Из темноты к свету. Часть 1. Глава 25

    - Смотри, что я принёс, - сказал Сергей жене, положив на стол, свёрнутый в трубку форматный лист белой бумаги.
    - Обычный лист, и что в нём особенного? - без особого интереса отреагировала  Люба.
    - Это не просто лист, это будущий портрет, который я нарисую.
    - Такой большой? А кого ты рисовать будешь?- спросила она уже с явным любопытством.
    - У меня мечта была и теперь я её осуществлю.
    - Серёжка, ну, скажи, кого ты будешь рисовать? Не молчи,- начала капризничать Люба.
    - Сейчас покажу,- продолжая сохранять интригу, ответил Сергей, хитро улыбаясь в ответ.

    Сделав пару шагов в сторону, он полез в ящик стола и достал пачку фотографий, сделанных собственноручно. Заниматься фотографией было его одним из любимых увлечений. Из подаренных на свадьбу денег, он сразу же купил дорогой фотоаппарат марки "Зенит" и теперь без него не представлял своей жизни. Плёнку он сдавал проявлять в фотоателье, а фотографии всегда печатал сам. Всё необходимое оборудование он брал на прокат в "Прокатном" салоне. Конечно же, Люба всегда была рядом, она строго следила за тем, чтобы Сергей вдруг не напечатал снимки, на которых ей не нравилось её изображение.

    Держа в руках стопку фотографий, он стал их перебирать, пока не попался нужный ему снимок. Любу уже начало разбирать любопытство, а Сергей всё медлил. Он держал фотографию, развернув изображением к себе и игриво улыбался, разжигая Любино любопытство ещё сильнее.
    - Дразнишь меня, да?- начала нервничать Люба, опустив глаза и надув щёки.
    - Ну, что ты такая обидчивая? Вот, смотри. Кого ты там видишь?- спросил Сергей, протягивая Любе фотоснимок.

    Люба взяла фотографию в свои руки и с интересом взглянула на неё.
    На прошлой неделе они долго гуляли по парку и по берегу Днепра. Сергей её всё время фотографировал, пока плёнка не закончилась.
     На чёрно-белом снимке она увидела себя, сидящей под ивой в высокой траве, прислонившись к дереву. На ней был одет сарафан из шёлковой ткани, на коричневом фоне которой были разбросаны бежевые цветы с разным его оттенком. Люба его сшила сама, а ткань ей дала свекровь, совсем недавно, когда они последний раз ездили в село Константинополь. На тот момент живот резко вырос, вот и нашли выход, тем более, что отрезов у Тамары Григорьевны хранилось много.

    "Неплохое фото,- подумала Люба,- только на нём я какая-то грустная, задумчивая какая-то"
    - И, как это можно нарисовать? Это же очень сложно. Ну, ладно - лицо, а траву? Вокруг одна трава, как нарисовать её?
    - Потом сама увидишь.
    - И чем ты будешь рисовать, красками?
    - Нет, я буду рисовать только простым карандашом.

    Убрав со стола все вещи, Сергей развернул на нём принесённый лист, размером где-то сантиметров восемьдесят на пятьдесят, и слегка подогнув края, положил на них учебники, чтоб не загибались. Затем рядом с ним он положил фотографию, линейку, ластик, простой карандаш и точилку для него.
    - Сейчас я расчерчу на фотке квадраты одинакового размера, а потом такое же их количество нанесу на лист, используя масштаб, и буду срисовывать по квадратам.

    В такие моменты Сергей не любил, чтоб ему мешали, и Люба отправилась прилечь, тем более, что внутри у неё находился "непоседа", без конца рвущийся на свободу, чем постоянно доставлял своей маме немалое беспокойство.
    "Почему он такой дёрганный? Такое впечатление, что ребёнок этот нервный, вредный и непослушный,- размышляла Люба, поглаживая рукой живот, чтобы приласкать своего неспокойного малыша, которому мамины прикосновения явно не нравились,- может ему просто не терпится посмотреть, чем занимаются его родители?"

