Преображение

В память о тех страшных событиях.


Блокадный Ленинград. В полуразрушенном от постоянных бомбежек  доме на первом этаже – небольшая комнатушка. У стола сидят сын и мать. Шевелиться им не хочется вообще. Но сын все же встал, опершись обеими руками о стол. Ему было лет четырнадцать, может и больше.

-  Я схожу в подвал.

- Да, Андрюша, сходи. – Сказала как-то отстраненно и слабо кивнула. Сегодня у нее украли хлебные карточки. Это означало верную гибель. Андрей по молодости своей еще не терял надежду выжить. Вдруг в подвале он найдет какую-нибудь живность? Но крыс, мышей, собак, кошек и вообще все, что  передвигалось на четырех конечностях, переловили и переели давно.

 Когда не бомбили, на улицах было довольно тихо. Прохожие передвигались медленно, вяло. Ходили, ссутулившись, шаркая ногами, низко опустив голову, напоминая ипохондрически настроенных, снедаемых невыразимой грустью. Повод был и для грусти, и для горя, но истинной причиной наблюдаемому явлению был голод. Многими тогда овладело оцепенение – грань между жизнью и смертью. Потеря этого состояния означала смерть. Некоторые валились на тротуар и умирали.
В подвале было темно. Он достал из коробка спичку и запалил. Теперь что-то видно: вот моток колючей проволоки, изъеденные ржавчиной трубы давно неработающей теплотрассы. Андрей осматривал каждый уголок, надеясь, что там затаилась мышь или крыса. Замирал, прислушивался. Вроде, где-то что-то шевельнулось, где-то что-то заскреблось. Парень тогда направлялся в сторону воображаемого шума. Трепетное пламя очередной зажженной спички, взаимодействуя с подвальным мраком, превращало все предметы в дикий дьявольский пляс. И в этой суматохе теней ему виделась мышь. Казалось, что она проскользнула у него между ступней, а потом исчезла. Он гнался за ней, полусогнувшись, так как уже успел оцарапать себе висок, вероятно о гвоздь. Последние две спички. Он зажег одну. Вот нарисовался какой-то проем. Вероятно, мышь ускользнула в него. Проем узенький, но он, все же, смог кое-как протиснуться. Спичка догорела и погасла, немного опалив пальцы. Обессиленный, юноша хотел сесть на землю, прислонившись спиной к стене, но очутился не на земле, а на каком-то мешке, наполненным, возможно, известью или другим каким-нибудь строительным материалом. Подкатывала дурнота. Все его усилия, направленные на поиски чего-нибудь съестного оказались тщетны. С каким-то смертельным равнодушием наблюдал за собой, как с приливом сковывающей по ногам и рукам усталости, в сознании, словно суховеем в пустыне, рассеивались последние крупицы надежды. Надежды выжить. Нужно выбираться отсюда. Наверху осталась мать. Она ждет его. Но не хочется даже думать. Голода он уже не чувствовал. Его клонило ко сну. Андрей поерзал. Возникла мысль – нет, на известь это не похоже, похоже на мелкие камешки, наверное – это щебень. Его заинтересовало содержимое мешка, но, ощупав его, он в конец убедился, что это не щебень. На ощупь – “камешки” слишком легкие. Мешок был хорошо завязан, и он изрядно намучился его развязывая. Развязав, уже по запаху определил, что содержимое вполне съедобно и не поверил, что такое может быть. Сунул руку – точно. Это был целый мех чечевицы. ЧЕЧЕВИЦЫ. Он радовался. Казалось невероятным, что еще способен на столь непозволительно затратное чувство.

Но самочувствие изменяло ему. В эмоциональный порыв, он, кажется, вложил последние силы, и теперь терял сознание. Перед глазами появлялись огненные кольца, исполнявшие какой-то загадочный танец, видоизменяясь, обретая каждую секунду новые формы, в конце концов, сливаясь во что-то большое, пылающее, аморфное, застилающее взор, напоминая солнечный протуберанец. Нужно поскорее на воздух, на свет. Нужно обо всем сказать матери. Нужно сказать, что они спасены.
Наталья Игоревна все сидела за столом и смотрела в окно, но не видела залитые солнцем осиротевшие руины, глубокую воронку и рядом с ней трамвая без стекол; искореженного, изрешеченного осколками, с ввалившимися боками, опрокинутого ударной волной.

 Она – партийный работник, преподаватель философии в ЛГУ, читавшая вот уже десять лет на кафедре научный атеизм – видела, как проходила перед глазами ее жизнь. Это было немое кино образов прошлого, извлеченных из памяти. Какой во всей этой жизни смысл? Теперь же пришло время умирать… Ее сын, он тоже умрет. А ведь еще не пожил совсем.

Скрипнула дверь, на пороге показался Андрей.

- Мама, там бобы. – Сказал он и разжал ладонь. На пол упали зерна.

Они не умерли с голоду, напротив, пережили блокаду. Но что произошло? С момента спасительной находки, они, мать и сын, стали молиться Господу и всем святым.
И прежде, когда она на лекциях научно пыталась опровергнуть предположение существования Творца, а любую религию считала лишь вехой в истории на пути формирования научного мировоззрения, опиумом для народа, пользующейся успехом только в недоразвитых буржуазных странах, теперь же усердно благодарила Его и молила о спасении своей души, души своего сына, и души своего заблудшего народа после того, как Он спас их от мучительной смерти.