Медиатор

Медиатор
Медиатор - 1. Вещество,
 осуществляющее перенос
 возбуждения с нервного окончания
 на рабочий орган и с одной
 нервной клетки на другую.

Глава 1
Свет. Яркий до белизны. И сразу холодная темнота. Золотая река, текущая снизу вверх, согревающая, дарующая жизнь. Где-то тут, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки кто-то родной, и в то же время чужой, мрачный, кроваво-черный. Нет ни звуков, ни запахов. Холод и секущая тело снежная крупа. Морок не дает рассмотреть, тяжелые веки закрываются против воли, все плывет и смешивается. Постепенно проступают бревенчатые стены, венцы в обхват, рубленые в чашу углы, серые тесовые крыши построек, дорога с грязным снегом, сани со шкурами, разгоряченные, парящие на морозе кони, кожаная упряжь. Молчаливые деревянные истуканы за спиной, сурово смотрящие слепыми взорами. И люди. Серые и убогие, в тряпье, в рванье. Будто под тяжелой ношей гнущие слабые спины. Бесконечная вереница страждущих, просящих, молящих. Женщина с тоской в глазах, с болью в сердце, падает на колени, цепляется худой костлявой рукой за полы полушубка, что-то просит, но ничего разобрать нельзя. У нее откуда-то из-за пазухи, из многочисленных платков и обмоток вываливается младенец с пустыми глазницами...
Афанасий вздрогнул, проснувшись. Сны... Непонятные, мутные, необъяснимые. Такие сны снились ему часто. Он где-то читал, что сновидения, это замысловатая, причудливая интерпретация и комбинация того, что человек раньше переживал в жизни. И что мозг не способен во сне создавать новые, ранее не виденные образы. Но каждый раз после таких ярких, реалистичных снов Афанасий лежал и пытался вспомнить, где и когда в своей жизни он мог видеть подобные сцены, и главное, что бы все это значило. На ум ничего не приходило.
Он повернул голову. Рядом на кровати, раскинув руки и ноги в стороны и заняв, таким образом, три четверти постели, на спине, открыв рот, спала жена. Она громко и часто сопела, сопение ее временами переходило в храп, затем в бульканье и причмокивание. Афанасий, едва удерживаясь на краешке кровати, приподнялся на локте и посмотрел на часы. Светящиеся в темноте зеленые цифры электронного табло показывали 6:02. Он встал с кровати как можно аккуратнее, стараясь не производить лишнего шума, собрал свои вещи с пола у кровати и вышел в коридор, где чувствовал себя уже более свободно. Прикрыл дверь в маленькую комнату, в которой спала дочь, и стал одеваться.
Холодный бодрящий воздух с терпким запахом прелой листвы встретил его за дверями подъезда. Позднее осеннее утро не спешило рассветать. В свете одинокого фонаря бесстыже-голые ветки деревьев плели замысловатую паутину. Старые качели, в течении дня нещадно скрипевшие, сейчас безмолвствовали. Тишину нарушал лишь шорох листьев под ногами и ровное, в такт движениям, дыхание. Афанасий пробежал мимо детской площадки, мимо одинокого брошенного "жигуленка", заваленного опавшими листьями и заляпанного птичьим пометом, мимо ограды детского садика и, повернув в арку, выбежал на улицу. Пробежав два квартала, он попал на школьный двор.
Давно, в беззаботном детстве, он учился в этой школе. С тех пор здесь ничего не поменялось. Все те же нестандартные футбольные ворота без сетки на заасфальтированном поле. Тут они гоняли мяч и не один десяток коленок были содраны до крови в мальчишеских играх. Все те же брусья, узкие даже для подростков, тот же кривой рукоход и набор выстроенных в ряд перекладин. На них он вместе со сверстниками сдавал последний школьный зачет в 10-м классе. Время застыло на этой площадке. Вероятно, за прошедшие десятилетия металлические конструкции красились. Но краска эта все равно успела растрескаться, пооблупиться и облезть.
На спортплощадке уже занимался пенсионер Валерьяныч. Они встречались здесь по утрам уже в течение нескольких лет. Еще в начале знакомства Валерьяныч сообщил, что в юности был мастером спорта по лыжным гонкам. Сейчас, смотря на его выдающийся во всех смыслах живот, в это верилось с трудом. Пенсионер больше прохаживался между снарядами, чем занимался, однако все равно выходил по утрам на улицу с завидной регулярностью, не делая скидку на погодные условия.
- Приветствую! - поздоровался он с Афанасием на правах старого знакомого. - Как там дома, все нормально?
- Нормально. - улыбаясь, ответил Афанасий.
- А я вот вешалку уронил, когда одевался, так моя старуха расшумелась. Наверное, всех соседей заодно подняла. - хрипло подхихикивая, поделился своей историей Валерьяныч.
- Знаешь, - продолжил он после паузы. - Я вот жизнь прожил, а так ничего и не понял в семейной жизни. Прожил с женой без малого пятьдесят лет, а все как кошка с собакой.
Афанасий мог бы ответить, что каждый, и муж, и жена, должны меняться, подстраиваться друг под друга, идти на уступки и компромиссы. Только все это теория. При чем теория старая, избитая и банальная. Поэтому он не стал ничего говорить, рассказывать про ту глухую стену, в которую сам бился все годы брака, а лишь только печально улыбнулся, глядя в землю, затем, взмахнув руками, запрыгнул на перекладину.
Валерьяныч стоял у брусьев и, держась за них, делал невысокие махи ногами.
- Самое интересное, что с этой подводной лодки уже никуда не деться. - после некоторой паузы подытожил пенсионер.
Выполнив нехитрый комплекс, Афанасий побежал обратно. Во дворе у подъезда в инвалидной коляске сидел соседский семилетний паренек, мать его лузгала семечки тут же около него, на лавочке.
- Здравствуйте, Катерина Ивановна. - поприветствовал ее Афанасий.
- Здравствуйте, Афанасий Петрович. - улыбнулась ему в ответ женщина.
- Ну, как Лешка? - спросил он, кивнув на паренька.
- Да ничего, вашими молитвами только и живем, Афанасий Петрович. Давеча третьего дня Вы к нам заходили, так после Вас Алешенька совсем дугой, словно тень с лица его сошла, лучше, конечно лучше, и двигаться лучше стал, и даже ложку сам два раза ко рту поднес. - Говоря это, женщина так расчувствовалась, что с радостного лица ее потекли слезы, она смущенно отвернулась и высморкалась в платок.
- Вы к нам еще как-нибудь зайдете, Афанасий Петрович? - продолжала она, с надеждой и мольбой заглядывая ему в лицо.
- Да, конечно, Катерина Ивановна, зайду на днях. Вы меня извините сейчас, мне на работу надо идти собираться.
- Да-да, конечно, конечно, ступайте, Афанасий Петрович, ступайте.
- Если вы уже погуляли, я помогу вам зайти.
- Спасибо, спасибо, Афанасий Петрович, спасибо, - засуетилась Катерина Ивановна около сына. Они взяли с двух сторон коляску и мелкими шагами стали заносить в узкую дверь подъезда.
- Уж сколько раз в ЖЭК обращалась, чтоб какие-никакие сходни нам тут сделали, а так-то неловко совсем, и людей просить приходится. - успевала тараторить Катерина Ивановна, поднимаясь по лестнице, при этом часто дыша. - А бабка моя совсем плоха стала, себя еле носит, не помощница мне совсем. Сама-то я наловчилась вниз спускаться, а наверх не сподручно мне. Утром только и гуляем, пока народу нет, а то ребятишки бегают, тычут пальцами, смеются, чтоб им пусто было, и куда родители ихние смотрят.
Занеся коляску в квартиру, Афанасий собрался уходить, но Катерина придержала его, сунула в руку кулек.
- Вот, батюшка наш, не забывайте нас, на Вас только и надежда, об Вас только и молимся мы... - запричитала женщина, и на только что спокойном и слегка уставшем лице ее вновь появились обильные слезы.
Афанасий был частым свидетелем таких внезапных смен настроения, но никак не мог привыкнуть к этому. Он лишь смущенно закивал и, теребя в руках полученный кулек, вышел из квартиры. Закрыв за ним дверь, Катерина шепотом обратилась к матери, вышедшей в коридор из своей комнаты:
- Вот ведь какой хороший человек, добрый да тихий, и что ж не свезло ему так с семьей. Ругаются почитай каждый день, и бьет она его, люди говорят, да я и сама слышала, иной раз ажник люстра трясется, как они там, на верху шумят. А дочка его, вот ведь выросла, вся в мать, бывалоча раньше бегает маленькая, косички веревочками болтаются, щебечет как воробушек, а сейчас и матерится, и плюется, стоят кружком у подъезда вечером, и парни и девки, все вместе, пиво да семечки, захаркано все вокруг и ржут как лошади, на пятом этаже слыхать...
Еще долго Катерина Ивановна говорила и говорила, а маленькая, простоволосая, высохшая старушка, кутаясь в шаль, лишь молча кивала ей, что-то жуя при этом своим беззубым ртом.
Зайдя домой, Афанасий на цыпочках прокрался на кухню и притворил за собой дверь с треснувшим рифленым стеклом. В пакете, переданном соседкой, оказались банка сгущенного молока и небольшой шматок соленого сала. Переложив все это в холодильник, он достал оттуда ячейку яиц и принялся готовить себе завтрак.
Старый желтый ЛиАЗ, побрякивая трансмиссией, как будто где-то в недрах его кто-то позабыл авоську с бутылками молока, размашисто раскачивая корпусом на дорожных волнах, вез рабочих машиностроительного завода по кривым извилистым улочкам в промзону, занимавшую добрую половину города. Небо в это осеннее утро так и не просветлело. Из черно-фиолетового оно плавно превратилось в уныло-серое. Низкие плотные облака висели практически неподвижно, сплошным ватным одеялом закрывая все небо, цепляясь за многочисленные заводские трубы, сглаживая границу между небом и землей. Начинал накрапывать дождик, мелкие капли на стекле автобуса, сначала редкие и одинокие, постепенно накапливались, объединялись в более крупные и, гонимые набегающим ветром и силой тяжести, скатывались ручейками куда-то вниз. Молчаливые пассажиры покачивались в такт движениям автобуса. Кто-то сонно смотрел в окно и, занятый своими мыслями, не видел проплывающих мимо серых, с намокшими стенами, зданий, проходных, лабиринтов трубопроводов со свисающей клочьями теплоизоляцией, железных будок остановок и корявых придорожных деревьев. Кто-то откровенно спал или просто сидел с закрытыми глазами, не желая смотреть на скучную массу людей, не желая встречаться ни с кем взглядами. Некоторые копались в своих телефонах, ища спасения от тоскливой действительности в чужих мыслях, претендующих на оригинальность выражениях, неизвестно кем придуманных афоризмах, в чужих фотографиях, рисунках, мотиваторах и демотиваторах, перебрасываясь ничего не значащими сообщениями с ничего не значащими, невидимыми и давно забытыми собеседниками.
Автобус остановился в одном ряду с другими такими же ЛиАЗами, двери-гармошки раскрылись, и человеческая масса хлынула на улицу. По одиночке и группами люди сливались в потоки таких же идущих из соседних автобусов, потоки эти объединялись в одну большую реку, заполняющую собой всю широкую площадь перед центральной проходной.
В раздевалке было светло и многолюдно, мужики весело, с шутками, здоровались друг с другом, переодевались в рабочую одежду. Закрыв свой шкафчик, Афанасий зашел в душевую, где под лавкой у него отстаивалась вода в большой бутыли. Наполнив небольшую лейку, он вернулся в раздевалку и стал поливать многочисленные цветы, расставленные в разнокалиберных горшочках на низком подоконнике.
- Петрович, здорово! - небольшого роста, круглый мужичек, улыбаясь, протянул ему широкую пухлую руку.
- Привет, Семеныч. Как дела? - поприветствовал его Афанасий.
- Ничего, помаленьку. - ответил Семеныч, роясь у себя в пакете. - Слушай, супруга тут хотела выбросить, да я не дал, решил тебе отнести. - он извлек из пакета горшок с растущими из него длинными узкими листьями.
- Сансевиерия. - сказал Афанасий. - Хорошо очищает воздух, работает как желчегонное и слабительное. Может, себе оставите, не жалко?
- Не не не! - замахал руками Семеныч. - Он у нас дома совсем зачах, а ты умеешь за ними ухаживать, глядишь, выходишь. И потом тебе он нужнее, а нам все равно без надобности.
- Вы его совсем залили, корни могут загнить. - ответил Афанасий, проверяя почву пальцами и осматривая листья.
- Слушай, Афанасий, все забываю тебе сказать, - обратился к нему Толик, сварщик 6-го разряда, стоявший неподалеку и слышавший разговор. - у тестя в доме цветок какой-то, не знаю как называется, как пальма, пол комнаты занимает, разросся, зараза. Может, пристроишь куда?
- Конечно! - Афанасий что-то прикинул в уме. - В 12-м корпусе на втором этаже в холле есть место, на обеде переговорю.
- Ну вот и отлично! - Толик по дружески хлопнул Афанасия по плечу.
До начала смены оставалось еще 15 минут. Кто-то ушел в курилку, небольшая группа столпилась у стола, где озорно щелкали костяшками домино. Достав из большого общего шкафа несколько пакетов с землей и дренажом, Афанасий ушел в душевую, где на полу около сливной решетки начал процедуру реанимации пациента.
Большой, с высокими потолками цех гудел, как пчелиный улей. Люди сновали по проходам туда и сюда, электрокары и погрузчики развозили грузы по рабочим местам, несколько кран-балок сновали в разные стороны под бетонными сводами, раскачивая при этом массивными крючьями на длинных стальных тросах. Извлекая по очереди из деревянных ящиков, выстроенных в ровные ряды, нужные детали, Афанасий собирал коробки передач. Ему нравилась его работа. Нравилось доставать новенькие, покрытые тонким слоем смазки блестящие детали, еще несколько дней назад бывшие простыми болванками, превращенные точнейшими металлообрабатывающими станками соседнего цеха в произведения инженерной мысли. Нравилось создавать из более сорока крупных и мелких компонентов надежный, безотказный агрегат, который, быть может, даже после смерти Афанасия еще долго будет служить людям. В далеком детстве отец часто покупал ему конструкторы с металлическими планками и пластинами, гайками и болтами, резиновыми колесами и толстыми белыми нитками, имитирующими канаты. Часами он сидел на полу в комнате около отца, монтируя из имеющихся деталей не предусмотренные производителем конструкции, в то время как отец возился с ламповыми телевизорами, которые свозили на ремонт все его друзья и знакомые. В памяти отчетливо запомнился сизый дымок, поднимающийся густой струйкой к потолку от расплавленной канифоли.
В час дня цех замер, остановились кран-балки, перестали выть станки, прекратились удары молота. Рабочие потянулись в раздевалку. У многих обед был взят из дома, холостяки и такие же, как Афанасий, собрались в столовую.
Подъехавший к распашным воротам электрокар жалобно пропиликал испорченным сигналом.
- Афанасий, давай быстрее, щи стынут! - радостно закричали товарищи, уже сидевшие в открытом кузове балканкара. Афанасий быстро вытер руки ветошью и по-молодецки запрыгнул в кузов. Территория завода была большой, и можно было не успеть дойти до столовой за короткое время обеденного перерыва, поэтому рабочие наловчились использовать подручный транспорт для ускорения этого процесса.
В длинной очереди на раздаче к нему подошла Зина.
- Здравствуй, Афанасий. - поздоровалась она. - Можно с тобой постоять?
- Конечно. - ответил он и чуть шагнул в сторону, как бы предлагая влиться в очередь.
Зина была чуть младше его. В свои 35 замужем не была и детей не имела, одевалась по моде и обладала хорошо сохранившимся, привлекательным и соблазнительным телом. Она нравилась мужчинам и, зная об этом, воспринимала это как само собой разумеющееся. Женщины же, даже более молодые, завидовали тихой завистью Зининой эффектности.
Очередь двигалась быстро, умелые повара лихо разливали первое и накладывали второе, кассир с диким сосредоточенным взглядом стучал по кнопкам кассового аппарата как швейная машинка, отбивая чек за чеком, держа в голове ценники всего меню.
- Как у тебя дела? - поинтересовалась Зина, когда они сели за стол.
- Как обычно. - неопределенно ответил он, думая, стоит ли вдаваться в подробности, если это вопрос риторический. Но Зина знала о нем немножко больше других, поэтому уточнила:
- Как с женой? Ругаетесь?
- Ругаемся? - переспросил Афанасий, затем глубоко вздохнул, поболтал ложкой в супе и, бросив взгляд в окно, продолжил. - Это она со мной ругается, а я молчу.
- Почему ты не хочешь все изменить?
- Изменить? А зачем?
- Как зачем? – удивилась Зина. – Разве тебе не хочется жить лучше, чтоб не ругаться, чтоб домой хотелось идти. Быть счастливым, наконец?
- Нет, не хочется. – ответил Афанасий, затем сделал паузу. Понял, что Зина ждет от него продолжения, поэтому продолжил:
- Почему все гонятся за счастьем? Почему все хотят жить сегодня лучше, чем вчера, завтра лучше, чем сегодня?
- Но это же естественно.
Афанасий посмотрел на Зинин телефон, лежащий на краю стола.
- У тебя какая модель? – спросил он.
- Шестая.
- А я слышал, уже седьмая вышла, не хочешь себе новый?
- Я уже заказала, скоро придет. – призналась она.
- Вот! А я не хочу. Люди проживают эту жизнь, как будто в магазин ходят. Идут вдоль прилавков и смотрят вокруг. Хочу счастья, хочу здоровья, хочу то, хочу это. Это называется потребительское отношение, и вам меня не понять. Мы на разных языках говорим, разными категориями судим. Есть такая модная поговорка: «Бери от жизни все». Так вот я живу не для того, чтобы брать, а для того, чтобы отдавать.
- Ну и что толку? – ухмыльнулась Зина. – Жена тебя использует как только может, а тебе какой прок от этого? Таких мужиков, как ты, тряпками называют, а я ведь знаю, что ты не тряпка.
- Зина, ты сама себя послушай. Ты снова спрашиваешь, какой мне в этом толк. А я тебе объясняю, что мне не надо никакого толка, никакой выгоды. Пользуется мной супруга, ну и на здоровье. И вообще, давай оставим этот разговор, пока не поссорились.
- Хорошо, давай оставим. - ласковым примирительным тоном согласилась Зина. – Кстати, ты случайно не хочешь мне кое-что дать? - при этом нежно коснулась рукой его руки. Он внимательно посмотрел на нее, в зеленых, красивых, подведенных тушью глазах играли озорные огоньки.
- Афанасий. - после некоторой паузы продолжила она, - Голова что-то ужасно болит, и слабость во всем теле. Зайдем ко мне после обеда?
- Конечно. - согласился он. - Я всегда рад помочь тебе, только бы ты пореже курила и почаще высыпалась, тогда может и в моих услугах реже нуждалась.
- Перестань - игриво ответила Зина, сложила треугольничком салфетку и заправила ее в нагрудный карман рабочего халата Афанасия так, что получилось очень похоже на платок в строгом деловом костюме, не хватало только галстука. - Ты, можно подумать, святой у нас.
Афанасий подошел к висящему на стене телефонному аппарату, на вращающемся круглом диске набрал короткий номер внутренней связи, в трубке зашумело.
- Алло, Владимир Николаевич, это Петров Афанасий. - после ответа собеседника продолжал. - Меня в бухгалтерию попросили зайти помочь, я задержусь с обеда на пол часа? Да, да, хорошо, я понял.
Повесив трубку, он коротко сказал:
- Пойдем.
Они шли по длинным темным коридорам с бесконечными дверьми кабинетов, здороваясь со встречными работниками, по многочисленным переходам и лестничным пролетам, переходя из одного корпуса в следующий, и в следующий, петляя в сложном лабиринте объединенных между собой зданий.
Наконец, оказавшись в отдельном кабинете заместителя главного бухгалтера, Зина закрыла дверь на замок изнутри, положила свою дамскую сумочку на тумбочку рядом с рабочим столом, заваленным пачками бумаги, затем прошла в смежную комнату и жестом позвала за собой Афанасия. Этот кабинет был превращен в комнату отдыха, плотные шторы создавали полумрак, кожаная мягкая мебель манила к себе отдохнуть и понежиться. Зина сняла деловой жакет и небрежно бросила его в кресло, сама же, сев на диван, сняла туфли на высоком каблуке, руками размяла уставшие ступни, затем расстегнула две верхних пуговицы белоснежной блузки и по-кошачьи изящно растянулась на диване, с наслаждением потягиваясь.
Афанасий взял стоявший в углу табурет, приставил его к дивану. Сюда же подкатил журнальный столик и поставил на него снятый с подоконника горшок с пышно цветущей ярко-оранжевыми цветами кливией, затем сел рядом.
Зина сама взяла его руку. Ее тонкая кисть с изящным запястьем уютно устроилась в его руке, нежные подушечки пальцев приятно щекотали ладонь. Свободной рукой Афанасий обхватил растение, вокруг него появилось густое темно-зеленое свечение. Голова его закружилась, веки непроизвольно закрылись, все потемнело и унеслось куда-то, как сдутое ветром. Тьма быстро рассеялась, и он оказался на навесном мостике, натянутом над глубоким ущельем. На нем была одета лишь одна набедренная повязка, под тонкой бронзовой кожей, блестящей под палящим солнцем, рельефно проступали бугры мышц. В руках он держал по деревянному глубокому ведру с ручками из кокосового волокна. С одной стороны ущелья было озеро, берега его высохли и оголились, отступившая вода обнажила каменное дно, резко контрастировавшее с окружающим зеленым пейзажем. С другой стороны в каменном распадке находилась небольшая лужица с прозрачной водой, питаемая ручейком, падающим с соседних скал. Афанасий бегом бросился к этому водоемчику, зачерпнул оба ведра и так же бегом побежал на противоположную сторону по раскачивающемуся веревочному мосту. Добежав до озера, он вылил в него воду и без промедления бросился обратно.
Вскоре от напряженной работы крупинки пота выступили на плечах и груди, а затем и по всему телу. Бегая по мостику с ведрами и перенося воду, он был весь мокрый, но не от воды, которую носил хоть и быстро, но бережно, не расплескав ни капли. И даже нещадно палящее солнце не успевало высушить разгоряченного тела, струйки соленого пота, стекая по взмокшему лбу, просачивались сквозь брови и попадали в глаза, разъедая их. Во рту пересохло, глотать было уже нечем, губы высохли и растрескались, жажда мучила нещадно, но он не смел остановиться ни на мгновение, не смел прикоснуться к живительной влаге. Так, работая без отдыха, он переносил почти всю воду из маленького озера в большое. Уровень воды в большом заметно поднялся, но все равно не доходил до прежних границ, в маленьком же на дне осталось воды лишь на несколько пригоршней. Афанасий поставил на землю ведра, устало опустился на валун, поросший мелким светло-зеленым мхом. Сердце гулко билось в груди, в такт ему кровь пульсировала в висках, легкие жадно хватали воздух, потяжелевшие веки опустились, и все погрузилось во тьму.
- Афанасий! Афанасий! - позвал голос Зины.
Он открыл глаза, и устало посмотрел на довольное, счастливое Зинино лицо.
- Пить. - поперхнувшись сухим горлом, попросил он.
Зина легко спорхнула с дивана, босиком на цыпочках убежала в кабинет, забрякала там графином, затем вернулась со стаканом воды. Пока Афанасий жадно пил, она снова уютно устроилась на диване.
- Цветок будет жить? - спросила она.
- Да, будет. - ответил он, распрямляя затекшую от неудобного сидения на табуретке спину. - Я ему оставил достаточно энергии, он сильный, поправится. - Свечение вокруг растения пропало, листья, потеряв тургорное давление, опали и теперь тряпками свисали на стол. Афанасий вылил в горшок недопитую воду из стакана, предусмотрительно оставленную специально для этого.
- Цвет конечно опадет, но само растение должно выжить, я стараюсь не вычерпывать все до остатка. Не трогай его до завтра, листья легко повредить. Вечером перед уходом еще раз полей, только немного, четверть стакана, и шторы раздвинь, но на окно не ставь еще два дня.
- Знаешь, я после тебя как заново рождаюсь, столько сил и энергии, десять лет долой! - радостно делилась впечатлениями Зина. - Послушай, у меня родственница есть, у нее ишемия сердца, ты можешь ей помочь? Она хорошо отблагодарит.
- Нет, не смогу. Немного облегчить смогу, но не вылечить. В растениях мало энергии. Чтоб такую болезнь вылечить, надо гектар дубового леса извести, а дубы у нас не растут, соснового леса гектара два надо.
- Так в чем проблема? - удивилась Зина. - Я найду выход на лесхоз, выпишут тебе хоть десять гектаров ради такого дела. Слава Богу, лесов у нас хоть отбавляй.
- Нет, все равно не смогу, физически не смогу.
- Ну а есть что-то посильнее растений? Ну, животные там, или люди?
Афанасий устало ухмыльнулся, посмотрел на нее и ответил:
- Это жизнь, понимаешь. Это значит обречь кого-то на мучения и смерть.
- Тогда не у людей, у животных-то можно забрать? Их все равно тысячами на мясо забивают.
- Все равно нет. - покачал он головой. - Мне никто не давал права распоряжаться чужой жизнью.
Зина взглянула на часы и, надев туфли, стала поправляться, вертясь около зеркала.
- Послушай. - сказала она. - Ты знаешь, какие перемены у нас на заводе грядут?
- Ну, мужики что-то говорили. Покупают нас что ли?
- Не то слово, покупают. Москвичи приходят к власти, а у них знаешь какая политика? Они скупают все в регионах, половину народа сразу выгоняют, остальным зарплату ставят минимальную и всю прибыль к себе в Москву забирают и там жируют на них. Качают деньги из регионов, а на людей им плевать. Так что смотри, Афанасий, не посмотрят на твои заслуги. И я за тебя не смогу заступиться, саму на улицу выгонят.
Она вздохнула, закончила оправляться и вышла в кабинет. Афанасий, пройдя за ней, сказал:
- Зина, у меня к тебе просьба будет.
- Какая?
- У Толика Силина, сварщика нашего цеха, цветок есть, большой, надо пристроить, а то им мешает, а у нас в 12-м корпусе на втором этаже в холле место есть.
Едва заметная улыбка скользнула по красивому лицу и затаилась где-то в уголках ее желанных губ. Взяв трубку и набрав номер, Зина бодрым голосом заговорила:
- Владимир Николаевич? Здравствуйте, как вы поживаете? Как у вас дела в цехе? - Зина закатилась звонким легкомысленным смехом на какую-то шутку, сказанную ей на другом конце провода, затем, просмеявшись, спросила:
- Владимир Николаевич, позовите, пожалуйста, к телефону Анатолия Силина.
Дождавшись ответа Силина, она записала адрес, затем набрала гараж и, немного пококетничав с начальником транспортного цеха, распорядилась выслать грузовую машину с двумя рабочими по указанному адресу.
- Вот видишь, Афанасий, все ради тебя! - мило улыбнулась она ему, встав, подошла вплотную. Афанасий физически почувствовал тепло ее тела, смеющиеся колдовские зеленые глаза заглянули ему в лицо, тонкая ручка змеей обвилась вокруг шеи и она, притянувшись к нему, сильно, но без страсти, поцеловала в губы, затем свободной рукой щелкнула замком двери и мягко подтолкнула Афанасия к выходу.
Идя в свой цех под моросящим дождем, он вдруг подумал о том, что никто и никогда не спрашивал его о том, как он сам чувствует себя после таких процедур. Сейчас, после пустякового снятия легкой головной боли, он чувствовал себя как после 10-ти километрового бега по пересеченной местности.
Позади послышался писклявый сигнал балканкара, Афанасий на ходу запрыгнул на платформу притормозившего рядом оранжевого детища болгарских инженеров и поехал в цех в обществе двух больших деревянных катушек силового кабеля.
Рабочие операции по сборке коробки передач, несмотря на большое количество деталей и специфические приемы их установки и сочленения, были не сложные. После многократного повторения они выполнялись практически автоматически, благодаря чему Афанасий мог направить часть мыслительных процессов в приятное для себя русло. Сегодня он думал о Зине. Нравилась ли она ему? Конечно нравилась. Такая женщина не могла не нравиться. Был в ней какой-то незримый, необъяснимый, природный магнит. В походке ее, в манере одеваться, в жестах и движениях, во взгляде и интонации голоса виделась Женщина. Женщина в самом хорошем, мужском, смысле этого слова. Женщина может быть матерью, сестрой, знакомой, коллегой, соседкой, учительницей, однокурсницей, подругой, начальницей, подчиненной. Женщиной можно назвать продавщицу кваса, сидящую около желтой бочки под зонтиком, кондуктора автобуса с толстой сумкой через плечо, уборщицу производственных помещений со шваброй наперевес. Зина была Женщиной-Самкой. И в это слово Афанасий вкладывал влажные полураскрытые губы, прерывистое теплое дыхание, дерзкий изгиб бровей, глаза, смотря в которые, он видел отражение самого себя, нежные ласковые пальцы, тонкую шею, дурманящий аромат мягких густых волос... Еще много чего он вкладывал в это слово, но было одно «Но», которое не позволяло ему стряхнуть оковы цивилизации и поддаться зову природы. И это было не стеснение, не колючие путы брака. Зина, выражаясь интеллигентно, была непостоянна. Не только она нравилась мужчинам. Мужчины тоже нравились ей. Именно поэтому Афанасий, имевший непосредственный доступ к телу, не пользовался этим. Ему вдруг вспомнился случай из детства, когда в детском саду один ребенок, именинник, принес в группу кулек шоколадных конфет и раздал каждому по одной. Все дети дружно чавкали, вымазав счастливые лица и крохотные ладошки в коричневой сладости, и лишь маленький Афоня не стал есть конфету. Воспитатели и нянечки в пол голоса переговаривались, удивляясь такому поведению. Откуда им было знать, что тихий и послушный Афоня первый раз в жизни испытал маленькое счастье быть Единственным, кто не съел конфету.

