фрагмент3

Мартовскими ночами все чаще становилось зябко. Неведомый холодный призрак приходил вместе с его звонками, из которых тянуло неизвестностью. Кем-то чужим. Он стал менее разговорчивым, все чаще уходил от ответов на прямые и самые простые вопросы. Приезжать стал раз в две недели.
Долгими днями, посередине лекций в перерыве, который часто длился намного дольше отведенного времени, я уходила вглубь тверских дворов, ближе к Патриаршим. Улицы были еще сыры, грязны и прохладны. Дворы пусты, детские площадки еще бездетны. Во дворах хотелось найти гараж, где бы мы вместе с Владом могли укрыться. В первую очередь от родителей. Еще зимой, после очередной провокации на тему Влада-чеченца, я решила, что нам необходимо тайное убежище. Только для нас и никого больше. Пусть это будет гараж, теплый гараж в самом центре, в который мы поставим диван, телевизор, электрический чайник, музыкальный центр, холодильник, китайскую розу. Владу идея понравилась. Он поручил мне подыскать вариант и узнать стоимость. А после исчез на долгие дни, на тревожные часы, на бесконечное время.
Новости пришли через три недели. Позвонил мурманский Коля. Сообщил, что у Влада умер отец, тот самый телефонный голос, который часто измывался. Который разделял на две половины, одна из которых верила, другая отвергала и боялась. Мне было жаль, в силу слабого податливого характера.
Ночь. Впервые за три недели набрала номер «Торнадо». Покойничек воскрес!
«Черт побери, суки, что за ерунда?! Это уже не смешно!».
— Позовите Влада.
— А зачем?
— Я прошу, позовите, мне надо!
— Давай лучше его друга, он давно с тобой хотел познакомиться. Мы все давно хотим с тобой познакомиться. Он нам все уши прожужжал, какая у него необыкновенная девушка.
— Послушайте.
— А ты, какую поэзию любишь, любишь Хайяма?
— Я не собираюсь с вами разговаривать, слышите? Я прошу позвать Влада.
— Его нет, он на работе.
Щеки в огне. Все внутренности охвачены пламенем. Там их несколько. Слышны смешки и дыхание. Они слушают. Может и он.
— Скажите ему, чтоб больше не звонил. Не хочу его знать.
Звонки до пяти утра. «Кися», «девочка моя». Он не хотел. Умер не его отец, а его начальник, который ему, как родной.
— Да иди ты! Я не верю тебе! Этот мужик тоже не твой отец! Больше не звони, ты понял?
— Ладно. Будет, как ты хочешь, но знай, за тобой будут следить, чтобы ни один парень к тебе не приблизился, слышишь? Я приезжал к тебе в институт, знаю, где ты там, а кто рядом будет виться — в озере окажется, не найдут. Ты меня знаешь, мои парни могут.
Ни от чего не остается такого числа острых осколков, как от иллюзии. Ничто не рождает такого непреодолимого желания все склеить, подтереть швы.
— Влад, ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты ведь знаешь, я верю, что ты послан мне Богом, свыше, ты мой спаситель. Алло? Влад? Алло?
Шепот. Перешептывание. Смех! Они смеются. Им весело. Они смеются надо мной. Незнакомые мужчины, которых никогда не видела, их голоса с акцентами, дурацкие манеры и шутки, их мерзкий смех в пять утра. Он тоже смеется. Там, вместе с ними.
Поутру захожу в темную, затянутую плотными темно-синими шторами комнату. Мама уже проснулась и смотрит утреннюю программу о здоровье на своей кровати с округлым бело-тканным изголовьем. Ложусь. Молчим.
— Я сегодня никуда не поеду.
— В институт не поедешь? Что еще за новости?
— Там, у него в телефоне ужасная энергетика, он убьет, не убьет, так поиздевается.
Кухня у психолога. Страх. Паранойя. Влад чеченец и он убьет. Переубеждения бесполезны. В голове одно: «Он припомнит наши разговоры о любви. Он знает такие места, где никого не найдут. По дороге от метро до института, за рестораном «Fidelio», ровно на перекрестке, из припаркованной у тротуару тонированной тачки выйдут они. Повезут. Мучить. Люди с мерзкими голосами будут мучить. Он будет смотреть. Из-под своей длинной рыжей челки, исподлобья. Они мучить. Заставит его поцеловать. Рубеж. Жизнь\смерть. Целовать его после смеха, вранья. Нет! В паршивом подвале, с трубами и запахом прелой сырости, в вонючем подвале, при сборище его парней. Его глаза будут смотреть. Кулак сжиматься.
Психолог в основном выпускает из себя односложные: «Значит так, Лид, все это ерунда…». После этих слов внутри возмущение, оно рвется изнутри, этот ком паутины, в которую я саму себя вплела.
