  Постепенно мы становились всё более чужими  друг другу. Моя жена превратилась совсем в старушку, а я… Я был сорокалетним. Я стал в семье чем-то вроде урода и меня стеснялись и  избегали. Однажды ночью, мучаясь частой в те дни бессонницей,   я услышал ,как застонала вдруг и захрипела во сне моя жена, и наутро я был уже вдовцом.
На похоронах матери сын с семьёй держались в стороне от меня, и понять их было легко, ведь я выглядел моложе своего сына, становясь, по внешнему виду,  ближе уже к внуку.
И тогда я понял, что должен исчезнуть из их жизни, должен уйти, чтобы дать сыну возможность  жить нормальной жизнью, в которой за его спиной не маячит мрачная тень странного отца. Он должен был стать   уже тем, кем стал когда-то я – главой семьи, хозяином дела, владельцем того, что сейчас принадлежало мне и никак не могло перейти к нему, а впоследствии и к взрослому его сыну.
Итак, я решил уйти, уйти насовсем. Дело в том, что к тому времени я начал догадываться о том, о чём теперь знаю наверняка. Вы  тоже, наверное, поняли о чём    речь?
Притихший  в кресле Эд беспокойно шевельнулся, не решаясь высказать  вслух пришедшую ему в голову мысль, настолько она показалась ему безумной. Внимательно смотревший на него незнакомец   печально кивнул головой.
- Да, всё так. Та  мечта глупого 16-летнего мальчишки, вы-сказанная  в день его рождения , осуществилась! Не знаю, откуда взялась у меня эта уверенность, но я понял  уже, что  обречён на бессмертие. Боже, как же верно было сказано когда-то: «Проси с осторожностью, ибо то, о чём ты просишь, может быть тебе да-но!». Не знаю и не могу знать за что мне была подарена вечная жизнь Я много думал об этом  и не находил ответа. Может, и правда, святой женщиной было моя горячо любимая мать, вот и исполнилась её  молитва.  А может быть, наоборот, было это чьим-то страшным проклятием, платой за осыпавшие меня всю жизнь блага, не знаю! Знаю только, что с осознанием происходящего вошёл в мою душу такой ужас, что и передать невозможно Тёмной, пустой чередой  встали передо мной бесконечные будущие годы, годы одиночества и тоски, годы без любимых родных, без друзей… Ибо родных мне предстояло терять одного за другим, а друзья, старея, отходили от меня, отчуждаясь и не прощая мне того, что я не старею вместе с ними.
И вот как-то раз, осенней  ветреной ночью, решил я осуществить  давно задуманное мною. Не помню, рассказывал ли я вам, что земли наши одной стороной выходили к морю, и вот я , одевшись полегче и не взяв с собой ничего, кроме небольшого топорика, отправился на берег. Туда, где покачивались на привязи лодки местных рыбаков. Выбрав самую неказистую, я отвязал её, запрыгнул внутрь и , оттолкнувшись от берега веслом , направил её в тёмный шумящий мрак. Грёб я долго, устав, выбросил вёсла за борт и улёгся на дно лодки, бросаемой с волны на волну резки-ми сильными толчками. Я ждал, лёжа на спине и глядя в небо. Холодный ветер разогнал тучи и небо было усыпано звёздами. Теперь я совсем по-другому смотрел на них, этих приятелей вечности, моих собратьев по одиночеству. Они так же бесконечно были далеки от меня, как и друг от друга, и так же окружали их мрак, пустота  и холод, какие     чувствовал и я вокруг себя.