Афанасий вышел из автобуса на две остановки раньше, чем следовало. Он часто так делал, когда была хорошая погода, и можно было полюбоваться, к примеру, оранжевым закатом, красными листьями рябины, играющими в песочнице детьми. Или когда не хотелось возвращаться домой, когда тянуло просто прогуляться, думая и мечтая о чем-то своем. В общем, он практически всегда выходил заранее, за две остановки.
Дверь квартиры была не заперта. Тихо притворив ее за собой, Афанасий стал раздеваться, но, вешая куртку, случайно задел обувную лопатку, висящую на крючке, и та со звоном брякнулась на пол. На шум из кухни в коридор вышла жена. Она была на голову выше его, широка в кости и вся в целом довольно крупна.
- А-а-а, явился, кормилец наш! - поздоровалась она, стряхивая с рук воду, оставшуюся после кухонных дел. - Это что такое, ты мне можешь сказать, а? - закричала она.
Афанасий посмотрел на нее непонимающим взглядом. Жена, уперев толстые мокрые руки в бока, ушла на кухню. Афанасий услышал, как там брякнула дверца холодильника. Вернувшись, она с размаху что-то бросила в него. На счастье Афанасия, в этот самый момент он как раз нагнулся, чтобы развязать шнурки на ботинках, сверток пролетел над головой, стукнулся о дверь и упал аккурат ему под ноги. Это был шмат сала, успевший с утра замерзнуть в морозилке.
- Ты что, скотина, делаешь, а? - продолжала кричать жена. - Что это за подачки ты носишь, а? Сколько я тебе раз говорила, не ходить к этим убогим нищебродам! С них взять нечего! Ишь, салом рассчитаться решили! Да я щас спущусь и этим салом её по мурлу отхожу! Подумать только, люди добрые, сало он принес. Жена три года в одной шубе ходит, а он сало несет! Колени у меня всю жизнь болят, батрачу тут на вас целыми днями, как проклятая, а ты вылечить не можешь, зато чужих людей спасаешь за жалкую милостыню!
- Колени это от лишнего веса. - заикнулся было Афанасий, но вовремя замолчал, подобрал с пола кулек, отряхнул от прилипшего мусора и прошел на кухню мимо сверлящей его взглядом жены. За столом, забравшись с ногами на стул, дочь ложкой ела сгущенку прямо из жестяной банки.
- Лена здравствуй. - тихо произнес Афанасий, но дочь демонстративно его проигнорировала. Жена, между тем, продолжила:
- Родная супруга в прошлогодних сапогах зиму ходить будет, дочери за институт заплатить нечем, а он сало домой носит, урод! Ты вообще думаешь башкой своей бестолковой? - говоря это, она активно жестикулировала, смахнула со стола пачку газет и даже не заметила этого, изо рта во все стороны летели мелкие капельки слюней.
- Может, дочери стоило лучше учиться, чтобы на бюджетное место попасть? - попытался защититься Афанасий. Жена только набрала в себя побольше воздуха, чтобы как следует ответить, но тут встала дочка:
- Да пошел ты, папочка! - крикнула она и запустила в него пустой, вылизанной до блеска банкой сгущенки. Острый край крышки чуть чиркнул по коже, маленькая красная капелька покатилась по щеке. Дочь сначала испугалась вида крови, но затем, осмелев, добавила:
- Так тебе и надо, чтоб ты сдох, скотина!
Обработав в ванной рану и заклеив ее тонкой полоской лейкопластыря, Афанасий вернулся на кухню. Жена с дочкой уже ушли. Он посмотрел кастрюли, но там были лишь пропавшие остатки позавчерашнего супа да горсть подсохших макарон, сваренных без соли. В раковине высилась гора накопленной за день посуды, стол заставлен стаканами с чайными ложками в них, в некоторых на дне плавали дольки лимона. По количеству стаканов можно было определить, кто и сколько раз за день пил чай.
Освободив от крошек и посуды небольшой уголок на столе, Афанасий отрезал от многострадального шмата сала небольшой кусочек и стал жевать его в прикуску с куском черного хлеба, молча в тишине смотря на красочный пейзаж океанских островов под календарем на стене и размышляя о том, когда, в какой момент он упустил нить их семейных отношений. Куда унеслось то время, когда им обоим приятно было смотреть друг другу в глаза? Почему остались позади тихие прогулки в парке и бессонные ночи? На эти вопросы Афанасий не мог ответить даже самому себе.
Оставшийся вечер он провел на кухне, прибираясь и перемывая посуду. Больше его никто не донимал. Закончив с приборкой, он набрал из бутыли под ванной в лейку воду и тихо, как тень, прокрался на балкон. Жена сидела в комнате, и, развалившись на кровати, смотрела по телевизору какое-то ток-шоу, не обращая внимания на мужа.
На балконе была организована настоящая маленькая оранжерея. Здесь Афанасий отдыхал. Тут его не трогали ни жена, ни дочь. Они знали, что здесь находится лекарство от коленей, от головной и зубной боли, от плохого самочувствия и от простуды. Афанасий полил растения, нуждавшиеся в поливе, разрыхлил почву, почистил от засохших листьев, затем устало опустился на стул в углу, облокотившись о стену, закрыл глаза.
Он снова увидел свои цветы, но каждый из них теперь имел неповторимое, присущее только ему свечение. У всех у них свечение имело зеленый цвет, но оттенки, форма и пульсация были разные. Сквозь закрытые веки картинка была неясной, мерцающей, ускользающей. Затем все смешалось, и Афанасий увидел вместо горшков с растениями стаканы с водой. Он встал, подошел ближе. В каждом стакане был разный уровень воды. В одних вода была лишь на самом дне, это значит, что он пользовался ими недавно, в других воды было больше. Выбрав самые полные стаканы, он сделал из них по два-три глотка и почувствовал, как силы медленно восстанавливаются. Дело, за которым он сейчас зашел в этот мир, было сделано, но он не спешил уходить обратно. Так и стоял, балансируя между сном и явью, стаканы с водой вновь превратились в мерцающие зеленым свечением растения, которые только одним своим присутствием наполняли пространство радостью, бодростью и оптимизмом. Спустя какое-то время откуда-то из далека, едва слышно, донеслось:
- Эй. Эй. Эй ты.
Афанасий открыл глаза и увидел стоящую на пороге жену.
- Эй, ты, пошли спать. - сказала она и, не дожидаясь ответа, ушла в комнату.
Уже лежа в постели, она ткнула его локтем в бок и приказным тоном произнесла:
- Делай массаж!
Афанасий лишь отвернулся и сжался в позу зародыша, но просьба повторилась с ноткой угрозы. Зная, что этого не избежать, он помедлил несколько секунд, затем сел на кровати, развернулся к супруге. Тело жены лежало спиной вверх, уже готовое к процедуре. Привычным движением он расстегнул бюстгальтер, откинул в стороны лямки, несколько раз прошелся вверх - вниз по упругой коже, растирая и разогревая тело. Когда под ладонями образовалось достаточное тепло, он начал сильными движениями пальцев разминать каждую мышцу в отдельности. Из-за слоя жира добраться до мышц было не легко. Закончив с поясницей, Афанасий перешел к грудному отделу. Здесь до мышц добраться было легче. Сначала он использовал легкие поглаживающие движения, затем плавно увеличил воздействие усилением давления и использованием костяшек пальцев. Далее такому же воздействию подверглись трапециевидные мышцы и мышцы шеи. После завершения работы Афанасий сел на ягодицы жены и потянул вниз ее трусы. Она привстала на локте, недоумевающе оглянулась на него и, поняв в чем дело, сказала:
- Ишь ты, куда собрался!...Тебе кто разрешал, а? - она вильнула бедрами и сбросила с себя мужа, затем приказала:
- Спать!
В темной комнате бесшумно моргали электронные часы, через открытую форточку с улицы доносился гомерический смех гулящей молодежи.
На утро жена проснулась раньше Афанасия, не стесняясь никого гремела на кухне посудой, шваркала по коридору и стучала дверками шкафов. В этот день был выходной. Афанасий не хотел, как обычно, бегать. Он просто лежал и в полудреме неспешно ворочал в голове какие-то приятные обрывки мыслей.
- Ты когда моими коленями займешься? - оторвала его жена от приятного времяпрепровождения, зайдя в комнату и присев на край кровати. - Болят, сил нет терпеть. Погода, похоже, будет меняться. Перед сменой погоды всегда так. Всегда так реагируют. Знать, холода ударят. Зима скоро, снегу навалит, как будем потом в лес ходить?
- Сегодня выходной, поехали, съездим. - ответил Афанасий.
- Сегодня? Ишь ты, какой быстрый. Это ж целая история, как я так поеду? Я не готовилась, это ж надо как-то заранее, не враз вот так.
Зная привычку супруги делать из любой мелочи слона, Афанасий, не отвечая на пустые причитания, пошел умываться.
В результате жена собралась едва ли не быстрее самого Афанасия.
Пригородная электричка бодро тянулась по звонким рельсам зеленой гусеницей, покидая унылый город. За мутным окном потянулись дачки с чахлыми домиками, на участках тут и там дымились кучки сжигаемой ботвы. Вскоре они скрылись за лесополосой. В полупустом вагоне сидели неутомимые дачники, бодрые старушки живо обсуждали способы обработки теплиц серными шашками.
Через пол часа Афанасий с женой вышли на неприметном полустанке. Когда шум уезжающей электрички стих и на окрестности опустилась живая сельская тишина, они двинулись по узкой тропинке, проложенной через заросли ивняка. Деревня располагалась в полукилометре от станции, на опушке леса. Около одного из домов их окликнула женщина, мывшая окна, стоя в палисаднике на табуретке в домашнем халате и галошах на босу ногу:
- Машка привет!
- Привет. - крикнула жена Афанасия в ответ, махнув рукой.
- Вы в лес?
- Ага.
- Ну ступайте, мой Аркашка уж там. Обратно пойдете, заходите на чай.
- Хорошо, зайдем. - крикнула Машка, скрываясь за поворотом.
По накатанной лесной дороге было приятно легко идти. Свежий хвойный воздух вводил в легкую эйфорию, толстые прямые стволы, уходящие вверх и раскрывающие в вышине широкие густые кроны, дарили ощущение спокойствия и равновесия. Лес без надоедливого подлеска казался легким, просторным, хотелось петлять меж рыжих сосен и дымчато-зеленых разлапистых елей по мягкому подстилу из опавших иголок и шишек. В это время года наступал тот редкий баланс, когда уже не надо было поминутно отмахиваться от назойливых комаров, наглой мошкары и бесцеремонных слепней, но в то же время близкие холода еще не успели сковать ледяной хваткой все вокруг. Уже готовый к зимней коме, лес успевал доживать последние теплые деньки: Долбили стволы дятлы, кукушки куковали кому-то, сороки перелетали с ветки на ветку, гомонили другие птицы, неуловимые взглядом белки роняли с вышины вышелушенные шишки, в траве в дальней лощинке кто-то пыхтел. Машка, жена Афанасия, шла медленно, переваливаясь с боку на бок, часто останавливаясь и переводя дыхание, поминутно жалуясь то на боль в пояснице, то на колени, то на свою тяжелую женскую долю. Афанасий нашел ей пару жердей. Молодые ровные сосенки давно засохли, задавленные взрослыми деревьями, кора на них облетела и они стали гладкими, как черенки.
- Ты бы мне еще костыли подарил. - сверкнула взглядом на него жена, но, приняв жерди и орудуя ими как лыжными палками, зашагала заметно бодрее.
Через некоторое время дорога вывела на деляну. В дальнем углу вырубки деловито тарахтел старый, черный от собственной копоти, трелёвочник. На краю, у дороги, на ступеньках вагончика сидел мужичек неопределенно-среднего возраста, лениво почесывая рыжую щетину на круглом подбородке.
- Здорово, свояк! - подойдя, панибратски хлопнула его по плечу Машка. От шлепка тот чуть не выронил из коротких опухших пальцев окурок. Поздоровавшись с Афанасием, сказал:
- Вы за деревьями?
Получив утвердительный ответ, он взял бензопилу и двинулся по краю вырубки, огибая завалы поваленных деревьев. Афанасий с женой последовали за ним.
- Я тут давно приметил два дерева. Не меньше двухсот лет, ровные, здоровые, и стоят рядом, можно руками сразу до обоих дотянуться. - на ходу говорил Аркашка. - Через неделю там будем валить, так что можешь забирать все, без остатка. - обратился он к Афанасию.
Перед входом в лес Аркашка остановился около одного из поваленных деревьев, о свежий спил затушил окурок, двумя пальцами смачно высморкался в сторону и, вытерев пальцы об засаленные брезентовые штаны, рывком тросика завел бензопилу. Умело орудуя ею, он быстро выпилил бревно высотой с табурет и диаметром, позволяющем ему устойчиво стоять, не переворачиваясь. Закончив работу, Аркашка сел на свежую чурку, как бы пробуя потребительские качества вновь изготовленного предмета мебели, вытряхнул из галош опилки. Поставив пилу на высоком пне, чтоб ее было видно издалека, они с Афанасием вдвоем потащили бревно в лес к нужному месту.
Две красавицы сосны, как корабельные мачты, своими ровными стволами уходили высоко вверх, сливаясь там своими кронами с остальным лесом. Афанасий примерился разведенными руками к ним. Размаха рук действительно хватало.
- Ну, я пойду. Если что, я там, в вагончике. Обратно будете идти, позовите, вместе в деревню поедем. - сказал Аркашка и побрел обратно, на ходу раскуривая следующую сигарету.
Используя бревно как стол, Машка разложила на нем нехитрую снедь. Перекусив вареными яйцами и хлебом с многострадальным салом, стали готовиться. Афанасий неспеша перекантовал чурку, установив ее между стволами. Тут же рядом предусмотрительно положил фляжку с водой. Жена села, ерзая и устраиваясь поудобней. Он подошел к ней вплотную. Она завела руки ему под куртку, покопалась под свитером и, задрав наконец футболку, холодными руками ухватила мужа за талию. Вздрогнув от неприятного холода, Афанасий оперся руками о стволы деревьев. В затылке слегка защекотало, затем появилось ощущение опускающегося скоростного лифта, через пару секунд переросшее в чувство свободного падения. Но падение это ускорялось совсем не по законам физики. Стремительно нарастая, перегрузка преодолела предел возможностей человеческого организма, мир вокруг померк.
Афанасий стоял у начала курумника. Каменные россыпи простирались далеко в стороны и вверх, теряясь в низких облаках. Далеко внизу виднелась граница леса и блестящая полоска горной реки. Холодный ветер трепал легкую курточку. Среди зарослей карликовой, по колено, березки, возвышались две одинаковые, аккуратно сложенные каменные пирамидки высотой в человеческий рост. Между ними стояла большая, плетеная из прутьев корзина цилиндрической формы с веревочными лямками.
Не теряя времени, Афанасий подбежал к пирамидам и стал разбирать их, наполняя камнями корзину. Заполнив, он подсел под нее, закинул лямки на плечи и с трудом встал. Тонкие веревки врезались в плечи, круглая корзина перекатывалась по спине, выступающие прутья кололи тело. Слегка подпрыгнув, Афанасий поправил ношу. Сведя лопатки и прогнув поясницу, он образовал в спине небольшой желобок, в котором разместилась корзина. Оглянувшись вниз и задержав взгляд на ленточке реки, он двинулся вверх, ступая по серым валунам.
Там, где камни были небольшие, можно было идти по ним, аккуратно перешагивая с одного на другой. По камням размером с легковой автомобиль приходилось карабкаться, цепляясь руками за выступы. Периодически на пути встречались валуны размером с грузовую фуру и даже больше. Их Афанасий обходил, заранее взглядом просматривая удобный путь. Периодически он оставлял на камнях небольшие туры из двух-трех маленьких камушков, отмечая обратный путь. По мере подъема уклон становился круче, все чаще при передвижении даже по небольшим камням приходилось подключать руки. Начали встречаться снежники. Некоторые из них можно было обойти, крупные Афанасий преодолевал, предварительно перед каждым шагом выдалбливая ботинком ступеньку в твердом слежавшемся снегу.
С набором высоты становилось холоднее, ветер усиливался, но, разгоряченный подъемом и ношей, Афанасий уверенно двигался вперед, не обращая внимания на летящие в лицо клочья облаков, ледяные пощечины ветра. Забравшись на вершину, он присел, опер корзину о камень и высвободил плечи. Завалив ее на бок, вывалил содержимое. Из принесенных камней сложил две маленькие пирамидки. Пока складывал, немного отдышался и восстановился. Под ним, скрывая под собой землю, плыли серые облака нижнего яруса. Сверху облака верхнего яруса заслоняли солнце. Они были настолько плотные, что местонахождение небесного светила на небосклоне можно было определить весьма условно. Путь вниз показался заметно легче, но бдительность Афанасий не терял, сохраняя концентрацию, чтобы не оступиться.
Вернувшись к пирамидам, он без промедления начал наполнять корзину, изредка бросая косые взгляды на далекую, недоступную реку. Подступала вечная его спутница - жажда. Второй подъем уже не был столь легок и свеж, как первый. Появилась одышка и испарина. Вслед за жаждой пришла ее лучшая подружка - усталость. Пирамиды уменьшались предательски медленно. После очередной ходки Афанасий позволил себе пятиминутный отдых, растянувшись на неровном, кочковатом мхе. Все так же свистел лютый ветер, все так же цеплялись за склон обрывки небесного пара. Тело быстро остывало и начинало мерзнуть.
Наполнив корзину остатками камней, Афанасий тронулся в крайний путь. Усталость сказывалась на восприятии и скорости реакции. Все чаще нога соскальзывала с влажных камней, и тогда тяжелая корзина заваливала его в бок, приходилось падать на острые камни, терпеть, вставать, и идти дальше. Все чаще терялся путь, в облачном тумане черной громадой возникал огромный валун и Афанасий бродил из стороны в сторону, ища обход. Пронизывающий ветер холодными кинжалами проникал под одежду, выдувал остатки тепла, и не было уже возможности согреться движением, потому что силы таяли с каждым шагом. На вершине он упал на колени перед выстроенными им пирамидами, корзина завалилась на бок, камни из нее рассыпались по таким же, как они, осколкам застывшей миллионы лет назад магмы. Замерзшими, не слушающимися от холода пальцами, Афанасий собирал их и складывал в пирамиды, завершая их навершия. Он чувствовал, что конец уже близко, последние остатки сил вытекали, таяли. Стоя на коленях, он знал точно, что подняться на ноги больше не сможет. После того, как последний камень попал на свое место, на вершину опустилась черная туча и поглотила все вокруг.
- Что ты так долго. - недовольно сказала жена, вставая с пня. - Я уже озябла вся.
Афанасий открыл глаза. Он сам, жена его и все вокруг по щиколотку было завалено опавшей хвоей. Он устало опустился на эту мягкую подстилку, нашарил рукой фляжку с водой и жадно приложился к ней. Уже вечерело, краски потускнели, и в лесу воцарилась мертвая тишина. Никто не трещал, не щелкал, не пыхтел, не прыгал по веткам. Машка недовольно отряхивалась от сосновых иголок, сняв плащ, вытряхивала их из капюшона.
- Вставай давай, чего разлегся. Я устала, замерзла и хочу есть! Пошли к Таньке. - сказала она и, не дожидаясь мужа, пошла по лесу, правда в совсем в другом направлении.
Афанасий не стал ее задерживать, полежал еще немного, переводя дух, еще немного попил воды, затем стал собираться, отряхиваясь от опада. Две красавицы-сосны стояли сухие, укоризненно качая на ветру голыми ветками. Вскоре вернулась жена.
- Ты почему не сказал мне, что я не туда пошла? Избавится от меня хотел, да? Да я тебя сама брошу, дурака! Пошли давай.
Она бодро, позабыв про палки, пошла в нужную сторону, а Афанасий взял жерди, с которыми до этого шла жена, и, опираясь на них, побрел за ней. За счастливой, полной сил и энергии, позабывшей про колени женой, было трудно угнаться. Когда он подошел к вагончику Аркадия, мотоцикл с коляской уже тарахтел на холостом ходу. Афанасий сел на люльку, руками за штанины перенес по очереди обе ноги внутрь и опустился на сиденье. Подождав немного, потянулся вперед и два раза крутанул ручку газа. На звук вышли Аркаша и Машка.
- Ты чего это тут разлегся, вылазь, я в люльке поеду. - возмутилась жена. Но Афанасий никак на это не отреагировал. Постояв немного, Машка села позади водителя и все трое помчались в деревню.
Наевшись домашней похлебки из бараньих ребрышек и запив это поллитровой бутылкой водки, Машка со своей сестрой Танькой сидели за столом на кухне и чесали языки.
- Знаешь, Танька, к нам в город икону Смоленской Божьей матери привозили. Ее по всей стране возили по железной дороге, в отдельном вагоне. Она, говорят, чудотворная, потому что намоленная, не то, что эти деревяшки в нашей церквушке.
Афанасий, сидевший напротив и доедавший суп, услышав это, не смог удержаться, ухмыльнулся.
- А ты чего ржешь, безбожник? – прикрикнула Машка, затем снова обратилась к сестре. – Представляешь, этот… - она ткнула пальцем в сторону мужа. – Этот ни разу в церкви не был! Безбожник! Что тебе смешного тут?
- Просто ты так говоришь, будто не о предмете Веры, а об утюге, у которого и мощность больше, и гладящая поверхность более скользкая, потому им и гладить удобнее.
- Да ну тебя! – жена пьяно махнула на него рукой и снова обратилась к сестре. – Там народу набилось, полный вокзал и полная платформа. Но у меня-то есть связи, да-а-а, есть. – при этом она деловито уперла кулак в бедро и закивала, искривив лицо в попытке достать языком застрявший кусочек еды в дальнем уголке рта. – Так вот, я договорилась, меня по блату, без очереди провели в вагон. Представляешь?
- По блату к богу на прием попала, молодец! - прокомментировал Афанасий.
- А что тут такого? - вступилась Танька. - Мы Лёньку, например, крестить возили в Чугунаево. Это 150 километров от сюда. Хотя у нас тут своя церковь есть. И тоже по блату туда попали. Без этого никак, знаешь, какая очередина там?
- Ну и зачем? - поинтересовался Афанасий, хотя уже наверняка знал ответ.
- Потому что там модно крестить детей. Все туда ездят.
- Там бог что ли лучше?
- Да причем тут бог? Просто в Чугунаево лучше.
- Ты-то что понимаешь? - опять вступилась жена. - Сам безбожник, а морали нам читаешь!
- Я, может, и верю, только не в то, во что верите вы. И если уж верить, то верить везде и всегда, а не выбирать, где верить лучше, а где хуже.
После этого он ушел в соседнюю комнату и лежал там в полумраке на диване. Редко когда он доводил себя до такой усталости. Афанасий дрожал мелкой, едва видимой со стороны дрожью, и хотя в доме было натоплено, озноб волнами пробегал по изможденному телу. Он размышлял о том, что потребительское отношение пробралось даже в веру.
В комнату вошла Татьяна. Она присела на край дивана, разглядев, что Афанасий не спит, сказала:
- Афанасий, мигрень меня замучила, сил терпеть нет. Помоги, а, Христа ради.
- Таня, не могу я сегодня, устал я. Давай в другой раз? - взмолился Афанасий.
- В какой другой раз? - удивилась она. - Вы к нам раз в пол года приезжаете, а я должна терпеть что ли? Маша вон говорит, чужим людям помогаешь, а нами, родственникам, брезгуешь? Аркашка мой с печенью мается, и то к тебе не подходит, боится побеспокоить.
- Может пореже вам пить, тогда, глядишь, и само пройдет? - ответил Аркадий.
- Да ты что такое говоришь? Как тебе не стыдно! - заплескала худыми руками, не в пример сестре, Танька, а с кухни пьяный голос жены пробасил:
- Афоня, ну ка, уважь Татьяну, кому говорят, кобель старый. - затем послышался звук падающей посуды.
- Подсолнухи у вас еще не собраны? - спросил он у Таньки.
- Нет. - ответила она.
Афанасий резко, со злости, встал с дивана, вышел в сени, от туда в огород. На убранном картофельном поле, склонив тяжелые головы к земле, торчало два десятка подсолнухов. С мину постояв, вдыхая свежий вечерний воздух и смотря на звездное небо, Афанасий подался чуть вперед и уперся в невидимую упругую мембрану. Поднажав сильнее, он прорвал ее и, сделав шаг вперед, оказался в черной пустоте. Тут не было ни неба, ни земли, ни горизонта. Лишь силуэты подсолнухов, струящиеся лучистой энергией, все так же клонили головы вниз.
Он решительно подошел к первому из них. Тот рассыпался в мельчайшую искрящуюся пыльцу, которая, как взвесь, повисла в воздухе, крупинки энергии вырисовывали в пространстве затейливые узоры. Афанасий зашел в это облако и стал купаться в нем, как в душе. Он втирал пылинки энергии в кожу, в волосы, вдыхал полной грудью в легкие, хватал ртом и глотал их до тех пор, пока не осталось ни одной. Закончив с первым подсолнухом, он с жадностью бросился ко второму, затем к третьему. Афанасий знал, что Подсолнечник маслянистый семейства Астровых самое энергетически емкое растение, доступное ему в этих широтах.
Вскоре он почувствовал, что силы переполняют его, но все продолжал в каком-то злостном остервенении хватать пыльцу, втирать, вдыхать, глотать до тех пор, пока она не перестала впитываться, а наоборот, начала слущиваться, оставляя позади мерцающий след. Остатки энергии, которую не смог впитать, он разметал по пространству. Затем, успокоившись, прошел обратно сквозь невидимую мембрану и вернулся в дом.
Без объяснений взяв Таньку под локоть, он вывел ее из-за стола, где она начинала вторые пол литра с Машкой, увел в комнату, посадил на диван, тут же поставил снятый со стены горшок с традесканцией, или, попросту, березкой и легко, без подготовки, вдруг оказался в бане.
Перед ним стояла пышущая жаром печь, а рядом деревянная бочка с водой. На поверхности воды, как кораблик, плавал ковшик, зацепившись крючком на ручке за край бочки. Афанасий быстро и деловито оглянулся вокруг, одел найденные шапку и варежку, зачерпнул пол ковша воды и плеснул ее на каменку. Вода с резким хлопком белым облаком вылетела из емкости с камнями, в помещении стало сразу заметно жарче. Не мешкая, Афанасий плеснул еще пол ковша, затем еще и еще. Раскаленные до предела камни быстро испаряли воду, выбрасывая ее мелким паром обратно. Жар стал нестерпимый, пришлось сесть и переждать. Передвигаясь по полу, он толчком открыл дверь в предбанник, а оттуда на улицу. Снаружи стояла зимняя морозная ночь. Вернувшись в парилку, Афанасий разделся и начал одну за другой поддавать порции воды. Бревенчатые стены покрылись крупными каплями, маломощная лампочка в углу, окутанная туманом, едва пробивалась через эту завесу. Гроздья пота, смешанного с конденсатом, ручьями текли по его разгоряченному, поджарому, мускулистому телу. Вскоре хлопки прекратились, на подливание воды камни реагировали ворчливым шипением, но Афанасий продолжал поддавать, пока совсем не залил их. Закончив с этим, он выбежал на улицу и с наслаждением прыгнул в сугроб пышного мягкого снега.
Танька со счастливой детской улыбкой мирно спала на диване, свернувшись калачиком, жена неловко завалилась на лавке у стола, ушедший за водкой Аркашка так и не вернулся, потерявшись где-то в огородах. Афанасий вышел на улицу. Деревня спала, темнота окутала дворы и постройки. Окна домов не горели, единственный деревенский фонарь слабо освещал небольшой клочок пространства перед сельмагом. Только собаки лениво разговаривали на своем собачьем языке, да скотина в загонах жевала жвачку, шумно фыркая, учуяв человека. Знакомой тропинкой Афанасий пошел к станции.
Последняя электричка везла его в город, пустые вагоны брякали раздвижными дверями, колеса перестукивали на стыках знакомый с детства мотив. Город встречал огнями улиц, домов, автомобилей. Здесь субботняя жизнь не спешила утихать. Закрывая глаза, Афанасий оглядывал себя и видел чистую сверкающую энергию, исходящую из него.
Он проехал свою остановку и еще три после нее, выйдя на четвертой. Ноги сами несли его по знакомому адресу. Он был здесь однажды, давно, провожая ее после работы.
Дверной звонок отыграл вторую мелодию, замок щелкнул, и за дверью показалась Зина в домашнем легком халате. Секунду ее лицо выражало недоумение, но затем легкая победоносная улыбка скользнула по губам.
Он целовал ее жадно и страстно, она отвечала ему, хоть и не способна была так открыто и сильно выражать эмоции. Сбросив одежду, они опустились на кровать и его ласки постепенно распространились по всему телу, покрывая нежностью самые сокровенные эрогенные зоны...
Зина лежала на пустынном песчаном пляже. Берег изгибался дугой и прятался за прибрежными скалами, где-то позади шумел размашистыми листьями тропический лес, а впереди во все стороны и до самого горизонта простирался могучий океан. Она лежала на спине, полностью обнаженная, бесстыже расставив в стороны красивые, точеные ноги, обратив к океану свою женственность. Высокое солнце уже раскалило тело, страстно хотелось свежести, хотелось, чтобы желанные воды поскорей накрыли ее, снимая жар и даря райское наслаждение прохлады. По своему опыту Зина знала, что волны, прибегая из водных просторов и прыгая на берег, никогда не достигали ее тела, лишь несколько раз в жизни волна подкатилась совсем близко и лишь лизнула стопы, наполовину погруженные в золотистый раскаленный песок. Все заканчивалось тем, что солнце, распалив жадное до ласк тело, как монетка в копилку, падало за горизонт, и она медленно отходила от зноя, так и не получив желанного. Поэтому Зина привыкла получать радость хотя бы от палящего солнца, своими лучами разжигающего внутренний огонь, от легкого ветерка, играющего в волосах, от шума прибоя, ласкающего мочки ушей лучше самого умелого любовника...
Он любил ее долго, временами нежно и ласково, иногда взрываясь и работая сильно и энергично, затем снова успокаиваясь и производя движения медленные и чувственные. Она извивалась под ним как змея, закатив глаза и кусая пальцы, а он, чувствуя ее приближения к оргазму, вдруг менял вектор ласк, и тогда она замирала, боясь дышать, сосредотачиваясь на ощущениях, когда же и тут подступала волна, он снова входил в нее и слезы наслаждения лились по ее щекам, а он двигался медленно, точно выверяя каждое движение...
В этот раз природа будто взбунтовалась. Солнце с утроенной силой, тысячами пчел, жалило тело, мурашки бежали по коже, и когда казалось, что терпеть больше не в ее силах, океан вдруг вспучивался, гулявшая по его просторам волна набирала силу, обрушивалась на берег и быстро бежала вперед, в свей пене поглощая и ее ноги, и ягодицы, а затем, лишь подразнив, откатывалась назад. Это было откровение. Зина много раз лежала на этом пляже, мечтая о спасительной, избавительной ласке воды, и вот наконец волна достигла ее. Но солнце не спешило уходить за горизонт, а все продолжало разогревать нежное тело, когда казалось, что сильнее разогреть его уже невозможно. И волна не раз еще возвращалась в самые нужные моменты, неся с собой неземное наслаждение. И всякий раз, подразнив, отступала, а небесное светило лишь усиливало свое излучение, и вот она уже физически ощущала, как мириады фотонов мелкой дробью массируют лоснящуюся кожу. Уже не хватало той волны, она чувствовала, что должно случиться что-то необыкновенное, что-то такое, о чем она не могла мечтать, потому что не знала этого...
В течение нескольких часов он заставлял ее балансировать на лезвии оргазма, распаляя все сильнее и сильнее, когда же, решив, что время пришло, он на несколько секунд продлил ласки...
Небо заволокло грозовыми тучами, тело изогнулось в сладкой истоме, голова запрокинулась, дыхание сделалось частым и неглубоким, потому что дышать было некогда. Непознанные ощущения завладели ею, уже не солнце, уже она сама себя разогревала изнутри, огненный шар раскалился внизу живота, жар его проник в грудь, комом встал в горле, закатил, против воли, глаза, и кружил, кружил голову. Казалось, еще вот-вот, еще чуть-чуть, и она сама станет источником излучения. В этот момент весь океан встал на дыбы, крутая волна разогналась и, врезавшись в берег, мягко нахлынула, наконец поглотив в себе всю Зину. Но тело не спешило остывать, а волна не спешила отступать. Эта нежность продолжалась некоторое время, а когда волна все же отступила, то внутренний жар начал снова набирать силы. И это жар накатывал стеной, стремительно, неотвратимо, в десятки раз сильнее, чем до этого. Зина сначала приподнялась на локтях, но поняла, что в этот раз ей не вытерпеть, упала опять на песок в тревожной неизвестности. Белая ветвистая молния разорвала небо, послышался сначала нарастающий гул, и за ним на нее обрушился тропический ливень. Каждая из тысяч и тысяч капель прикасалась к ней нежным поцелуем, слой за слоем покрывая собой утомленное тело...
Еще около часа он продолжал ласкать, не давая успокоиться буре внутри нее, затем оставил в мелких судорогах счастья и слезах, накрыв пуховым одеялом.
Предрассветный город был прекрасен. По дороге домой Афанасий наслаждался тишиной и спокойствием гудящих днем улиц, пустынными дворами, одинокими дворниками. Редкие прохожие, уже проснувшиеся или еще не ложившиеся, лишь подчеркивали трогательность момента временного, мимолетного затишья. Кажется, что еще пол часа, и по улице прогудит один автомобиль, за ним второй и третий, их шум постепенно превратится в назойливый нескончаемый фон, но именно сейчас, в этот самый момент стояла хрупкая тишина, и слышна была шуршащая на противоположной стороне улицы метла, и цокали по асфальту когти собачки, которая вывела на прогулку своего заспанного хозяина. Лишь сейчас можно было рассмотреть, что на небольших односторонних улочках деревья с обеих сторон, склоняя ветви, образуют свод над проезжей частью, подсвеченный одиноким фонарем. Лишь в это пограничное время можно было увидеть моргающие за ненадобностью светофоры, замерзшие в полуоткрытом состоянии стеклянные двери пустынных подземных переходов, пустые остановки, закрытые магазины, одинокие лавочки на пешеходных бульварах.

Шло время. Все чаще вместо дождя небо посылало на землю снежную крупу, все чаще лужи по утрам покрывались ледяной коркой. Дни становились короче, а ночи мрачнее, и только воздух в редкую ясную погоду, покалывая кожу легким морозцем, радовал почти зимней прозрачностью. Городские голуби, кормившиеся раньше на площадях и отдыхавшие на карнизах домов, теперь грелись, нахохлившись, сидя на теплых канализационных люках, из отверстий которых просачивался водяной пар, инеем оседая на окружающих поверхностях.

Первый настоящий снег всегда отличается от той серой каши, которая, вываливаясь, как правило, раньше времени, марает автомобили склизкой грязью, налипающей на дворниках, фарах и порогах, заставляет прохожих прыгать через мутные лужи талой воды вдоль тротуаров, и поминутно сконфуженно осматривать сплошь забрызганные сзади брюки и сапоги, вычищенные и начищенные пять минут назад перед выходом.
Настоящий первый снег выпадает значительно позже, когда уже основательно промерзшая земля не может растопить его и низкое солнце не справится с ним слабыми косыми лучами. Хорошо, когда первый настоящий снег выпадает ночью, и тогда на утро все вокруг неожиданно преображается. Уставшие от серости и черни глаза видят девственно чистые улицы, голые деревья наконец-то получают новые наряды и красуются ими друг перед дружкой, морозный воздух становится прозрачным и чистым, даже ночь перестает быть угрюмой, делаясь светлее и теплее.
Именно так и произошло в это замечательное солнечное утро. Царившая в автобусе в последние несколько недель апатия, вызванная грядущими сокращениями, уступила место оптимизму и радости. Вечно молчаливые друг с другом спутники, волею обстоятельств вынужденные каждое утро встречаться в одном и том же автобусе по пути на работу, всегда прячущие самих себя за пустыми отстраненными взглядами в окно, телефонами, наушниками, сегодня своими искрящимся взглядами искали и находили такие же восторженные взоры в глазах своих соседей, сидящих рядом, стоящих напротив. Маленькие дети, едущие с родителями до ближайшего детского садика, весело щебетали у замерзшего окна. Когда они вышли, после них на окне остались четыре протаявших до стекла отпечатка маленьких детских ладошек. Эти отпечатки видели все, но лишь Афанасий заметил, что вокруг них, быстро испаряясь, витали золотистые облачка чистой детской радости. Сняв перчатку, он легким движением собрал ее со стекла и никогда до этого момента не виданный по силе всплеск растекся по его жилам.
В раздевалке цеха стоял необычайный гомон. Рабочие, не переодеваясь, оживленно разговаривали, красноречиво при этом жестикулируя. Даже вошедший Владимир Николаевич, начальник цеха, седой усатый мужик, один из старожилов завода, по праву пользующийся авторитетом среди подчиненных, не смог сразу угомонить их. Наконец, наведя с грехом пополам видимость порядка, он вышел на середину, чтоб все его видели и слышали:
- Послушайте меня внимательно, чтоб не было потом никаких, так сказать, подпольных разговоров и сплетен. Вы все знаете, что акционеры у нас поменялись.
- Хозяева! - крикнул кто-то из задних рядов, его поддержали дружным гулом.
- Хорошо, хозяева поменялись. - согласился Владимир Николаевич. - Сегодня с вами будет встречаться их представитель, он вам будет делать предложения. Какого характера, я вам сказать не могу, потому что сам ничего не знаю.
Послышались выкрики:
- Замуж будет звать али жениться обещать?
- Известно какие, расчет и по собственному желанию.
- Бухгалтерию и плановщиков всех под корень вырезали уже.
Начальник поднял руку, прося тишины.
- Товарищи, прошу не горячиться. Про бухгалтерию и ПТО я знаю. Но подумайте, они были белые воротнички, из кабинетов своих только в столовую выходили, мы же с вами рабочий класс, нашими с вами руками делается вся продукция завода, вот этими руками сам завод создавался, поднимался с нуля, осваивались новые изделия, выполнялись и перевыполнялись планы. Мы с вами костяк, мы фундамент, мы кровь завода. Не станет нас, не станет и самого завода. А зачем им завод без рабочих, а? Зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? Зачем ломать то, за что денежки уплачены, и не малые?
Слушатели в разнобой загудели, кто-то громко спросил:
- Да что, Николаич, так-то ничего уж и не говорят они?
Николаич, уже красный от пламенной речи и противоречивых мыслей, с удвоенной силой начал доказывать:
- Ей Богу, Семеныч, ничего не говорят. Раньше директор во всем был в курсе, в министерство съездит, с кем надо поговорит, или звоночек какой получит. А сейчас сами видите какой бардак. Москвичи люди пришлые, с нами отношений не имевшие, ни с кем не разговаривают, планов не открывают и что у них на уме мы не знаем.
Недовольный гул снова разнесся по раздевалке. Пытаясь успокоить, начальник сказал:
- Мужики! В общем, пока суть да дело, переодевайтесь, до начала смены пять минут осталось.
- Ага, держи карман шире! - сказал Толик Силин. - Сейчас работаешь, пуп надрываешь, а после обеда тебе трудовую в зубы и пинком за проходную. Верно я говорю, мужики? - присутствующие его дружно поддержали. Подбодренный коллективом, он продолжил. - Пущай собирают, беседуют, а потом и мы уж думать будем, как дальше жить-поживать. Ты то, Николаич, небось, остаться метишь, вот и выслуживаешься?
Начальник, огорченный таким обращением, махнул рукой и стал протискиваться к выходу.
В это утро никто не работал. Станки гудели, пневмоинструмент шипел подтравливаемым воздухом, кто-то замкнул контакты на пульте и кран-балка бесцельно каталась из конца в конец под потолком, рабочие слонялись между станками и верстаками, собираясь в кучки, что-то обсуждали, кое где в укромных уголках резались в домино или нарды, с тревогой ожидая развязки. Ближе к обеду снова объявился Владимир Николаевич, громко крикнул:
- Петров Афанасий! Тебя вызывают!
Афанасий, сидевший в одной из компаний и следящий за игрой в домино, медленно поднялся. Холодок пробежал меж лопаток и ноги онемели. Все остальные мужики молча сочувственно глядели ему в след, кто-то негромко высказал общую мысль:
- Первый пошел!
Выйдя на улицу, начальник хлопнул его по плечу:
- Не боись, это не то. Там в отделе оборудования женщине поплохело, попросили подсобить. Бери вон кару и езжай от греха подальше.
Афанасий ехал по заводской территории и, как в первый раз, осматривал ставшие за много лет родными корпуса, цеха, переходы, ели вдоль заборов. С души у него камень упал, но неприятный осадок ржавым гвоздем засел где-то в сознании.
В кабинете отдела оборудования все бегали, как ужаленные. Начальница, невысокая пожилая женщина в больших очках, встретив Афанасия в коридоре, ломая в нервах руки, на ходу стала объяснять:
- Татьяна Васильевна у нас сердечница. Положение сами знаете какое, вот и случилось. Мы нитроглицерин под язык положили и неотложку вызвали, но пока она из города доедет. А фельдшера нашего заводского неделю назад еще уволили...
Проходя мимо холла, Афанасий бросил взгляд на вольготно раскинувшуюся на половину помещения пальму. Не останавливаясь, властным голосом крикнул столпившимся в коридоре у открытых дверей людям:
- Пальму! Быстро!
Люди бросились выполнять приказ, а Афанасий наконец добрался до кабинета. По середине на полу лежала пожилая женщина, под голову ей были подложены наспех скомканные тряпки. Афанасий опустился перед ней на колени, взял за руку. Тут приволокли из коридора кадку с пальмой. Он протянул к ней руку и оказался посреди бескрайнего поля. Сухая полевая трава, местами приваленная редким снегом, пригибалась к земле лютым холодным ветром. Перед ним стояло одинокое маленькое строение, сложенное из серого силикатного кирпича, похожее на обычную трансформаторную будку. Часть стены обвалилось и с улицы было видно внутреннее нехитрое убранство комнатушки. Простой неокрашенный стол из потемневшего от времени дерева, такой же одинокий потертый табурет, маленькая прозрачная вазочка с жиденьким букетиком полевых цветов, в углу панцирная кровать с блестящими дужками, на кровати, завернувшись в байковое одеяло, что-то дрожало. Он было бросился к существу, но оно истошно запищало и еще дальше забилось в угол. Ураганный ветер быстро вымораживал помещение, существо замерзало. Около провала, рядом с вывалившимися кирпичами, виднелась кучка песка, несколько мешков с цементом, пара ведер с водой, за минуту успевшей схватиться коркой, разные необходимые инструменты. Быстро замерзал и сам Афанасий. Не медля, он схватил валявшуюся неподалеку совковую лопату, ее ударом разорвал бумажные мешки. Цемент он скидывал прямо в песчаную кучу, затем стал перемешивать на сухую полученную смесь. Добившись однородной консистенции, он сработал в центре кучи небольшое углубление и стал аккуратно подливать туда воду. Краем глаза внутри помещения у самого провала он заметил оранжевую канистру. Схватив ее, прочитал: "Пластификатор для цементно-песчаных растворов".
- Таблетка. - сказал про себя Афанасий, разбавил им воду и продолжил мешать раствор. Температура в помещении стремительно падала, время неумолимо таяло. Наконец раствор был готов. Найденным среди мешков с цементом мастерком он начал наносить раствор на нижний ряд уцелевших кирпичей. Получалось не очень красиво, но Афанасий и не старался. Главное было как можно быстрей восстановить стену. Злой ветер трепал одежду, поднимал с земли крупные зерна лежалого снега и хлестко бросал в лицо, вышибая слезу. Руки снова мерзли, снова не слушались. Приходилось останавливать работу и согревать их быстрыми круговыми вращениями. При таких движениях кровь под действием центробежной силы приливала к конечностям и тем самым согревала их. Наконец, последний кирпич встал на свое место, все потемнело и пропало.
Минут через пять подоспела бригада скорой помощи. Специалисты начали проводить обязательный комплекс реанимационных мероприятий, а Афанасий, сидящий рядом за чьим-то столом и греющий руки об стакан с горячим чаем, устало сказал:
- Дровишек ей там дайте, дровишек.
Но на него никто уже не обращал внимания.
В столовой Афанасий встретил Зину. Она подсела к нему за столик.
- Привет. - поздоровался он.
- Здравствуй.
- Ты разве не обедаешь? - спросил он, видя, что она пришла с пустыми руками.
- Нет, что-то не хочется. - ответила она.
Афанасий заметил, что сегодня она не такая, как обычно, нервная. Постоянно теребит руки, взгляд бегающий, не задерживающийся ни на чем.
- Послушай, если в тот раз было что-то не так, ты меня прости. - решил внести ясность Афанасий.
- Ты об этом? Перестань, все нормально. - она небрежно махнула рукой. - Знаешь, меня увольняют. 20 лет безупречной работы, и вот, пожалуйста, как драную кошку за забор.
Афанасий начал говорить обычные банальные фразы про то, что все будет хорошо, все наладится, это шанс начать новую жизнь и так далее. Зина не отвечала, молча посидела еще немного и ушла.
Вернувшись в цех, Афанасий узнал, что во время его отсутствия половина работников цеха была уволена. Они уже успели собрать вещи и уйти.
В помещении стояла гробовая тишина, уже никто ничего не пытался имитировать. В этот день цех так и не начал работать.
В автобусе, развозившем людей по домам, было непривычно свободно, многие сидячие места пустовали. Настроения гулять уже не было, не смотря на свежий скрипучий снег. Афанасий вышел на своей остановке и пошел домой.
На кухне орудовала дочь.
- Здравствуй, Лена. - поздоровался он, но она, как обычно, проигнорировала его.
В комнате он обнаружил необычный беспорядок. Открытые дверцы шкафов показывали ему пустые полки.
Вернувшись на кухню, спросил:
- Лена, а где мама?
- Ушла она от тебя, дурака. - ответила дочь, не смотря на него, занятая размешиванием содержимого кастрюли, стоящей на плите.
- То есть как ушла? - не понял Афанасий.
- Нашла себе нормального мужика и ушла. - пожала плечами дочь. - А чему ты удивляешься?
Афанасий медленно присел на стул и ничего не ответил. Такую новость требовалось переварить.
Впервые за многие годы он мог спокойно пройти по коридору и не ожидать в свой адрес крепкого словца или очередного упрека. В пустой комнате он не знал, чем заняться. Обычно в это время он бродит по улицам и тянет время. Бросив взгляд на пульт от телевизора, подумал, что не знает, что там смотреть, потому что пульт всегда и всецело принадлежал жене. Зайдя на балкон, осмотрел свои владения. Но тут все было почищено, взрыхлено и полито. Предложил дочери поужинать вместе, но та молча наложила в тарелку пельменей и ушла в свою комнату. Одиноко тикали часы на стене, за закрытой дверью у дочери тихо бубнила музыка. Бесцельно побродив по квартире, Афанасий наткнулся на шкаф с книжками. Выбрав одного из классиков русской литературы, он сел читать.