    Рисуя портрет своей жены, Сергей забыл обо всём. Он не ел и не пил, он рисовал всю ночь, до самого утра. На рассвете он разбудил Любу и сказал:
    - Любчик, иди посмотри как я рисую траву, а то уже скоро закончу.
    Люба встала и сонная подошла к столу. Взглянув на рисунок, она на какое-то время потеряла дар речи.
    - Невероятно, как же красиво ты срисовал!
    - Теперь сюда смотри, сейчас самое интересное покажу.

    Сергей взял ластик и стал стирать графит с бумаги, где в нижней части рисунка карандашом был сделан сплошной серый фон. На этом сером фоне с помощью ластика продолжили появляться оставшиеся светлые травинки.
    - Надо же, как красиво! Я бы никогда до такого не догадалась.
    - Затем сверху подправлю карандашом и получится, как надо.

    Приехав вместе с Любой к её родителям на выходные дни, Сергей взял картину с собой.
    - Папа и мама, - обратился он к ним,- пойдёмте, я вам кое-что покажу.
    Родители прошли следом за ним в зал, где на диване лежал рисунок с изображением их дочери.
    - Вот, я Любчика своего нарисовал.
    - О-ой! Это же шедевр!- воскликнула Валентина Ивановна, хлопнув перед собой в ладоши.
    - Ну, надо же!- только и смог сказать Николай Иванович от удивления.
    - Представляете, какой талант у моего мужа,- с гордостью сказала Люба, а сама подумала: "А за травой моего живота совсем и не видно".
    - Что хотите делайте, но эту картину я вам не отдам.- сходу заявила Любина мать.- Только её под стекло надо определить и на стену повесить.

    Зять сопротивляться не стал, он очень любил своих тёщу и тестя, а те, в свою очередь, души в нём не чаяли.
    Николай Иванович замерил размер листа и привёз с работы вырезанное стекло, а Сергей купил узкое металлическое обрамление. Серёжка тут же занялся сборкой и, когда всё было готово, он спросил, довольный своей работой:
    - Мам, а куда вешать его будем?
    - А вот прямо здесь, в зале, между этими двумя окнами.
    Повесив картину, Сергей стал напротив неё, а рядом с ним - все остальные. Любуясь своим творением, он вдруг сделал заявление:
    - Это Любчику мой подарок к дню её рождения, на её двадцатилетие!

    До родов Любе оставалось совсем немного времени, чуть больше двух недель. В Херсон, куда она отправилась с мужем, снова приехали Серёжины родители, в очередной раз высказав Любе свои упрёки и претензии. В заключении разговора Тамара Григорьевна объявила невестке:
    - Рожать будешь у нас, мы тебя в Курахово отвезём. Там мой родной брат работает главврачом больницы, а жена его - заведующая инфекционным отделением.
    - Хорошо, но только я чуть позже автобусом приеду,- безропотно ответила Люба.
    - Мы сейчас к её родителям поедем,- сказала Тамара Григорьевна, обратившись к сыну,- переночуем у них и оттуда поедем домой. Ты, Серёжа, проводи нас к машине.
    Они все вместе вышли, оставив Любу в комнате одну. Сергей очень долго не возвращался.
    "Это они ему сейчас наставления дают, против меня настраивают",- думала Люба, с нетерпением ожидая его возвращения.

    Приехав к Любиным родителям, Тамара Григорьевна первым делом спросила у Валентины Ивановны:
    - А где картина, которую Сергей нарисовал?
    - В зале, пойдёмте покажу.
    Они вдвоём прошли в зал, а следом за ними вошёл и Станислав Фёдорович. Глянув на портрет своей невестки, Тамара Григорьевна недовольно скривилась и сказала:
    - Дурак, всю ночь не спал, рисовал.
    "Сама ты - дура",- подумала Валентина Ивановна и вышла из комнаты, оставив их вдвоём.

    Лето выдалось очень жарким и душным. Любу постоянно мучила жажда, а пить много ей было нельзя, чтоб не собиралась вокруг плода лишняя вода и лишний груз. Терпеть жажду было для неё настоящей мукой и она срывалась, начиная пить воду в захлёб. Живот у неё вырос таким огромным, что наклоняясь, она не могла на своих ногах увидеть обуви.

