Прощеное воскресенье

- Привет? Как дела? Когда освободишься? – начала она.
- Пока что идет лекция. Думаю, скоро закончится – написал я в ответ.
 - У меня тоже. Ты не против со мной прогуляться?
- Давай. Только не слишком далеко. И у меня пока что денег не особо много
«Карасик, с кем переписываешься?» - от голоса девушки Насти, сидевшей слева, я вздрогнул и поспешил спрятать смартфон в карман. Настя хмыкнула и отвернулась. Краем уха я услышал, как она делится узнанным фактом со своей лучшей подругой Женей. Вроде бы Настя хотела, чтобы ее шепот был как можно менее заметным. Но, как мне казалось, «Жень, ты хоть в курсе, что Карасик по кому-то воздыхает?», было слышно даже ректору. «Карасик» - от фамилии, Карасецкий. Ян Герик Сигизмунд Юзеф Карасецкий. В родном захолустном Плоцке такое длинное шляхетское имя вызывало уважение и восхищение. Может, там мне и стоило оставаться? Нет же, обязательно надо было ехать в Ново-Николаевск, чтобы поступить в Императорский Ново-Николаевский университет. Спасибо, хоть отец все же решился снять мне квартиру (хотя изначально говорил, что учеба и так едва ли не полностью съедает скромный доход владельца кофейного магазина), а то в студенческом общежитии было бы совсем плохо. Да-да, думаю, все же прозвище Карасик отлично подходит мне. Как еще назвать худого парня ростом чуть повыше полуметра? И это на фоне статных, мускулистых, высоких однокурсников. Наверное, поэтому каждый из них встречается с какой-нибудь красивой девушкой, а я нет. Пока нет. Я вновь достал из внутреннего кармана студенческого мундира свой потрепанный смартфон и посмотрел на время. Последние пять минут последней лекции субботы. И я встречусь с Катей. Она не была похожа на других девушек, которые видели во мне лишь смешного, невысокого, похожего на девочку парня с длинным шляхетским именем. Я заметил ее месяц назад, когда часто посещал областную библиотеку в поисках материала для курсовой. Она сидела за столиком с небольшим зеленым томиком и читала. Кажется, это называется любовью с первого взгляда. Ее длинные, до пояса, черные как смоль волосы являлись чуть ли не главным штрихом ее образа. Прелестные румяные щеки и маленький, слегка курносый нос Кати добавляли ей какого-то немного детского очарования, хотя ее фигура была отнюдь не незрелой, а вполне оформившейся. Никак не могу поверить, что у меня хватило смелости тогда подойти и познакомиться. Катя училась, как и я, на первом курсе, только в другом университете, но, как я понял, ей там было совсем неинтересно. А еще она, как и я, была совсем одинока. Да-да, это был мой шанс наконец-то найти девушку, которая поняла бы меня и полюбила. Когда лекция закончилась, я тут же почти что выскочил из аудитории, но прежде чем сесть на автобус, мне надо было поговорить с одним из сокурсников. Пожалуй, единственным, кто воспринимал меня всерьез.
- Рома, ты задерживаться не будешь? – спросил я парня с довольно неаккуратной прической и множеством веснушек на лице.
- А, привет, Карась. Что-то новенькое? – ответил он приятным мелодичным голосом.
Я постарался выждать момент, когда вокруг нас будет как можно меньше людей, и задал ему вопрос: «Я уже три недели с ней переписываюсь, на прошлой сходил в кино, сейчас она позвала прогуляться. Как думаешь, может признаться ей?». Как мне показалось, глаза Ромы слегка увеличились в диаметре.
- Воу, полегче. Действуй аккуратнее. Я бы на твоем месте делал осторожные намеки. Но и медлить не стоит. Если ей станет скучно с тобой – все, конец – ответил он.
- Да я уже скрывать это не могу, ясно? Каждый раз, когда я разговариваю с ней, мне до боли хочется обнять ее, поцеловать и прошептать на ушко, что я ее люблю – произнес я шепотом.
- Тогда не знаю, пригласи ее на ужин в ресторан. В любом случае помни, что твой разум должен держать чувства под контролем – вздохнув, произнес Рома.