В раздевалке цеха теперь было свободно. Оставшиеся рабочие не спешили работать, предпочитая щелкать костяшками домино в подсобке.
Владимир Николаевич по началу пытался уговаривать, затем угрожать, но ему неизменно отвечали одной фразой:
- Зачем пахать, если завтра на улицу?
Вскоре начальник махнул рукой и больше не появлялся в цехе.
Сыграв пару партий, Афанасий решил поработать, чтобы занять себя и скоротать время. На половину собрав очередную коробку, обнаружилось, что кончились роликовые подшипники вторичного вала. Он пошел на склад, но склад был закрыт. Начальник цеха не появлялся, а его заместитель, встреченный в бойлерной, сказал:
- Кладовщика уволили за один день, инвентаризацию никто не проводил, я у него склад не принимал. Поэтому вскрывать я его не буду. Вопрос тут денежный, материальный, а я отвечать за чужого дядю не хочу. Хочешь поработать, вон электрокар, прыгай и езжай на центральный склад.
Аккумуляторы балканкаров никто не заряжал, и они стояли теперь как памятники. Центральный склад был в 10-ти минутах ходьбы, но придя туда, Афанасий обнаружил замок на воротах. Он спросил у знакомого рабочего, проходившего мимо:
- Слушай, а где кладовщик?
- Пьяный с утра, в 10-м цехе в теплой каптерке спит.
- А начальник где его?
- Начальник? - с ухмылкой переспросил рабочий. - Начальники теперь все в Москве, а Москва далеко.
На этом желание трудиться у Афанасия пропало, и он, посмотрев на часы, пошел в столовую.
Очереди, которая раньше растягивалась на весь зал, теперь не было. Не было и кассирши, с невероятной скоростью отбивавшей чеки. Вместо нее теперь сидела толстая заведующая столовой собственной персоной и неуклюже, неумело тыкала пальцем одной руки по клавишам, перед этим долго ища в распечатанном меню стоимость блюд.
Вернувшись в цех, Афанасий зашел в душевую, составил вместе две лавочки и откровенно проспал до конца рабочего дня. Полусобранная коробка передач так и осталась одиноко стоять на верстаке.
Вечером после работы он поехал к Зине, но знакомую дверь открыла не она, а незнакомый мужик с наглой рожей, в светло-серой толстовке, таких же шортах и резиновых сланцах.
- Ты кто? - спросил мужик.
- Я к Зине. - смутившись неожиданным поворотом, ответил Афанасий.
Мужик вышел на площадку, притворив за собой дверь.
- Слышь, ты че, глухой или дурак? Я тебя не спрашивал, к кому ты, я тебя спросил, кто ты.
Из квартиры послышался голос Зины:
- Коля, кто там? - затем показалась сама Зина. Увидев Афанасия, она обратилась к Коле:
- Слушай, пойди посиди дома, это ко мне, я сама поговорю.
- Ну Зинуль... - развел руками Коля, изобразив на своем небритом лице подобие детской обиды.
- Давай, давай. - ответила Зина, заталкивая его в квартиру. В последний момент тот обернулся и, тыча пальцем, сказал:
- Смотри, мужик, я тебя запомнил!
Когда они остались одни, Зина спросила:
- Ну и зачем ты пришел?
- Как зачем? - удивился Афанасий. - У меня жена ушла, я теперь свободный и думал, что мы...
- Что "мы"? - Перебила его Зина. - Ну что ты думал?
- Что мы вместе, ну, понимаешь...
Зина откровенно ухмыльнулась на это. Достав сигареты, закурила.
- Знаешь, Афанасий, давай откровенно и без обид поговорим. Вот ты кем хотел в детстве стать, когда вырастешь?
- Машинистом тепловоза. - честно ответил Афанасий.
Зина рассмеялась и, сделав затяжку, ответила:
- Ты не Афанасий! Ты Афоня! Дурак ты. А знаешь, кем я хотела стать, когда вырасту? Кассиром в банке, потому что я тогда думала, что все деньги, какие в кассе, это все деньги кассира. Ну посмотри на себя. Кто ты? Слесарь-сборщик, без пяти минут безработный. Завтра уволят тебя и куда ты пойдешь? Моторный завод два года назад закрыли, станкостроительный, как и наш, под москвичами, людей пачками на улицу гонят. Жена тебя бросила, как же. Квартира-то у кого в собственности? То-то же! Сейчас натрахается на стороне и придет обратно за своим добром, а если не одна придет, а со своим кочегаром? Что делать-то будешь? Знаешь, Афанасий, сексом ты конечно занимаешься - будь здоров, просто улет. Но одним этим сыт не будешь. А как человек ты просто дурак, ноль без палочки. С твоим даром знаешь, каким богатым можно быть? Да самым богатым в мире можно быть. А ты что? Со своей дурацкой философией старушкам головную боль лечишь? Юродивым мозги вправляешь? У тебя даже машины нет! А мне кроме этого еще хочется на море ездить, и вообще я за границей ни разу не была. Нет, ты уж извини, но я, как ты говоришь, потребитель. Причем потребитель требовательный и разборчивый.
Докурив, она бросила окурок вниз между перил и пошла в квартиру, но, остановившись на пороге, обернулась и с улыбкой сказала:
- Завтра он во вторую смену, ты заходи вечерком, мне с тобой понравилось...
На улице пахло сыростью, было мерзко и промозгло. Утренняя чистота и белизна, обработанная реагентами, теперь снова забрасывала собою стекла и фары автомобилей, липла к обуви и одежде. На тротуарах повсеместно лежали кучки технической соли, небрежно брошенные ленивым дорожным рабочим, не потрудившимся разровнять их. Крупицы соли, как оспа, проели в утрамбованном пешеходами снеге дыры до самого асфальта. Зимний ветер, который должен был быть сухим и свежим, пропитывался сыростью испарений, перемешиваясь с выхлопными газами, душил, не давал вздохнуть полной грудью, задувал под короткую старую куртку, за воротник, в рукава, холодил тело. Деревья растеряли все свои наряды. Угрюмые прохожие торопились домой, толкались, машины брызгали с дороги грязной жижей. Автобуса долго не было, промокшие ноги мерзли, Афанасий, стоя на остановке, пытался двигать пальцами ног в ботинках, но это не помогало. Подошедший наконец автобус был забит битком, народ толкался локтями, наступал на ноги, ругался друг на друга. Кондукторша, с трудом проталкивая свое плотное тело сквозь человеческую массу, кричала истошным голосом:
- Задняя площадка! Оплачиваем проезд! Передаем на проезд, кто вошел! Да пройдите вы в середину салона, середина свободная, что вы столпились все у дверей!
Но никто не двинулся с места, и никто так и не передал за проезд, и тогда кондукторша, работая локтями, снова стала продираться с воплем:
- Дайте пройти, ради Бога, а то сейчас по головам пойду!
В полуподвальном магазинчике, недалеко от дома, Афанасий купил бутылку дешевой водки и какую-то закуску. На лавочке у подъезда посидел с пол часа, наполовину освободив стеклянную тару. Поднимаясь по лестнице, встретил соседку Катерину Ивановну. Та, обрадовавшись, затараторила, пригибаясь на каждом предложении, как бы кланяясь:
- Здравствуйте, Афанасий Петрович, здравствуйте. Вы зайдете к нам в гости? Алешенька мой ждет Вас. Да и мы ждем. Мать-то моя совсем плоха стала, на встает уже, лежит целыми днями, все глаза в телевизор просмотрела, старая. Обещались Вы зайти к нам, так мы все так и ждем Вас, родимый Вы наш, кормилец. А я колбаски вчера купила, зайдите, чайку попейте, порадуйте нас, на Вас вся надежда-то только и осталась. На врачей денег-то нету, а бесплатным мы и не нужны, отворачиваются, паршивцы, отписываются. Никому мы не нужны.
Улыбка, бывшая на лице Катерины Ивановны в начале разговора, под конец сменилась горькими слезами, неясными, сбивчивыми причитаниями в платок. Афанасий устало ответил:
- Катерина Ивановна, я зайду к вам, обязательно зайду, на днях, не сегодня. Извините, устал очень.
Он пошел дальше по лестнице, а Катерина Ивановна, зайдя домой и притворив за собой дверь, сидя около матери на кровати, говорила:
- Вот какой Афанасий злой, брезгует нами. Конечно, что с нас взять, с нищеты. А от самого водкой несет, от проклятого. И правильно от него жена ушла, может поживет сейчас нормально, столько-то лет с ним мучилась, с непутевым.
А старушка, полусидя в кровати на высоких подушках, все так же молчаливо кивала, кутаясь в серую шаль.

Глава 2

Дениска, не спеша, брел по пустой серой улице. Иногда он подходил к обочине, выставлял ногу вперед и как кочергой греб ей опавшие листья. Когда куча набиралась большая и уже не удерживалась ногой, рассыпаясь, он бросал ее и начинал нагребать новую, затем останавливался и, оборачиваясь назад, осматривал ровный ряд лиственных кучек. Иногда бросал это занятие и по долгу стоял у витрин редких магазинчиков, уткнувшись лбом в холодное стекло и разглядывая незатейливые инсталляции. Пасмурный осенний вечер опускался на город рано, обволакивая сонной пеленой рабочие окраины.
Проходя мимо заброшенной стройки, Дениска нырнул под ржавые ворота и пробежал на задний двор. Тут около стены бросил мешок со сменкой и футляр со скрипкой, взялся собирать деревяшки, сухую траву, обрывки газет, затем смотался в соседний двор, где рылся в дымящейся куче листвы, подожженной дворником. Едкий дым резал глаза, попадая в легкие, заставлял кашлять. Добыв углей, вернулся на стройку, долго, до головокружения, раздувал красные огоньки. Разведя огонь, достал из футляра со скрипкой завернутые в салфетку бутерброды, которые ему дала Нина Павловна, преподаватель в музыкальной школе, добродушная пожилая женщина.
Откуда-то из кустов вынырнул черный, с подпалом, бродячий пес. Нескладность тела и игривость в движениях выдавала в нем взрослого щенка. Тощий, запуганный, он воровато и боязливо косился то на огонь, то на Денискин бутерброд. Мальчик призывно посвистел, жестом поманил пса. Тот мелко засеменил, огибая по дуге костер, наклоняя к земле голову и водя носом из стороны в сторону, улавливая запахи. Когда пес подошел ближе, Дениска протянул ему кусок хлеба. Чуя запах колбасы, собака, мастерски играя бровями, жалобно косилась на Дениску. Мальчик, жуя второй бутерброд, сказал:
- Ешь, ешь, Черныш. Ешь хлеб, потом колбасу получишь.
Пес в нерешительности побродил из стороны в сторону, затем, видя, что колбаса ему не светит, принялся за хлеб. Дениска, дожевав свой бутерброд, протянул колбасу собаке. Пес взял кусок из рук мальчика, не жуя, с жадностью, проглотил его, затем обнюхал его руки, пахнущие гарью, облизал их шершавым языком. Дениска потрепал собаку за ушами, погладил по голове и шее. Пес, отзываясь на ласку, подошел вплотную, ткнул грязной когтистой лапой ему в грудь и, радостно скуля, принялся лизать лицо.
Стоя посреди помещения из красных кирпичных стен, вымазанных строительным раствором, расписанных граффити свободными уличными художниками, глядя в пустой оконный проем на заросший бурьяном пустырь, Дениска отрабатывал арпеджио. Мама его сильно ругалась, когда он в квартире пытался выполнить домашнее задание из музыкальной школы. Замерзшие пальцы он время от времени грел у костра.
Когда совсем стемнело, мальчик, как умел, попрощался с собакой, собрал свои вещи и побрел домой. Домой ему совсем не хотелось, но ночевать на улице ему не хотелось еще больше. Пес какое-то время еще плелся за ним следом, затем убежал куда-то по своим собачьим делам.
- Ты где шатался? - встретила его на пороге мать.
- У Вовки уроки делали.
- Какие уроки? Портфель с тетрадками твой вон в углу валяется.
- Я на листочке писал. - оправдывался Дениска.
- Знаешь что! - повысила голос мать. - Ты мне это прекрати, слышишь, прекрати! Отец твой помер, не слышит тебя! Хватит врать, совсем от рук отбился!
Она подошла ближе, принюхалась:
- У Вовки, говоришь, был, поганец! - она сорвала с сына шапку, швырнула в сторону, для того, чтобы затем схватить его за волосы. - А запах у тебя откуда? Курил, паскудыш!?
Мать начала таскать Дениску за волосы по маленькой узкой прихожей, роняя все вокруг. Сменка выпала у мальчика из рук, футляр, ударившись об угол, расстегнулся, все содержимое разлетелось по полу.
- Ах ты гаденыш, отец помер, повесил тебя мне на шею, на, мучайся, расхлебывай. - она с силой толкнула сына в сторону кухни. - Ешь садись, и за уроки!
Дениска, за последние пол года после смерти отца успевший привыкнуть к такому обращению, не плакал, лишь угрюмо сопел, сжав зубы и накладывая в эмалированную тарелку холодную тушеную картошку из большой кастрюли.
Подогрев еду на электроплите и поев, он собрал с пола нотные тетради, среди которых было несколько листов в клеточку, и, сев за кухонный стол, стал переписывать в тетрадь на чистовую уже выполненное домашнее задание.
Дениска почти закончил переписывать, когда в дверь позвонили. Мать пошла открывать. Из коридора послышался мужской бас, ворвавшийся в квартиру сквозняк донес характерный тяжелый запах табака и застарелого перегара. Это был дядя Андрей.
Если бы Дениску спросили, как выглядит дядя Андрей, приходящий к ним периодически в последние три месяца, он бы не смог его описать. Да и на улице, встретив, узнал бы только по грязным растоптанным башмакам, которые видел стоящими в прихожей около дверей. Дядя Андрей приходил, как правило, поздно, когда Дениска уже лежал в постели. Когда же он приходил раньше, то Дениска, насупившись, упорно опускал взгляд в пол, бурчал под нос "Здравствуйте", и никогда не смотрел на него.
- Ну что, написал? Дуй в комнату! - приказала мать, заходя в кухню с дядей Андреем.
В единственной комнате стоял старый диван-книжка, на котором спала мать, и раскладное кресло, которое Дениска расправил, постелил постель и, выключив свет, лег. Его сильно клонило ко сну, но он изо всех сил сопротивлялся этому, лежал, прислушиваясь к звукам на кухне. Там бренчали посудой, курили и развязанно ржали.
Ему вспомнился отец, еще не страшный, почерневший, молчаливый, а такой, какой он был до болезни, веселый, добрый и красивый. В памяти отец остался стоящим у открытого окна со скрипкой на плече, оттачивающим гаммы или работающим над аппликатурой, легкая тюлевая штора развевалась от дуновения игривого летнего ветерка, и без того светлые волосы его, как нимб, светились в теплых солнечных лучах. Дениска всегда хотел быть похожим на него, именно поэтому в музыкальной школе выбрал класс скрипки. Еще вспомнилась рыбалка, когда они все втроем, с мамой, уехали далеко-далеко, до самой ночи сидели на берегу тихой реки с удочками, а потом отец нес его на своих сильных руках к палатке, когда Дениска разрезал ступню об раковину речного моллюска. Тогда было хорошо, теплая ночь шумела рекой, кузнечиками и кукушкой.
Сейчас шум на кухне прекратился, послышались шаги. Волосатая рука дяди Андрея бесцеремонно взяла Дениску за ухо. Готовый к этому, Дениска быстро, чтоб не было больно, поднялся и выбежал в коридор.
Бывало, что дядя Андрей пил на кухне водку, ругался с мамой и уходил. Иногда пил, ругался, бил маму и уходил. Иногда засыпал за кухонным столом, но частенько, как сейчас, они с матерью выгоняли Дениску из комнаты, и из-за закрытой двери слышались скрип дивана, стоны матери и пыхтение дяди Андрея.
На кухне Дениска убрал со стола объедки, пустые бутылки составил под раковину, четыре табуретки выстроил в ряд вдоль стены и лег на них, уткнувшись лицом в угол.
Елена Борисовна, молодая учительница русского языка и литературы, второй год ведущая классное руководство в 6-м "Б", посмотрела на часы. До конца урока оставалось две минуты. Продиктовав домашнее задание, она разрешила детям идти готовиться к уроку физкультуры. Когда мимо ее стола проходил Дениска, она, тронув его за рукав, попросила остаться.
- Денис, как у тебя дела дома? - спросила она, дождавшись, когда остальные ученики вышли из класса.
Всегда открытый и улыбчивый Денис сразу помрачнел, замкнулся, опустил взгляд в пол и ничего не отвечал. Елена Борисовна наклонилась к нему, пытаясь заглянуть в лицо.
- Ты сегодня что-нибудь ел?
- Да. - почти не слышно, в пол, ответил Дениска.
- Что ты ел?
- Картошку вареную.
- Мама у тебя устроилась на работу?
- Не знаю, нет. - неуверенно ответил Дениска.
- Послушай, сейчас у вас последний урок, у тебя сегодня есть занятия в музыкальной школе?
- Нет.
- Тогда после урока зайди ко мне, нам надо с тобой поговорить.
Денис молчал.
- Ты слышишь меня, Денис?
- Да.
- Ты зайдешь?
- Хорошо. - согласился Дениска.
Он ушел, а Елена Борисовна, выйдя в коридор, смотрела вслед уходящему мальчику, пока он не скрылся на лестнице. Светлая голова, отличник, пример для других учеников, он стремительно падал в бездонную яму запущенности.
В раздевалке спортзала почти все дети переоделись и уже бегали в зале. Дениска, торопясь, одевал спортивную форму. Мятая, вылинявшая футболка его была сплошь в маленьких дырочках, ткань кед в месте перехода в резиновую подошву порвалась.
- Смотри, у Давыдова кеды дырявые! - тыча пальцем, смеялся Попов Альберт. Сам он был одет в ярко красные атласные шорты, броско раскрашенную футболку и новые кожаные кроссовочки.
- Фу-у-у-у, сифа! - поддержал его Ванька Паздников, вечный спутник и помощник Альберта в его издевках.
Смеясь, Альберт взял в углу половую тряпку, бросил ее в Дениску и попал тому прямо в лицо.
Дениска, до этого терпеливо сжимавший зубы, бросился на Альберта, задней подножкой легко сбил его с ног, с размаху сел на него и неумело, в тихой истерике стал месить куда попало кулаченками, затем схватил брошенную до этого тряпку и стал толкать ее в лицо Альберту. Тот, уступая в физической силе, извивался как червяк, пытаясь ухватить Денискины руки. Ванька Паздников, смелый только на словах, мялся в углу и не знал, что делать.
На шум прибежал учитель физкультуры, разнял драчунов. Он был человек не глупый и с первого взгляда понял, что к чему. Дениску отправил в зал заниматься, а забияк завел в подсобку, где они весь урок сортировали рваные гимнастические маты.
После занятий Дениска робко постучался в дверь классного кабинета. Елена Борисовна запустила его в класс, поставила для него стул около доски, сама за учительский стол садиться не стала, достав из-за парты второй такой же ученический стул, села рядом.
- Денис. - начала она. - Я пригласила тебя сюда поговорить не как учитель с учеником, смотри на меня как на хорошего знакомого, родственника. Мне не безразлично то, что с тобой происходит.
Денис сидел напряженный, руки держал на коленках, скрещенные ноги поджаты под стулом. Видя его состояние, учительница попыталась зайти с другой стороны.
- Денис, когда у тебя концерт в музыкальной школе?
- Весной будет главный концерт во дворце пионеров, а в самой школе промежуточный на Новый Год.
- Что Нина Павловна тебе говорит?
- Она занимается со мной отдельно, говорит, самое удобное время для выступления мне подгадает. Еще там приедет кто-то важный из Москвы, будет нас слушать. Нина Павловна обещала мне новую скрипку выдать.
- Нина Павловна твоего папу тоже учила, на сколько я знаю?
- Да. - коротко ответил Дениска, снова опустив взгляд в пол.
- Тебе нравится учиться играть на скрипке? Я разговаривала с Ниной Павловной, она сказала, что у тебя талант.
- Да, нравится.
- Бросать-то не собираешься?
- Нет, мне нравится.
- Денис, послушай меня внимательно. У тебя сейчас сложный период в жизни. В том, что это случилось, никто не виноват. Слышишь? Никто! Не надо искать виноватых, или винить самого себя. Это просто случилось, надо это принять и жить дальше. В 12 лет трудно быть взрослым, но тебе придется это сделать. Придется повзрослеть. У тебя есть будущее, ты способный, ты сам знаешь, что ты был лучшим учеником в классе, в музыке у тебя большие перспективы. Но раньше тебя направлял папа, а сейчас его нет. Не растеряй то, что он вкладывал в тебя с таким трудом, сам себя контролируй, сам себя направляй. Маме твоей сейчас трудно, не вини ее ни в чем. Жизнь так сложилась, что надо уже сейчас взрослеть. Если ты этого не сделаешь, то я даже боюсь представить, что тебя ждет.
Дениска молча слушал учительницу, та продолжала.
- Мне Виктор Евгеньевич рассказал, что у вас в раздевалке на физкультуре произошло. Тебя никто ни в чем не обвиняет, но чтобы таких ситуаций больше не происходило, начинай следить за собой, за своими вещами, за своим видом. Будь опрятный. И скажи своей маме, что надо собрать документы, чтобы поставить тебя на бесплатное питание. Я тебе дам сейчас образцы, мама пусть напишет заявления по ним, соберет нужные документы, и ты принесешь их мне, хорошо?
- Хорошо. - ответил Дениска, беря пачку бумаг из рук учительницы.
В этот день он не стал праздно шататься по улицам, а сразу пошел домой. Матери дома не оказалось. Пожарив себе яичницу и поев, он собрался на улицу, взяв с собой скрипку.
В единственном подземном переходе города было ощутимо теплее, чем на улице, не было ветра, но дурно пахло канализацией. Разложив на полу футляр, Дениска начал играть на скрипке. Ему было ужасно стыдно делать это, но он убедил себя, что это обычное выполнение домашнего задания. Тем более что дома этого делать было нельзя. Будучи прилежным учеником и от природы талантливым, Дениска играл для своих лет очень хорошо. В его репертуаре было несколько произведений, для первого раза он выбрал концерт для скрипки Чайковского, главное и самое любимое из них.
Волшебные звуки, пленяющие слушателей своей пластичностью и мелодичностью, расширяющиеся и набирающие дыхание с каждым тактом, разлились по грязному, заплеванному переходу. И люди, погруженные в собственные мысли, занятые своими проблемами, спешащие, опаздывающие, вдруг замедляли шаг, останавливались, прислушивались. То ли безупречная игра, то ли жалостливый малолетний вид сделали свое дело, а скорее всего и то и другое вместе взятое, но через пару часов в футляре собралось некоторое количество мелочи и бумажных денег. Собрав их, Дениска прямиком двинулся в магазин спорттоваров.
В магазине пахло резиной и кожей, сонный лысеющий продавец клевал носом за кассой. Дениска примерил новенькие черно-белые кеды с изображением футбольного мяча на берце, выбрал красивую футболку с надписью "Спорт", затем долго сидел в уголке на банкетке для примерки обуви и, шевеля губами, кропотливо пересчитывал деньги, разложенные на ладошках и коленках.
На кассе продавец брезгливо посмотрел на блюдце, в которое Дениска со звоном высыпал мелочь и аккуратно положил старательно разглаженные купюры.
- Мальчик, тебе сколько лет? - спросил продавец. Голос его оказался неожиданно тонким для его возраста.
- Четырнадцать. - соврал Дениска и почувствовал, как краснеет.
- А где ты взял деньги?
- Мама дала.
- А где твоя мама?
- На работе.
Продавец в задумчивости повертел в руках кеды и футболку. Дениска набрался смелости и сказал:
- Дяденька, я ведь не сигареты покупаю и не пиво. Мне на физкультуру в школе ходить не в чем, а мама допоздна на работе, ей некогда.
Продавец пригладил и без того аккуратно зачесанные на бок волосы, прикрывающие лысину, пересчитал деньги, затем упаковал все это в пакет и подал мальчику.
Довольный собой, Дениска поспешил домой. На улице вечерело, зажглись фонари, зажелтели окна многоэтажек. Дома, закатав рукава, он в несколько загрузок стиральной машины выстирал вещи, рубашки с брюками погладил, остальное развесил на балконе, затем взял иголку с ниткой, заштопал все дырки на носках, пришил все оторванные пуговицы. Закончив с этим, сел за уроки.
Мать пришла поздно, навеселе. С Дениской не разговаривала, погремев на кухне посудой, ушла спать. Дениска прошелся по квартире, выключил везде свет, запер дверь и тоже лег спать.
Спустя несколько дней он снова пришел в подземный переход, заунывные звуки скрипки разлетелись по замкнутому пространству, отражаясь от низкого потолка и отделанных искусственным камнем стен, позади, в уголке, стоял школьный портфель. Закончив музицировать, Дениска собрал свои пожитки и по широкой пологой лестнице выбежал вверх на улицу. В соседних кустах пересчитал заработанные деньги, мелочь переложил в карман, бумажные купюры спрятал под подкладку футляра. Он копил на теплую зимнюю куртку. В гастрономе неподалеку на мелочь купил две булочки с повидлом и бутылку газировки, после чего отправился на свою заброшенную стройку. Когда Дениска развел костер и приготовился есть, то услышал чьи-то голоса. Из-за земляной насыпи, образовавшейся несколько лет назад при строительстве фундамента, и успевшей густо зарасти бурьяном и лопухами, показались трое подростков, шедших гуськом друг за другом. Прятаться или бежать было поздно, когда они подошли, самый разговорчивый из них спросил:
- Здорово, пацан. Ты что здесь делаешь?
- Да так, греюсь. - в нерешительности ответил Дениска, не зная, чего ожидать.
Подошедшие ребята были явно бездомные. Грязные и обросшие, в рваной, старой, не по размеру одежде, обутые в обувь, найденную в мусорных баках, они без лишних церемоний расселись вокруг Денискиного костра. От запаха, исходящего от них, зарезало глаза. Самый разговорчивый и бойкий продолжил допрос:
- Звать-то тебя как?
- Денис.
- Ты домашний или как?
- Что значит "домашний"? - спросил Дениска.
- Ну дома живешь или как? Одеженка у тебя не очень, хотя и лучше, чем у нас. Похоже, что домашний.
- Домашний. - подтвердил Дениска.
- А дома что, не кормят, что ли? - спросил паренек, взглядом указывая на пакет с булочками.
- Нет, не кормят.
- А, ну значит, ты из наших. Что-то я тебя раньше не видел.
- У меня отец пол года назад умер. - пояснил Дениска.
- А мать бухает и мужиков водит. - угадал паренек. - Да ты не ссы, мы тут все такие. У кого совсем родителей нет, у кого есть, да только им дети нафиг не нужны. Я Титя, а они Джин и Котя. - представил он своих друзей.
Сам Титя был выше Дениски на пол головы, на вид старше года на два, с крупными чертами лица, одетый в зеленый зимний пуховик, сплошь засаленный, кое-где рваный, с торчащими из дыр клочками синтепона, бесформенные коричневые штаны, почерневшие от грязи на коленях, и когда-то белые, без шнурков, кроссовки. Лицо и руки его были черные, как будто он неделю подряд копал картошку, не умываясь.
- Ты еще в школу ходишь. - сказал Титя, смотря на портфель, затем, переведя взгляд на кофр, спросил. - А это у тебя что?
- Скрипка.
- Что, пиликаешь, что ли? Будешь тогда скрипач.
- А-а-а-а, я его видел в переходе. - сказал Котя. Это был маленький мальчик, лет 9-10-ти, совсем небольшого роста  и худощавого телосложения, одетый в болоньевую серо-голубую курточку с красной полосой поперек груди.
- И что, много зарабатываешь? - сиплым голосом спросил Джин, самый старший и самый грязный из всех, с наивно-простодушным лицом, державший себя равным с младшими товарищами. По его дикому взгляду, выпученным глазам с маленькими, в точку, зрачками, было понятно, что он не в себе. Дениска задержал на нем удивленный взгляд дольше обычного.
- Да ты не пугайся, он клея напыхался, а когда напыхается, то смирный. - успокоил Титя. - Давайте лучше есть! - с этими словами он начал выкладывать из принесенного с собой пакета продукты. Спутники его с жадностью набросились на еду. Дениска в смущенно теребил свой пакетик с булочками.
- Да ты не стесняйся. - обратился к нему Титя с набитым ртом. - С чем у тебя булки?
- С повидлом.
- Отлично, давай мне одну, а сам присоединяйся, бери вон хлеб, колбасу, майонез намазывай. Да не ссы, еще раз говорю, будешь тихий да скромный, быстро морду набьют, станешь вон, как Джин.
- А че я-то? - отозвался Джин.
- Да ни че, тебя даже Леонючка тогда на вокзале залошила. А ты, скрипач, в ментовку еще не попадал? Смотри, в калине тетки пэдээнщицы злые, опера дубинками лупят, будешь ссать кровью неделю, на их территорию не ходи, а тут, в Ленинском, вроде ниче, нормальные, но все равно бьют. Лучше не попадать.
Ранние осенние сумерки уже начали сгущаться, когда с едой было покончено. Джин ушел в недостроенное здание и завалился там отдыхать где-то в угол, а Титя, подкидывая веток в огонь, сказал:
- Эй, скрипач, попиликай-ка нам, а?
Дениска достал скрипку и начал играть один из своих уроков, но не успел дойти и до середины, как из кустов раздался хриплый, с наглецой, голос:
- А вот вы где, Титя!
Из кустов вывалился долговязый подросток лет 15-ти. Смуглое, с тонкими чертами лицо его было усыпано угрями, по виду и запаху он был такой же бродяжка, как и новые знакомые Дениски.
Титя бросил быстрый взгляд по сторонам, ища пути бегства, но с противоположной стороны, отсекая возможность убежать, к ним шел еще один паренек.
Дениска перестал играть, а Титя себе под нос обреченно сказал:
- Блин, опять эти Мышкины.
Подойдя к костру, Мышкин по-хозяйски упер руки в бока, расставив широко ноги, стал рассматривать присутствующих.
- Ты че, Титя, совсем оборзел? Вы че свалили, падлы, а? Делиться кто будет? - с этими словами Мышкин сильно пнул Титю в бок, а Котю по ноге. Сидящий на корточках Титя завалился на бок и стал часто и шумно дышать, но не стонал и не плакал. Маленький Котя захныкал. Мышкин порылся в мусоре возле костра, в пакете.
- У, падлы, и хавчик весь сожрали! Джин где?
Ему никто не ответил.
- Мишка, ну-ка пойди глянь на стройку, там наверно сидит пыхает. - приказал он брату, затем обратился к Дениске. - А ты кто такой?
Дениска молчал. Тут из здания Мишка крикнул:
- Вовка, смотри, я Джина нашел!
- Тащи его сюда! - в ответ крикнул Вовка и стал обшаривать Титю и Котю, вынимая у них из карманов деньги и мелочь.
К огню, подгоняемый пинками, плелся Джин. Его конвоировал значительно младший его по возрасту, но гораздо более наглый и дерзкий Мишка.
- Вот он, собака! - приговаривал довольный собой Мишка. Он был ниже Джина на целую голову, но смело хватал его за отвороты куртки, ворочал его из стороны в сторону, и Джин, как кукла, послушно дергался, безвольно болтая опущенными руками. Старший Мышкин громко хохотал, смотря на это, затем, наскучившись, пнул Джина по ногам и тот мешком рухнул на пыльную землю.
Дениска, не выдержав, прыгнул на Вовку, сбил его с ног. Они стали возиться, сцепившись, сверху навалился младший Мышкин, неловко зацепил Дениску кулаком за подбородок, тот, отмахиваясь, локтем попал во что-то мягкое. Младший на время отвалился от клубка, в который слились Дениска и Вовка, на него сверху сел оживший Титя и стал бить кулаками по лицу. Имевший больший опыт уличных потасовок, Вовка оказался сверху Дениски, пытался ударить его по лицу, но мазал, попадая по рукам, по плечам или земле. Стараясь улучшить свое положение, Дениска извивался как уж, поднимая облака пыли, затем, нащупав рукой камень, изловчился и ударил им обидчика по голове. Вовка вскрикнул и отвалился в сторону, обхватив голову руками. Из-под грязной ладони показалась красная струйка. Увидев это, Титя крикнул:
- Тикаем!
Долго упрашивать никого не пришлось. Похватав нехитрое свое добро, Дениска с Титей, Котей и Джином быстро бежали по уже потемневшим улицам, ныряя в подворотни и закоулки. Дениска, хорошо ориентировавшийся в своем районе, бежал первым. Страх придавал сил, ноги легко несли его, спутники заметно отставали, последним ковылял малолетний Котя, держась за ушибленную ногу. Остановились они только в каких-то гаражах.
- Ну ты, скрипач, даешь! - тяжело дыша, сказал Титя. - Знаешь, кто это был?
- Нет. Кто?
- Братья Мышкины, Вовка и Мишка. Они тут нас всех держат, заставляют шкулять, а потом отбирают все. Сегодня они зарядили нас у интуриста шкулять, а сами в кустах сидели, ждали. А мы свалили от них...Хоть пожрать нормально.
 -Что значит "шкулять"? - спросил Дениска.
- Ну попрошайничать значит, выпрашивать. Тебе вон хорошо, скрипка есть, а мы попрошайничать ходим. - пояснил Титя и стал шарить по карманам. - Блин, скоты, все деньги забрали. Котя, у тебя что-нибудь осталось?
- Нет, все выскребли. - отозвался Котя.
Дениска порылся в футляре и достал заработанные сегодня деньги.
- На вот, возьмите. - протянул он их Тите.
- Ты че, скрипач, лишние что ли? - удивился Титя, но деньги взял.
- Не лишние, но я еще заработаю.
- Ну смотри, скрипач, теперь на вокзал не суйся, Мышкины там живут в подвале под столовой. - как бы расплачиваясь за услугу, предупредил его Титя. - А мы на Сакко живем, в подвале девятины, если что, нас там найдешь. Теперь мы пойдем, а ты двигай домой, пока не выгнали.
Придя домой, Дениска обнаружил в прихожей грязные ботинки дяди Андрея, дверь в комнату была наглухо закрыта. Он достал из шкафчика над плитой нитки с иголкой и зашил порванный в драке рукав, затем постирал вымаранную одежду, развесил ее на уже теплые радиаторы отопления. Только после всего этого привычно составил табуретки в ряд у стены и, накрывшись старым материным пальто, лег спать.
* * *
В жизни Афанасия мало что изменилось с уходом жены. Дочь все так же игнорировала его и заговаривала только, когда нужны были деньги или по неотложным бытовым вопросам. Дома появлялась редко, все пропадая неизвестно где, приходила поздно, перед отцом не отчитывалась. За собой же Афанасий и во время совместного проживания с супругой привык следить сам. Как-то так было заведено у них, что стирку, уборку и готовку каждый устраивал себе сам. Появившееся вдруг свободное время он тратил на занятия физкультурой на старом школьном дворе, перечитав скромный домашний набор книг, записался в районную библиотеку.
Учитывая последние свои трудности, занялся закаливанием и уже через две недели процедур пугал соседей, обливаясь у подъезда ледяной водой, стоя на снегу. В этом ему помогали его питомцы, комнатные растения, которые теперь занимали не только балкон, но и половину комнаты. Подпитываясь от них жизненной силой, можно было форсировать процедуры без риска заболеть.
Как-то раз, роясь в завалах барахла, он нашел вязальные спицы и несколько клубков шерстяных ниток. Пряжу, изъеденную молью, пришлось выбросить, но, распустив несколько старых, не известно чьих вещей, Афанасий связал себе носки и варежки. Одну пару варежек связал и дочери, но они так и лежали нетронутыми на тумбочке в прихожей.
Близились новогодние праздники. Город постепенно украшался. Лианы разноцветных гирлянд протянулись вдоль дорог от столба к столбу, гипертрофированные елочные шары, мерцая диодным светом, украшали искусственные елки на площадях. В витринах магазинов появилась пушистая мишура, кудрявый блестящий серпантин и вата, присыпанная для большего антуража бумажными конфетти. Под задорный визг бензопил подогретые горячительным работнички, обутые в валенки, из ледяных блоков, привезенных с реки, возводили ледовые городки. В их окрестностях толпами бродила детвора, шмыгая носами, с уже заготовленными картонками и фанерками, в нетерпении ожидая окончания строительства. Очереди в магазинах, суета за прилавками, заваленные до верху продуктами вереницы тележек, полные пакеты, забитые багажники, пробки на дорогах и парковках являлись красноречивыми предзнаменованиями грядущего торжества. Но, не смотря на всю толкотню и возню, лица людей преобразились. Словно отмытые после мрачных ноября и декабря, они сияли в предвкушении близкого таинства смены циферок даты и года на экранчиках своих смартфонов. В воздухе витал запах мандарин.
В один из последних рабочих дней в старом году Афанасий стоял у электроплавильной печи и через защитные фильтры наблюдал за заготовкой ножа. Электронный датчик следил за температурой. Когда она достигла необходимого значения, он вынул ее из печи клещами и повернув вертикально режущей кромкой вниз, погрузил в заранее подготовленную емкость с отработанным машинным маслом. Еще вчера это было старое сверло из конструкционной режущей стали, процесс его раскручивания и ковки был уже позади, оставалось только обработать на наждаке, смонтировать рукоятку, которую Афанасий планировал сделать из бересты, после чего окончательно отполировать и довести режущую кромку. Настоящей работы в цехе давно уже не было, а нож ему был нужен для леса. Закалив свой организм в домашних условиях, он решил провести полевые испытания, заночевав в зимнем лесу в самодельном укрытии.
Когда Афанасий работал на наждаке, в нему подошел начальник и жестами показал, что хочет поговорить. Отключив станок, Афанасий снял прозрачную защитную маску с лица, тяжелый массивный вал станка медленно останавливался.
- Афанасий, похоже, пришла твоя очередь. - пряча взгляд, сказал Владимир Николаевич. - С тобой хочет поговорить представитель акционеров.
Положив заготовку в карман халата, он пошел за начальником в пристрой, где располагались кабинеты.
Представителем акционеров, а по простому хозяев, оказался худощавый юнец на вид лет 25-ти. Никогда не знавшая бритвы, гладкая бархатистая кожа лица в смягченном тюлью штор свете окна смотрелась бы эффектно, если бы принадлежала девушке. Ухоженными ногтями явно занимались в маникюрном кабинете. Манжеты белой, а точнее цвета слоновой кости, рубашки, были застегнуты не пуговицами, а запонками из желтого металла с маленькими, но заметными из-за холодно блеска, камнями. Из этой же коллекции была и булавка на шелковом галстуке, прижимающая уголки воротничка рубашки. Модная, с эффектом небрежности, прическа, наверняка требовала много времени и стараний перед выходом на работу. Все в нем было красивое, ухоженное, гладкое, подобранное со вкусом, подогнанное по фигуре. Он был похож на сахарный леденец на палочке.
С московским, снисходительно-высокомерным акцентом, он начал:
- Афанасий Петрович. Думаю, вы уже знаете, что на нашем предприятии происходит оптимизация производства. В связи с негативным влиянием факторов внешней и внутренней среды, советом директоров принято решение о реструктуризации и перепрофилировании компании. Это значит, что мы более не нуждаемся в ваших услугах. Учитывая безупречный послужной список, двадцатилетний стаж, положительные рекомендации руководства, мы предлагаем написать заявление по собственному желанию, в качестве компенсации вам будет выплачена заработная плата за фактически отработанное время и выходное пособие в размере одного оклада.
Зевнув, представитель извлек из кожаной папки, лежащей на краю стола, бланк, и протянул его Афанасию, затем лениво посмотрел на массивные наручные часы.
Повисла неловкая пауза. Паренек удивленно взглянул на Афанасия, который безучастно сидел перед ним на стуле.
- Пишите заявление, что вы сидите?
- Послушайте. - ответил Афанасий. - Мне кажется, что когда сокращают, то уведомляют заранее и дают отработать какое-то время.
Представитель улыбнулся.
- Нашелся, наконец, герой. Я уж надеялся, что все гладко пройдет. - он наклонился через стол к Афанасию. - Вы, провинциалы, такие тупые, что мне даже лень разговаривать с вами. Верхушек нахватаются и мнят себя непонятно кем. Получишь ты уведомление, и что дальше? Вынесут твой сраный верстак на улицу и работай как хочешь. А за эти два месяца создадут комиссию, состряпают акт и вышвырнут по статье, что больше тебя никогда в жизни никуда не возьмут, кроме как дворником. Еще и без выходного пособия оставят, и вычтут из последней зарплаты за невыполнение плана, так что даже своих жалких копеек не увидишь. Пиши давай быстрей, пока есть возможность. Мне кроме тебя еще сегодня 20 человек уволить надо и на самолет домой успеть. А если нет, после Нового Года займемся тобой, еще и голову проломим, чтоб дергаться не повадно было.
В отделе кадров пожилая работница, делая запись в трудовую книжку, причитала:
- Что делается, ой что делается, Афанасий Петрович! Посмотрите на наш кабинет. - она повела по сторонам рукой с ручкой, одновременно смотря на него поверх очков. - В этом кабинете работало раньше 10 человек, и в соседнем кабинете столько же. А сейчас что? Тот кабинет совсем пустой, на ключ закрыт, а в этом меня одну оставили, вот, трудовые заполнять. А я ведь с вами в один год на завод пришла работать. Пять тысяч человек работало! Несколько своих столовых, медпункт, зубной кабинет, детские садики, спортзалы, дом культуры. Да что там говорить! Что делается-то, что делается...
В пустынной раздевалке Афанасий собрал в сумку свои нехитрые пожитки, присел перед дорогой на низкий подоконник, осмотрел свое зеленое хозяйство. Сюда, в эту раздевалку, он пришел двадцать лет назад зеленым юнцом, только что демобилизовавшись из армии. Тогда тут работали другие люди, был другой начальник. И атмосфера была другая, рабочая. Тут устраивали митинги, готовились к демонстрациям, строили планы на пятилетки. Где эти люди сейчас? Кто-то уволился на пенсию, а кто-то уже и с пенсии уволился. Прощаться было не с кем. Трое рабочих, еще оставшихся в штате цеха, где-то пропадали. Выйдя за ворота, Афанасий посмотрел на выстроенные в ряд балканкары, заваленные снегом. Вот на таком электрокаре они с мужиками, веселой шумной компанией, с криками и песнями гнали по территории завода на выкуп невесты Афанасия, в 31-й цех, его будущей жены, теперь уже бывшей. Заводской развозки теперь тоже не было. Возить стало некого и некуда. Еще оставшиеся работники добирались до завода кто как. Этот вопрос больше никого не волновал. Заснеженные крыши желтых ЛиАЗов виднелись за забором транспортного цеха. Афанасий пошел домой пешком. Торопиться было некуда, никто нигде его не ждал.
31-го декабря Лена привела домой друга. Это был невысокого роста волосатый бездельник с гитарой и полным пакетом, судя по выпирающим округлостям и характерному побрякиванию, заполненным бутылками с пивом. Круглый как мячик, он неловко разулся в прихожей, натоптав грязную лужу, протянул руку Афанасию:
- Женя!
Затем Женя, брякая по углам гитарой и пакетом, прошел на кухню, а вошедшая за ним Лена сказала:
- Это мой друг.
Она тоже ушла на кухню, а Афанасий так и остался стоять в коридоре, не зная, как реагировать. Ближе к вечеру он зашел на кухню:
- Лена. Может накроем стол, встретим праздник вместе, мы познакомимся с Женей.
- Папа, иди уже отсюда, не мешай! - недовольно скривилась Лена и стала его выталкивать в коридор. - Давай, давай, иди в свою комнату, не мешай тут нам, без тебя как-нибудь разберемся.
В полночь Афанасий вышел на балкон, закрыл глаза и постоял так с минуту. Затем открыл их и увидел зеленоватое свечение вокруг цветов. Он стал медленно прохаживаться, приближая руки к цветам, и их свечение реагировало на него, светилось сильнее и притягивалось, как к магниту. Походив так некоторое время, Афанасий пошел спать. Больше встречать Новый Год ему было не с кем.