    Пришло время её отъезда в Константинополь, которого почти не оставалось.  Предположительно роды должны были начаться седьмого или восьмого августа.
    - Серёжа, я буду писать тебе. Мне тебя будет очень не хватать,- говорила Люба со слезами на глазах, сидя в автобусе.
    - Я тоже обязательно буду тебе писать. Любчик, всё будет хорошо. Я очень сильно тебя люблю. Совсем скоро ты родишь и тебе станет легче. Потерпи ещё немножко,- успокаивал Сергей свою жену, искренне за неё переживая.

    Письма - это та единственная ниточка, которая помогала им преодолевать разлуку. Люба не могла без Сергея жить, а он не мог жить без неё. Сколько ими было написано писем друг другу, уже трудно было сосчитать.
    Как-то Сергея, со всей его группой, увезли на сельскохозяйственные работы. Люба места себе не находила. Каждый день она писала ему письмо, клала в конверт и нумеровала. Когда же она получила от Сергея письмо с обратным адресом, то, написав ответ, отправила его вместе с остальными письмами.
    Потом Сергей рассказал ей, как пришёл к ним почтальон и выложил на стол пачку писем. Ребята налетели, думали, что может  им кто написал. Оказалось, что письма пришли одному ему.

    Поездка в Константинополь стала для Любы ещё одним испытанием. Когда её встретили, вид у неё был ужасающим, особенно всех поразили её ноги, отёкшие до невероятных размеров.
    Войдя в дом, свекровь стала кому-то звонить. Окончив разговор по телефону, она сказала Любе, показывая на её ноги:
    - Сейчас Станислав Фёдорович отвезёт тебя в больницу, с этим надо что-то делать.

    В ближайшее время Люба была доставлена в гинекологическое отделение города Курахово, находившегося в восемнадцати километрах от села Константинополь, в сторону Донецка.
    - Мы положим её на похудение, вон живот какой разъела, смотреть страшно,- сказала женщина в белом халате, одновременно осматривая Любины ноги.
    - Ничего я не разъедала. Я последнее время почти ничего не ела, мне больше пить хотелось,- сказала Люба в свою защиту.
    - Сейчас её отведут в приёмный покой,- не обращая внимания на Любину реплику, продолжала своё общение с Тамарой Григорьевной медичка, на вид ещё молодая.

    Любу увели, а свекровь осталась с этой женщиной, о чём-то беседуя. Станислав Фёдорович заходить в больницу не стал, он ожидал свою жену, сидя в машине.
    Пройдя все необходимые процедуры, Любу отвели в палату, назначив ей "голодный" паёк.

    Время шло, но живот меньше не становился, разве что отёки на ногах пропали, и от недоедания кружилась голова. Люба старалась, как можно больше спать, чтоб голод не так сильно её донимал.

    Захватив с собой конверты, она писала Серёже письма, которые нумеровала и складывала в ящик прикроватной тумбочки.
    "Как только приедет свекровь, я отдам ей эти письма и попрошу отправить,- думала Люба,- от Серёжки, наверное, уже письмо пришло, ведь времени прошло уже достаточно. Вот только что-то долго они ко мне не едут. Просто больница находится далеко, а у них хозяйство большое, да ещё несколько огородов, некогда им проведывать меня".


    Наконец Люба дождалась, когда Серёжкины родители нашли время её посетить. Выйдя к ним в специально отведённое для посещений место, Люба первым делом спросила:
    - Мама, а от Серёжи письмо пришло для меня?
    - Какое письмо? Не было никакого письма,- вдруг встревожилась свекровь.
    - Как "не было"? Этого не может быть! А вы в почтовый ящик хорошо смотрели?
    - Не было никакого письма,- повторила свекровь.

    "Наверное, она его просто выбросила, чтобы не попало ко мне",- почему-то неожиданно для себя подумала в отчаянии Люба.

    - Как жаль, а я так его ждала. Вот возьмите мои письма, отправьте их Серёже, пожалуйста.
    - Целая пачка, куда столько?- недовольно спросила Тамара Григорьевна.
    - Все эти письма я написала для Серёжи.

    Свекровь взяла письма, глянула на них и положила к себе в сумочку. "А вдруг она не захочет их отправить? Нет, такого случиться не может",- снова в Любину голову попыталось закрасться сомнение.