«Тоже мне, знаток нашелся. Черт возьми, это же очевидно» - подумал я. Впрочем, это мало что значило – я уже решил, что сегодня и завтра буду проводить с ней время, а в понедельник приглашу в кино и там же признаюсь в любви. Надо бы сеансы посмотреть. А если у нее не будет времени? Что ж, тогда отложу на следующие выходные. С этими мыслями я сел на автобус и ехал до Оперного Театра, прижатым к окну толпой. А на остановке меня уже ждала Катя. «Наверное, ищет меня взглядом. Неужели я действительно тоже небезразличен ей?» - подумал я. Еле выбравшись из автобуса, я тут же подбежал к Кате. Треклятый гололед! Да-да, я больно шмякнулся, ударившись коленом. Всю ногу пронизала адски острая боль. Я стиснул зубы, чтобы не начать материться – не при девушке же. А Катя тут же подскочила ко мне. «Тебе больно? Давай, я вызову скорую» - произнесла она своим милым, немножко детским голосом. А как же нелепо! Чем-то напомнило, как я лет в десять катался на велосипеде. Меня тогда неплохо занесло, и я упал, расцарапав себе коленки. Как я помню, даже не плакал, но вот посидеть, перетерпеть, пока боль утихнет, пришлось. И меня заметила старуха пани Сокольницкая, то ли дальняя родственница, то ли просто знакомая матушки, и подняла на уши как родителей, так и скорую помощь истерическими криками, что я упал с велосипеда и лежу размазанный по асфальту с кучей переломов, кровь теряю. И тут так же, будто я – маленький мальчик, а Катя – взрослая женщина, обеспокоенная за чужого ребенка. «Включай мужчину, кретин» - скомандовал я себе. Я поднялся и успокоил Катю, сказав: «Ничего страшного. Просто упал. Пошли». Катя смотрела на меня, будто бы желая что-то спросить, но не решаясь. «Я хотела бы прогуляться до библиотеки, а потом до вокзала, мой поезд отходит через полтора часа? Ты не против» - произнесла наконец она. Я кивнул. Колено уже перестало болеть, но все еще прихрамывал.
- Ян, как ты думаешь, почему Ася отвергла господина Н.Н.? – неожиданно спросила Катя.
- Эмм… освежи пожалуйста в памяти… это не у Толстого? – нерешительно произнес я, тщась вспомнить литературные произведения из школьной программы.
- Это «Ася» Тургенева – тихонько сказала Катя, будто чувствуя, что случайно задела мое самолюбие.
Нет, никакого самолюбия она не задела. Я всегда недолюбливал как Толстого, так и Тургенева за излишнее философствование, откровенную скучность историй и нерешительных тряпок в роли главных героев. И не считал особо необходимым их читать. Разве что в кратком содержании.
- Увы, я читал «Асю» давно, и честно говоря, уже и не совсем помню, о чем она – произнес я.
- Жалко. Хочешь, я тебе дам почитать? Мне так нравится Тургенев. Правда большинство его героинь – жуткие дуры.
- А вот, кстати, такая философская проблема: что может изменить природу человека? – я решил поддержать разговор одним из главных вопросов из моей любимой РПГ.
Катя немножко замялась, видимо, боясь ответить не так, как я хотел бы, и оказаться в моих глазах не меньшей дурой, чем героини Тургенева.
- Наверное… любовь – неуверенно, боясь ошибиться проговорила она.
- Но как, как любовь меняет человека? – спросил я.
- Человек… человек старается становиться лучше, самосовершенствуется, чтобы быть похожим на того, кого любит – произнесла Катя.
- А как же, скажем, страдание? Оно наоборот, превращает человека в затравленного и испуганного зверя. Или страх… - произнес я.