Время шло, меня несло куда-то, я замерзал, начинал задрё-мывать и решил покончить со всем сразу. Я пробил топориком дно лодки и она стала погружаться, быстро заполняясь водой. Без-вольно раскинув руки и, опускаясь в тёмную  холодную пучину, я потерял сознание. Но, конечно же, мне не суждено было погибнуть. Меня вынесло на берег очень далеко от дома, где меня истерзанного, жалкого, но всё ещё живого, подобрали местные жители. Провалявшись некоторое время в горячке, я начал поправляться, выздоровел, и жизнь моя продолжалась. Но я не отказался от своей затеи. Только теперь я выбрал более верный, как мне казалось, путь. Если вода не приняла меня, то пусть не пощадит огонь. И, как-то  вечером, распустив по домам всю мою немного-численную прислугу, я улёгся в постель, и положил на пол горящую свечу.  Я надеялся, что впоследствии происшедшее будет объяснено моей небрежностью и сонливостью. Я не хотел, чтобы  на совесть моих родных  тяжёлым грузом легла вероятность того, что я намеренно покончил с собой, Спокойно лежал я, глядя, как огонь распространяется по комнате, как горят старые портьеры, как занимаются огнём опостылевшие мне стены. Постепенно огонь и дым скрыли от меня всё.
О, как я был глуп! Скажу коротко – меня спасли. Зато не спасли двух других -  горничную и её мать, внезапно захворавшую этим вечером и попросившую дочь остаться с ней на ночь в доме, о чём я , конечно, знать  не знал. Да, таково было жестокое предупреждение мне,  по-крайней  мере, так я это понял. С тех пор я боялся  повторять свои печальные опыты. Мрачный и тоскливый, тяжело вздыхая, я продолжал  жить дальше.
Жить один, так как я рассудил, что вполне могу обиходить себя сам и, чувствуя постоянную тяжесть вины за погибших, не желал больше иметь кого-либо в подчинении. Одиночество моё, таким образом, ещё более усугубилось. Так прошло несколько лет, и я решил начать путешествовать, тем более, что средства мне это позволяли. Сын  давно имел самостоятельный доход и, хотя я вы-делил ему    большую часть имевшегося в моём распоряжении ка-питала, я был далеко не беден.
При этих словах Эд невольно заинтересованно шевельнулся, слегка поменяв позу. Хозяин вежливо замолчал и, протянув руку, вновь наполнил опустевший бокал гостя. Он  вопросительно взглянул на Эда, и лицо того  тут же выразило сильнейшую заинтересованность рассказом.
- Так я продолжу, - слегка усталым голосом сказал мужчина. –Итак, я начал путешествовать по миру.
Не знаю, какими глазами смотрят на открывающиеся им чудеса света обычные путешественники, но мои глаза были полны тоски. Я видел и древние руины, и совсем молодые города; то, что называют   семью чудесами света, по очереди представало пред моим взглядом; разные народы, их история и культура чередой проходили передо мной. Но во всём, на что я смотрел, видел я лишь одно – бесконечный, безостановочный бег времени, калейдоскоп постоянно меняющихся событий, поколений, эпох… Я видел прекрасные произведения великих мастеров, которые были созданы ими когда-то, в краткий миг их жизни, созданы на подъёме сил и мечтаний, и оставленными, как вечная память о себе. Часто  задумывался я, а существовали бы все эти шедевры, будь их творцы бессмертны. Стали бы они, торопясь и не покладая рук, создавать свои творения, зная, что они бессмертны? Что можно бесконечно долго делать и переделывать, и начинать всё заново? Может быть и не было бы у них потребности творить и созидать сегодня, сейчас же, знай они, что это сегодня бесконечно? Или, имея в запасе вечность, они начали бы создавать и разрушать, и снова создавать , и опять разрушать, стремясь к идеальному совершенству и так ничего и не отдав человечеству?…
На этом месте странный рассказчик замолчал и задумался. Эд, пользуясь возникшей паузой, зашевелился и переменил позу. До этого времени он, замерев, слушал мягкий, глубокий голос нового знакомого, заворожено глядя в тёмные печальные глаза своего визави, который, рассказывая, казалось забыл о существовании  слушателя, и говорил сам с собою.
Но тут мужчина протянул руку  и вновь наполнил бокал Эда янтарной жидкостью и тот понял, что о нём вовсе и не забывали. Он опять отметил про себя необычно приятный вкус напитка и странное его действие: он чувствовал не опьянение, нет. Он стал мудрым и умиротворённым, непривычно спокойным и значительным.