— Это длинная цепочка. Одно за другое. Да, эксперименты с сознанием были. Да, именно из-за них все началось. Я и Лида и Леля — все я. А Влад спаситель, мой рыцарь. У меня сейчас ближе никого нет, никого, кто бы меня понимал. Как могло случиться и почему случилось со мной это? Это мистика! Но он чеченец, так считает мать, и он меня убьет!
На исходе восьмого часа Валентина, крупнотелая, с глазами навыкате — щитовидка, много курит — плюс неправильный рацион, уводит меня в гостиную. Там, в крохотной кухне, уже всем тошно. Мне, Валентине, ее сестре, сестре психолога, у которой ком встает в горле из двойного слоя хлеба с ветчиной, когда она слушает излияние моей паранойи, у которой муж-чеченец сбежал два года назад, от нее и их общей дочери. Оказалось, в ауле у него семья. Другая жена, другие дети, более родные. Она говорит, что он был спокойный, что чеченец еще не значит убийца.
Глаза закрыты. Психолог включила свою странную музыку для расслабления. Журчит, колокольчики. Под веками глухо. Мелкие солнечные блики от света снаружи, очень светло снаружи, скачут. Больше ничего. Вот. Это уже что-то. Это ручей, в который откуда-то приземляются осенние сухие и цветные листья. Ручей уносит их, они кружатся. Потом ручей застывает. Становится катком, на котором много людей. Идет снег. На льду росчерки спиралей от лезвий и смех, и снег. Потом весна. Листья маленькие, но совсем не хрупкие. Они полны жизни, одержимы ею. Они жадны до солнечного тепла и лучей. Сосут свое медово-лакомое молоко из ствола и распускаются. А вот силуэт. Это мужчина. И я напротив него. Он тянет ко мне руки. Откликаюсь. Руками, затем и губами, нежно. Музыка выключается. Это новая комната. Валя, свет, тепло.
— Пойду домой сама. Сейчас я не чувствую смерти.
Страх смерти действительно отпустил. Иду по мартовскому закату, который уже греет. Воздух как будто новый. И я вовремя обновилась в преддверии своего персонального нового года, который в очередной раз пройдет без близких людей — ни Влада, ни отца, ни даже мамы, из-за вынужденной командировки в США.
Следующий день после вечеринки провожу в рыданиях. Постоянно слушаю один из треков «Chemical brothers», смотрю на фигуры парня и девушки на обложке. Само собой парень похож на Влада, девушка — на меня. Мы идем вдоль дороги, в противоположном направлении от старого Доджа, который автостопом привезла нас куда-то в пальмовую Калифорнию. На парне темно-бежевая шляпа с полями, шелковая синяя рубашка заправлена в джинсы, как любит носить Ангельский. У девушки длинные каштановые волосы. Это мы. Мы, которыми станем, когда все наладится. А сейчас я рыдаю.
В понедельник добираюсь до вокзала, прохожу по дымящему вредной привычкой перрону, мимо заклубившихся в едком дыму вокзальных урн, варварски преодолеваемых турникетов, сверху наскоком или, как я — между створок, благодаря худобе, дающей возможность просочиться. По привычке поднимаю глаза на электронный вокзальный циферблат. Он — черный. Исчез. Ощущаю слабость, мысли-приметы в голове. Первая лекция в понедельник — семинар по языку А. С. Пушкина. В университетской аудитории с книжными витринами и портретами классиков прилежно записываю за лектором с легкой завивкой. Мобильный отрывает с места, словно настигнутая неожиданным ливнем, вскакиваю и выбегаю к чугунным перилам университетской лестницы. Отец. Тревожно просит перезвонить.
Бывшее вчера оказалось предчувствием. Мама в американской больнице. Ей предстоит серьезная операция — удаление опухоли в мозге. Волной накатывают воспоминания, как в течение нескольких недель до того все замечали тревожные симптомы в поведении, жалобы на головные боли и постоянный сон. Вспоминаю, как врач из поликлиники приписала это возможному климаксу и велела принимать анальгин; как возвращаясь с концерта на машине мама потеряла сознание за рулем, но быстро пришла в себя. А эти бесконечные грубости в адрес матери, например, когда в театре она забыла закрыть дверь в WC и улыбалась как младенец! Случайно открыв ее, я сказала, что время отправиться к доктору, а лучше к психиатру! В целом, была права. (прим. Дмитрий Щ.). На следующий день отец, долгие годы все еще пребывающий в юридическом статусе мужа, улетел в Америку подтверждать согласие на операцию и получать пакет документов для оформления ее в форме социальной помощи от приглашающей американской стороны, сэкономившей на страховке. Невозможность проведения бесплатной операции могла означать, что наша семья попадет в страшные долги, возможно, пришлось бы продать дом. По счастливому стечению обстоятельств соглашение от американской стороны было получено. Близился день сложнейшей многочасовой операции. Это были последние дни, которые я провела с Владом. Отметили юбилей, посмотрели только вышедший мультфильм о зеленом гоблине, покурили марихуаны. Последний раз.