Катя замолчала. Похоже, что я ее «завалил», как преподаватель на экзамене. Впрочем, на входе в библиотеку Катя снова оживилась. Она взяла штуки четыре увесистых томика. Как я разглядел, среди них было собрание стихов Есенина в период с 1926 по 1943 годы в старом зеленом переплете, потрепанная, с пожелтевшими страницами, «Бесприданница» Островского и новенькие, с тонкой глянцевой обложкой, «Белые Ночи» Достоевского. «Я продлила собрание сочинений Тургенева на еще две недели. Возьми, почитай» - произнесла Катя, протягивая синюю книгу с портретом седого, бородатого, будто глядящего на читателя хитро сощуренными глазами, Ивана Сергеевича. Я сложил этот томик к себе в сумку, думая, что следующие две недели Катя каждый день будет спрашивать, не прочитал ли я «Асю». Весь путь до станции Катя рассказывала мне о Есенине. Самое забавное, что мне приходилось отвечать на ее вопросы едва ли не наугад, поскольку из его творчества я помнил только пару выученных еще в детстве стихотворений. Одно – в качестве домашнего задания, другое – на утренник. И вот – станция. Усталый, унылый голос из динамика объявил: «Приходит электропоезд до станции Искитим! До станции Искитим!». Я стоял на перроне с Катей.
- Ты не против встретиться завтра? Наверное, где-то в девять утра – произнесла она.
- Думаю, рановато. Но если так, то ладно. Думаю, встретимся здесь же – ответил я.
Конечно, с мыслью выспаться пришлось распрощаться. Ну и ладно. Зато целый день я буду с ней. Может, завтра и признаться? Надо будет подумать. Раздался гудок, и из-за насыпи показалась электричка, немного заметенная снегом. «До завтра» - крикнула мне Катя, пытаясь заглушить гул приближающегося к перрону поезда. И тут мне показалось, что стоит намекнуть ей на свои чувства. Я быстро заключил ее в объятия и прошептал ей на ушко: «Прощай». Как мне показалось, это было заоблачно романтичным. По дороге домой я, счастливый настолько, насколько это возможно, мечтал о том, как удавятся одногруппницы, когда увидят, как меня, Карасика, после института встречает столь красивая девушка. А когда я представлял, как ее целую, даже холодок пробегал по телу, а в пальцах приятно покалывало. Но вот то, что оно написала мне в соцсети, было диаметрально противоположным.
- Прости за некоторую резкость, но я бы не хотела, чтобы это повторилось.
- Погоди, что? – дрожащими руками написал я.
- Когда мы прощались.
На этом моменте весь прелестный розовый мир, который я строил в своей голове, в одночасье рухнул. Я представлял себе, что Катя, как и я, просто боится показать свои чувства ко мне. А на деле даже мои объятия для нее отвратительны. Неужели я настолько омерзителен? Или просто никакая из девушек не способна даже воспринять меня всерьез? «Да черт с ней. Попробую начать с другой, заново, применю другую тактику. Например, с самого начала не буду робким другом, а наоборот, попробую очаровать» - подумал я. Но с какой? Я мысленно перебрал моих знакомых девушек. Настя? Глупая клуша, неспособная думать ни о чем, кроме своих сплетен. Саша? Но она толстая и прыщавая, да и по уму… И так далее… ни одна из них и в подметки не годилась прелестной Кате. Что же делать. Я долго ходил по комнате, теша себя надеждой, что это написала младшая сестра или еще какой родственник Кати из озорства. Или я ее не так понял… А что не понимать? Я проявил свои чувства, и ей было противно! А значит, если я открыто ей скажу, что люблю ее, она точно не ответит мне взаимностью. Я написал ей: «Прости и, наверное, прощай». Больше к компьютеру я не подходил, а в смартфоне отключил уведомления. Мне было все равно, что она напишет в ответ. Или не напишет, а кинет в черный список… Я лег в свою кровать и попытался уснуть. Признаюсь, тогда я начал плакать. Слезы текли по моим щекам, и я тщетно пытался унять хотя бы плач. Мужчина ведь должен переносить такое стоически, держать каменное лицо, и прочее. А потом я уснул. Не помню, что мне снилось. А наутро эта грусть вернулась. Плакать не хотелось, похоже, пик прошел вчера вечером. Впрочем, была и радость. Что мой плач никто не видел. «Жизнь – дерьмо» - подумал я – «А девушки не нужны». И все же что-то потянуло меня приехать к девяти утра, встретить Катю на перроне. Шел снег, крупными хлопьями, а небо было затянуто низкими свинцово-серыми тучами. И вот подошла электричка. Я стоял в толпе, ища глазами Катю. «Если я ей отвратителен, то хотя бы взгляну на нее последний раз» - подумал я. Так я и стоял, тщась увидеть ее. И чего я не ожидал, так это ее милого голоса, прозвучавшего откуда-то из-за спины. Я обернулся и увидел ее. Катя была одета в свое обычное пальто, но на ее голове почему-то был платок. Такая приметная деталь гардероба, свойственная скорее бабкам из захолустных деревень, нежели девушке из мегаполиса.