* * *

Дым. Густой, белый. Ветер разваливает его на куски, рвет на лоскуты, растаскивает в стороны. Мертвые тела, обрывки конечностей. Синие французские мундиры вперемежку с зелеными русскими, в беспорядке белые ленты портупей, подсумки. Мушкеты с расщепленными прикладами, погнутые ружья, солдатские полусабли - тесаки, сломанные палаши. Все присыпано комьями земли, место взрыва еще дымится. Где-то далеко, на пригорке, бронзовые пушки выплевывают столбы огня и откатываются, прислуга суетится, хватая большие колеса за спицы. Люди в исступлении крошат друг друга в рукопашной схватке. Из-за дымовой завесы выскакивает безумец с диким взглядом, хватает за горло. Земля и небо вертятся каруселью. Вот вокруг уже дремучий лес, мягкий мох, звериный оскал и прищуренный взгляд голодных желтых глаз. Звериные лапы давят на грудь, на давай вдохнуть, когти рвут сукно мундира, пуговицы пулями отлетают по сторонам. Становится трудно дышать, воздуха не хватает, все темнеет и проваливается...
Афанасий дернулся всем телом и проснулся, резко сел на пустой кровати, глубоко и шумно дыша. Снова кошмар. Отдышавшись, вытер простыней холодный пот и пошел в ванную.
Когда он пил чай на кухне, зашел заспанный, помятый Женя в белой майке и семейных трусах. Не здороваясь, он стал рыться в холодильнике, одновременно почесывая между ног.
- Евгений, ты что-то ищешь? - поинтересовался Афанасий, но Женя, вытащив две бутылки пива, молча ушел в комнату Лены.
Вечером в ванной Афанасий обнаружил чужую зубную щетку, а на бельевых веревках совсем не свои носки.
И на следующий день, и через два дня Женя жил с Леной в ее комнате, иногда бренча на гитаре, но в основном лежа на диване и смотря телевизор.
Однажды, выловив дочь в коридоре, Афанасий спросил:
- Лена, что это значит? Долго твой друг тут будет жить у нас?
- Столько, сколько понадобиться! - дерзко ответила дочь и добавила. - И не лезь в чужие дела, папочка.
Так прошли новогодние праздники. Выбитый из привычной колеи, Афанасий так и не поехал в лес, забросил закаливание, начатая перчатка вторую неделю лежала на телевизоре, растопыря в разные стороны четыре спицы. Бег по улицам казался ненужным, книги не читались, деньги кончались, дни тянулись медленно и тоскливо. Сожитель Лены оказался необычайно прожорлив, о чем можно было сразу догадаться по его комплекции. А что-то добавить от себя в холодильник он не мог. Или не хотел. Или и то, и другое.
В первый же рабочий день Афанасий пошел в локомотивное депо. В отделе кадров его принимала тощая, высокая, преклонных лет женщина, молодящаяся, с вызывающе ярко накрашенными губами и глазами, с тщательно закрашенной сединой.
- Афанасий Петрович, к сожалению, у нас сейчас нет вакансий, соответствующих вашей специальности и квалификации. - сказала она. - Сами понимаете, какая сейчас сложная обстановка на рынке труда сложилась у нас в городе. За последние два года несколько крупных работодателей произвели массовые сокращения, за счет них железная дорога закрыла свои вакансии, но мы сохраним ваши координаты, если что-то освободится, то мы с вами свяжемся. Я могу вам посоветовать поискать место где-то в частных организациях, у мелких предпринимателей, в автосервисах.
Несколько дней Афанасий ходил по ремонтным мастерским и автосервисам, но в них либо не было свободных мест, либо без опыта работы его просто не брали. Только к концу недели он наконец-то устроился расклейщиком объявлений.
Работа была не сложная, подвижная, на свежем воздухе, был в ней только один недостаток - все заработанные деньги уходили на еду, которую очень быстро выметали из холодильника Лена и ее сожитель Женя.
Как-то раз Афанасий сидел на кухне. В местной газете полезной информации практически не было. В нескольких заказных статьях под видом новостей сообщалось о зимних холодах и как бы между прочим говорилось, что по такому-то адресу открылся новый салон шуб и все желающие могут получить скидки. В колонке о здоровье рассказывали о повышении цен на лекарства и о чудодейственном аппарате, приставляя лампочку от которого к нужному месту, можно излечиться буквально от всех болезней. Отложив в сторону листочки, Афанасий пододвинул ближе чай, взял маленькую ложку, об стенку стакана старательно раздавил кусочек лимона и уже приготовился обжечь губы, как в кухню вошла дочь:
- Папаня! - небрежно обратилась она. - Мы с Женьком решили, что тебе надо переехать в мою комнату. Нам вдвоем там тесно, а ты один занимаешь целый зал.
- Но там же у меня цветы, куда мне их? - спросил отец.
- Не знаю, куда хочешь. Выброси. - пожала плечами Лена. - Это не мои проблемы. И когда у нас еда нормальная появится? Третий месяц на картошке с вермишелью сидим!
- Лена, все, что я зарабатываю, все в дом приношу. Найду другую работу, будет полегче.
- Все, что зарабатываешь? Не смеши меня! Этих копеек только и хватает, что на пачку макарон. Пока ты ищешь нормальную работу, зима кончится, а мне сапоги нужны новые, в обносках хожу, как оборванка.
Афанасий наконец отхлебнул уже остывший чай, с сожалением отметив про себя, что во всем в дочери, в ее жестах, с манере говорить он видел ее мать. Поставив кружку на стол, он ответил:
- Тебе уже есть 18 лет, учиться ты не хочешь, может подыщешь себе какое-нибудь занятие, глядишь и деньги бы на сапоги заработала. Да и Женя твой, раз уж живет с нами, мог бы разделить часть трат, на коммунальные расходы или на еду.
- Да ты что, папашка, совсем заблудился!? - лицо Лены исказилось в гневе, она перешла на крик. - Ты кто такой, чтоб тут указания раздавать? На себя посмотри, неудачник! Не смей в мою жизнь лезть, без тебя сама разберусь, что мне делать! А пока ты отец, ты должен, ты обязан меня содержать. Слышишь, ты должен, ты обязан! - жесты дочери во время речи стали размашистыми, и Афанасию почему-то показалось, что она сейчас его ударит. Но она только круто развернулась и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. От туда послышались приглушенные, неясные голоса.
К вечеру переезд из комнаты в комнату был завершен. На широком подоконнике Афанасий соорудил полочки и в два яруса расположил солнцелюбивые растения, остальные цветы, предпочитающие полумрак, расположились везде по комнате, где только это было возможно.
Контора управляющей компании находилась неподалеку от дома, в полуподвальном крохотном помещении с маленькими окошками под потолком. В общем помещении стоял пустой зашарпанный стол с таким же стулом, перед ним на стене висел информационный стенд с образцами каких-то заявлений. Двери в кабинеты были закрыты и без табличек. Помявшись в нерешительности, Афанасий постучал в одну из них, затем, нажав на ручку, открыл ее, в образовавшуюся щель просунул голову. В кабинете, склонившись над бумагами, сидела одна пожилая женщина. Она показалась Афанасию знакомой.
- Здравствуйте. - сказал он.
Женщина оторвалась от чтения, несколько мгновений смотрела на него, будто что-то соображая, затем искренняя улыбка осветила ее лицо.
- Афанасий Петрович, здравствуйте! - она как молодая подскочила с места, подбежала к двери, схватив за руку Афанасия, затащила в кабинет и усадила на стул рядом с собой. -  Извините меня, ради Бога, меня тогда увезли на "скорой" в больницу, я Вас так и не видела с тех пор, даже поблагодарить не смогла.
Афанасий припомнил, что зовут ее Татьяна Васильевна, этой женщине он когда-то на заводе помогал. Вспомнилось кирпичное строение, выпавшая стена и байковое одеяло на панцирной кровати. Она, меж тем, продолжала:
- Представляете, я глаза уже в машине "скорой" открываю, хочу встать, а медики меня держат, не пускают. Я им говорю, мол, в чем дело, где я, что я тут делаю, а они мне отвечают, что сердечный приступ у меня был, волноваться и двигаться нельзя. А я как заново родившаяся, сил столько, энергии, хоть прям там в пляс пускайся. Привезли в больницу, положили в палату. Докторов сбежалось, не протолкнуться. Все удивлялись, был инфаркт, и нет его. Никаких последствий и осложнений. Подержали еще день и домой отпустили, больничный правда все равно выписали, я к дочери в деревню и подалась. Представляете, дочка у меня за деревенского замуж выскочила и к нему уехала. Все в город едут, легкой да красивой жизни ищут, а она наоборот. И не жалеет ведь. Хозяйство ведет, встает раным-рано, корову доит и в стадо пускает. Доить ведь научилась. И целый день по хозяйству. Мужик у нее выпивает правда, но работящий, какой бы ни был хмельной, а у скотины приберет, и воды натаскает. Летом, вон, новый сруб сладил, теплый, родильня для поросят будет. Я у них отдохнула хорошо, и как будто помолодела лет на десять, болячки все пропали. А с завода все равно уволили, вот теперь тут работаю. Может быть чайку, Афанасий Петрович? - она, не дожидаясь ответа, засуетилась, включила чайник, из шкафчика собрала на стол печенье разных сортов, разноцветный мармелад на белой пенопластовой подложке, поближе к гостю приставила вазочку с конфетами, сахарницу с ложечкой. Афанасий наблюдал за всем этим и пытался вспомнить, когда последний раз кто-то для него так беспокоился.
- Вы то как, Афанасий Петрович, еще работаете на заводе?
- Нет. Выгнали, как и остальных. - ответил он, размешивая сахар и бренча при этом ложкой.
- Да, вот такие времена сейчас настали. Устроились куда-нибудь?
- Да вот, я, собственно, по этому поводу зашел. Хотел спросить, может требуется тут у вас кто, слесарь, плотник, столяр, сантехник?
- Ой, конечно-конечно, я сейчас мигом все узнаю. Вы сидите, пейте чай, пейте, вот печенье это попробуйте, с начинкой, очень вкусное, а я сейчас сбегаю, все узнаю, все. - она, торопясь, вышла из кабинета.
Афанасий уже почти допил чай, когда его старая знакомая вернулась с бумагами в руках.
- Извините, Афанасий Петрович, - начала она. - но у нас сейчас нет таких свободных должностей. Могут только дворником пока предложить, а там, если что-то будет, перескочить не долго. Вы уж простите, что так все, я сама тут человек новый, сами понимаете, но раз уж я тут, поближе к начальству, то как только что-то будет, я сразу подсуечусь и вам дам знать.
- Ничего-ничего, - успокоил ее Афанасий. - я и так согласен, дочку хватит прокормить, а самому мне много не надо.
- А жена-то у вас где работает сейчас?
- Нет у меня жены, ушла она.
- Ох! - испуганно вздохнула она. - Как же так, такого хорошего человека, и бросить. Совести то у нее наверно нет совсем. Моя вон тоже по осени уходить собралась, пьет, говорит, да гуляет, а я ей говорю, мол, дура ты, все мужики пьют, где ж ты непьющего-то найдешь теперь, а что гуляет, так это что, домой ведь приходит, там не остается. А ты, говорю, сама на себя подумай, что он от тебя бегает к другим, может что по-женски надо поменять, тогда он на других и смотреть не захочет. А она только руками на это плещет и нос воротит. Ну ничего, живут вроде пока, дай то Бог, чтоб и дальше жили. А Вы вот, Афанасий Петрович, возьмите бумажки, заполните что надо, документы соберите нужные и приходите сразу же, мастер вам покажет участок и начнете работать.
Толстая розовощекая тетка-терапевт разглядывала результаты анализов. Белый халат на ней, распираемый изнутри могучим телом, плотно облегал фигуру, пуговицы грозились или выскочить из своих петелек, или вовсе оборваться от натяжения.
- А карточка ваша где? - обратилась она к Афанасию, сидящему около ее стола на стуле.
- Вот карточка, у вас.
- Это новая карточка, ее только что завели в регистратуре, для прохождения комиссии, а старая где?
- Нет больше другой, это все, что есть.
- Не может быть, чтобы у человека в сорок с лишним лет не было карточки. Что вы, никогда на больничный не ходили?
- Нет.
- И не болели никогда?
- Нет.
Она, опустила на кончик носа очки в тонкой оправе, предназначенные для чтения, внимательно посмотрела на него, мелко моргая маленькими поросячьими глазками.
- И на работу никогда не устраивались?
- Я сразу после армии на завод пришел, с тех пор там и работал. Теперь вот пришлось...
- Паспорт ваш дайте.
Афанасий подал документ, она его изучила, затем попросила трудовую книжку.
- Раздевайтесь! - привычно-приказным тоном сказала она, вставляя в уши фонендоскоп. Глазки ее масляно заблестели, когда она увидела красивый мускулистый торс пациента. Обычно торчащие остистые отростки позвонков у Афанасия, наоборот, были спрятаны в ложбинке между мышечных бугров, идущих мощными канатами вдоль всего позвоночного столба. Спереди же, для прослушивания, диафрагму фонендоскопа приходилось помещать под округлые грудные мышцы, нависающие над рельефным брюшным прессом.
Закончив с этим, врач усадила его обратно на стул, одела на плечо манжету тонометра и резиновой грушей начала накачивать воздух, а затем понемногу стравливать, прислушиваясь. После этого взяла из карточки результаты ЭКГ, прочитала приложенное к ней заключение, но, не удовлетворившись этим, развернула тонкую длинную полоску бумаги в мелкую клеточку и сама прочитала график.
- Частота сердечных сокращений у вас всего 50 ударов в минуту. А я уже испугалась, думала, что у вас все хорошо. Не может быть, чтобы у человека в этом возрасте не к чему придраться было.
- Не знаю, у меня всегда так было, еще когда в юности наблюдался в спортивном диспансере. - ответил Афанасий.
- Спортом занимаетесь?
- Ну поддерживаю форму.
- Тогда это спортивная брадикардия. - ответила терапевт, в кривой улыбке изогнув неизвестно зачем накрашенные губы.
Дописав справку, она подала ее Афанасию со словами:
- Поздравляю вас, с таким здоровьем вам можно в космонавты идти. Люди в 25 лет гораздо хуже вас выглядят. Вот ваша справка для устройства на работу.
Поблагодарив, Афанасий вышел из кабинета.
Сбор документов не занял много времени, через два дня Афанасий снова был в конторе, а через час вместе с мастером принимал свой участок. Мастером был молодой парень, обутый в щеголеватые, до блеска начищенные ботиночки на тонкой подошве, в синих зауженных джинсах, от чего ноги его казались тонкими, как спички. Держа меж пальцев дымящуюся, наполовину докуренную сигарету, он этой же рукой указывал направления:
- Вот смотри, твой участок от того забора и вот до этого, затем от дома и до забора детского сада, из за домом так же и до проезжей части. Вот тебе ключ, в шестом подъезде под лестницей дверь в подвал, там весь твой инвентарь. Давай работай, если все нормально, будешь получать, как договаривались, каждая жалоба от жильцов минус 10 процентов. За мусорными баками смотри, мусоровозка когда забирает, половина мимо вываливается, все что упало - твое, тебе убирать. Все ясно?
- Константин, я хотел спросить, можно два участка взять? - обратился к нему Афанасий.
Константин расхохотался.
- Ты что, папаша, все деньги решил заработать? Помрешь же тут, снега посмотри сколько, и еще навалит. Ладно, соседний, 23-й дом тоже возьмешь, двор по край дома и с другой стороны до проезжей части. Мусорка тут одна на оба двора, так что справишься. Полтора оклада тебе за все про все, больше не дам, другие тоже работать хотят.
С этими словами молодой мастер тут же, на территории Афанасия, без зазрения совести бросил под ноги окурок и не спеша пошел в контору, а через несколько шагов еще и смачно харкнул на тротуар.
В подвале было тепло и сухо, высокие потолки позволяли ходить в полный рост, только в проходах между помещениями приходилось наклоняться, кланяясь низким балкам перекрытий. В углу у самого входа в кучу были свалены лопаты разного назначения, ломы, пешни, метлы и другой шанцевый инструмент.
Прежде чем выходить на работу, требовалось многое отремонтировать. Порывшись среди хлама, он нашел необходимые инструменты и принялся за дело. Через час, одетый в ядовито-желтую жилетку, выданную в конторе, он уже чистил снег. Но прибраться до конца он не успел, нужно было торопиться на вторую работу - расклеивать объявления.
Утро было тихим, морозным. Двор нехотя, с ленцой, просыпался. Все больше зажигалось окон, все больше чайников вскипало на кухнях, автомобили, моргая аварийными огнями, в ожидании хозяев, грели двигатели в автоматическом режиме. Афанасий, с лопатой на перевес, дочистил остатки рыхлого снега, затем, сменив деревянную снеговую лопату на пешню, принялся отдалбливать прикатанный, утрамбованный снег вперемешку со льдом. Снег снимался пластами, похожими на ломанные плитки белого шоколада. Под ним обнажался черный асфальт.
Из подъезда вышла недовольного вида дамочка в пальто, из под которого снизу выглядывал подол синего домашнего халата, с карманной собачкой под мышкой. Опустившись с рук хозяйки на землю, собачка эта, прыгая на тоненьких лапках, дрожа всем телом, примостилась на середине дороги, перед ногами Афанасия, и, угрожающе рыча, вывалила небольшую кучку, после чего радостно побежала обнюхивать желтые пятна на придорожных сугробах. Хозяйка ее невозмутимо проследовала за ней, с деловым видом трогая пальцами экран телефона. Афанасий молча посмотрел вслед этой парочке, затем, сменив пешню на лопату, сгреб собачий подарок и вместе со снегом отнес в мусорный бак.
В обед к нему подошел невысокий, полный, с добрым круглым лицом, мужичек, одетый в серую поношенную телогрейку и обутый в тяжелые кирзовые сапоги, из черных превратившиеся в грязно-рыжие. При виде этих сапог Афанасию вспомнилось, как в армии они ухаживали за такими сапогами. Чистили их кремом и ваксой, но в почете был офицерский гуталин в жестяных банках. Начистив им сапоги, надо было дать подсохнуть, а в холодное время года подмерзнуть, после чего обувь натиралась до блеска. Для этого лучше всего подходила зимняя шерстяная портянка. Еще он слышал, что такие сапоги гладили утюгом, придавая им красивый вид, но у них в части это не практиковалось, ротный строго следил за этим.
Хозяин сапог протянул широкую шершавую руку:
- Здорово, я Семен, сантехником здесь. А ты, значит, теперь за Митрича?
Афанасий ответил рукопожатием, представился и сказал:
- Честно говоря, Митрича я не знаю, но работаю теперь тут.
- Митрич тут работал до тебя. хороший мужик был, да сгорел только. Пил без меры, и как-то раз нашли его дома, почернел весь от водочки. А ты сам откуда?
- На заводе работал, на машиностроительном, слесарем-сборщиком.
- А, слышал про ваш завод, пол города теперь без работы. Такой завод был, и все развалили. Эх. - Семен при этих словах сдвинул на лоб шапку-ушанку и почесал затылок. - Ну видишь, худа без добра не бывает, один человек пил да сгорел изнутри, а другому, вот, работенка нашлась.
Афанасий молча улыбнулся таким рассуждениям. Семен продолжал:
- Ты в шестом подъезде? Митрич там инструментарий хранил. Хороший там подвал, сухой. В этих домах вообще подвалы хорошие. - Семен махнул руками по сторонам, показывая на старые пятиэтажки. - А я в 23-м доме, с торца дверка. Я пойду на вызов, а ты через час заходи, чайку попьем, у меня там все есть.
В подвале у Семена была оборудована небольшая комнатка, которую он называл по морскому - кубриком. На самодельном столе закипал чайник, гости сидели или на сколоченных из досок нарах, или на разномастных табуретах, собранных, по всей видимости, на свалках. Кроме Афанасия на чай пришел электрик, пожилой морщинистый мужик Василий. Семен по хозяйски расставил на столе разнокалиберные кружки, вымытые, но все равно коричневые внутри от заварки, рядом поставил стопки, а из-под подушки извлек начатую бутылку водки.
- Сегодня у Митрича сорок дней, помянем. - пояснил он, наполняя стопки.
Выпили молча, думая каждый о своем, закусили луком и соленым салом с черным хлебом.
К вечеру дороги и тротуары чернели очищенным асфальтом, колотые снежные плитки покоились на обочинах и газонах. Афанасий сидел дома на кухне, пил горячий чай с лимоном и перелистывал очередную страницу отечественного классика. Лицо его приятно горело с мороза, здоровый румянец щипал щеки, давно забытое чувство хорошо выполненной работы мягким одеялом окутало душу.
На кухню зашла дочь. В ее крашенных угольно-черных волосах одна прядь длинной ярко-фиолетовой лентой спадала со лба на плечо, тени на глазах и губы были густо-коричневые. Она достала из холодильника бутылку пива и сказала:
- Папан, мы тут с Женей подумали, нам нужна твоя комната, Женя хочет сделать студию и писать музыку. В зале неудобно, поэтому в той комнате решили все организовать.
- Музыку писать? Что-то я никакой аппаратуры у него не видел, кроме старой фанерной гитары. - ответил отец.
- Слушай, это не твое дело. Он, в отличие от тебя, не зарывает талант в землю. Твое дело - освободить пространство.
- А я куда? Мне то где жить? - спросил Афанасий.
- Тебе? - удивилась самому вопросу Лена. - Не знаю, где хочешь.
- Тебе не кажется, что это за всякие рамки выходит?
- Нет, не кажется. Мы молодые, нам жить надо, развиваться, а ты все равно уже свою жизнь прожил, тебе какая разница? Не мешайся.
- Как же ты, Лена, отца выгоняешь?
- Послушай, папашка! Это квартира мамы, я с ней разговаривала сегодня, она не против. Так что давай, решай этот вопрос поскорей, неделю тебе на раздумья, а потом Женя своих ребят подключит, они с тобой по другому поговорят.
С этими словами Лена, бренча бутылкой и бокалом, ушла в комнату, а Афанасию вспомнилось далекое, давно ушедшее и всеми, кроме него, забытое время, когда он вел маленькую дочку в садик, а она, выйдя из подъезда первой, вдруг останавливалась, растопыривала ручонки в стороны, не давая пройти отцу. Это значило, что ее надо было подхватить под руки и посадить на шею. Она ехала в садик на папиных плечах, цепко держась розовыми пальчиками за волосы отца, а затем, переодевшись, просила его посидеть перед уходом с ней в раздевалке, у шкафчика с изображением вишенки. Еще ему вспомнилось, как он, весело смеясь, водил по стене солнечным зайчиком, а маленькая Лена прыгала и добросовестно пыталась поймать его, а затем, сама взяв в руку зеркальце, заставляла папу ловить солнечный блик, и он махал руками, хватал воздух, а она заливалась звонким, непорочным детским смехом.
Воспоминания прервал звонок в дверь и Афанасий пошел открывать. На пороге стоял такой же, как и Афанасий, бывший работник завода Толик Силин.
- Здоров, Афанасий. - радостно поздоровался он. - Слушай, не в службу, а в дружбу, помощь твоя нужна. Младшенькая у меня заболела.
- Что-то серьезное?
- Не знает никто, как я на вахту уехал, так все и началось, месяц в больнице пролежали, анализы все какие можно сдали, врачи консилиум свой собирали, руками только разводят. Температура низкая, ниже тридцати шести и шести, слабая вся, вялая, лежит и только постанывает так тихо-тихо. Сердце у меня кровью обливается, не могу смотреть, как она, бедняжка, пластом лежит. Не ест толком, не пьет. Недавно еще бегала по комнате, волосиками своими светленькими кудрявыми трясла, смеялась, как колокольчик, а сейчас только стонет и бредит в холодном поту. Я как приехал, забрал их с матерью из больницы и к тебе.
- Цветы дома есть? - спросил Афанасий.
- Цветы? Цветов нету. У моей аллергия на них.
Старая "шестерка" побрякивала внутренностями на каждой кочке, на заднем сидении в пакете ехал горшочек с цветущей геранью.
- Ну, где ты сейчас, расскажи. - спросил Толик, выруливая со двора и лихо орудуя рычагом коробки передач.
- Да так, нигде пока, перебиваюсь помаленьку.
- Давно тебя турнули?
- Перед самым Новым Годом, представляешь? Такой вот невеселый праздник выдался.
- А я к газовикам подался, шурин устроил. Вахтами езжу на Север, два месяца там, два тут отдыхаю.
- И как платят? - поинтересовался Афанасий.
- Хорошо платят, скрывать не буду. - похвастался Толик. - Но работать там, врагу не пожелаешь. В минус 50 выгоняют работать, а все работы на улице. Это тебе не у нас, в домино резаться в раздевалке. Одежду хоть дают теплую. Но ничего, работать можно, главное чтоб платили.
- Меня к себе устроишь?
- Сварщики нужны, трубу тянут, а слесарей там своих хватает. Отучись на сварщика. Да и все равно без опыта не возьмут, а шестой разряд, его еще заработать надо.
Дом Толика стоял на противоположном краю города. Бревенчатый домик с почерневшими от времени бревнами, с облупившейся жестяной крышей соседствовал с такими же старожилами, приветливо смотрящими на улицу окнами с резными ставнями, пускающими к себе гостей через деревянные калитки с железными кольцами вместо ручек. Здесь можно было встретить корову или козу на улице, услышать, как кукарекает петух, тут на завалинках солнечными днями сидели коты, а по весне мальчишки пускали самодельные кораблики в придорожных канавах.
Дочь Толика, девочка лет восьми, лежала в постели под двумя одеялами, со всех сторон обложенная пышными пуховыми подушками, рядом на столике в беспорядке стояли различные лекарства в таблетках, тюбиках, баночках. В доме было жарко натоплено, физически ощущалось исходящее от печки лучистое тепло. Жена Толика, крупная дородная женщина с круглым добрым лицом, хлопотала тут же. Старшие дети притихли в соседней комнате.
Присев к кровати и поставив рядом цветок, Афанасий попросил:
- Принесите мне, пожалуйста, стакан воды.
Мать девочки суетливо побежала исполнять просьбу.
Афанасий взял девочку за руку и закрыл глаза.
Ночное небо не было непроглядно черным. Подсвеченное неглубоко упавшим за горизонт солнцем, оно рассеивало сумерки, делало видимым очертания предметов, давало возможность ориентироваться в пространстве. Позади возвышалась неприступная гора. Среди редких сосен и лиственниц, растущих на ее склоне, чахлых из-за неблагодарной каменистой почвы, повсеместно проступали обнаженные каменные породы, лишь местами прикрытые мхами и стлаником. Узкая полоска берега у подножия была вымощена гладкими серыми камнями, вылизанными неутомимым бурным потоком. Впереди непреодолимой преградой шумно мчала свои ледяные прозрачные воды горная река. На противоположном пологом берегу, у едва различимой темной полоски леса, виднелся желтый, манящий своей теплотой, огонек.
Игрушечная детская колясочка лежала брошенной на боку у самого берега. Небольшие ручейки, змейками между камней отходящие от основного русла, задорно журча и переливаясь, омывали лицо куклы, наполовину выпавшей из коляски, с невидящим пластмассовым взглядом, завернутой в белую, с мелкими красными цветочками, простынку.
Афанасий открыл глаза, свободной рукой приобнял герань. Теперь у него был небольшой, блестящий металлом, термос, висящий через плечо на тонком ремешке. Афанасий подбежал к коляске, поднял ее и поставил на колесики, посмотрел на бурлящий стремительный поток, переливающийся в неясном ночном свете, на далекий огонек, несколько раз глубоко вздохнул, как бы набираясь смелости, затем взял коляску под мышку и ступил в холодные воды.
Бывшая еще пять, десять километров назад снегом, растаяв и скатившись сотнями ручейков со склонов, соединившись в каменном русле и набрав силу, водя ледяными иглами впилась в кожу. Ступая по скользким округлым камням, он начал двигаться вперед. Вода, бывшая в начале по щиколотки, постепенно поднялась до колен, затем до пояса. Чем выше поднимался уровень воды, тем отчетливее ощущалась мощь напора, бескомпромиссная, неодушевленная сила, страшная в своей безразличности. Холод начал проникать вглубь организма, казалось, что даже выдыхаемый воздух уже не согревал, а, напротив, остужал горло, язык, губы. Камни на дне стали крупными, шагать по ним было трудно, ступни соскальзывали, неудобно застревали, грозя вывихом. Стремительно набегающий поток сбивал с траектории, огибая тело, завихрялся воронками, термос на ненадежном ремешке, как рыболовная блесна, рыскал из стороны в сторону. Начали встречаться ямы, попадая в которые, вода поднималась до груди. Коляска своими колесами парусила в воде, вырывалась из рук. Непреодолимая сила мчащейся воды срывала с камней, сносила вниз. Афанасий свободной рукой подгребал, пытаясь сохранить равновесие, ногами цеплялся за подводные камни, но сцепления не хватало, чтобы закрепиться, облегченное в воде тело помимо воли срывалось и неслось дальше. Желанный огонек таял вдали. Холод обручем стянул грудь, не давая полноценно вдохнуть. Афанасий, как рыба, хватал ртом воздух, но этого не хватало. Некоторое время он плыл, подгребая рукой, иногда, на миг задержавшись на каком-нибудь камне, за мгновение до того, как сорваться, отталкивался что есть силы в сторону берега и снова лихорадочно искал опору. Несмотря на активную работу конечностями, переохлаждение быстро охватывало его, появился мелкий тремор, движения становились все более угловатыми, менее контролируемыми.
Мало-помалу берег приближался, под ногами почувствовалось дно. Афанасий сделал несколько крупных шагов, с усилием преодолевая сопротивление потока, вода отступила сначала до пояса, затем до колен, идти стало проще, но не легче. Мышцы бедер задубели, легкие тяжело перекачивали воздух, восполняя недостаток кислорода, действие адреналина, выплеснутого в кровь в начале перехода, заканчивалось. Усталость навалилась как-то сразу. Под ее тяжестью колени подогнулись, он упал на речную гальку, выронив из рук свою драгоценную ношу. Мелкий тремор сменился крупной неконтролируемой дрожью. С трудом владея руками, Афанасий открутил крышку термоса, она упала на камни. Непослушными пальцами он поправил ее, чтобы можно было налить в нее чай, прижимая термос к груди и наклоняясь всем телом, наполнил ее. Клацая зубами, обливаясь и обжигаясь, начал пить. Горячий терпкий чай разлился по организму, принося с собой столь желанное тепло.
Афанасий попытался подняться на ноги, но тут же упал. Ноги не слушались. Он перевернулся на спину, затем сел и что есть силы стал хлестать ладонями по бедрам. Так он бил до тех пор, пока руки не устали это делать. С усталостью пришло тепло. Он снова встал, подобрал коляску с куклой и пошел вверх по течению. Мокрая одежда холодила тело, в обуви неприятно хлюпало. Сжав зубы и собрав остатки воли, он заставил себя перейти на бег, чтобы выработать собственное тепло. Вдали показался огонек. Афанасий свернул в сторону, по невысокой насыпи выбрался из русла и побежал напрямую через поле. Ветки мелкого кустарника цеплялись за одежду, хлестали по лицу и глазам, ноги путались в высокой траве, запинались об невидимые в темноте кочки и камни, проваливались в ямы. Скрадываемое сумраком расстояние не спешило сокращаться. Падая и раздирая в кровь руки и лицо, цепляясь одеждой, он продирался вперед.
Вскоре стали различимы очертания маленькой избушки, одиноко стоящей на опушке леса, с одним, совсем игрушечным, окошком. До предела вымотанный, с исцарапанным лицом, кровоточащими ранами на руках, в висящей клочьями мокрой одежде, он остановился у крылечка, опершись об угол домика, перевел дыхание, затем открыл низкую скрипучую дверцу. Единственная комнатушка, похожая больше на предбанник, была пустая. Только на маленьком подоконнике горела одинокая свеча, служа маячком во мраке ночи.
Заходить в домик он не стал. Лишь закатил внутрь детскую игрушку и, притворив дверь, устало опустился на крыльцо.
Открыв глаза, он быстро выпил заготовленный стакан воды и, подойдя к печке, прижался всем телом к теплым побеленным кирпичам. Так простоял какое-то время, впитывая спасительное тепло, Толик и его жена молча сидели, жадно ловя каждое его движение и в напряженном нетерпении ждали результата. Немного оправившись, Афанасий сказал:
- Все в порядке, теперь поправится. Скучает она по тебе, почувствовала себя брошенной, вот и не здоровилось. Заработок конечно дело хорошее, но ребенок вот так реагирует на разлуку.