По возвращению из переломной поездки мама попросила меня съездить с ней в храм, она на соборование, исповедь и причастие, я — только на исповедь. Беседа с вдумчивым старцем, спокойным и рассудительным отцом Вячеславом, была назначена на понедельник. Задача — выкинуть из жизни Влада, ради здоровья матери. В храме немноголюдно, светло и высоко под куполом. Тяжело внутри. Внутри сопротивление. Какая-то гнетущая назойливость, мысль о глупости всего происходящего, недопонимание, несерьезность. В животе холод, голова мутная.
Я — ребенок перестройки. Я родилась на исходе одной эпохи, которая сменилась временем разрухи, на смену которому пришел рынок («бизнес», прим. Дмитрий Щ.) и разврат. Но люди быстро привыкли, адаптировались к тому, что запретные плоды Запада, комфортная жизнь, секс-индустрия, вещества — стали очень доступны. Первый свой порнофильм я увидела в одиннадцать. Он назывался «Старик и девушка». Наткнулась я на эту кассету случайно. Она лежала на верхней полке шкафа. Чтобы ее достать, необходимо было встать на стул. Я знала, что у родителей есть эти фильмы. Каждую субботу отец записывал на видео эфиры ночных программ для взрослых, и уже пару дней спустя я просматривала их, пока родителей не было дома, а после приглашала своих маленьких подруг посмотреть их вместе со мной. Записи из эфира были эротикой, потому, увидев первый в жизни порнофильм я остолбенела. Хотя мужской половой орган я видела раньше — первый раз на улице. Один мужик показал его нам с соседкой, когда мы прыгали в резиночку. Позже я нашла в мамином ящике фаллоимитатор, который сильно меня рассмешил. Я приставляла его к паховой области, смотрела на себя в напольное зеркало от белого спального гарнитура. Я часто находила средства предохранения и прочие предметы. Если честно — меня это раздражало. Первый кадр, который я увидела, был крупным планом половой близости. Горячие невидимые руки легли на мое лицо, стало жарко. Долгое время смотрела на монотонное движение с отстраненностью. Совсем скоро мне стало неприятно. Для первого раза было достаточно. Тем не менее, с тех пор я много раз лазила на антресоль. Кассеты, с тщанием физиолога — мною изучались регулярно. После просмотра перематывала их на то самое место, с которого начинала смотреть, чтобы родители не могли догадаться о моих проделках. С тех пор до нынешнего времени подобное видео входит в мой видео-обиход. Предпочитаю элитное, отснятое в изысканных интерьерах с красивыми людьми. Больше всего мне нравится близость с сильно полюбившейся мне парой. Они делают это на огромной кровати, застланной постельным бельем с расцветкой под зебру. Актриса в ролике обладательница неестественной, сделанной груди, которая настолько велика, что первое время воспринимается как уродство. Также у нее белокурые волосы по плечи, уложенные в стиле rock-n-roll, тонкий нос с чувственными ноздрями, длинные висячие серьги из хрусталя в ушах. Она похожа на куклу Барби в красивом белье и золотых туфлях. Похоже эта женщина положила всю свою жизнь во имя близости с мужчинами. В комнату, где она лежит в одиночестве на кровати, в своем шикарном пеньюаре, заходит парень, похожий на топ-менеджера какой-нибудь солидной фирмы. Он в костюме, при галстуке. В его лице есть что-то восточное — карие глаз, темные волосы и смуглая кожа, в левом ухе кольцо. Его пухлые губы и красивые руки начинают ласкать лежащую перед ним, готовую к этому женщину. Они мне нравятся. За год, в течение которого я периодически смотрю на них, они мне не надоели. За это время столько всего думала о них! Начиная от того, как складываются отношениях этих людей с их родителями, есть ли у них друзья, дети и прочее. В общем, я латентная наркоманка и развратница. Я не нахожусь в какой-то сильной зависимости, но с трудом могу пересилить себя и отказаться от многого. Как-то делала это перед камерой режиссера Хржановского — это был второй раз в моей жизни. Первый случился с писателем и депутатом Сергеем Шаргуновым, на даче одного журналиста в Переделкино. Несоврешеннолетней мне, недавно пережившей болезненный развод, эти эпизоды причинили сильную боль, как физическую, так и моральную. С обоими деятелями я познакомилась в кафе-книгах «пирОги».
Сразу после наставлений и отпущения грехов я принялась думать о том, что может быть изредка все-таки можно покурить травки или съесть грибов. Ведь откажись я от всего этого мне придется снова измениться. До всего этого я была одной — даже внешне: грузноватая, закомплексованная, со слишком женским стилем одежды. Нет, назад дороги нет. Теперь, раз и навсегда, я — дитя синтеза, как и многие пионеры «of the warped groove».