- П-привет - неуверенно протянул я.
- Пошли, мы уже опаздываем – сказала Катя.
Мои подозрения по поводу платка прояснились, когда она указала на огромный, выложенный из красного кирпича, златоглавый Собор Александра Невского. Что ж, к адептам религий у меня было особое отношение. Как бы мне не было скучно сидеть и слушать заунывные песнопения церковного хора, посмотреть, как веруны бьются головой об пол перед иконами, было все же весело. Входя в храм, я уже предвкушал, как я философствую в ницшеанском ключе с каким-нибудь дьяконом, а потом сморожу какую-нибудь колкость про Иисуса и ловко увернусь от удара кадилом, а дьякон, нараспев, будто молитву, прокричит: «Слу-у-ужки, ло-о-овите этого не-е-ехристя». Но когда я прошел внутрь, какое-то благоговение захватило меня. Золотые своды храма, лики святых, глядящие на меня с икон, священнослужители в золотых рясах и толпа верующих – все это обладало какой-то странной, древней красотой Византии, и в то же время я чувствовал, что красота эта не столь для человека, сколько для Бога.
- Катя, не знал, что ты настолько набожна – прошептал я.
- Не совсем. Ты, наверное, видишь эту красоту. Вот она, Древняя Русь, в этих стенах. А посмотри на дьяков – богатыри. И вот он – истинный облик города. А все бетонные коробки и стеклянные здания бизнес центров – это оболочка, под которой скрывается старый город из седой древности – ответила мне Катя.
Мне хотелось бы вставить замечание, что максимум, что конкретно в этом городе было до 1892 года – пара стойбищ кочевников. Да и я понимал, что это она не конкретно про Ново-Николаевск, а про всю Россию. Так и стоял, наблюдая за богослужением. А после него Катя подошла к одному из дьяконов.
- Приветствую тебя, Катерина, раба Божия – сказал он нараспев, будто читая молитву.
- Отец Константин, расскажите мудрую притчу, из тех, которые я еще не знаю – ответила она с трепетом в голосе.
Я стоял чуть поодаль, боясь подойти ближе. И отец Константин начал свой рассказ: «Как-то раз Бог услышал ропот монаха. Роптал он на Бога, что молится каждый день, и видит он счастье в служении Господу, а счастлив не становится. И явился Творец к нему в келью, и начал монах свой рассказ. В молодости он видел счастье в славе и военных подвигах. И собрал он друзей и пошел на войну. Многих он на ней потерял, но был обласкан славой и выслужился, да вот счастья не нажил. И решил он тогда, что счастье в богатстве. Ушел он со службы военной, продал жалованное царем имение, и, работая дни и ночи, заработал огромное богатство, но счастья в нем не видел. И тогда он решил, что счастье в семье. Нашел он себе невесту, красоте которой равных не было и не будет, отдал за нее половину своих богатств, и родила она ему много детей. И вот, когда жизнь человека стала клониться к закату, он понял, что жена и дети – тоже не его счастье. И решил он тогда, что счастье в служении Богу. Отдал он все старшему сыну, наказал детям жить в согласии, и ушел в монастырь. Бог выслушал историю монаха и сказал ему, что всю жизнь тот искал счастье, да не понимал, что счастье всегда было с ним». Катя слушала эту историю с, как мне показалось, замиранием сердца.
- То есть, в молодости его счастье было в друзьях? А потом, на войне, он многих из них потерял. Значит ли это, что с каждым разом он все более отдалялся от своего счастья? – наконец, спросила она.
- Да – ответил дьякон.
Я был несколько удивлен этой притчей. Я думал, мораль будет примерно такова: «Молиться, поститься и слушать радио Радонеж». А тут еще и не в богослужении счастье. Я вышел из храма с Катей, так и не решившись подойти к дьякону.