Афанасий сидел в машине и ждал, а Толик о чем-то разговаривал с супругой под навесом сарая. Обратно ехали молча. В лобовое стекло густой пеленой летели крупные мягкие снежинки, танцевали хоровод в свете фар, кружились вокруг фонарей и, уже упавшие, вновь взлетали, закручиваясь в воздушной воронке вслед за проезжающим автомобилем. У подъезда Толик тоже вышел из машины, достал сверток из багажника и подал его Афанасию:
- Вот, жена просила передать, тут говядинка, мякоти килограмма три и кость еще на бульон.
Отдав сверток, Толик засуетился и неловко сунул в руку Афанасию сложенную вчетверо купюру:
- Вот еще, от меня, спасибо за все. Возьми деньги, время, видишь, такое стало.
Толик уехал, а Афанасий еще долго стоял и смотрел на падающий в тишине молчаливый снег, застилающий собой все его сегодняшние труды.

Глава 3

После второго урока началась длинная перемена, во время которой шестые классы шумной веселой толпой, сломя голову, сбивая все на своем пути, галопом скакали в столовую. На заранее накрытых дежурным классом столах, выстроенных в ряды, стояли тарелки с гречневой кашей по количеству детей. В каждой из них лежала панированная в сухарях мясная котлета, облитая замешанным на муке подливом, рядом стоял стакан с компотом, сверху накрытый песочным рогаликом. Хлеб и ложки находились на общем разносе в начале стола.
Вбегая в обеденный зал, ученики равномерно распределялись по столам у своих тарелок. Отдельно, в уголке, находился небольшой столик. На нем сиротливо стояло восемь стаканов компота, по числу "бесплатников" в шестой параллели, рядом на салфетке лежало столько же кусочков хлеба. Ученики, имеющие право на бесплатное питание по различным причинам, минуту назад вместе со сверстниками бежавшие по школьным коридорам, шутя и веселясь, притихли, увидев свой отдельный отшельнический столик, шагом подошли к нему, косясь на тарелки соседних столов.
Дети, обедавшие за общим столом, тыкали пальцами в сторону "бесплатников", смеялись и выкрикивали в их адрес глупые шуточки. Альберт Попов, не усвоивший прошлого урока, откусил от котлеты хороший кусок, вторую половину запустил в их сторону, но промахнулся. Дениска посмотрел, как попавшая в стену котлета на мгновение пристала к побелке, затем бесформенной массой свалилась на пол. Его соседи по столу не оборачивались, опустив взгляды, быстро жевали хлеб.
Выйдя из столовой, Дениска встал за угол и стал ждать. Одноклассники, пообедав, по одному и группами выходили в коридор, торопясь на следующий урок. Дождавшись Альберта, Дениска схватил его и тихо, но грозно, смотря в глаза, сказал:
- Ну-ка, пойдем, поговорим!
Лицо Альберта побелело, он послушно пошел за Дениской. Зайдя в туалет, Дениска разговаривать не стал, потому что и так все было понятно. Он сильно ударил его в живот кулаком, Альберт согнулся и, опершись спиной о стену, заплакал, а Дениска, разозлившись еще больше, взял его за волосы и несколько раз ударил затылком об белый кафель.
На двух следующих уроках Альберта не было. Последним в этот день был урок географии. Учительница, пожилая высокая женщина с седыми волосами, завязанными в шишку на затылке, проверяла домашнее задание, ведя пальцем по списку учеников в классном журнале и выбирая следующую жертву. Ребята гнули спины, прижимая головы к партам, прячась за плечами товарищей.
- Давыдов Денис, к доске! - наконец торжественно объявила она. По классу пронесся выдох облегчения.
Дениска вышел к доске.
- Ну-с, молодой человек, расскажите нам, что вы знаете о Солнечной системе?
Дениска начал рассказывать бодро и почти без запинок:
- В состав Солнечной системы кроме Солнца входят космические планеты со своими спутниками, различные астероиды и кометы. Солнце - это звезда, находящаяся от нас значительно ближе, чем другие звезды, которые видны на небе. Звезды - это раскаленные газовые шары большой величины. Из-за того, что они очень далеко, они видны как светящиеся точки. Вокруг Солнца вместе со своими спутниками обращаются девять планет: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и Плутон. Кроме этого есть еще астероиды и кометы...
- Достаточно. - прервала его учительница. - Молодец, Денис, садись, пять. А про кометы и астероиды нам расскажет... нам расскажет... Иван Паздников.
Только Дениска сел на свое место, в дверь постучали, и в кабинет вошла классный руководитель Елена Борисовна. На ее лице были смешаны страх и волнение, молящий взгляд, отыскав Дениску, как бы говорил: "Ну что же ты наделал?". Дети начали недужно вставать, приветствуя, но она махнула рукой, разрешая не вставать. За ней, боком, наполовину вошла молодая, некрасивая, долговязая девушка в милицейской форме с черной кожаной папкой под мышкой, и с безразличием осмотрела аудиторию.
- Денис. - позвала Елена Борисовна. – Выйди, пожалуйста.
Дениска, догадываясь о причинах этого визита, начал медленно подниматься из-за парты.
- И портфель, пожалуйста, возьми с собой. - добавила она.
Выходящего Дениску провожал шорох оживления и гул перешептывания. В коридоре Елена Борисовна сказала:
- Денис, это Анна Николаевна, инспектор по делам несовершеннолетних. Сейчас ты поедешь с ней и расскажешь всю правду, хорошо?
Мальчик, опустив голову, чуть заметно кивнул и послушно поплелся за Анной Николаевной, смотря на ее длинные, худые и кривые ноги.
В милицейском УАЗике пахло бензином и выхлопными газами. Всю дорогу в отдел сопровождающая его девушка сосредоточенно копалась в телефоне, не проронив ни слова. Когда его вели по коридору, в здании милиции, то у одного из кабинетов, на кушетке, Дениска увидел Альберта вместе с его мамой. Мама Альберта вскочила и кинулась к Дениске со словами:
- Что же это ты делаешь, рвань!?
Но Анна Николаевна, не смотря на свою юность и хрупкость, неожиданно резко осадила ее:
- Успокойтесь, мамаша, и сядьте на место!
Женщина, открыв рот от удивления, присела обратно, затихнув. Дениску отвели в противоположный конец длинного коридора и оставили там, приказав ждать.
Тут же, на полу, прикованный к нижней трубе батареи, отвернувшись к стене, спал человек, одетый в рваную, старую и грязную одежду. Зловонный запах от него распространялся по всему коридору. Дениска присел на корточки, оперся спиной о стену и стал ждать. Он видел, как Альберт с мамой вошли в кабинет, примерно через час вышли оттуда и ушли из отдела. Анна Николаевна несколько раз проходила по коридору, пару раз совсем рядом, но никакого внимания на Дениску не обратила. По коридору, вдоль стен, как тени, бродили какие-то непонятные, мрачные личности. Приглушенный дверями одного из кабинетов, как будто издалека, доносился истеричный женский плачь, временами переходящий в крик. Запертый в железной клетке пьяный мужик громко бил ногами в решетку, металлический лязг от этого разлетался по всему отделу, но на него почему-то никто не реагировал. Вечером три милиционера с короткими автоматами завели с улицы несколько человек, хорошо одетых, в костюмах и начищенных туфлях, но почему-то не бритых, поставили их лицом к стенке, широко расставив ноги и уперев в стену руки. Так они, молча, простояли около часа, после чего их куда-то увели. Двери многочисленных кабинетов этого длинного узкого коридора поминутно открывались и закрывались, хлопали, люди в обычной одежде, но с пистолетами на поясе или под мышкой, ходили туда-сюда с бумажками, изредка мелькали сотрудники в форме.
Человек, спавший прикованным к батарее около Дениски, проснулся и зашевелился. Как только он повернулся, Дениска радостно вскрикнул:
- Титя!
- О! Скрипач! Ты что здесь делаешь? - поздоровался Титя. Одежда на нем была не по размеру большая, взрослая.
- Да так, в школе подрался.
- Ты че то совсем не скрипач походу. Все в драку лезешь.
- Да я раньше совсем не дрался, просто сейчас как-то так получается.
- Здорово ты тогда Мышкина уделал. Кстати, его в больницу возили, нас потом менты таскали, спрашивали, что да как.
- А вы что? - напрягся вдруг Дениска.
Титя, увидев его волнение, засмеялся.
- Не ссы, скрипач! Мы бы даже если захотели, не сдали бы тебя. Сказали только, что со скрипкой был, а кто ты такой, откуда, не знаем. Но ты смотри там, сам не проболтайся.
Дениска посмотрел на дверь кабинета, куда заходил Альберт с мамой.
- Они меня из школы забрали, там им наверно сказали, что я в музыкальной школе учусь.
- Эх, скрипач, думай! Ты Мышкину по голове на ленинской территории стукнул, а тут Калининский район. Менты другие. Сам только не расколись, тогда все прокатит.
- А Мышкин-то как, жив? - поинтересовался Дениска.
- Мышкин? Да живой он, что ему будет? На следующий день уже на рынке его видел, башка забинтована, бинт в зеленке, ходит шкуляет сам. Но ему нормально тогда подавали, жалели раненого. - Титя ехидно ухмыльнулся.
- А тебя за что сюда привезли?
- Да ни за что. Там на железке кто-то провода медные спер, менты облаву сделали, всех взрослых бомжей привезли, ну и я за одно с ними попался. Взрослых уже всех отпустили, а меня держат. Слышь, у тебя еды никакой нет случайно? Вторые сутки у этой батареи сижу, жрать охота.
Дениска достал из ранца пакетик с булочкой, которую брал с собой в школу, и отдал ее Тите. Дениске почему-то стало приятно и радостно на душе оттого, что у него совершенно случайно оказалась эта булочка и что он смог хоть чем-то помочь.
В этот момент к ним подошел милиционер в форме. Он был в возрасте, с седыми волосами и такими же усами. Смотря сверху вниз, он спросил:
- Ты Давыдов?
- Я. - ответил Дениска.
- Иди за мной. - сказал милиционер и пошел, не оглядываясь.
Зайдя в кабинет, Дениска сел в угол на скамейку.
- Тебе кто садиться разрешал? - взглянув краем глаза, сказал милиционер, а сам устало опустился на деревянный стул за столом.
Дениска встал тут же у скамейки, переминаясь с ноги на ногу и понурив голову, не зная как вести себя и что делать.
Кабинет был маленький и грязный, по углам стояли металлические сейфы с облезлой краской, ворохи каких-то бумаг были прикреплены к ним большими магнитами, выломанными из музыкальных динамиков. На углах столов виднелись сколы и потертости. Единственный шкаф стоял на кирпичах, прислоненный к стенке, чтобы не развалился. На его полуоткрытой дверце, оттягивая ее вниз, непосильной ношей висела куча разной одежды. Сверху на нем лежала груда пыльных старых журналов. Обои около скамейки были черные, вероятно оттого, что к ним часто прислонялись, сидя на скамейке.
Милиционер закурил, с дребезжанием открыл рассохшуюся раму, затем подошел к Дениске и спросил:
- Телефон где?
- Какой телефон? - не понял Дениска. Своего собственного сотового телефона у него никогда не было.
- Телефон, который ты у Попова в туалете отобрал.
- Я не забирал у него никакой телефон.
- А ножик где?
- Какой еще ножик? - Дениска совсем запутался и ничего не понимал.
- Да-а-а, похоже, это на долго. - вздохнул милиционер, вытащил из-за стола стул со спинкой, поставил его прямо перед мальчиком и развалился на нем. Пепел стряхивал прямо на пол. Затем снова обратился к Дениске:
- Ты в туалете сегодня с ним был после столовой?
- Был.
- Что там произошло?
- Ну, ударил я его. Один раз. И все, я ничего у него не отбирал, честно.
- За что ударил-то?
Дениска не ответил. Упорно смотря в пол, промолчал.
- А Попов говорит, что ты его избил, после чего достал складной ножик и, угрожая им, забрал его сотовый телефон. Кому мне верить, а? Давай по хорошему, скажи, куда дел телефон, и разойдемся миром.
- У меня нет телефона, я не брал. И ножика у меня никакого нет. - бурчал под нос мальчик.
- Ты понимаешь, что это статья, уголовная. Разбой, то есть открытое хищение чужого имущества с применением оружия или предметов, используемых, как оружие. Статья 162 часть 2, до десяти лет лишения свободы. Ну что, будем в молчанку играть или сознаваться?
- Я ничего не знаю. - всхлипнул мальчик.
- После какого урока столовая была?
- После второго.
- А привезли тебя сюда когда?
- С пятого урока забрали, с географии.
- Между столовой и географией где был?
- На русском и на математике.
Милиционер взял его школьный ранец, весь его перетряс, затем заставил Дениску поднять руки, обшарил все карманы, проверил, нет ли чего в носках. Потом подошел к телефону, набрав номер, рявкнул в трубку:
- Анна, ты за ним в школу ездила? Обыскивала его? А почему нет? Сейчас время семь часов вечера, он уже десять раз мог все поскидывать. Ну и что, что мужского пола? Это маленький мальчик, а не мужик. Раньше надо было думать, бестолочь! - он с грохотом бросил трубку.
- Ну что, парень, если не сознаешься, поедешь в тюрьму!
- Как в тюрьму?
- А вот так! - зло ответил он и вышел в коридор. Через дверь Дениска слышал, как милиционер с кем-то разговаривал:
- Не колется, паразит! Первоходки всегда так, упираются до последнего. Маловат он еще, чтоб его прессовать.
Затем он открыл дверь и, не заходя в кабинет, крикнул:
- Давыдов, выходи!
Мальчик пулей вылетел из кабинета.
- Иди, обратно садись.
Дениска побрел в свой угол. Еще вчера он сидел, учил уроки, сегодня днем в школе получил пятерку по географии, а сейчас перед ним стояла неизвестная, мрачная, страшная жизнь. Слезы стояли в глазах, и он чудом сдерживал себя, чтобы не расплакаться.
Титя, увидев его, спросил:
- Что они там делали с тобой? Били?
- Нет, не били. Просто говорят, что я ножом угрожал и телефон отнял, и что в тюрьму теперь посадят. А я ничего не брал, просто подрались, и все.
Титя громко, не сдерживаясь, рассмеялся на это. Дениске от этого стало еще грустнее и жальче себя.
- Они тебя разводят, а ты ведешься. Сразу видно, не обстрелянный. - просмеявшись, начал объяснять Титя. - Это ж опер был, у них работа такая, на понт брать, колоть. Тебе сколько лет?
- Двенадцать.
- Слушай и запоминай. Похоже, тот, с которым ты подрался, просто наврал про нож и про телефон. Сам, поди, потерял, или забрал кто у него, а он боится признаться родителям, на тебя валит. Или вообще телефон у него. А уголовная ответственность с 14-ти лет, ничего тебе не будет. Так что не ссы, скрипач! - и довольный собой, Титя снова рассмеялся.
- Ты знаешь, где этот парень живет? - продолжил Титя.
- Зачем тебе?
- Ну ты, скрипач, когда головой начнешь думать? Меня еще немного тут попытают и отпустят, мы с пацанами его выцепим и поговорим так, чтоб телефон нашелся. От тебя тогда менты отстанут.
Дениска немного расслабился, назвал адрес, где живет Альберт и как он выглядит.
Вскоре Дениску снова увели сначала фотографировать, затем снимать отпечатки пальцев. После этого завели в другой кабинет, где Анна Николаевна записала на бумажку все, что произошло в школе, под текстом заставила написать фразу "С моих слов записано верно, мною прочитано" и расписаться. Дениска неумело вывел еще не отработанную подпись, там же расписалась какая-то женщина, сидевшая рядом во время опроса. Закончив эту процедуру, его снова выставили в коридор. Тити уже не было на месте. Дениска сел в углу и стал ждать своей участи. Постепенно людей в коридоре становилось меньше и меньше, в отделе мало помалу устанавливалась тишина. Устав ждать, Дениска лег на пол и уснул, положив под голову портфель.
Уже ночью его растолкала Анна Николаевна, вывела на улицу и посадила в машину.
- Куда меня везут? - спросил Дениска.
- В ЦВИНП.
- А что это такое?
- Центр временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей.
- А почему не домой?
- Мать твою не можем найти.
- Я и сам могу домой, у меня ключи есть.
- Ты преступление совершил, будешь сидеть в детской тюрьме.
Больше Дениска ничего не спрашивал. В ЦВИНПе у него забрали все вещи, отвели в душ, а потом в комнату с кроватями. Там была идеальная чистота, кровати выровнены по линеечке, аккуратно заправлены, подушки поставлены пирамидками. Сквозь решетку на окнах на пол падал холодный свет свободной Луны. Во всей комнате никого не было, Дениска в это длинную, осеннюю ночь оказался единственным заключенным детской тюрьмы.
Рано утром его разбудила строгая полная тетенька в форме и командным голосом сначала приказала заправить постель, при чем, когда Дениска делал что-то не так, била по спине палкой с намотанным на ее конец полотенцем. Затем его заставили долго отжиматься от пола и приседать. По окончании спортивных процедур начались водные, потом завтрак. В столовой ему дали тарелку невкусной серой каши, названия которой он не знал, два куска такого же серого кислого хлеба и круглый, как шайба, кусочек масла. Если не считать школьного обеда, то уже сутки у него ничего во рту, поэтому он с жадностью съел всю еду.
После завтрака Дениске вручили ведро с тряпкой, и он до самого обеда мыл и тер все, что можно было мыть и тереть. Во время этой работы он понял, откуда в центре такая чистота.
В обед его забрала мать вместе с другой женщиной в милицейской форме. Когда они все вместе ехали в машине, женщина, оказавшаяся доброй и разговорчивой, сказала:
- Денис! Альберт Попов сегодня утром пришел к нам с мамой и сказал, что ты ему не угрожал и телефон не забирал. Так что сейчас ты едешь домой, а завтра, как обычно, в школу.
Мать всю дорогу молчала, но когда они зашли домой, только за ними захлопнулась дверь, она разразилась:
- Ах ты, гад такой, долго ты кровь мою пить будешь!? Сначала курить начал, по подворотням шастать, теперь в тюрьму попал!
Она по обыкновению своему схватила сына за волосы и начала таскать по всей квартире, громя и руша все но своем пути, затем, устав, отпустила, не поленившись, с антресолей взяла лыжную палку, и ею, наотмашь, стала бить его, куда попало. Дениска плакал, пытался оправдаться, говорил, что Альберт признался в том, что наврал, но удары один больнее другого сыпались и сыпались, матери было все равно. Она вымещала на сыне все, что накопилось в ее несчастной женской душе.
Вырвавшись из под града ударов, Дениска нырнул под письменный стол. Забившись в угол, он плакал и сквозь слезы кричал самое дорогое, самое нежное слово, какое только знал: "Мама, мама, мамочка!!!", но это только еще больше ожесточало ее. Чувствуя свою неправоту, осознавая весь ужас и низость своих действий, пытаясь заглушить взывающий к ней стон, она наносила один за другим колющие удары в неясный полумрак, под стол, каждый раз чувствуя мягкую податливость когда-то бывшего частью ее самой, тела.
Трудно терять мужа в 35 лет, когда вроде бы еще не старая и есть планы на жизнь, но уже сложно строить полноценные отношения, пускать в душу и жизнь чужого человека. Трудно воспитывать одной ребенка без опоры на сильное и надежное мужское плечо, разрываться между материнскими обязанностями и желанием иметь личную жизнь. Выбирать между ними и знать, что любой выбор будет неправильным, а, сделав его, слышать упреки и порицания, чувствовать косые осуждающие взгляды. Жизнь Денискиной мамы, бывшая когда-то прямой и понятной как загородное шоссе, теперь превратилась в кривую извилистую дорожку с мутными пятнами серых попутчиков, петляющую и кружащую по замшелому дремучему лесу, не имеющую ни направления, ни ориентиров.
* * *
Утром Афанасий вышел на уборку снега пораньше, пока он не успел слежаться и его не притоптали. Скребок беспрепятственно скользил по вчера очищенному асфальту, нагребая внушительные кучки белого, чистого и легкого, подмороженного снега. Он бегал как челнок, туда-сюда, от бордюра к бордюру, держа скребок перед собой, под небольшим углом, чтобы снег отваливался в одну сторону. За ним оставались широкие очищенные полосы. Последний раз Афанасий чистил снег скребком еще в армии и сейчас, работая, улыбался как ребенок, вспоминая давно забытые ощущения. Приятно было так наглядно видеть результаты своего труда. Морозный воздух, успевший очиститься за ночь и еще не загаженный новыми выхлопами, своим холодком бодрил горло и легкие. Вскоре от работы стало жарко, он снял верхнюю одежду, повесил ее на сук дерева и, оставшись лишь в легком свитере, продолжил работать.
Уже полностью рассвело, низкое солнце негреющими лучами серебрило свежий снег, заставляло щурить глаза, отвыкшие от яркого света за долгие пасмурные времена. Около Афанасия, уже почти закончившего уборку, неприятно скрипнув тормозами, остановился серый УАЗик. Из него выпрыгнули два молодых парня в джинсах и легких кожаных курточках, вальяжной походкой подошли к нему.
- Петров Афанасий? - спросил один из них, с коротким ежиком на голове. Не смотря на зимнее время, он был без шапки. Взгляд его был прямым, сверлящим.
- Да. - ответил Афанасий.
Говоривший махнул перед носом красной корочкой и сказал:
- Милиция! Поехали с нами.
- Как это? Зачем? Я на работе, еще не убрался. - ответил Афанасий.
- Слушай, было совершено преступление, прошла ориентировка, мы отрабатываем район, всех подозрительных...
- Да чего ты объясняешь этому алкашу! - вдруг перебил второй, до этого молчавший парень со шрамом над правой бровью. - Поехали, да и все, там все объясним!
С этими словами он цапнул Афанасия, как собака, за рукав и поволок к машине, второй охотно помог ему с другой стороны.
- А инструмент-то, инструмент! - забеспокоился Афанасий. Один из них вернулся к упавшей лопате и пнул ее так, что она улетела в ближайший сугроб.
Подталкиваемый сзади, Афанасий начал залезать в автомобиль, как вдруг водитель, сидевший внутри и ждавший своих товарищей, вдруг обернулся и заорал на них:
- Нахрен вы в салон этого бичару тащите!? Я тут девок после смены дрючу, с порошком все мою. Садите в зад его!
Открыв заднюю дверцу, Афанасия втолкнули в узкий отсек позади второго ряда сидений, где были две крохотных откидных сидушки. Автомобиль, дернувшись, тронулся и помчался по улицам, подпрыгивая на кочках. Дорогой с ним никто не разговаривал, забравшие его парни и водитель беседовали о чем-то своем.
Афанасия высадили около отделения милиции и провели в кабинет. Обстановка в помещении была немногим лучше кубрика сантехника Семена. Если бы Афанасия завели сюда с завязанными глазами и тут развязали их, он бы ни за что не догадался, что находится в государственном учреждении. Ему не предложили сесть, он так и остался стоять по середине кабинета, а сопровождавшие его как будто забыли про него. Бритый сел за стол с компьютером, монитор был повернут так, что было видно, как он начал раскладывать карточный пасьянс. Второй, со шрамом, включил чайник, дождался, когда тот вскипит, налил себе в кружку кипятка, затем так, в одежде, сел за стол и начал полоскать в кипятке пакетик чая на веревочке.
Афанасий терпеливо ждал, что будет дальше. Наконец, на половину выпив чай, парень сказал:
- Ну что, как будем разговаривать? По хорошему или по плохому?
- По хорошему. - ответил Афанасий.
- Ну сейчас посмотрим, как ты по хорошему говоришь. Надо дело доброе сделать, человеку хорошему помочь.
- Ну если только в этом дело, то могли бы сразу сказать, а не играть в гестапо. - ответил Афанасий.
- Ты не понимаешь. Человек сильно болен, надо, так сказать, радикальными методами помогать.
- Давайте без загадок, говорите как есть, что надо?
- Мне сказали, что у тебя там какие-то способности есть, надо человечка подлечить. Сейчас сюда заведут этого человека, и еще другого, у которого ты там что-то должен забрать и передать больному. Короче, это все какая-то хрень, я ничего в этом не понимаю, просто сделай все красиво, и разойдемся миром.
Афанасий все понял. Он ухмыльнулся уголком губ и ответил.
- Нет, я этим не занимаюсь.
- Да это будет не человек, а так, шваль, не жалко. - пытался убедить мент.
- Все равно нет. Это называется убийство.
Мент поднял трубку телефонного аппарата, набрав номер, сказал:
- Отказывается.
Выслушав ответ, произнес:
- Хорошо. - затем, положив трубку, обратился к Афанасию:
- Ну вот, а говорил, по хорошему будем разговаривать. - затем посмотрел на товарища.
Бритый оставил компьютерную карточную игру, легко встал со стула и быстрым шагом подошел к Афанасию. Смотря в глаза и не останавливаясь, нанес резкий короткий удар в живот. Афанасий упал, согнувшись от боли, от спазма он не мог вдохнуть и лишь хрипел. Отдышаться ему не дали. Бритый схватил его, рывком поднял на ноги и успел нанести несколько сильных ударов перед тем, как Афанасий снова упал на пол. Дальше в работу вступили ноги. Удары сыпались везде, по животу, по голове, по ногам. Так длилось около минуты, которая показалась Афанасию вечностью. Наконец, бритый устал, отошел в сторону, тоже налил себе чай, бросил в стакан два кусочка сахара и стал размешивать его, бренча ложкой.
- Ну что, не передумал? - спросил его со шрамом.
- Нет. - после паузы ответил Афанасий. Он продолжал лежать, согнувшись, закрывая руками голову и живот.
- Вставай, че разлегся! - приказали ему.
Он медленно поднялся. Все тело болело, во тру чувствовался вкус крови. Бритый сидел на столе, болтая ногами в кроссовках, швыркал чаем. Отдохнув, он прошелся по кабинету, из шкафа достал резиновую дубинку и с размаху, с оттягом, полоснул ей по спине Афанасия. Боль молнией вспыхнула перед глазами, а уже второй и третий удары сыпались один за другим. Афанасий опять очутился на полу, а бритый все бил, и бил, и бил.
- Хорош пока. - остановил его все так же сидящий за столом мент со шрамом. - Он нам живым нужен.
Бритый отошел, снова сел за компьютер играть. А мент со шрамом поднялся, подошел к Афанасию и, стоя над ним, резко и властно произнес:
- Встать!
Афанасий начал подниматься, мент легким пинком помог ему это сделать, затем толкнул лицом на стену, ударом по голени широко раздвинул ноги, руки заставил поднять высоко и упереть в стену. В такой неудобной позе оставил Афанасия, сел обратно за стол, занялся своими делами.
Время шло, в кабинет кто-то зашел, попросил чай и сахар. Затем еще кто-то зашел, перекинулся парой фраз с бритым. Люди ходили, разговаривали, казалось, про Афанасия совсем забыли. Как бы не был тренирован Афанасий, всему есть свой предел. В напряженные в статичном положении мышцы не поступала кровь, утомление быстро прогрессировало, появилась дрожь, онемение. Он попробовал сменить положение, но удар сзади выбил ногу еще сильнее в сторону, теперь он стоял уже в полушпагате.
Время тянулось мучительно долго. Афанасий решил начать переговоры:
- Послушайте. - обратился он, поворачиваясь, но бритый, карауливший сзади, точными болючими ударами заставил принять прежнюю позу.
- Так говори! - приказал он.
- Послушайте, - снова начал Афанасий, говоря в стенку. - я ведь не отказываюсь помогать. Отвезите меня в лес, я помогу вашему больному. Пусть не полностью вылечу, но ему станет легче.
- Тебе сказано, как надо сделать! Других вариантов нет!
На этом диалог закончился. Прошло не меньше часа, когда бритый, устав от компьютера, сказал товарищу:
- Поехали на обед, жрать уже охота.
- Поехали, только отведи этого в бокс.
Тяжелая железная дверь закрылась за Афанасием, он оказался в узком темном помещении без окон. Тут было сыро, пахло затхлостью. Когда звуки снаружи стихли, он стал на ощупь изучать помещение, но тут ничего не было, кроме шершавых стен. Тогда он присел на корточки и стал пальцами трогать опухшее от побоев лицо, соскребать запекшуюся кровь. Затем прилег на сырой холодный пол и забылся.
Его разбудил лязг открывающегося замка. Дверь распахнулась и на пороге оказался незнакомый милиционер в форме с сержантскими лычками.
- Выходи. - сказал он.
Афанасий вышел и в коридоре встретился с бритым. Тот отвел его обратно в кабинет, где снова начались пытки с противогазом, наручниками, пакетом на голове и старым полевым телефоном, при вращении ручки которого вырабатывалось электричество.
Уже поздним вечером его вывели на улицу, где тарахтел все тот же УАЗик.
- Куда меня? - спросил Афанасий, обреченно не поднимая головы.
- В лес, куда же еще. - бритый и мент со шрамом привычно заржали, не громко и не долго. - Ты же просил отвезти тебя в лес. Вот сейчас и поедем. Не переживай, лопаты у нас хорошие, быстро себе яму выкопаешь. - и они снова заржали.
Дорога была длинной. Из багажного отсека, в котором снова ехал Афанасий, ничего не было видно, и он сидел, склонив голову, покачиваясь на кочках, слушая басовитый рокот двигателя и ожидая своей участи.
Наконец машина остановилась. Афанасия вывели на лоскут света, вырванного из темноты автомобильными фарами. Оказалось, что на поляне стоит еще один автомобиль, темная тонированная "десятка", из которой под руки бритый вывел сгорбленную старушку.
- Давай, работай. - сказал стоящий рядом мент со шрамом.
- Эта процедура на долго, дайте что-нибудь одеть, а то моя куртка во дворе осталась. - сказал Афанасий. - И старушку потеплее оденьте и дайте на что-нибудь ей сесть.
На плечи Афанасию повесили милицейский бушлат, на старушку накинули шаль, из УАЗика принесли пустую пластиковую канистру на 30 литров.
Старушка оперлась своей мертвенно холодной рукой об Афанасия, и он повел ее осторожно через сугробы к подходящему дереву. Подойдя, поставил на бок канистру, усадил старушку на нее, сам встал рядом и, взяв ее за руку, второй рукой прикоснулся к стволу и закрыл глаза.
Исчезли черные силуэты людей, подсвеченные контровым светом автомобильных фар, исчезли сами автомобили, старушка, осталось только дерево посреди бескрайней, припорошенной снегом, вырубки. Посреди этой вырубки тлело огромное костровище, краснея догорающими углями. По хмурому небу бесконечной вереницей молчаливо плыли низкие серые облака. Ветер-стервятник подхватывал пепел и кружил его в своем замысловатом танце, посыпая заснеженную землю черными хлопьями. Здесь был когда-то большой и, наверняка, красивый лес, в котором жили звери, на ветках вили гнезда птицы, на полянах и опушках цвели луговые цветы, но сейчас на его месте остались лишь трухлявые пни. Все было сожжено на алтаре жизни.
Афанасий держал в руке топор. Топор был хорош, специально предназначенный для валки леса, с длинным удобным топорищем, широкой бородой, острым лезвием. Определив направление ветра, наклон дерева и расположение веток, Афанасий прикинул место падения дерева, сделал с этой стороны подруб, затем с противоположной стороны начал наносить мощные удары, звуки от которых гулким эхом разносились по окрестностям. Направляя удары под нужными углами и нанося их на определенном расстоянии друг от друга, он выламывал аккуратные клинья древесины, щепки летели во все стороны. Вкусно запахло смолой. Тело быстро разогрелось, стало жарко и Афанасий сбросил бушлат. Медленно, но верно, могучий ствол истончался. Наконец дерево качнулось, послышался жалобный, предсмертный скрип. Афанасий быстро отошел на безопасное расстояние, крона начала движение в намеченном направлении, ускоряясь, дерево с треском рухнуло на землю, печально качнув на прощание гибкими ветками.
Пройдя вдоль ствола, он обрубил сучки и ветки, собрал их и бросил на угли. Хвоя густо задымила, затем занялась, веселые огоньки заплясали по иглам. Не теряя времени, Афанасий принялся за раскряжевку ствола. Для этих целей больше бы сгодилась пила, но в наличии был только топор. Начал он с толстого комля, предполагая выполнить самую тяжелую часть в начале работы, пока силы еще есть.
Встав на ствол, и широко расставив ноги, стал наносить удары по дереву межу ног, подрубая с двух сторон и затем выламывая середину. Широко замахиваясь, он рубил хлестко, за миг до удара останавливал руки и расслаблял их, позволяя центробежной силе дополнительно разогнать топор. Добив так до середины, развернулся и тоже самое проделал с другой стороны. Первая чурка было готова, за ней вторая и третья.
К этому времени ветки в костре догорали. Афанасий поставил бревна вертикально и начал колоть их. Предназначенный для рубки, топор плохо колол, тонкое лезвие легко входило в древесину, но, не раздвигая волокна, застревало. Приходилось переворачивать всю конструкцию и с размаху опускать обухом на соседний пень. Или вставать всем весом на чурку и, раскачивая из стороны в сторону, высвобождать заклинившее лезвие. Готовые поленья отправлялись в костер, после чего рубка продолжалась. После комля древесина перестала быть крученой, началась бессучковая зона, колоть стало немного легче, на морозе древесина лопалась, как орех, и поленница увеличивалась быстрее, чем дрова в костре успевали прогорать.
Переработав половину ствола, Афанасий присел отдохнуть. На ладонях вздулись водяные мозоли. Он ногтями сорвал их и выдавил жидкость. Это было меньшее из зол, на которое он решил просто не обращать внимания. Очистив от щепок небольшой участок, он набрал в пригоршню снег, умыл им разгоряченное лицо. Вторую пригоршню отправил в пересохший рот, немного пожевал и проглотил талую воду. Вспотевшее тело парило на холоде. Во время отдыха прибрался на своей рабочей площадке, собрал щепки, подкинул их в костер.
Немного передохнув, продолжил, чередуя раскряжевку с колкой. Силы были уже не те, каждое следующее полено давалось труднее и труднее. Звуки ударов раздавались реже и реже. Казалось, по сравнению с началом работы, топор потяжелел в несколько раз. Перед каждым замахом приходилось перехватывать топорище под самый обух, чтобы было легче поднимать его. Начали попадаться сучки, и колоть стало совсем невозможно. Благо, в этом месте толщина ствола была уже меньше, и Афанасий решил не колоть. "На дольше хватит" - подумал он. Больше всего болели кисти рук, а именно суставы пальцев и червеобразные мышцы между костями пясти. Все чаще приходилось делать перерывы, подкидывать дрова в костер и подолгу стоять, опершись на длинное топорище, смотреть на древний, завораживающий танец языков пламени.
Еще много раз Афанасий умывался снегом, растирая им лицо, шею и разгоряченную грудь, еще много раз ел этот снег, пытаясь утолить липкую жажду во рту.
Наконец оставшаяся тонкая верхушка несколькими ударами была перерублена. Он бросил не нужный теперь топор, прошелся по округе, собрал крупные щепки, оставшиеся поленья, и сгрузил все это в костер.
Костровище ожило. Пополненное топливом, пламя горело уверенно, посылая в грустное унылое небо огненные языки и мириады оранжево-красных искр.
Все вокруг плавно потемнело, снова появился лес, старушка, заваленная опавшими высохшими иголками, автомобили и лучи их фар, будто нарисованные по линейке.
Старушка неожиданно бодро встала со своего места, внимательно и долго посмотрела ожившим взглядом в изуродованное побоями лицо Афанасия, затем моложавой походкой пошла к машине, радостно крича:
- Зина! Зина, ты не представляешь, что со мной произошло! Это чудо, это просто чудо!
На встречу ей из тонированной "десятки" выбежала Зина, одетая в высокие черные сапоги, тонкие капроновые колготки и короткую джинсовую юбочку. Сверху на ней была одета элегантная меховая жилетка.
- Мама, как ты? - спросила она, обняв старушку, а та только и повторяла, захлебываясь восторгом:
- Ты не представляешь, ты не представляешь!
Афанасий посмотрел на Зину. Она, почувствовав на себе его взгляд, тоже смело подняла глаза. Помолчав и поискав во взглядах вопросы и ответы, она наконец первой нарушила молчание:
- Какой же ты, все-таки... - она сделала паузу, подыскивая подходящее слово, и, наконец, найдя его, закончила:
- Правильный!
Это, в общем-то, положительное слово было произнесено с такой интонацией и сопровождено таким испепеляющим взглядом, что значение его казалось хуже самой последней бранной ругани.
Водительская дверь десятки открылась и оттуда наполовину высунулся Коля.
- Зинуль, ну что там, все уже?
- Все! - крикнула Зина и вместе с матерью пошла к машине, больше не оборачиваясь. Видимо по привычке, она пыталась поддерживать старушку, но та бойко отбивалась и скрипучим голоском, как ребенок, приговаривала:
- Я сама! Я теперь сама!
Взревев мотором и вырвав из-под колес снежное облако, "десятка" быстро умчалась по лесной накатанной дороге, скрывшись за деревьями. Пытаясь подражать ей, УАЗик натужно загудел и тронулся вслед. Вскоре все стихло. Только ветер свистел где-то в вышине, в кронах, на земле же было тихо и темно. Густые ветви не пропускали вниз никакой свет, ни от звезд, ни от Луны. Только снег слабо белел меж частоколом стволов.
Афанасий двинулся по дороге вслед за машинами. Впереди ничего, кроме темноты, видно не было. Шагать было трудно. От побоев болело все, без исключения, тело, а силы кончились еще на лесоповале. Он вдруг вспомнил, что последний раз ел сегодня утром, перед чисткой снега, но, поразмыслив и еще раз оглянувшись, решил, что это было уже не сегодня, а вчера.
Минут через десять впереди послышался гул, замелькали огоньки фар. Милицейский УАЗик со скрипом остановился около него, из открывшейся дверцы выпрыгнул бритый и, ухмыляясь, сказал:
- Извини, забыли!
С этими словами он снял с Афанасия милицейский бушлат, прыгнул обратно в машину и УАЗик, тарахтя и брякая внутренностями на кочках, в этот раз не спеша, укатился за поворот.
Оставшись один, зимой, ночью, по среди леса, неизвестно где, в одном тонком свитере, Афанасий решил, что надо бежать. Но бег его походил больше на ковыляние хромой лошади. Километра через три, задыхаясь, он остановился, подошел к первому попавшемуся дереву и обнял его.
На пустынной дороге посреди поля стояла невзрачная заправка. Ржавая железная будка кассира была закрыта, зарешеченные стекла помутнели от пыли и грязи, старая краска активно отслаивалась от металла и падала тут же, на растрескавшийся и проросший травой асфальт. Единственная колонка сиротливо стояла на середине площадки. Стрелка на древнем циферблате замерла на цифре "20".
Афанасий открыл крышку бензобака своего красного родстера, подобно алмазу, сверкающего в солнечных лучах лакированными стремительными гранями, вставил допотопный пистолет в горловину и, зафиксировав рычаг, нажал на торце колонки невзрачную черную кнопку. В недрах автомата что-то загудело, стрелка сбросилась на ноль, и затем мелкими шажками зашагала по кругу. Афанасий сквозь солнцезащитные очки посмотрел на яркое солнце, на засеянные еще зеленой рожью поля, на ровную ленту дороги, уходящую за далекий лесок. Полностью заполнив бак, он повесил пистолет обратно, сел в машину. Мощное ускорение вдавило в сиденье...
Афанасий долго бежал по лесу. Силы переполняли его, усталости не чувствовалось. Деревья мелькали, проносясь мимо, как будто видимые из окна вагона. Кривая лесная дорога вывела на асфальт. Он остановился, шумно дыша, огляделся. По кроваво-красному небу, подсвеченному снизу, определил, в какой стороне находится город, снова перешел на бег.
Скрытые до этого лесом, на открытом пространстве теперь путь освещала полная Луна и россыпь далеких звезд. Ему даже нравилось так бежать. Появившаяся усталость, вопреки ожиданиям и жизненному опыту, не прогрессировала, а замерла на определенном, незначительном уровне, мышцы же все также продолжали работать с субмаксимальной интенсивностью, бедра мощно толкали вперед, голени добросовестно дорабатывали отрыв от поверхности, в фазе полета колени не ленились выстреливать далеко вперед-вверх, увеличивая тем самым длину шага. Руки работали подобно шатунам двигателя, легкие превратились в компрессорные станции, сердце в мощный насос.
Каждый шаг, каждый взмах рук, каждый вдох приближал его к далекому, невидимому, но вполне реальному дому. Холод больше не волновал, организм легко компенсировал тепловые потери от набегающего при движении воздуха. Редкие автомобили обгоняли его, исчезая в ночи прощальными красными огоньками, или, двигаясь на встречу, на мгновение ослепив дальним светом, проносились мимо.
Слыша позади приближающийся автомобиль, Афанасий сворачивал на обочину, пропускал его, затем возвращался на твердую ровную поверхность и продолжал бежать, бежать, бежать.
Город встретил его пустынными улицами. После долгой темной загородной ночи освещенные улицы воспринимались необычайно четко, ясно, резко, воздух казался неестественно прозрачным. Видимые на много перекрестков вперед, находясь на одной линии, светофоры моргали, как гигантская гирлянда, троллейбусные провода печально раскачивались под порывами ветра, в парках и на площадях томились в одиночестве памятники прошлых эпох.
В эту ночь можно было не спать. Преодолев внушительное расстояние и практически не устав, Афанасий решил прибраться на своих двух участках. Удивительно, но свою старую куртку и брошенную лопату он нашел около двери в его подвал.
В свете фонарей, в полной тишине и одиночестве он чистил снег, освобождал урны около подъездов, сбирал мусор около контейнеров.
Уже начали хлопать подъездные двери, уже стали моргать оранжевыми огнями автомобили, услужливо заводя двигатели, когда с работой было закончено.
Придя домой, он в ванной разделся и осмотрел себя. Лицо его больше походило на котлету. Темные гематомы мешками висели под глазами, лопнувшая на лбу кожа чернела засохшей кровью, опухшие синие губы были в нескольких местах рассечены. Некоторые зубы больно шатались, все тело было в синяках и кровоподтеках, печень пузырем выпирала из-под правого подреберья. Еще в милицейском отделе он ходил в туалет кровью, сейчас случилось то же самое.
Вымывшись в душе, обработав и забинтовав раны, он закрылся у себя в комнате, чтобы никто не мешал, на кровати устроил себе полусидячее ложе из полушек и одеял, вокруг, в непосредственной близости расставил горшки со своими комнатными воспитанниками.
К этому моменту Афанасий был на ногах уже вторые сутки. Наконец он опустился на мягкую постель, усталым взглядом окинул окружающую его пеструю зелень, и медленно закрыл глаза.
Летнее солнце только показалось из-за горизонта, приветливо лаская землю теплыми лучами. Он стоял перед хорошим, добротным кирпичным домом, угодившим под жестокий ураган. Кровля была сорвана и унесена в неизвестном направлении, стекла в окнах разбиты, двери выломаны ударом принесенного ветром обрубка дерева, внутри творился хаос.
Вокруг дома в идеальном порядке были разложены все необходимые для ремонта материалы и инструменты.
Афанасий первым делом осмотрел стропильную систему. К счастью, сами стропила не были повреждены, но обрешетка пришла в негодность. Вооружившись гвоздодером, он одну за другой оторвал старые доски, сбросил их вниз и стаскал в кучу подальше, чтобы не мешались. Затем подошел к складу пиломатериалов. Свеженапиленные дюймовые доски были сложены в стопку с прокладками из реек, заботливо проложенных между рядами. Тес имел идеальную геометрию, с первого взгляда было видно, что это качественный дисковый распил.
Взяв шестиметровую доску по центру, он по приставной лестнице, как канатоходец с шестом, поднялся наверх, опустил ее на место, выровнял и, придерживая одной рукой и ей же держа гвоздь, заколотил его молотком. После этого пришлось слезть на землю, переставить лестницу и, вновь забравшись, закрепить гвоздем край доски. Так, передвигая лестницу, он закрепил первую доску на всех стропильных ногах. Следующие доски приколачивать было гораздо проще, опирая их на нижние и передвигаясь по ним как по лестнице. Работа шла быстро, гвозди и молоток удобно располагались в специальной поясной кобуре.
Закончив с обрешеткой, Афанасий приступил к монтажу металлочерепицы. Листы уже имели длину скатов, поэтому не надо было тратить время на обрезание материала. Поставив длинный лист вертикально, и прислонив его к краю обрешетки, он забрался наверх и уже оттуда затянул лист на крышу. Кровельное железо имело приличный вес, но Афанасий даже не задумывался об этом, просто делая то, что должен. Угол наклона был небольшим, и лист не скатывался вниз. В карманах пояса вместо гвоздей теперь находились кровельные саморезы, место молотка занял шуруповерт. Головкой под сверло саморез легко проходил металл и врезался в древесину.
Солнце было еще на полпути к вершине дня, а дом уже красовался новенькой ярко-красной крышей.
Спустившись вниз, Афанасий демонтировал старую деревянную входную дверь вместе в коробкой, на ее место встала новая, красивая металлическая, утепленная и отделанная изнутри и снаружи. Она была тяжелой даже для Афанасия, но он ее поднял только с одной стороны, выполнив толчок штангиста: подсел с прогнутой спиной, резко рванул ногами. Пока груз по инерции двигался вверх, быстро поменял хват и одновременно снова подсел так, что срез двери оказался на груди. Согнутые ноги снова резко, как пружины, выстрелили, груз снова получил импульс вверх, а тело быстро опустилось вниз, давая возможность рукам выпрямиться в локтях. Поставив дверь с коробкой вертикально, он перекантовал ее к проему, установил на место и закрепил анкерными болтами, вставив их в предварительно подготовленные отверстия.
После этого Афанасий приступил к работам внутри дома. Работая совковой лопатой и метлой, собрал все осколки стекол, другой крупный мусор, принесенный непогодой, на садовой тачке за несколько переходов вывез все. В пластиковые переплеты вставил новые тройные стеклопакеты, закрепил их штапиками, отрегулировал фурнитуру. Затем долго наводил лоск, подметал, мыл, вытирал пыль и грязь, наводил порядок.
На этом крупные работы были завершены. Кирпичная кладка, выполненная в расшивку, не пострадала, монолитный фундамент был крепок, а железобетонные перекрытия могли выдержать несоизмеримо большие перегрузки. И это было главное.
Уже на закате, провожая за горизонт усталый оранжевый диск, Афанасий расчистил придомовую территорию, отойдя подальше, полюбовался на творение рук своих, затем вошел в дом и лег спать.