Рассказчик опять заговорил:
- Так вот и путешествовал я, одинокий скиталец, по миру, пока не очутился в одной из восточных стран. Блуждая как-то раз по одному из старых городков, забрёл я  в район маленьких магазинчиков и лавочек, торгующих всякой всячиной, интересной для туристов. Здесь были сувениры и туземные вещицы, иногда дешёвые поделки, иногда действительно интересные и даже ценные экземпляры. Заглядывая от нечего делать то в один, то в другой магазин-чик, я дошёл до угла улицы, где и оказался перед сидящим на корточках стариком. Я остановился. Перед ним стоял ящик с пыльными бутылками разных размеров и форм и вдруг, настойчиво глядя мне в глаза странным прозрачным взглядом, он протянул мне пузатую бутылку неопределённого цвета. Я хотел было сделать отрицательный жест, но почему-то, фактически против своей воли, взял её и принял сразу же как должное, что , конечно же , я должен купить её, купить обязательно и непременно. «Сколько?» старик показал на пальцах, я отсчитал деньги и ушёл, бережно унося неожиданную покупку.
Вечером, отдыхая в гостинице, я решил попробовать приобретённое зелье не боясь, как вы понимаете, отравиться. Эта опасность мне не грозила. Да и к тому времени я вообще пере-стал бояться чего-либо. И я сделал первый глоток. Вкус напитка был непривычный, но чрезвычайно приятный и я, поверьте, не заметил, как опустошил почти треть бутылки. Не знаю, опьянел я или просто задремал, но внезапно я вновь превратился в мальчишку и оказался в своём старом  доме. Я действительно был там. Я слышал звуки и запахи, я видел свои маленькие руки и ноги, я играл, лёжа на полу в нашей просторной гостиной, а недалеко в кресле сидела моя мать. Она что-то негромко сказала стоявшему  у окна отцу, они засмеялись, и оба посмотрели на меня, и такая огромная волна любви и нежности затопила меня, что я вскочил, бросился к маме и прижался  к её коленям. Она потрепала меня по волосам и, склонившись, поцеловала в макушку.
Надо сказать, мне очень редко снятся сны, вернее, если и снятся, то я их не помню. Так, какие-то отрывочные видения, неконкретные, односложные и бессвязные. Но в этот раз реальность происходящего была необыкновенной. Я находился там, в своём прошлом, я был счастлив и спокоен, любим и, самое главное, я не был одинок! Так ужасающе безнадёжно одинок много-летним, безысходным, тоскливым одиночеством.  А потом всё задрожало, поплыло и  оказалось, что уже день, и я лежу  в гостиничном номере, в чужом   восточном городе, а на столе загадочно поблескивает странная пузатая бутылка. Это  было, наверное, самое страшное   пробуждение в моей жизни. Из тёплого мира  любви и счастья меня выбросило в   холодную никому не нужную пустоту моей сегодняшней жизни.
Надо ли говорить, что как только я совсем пришёл в себя, я  тут же бросился в тот старый торговый район. Я нашёл знакомую улицу и, почти бегом, направился к старику. Он сидел на своём вчерашнем месте и, казалось, ничуть не удивился, увидев меня. Он сразу достал из своего ящика  пузатую бутылку, родную сестру той, что осталась у меня в гостинице, и протянул её мне. Жестами я показал: «Ещё, ещё!». Я взял несколько таких же оставшихся у него бутылок и, бережно прижимая их к себе, отправился обратно.
Я повторил свой вчерашний эксперимент. Результат превзошёл все ожидания. Вернувшееся ко мне прошлое было настолько реальным, что очнувшись на следующее утро, я долго не мог понять где я нахожусь и кто я сейчас.