- Катя, мне очень стыдно из-за вчерашнего – неуверенно начал я.
- А, да. Ничего страшного. Я на тебя совсем не держу зла – ответила мне Катя.
Мы гуляли весь день. Веселились, играли в снежки, сходили на колесо обозрения. Я бы хотел ее проводить до остановки, но вот из-за снежков замерзли руки. До окоченения. «Катя, спасибо за то, что составила мне компанию, но, боюсь, мне надо готовить курсовую. Отсюда мне недалеко до дома. Давай здесь я с тобой попрощаюсь» - сказал я. Про курсовую я, конечно, соврал, но, черт возьми, я пальцев не чувствовал. «Хорошо. Кстати, ты не против завтра сходить в кино?» - ответила мне она и обняла, поцеловав в щечку. Она побежала по улице, помахав мне рукой, а я, весь покрасневший от смущения, смотрел ей вслед. «Да! Да! Я ей тоже нравлюсь! Наконец-то. Она меня тоже любит!» - ликовал я в своих мыслях. Тут я заметил, Катя говорит с каким-то человеком в подозрительно знакомой куртке. Я прищурил глаза, чтобы получше разглядеть. Катя обнималась с Романом, парнем, который давал мне советы. Что? Ах да, я же не говорил ему, какую именно девушку люблю. А потом она поцеловала его в губы. Я почувствовал, будто что-то в груди упало. Я побежал. Прочь, к остановке автобуса. А потом, всю дорогу до дома, едва сдерживал слезы. Твою мать! Моя, моя Катя… хотя, какого черта она моя, если она – девушка Ромы? Соберись, тряпка! Девушки не нужны! Тогда зачем, зачем жить, если не ради девушки? Такой, как она! Я не понимал, что будет дальше. Как? Как мне жить дальше без нее? Оставался лишь один путь. Я достал из прикроватной тумбочки тяжелую кобуру-приклад из орехового дерева, внутри которой находилось мое оружие. Я открыл кобуру, доставая тяжелый вороненый маузер. Я хорошо помнил его, отцовский подарок на восемнадцатилетие. Отличный подарок заядлому охотнику от охотника. Мы вместе ходили на птицу летом перед моим переездом в Ново-Николаевск. Я отлично стрелял, и возвращались мы всегда с полными ягдташами. Это было тогда, летом, в имении под Плоцком. А сейчас я в Ново-Николаевске, зимой, заряжаю свое оружие, желая как можно скорее ощутить холодную сталь у виска. Избавление… а мир продолжит жить дальше, своей жизнью, клерки продолжат бегать на работу, отрабатывая ипотечные квартиры и кредитные седаны «Руссо-Балт», попы будут дальше вести богослужения, а премьер-министр и царь продолжат улыбаться на экранах и обещать стабильность населению. И Катя абсолютно не заметит моего самоубийства, и продолжит любить Рому, даже не зная о моих чувствах. Я убрал пистолет от виска. Что же сделать? Написать ей… глупо, к тому же всерьез вряд ли воспримет. Тогда я убью себя на ее глазах! Я смотрел на маузер, лежащий на тумбочке, и чувствовал, как меня завораживает это угловатое, воронено отсвечивающее десятизарядное чудовище с круглой рукоятью орехового дерева, похожей на рукоятку от метлы. Знаменитое, любимое оружие царских офицеров в лихо заломленных фуражках, а также китайских командиров в выгоревших мундирах и со старинными мечами цзянь в ножнах. Маузер всем своим вороненым блеском, всем своим грозным видом шептал мне: «Я жажду крови. Убей. Забери с собой в могилу невинную душу». Всю ночь я не спал, обдумывая в мельчайших подробностях мой уход. Я видел, как я подхожу к ним, смотрю на них, как они счастливы, как они обнимаются, целуются, и тут Катя замечает меня, а я с усмешкой достаю маузер и стреляю в Рому. Она видит, что ее возлюбленный застрелен, а я с усмешкой чувствую холод стали на виске и говорю: «Прощай». А дальше – тьма. Я решил с утра, с первой электричкой доехать до ее станции и там ждать Катю. Я сидел на холодной скамье, то и дело, открывая сумку и