Глава 4

Новость о происшествии быстро разлетелась по школе. Уже на следующий день Елена Борисовна повела Дениску к директору. Татьяна Владимировна, работавшая директором уже седьмой год, была женщиной еще далеко не старой, но, как она сама считала, опытной и не терпящей возражений.
Сидя за большим, блестящим лакированным столом, она сурово посмотрела на вошедшего в ее кабинет Дениску, отложила в сторону бумаги, которые были у нее в руках, и, сцепив пухлые пальцы в замок перед грудью, сказала:
- Так вот ты какой, разбойник! По туалетам бегаешь, учеников бьешь, телефоны отбираешь! Только уголовников нам в школе не хватало! А с виду какой-то малахольный. Как тебя зовут, говоришь?
Дениска был возмущен обвинительным тоном, совершенно не заслуженным, не дававшим шансов на оправдание, но перечить и оправдываться побоялся, однако отвечать на вопрос не стал, выразив тем самым молчаливый протест. Не дождавшись ответа, она продолжала:
- Попов Альберт хороший положительный ученик, его мама занимает высокую должность в городской администрации города. Как ты посмел драться с ним? Кто тебе давал такое право? А телефоны тебя кто научил отнимать? Ты знаешь, что за это в тюрьму сажают? Я тебя из школы выгоню, будешь в спецшколе учиться, с такими же, как ты!
Дениска слушал все это, опустив взгляд. Еще два месяца назад сам по себе поход к директору был для него невозможным событием, сейчас же он стоял и думал о том, что сильно хочет в туалет.
Отпустив ученика, директор принялась за классного руководителя.
- Елена Борисовна, мне кажется, вы плохо справляетесь с возложенными на вас обязанностями классного руководителя. Я буду вынуждена на следующем педсовете поставить вопрос о снятии с вас этих полномочий.
- Татьяна Владимировна! - ответила Елена Борисовна. - Вы не в полной мере владеете информацией. Обвинения с Дениса о краже телефона сняты, Альберт сознался, что наврал. Денис не забирал у него телефон. У Дениса сейчас трудный период в жизни, я с ним проводила профилактические беседы, он начал исправляться.
- Ваши беседы имеют обратный эффект, Елена Борисовна. Документы, подготовленные для отправки в комитет по образованию для присвоения вам очередной категории, пока останутся у меня. А теперь идите и потрудитесь исполнять свои обязанности более профессионально.
Елена Борисовна вышла из кабинета директора как оплеванная. У нее, как и у Дениски, не было родственников в администрации города.
Не смотря на угрозы директора, Дениска продолжал учиться в школе, полугодие закончил с двумя четверками и даже выступил на школьном концерте, исполнив "Танец с саблями" Хачатуряна.
Незаметно промелькнули каникулы, короткие зимние дни мелькали, не оставляя после себя и следа, длинные сумерки тянулись нескончаемо долго, уныло. Теплая зима баловала частыми оттепелями, во время которых воздух становился влажным, в нем появлялись весенние нотки, напоминающие о скорой весне, с крыш по карнизам звонко бренчала капель, снег на дорогах превращался в грязную кашу.
Вечером, после музыкальной школы, Дениска снова сидел на своей стройке и грелся у костра. Пламя выхватывало кусочек пространства из темноты, отбрасывая на стены кривляющиеся в первобытном танце тени. На палочке шипели, капая жиром на угли, две сардельки.
- О, скрипач, это снова ты? - раздался голос из темноты, затем в освещенный круг вошел Титя. На этот раз он был одет в темно-коричневую дубленку, рукава которой и места около пуговиц сверкали черным, засаленным блеском, а на спине, прямо посередине, не хватало приличного куска. Сквозь дыру проглядывала еще одна курточка, одетая под дубленку.
- Привет, Титя. - поздоровался Дениска, обрадовавшись встрече.
- Слушай, дай пожрать, с утра ничего не ел.
Дениска подал ему сардельку, из портфеля вытащил кусок хлеба. Оба были голодные, оба молча набросились на еду, молча жуя.
- А я, слышь, скрипач, на запах пришел. - сказал Титя, прожевав. - Запах такой от этих сосисок, эх, жаль, что мало.
Дениска достал из портфеля еще две и протянул их Тите.
- Ну ты, скрипач, молоток! Уважуха! Сам-то наелся? Давай пополам. - с этими словами он насадил на самодельные шампура сардельки и начал поджаривать над углями.
- Ешь, я еще заработаю, мне проще. - Дениска кивнул на кофр с музыкальным инструментом, лежащим в углу. - Слушай, а что ты тогда с Поповым сделал? Меня на следующий день выпустили, сказали, что он сознался в том, что я ничего у него не забирал.
Титя расплылся в улыбке, обнажая грязные зубы.
- А ты сам-то у него не спрашивал?
- Нет. По началу не разговаривали, а потом его в другую школу перевели родители, больше не видел его.
- Понятно. Ну, как дело было? Подкараулили мы его с утра у подъезда, когда он в школу пошел. Джин тогда клея напыхался, взял этого пацана за грудки, как дыхнул на него, тот сразу и обоссался. А я ему говорю: иди в ментовку прямо сейчас и отказывайся от своих показаний, а если будешь дергаться, мы тебя найдем, в подвал затащим и молоком дракона накормим. А Джин заржал на весь двор и добавил, что у него сифак четыре креста, может поделиться. В общем, развернули мы твоего кореша обратно и под задницу напинали, так он в мокрых штанах и пошел обратно домой вместо школы. Потом посидели на лавочке, покурили, через десять минут он с мамкой выбежали из подъезда и вприпрыжку в ментовку поскакали.
- А что такое "сифак четыре креста"? - поинтересовался Дениска.
Титя ухмыльнулся:
- Тебе лучше не знать.
- Спасибо вам.
- Не парься, скрипач, ты парень вроде нормальный, почему не помочь? Я Альберта этого как увидел: весь гладенький такой, сытый, слащавый, сразу захотелось ему леща дать и все деньги на завтраки отобрать.
Дениска засмеялся:
- Да, он у нас такой, из богатеньких.
Титя покопался в затухающих углях палкой, затем перевел тему:
- Слышь, скрипач, как у тебя дома? Опять тут на стройке сидишь, домой не идешь.
Дениска встал, снял штаны и показал застарелые рубцы на правом бедре.
- Это тогда, после милиции, лыжной палкой.
Затем он задрал куртку и показал красные косые полосы на тощей спине.
- А это свежие, вчерашние. От ремня.
- Да, скрипач, не сладко тебе. У меня родители, говорят, погибли, когда я еще маленький был, не помню их совсем. Всегда говорю, что они на машине разбились, а на самом деле, мне бабка рассказывала, в соседнем доме пьянствовали и угорели. Вот я и думаю, что хуже, когда родителей нет совсем, или когда они есть, но им дети совсем не нужны.
- Титя, а почему тебя так зовут? - перескочил с темы Дениска.
- Потому что у меня фамилия Тихомиров.
- Ясно. - задумчиво сказал Дениска, затем спросил. - А Котю почему так зовут?
- Потому что у него фамилия Котов.
- А у Джина? Джинов?
Титя расхохотался.
- Ты чего, скрипач, где ты такую фамилию слышал? У него фамилия Емельянов, а Джин он потому, что однажды сидели мы в подвале, пыхали растворитель, он перебрал и начал представлять, что он джин. Бегали потом, ловили его по всему подвалу. Вот и привязалось к нему.
- А кто у вас там еще живет?
- Бывает, заходят ребята из кортоусовского детдома, когда сбегают от туда.
- А почему сбегают?
- А ты думаешь, там хорошо? Воспитатели бьют, старшаки бьют, кормят баландой. Как в тюрьме там. Я же тоже раньше в детдоме был, стал постарше, сбежал. Я тут нашкуляю денег и наемся до отвала. И делаю, что хочу, никто мне не указывает.
Дениска посидел молча, раздумывая, затем спросил:
- А можно, я с вами буду жить?
- Смотри, скрипач, как хочешь. - пожал плечами Титя. - Я бы на твоем месте не стал уходить из дома. Школу придется бросить, музыкалку тоже. Станешь как мы, никуда тебя не пустят. Но если надумаешь, приходи. Только у нас все общее, придется делиться. - он кивнул на музыкальный инструмент.
- Мне не жалко, только музыкалку не хочу бросать, мне нравится.
- Ладно, скрипач, думай, а я пойду. Сейчас рынок закрывается, там вечером выбрасывают протухшие фрукты. Вчера с Котей винограда объелись до отвала. Они с Джином там наверно уже. Пойдешь со мной?
- Не, мне уроки еще делать.
- Ну тогда пока.
С этими словами Титя поднялся на ноги и скрылся в темноте. Огонь почти догорел, угли покрылись седым пеплом, дров больше не осталось, а идти искать новые не хотелось. Посидев еще немного, Дениска решил уходить. Вдруг он услышал в темноте какой-то шум, обернувшись, увидел Вову Мышкина. Грязное лицо его злорадно улыбалось.
- Попался, скрипач! Давно не виделись!
Дениска рванулся бежать и даже успел сделать несколько шагов, но вдруг споткнулся на сером снегу. Повернувшись на спине, он увидел, что подножку ему поставил младший Мышкин - Мишка. Братья подошли с двух сторон, подняли его, завели в здание, поставили около стенки.
- Отдавай деньги! приказал Вовка.
- Отбирай! - ответил Дениска.
Долго упрашивать Мышкина не пришлось. Он с размаху ударил Дениску, но тот присел и одновременно подался вперед, толкнул его, они, сцепившись, упали на пол и стали возиться. В этот момент Мишка с куском кирпича подбежал и с размаху ударил Дениску по голове. Юное тело враз обмякло, Вовка оттолкнул его, встал, тяжело дыша, еще несколько раз пнул, затем начал рыться в карманах. Забрав все деньги, они спокойно, не оглядываясь, пошли, переговариваясь о чем-то своем.
Дениска лежал на холодном бетонном полу среди груды мусора, накопившегося за долгие годы, из-под стриженного затылка медленно растекалась густая темная кровь.
* * *
Утром Афанасий проснулся позже обычного, когда солнце уже заглядывало в окно. Перед зеркалом снял повязки, осмотрел себя. С лицом и телом было все в порядке, более того, казалось, что он даже немного помолодел.
На кухне сидел Женя в синих трусах и линялой желтой майке. Он курил, лузгал семечки и строил на столе из спичек колодец.
- Здравствуй, Женя. - поздоровался Афанасий, зайдя на кухню.
- Здорово, папаша. - ответил Женя, не поворачивая головы.
- Женя, зачем ты куришь тут? Кроме тебя здесь никто не курит, а воздух общий.
Женя молча встал, затянулся так глубоко, что сигарета прогорела почти до фильтра, бросил окурок в раковину, выдохнул едкий дым в сторону Афанасия, и так же молча, горделивой неспешной походкой удалился. Через минуту на кухню залетела дочь.
- Ты достал, папшка! Чего ты ходишь тут, указания раздаешь? Иди улицу мети, а то дома жрать нечего.
- Лена-а-а. - послышался крик Жени из комнаты. - Пива мне принеси!
Лена открыла холодильник, осмотрела его внутренности и крикнула в ответ:
- Нет пива!
- Как так нет? - снова донесся крик из комнаты.
Лена, психанув, хлопнула дверцей холодильника и быстрой нервной походкой пошла в комнату, по пути крикнув:
- А вот так, нет, и все!
Афанасий отвернулся к раковине и принялся перемывать гору посуды, накопившейся за два дня.
Прибирая на закрепленной за ним территории, Афанасий заметил шарообразную фигуру сантехника Семена, шагающего по соседнему двору. За ним семенил бродячий пес. Воткнув лопату в сугроб, он поспешил к нему.
- Семен! - крикнул издалека. - Семен, погоди!
- А, Афанасий, здорово! - сантехник остановился и подождал, когда Афанасий к нему подойдет. - Ты когда успеваешь работать? Как не погляжу, все прибрано, а тебя нет. Ночью что ли робишь?
- Ага, ночью. - честно признался Афанасий. - Слушай, у меня к тебе дело. Можешь инструмент одолжить? Хочу подвал свой обустроить, кран сделать, душ может быть...
- Зачем тебе это? Дома что ль не хватает этого? Или жена из дома выгнала? - Семен по-доброму хохотнул.
- Почти угадал. Ну так что, дашь?
- Инструмент, он как женщина, у каждого свой должен быть. Если женщина по рукам пойдет, что с ней будет? Вот так и с инструментом. А лучше я тебе сам все сделаю. И раковину с горячей и холодной водой, и унитаз, и душ будет.
- Хорошо, ты тогда скажи, что купить из материалов.
Семен махнул рукой, как будто, сидя на коне, рубанул шашкой.
- Ничего не надо! Поговорка "сапожник без сапог" не про меня. Я когда у жильцов что меняю, доброе не выбрасываю, у себя складываю. Или тебе все новое надо?
- Нет, нет. - открестился Афанасий. - Мне и так сойдет, лишь бы было.
- Ну и ладно тогда. А я еще Ваську позову, он тебе там розеток да лампочек сделает, будь здоров.
- Отлично, с меня простава!
- Конечно простава, как без этого, отметим новоселье. У меня ключи от всех подвалов тут есть, так что как будет время, займусь. Слышь, ты раз переезжать надумал, собаку тебе не надо? Вот щенок привязался, не отстает. Я его подкормил один раз, теперь отделаться не могу. А баба моя шуметь будет, если домой приведу.
Афанасий посмотрел на черного подрощенного щенка, вертевшегося под ногами во время разговора, молящим взглядом смотрящего прямо в глаза.
- Как зовут?
- Никак. Я его никак не называл. Если заберешь, сам называй, как хочешь.
- Черныш. - сказал Афанасий первое прозвище, пришедшее в голову. Пес удивленно наклонил на бок голову и навострил уши.
- О! - обрадовался Семен. - Похоже, угадал! Ну, значит, судьба, забирай, а я на вызов пошел, опять кто-то кого-то затопил.
Всю следующую неделю Афанасий занимался тем, что собирал по соседним дворам выброшенную мебель, доски и другой подходящий материал, из которого у себя в подвале изготовил стол, пару скамеек, нары. Цветы решил разместить прямо в подъезде. Для этого на стенах и под окнами на лестничных пролетах закрепил самодельные полочки.
Завернув горшки газетами, чтоб не замерзли, по одному, по два, переносил из квартиры. Он без сожаления переезжал в подвал, рассуждая, что действительно, мешает дочери жить своей жизнью, а тут, в его маленькой темной каморке, он никого не беспокоил, и ему никто не мешал. Впервые в жизни он начинал жить один, мог устроить все так, как ему удобно.
Кроме общей лампочки над потолком, он сделал еще одну над кроватью, для чтения, тут же рядом у стены был столик, над которым располагалось окно. Раньше это был обычный вентиляционный продух, закрытый куском фанеры. Афанасий вставил остекленную раму, переделанную по размеру из старой оконной, которую выбросили на свалку. Все получилось уютно, как в купе железнодорожного вагона.
Чернышу было отведено отдельное место у входа, куда Афанасий набросал целый ворох тряпья. Кормил он собаку тем, что находил в мусорных баках, роясь в выброшенных черных пакетах. Пес оказался игривым и жадным до ласки, при любом удобном случае тыкался мокрым носом в ногу или руку, прося потрепать за ухом, вертелся в комнатушке и не давал скучать длинными вечерами.
Старушки у подъезда, ведущие целыми днями светские беседы, при встрече дружно кивали головами и здоровались:
- Здравствуйте, Афанасий Петрович! Как нам повезло с вами, трудитесь целыми днями, двор такой чистый стал, и подъезд наш украсили, приятно там ходить стало. А у нас еще дома цветочки есть, вам не нужны случайно? Можем на рассаду дать.
А Афанасий отвечал:
- Вы их в подъезд выносите, составляйте на подоконник, а я приберу.
В день зарплаты он зашел в контору. Старая знакомая, бывшая коллега по заводу Татьяна Васильевна, отсчитывая деньги, сказала:
- Как вам, Афанасий Петрович, у нас работается?
- Нормально работается.
- Вы извините, пока других должностей нет, но я помню про вас.
- Ничего, меня все устраивает, а живу я теперь один, мне много не надо.
Выйдя из конторы, он увидел дочь, явно поджидающую его.
- Здравствуй, Лена.
- Привет. Ты зарплату получал? Денег дай, а?
- Вы же там бизнес решили открыть. Что, не пошло?
Лена скривилась как от зубной боли.
- Слышь, папашка, не надо, а. Лучше денег дай, или для дочери пожалел?
- Не пожалел, просто я думал, что раз вы решили...
- Ну раз не пожалел, так давай! - перебила его дочь. - Или ты хочешь, чтоб я с голоду подохла?
Афанасий вынул из кармана только что полученную зарплату, стал мусолить купюры, отсчитывая.
- Ты издеваешься что ли? - удивленно заявила дочь. - Что тут делить-то? Тут мне одной не хватит, а еще Женька там.
С этими словами она небрежно взяла из рук отца все деньги, какие были, сунула в карман и, не прощаясь, пошла, но, сделав несколько шагов, остановилась и через плечо спросила:
- Следующая зэ пэ у тебя когда?
- Через две недели. - ответил отец.
Лена кивнула, запоминая, и ушла.
Он присел на лавочку. Черныш, шнырявший по округе, подбежал, виляя хвостом, стал ластиться. Афанасий потрепал его за ушами, по загривку, заглянув в блестящие, полные любви и преданности, глаза, сказал:
- Ну что, Черныш, придется нам теперь твой паек на двоих делить.
Пес, виляя хвостом с такой силой, что ходуном ходила вся задняя часть, в неудержимом порыве чувств оперся передними лапами о лавочку и, дотянувшись до лица хозяина, принялся радостно лизать его.
В один из вечеров Афанасий лежал на своем топчане и читал книгу про тяжелый труд крестьян, про перелом, про судьбу, про любовь, пронесенную через две войны. Черныш, уютно свернувшись калачиком, лежал в ногах. Вдруг он поднял голову, с тревожным напряжением посмотрел на дверь, навострив уши. Через секунду в дверь забарабанили, и железный гул неприятно-тревожно эхом раскатился по подвалу.
Афанасий встал, подошел к двери и спросил:
- Кто там?
- Афанасий Петрович, это Катерина Ивановна.
Афанасий открыл дверь и увидел стоящую на пороге запыхавшуюся соседку. Она была неряшливо, на скорую руку одета, платок сбился с головы, под ним виднелись растрепанные седеющие волосы.
- Ах, Афанасий Петрович, на силу нашла вас. Что ж вы от нас съехали, всех соседей растревожила, пока узнала, где искать вас. Родненький наш, пойдемте быстрей, Христом Богом молю, пойдемте! - она смотрела на него влажными, полными тревоги глазами и хватала за руки.
- С Алешкой что-то? - уточнил Афанасий.
- Да, с Лешенькой, с Лешенькой. Припадок сильный, никак не закончится. Пойдемте быстрее, пожалуйста. - она буквально тянула Афанасия наружу.
- Да, да, конечно, дайте одеться только.
Накинув куртку, Афанасий с Катериной Ивановной побежал по пустым уснувшим дворам к своему бывшему дому, Черныш следовал за ними.
- Дома растения у вас еще есть? - на бегу спросил Афанасий.
- Конечно есть, Афанасий Петрович, мы много их развели для вас, и алоэ есть, и фикусы, и лимонное дерево.
Забежав на этаж, Катерина Ивановна ключом открыла дверь. Черныш первым скользнул в квартиру. Хозяйка было начала на него шуметь, но Афанасий сказал:
- Оставьте, он чистый, он со мной.
Алеша лежал на полу около кровати, по видимому, упав с нее во время приступа. Юное тонкокостное тело содрогалось в судорогах, через плотно сжатые зубы сочилась пена, глаза закатились от нечеловеческих мук.
Афанасий скинул верхнюю одежду, опустился на колени рядом с больным. Мать мальчика принесла горшок с большим кустом алоэ, поставила тут же.
Широкое поле золотой, зрелой пшеницы раскинулось во все стороны. Яркое оранжево-красное пламя пожирало его, посылая в чистое небо черные клубы дыма. Ветер гнал огонь на единственное дерево, сосну, росшую по середине этого поля. Сосна эта была уродлива, корявый ствол ее, неестественно искривленный, был как будто завязан в узлы.
Афанасий ощутил в руке косу, и с ней на перевес бросился по полю. Остановившись у дерева, он изготовил к работе инструмент начал косить, постепенно продвигаясь вперед. Огненная стена неумолимо приближалась, ее гул неотвратимо нарастал. Коса двигалась вдоль земли, описывая полукружья, раз за разом выкашивая четверть шага. Афанасий посматривал на огонь и ускорялся. Медлить было нельзя. Простое, в общем-то, движение, требовало высокой концентрации внимания. Малейшая ошибка могла привести к поломке. Летнее солнце не жалело лучей, щедро поливая ими сухую, соскучившуюся по дождям, землю. Пот катился градом, выедал глаза, солонил пересохшие, растрескавшиеся губы.
Выкосив дугу шириной в метр у подножия сосны, Афанасий развернулся и начал второй проход. Скошенная пшеница валилась в валок от первого прохода, от чего он становился пухлым. Теплый ветер гнал по пшеничному полю красивые волны, языки пламени, подгоняемые им, как кузнечики, перескакивали все ближе и ближе. От скорой интенсивной работы сердце готово было выскочить из груди, одежда промокла насквозь, мышцы поясницы ломились от боли и напряжения, но Афанасий все подгонял себя, не разрешая передохнуть.
За вторым проходом последовал третий и четвертый. На секунду остановившись, он подправил камнем режущую кромку, бросил быстрый взгляд на приближающегося врага. Жар от него уже перебивал жар высокого солнца, дым ел глаза, не давал толком вздохнуть. Афанасий снял рубаху, из мокрой от пота материи вырвал широкую полосу, перевязал ей лицо и продолжал. Быстрые точные движения ряд за рядом валили сухие стебли, они падали как солдаты в цепи, сраженные неутомимо стучащим пулеметом.
Когда огонь подобрался совсем близко, и казалось, что вот-вот волосы и одежда загорятся, а кожа пойдет волдырями, Афанасий бросился обратно к дереву и неловко стал разгребать в стороны валки. Граблей не было, а коса плохо годилась для этого. Огненная стена остановилась на краю выкошенного пространства. С замиранием сердца Афанасий смотрел, как ветер отрывал от пламени языки и метал их на дерево, они тянулись к нему, грозя поджечь хвою. От него больше ничего не зависело, он сделал все, что мог. Но, почти дотянувшись до веток, огненные стрелы гасли, лишенные подпитки.
Не сумев дотянуться по верху, огонь осел, прижавшись к земле, начал тянуть свои жгучие щупальца по оставшейся колючей стерне. Заметив это, Афанасий, прикрыв лицо рукой, бросился вперед и ногами затаптывал огненные побеги, а они все росли и множились, расползались, как гадюки, жалили ноги. Но он не отчаивался, а лишь с удвоенной энергией топтал, раскидывал, уничтожал, челноком метаясь по всему лугу.
Гонимое ветром, ненасытное пламя обошло дерево и двинулось дальше гулять по просторам, а Афанасий, почерневший, вымазанный в копоти, уставший, но довольный, прижав к земле последний огненный сорняк, опустился под раскидистые ветви вольной полевой сосны. А они прикрыли его своей тенью от палящего солнца и благодарно шелестели непонятные, но приятные человеческому слуху, песни.
Открыв глаза, Афанасий увидел своего пса, смирно сидящего прямо перед ним и внимательно смотрящего на него. В собачьем умном взгляде он увидел то, что не видел ни у кого и никогда. Он увидел понимание.
Алешка спал, улыбаясь во сне беспечной детской улыбкой. Афанасий поднял расслабленное тело, аккуратно положил на кровать. Мать заботливо укрыла его одеялом.
- Пойдемте на кухню, Афанасий Петрович. - едва слышно прошептала она.
На кухне она усадила Афанасия за стол и налила большую тарелку горячего, недавно сваренного борща, придвинула банку сметаны, толстыми щедрыми ломтями нарезала хлеб. На подоконнике нарвала зеленых перьев лука, растущего в баночке с водой.
Афанасий отказываться не стал, посчитав не вежливым лишать соседку возможности отблагодарить. Но начинать трапезу не спешил. Заметив на кухонном столе миску с костью, оставшуюся от варки бульона для супа, спросил:
- Извините, Катерина Ивановна, а с костью что вы планируете делать?
Соседка посмотрела на тарелку, соображая, и, догадавшись, затараторила:
- Песику вашему дадим, песику, мяско-то я в суп все ободрала, какое смогла, но тут еще осталось, и хрящики тут есть, и костный мозг, пусть поглодает, животинка.
С этими словами она постелила газетку в углу и вывалила на нее кости. Черныш принялся хрустеть. После этого и Афанасий приступил к своей еде, а Катерина Ивановна, сидя напротив за столом и подперев рукой голову, начала говорить:
- Спасибо вам, Афанасий Петрович, опять вы нас выручили, спаситель вы наш, дай вам бог здоровья, и счастья, и всего. Вы уж извините, что побеспокоила, только скорую долго ждать, да и после их таблеток он сам не свой, а после вас у него свет в глазах появляется, а глядя на него, и у меня тоже. Я уж все глаза выплакала, и в церковь хожу, молюсь неустанно, и за вас молюсь, Афанасий Петрович. Батюшка там добрый да ласковый, просветил меня, темную, сказал, святому великомученнику и целителю Пантелеимону свечку ставить.
Услышав это, Афанасий чуть не поперхнулся. Хозяйка же, не заметив этого, продолжала:
- А бабка моя не встает уже давно, я между ними двоими как белка в колесе бегаю, сил никаких не осталось. Дочка то ваша, Ленка, с сожителем своим живет. Как вы съехали от них, совсем беспутные стали. Притон устроили, ходят к ним всякие непонятные, бренчат на балалайках своих, да больше пьют и дерутся. Я уж милицию три раза вызывала. Приедут, заберут их, а на утро они опять уж тут как тут, и опять пьют и орут весь день. Спасу никакого нет, хоть бы их к рукам кто прибрал, прости господи.
Поев, Афанасий поблагодарил хозяйку и стал собираться. Проводив его, Катерина Ивановна зашла в темную комнату, присела около старой матери.
- Ленка-то, Петрова, родного отца выгнала, в подвале теперь он живет, собаку завел, а она совсем от рук отбилась, водит туда непонятно кого, того и гляди, в подоле принесет. Эх, испортилась девка, вся в мать пошла, беспутная. А отец работает дворником, я разговаривала с женщинами, шибко все довольны им, и поздоровается, и не пьет, все чисто прибирает.
А маленькая старушка все также лежала, смотря в потолок блестящими в полумраке глазами, и кивала, шамкая впалыми губами.
Черныш смирно, словно на поводке, бежал у ног Афанасия. Поздний вечер тишиной окутал дворы, окна домов одно за другим гасли, снег крупными хлопьями бесшумно покрывал собой уставшие за день автомобили, детские качели, старческие лавочки, дороги, тротуары, крылечки, ступеньки, бордюры. Афанасий полной грудью вдохнул вкусный морозный воздух. Завтра будет работа.
Ночь. Лучи прожекторов режут темноту, упираясь в облака. Далекие вспышки бесшумно озаряют горизонт. Мимо тянется колонна грузовиков, наполненных усталыми, изможденными людьми. Черные от грязи и копоти, они угрюмо светят белками глаз в полумраке. По обочине идет пешее подразделение с обмотками на ногах, со скатками шинелей через грудь, ощетинившись частоколом штыков, устремленных в черное небо. За ними тощая кляча из последних сил тянет артиллерийское орудие на мягких резиновых шинах. Ее обгоняют три танка, оставляя за собой черную гарь. У полуразрушенной стены, на кирпичной крошке, лежит солдат в намокшей от крови, расстегнутой на груди, гимнастерке. Из нагрудного кармана виден край красного партбилета. Тут же на белой, молодой, безволосой груди на суровой нитке маленький крестик. Он стонет, в глазах страх и мольба. Рядом, тряся бинтами, суетится медсестра с красным крестом на сумке через плечо. Золотая река переливается в него из соседней яблони. Его глаза закрываются в здоровом сне. Вдруг ночное небо разрывает пунктиры трассеров. Их огни, как гигантские змеи, извиваются, перекрещиваются, ища кого-то. Паника. Все бегут, земля пучится и взлетает фонтанами от взрывов. Черная тень, еще более черная, чем небо, закрывает собою все вокруг, вспышка...
Снова Афанасий проснулся в поту, открыл глаза уже сидя на постели. Черныш, спавший в ногах, жалобно скуля, ткнул носом в руку. Афанасий привычно потрепал его и почувствовал, как возбуждение от кошмара быстро проходит. Взглянув на часы, сказал:
- Спи, Черныш, спи, еще рано.
Глава 5