    Люба вдруг не выдержала и стала её умолять:
    - Заберите меня на выходные, прошу вас, здесь отпускают всех, кто захочет.
    - Ты что это надумала? Уже четырнадцатое августа, неделя прошла, как родить должна. В любой момент могут схватки начаться.
    - Ну, я вас очень прошу, у меня уже больше нет никаких сил, я просто умру здесь! Прошу вас, пожалуйста, попросите отпустить, заберите меня! Умоляю!
    И Люба разрыдалась так, что на них стали обращать внимание проходящие и окружающие их люди.
    - Ладно, успокойся. Сейчас пойду и всё улажу. Иди собирайся.

    За последние дни Люба впервые покушала домашней еды и сразу же собралась с силами. Проснувшись на следующий день только к обеду, она прямо в ночной рубашке прошла в ванную комнату, где для особых случаев пользования, стоял унитаз. Умывшись, Люба собиралась снова пройти в спальню, как вдруг по её ногам потекла какая-то жидкость. Было её немного, но тем не менее произошло что-то необычное.
    - Ой! Что это?- испугалась Люба.
    - Как, что? Воды отходят!- занервничала свекровь, которая в это время занималась на кухне стряпнёй,- немедленно собирайся, сейчас Станислав Фёдорович отвезёт тебя обратно.

    Люба немного растерялась и не знала с чего ей начинать сборы. Свекровь со свёкром снова отвезли её в ту же больницу. Только теперь Люба поступила в родильное отделение. Снова пройдя все необходимые процедуры, она сидела у стола, отвечая на разные вопросы.
    - Ребёнка будете забирать или будете от него отказываться?- Жёстко и с холодком в голосе спросила Любу очередная сотрудница больницы.
    - Что, что-о?- переспросила Люба, у которой от услышанного расширились глаза,- что значит "отказываться"?
    - А то и значит, что слышите. Поступают тут всякие, рожают, прикидываются бедными овечками, потом, понимаешь ли, сбегают, а детей своих бросают на произвол.
    - Нет, что вы, я бросать не собираюсь. Я своего ребёнка обязательно заберу.
   
    Люба встала и пошла в свою палату с мыслью: "Странно, почему со мной больше ничего не происходит? Может меня пока ещё не нужно было привозить в больницу?"

    Она прилегла на кровать. Все женщины в палате уже отмучились, каждая из них благополучно родила и каждая теперь поддерживала Любу, настраивая её на лучшее.

    К вечеру у Любы появились первые схватки и её сразу же перевели в предродовую палату. В комнате стояло три кровати и кроме Любы в ней никого больше не было.

    Схватки были болезненными, но терпимыми. В промежутках между ними Люба могла отдышаться и придти в себя. Субботний день заканчивался и заканчивалось Любино терпение, потому что промежутки между схватками становились всё короче и короче, а боль - всё сильнее и сильнее.

    И вот, с середины ночи Люба уже не в силах была сдерживать себя. Теперь она не просто стонала, она издавала рычащие звуки и, заливаясь слезами, качалась по всей кровати, не находя себе места.

    До неё не было никому дела, так как в выходные дни все врачи отсутствовали. Лишь изредка в палату открывалась дверь и в неё заглядывала молоденькая дежурная, чтобы взглянуть на Любу.

    Кое-как дожив до утра, Люба с трудом встала с кровати. Бессонная ночь показалась ей бесконечной. Промежутков между схватками больше не стало, а появилась одна сплошная и бесконечная схватка, доводившая Любу до безумия.

    Лежать Люба больше не могла. Чтобы как-то переносить боль, ей нужно было ходить. В комнате места было мало, поэтому она вышла в коридор и стала ходить туда-сюда вдоль палат, издавая мучительные крики и стоны.

   
    Любе казалось, что в неё вонзили длинные щипцы и теперь пытаются вытянуть наружу все её внутренности.
   "Я должна всё вытерпеть, обязательно должна. Во время войны люди страшные пытки переносили, и я тоже должна вытерпеть",- настраивала себя Люба, чтобы не сойти с ума.
    Лицо её было покрыто потом, а волосы были растрёпанны и торчали в разные стороны. Нижнее бельё на Любе отсутствовало, только очень короткая больничная рубашка еле-еле прикрывала её живот.
     Она уже не ходила по коридору, она носилась по нему, рыча и мыча во весь голос. Ей было абсолютно всё равно, что в этом коридоре занимались каким-то ремонтом двое мужчин и с ужасом смотрели в её сторону.

