Картинки из детства. партизан. скрипачи

                «П А Р Т И З А Н»

Хочу рассказать, как в годы войны я «сражался» с немцами и пострадал в одном из сражений. Случилось это уже после победы, летом. Дух войны витал повсюду. Ещё не все, оставшиеся в живых, фронтовики вернулись домой. Среди детей преобладала безотцовщина.

 В ту пору в окрестностях села Старый Кряжим заканчивали строить участок автодороги Москва – Куйбышев. В строительстве участвовали пленные немцы, их лагерь находился за окраиной села. Днём немцы работали свободно, без охраны, а на ночь их уводили в лагерь. Жители села к немцам привыкли и нередко звали их на помощь в хозяйственных делах в обветшавших подворьях. А мы, ребятишки, считали немцев врагами. При слове «немец» - взгляд наполнялся ненавистью, а руки сжимались в кулаки.  Сделать немцу какую-нибудь пакость, считалось делом ребячьей чести и доблести.

Особым вниманием ребятишек в возрасте шести-восьми лет, пользовались ремонтные мастерские, где ремонтировали дорожную технику. Здесь всегда можно было раздобыть полоски резины для рогатки, колесо для самоката или ещё какую-нибудь штуку, полезную в ребячьем хозяйстве. Мастерские располагались около речки и работали там, в основном, пленные немцы. Здесь, воображая себя партизанами, мы чаще всего и охотились за ними, чтобы нанести  какой-нибудь вред. За бессмысленное озорство нам попадало от взрослых,  но мы были убеждены, что творим правое партизанское дело.
   
Однажды мы заметили, как немец из мастерской спустился с высокого берега к реке с котелком в руках, развёл костёр,  подвесил котелок над огнём и удалился. Мы сообразили, что немец готовит себе обед. Это была партизанская удача! Выбежали мы из кустов, опрокинули котелок в речку (там была картошка), набросали туда камней, зачерпнули воды, подвесили над костром  и  спрятались в кустах поблизости. Сидим, ждём, довольные проделкой.

Скоро вернулся немец. Потыкал ножичком в котелок, обнаружил там камни и понял, что остался без обеда.  Его лицо исказила злость, он огляделся по сторонам, заметил нас и двинулся в нашу сторону. Мы  бросились врассыпную. Моим дружкам повезло, немец побежал за мной. Сверкая голыми пятками, я убегал в сторону своего дома. Немец преследовал. Я слышал топот его ботинок за спиной, и это придавало мне спортивной резвости.  Правильно говорят, что беда в одиночку не приходит. Я почувствовал, что ослабла верёвочка, которая держала на поясе мои штаны. С ужасом понял, что могу их потерять, и они достанутся  врагу в качестве трофея. А потеря штанов, всё равно, что потеря боевого знамени. 

Придерживая рукой проклятые штаны, я приближался к спасительному родному дому. Немец не отставал. Вот уже и калитка во двор, где немцу меня не найти! Открывая калитку, я на мгновение замешкался. Немец схватил меня за шиворот, повернул к себе, прижал к забору. Я вблизи увидел его рассерженное лицо, зажмурил глаза от страха и ждал, как врежет он мне сейчас с немецкой точностью. Но удара не последовало. Немец тряхнул меня и поднял за плечи…

Около стены дома стояла противопожарная кадка с водой.  Её наполнили ещё весной, вода протухла, покрылась зеленью, в ней завелись какие-то козявки. Немец поднял меня и опустил в кадушку. Вонючая вода затопила меня выше груди, я барахтался в ней, как карась на мели. Через три-четыре секунды немец извлёк меня из бочки,  поставил на тропинку, повернулся и пошёл к мастерской.

Я стоял и оглядывал себя. Вонючая вода стекала с рубашки, со штанов, вместе с водой сползали омерзительные козявки. Обида душила и выжимала слёзы. Купание в бочке по воле немца, было особенно обидным и унизительным, потому что немцев-то мы победили, и в детях того времени крепко сидело понимание превосходства над немцами.  Тут я понял: если бы немец врезал, это было бы для меня большим счастьем. Тогда я мог бы гордиться ранением, полученным в открытом бою с жестоким врагом. Я прослыл бы героем. А что теперь? Позорное отступление и ещё более позорное купание в бочке с протухлой водой. Мальчишки засмеют, если  узнают. Надо срочно отмываться от такого позора.
Оглядываясь, чтобы никто не увидел, доплёлся до речки, выполоскал свою одёжку, развесил сушить, а сам полдня купался, отмываясь от тошнотворного запаха. Но ещё долго меня спрашивали дома, какой дрянью от меня несёт?  А я молчал, партизаны умеют хранить военные секреты!

Позднее,  я побаивался того немца. Заметив его, обходил стороной, на всякий случай. 