В этот день мусоровозка не приехала. Уже вечером Афанасий услышал знакомый гул и, отложив в сторону книгу, стал собираться на улицу. Черныш по обыкновению своему отправился за ним, и пока хозяин наводил порядок на мусорной площадке, побежал обновлять метки своей территории.
Прибрав мусор, выпавший из контейнеров при выгрузке, Афанасий оглянулся вокруг, но пса не было. Тогда он решил прогуляться по участку, посмотреть, все ли в порядке, за одно подождать своего питомца.
Черныш, сломя голову, бежал к хозяину. Остановившись у ног, он стал призывно скулить и метаться из стороны в сторону, призывая пойти за ним.
- Что такое, Черныш? Что случилось? - Афанасий наклонился, чтобы погладить его, но собака вдруг схватила его за штанину и стала тащить куда-то.
Прислонив лопату к забору, он пошел за псом, но тот еще больше засуетился и звонко залаял. Пришлось ускорить шаг, затем побежать. Черныш несся впереди, постоянно оглядываясь, не отстал ли хозяин. Но хозяин не отставал. Наверное, на длинной дистанции он бы смог загнать самого Черныша. Они петляли по дворам, подворотням, между гаражей. Собака бежала привычной ей дорогой. Около заброшенной стройки пес нырнул под ворота и скрылся. Афанасий не мог пролезть в узкую щель, пока перелазил по верху, Черныш пропал. Обежав по улице и не найдя ничего, он услышал звонкий лай из окон первого этажа, сразу побежал туда. Быстро, по звуку, нашел нужную комнату. В ней, на грязном бетонном полу, лежал мальчик. Одежда его была расстегнута, карманы вывернуты, из-под головы растекалось темное пятно. Рядом валялся школьный портфель и футляр с музыкальным инструментом. Черныш суетился тут же, то обнюхивая мальчика, то призывно и с нетерпением смотря на хозяина.
Афанасий опустился на колени и коснулся рукой лба ребенка.
Красивое верховое озеро правильной округлой формы с прозрачно чистой, кристальной водой, расположилось под склоном невысокой, покрытой зеленой растительностью, горы. Водоем питался живописным водопадиком, спускающемся с этой горы журча и переливаясь, ниспадая вначале единым ручейком, книзу разбиваясь о скальные выступы на несколько более мелких, долетая до водного зеркала потоком брызг.
Берега украшала буйная, сочно-зеленая растительность, полная невидимой, скрытой от взгляда жизни, поющей, щебечущей, ревущей, порхающей, прыгающей, ползающей.
Чаша озера имела высокие края, до заполнения которых должно было пройти еще очень много времени, но обвал одного из берегов привел к тому, что вода из озера грязным бурным потоком вытекала в нижележащую долину. Невооруженным взглядом было видно, что отток воды гораздо мощнее, чем ее приток, уровень воды в водоеме значительно снизился и продолжал стремительно убывать.
Афанасий осмотрелся кругом. Что он мог сделать, чем помочь? Голыми руками не возвести дамбу, да и лопата с киркой тут бы не помогли. Решение надо было принимать быстро, прямо сейчас.
Он открыл глаза и взглянул на Черныша. Пес внимательно смотрел на хозяина, пронзительный взгляд его был преисполнен грусти и в то же время твердой решимости, не терпящей сомнений и возражений. Если бы Черныш имел дар речи, то в эту минуту он все равно бы ничего не стал говорить. Никакие слова не в силах передать всю тяжесть и трагичность принимаемого выбора между двумя жизнями.
Афанасий медлил. Незримая связь между ними подсказывала, что пес сам должен решиться. Черныш жалобно поскулил, моргнул умными глазами и, подойдя, сам сунул длинную морду в руку хозяина.
Желтый мини-погрузчик МКСМ ожидал Афанасия на берегу озера. Он через дверь - лобовое стекло забрался в тесную кабинку, взялся за рычаги - джойстики. Выхлопная труба с рокотом выплюнула черное облако сажи, и трактор покатился к месту провала, из-за короткой колесной базы подпрыгивая на камнях.
Подъехав к краю, он начал загребать ковшом землю, перемешанную с камнями, и сваливать ее в обрыв. Вода убывала из озера быстро, обнажая берега. Ковш имел небольшой объем, но производительность компенсировалась подвижностью. Маленький тракторишка, издалека похожий на настырного жука, резво вертелся на пятачке, разворачиваясь как танк, на месте. Провал постепенно заполнялся. Афанасий решился несколько раз проехаться по возведенной насыпи, уплотняя грунт. Угрожающая течь, наконец, исчезла, но уровень берега в этом месте оставался значительно ниже общего. Озеро критично обмельчало, некоторые камни на дне обнажились.
Двигатель погрузчика закашлял и заглох. Стрелка уровня топлива ушла далеко за ноль.
Открыв глаза, Афанасий увидел Черныша, бездыханно лежащего на боку около мальчика.
Подняв на руки ребенка, он отнес его к себе в подвал, бережно опустил на кровать, затем, вернувшись с лопатой, долго долбил мерзлую землю, чтобы похоронить четвероногого друга.
Всю следующую неделю Афанасий не отходил от больного. Меняя растения, он вручную неустанно трудился над восстановлением берега. Заглохший на склоне трактор так и стоял вечным памятником, напоминая о скромном, никому не известном подвиге ценою в жизнь.
Подняв берег до прежнего уровня и укрепив его, он принялся заполнять озеро из дополнительных источников. К концу недели в подъезде не осталось ни одного живого растения. На этот раз Афанасий отступил от своего правила и вычерпывал все до дна, потому что речь шла о жизни и здоровье ребенка.

Дни летели один за другим, как вагоны бесконечного железнодорожного состава. Частые оттепели сменились ранней весной. В первую очередь снег стаял с крыш. Звонкой капелью он переместился на землю и там замерз, прихваченный ночными заморозками, образовав на тротуарах и отмостках скользкие наледи. На южных сторонах сугробов появились глубокие оспины, дороги почернели, по ним теплыми днями весело журчали ручейки. Воробьи-разбойники заливисто чирикали на ветках, дружной бандой перелетая с места на место, по приметам предвещая хорошую погоду.
В маленьком тесном помещении конторы было душно, работники толпились в очереди за зарплатой. Выйдя из здания, Афанасий снова увидел свою дочь.
- Ну что, папаша, получил деньги?
- Здравствуй, Лена. - ответил он на вопрос.
- Привет, привет. - будто делая одолжение, поздоровалась она. - Ну давай уже, мне некогда. - она протянула руку.
Он достал из кармана свернутые пополам деньги, стал отсчитывать. Дочь в нетерпении схватила их и попыталась вырвать, но отец на этот раз удержал их.
- Извини, Лена. Мне рассказали, чем вы там занимаетесь и как ведете себя. Вот тебе половина и ни копейкой больше. А чтоб с голоду не помереть, займитесь чем-нибудь полезным, и то же самое Жене своему передай.
Лена открыла рот от такой наглости.
- Ты что, папан? Да я тебя!.. Да мы тебя!.. Я маме сегодня же все расскажу...
Но Афанасий, не дослушав, ушел. По дороге, зайдя в магазин, купил кое-какой еды, немного печенья и конфет.
Когда он зашел к себе домой, в подвал, то обнаружил, что мальчик не спит, сидит на нарах и копается в своем школьном рюкзаке.
- Привет. - поздоровался Афанасий.
- Привет. - ответил мальчик.
- Я Афанасий, не бойся меня.
- А я на боюсь тебя. Я видел тебя во сне, ты мне помогал. И Черныша видел. Где он?
Афанасий тяжело вздохнул, присел на лавочку.
- Черныша больше нет.
- Нет! - возмутился мальчик и, прижав руку к груди, добавил. - Он есть, он во мне, я его чувствую, он хороший.
Афанасий улыбнулся:
- Вот и хорошо, вот и хорошо... Тебя ведь Денис зовут, правильно?
- Да, Денис.
- Извини, я посмотрел твой дневник, пока ты спал.
- Долго я спал?
- Не знаю. - пожал плечами Афанасий. - Неделю, может, две. Я не засекал. Твоего адреса я в портфеле не нашел, а искать через школу времени не было, я все тобой занимался. Ты очень болен был.
- Я помню, что дрался с Мышкиным, а потом темнота. И все. Потом как будто я спал и видел тебя, и Черныша, но все так мутно, неясно. Но каждый раз, когда я тебя видел, то мне становилось лучше.
- Я старался. - улыбнулся Афанасий. - Тебе домой надо, родители наверняка потеряли, наверное, в милицию заявили.
Дениска вдруг помрачнел, опустил взгляд.
- Я не хочу домой. Можно, я у тебя останусь жить?
Афанасий удивился такому повороту:
- Как так не хочешь?
- Папа умер, а мама дерется. - объяснил мальчик.
- Когда я тебя сюда принес, ты в синяках был, в кровоподтеках. Думал, это когда ты там, на стройке дрался, заработал.
- Нет, это мама, ремнем с пряжкой и лыжной палкой.
Дениска встал в полный рост на постели, задрал одежду, стал осматривать себя, но ничего не нашел.
- Уже зажило все. - констатировал он.
- Я могу пойти с тобой вместе к тебе домой, поговорю с твоей мамой. - предложил Афанасий.
Дениска на минуту задумался.
- Давай! - улыбаясь, согласился он. - Только я есть хочу сильно, есть у тебя поесть?
Афанасий засуетился, шурша пакетом, достал булку хлеба, пол палки вареной колбасы, кусок сыра, высыпал на стол горсть конфет, включил чайник.
- А где моя скрипка? - спохватился Дениска.
Афанасий извлек из-под нар кофр, Дениска открыл его, порывшись, достал тугую пачку мелких купюр.
- Смотри, не нашли Мышкины! Хорошо я спрятал?
- Откуда у тебя столько денег? - удивился Афанасий. По виду мальчика, да и по его рассказу не было похоже, что он из состоятельной семьи.
- Это я сам заработал! - улыбаясь, похвастался Дениска. - В переходе на скрипке играл. Я так сам себе зимнюю куртку купил. А сейчас маме на новое пальто копил. Она у меня хорошая, бьет только, но это только сейчас, когда папы не стало, а раньше не била.
Афанасий, слушая откровения мальчика, сделал бутерброды, разлил по кружкам чай.
Пообедав, стал собираться, умылся, побрился, надел самую хорошую одежду, какая только была.
Дениска шел рядом с Афанасием и, щуря глаза от яркого солнца, улыбался. Ему нравилось идти рядом со взрослым, с его взрослым. Время от времени он тайком посматривал на него вверх и видел сильного мужчину, который сейчас придет к нему домой и решит все его проблемы.
- Послушай, Денис, у меня к тебе просьба есть одна. - обратился Афанасий к мальчику. - Понимаешь, у меня могут возникнуть проблемы, если взрослые, и особенно в милиции, узнают, что ты так долго у меня был. Они могут подумать, что я тебя украл или еще что-то похуже.
- Не боись, я в милиции бывал, знаю, что к чему там! - сказал, улыбаясь, Дениска. Он пытался подражать Тите, но его любимое в таких случаях слово "не ссы" почему-то постеснялся сказать. Помолчав, уточнил:
- Даже маме не говорить?
- С мамой твоей я сейчас сам поговорю. Как ее, кстати, зовут?
- Оля. Она у меня красивая, тебе понравится. Только бы трезвая была.
Немного помолчав, Дениска спросил, заглядывая в лицо Афанасию:
- А ты кем работаешь?
- Дворником.
- Ого, да ты, наверно, богач?
- Почему? - удивился Афанасий?
- Ну как? Смотри сколько снега. Чем больше снега выпадает, тем больше денег дворникам платят. - объяснил Дениска.
Афанасий рассмеялся и, в свою очередь, спросил:
- Ты на скрипке хорошо играешь?
- Хорошо. - без ложной скромности ответил мальчик. - Люди в переходе деньги мне за игру давали, значит хорошо играю. - затем, подумав, добавил. - И Нина Павловна хвалит.
- Нина Павловна это кто?
- Это учительница в музыкальной школе. Хорошая. Мне бутерброды все время приносила.
- Сыграешь мне как-нибудь? Я бы послушал. - предложил Афанасий. - Только у меня денег нет.
- Как нет? - удивился Дениска.
- Ну посмотри, весна, все тает. Снег тает, значит и денег нет.
- Я тебе и без денег все равно сыграю. Только мама дома не разрешает играть, а на стройку я больше не хочу идти. Можно я к тебе буду приходить, а?
Афанасий улыбался. Он был польщен таким отношением к нему мальчика.
- Приходи, конечно, когда хочешь, если мама разрешит.
- А ты с ней сейчас поговори. Смотри, мы уже пришли, вон мой дом. - и он махнул рукой в сторону серой девятиэтажки.
В Денискиной квартире стоял тяжелый запах давно не проветриваемого помещения. Кругом царил бардак, на кухне батареями стояли пустые бутылки разных калибров, сама мать спала в комнате на диване, уткнув голову в подушку. Растрепанные волосы прикрывали лицо. Она была укрыта старым одеялом в драном пододеяльнике, одна рука, безвольно свесившись, лежала на полу.
Дениска присел около нее на полу, взял за руку, попытался разбудить, но в ответ услышал лишь невнятное мычание.
Афанасий обратился к мальчику:
- Позволь мне?
Дениска с готовностью отошел.
Рука, которую видел Афанасий, была тонка и красива. Изящная кисть с длинными пальцами, не смотря на обстоятельства, все же неуловимо элегантно лежала на полу. Он поднял ее и оказался перед кованой калиткой, ведущей в заброшенный сад. Противный дождь нудно моросил, по всей видимости, уже давно, потому что почва под ногами была мягкая и топкая. Толстый слой облаков надежно укутал небо, опустив на землю серые сумерки.
Сад был окружен невысокой оградой, сквозь которую ничего не было видно, кроме глухой зеленой стены. Он был сильно запушен, сорная трава все задавила собой. Афанасий открыл калитку, и та жалобно скрипнула. Сразу от входа он начал пропалывать дорожку, вырывая с корнем высоченную, с рост человека, крапиву. Крапива была злая, даже у самого основания нещадно жалила, но Афанасий терпел. Какое-то новое, необъяснимо-радостное чувство толкало его дальше, вглубь. Сорванные стебли он складывал в кучу и продолжал дальше. Очистив одну тропинку, он принялся за другую, за третью.
Пробившись в самый центр сада, он увидел там скульптуру, стоящую на невысоком постаменте. За ней давно не ухаживали, она была покрыта мхом, мусором, палью, окутана паутиной и еще неизвестно чем, так, что трудно было определить даже формы и пропорции. Афанасий бережно начал счищать всю эту мерзость. Постепенно статуя приоткрывала ему свою тайну. Привезя садовую тачку, Афанасий сгрузил в нее весь мусор, вывез его, затем остановился в отдалении и залюбовался ею. Скульптура была еще не полностью очищена, требовалось много времени и труда, чтобы она засияла во всей красе. Но уже сейчас жадный взгляд Афанасия улавливал красивую головку на изящной тонкой шее, наклоненную набок; отведенную в сторону руку, кисть, чуть склоненную вниз, со слегка отставленным мизинцем; гимнастический шар, балансирующий на запястье и взор, устремленный на него; острые плечи и правильной формы крепкие груди; изогнутую гибкую спину; женственные бедра и стройные сильные ноги.
Афанасий любовался ею и не мог оторвать взгляда. Она пленила его своим совершенством. Тем не менее, время шло, дождь продолжал мочить и вода хлюпала под ногами. Наконец, оторвав взгляд, он решил, что обязательно сюда вернется и очистит ее, а сейчас он взял в руки лопату и по периметру сада стал копать сточные канавы. Через несколько часов, устав и вымазавшись в грязи, он соорудил целую мелиоративную систему, по которой излишняя вода выводилась за пределы сада. В дальнем углу устроил компостную кучу, куда свез всю убранную траву. Затем осмотрел сад. Что он успел тут сделать? Очистил все дорожки и тропинки так, что теперь тут можно было передвигаться, предотвратил заболачивание, отведя воды и, наконец, увидел жемчужину этого сада - прекрасную скульптуру девушки. Хозяйственный взгляд видел еще много работы, но на сегодня пора было заканчивать.
Он с сожалением выпустил из руки кисть Оли, осмотрелся вокруг. Уже был глубокий вечер. Дениска посапывал в разложенном кресле, на письменно столе лежали раскрытые учебники и тетради с выполненным домашним заданием.
Тихо собравшись, он вышел из квартиры, прикрыл за собой дверь. Обратно домой он просто летел на крыльях, все было прекрасно вокруг, все ему нравилось, и раскисшие тропинки, и грязные сугробы, и пьяницы в парке на скамейке. Едва выйдя из квартиры, ему нестерпимо захотелось снова туда вернуться, снова войти в этот сад, перекапывать клумбы, выдергивать сорняки, сажать рассаду, ухаживать за деревьями, обрезать старые ветви, формировать крону и лишь изредка, тайком, оторвавшись от земли, бросать ненасытный взгляд на девушку в центре сада.
Он не помнил, как пришел к себе в подвал, и еще долго не мог уснуть от буйных мыслей, лезущих в голову.

Ольге снился сон о том, что она сидела на лавочке в парке. Шел дождь и она вся, до нитки, промокала. И замерзла на столько, что зуб на зуб не попадал. Равнодушные прохожие, занятые своими мыслями, серыми пятнами проплывали мимо, не обращая на нее никакого внимания. Ей было грустно и одиноко, щемящая тоска тисками сдавливала грудь. Она плакала, но никто этого не замечал. Может быть потому, что слезы на щеках терялись среди капель дождя, а может быть, проходящим мимо людям было просто все равно. Оле казалось, что она сидит на этой лавочке уже вечность и всякая надежда, теплившаяся когда-то в ее израненном сердце, безвозвратно угасла.
И вот один из прохожих вдруг подошел к ней, молча присел рядом, укрыл ее от дождя своим зонтом. От него исходила необъяснимая словами теплота. Но кроме самого тепла, она вселяла уверенность, давала опору, успокаивала, окутывала бескорыстной заботой. Ольга пыталась взглянуть на незнакомца, что-то ему сказать, но не могла. Как всегда бывает во снах, взгляд мылился, очертания расплывались, звуки вязли, как мухи в киселе.
Незнакомец уже сам был весь мокрый, потому что держал свой зонт над ней, но он стойко терпел, мужественно перенося неудобства до тех пор, пока дождь не прекратился. Тогда он встал со скамейки, прощальным взглядом посмотрел на нее. Не в силах сказать, она лишь подумала: "Я тебя еще увижу?", и ответ сам возник у нее в голове: "Мне бы очень этого хотелось".
В это утро Ольга проснулась раньше обычного, хорошо отдохнувшей, бодрой, преисполненной оптимизма, чего давно уже с ней не случалось. Встав с постели, она осмотрела беспорядок в комнате, окурки на паласе, пустые бутылки около дивана. Что же с ней приключилось, как же она дошла до такой жизни? Сын спал у себя в кресле. Она взглянула на письменный стол с тетрадками, на открытый портфель у табуретки, на школьную форму, висящую на ручке двери. Ей вдруг стало стыдно за себя. Как сын жил все это время? У кого искал поддержки и совета? На кого смотрел, с кого брал пример? Чем питался и как учился? На все эти вопросы она обязана была знать ответы. Но не знала.
Мать посмотрела на часы и тихо, стараясь не разбудить, ушла на кухню.
Дениска проснулся по привычке, без будильника, за час до школы. Первой мыслью его было то, что Афанасий вчера так и не поговорил с его мамой. А значит, ему опять попадет за то, что где-то пропадал, за невыученные уроки, за мятую форму, за грязную обувь, и еще за что-нибудь.
Приподняв голову, он увидел, что мама уже встала. Обычно он просыпался раньше и успевал улизнуть из дома, избежав тем самым неотвратимого наказания, но сегодня, видимо, был не его день. Он быстро прокрался к столу, начал складывать в портфель учебники, тетрадки, пенал, сменку, потом из шкафа достал форму для физкультуры. В этот момент в комнату вошла мама.
- Ты уже проснулся, Денис? - спросила она неожиданно ласковым голосом. Дениска даже вздрогнул от неожиданности и недоверчиво обернулся, но мама, красивая и легкая, подошла к нему и, обняв, поцеловала в макушку.
Слезы вдруг навернулись на детских глазах. Скопившись на нижних веках, они подрагивали, готовые в любой момент сорваться по щекам вниз. Он бросился к маме на шею и прижался к ней всем телом, радостно повторяя:
- Мама, мамочка!
А мама сама уже плакала, жадно тиская родного сына, обсыпая его поцелуями и слезами.
- Сыночек мой, Дениска! Прости меня, пожалуйста, прости мамку...
Дениска только еще сильнее прижимался, греясь в родном тепле, и ничего не отвечал, потому что и так все было ясно.
- Пойдем, пойдем на кухню, я тебе оладушек напекла. - позвала мама.
За завтраком, не в силах держать в себе и желая поделиться, мама сказала:
- Знаешь, я сегодня сон видела такой интересный, правда уже забыла его почти, но мне так хорошо и приятно было, такое необычное, легкое ощущение, я проснулась и как будто изменилась вся.
Сын радостно заулыбался:
- Я знаю, что это было, мама. Это Афанасий был.
- Какой такой Афанасий? - удивилась мама.
- Он хороший, мама, он вчера тут был и тебя за руку держал.
- Ох! - Ольга всплеснула руками, догадываясь, в каком виде она была вчера. А сын продолжал:
- Он меня спас. Меня Мышкины подкараулили на стройке, хотели деньги отнять, а потом Афанасий меня спас.
- Какие Мышкины, что за деньги, какая стройка? - мама моргала глазами, ничего не понимая.
Дениска вдруг отложил в сторону надкусанную оладью и убежал в комнату, но вскоре вернулся с деньгами в руках.
- На, мама, это я тебе копил, на новое пальто.
- Откуда это у тебя? - в очередной раз удивилась она, принимая деньги из рук сына.
- Это я сам заработал! Я на скрипке играл в переходе и люди мне деньги давали. Я их почти не тратил. Только поесть себе покупал, а все остальное складывал, хотел, чтобы ты в новом пальто ходила.
Мать встала из-за стола и отвернулась к плите, чтобы сын не видел ее мокрых глаз.
Вытерев лицо, она спросила:
- Про какого-то Афанасия ты начал говорить...
Брови мальчика поднялись от восторга, с набитым ртом, торопясь, он начал рассказывать:
- Он хороший, мама, он очень хороший. Я с Мышкиным боролся, и меня ударили по голове. А Афанасий нашел, забрал меня к себе и лечил.
Ольга подошла к сыну, пригнувшись, осмотрела голову.
- У тебя ничего не болит, все нормально? Может, в больницу тебя сводить?
- Нет, мама, не надо в больницу. Все хорошо, ты разве сама не видишь?
Она посмотрела на Дениску, с довольным видом доедающего завтрак, и немного успокоилась.
- Мам, а можно, Афанасий к нам в гости придет?
У Ольги в груди очень приятно кольнуло, она улыбнулась и ответила:
- Можно.
Дениска собрался в школу и уже стоял у дверей, когда мать спросила:
- Ты когда сегодня вернешься?
- Вечером, мама, вечером. Сегодня занятия в музыкалке. После занятий сразу домой. - и, задумавшись, поправился. - Сначала к Афанасию, а потом домой.
- А есть то что ты будешь целый день?
- У меня есть деньги, мама, не переживай, я все куплю. - крикнул Дениска, уже спускаясь по лестнице.
Закрыв дверь, Ольга осмотрела свою грязную, загаженную квартиру, тайком от самой себя чему-то улыбнулась и принялась за уборку.