    Ночная дежурная сменилась и на её место заступила другая, которая, будучи в возрасте, с Любой особо не церемонилась.
    - Хватит носиться по коридору взад и вперёд, сейчас же зайдите в палату!- с раздражением крикнула она.
    - Я не могу, мне так легче,- сквозь слёзы ответила Люба.
    - Не надо забывать, что здесь кроме вас ещё и другие люди находятся, которые уже устали от вас. Зайдите в свою палату!

    Люба вошла, закрыв за собой дверь. Сердце её колотилось в груди со страшной силой, в висках стучало, а горло почти охрипло. Немного постояв, она не выдержала и опять выскочила в коридор, наполняя криком его пространство и  наворачивая бесконечные круги, снова наводя ужас на случайно попавших туда мужчин.
   "Мамочка, родная моя, в это трудно поверить, но никому нет до меня дела,- разрывалась от боли Любина душа.- Мамочка, ты так от меня далеко, прошу, помоги мне. Как же мне всё это выдержать? Мамочка, спаси меня!"
    - Да, что же это такое? Вы зайдёте к себе в палату в конце-концов или мне в принудительном порядке самой вас завести?- снова с претензиями накинулась на Любу дежурная.- Немедленно ложитесь в постель!

    Люба снова вошла в палату и, уже толком ничего не соображая от непрекращающихся болей. всё же попыталась лечь на кровать. Как только она это сделала, раздался сильный звук вылетевшей из бутылки пробки, словно кто-то открыл шампанское. Из Любы сразу же начали отходить воды.

    Её тело пронзила нестерпимая боль. Со страшным криком она вскочила с кровати и пулей снова вылетела в коридор.
    Если раньше тот, кто тянул щипцами из неё внутренности, ещё хоть как-то щадил её, то теперь пощады не было никакой.
    Люба бегала и орала не своим голосом. Из неё без конца лилась вода, как из крана, разливаясь по всему коридору. За Любой бегала дежурная и тоже орала. Потом дежурную сменила пожилая женщина со шваброй. Люба была на грани срыва, а двое мужчин - на грани дикого испуга.

    Измученная, обессиленная и никому не нужная, находясь в каком-то бесконечном бреду и теряя остаток сил, она каким-то чудом дотянула до следующей ночи.
    "Как же дожить мне до утра? Наверное, я умру этой ночью. Не выдержу я больше. Я больше ничего не хочу, просто хочу умереть и всё",- сразу же промелькнула мысль, как только Люба потеряла всякую надежду.

    В палату заглянула безжалостная дежурная и спокойным голосом сказала, обращаясь к Любе на "ты":
    - Завтра утром придут врачи и решат, что с тобой делать. Так что потерпи до утра.
    - Я есть хочу,- неожиданно для себя и для дежурной, сказала Люба.
    - Ты больше ничего не придумала? Где я тебе среди ночи еду искать буду?
   
    Любин организм был сильно истощён. Десять дней до этого её морили голодом и теперь более суток она крошки во рту не держала и глотка воды не выпила. Не удивительно, что она внезапно почувствовала сильнейший голод.
    - Если я ничего не съем, то просто умру,- ответила Люба и тут же добавила, махнув рукой и корчась от боли.- Собственно, жить мне больше и не хочется.

    Исчезнувшая за дверью дежурная, вскоре вернулась и протянула Любе гранённый стакан с холодным чаем, на котором сверху лежал тоненький полусухой кусочек серого хлеба.
    Дрожащей рукой Люба взяла стакан и, откусив кусочек чёрствого хлеба, сделала несколько глотков чая, кое-как его проглотив. Она сразу же почувствовала прилив сил и тут же отдала стакан с остатком чая и огрызок хлеба обратно.
    "Теперь я обязательно доживу до утра",- подумала Люба и, стиснув зубы, замычала от боли...