 
                С К Р И П А Ч И

        После войны, когда в Старом Кряжиме ещё только достраивали автодорогу, в село прислали культработника на должность заведующего клубом. Возрастом и фигурой он, казалось, мало подходил для культмассовой работы -  седенький, сухощавый, хотя и резвый ещё старичок. Но было в нём что-то ненашенское, городское, что поначалу вызывало насмешки сельской молодёжи.  Взрослые обращались к нему по имени-отчеству - Константин Иванович, а мы, ребятишки-подростки звали  его дядей Костей.

 Прошло совсем немного времени и о нём заговорили с уважением, как о человеке, умелом в таких делах, какие для местных жителей были удивительными. Оказалось, что он хорошо рисует, играет на всех доступных в селе инструментах и даже поёт романсы. В клубе появились забавные картинки, сделанные  рукой опытного рисовальщика. Организовал также кружок рисования и хор, в котором учились пению десятка полтора сельских девушек.

Но самая большая загадка оставалась долго неразгаданной. По селу ходил уже слух, что дядя Костя привёз с собой какой-то невиданный инструмент в чёрном  футляре необыкновенной формы. Кое-кто уже видел этот футляр в доме, где культработник квартировал. Знающие люди говорили, что это  скрипка.

В первый раз со скрипкой в руках дядя Костя предстал перед народом в клубе. В тот день там было какое-то собрание. После собрания со сцены пел песни девичий хор, а потом  вышел сам дядя Костя.  Поклонился публике, приложил скрипочку к плечу, изящно вскинул смычок, и полилась неслыханная музыка. Скрипка то попискивала, то ворчала, то почти человечьим голосом на что-то жаловалась и плакала. С удивлением, в полной тишине люди слушали песню скрипки. Только когда затихла скрипка, и скрипач убрал смычок со струн, в зале зашумели, загалдели. Удивлялся народ неслыханному голосу. Но не всем понравилась скрипичная песня. Сельские знатоки сразу же заявили, что балалайка играет веселее, а с гармошкой скрипку и сравнивать нельзя.

По весне, ясными вечерами, дядя Костя выходил иногда со скрипкой за огороды, к речке. Там, на высоком берегу, он присаживался на трухлявую колоду старой ивы, доставал из футляра скрипочку и увлечённо играл. В вечерних сумерках голос скрипки далеко разносился по долине реки, по улице, по огородам. На голос сбегалась шаловливая ребятня. Отложив нескончаемые дела, заходили сюда и взрослые, особенно бабы.

Ниже по течению речки, тоже на берегу, располагалась мастерская по ремонту дорожной техники, где работали, в основном, пленные немцы. Однажды, на голос скрипки пришёл оттуда очкастый немец. На вид ему лет сорок.  Он долго стоял среди слушателей, а потом подошёл к дяде Косте. О чём и на каком языке они разговаривали, размахивая руками, никто не понял. Но все видели, как дядя Костя протянул немцу скрипку и смычок. Немец вытер об одежду огрубевшие руки и осторожно, с трепетом принял скрипку. Оглядел её лакированные деки, долго прилаживал к подбородку, опустил смычок на струны, и скрипка зазвучала.

С каждой минутой немец играл увереннее. Из-под смычка изливалась печальная мелодия. Казалось, что скрипка, надрывая душу, плачет в непереносимой тоске по какой-то невосполнимой утрате. Срываясь со струн, голос улетал за реку, отражался  от крутого склона горы и возвращался назад, повторяя эхом зигзаги мелодии. Немец правил смычком   в каком-то экстазе,  прикрыв глаза и забыв обо всём на свете.

Сумерки сгущались. Никто не обратил внимания, что поблизости собралась немалая толпа слушателей. Стояли тихо, боясь помешать песне. Даже озорные ребятишки затихли, растопырив уши. Лишь иногда слышались приглушённые всхлипывания баб. Печаль, о которой рассказывал немец, водя смычком по струнам, без перевода и пояснения, была понятна  русским бабам,  мужикам и даже детям-подросткам. Похоже, слёзы войны одинаково горьки на всякой земле, для всякого народа.

Последний звук, затихая, улетел в сумеречную даль. Немец убрал смычок со струн, переложил его в левую руку, а правой потёр глаза, как делают дети всех народов, собираясь заплакать. Тишина стояла недолго. Кто-то из баб не сдержался и заплакал в голос.  А дядя Костя, будто проснувшись, захлопал в ладоши, резво встал, шагнул к немцу, чтобы обнять его. Но удержался от объятий, постеснялся прилюдно брататься с немцем, бывшим врагом. Протянул руку и долго тряс её в порыве благодарности. Тут и народ оживился: мужики вполголоса заговорили, а бабы, не стесняясь, запричитали.

Немец протянул скрипку дяде Косте, виновато улыбнулся и по тропинке пошёл к мастерской, к месту работы.

- Этот фриц – большой мастер, - заметил вдогонку немцу дядя Костя. – Ему бы не гайки крутить, не окопных вшей кормить, а играть со сцены перед почтенной публикой. Да видишь, война всё перековеркала.