В  странных и тягостных раздумьях провёл я весь следующий день. До сих пор я как-то мирился со своим не сравнимым ни с чем , но ставшим, вообщем-то, привычным существованием. Но теперь, когда я вновь побывал  в своём счастливом детстве, вновь почувствовал со всей силой доброту и ласку бескорыстно любящих меня близких людей, ушедших, увы, навсегда, теперь на-стоящее предстало передо мной во всей своей гнусной  невыносимости. В мрачном оцепенении, с застывшей душой провёл я несколько следующих дней,  решив в конце концов пойти в старый город, найти    старика-продавца и попытаться поговорить с ним через какого-нибудь переводчика.
Я быстро нашёл улицу и знакомый угол, но он был пуст. За-глянув в соседнюю лавчонку, я кое-как объяснил кого я ищу. Лицо  отвечавшей  мне женщины,   когда она поняла, наконец, кого я ищу, выразило грусть  и, покачав головой, она воздела руки к небу. Я всё понял. Поблагодарив женщину, я дал ей немного денег и понуро побрёл обратно. На следующий день я покинул эту страну и решил отправляться домой. Путешествовать мне больше не хотелось.
Постепенно всё большая апатия и депрессия овладевали мной. Зачем я жил? Время шло, жизнь менялась… Не менялся только я. Совсем  дряхлым стариком умер мой сын. Я вынужден был тайком присутствовать на его похоронах, прячась за кладбищенскими деревьями, и сердце моё разрывалось от невыносимой боли и тоски.  Внук был уже в очень почтенном возрасте, имея, как и положено свою семью и уже своих внуков.  Меня же не вспоминали уже давно,   давно ухе стали чужими единственные  родные мне люди. Это обижало меня и причиняло мне боль, но я понимал и не осуждал их. Но что мог сказать своим потомкам сорокалетний прапрадедушка? Да и как я мог осудить кого-то, я живущий ещё почему-то мертвец…
Мужчина замолчал, и Эд отметил с лёгким беспокойством, что взгляд у того становится всё более рассеянным и отрешённым, а в рассказе появляются заминки и паузы. Похоже было, что говоривший хочет и не решается высказать какую-то просьбу. Внезапно он резко поднял опущенную  грустно голову, и решительно взглянул прямо в глаза Эду.
- Послушайте, друг мой, - сказал он, - Я знаю, что вы вооружены, и я хочу просить вас… Вы, может быть, и сами уже дога-дались о чём… - голос его становился всё тише.
Да, Эд догадался. И то, о чём он догадался, как ни странно, не  шокировало и не испугало его. Ему было мучительно жалко сидящего напротив него усталого измученного человека. Да, он всё понял. И пристально глядя в бездонные, отупевшие от бесконечной тоски глаза  собеседника, он сунул руку в карман   и, достав пистолет, положил его перед собою на стол. Мужчина шумно выдохнул и неожиданно засмеялся, огромное облегчение отрази-лось на его лице.
Он встал из-за стола, подошёл к шкафу и, вынув из него чемодан, протянул Эду.
- Деньги, - сказал он.
Затем он бережно вытащил из шкафчика ещё что-то и Эд увидел тёмную пузатую бутылку необычной формы. В полном молчании хозяин номера откупорил её, сел в кресло и, запрокинув голову, начал пить прямо из горлышка большими жадными глотками. Через  пару минут глаза его закрылись, рука разжалась, уронив почти пустую бутылку.
В комнате наступила совсем полная тишина. Вдруг несчастный пошевелился  и  Эд удивлённо замер, наблюдая за происходящей перед ним метаморфозой. Лицо сидящего напротив него человека      менялось на глазах, становясь всё моложе и моложе. Черты его разгладились, открывшиеся вдруг глаза были ясными и юными, огромная нежность плескалась в них. Он прислушивался к чему-то, что  слышал только он и беззаботно улыбался. Эд едва узнавал своего нового знакомого.
- Да, да, мама! Я иду, уже иду, - звонким мальчишеским голосом  крикнул тот, отвечая царившему вокруг безмолвию, и рас-смеялся.
И столько счастья и света, столько  любви и не разрушенных ещё надежд было в этом смехе, Что Эд больше не колебался. Он медленно поднял руку с пистолетом и уверенно нажал на спусковой крючок.