проверяя, на месте ли маузер. Он был полностью заряжен и готов к бою, нужно было только снять с предохранителя. И вот, я увидел Катю. Она шла вместе с Ромой к путям. Они о чем-то разговаривали. Меня они не заметили, поэтому я незаметно пошел за ними. Рома и Катя встали близко к желтой линии, ограничивающей безопасную зону на платформе. Вот он, момент истины. А может, лучше все бросить, поехать сейчас в институт, и ни в кого не стрелять? Может, бросить все, что я обдумывал всю ночь? «К черту» - прошептал я и снял маузер с предохранителя. «Прибывает электропоезд до станции Мочище» - послышался голос из динамика. Может не надо? Может, не стоит ломать жизнь ей и обрывать жизнь себе? Я передвинул рычажок предохранителя обратно в позицию «Safe». «Черт возьми, соберись уже, тряпка? Доведи хоть что-нибудь до конца» - процедил я сквозь зубы и уже подготовился достать наконец мое оружие из сумки. И тут Роман, наверное, поскользнувшись на покрытой льдом платформе, начал падать на рельсы. Мне показалось, будто тень, отбрасываемая забором, превратилась в жуткие демонические руки и толкнула его. Роман упал на рельсы и поднял голову. Эти глаза. Я никогда их не забуду. А потом он исчез под громадой поезда. Мое сердце замерло, ноги начали подкашиваться, и я, крикнув кому-то - «Вызовите скорую!» - бросился к Кате. Она недолго – секунды три – стояла, будто окаменев, а потом упала на колени. «Рома! Рома! Мой Рома! Вернись! Вернись!» - закричала она. Я тут же обнял ее, сказав: «Спокойно. Пожалуйста, успокойся. Я здесь. Это я, Ян. Карасик. Не плачь». Люди на перроне охали и причитали, матерился машинист, а где-то вдалеке выла сирена скорой помощи. Честно говоря, даже понимая, что Рома не мог выжить, я до последнего надеялся, что он выжил. Чудом, но выжил. Но один из прибывших парамедиков, будто судья, зачитывающий приговор, объявил: «Роман мертв». Прибыли и городовые, быстро записав дело как «несчастный случай». Катя рыдала у меня на плече, а я старался не смотреть, как санитары грузят черный пакет в серую, фыркающую соляркой труповозку. Я решил отвезти Катю домой, чтобы там она успокоилась. «Да уж, не повезло парню. Рудольф Францевич будет его как паззл собирать» - веселым тоном сказал один из санитаров, и Катя начала рыдать еще сильнее. Уже у нее дома я наконец ее успокоил. Катя уже не рыдала, она просто сидела и смотрела в какую-то точку на стене, чуть выше розетки.
- Я понимаю твою потерю. Но пожалуйста, не надо так сильно горевать. Ты должна жить дальше – неуверенно произнес я.
- Жить дальше!? Жить дальше!? Он был смыслом моей жизни, понимаешь!? Я живу только ради него! А теперь он мертв! Зачем мне жить? – вновь зарыдала Катя.
- Я… я люблю тебя! Ты - мой смысл жизни! Я живу ради тебя! Зачем мне тогда жить?!
Катя тут же прекратила плач. Ее глаза широко раскрылись от удивления. «Да, я все это время тайно тебя любил. Боялся, что если скажу, то ты меня отвергнешь» - продолжил я. Катя смотрела на меня все теми же удивленным глазами. Я кинулся к ней и поцеловал. Ее губы были горячими, как от лихорадки. Как давно я желал этого! Я обнимал ее за плечи, гладил ее волосы. Не нужно никакого Романа. Я, я буду любить Катю так, как никто не будет любить. Вдруг, она оттолкнула меня.
- Уходи! Пожалуйста, мне и без этого плохо! Уходи! – крикнула Катя со слезами в голосе.
- Постой!
- Уходи! Я тебя видеть не хочу!
Хорошо, теперь точно ничего не изменишь. Я развернулся и ушел, вышел из ее квартиры и тут же ударил кулаком в чью-то дверь. «Не хочу! Не хочу больше жить!» - промелькнуло в мозгу. Я почувствовал, как по щеке стекает слеза, прежде чем вновь ощутить холодную сталь на моем виске.