День тянулся для Афанасия нескончаемо долго. Как назло осадков никаких не было, дорожки и тротуары очищены ото льда, урны вынесены, а объявления расклеены. Он присел на лавочку. Посмотрев на девочку, ведущую на поводке свою собачку, вспомнил Черныша. Мимо проходила бабушка из подъезда, в котором он жил.
- Здравствуйте, Афанасий Петрович. - поздоровалась она.
- Здравствуйте. - ответил он.
- Вчера вечером приезжали какие-то люди, женщина с мужчиной, а вас не было. Они долбились, долбились в дверь, да так сильно, весь подъезд подняли.
Афанасий пожал плечами.
- Я никого не ждал. Кто это был, что-нибудь говорили?
- Да все вас искали. - ответила старушка, оправляя пуховой платок на голове. - Мы вас, Афанасий Петрович, конечно, уважаем, но вы бы освободили нас от таких хлопот, а то ведь страху какого нагнали, шум на весь дом. А мы люди уже не молодые, нам не к чему такое.
- Хорошо, как только узнаю, кто это был, поговорю. - пообещал он.
Ближе к вечеру раздался стук в дверь. Открыв ее, Афанасий увидел на пороге жену, за ее широкой спиной мелькал худощавый господин. Он не видел ее уже давно, с прошлого года, когда она, ничего не объясняя, исчезла из дома и из его жизни. С тех пор она стала еще больше, но зато лицо ее украшала яркая, броская косметика, одета она была в дорогую норковую шубу, через расстегнутый ворот которой на шее просматривалось сразу несколько цепочек разной толщины, на пальцах красовались массивные перстни. Все это в целом смотрелось вульгарно и безвкусно.
- А, вот ты где теперь обитаешь. Всегда знала, что ты так и закончишь. - она сделала властный жест своему спутнику и сказала. - Жди меня здесь, я тут сейчас разрулю.
Она без лишних реверансов вошла в жилище Афанасия, начала все осматривать, вынюхивать.
- Слушаю тебя внимательно. - сказал Афанасий, внимательно наблюдая за ней. В движениях ее, в манере поведения появилось кривлячество.
- Ты почему Ленку вчера обидел? Они там с Женечкой крутятся, как белки в колесе, а ты денег зажал. Для дочери пожалел. Мне даже пришлось ехать, в твою бомжовскую конуру лезть. Ты думаешь, если я уехала, так ты вздохнуть можешь свободно? Вот тебе! - она сунула ему в лицо кукиш. - Мне твои копейки не нужны, а о дочери ты должен заботиться. Ты обязан!
Афанасий решил, что конструктивного диалога все равно не получится, поэтому просто взял ее за руку.
Перед ним в обе стороны, на сколько хватало взгляда, протянулась каменная, неприступная стена с маленькой, низкой калиткой из толстых досок, обитых ржавыми железными полосами. Сюда он приходил много раз за время супружеской жизни, стучался в калитку, просил пустить. Но каждый раз неизменно натыкался на глухое безмолвие. Теперь он был уже не тот. Закаленный преодолением многочисленных трудностей, он не стал церемониться. Ударом ноги выбил дверь. Она разлетелась на множество щепок, и лишь пара досок сиротливо остались висеть на жалобно поскрипывающих петлях. Нагнувшись, он прошел на противоположную сторону.
Посреди голой бескрайней степи стоял туалет. Это было обычное дощатое сооружение, сколоченное внахлест из не обрезных досок. От него веяло нестерпимым смрадом. Преодолев отвращение, Афанасий подошел к нему, открыл дверцу и на полу в углу, около самого срамного отверстия сидело маленькое тщедушное существо. Оно лишь отдаленно напоминало человека. Сморщенное и хилое, болезненно-бледного цвета, оно дрожало от страха. Афанасий взял существо, как кошку, за кожаную складку на загривке, вынес на улицу и отошел, чтобы не чувствовать запах. Существо в подвешенном состоянии поджало руки и ноги, замерло, напряженно смотря перед собой.
- Послушай меня внимательно! - начал Афанасий, развернув существо на вытянутой руке к себе лицом. - Сейчас я первый и последний раз с тобой разговариваю. В следующий раз я тебя сброшу в твое же дерьмо. - он кивнул в сторону туалета. - С этого момента ты и твоя дочь, к которой я всегда относился как к родной, оставляете меня в покое и мы с вами больше никогда не видимся. Это ясно? Кивни, если ясно.
Существо мелко закивало, хоть это и сложно было сделать, будучи подвешенным за шкирку. Он отпустил ее на землю, и оно быстро, передвигаясь сразу на четырех конечностях, убежало обратно и спряталось за неокрашенной дверцей.
Афанасий отпустил руку жены. Вся спесь с нее спала, она молча, опустив голову, вышла.
Он сел за стол, из пол-литровой банки, наполовину заполненной нифелями, налил в стакан заварку, разбавил кипятком, бросил два кубика сахара и стал размешивать, одновременно читая книгу, лежащую на краю стола.
В дверь снова постучали. На этот раз на пороге стоял запыхавшийся, со сбитой на бок шапкой, Дениска.
- Афанасий, пошли быстрей, я всю дорогу из музыкалки бежал к тебе.
- Пошли. - легко согласился Афанасий. Он был готов уже давно.
По дороге Дениска постоянно забегал вперед, чтоб смотреть на своего нового взрослого друга, и делился новостями.
- Представляешь, мама опять хорошей стала! Мы сегодня с ней вместе утром чай пили. А когда я про тебя рассказывал, то она улыбалась. И она разрешила, чтоб ты к нам в гости пришел. А в школе меня потеряли. Наша классная, Елена Борисовна, как увидела меня, чуть в обморок не упала. Я сказал, что болел, а она попросила справку из больницы. Ты можешь мне справку дать?
- Нет, справку я тебе не могу дать. - улыбнулся Афанасий. - Раз с мамой вы теперь хорошо живете, она сходит, поговорит с учительницей, решит вопрос. Давай в магазин зайдем, подарок твоей маме купим?
- Давай. - согласился мальчик. Улыбка не сходила с его счастливого лица.

Стоя перед дверью квартиры, Дениска постучал в нее. Он не стал открывать своими ключами, хотел, чтобы мама сама им открыла и увидела их двоих вместе. Он волновался и поминутно посматривал на Афанасия. Хоть он в полной мере и не отдавал себе отчет в этом в силу возраста, но где-то в глубине души ему было очень важно, чтобы этот мужчина понравился маме, тогда он сможет видеться с ним чаще, ему разрешат ходить к нему в гости, он сможет часами просиживать около него, брать с него пример, подражать. Еще он переживал за то, чтобы мама осталась такой же, как утром, а не валялась без памяти на диване. Тогда его мечты и надежды снова рухнут.
Афанасий тоже волновался, потому что вчера, прибираясь в саду, он понял, что эта женщина нужна ему, и он сделает все от него зависящее, чтобы они были вместе, но ведь так много условностей, правил, барьеров. Так легко испугать, отдалить, потерять. Кроме этого Дениска, с которым он так много провел времени, часами и днями оставляя силы, падая от усталости на восстановлении его здоровья, стал для него очень дорог, и связь с ним, его дружбу он тоже не хотел потерять.
Ольга сидела в прибранной квартире, в полумраке, на краешке дивана и волновалась перед встречей с незнакомцем, к которому, не зная его, испытывала безотчетную симпатию. Так много горя и разочарований терзало ее бедную душу, так много страданий пришлось ей пережить, такие тяжелые испытания свалились на ее хрупкие плечи, которых она не выдержала, сломалась, и казалось, что отчаяние, это последнее, что будет в ее жизни. И вот вдруг, она чувствовала, в ее душу, сквозь мрак, пробился луч надежды. Что это? Спасение или очередной обман, после которого она упадет еще ниже? И еще сын, которого она чуть не потеряла... За все то время, когда она перестала быть матерью, невидимая эмоциональная связь, объединяющая родителей и детей, была нарушена, и требовалось много тонкой и деликатной работы, чтобы вновь ее восстановить.
Ольга подошла к двери и, собравшись с духом, открыла ее. Когда она увидела Афанасия, то вдруг весь мир куда-то исчез, остался только он, его добрые и сильные глаза. Настолько добрые и настолько сильные, что ей нестерпимо захотелось броситься к нему на шею и плакать, плакать, плакать... Плакать не от боли и не от радости, а плакать потому, что это приятно и можно делать у него на плече. И больше никого и ничего не бояться, и ни о чем не тревожиться и не переживать.
Когда дверь квартиры открылась и Ольга предстала пред Афанасием во всей своей красе, то первое и главное, что он увидел, это целый мир в ее почти черных, глубоких глазах. Ему захотелось жить в этом мире, изучать его, беречь от бурь и невзгод, заботиться о нем, быть в нем радушным хозяином.
Так они и стояли, смотря друг на друга и не замечая ничего вокруг. Самым непосредственным оказался Дениска. Он обрадовался, что мама не только не пьяная, но более того, такая красивая и счастливая, какою он ее еще никогда не видел.
- Мама, это Афанасий! - объявил он.
Дениска взял Афанасия за руку и буквально затащил через порог, затем взял за руку маму и так стоял, держа их обоих, радуясь их улыбкам.
- Здравствуй, Оля. - наконец сказал Афанасий.
- Здравствуй. - ответила Оля.
Дениска уже ускакал в комнату, а они все стояли и смотрели друг на друга.
- Я не хочу отводить от тебя взгляд. - честно сказал Афанасий то, что больше всего волновало его в этот момент, нарушая все правила и условности.
- Я не хочу, чтоб ты отводил от меня свой взгляд. - честно ответила Ольга то, что больше всего волновало ее в этот момент, без сомнений и оглядок отдавая всю себя во власть Афанасия.
Все решено было тут, в маленькой прихожей, стоя на коврике для обуви. Ни к чему были ухаживания, комплименты, беседы и расспросы, чтобы узнать друг друга и понять, подходят они друг другу или нет. Все это осталось позади, так и не случившись. А впереди было море счастья, океан любви, радость от улыбки, восторг от прикосновения, упоение от голоса, блаженство от близости.
- Ну что, вы так и будете стоять? - спросил Дениска, уже переодевшийся в домашнюю одежду.
Афанасий достал из-за спины коробку конфет и букет цветов. Ольга приняла подарок и вдруг покраснела в смущении. Она вдруг вспомнила, в каком неприглядном виде вчера предстала перед ним, подумала, что мог рассказать про ее поведение сын, ее смущала убогость обстановки, которую не скрыть никакой приборкой. Но взгляд Афанасия, нежный и твердый в своей нежности, убедил ее в том, что его ничего более не интересует, кроме нее самой.
- Афанасий, пойдем со мной, ты же просил, чтобы я тебе сыграл. Мама, можно, я сыграю на скрипке? - спросил Дениска.
- Конечно можно. - ответила мама.
Они прошли в комнату, Афанасий сел на диван, а Ольга, все еще стесняясь, чуть поодаль. Он взглянул на нее, и в его взгляде она прочитала: "Мне было бы приятно, если б ты была рядом. И я знаю, что тебе это будет приятно. И ты знаешь, что я это знаю. К чему стеснения?" Ольга села рядом, с трепетом ощущая желанную близость, а Дениска, важный, как на концерте, расположился посреди комнаты, с ехидной улыбкой вдруг заиграл марш Мендельсона. Когда он закончил, то мама его приятно покраснела, Афанасий улыбался и хлопал в ладоши, а сам Дениска картинно кланялся, заливаясь смехом.
- Пойдемте ужинать, шутники! - предложила Ольга, чтобы сменить тему.
Афанасий, сидя за столом, с интересом смотрел, как Ольга накрывала на стол, суетилась, открывала и закрывала шкафы, выставляла тарелки, стаканы, ложки, нарезала хлеб, то и дело хлопала холодильником. Поймав на себе его взгляд, спросила, улыбаясь:
- Ну что? Я что-то не так делаю?
- Нет, Оля, все так, все так. - улыбнулся в ответ Афанасий.
Дениска, уплетая за обе щеки, бросал на них быстрые взгляды. Ему было приятно видеть их обоих тут, в этой кухне, сидящих за одним столом. За этим столом когда-то курил пьяный дядя Андрей, тут брякали бутылки, на этих вот табуретках он сам много раз ночевал, уткнувшись в угол. А сейчас здесь сидели счастливые люди, и было спокойно, свободно на сердце. Можно было дышать полной грудью и не бояться это делать.
Поев, он убежал делать уроки, оставив взрослых наедине.
На кухне воцарилась тишина. Но она не была неловкой. И Афанасию, и Ольге просто нравилось находиться рядом друг с другом, а слова этому мешали.
Наконец, Ольга спросила:
- Что с Дениской произошло?
- Когда я его нашел, он был без сознания с тяжелой травмой. Я его перенес к себе и лечил две недели.
- А почему в больницу не отвез, скорую не вызвал?
- Скорая бы не успела, да и врачи в больнице не смогли бы помочь.
- А ты врач?
- Нет, но Дениске я помог, ты же видишь, как он играет на скрипке.
- Но как такое возможно, я не понимаю? У тебя оборудование какое-то или еще что-то? - голос Ольги становился все более возбужденным от непонимания. Афанасий грустно улыбнулся.
- К сожалению, Оля, я не смогу тебе всего объяснить, потому что и сам многого не понимаю. Но если ты захочешь узнать меня лучше, то сама все поймешь.
- Знаешь, я сегодня проснулась утром, и почему-то все изменилось Мне кажется, это связано как-то с тобой.
Они снова встретились взглядами, и Афанасий ответил:
- Тебе не надо переживать о том, что было. Я могу сделать тебя счастливой, если ты разрешишь.
Тонкая улыбка, как бабочка, спорхнула с ее губ.
- Что я должна для этого сделать?
Афанасий молча протянул ей руку, и она, поняв этот жест, вложила в его широкую ладонь свою узкую, изящную кисть. Тактильные рецепторы отреагировали на прикосновение, нервные импульсы со скоростью молнии проникли в мозг, возбуждая центр удовольствия.
Дождь давно закончился, земля просохла и сочная зелень купалась в солнечных лучах. Афанасий, не спеша, прогулялся по саду, осматривая его. Глаза разбегались от обилия работы, которую здесь нужно было переделать, чтобы привести все в порядок. Но все это потом, позже. Он знал, что не раз еще вернется сюда и с удовольствием все сделает. Тут не надо было никуда торопиться, напрягать последние силы, рвать жилы, терпеть и страдать. Здесь он отдыхал. Здесь он набирался сил и дарил эти силы. Это была синергия. Он наконец-то нашел ее.
Афанасий набрал в колодце ведро воды и прошел в центр сада, к скульптуре девушки. Ее изящная, легкая и одновременно женственная поза, казавшийся мимолетным замерший взгляд, приковывали внимание, не отпускали его. Немного помедлив, он подошел ближе, вплотную, зачерпнул воду и начал отмывать ее голыми руками. Наверно, можно было бы гораздо быстрее это сделать с применением инструмента, но он хотел прикасаться к ней только своими руками. Чувствительными пальцами он оттирал каждый сантиметр скульптуры, пыль и грязь поддавались, с водой стекали вниз, на землю, обнажая благородный мрамор. Продвигаясь сверху вниз, он касался и волос, и лица с правильными, хорошо выраженными чертами, омыл высокую грудь, выгнутую луком спину, плоский живот, округлые бедра...
Закончив с этим, отошел в сторону, полюбовался издалека, затем оглянулся вокруг. Завтра он придет сюда и перекопает клумбы, очистит землю от корней сорняков, посадит красивые цветы, подметет дорожки, побелит бордюры и деревья, поправит и покрасит ограду.
Афанасий открыл глаза и взглянул на Ольгу. Ее раскрасневшееся лицо застыло в сладкой истоме. Она вдруг, спохватившись, стыдливо закрыло лицо ладошками и убежала в ванную.
Зайдя в комнату, он увидел, что Дениска уже лег в постель. Афанасий присел рядом на краешек, провел рукой по лбу, волосам, пожал плечо.
- Ты уже взрослый. - обратился он к мальчику. - Сказок я тебе на ночь рассказывать не буду, а расскажу одну историю. Были две семьи в соседних домах. В одной все время ругались и ссорились, а во второй жили мирно и тихо. В той семье, в которой ругались, жена говорит мужу:
- Пойди, посмотри, как так они живут и не ссорятся.
Он пошел, спрятался и подсматривает, как в том доме жена пол моет. Вдруг ее что-то отвлекло и она ушла, а в это время муж проходил и запнулся об ведро, опрокинул его. Прибегает жена и говорит:
- Извини меня, пожалуйста, это я виновата, что оставила ведро.
- Нет, - отвечает муж. - Это ты меня прости, я виноват, что под ноги не смотрел.
Вернулся домой тот, который подглядывал, и говорит жене:
- Я все понял. У них в семье все виноватые, а у нас все правы.
Дениска схватил Афанасия за руку:
- Расскажи еще, пожалуйста.
- Хорошо, завтра обязательно еще расскажу, а сейчас спокойной ночи.
- Спокойной ночи. - ответил Дениска, поудобнее устраиваясь на подушке.
Выйдя на улицу, Афанасий полной грудью вдохнул вкусный весенний воздух, запрокинув голову, долго смотрел на чистое звездное небо, на рогатый месяц, прячущийся в пока еще голых ветвях, затем, не спеша, пошел домой, стараясь не спугнуть нежную тишину дворов.
Серое монументальное здание железнодорожной конторы еще издалека начинало подавлять волю своей помпезной суровостью, но Афанасий, не обращая на это внимания, отметился на проходной и пошел гулять по бесконечным коридорам. Тут находилось много различных отделов и подотделов, департаментов, канцелярий и управлений огромного государственного монополиста. Он шел в знакомый уже кабинет на третьем этаже. Время посещения было подобрано как нельзя лучше, кабинетные черви уже проснулись, напились утреннего чая, и каждый трижды рассказал коллегам о том, как он вчера вечером смотрел по телевизору. Теперь они были готовы к работе.
Принимала Афанасия все та же пожилая, но изо всех сил молодящаяся дама. Она внимательно изучала документы посетителя, изредка бросая на него заинтересованные взгляды. Что-то неуловимое, необъяснимое изменилось во внешности Афанасия, что-то такое, чего не описать словами, если даже прямо смотреть на человека. Впечатление, складывающееся о человеке из неуловимых, неосязаемых, витающих в воздухе факторов, на этот раз сформировало образ интересного, спокойного и уверенного человека, с оптимизмом смотрящего в будущее.
- Постойте, - сказала дама, держа в руках трудовую книжку. - Тут последняя запись о том, что вы приняты на работу.
- Совершенно верно. - подтвердил Афанасий, с доброжелательной улыбкой смотря в глаза собеседнице мягким взглядом.
- Но ведь так не положено. Нельзя так вот просто выдавать трудовые книжки работникам. - ответила она и краснея, почувствовала, что тает под этим взглядом.
- Вы знаете, а ведь мне не так просто ее дали на руки. - доверительным тоном сказал Афанасий, понизив голос до бархатистого баса, который так нравится женщинам. - Я человек ответственный и честный, люди, знакомые со мной, знают это и доверяют мне. И если бы мы с вами тоже были более знакомы, у вас была бы возможность в этом убедиться.
Дама медленно, как бы нехотя перевела взгляд обратно вниз, на документы.
- У вас и медицинская справка еще действующая.
- Совершенно верно. - кивнул он. - И еще характеристики с двух последних мест работы, с содержанием которых вы можете ознакомиться.
- Не сомневаюсь, что они полностью положительные. - ответила дама, чувствуя что сладостное тепло растекается по телу. – Возьмите, пожалуйста, анкету и заполните ее, а я пока позвоню вашему будущему начальнику.
Она долго ждала, когда на другом конце линии ответят, потом, наконец, дождавшись, начала говорить:
- Здравствуйте, Владимир Николаевич, это Людмила Павловна беспокоит из отдела кадров. Мы сейчас к вам нового работника оформляем... - собеседник, по всей видимости, стал ругаться, перебивать и возражать, потому что Людмила Павловна сменила официальный тон на оправдывающийся. - Но... послушайте... это просто особый случай... да, я сама беседовала... да, здесь... хорошо.
После этого дама шепотом обратилась к своей коллеге за соседним столом:
- Представляете, накричал на меня, грубиян, что без него оформляем. Сейчас сам сюда прибежит.
Афанасий как раз закончил заполнять скучные бланки, когда дверь кабинета по хозяйски распахнулась, и вошедший человек с порога начал выговаривать:
- Людмила Павловна, дорогая моя, сколько раз я просил через меня всех моих кандидатов пропускать. Я уже устал бороться с алкоголиками и ворами. Одни пьют не просыхая, а работа стоит, другие медь тащат тоннами. Не знаю уж, что из этого хуже.
Афанасий сидел у стола спиной к двери. Услышав знакомый голос, он, улыбаясь, встал, поворачиваясь и сказал своему бывшему начальнику цеха:
- Здравствуйте, Владимир Николаевич. Уверяю вас, спиртным я на работе не привык злоупотреблять, да и воровать тоже.
- Афанасий! Ты ли это? - как из пушки выстрелил, воскликнул Владимир Николаевич, привыкший за долгую трудовую деятельность громко разговаривать в шумных цехах. Работницы кабинета, приученные к канцелярской тишине, инстинктивно пригнули головы к столам, как бы пригибаясь при взрыве, впрочем, не переставая при этом глазеть на настоящих мужчин, редких посетителей их женского коллектива.
Ранее не замеченный в бурных проявлениях чувств, сейчас, подав руку Афанасию, начальник притянул его к себе и по братски похлопал по спине.
- Вот это работничка вы мне нашли, Людмила Павловна. Покорнейше прошу извинений за свою резкость и готов искупить свою вину сегодня же вечером, в ресторане!
Работницы, коллеги Людмилы Павловны, улыбаясь, многозначительно переглянулись, играя подведенными бровями. Все они знали о симпатии, давно возникшей между Владимиром Николаевичем и Людмилой Павловной, столь трогательной в их возрасте, и ждали, когда же эта невысказанность перерастет в нечто большее. Сама же виновница этого пристального внимания потупила взгляд, краснея в смущении, но радуясь в душе.
- Ты все бумажки заполнил? - обратился бывший - будущий начальник к Афанасию. - Тогда пошли в депо, покажу тебе там все.
- Афанасий Петрович. - торопясь, выбежала из-за стола Людмила Павловна. - Вот, возьмите трудовую книжку, нам необходимые согласования надо пройти, и через два дня ждем вас на работе.
Владимир Николаевич вел Афанасия по корпусам, цехам и переходам, объединенным в единое целое.
- Ты где потерялся, Афанасий? Я же тебя искал. Меня самого последнего поперли с завода. А я от туда сразу сюда, и ничего, даже лучше. Правда, посмотрел на коллектив и за сердце схватился. Решил своих заводчан поискать, перетащить. Кого-то перевел сюда, кто-то сам неплохо устроился, а к тебе домой несколько раз ездил, то нет никого, то открывают какие-то подозрительные полупьяные недомерки говорят, что такого не знают.
- Да я, знаешь, обстоятельства так сложились, сейчас дворником работаю и живу там же, при работе.
Начальник задумчиво почесал седой затылок, но с расспросами лезть дальше не стал.
- Надо было сразу сюда идти, как с завода ушел, зачем в дворники подался?
- Я приходил сюда, как раз к Людмиле Павловне, но она мне вежливо отказала.
- Не мудрено дело. Человека как турнут с работы, так он и ходит, как вводу опущенный, пасмурный весь. А ты на себя сейчас посмотри в зеркало, светишься вон как та лампочка.
- Владимир Николаевич, ты и сам как прожектор сейчас. - парировал Афанасий.
- Конечно, как прожектор. Ты видел Людмилу Павловну? Огонь, а не баба! Моей Ниночки уже пять лет как нет, а я не могу один, хочется человеческого общения, близости, чтоб вместе сидеть, телевизор смотреть, а не одному, как сыч. Дети-то давно выросли, своих детишек ро;стят, да мне внуки не достаются, все по другим бабушкам да дедушкам их возят.
- Я думаю, вы сойдетесь с Людмилой Павловной. - высказал свое мнение Афанасий.
- Я тоже так думаю. - согласился с ним Владимир Николаевич.
Далее они зашли в депо, в котором производился ремонт и обслуживание подвижного состава, начальник познакомил Афанасия с будущими сослуживцами, показал фронт работ. Ничего сложного тут не было, и после некоторого обучения и работы в паре с более опытным мастером, Афанасий мог быстро овладеть премудростями ремонтного дела.
Когда он вернулся в контору управляющей компании, то Татьяна Васильевна, с живым интересом, первым делом поинтересовалась:
- Ну как все прошло?
- Все просто замечательно. - улыбаясь, ответил Афанасий.
Женщина от радости даже хлопнула в ладоши, но сразу чуть погрустнела.
- Жалко нам такого работника, как вы, отпускать. Жильцы на вас не нарадуются, всю книгу жалоб благодарностями исписали, представляете?
- Тогда можно я от вас не буду уходить? Сейчас уже весна, так много работы, как зимой, уже нет, а в депо работа сменная, я буду везде успевать, а до следующей зимы еще дожить надо. К тому же жить мне все равно негде.
- Конечно можно! - снова расцвела Татьяна Васильевна. - Вы устраивайтесь на железную дорогу как на основное место. Эта организация серьезная, там и льготы для своих есть, и пособия, детские лагеря, проезд бесплатный к месту отдыха для всех членов семьи, а у нас по совместительству будете работать. Вот и все. А теперь давйте я вас чаем угощу, хорошо?
- Хорошо. - улыбнувшись, согласился Афанасий, радуясь и тому, что все так устроилось, и хорошему к себе отношению.
Медленно, но верно, дни становились длиннее. В течение дня солнце поднималось все выше, озаряя истосковавшуюся по свету землю. Все дороги, дорожки и тропинки очистились от снега и наледи, подсохли и уже красовались обычным своим, как летом, нарядом. Лишь кое-где ручейки от тающих на газонах сугробов тянулись по серому асфальту, но и они днем иссушались теплыми лучами, а ночью вымораживались уже слабыми заморозками. Даже на лицах прохожих все чаще можно было заметить весеннюю улыбку вместо зимней хмурости.
Афанасий не любил сидеть без дела. Обойдя свою территорию и устранив все замеченные недостатки, он вынес из подвала старые метлы и черенки, устроился около гаражей на солнышке, щурясь с непривычки, но, все, равно терпя, стал перевязывать березовые прутья. Из четырех метел получилась одна, но очень хорошая. Остальное приготовил на выброс.
Вечером, когда тени удлинились, а солнечные лучи потускнели окрасились в красно-оранжевые тона, во двор вбежал Дениска. Он, как и вчера, несся сломя голову, ранец на спине трясся, грозясь вывалить наружу все содержимое, скрипичный футляр то и дело стукал по коленкам. Заметив Афанасия, он повернул к нему, с ходу перепрыгнул через несколько оградок вокруг детских площадок и, подбежав, радостно обнял. Афанасий ответил мальчику тем же.
- Ты что делаешь? - глубоко дыша, спросил Дениска.
- Метлу вяжу, теперь ей работать, снега, надеюсь, больше не будет.
- Давай я тоже повяжу. - попросил мальчик.
- Я уже все сделал. - развел руками Афанасий, но, заметив грустный взгляд, добавил. - На выходных пойдем вместе в лес, там еще прутьев нарежем, черенки-то у меня остались, навяжем новых метел.
Глаза Дениски вспыхнули:
- В лес, на выходных? Ура-а-а! - воображение его с живостью нарисовало березовую рощу, такую густую, что стволы с черными рисками образовывали сплошную белую стену, серые прогалины с прошлогодней увядшей травой, по которым можно носиться, и валяться, и дышать чистым воздухом.
- А мы маму возьмем с собой? - заглянул Дениска в глаза Афанасию.
- Возьмем, если она захочет.
- Захочет, захочет. С тобой она куда хочешь захочет. - поспешил уверить его мальчик. - Она сегодня все утро улыбалась. Даже несколько раз отворачивалась, потому что стеснялась, но я все равно видел. Пойдем быстрее, скажем ей про лес. - он схватил Афанасия за руку и в нетерпении потащил в сторону.
- Погоди, давай тут сначала все уберем.
Дениска подобрал все до одной веточки, отнес их в мусорку, а Афанасий в это время убрал в подвал остальной инвентарь.
По дороге Дениска делился новостями:
- У нас через две недели во дворце пионеров будет концерт. Ты придешь?
- Если ты пригласишь, то конечно приду.
- Конечно приглашу. Вместе с мамой придете, Нина Павловна вас в первый ряд посадит. Она мне сказала, чтобы я теперь каждый день к ней ходил заниматься, она со мной с одним занимается, готовит к выступлению. Из школы сразу к ней бегу и так до вечера. Еще Нина Павловна сказала, что я лучше стал играть после болезни.
Афанасий улыбнулся, вспомнив те три последние бочки воды, которые он вылил в живописное горное озеро сверх прежнего уровня.
Дома Ольга встретила их с распростертыми объятиями, обняла и поцеловала сына, затем хотела так же поприветствовать Афанасия, но природная скромность будто поставила перед ней невидимую стену. Она смутилась, но Афанасий спас положение, взяв обеими руками ее правую кисть и подержав так дольше обычного, нежно смотря при этом в красивые, бездонные глаза Ольги, поймав себя на мысли, что весь день ждал этого момента. Он так же, как и она, стеснялся более открыто проявлять чувства при Дениске.
Но тот, сорванец, искоса подглядывал за ними, радуясь при этом, что все так хорошо для него сложилось. Два самых дорогих для него взрослых стояли, взявшись за руки и смотря друг на друга, не ругались и не дрались, а значит и у него самого все будет хорошо, значит, и ему перепадет кусочек их счастья.
- Ты вчера ушел, не попрощавшись. - сделала Ольга замечание Афанасию с деланной обидой.
- Зато я сегодня пришел без приглашения. - парировал он.
- Как? А я? Я сам за тобой сегодня пришел! - вмешался Дениска.
Ольга улыбнулась, глядя на сына. Беря его в союзники и ища поддержки, притянула к себе, потрепала по голове и обратилась к Афанасию:
- Давай сейчас, прямо тут, у порога, договоримся, что ты приходишь без приглашения и когда хочешь, потому что тебе здесь более чем рады! - и вдруг вспыхнула от своей же смелости.
- Правильно, мама! Так и надо! - поддержал ее сын.
Афанасий ничего не ответил. Он просто обнял их двоих, и они то же заключили его в свои объятия. Так они и стояли посреди маленькой прихожей, испытывая одно и то же чувство.
Наконец, Ольга сказала:
- Пойдемте в комнату, я вам кое-что хочу показать.
В углу, прикрытый материей, стоял мольберт. Она включила свет, выдержала театральную паузу и, как фокусник, сдернула занавес.
- О, круто! - с детской непосредственностью воскликнул Дениска и бросился к картине поближе, чтоб рассмотреть все в подробностях.
Афанасий же остался стоять на месте, чтобы рассмотреть сначала все в целом. На картине была изображена сцена, в которой бедная женщина лежит на дороге, около старого дома. На ней нищенский балахон, рваный и изношенный, похожий больше на лохмотья. Рядом стоит старец в таком же темном бесформенном халате, в одной руке держит посох из витого дерева, больше похожий на корягу. По положению его тела понятно, что он шел мимо и, уже пройдя женщину, вдруг, в последний момент, повернулся и протянул ей руку, а она, собрав последние силы, тоже тянется к нему и кажется, вот-вот их руки соединятся. Все это происходит на фоне каменной оштукатуренной стены, булыжной мостовой, свет падает откуда-то сверху слева, со стороны старца. Картина была выполнена в цветовой гамме сепия, от чего казалось, что действие происходит в каком-то древнем городе времен римской империи.
Пропорции, перспектива, объем, тени и полутени, рефлексы были выполнены безукоризненно. Подойдя вплотную, он разглядел детали, смелые мазки.
- Когда ты это нарисовала, мама?
- Не нарисовала, а написала. - поправила она сына. - Сегодня весь день.
- Я, конечно, не специалист в этом вопросе. - скромно начал свой комментарий Афанасий. - но это произведение хочется долго разглядывать. А это, как мне кажется, один из показателей качества. И мне казалось, чтобы написать такое, нужно больше времени.
- Я раньше хорошо рисовала, но дом и быт заели, потом совсем не до этого стало. - она чуть помрачнела, вспоминая. - А вчера, как ты ушел, меня вдруг как прорвало. Из кладовки достала принадлежности и начала... И, что самое интересное, как будто и не было перерыва, а наоборот, каждое движение, штрих или мазок были именно такими, какими надо. Почти ничего не пришлось исправлять. Ну тебе хоть нравится?
- Нравится? - Афанасий картинно изобразил удивление. - Нравится, это не то слово. Дениска, у вас есть рулетка или портняжный метр?
Мальчик бросился к ящику с инструментами, достал оттуда рулетку. Афанасий измерил размеры холста и сказал:
- Завтра приходи пораньше, сделаем маме красивую рамку и повесим эту картину на стену.
- Шутники. - снова сказала Ольга. - Пойдемте ужинать.
Пропустив Дениску вперед, Афанасий вдруг придержал Олю за руку и, приблизившись к ней, шепнул ей на ухо:
- Умница. - затем нежно коснулся губами мочки , отчего по телу Ольги пробежала целая толпа мурашек. Она, что есть силы, стиснула его руку и отпустила, только когда они зашли на кухню.
За ужином Дениска сообщил маме про концерт, а так же о том, что он теперь будет каждый день репетировать с Ниной Павловной.
- Афанасий тоже придет, я его уже пригласил. - Добавил он в конце.
- Знаешь, а я и не сомневалась, что ты пригласишь своего Афанасия. - мама специально сделала акцент на слове "своего".
Дениска подумал и поправился:
- Ну хорошо, пусть тогда Афанасий будет не только мой, а наш общий?
Взрослые дружно рассмеялись, а мама ответила:
- Только мы с тобой у самого Афанасия забыли спросить.
- Не переживайте. - ответил тот. - Меня на вас обоих хватит.
- А еще мы с Афанасием на выходных едем в лес за вениками, ты поедешь с нами, мама.
Мама сделала удивленное лицо.
- Как быстро у вас все решается. А я уже сто лет в лесу не была, спасибо, что предложили.
- Кстати, мама, у меня сейчас нет времени в переходе играть, а деньги на обеды кончились, дашь мне, ладно?
От этого вопроса Ольгу едва заметно дернуло, как от слабого разряда электрического тока.
- Да, конечно, дам. - ответила она.
Дениска уже давно доел ужин, но уходить не спешил.
- Тебе разве уроки делать не надо? - спросила мама.
- Надо. - ответил Дениска, немного расстроившись.
- Тогда иди, делай.
Мальчик нехотя встал из-за стола.
- Опять тут без меня разговаривать будете. - буркнул он, но так и не дождавшись ответа, ушел в комнату.
Проводив глазами сына, Ольга сказала:
- Я сегодня кроме картины еще векторные рисунки делала в специальной программе, их можно продавать. Я зарегистрировалась на специальном сайте, сейчас жду подтверждения, как придет, отправлю их на экзамен. Если пройду экзамен, то сразу можно начинать продавать.
- И картины наверно можно продавать? - поинтересовался Афанасий.
- Картины можно, только на других сайтах. Они продаются реже, но дороже. А векторы дешевые, но если нашлепать их много и хороших, то можно взять объемом.
- Наверно стоит и там, и там попробовать?
- Да, я так и решила. Еще узнала, что у нас в городе скоро выставка, если туда пробиться, заявить о себе? Как считаешь?
- Я буду этому только рад.
- У меня столько энергии, столько мыслей... Да что я все о себе, да о себе. Ты все молчишь, про себя ничего не говоришь.
- А у меня тоже хорошие новости. Я на новую работу устроился. Правда, не картины рисовать, но тоже интересная. Кстати, Дениска просил денег на обеды, на вот, возьми. - он подал Ольге несколько купюр.
Она сделала удивленно - протестующее лицо, но Афанасий, предвидя такую реакцию, добавил:
- Как начнешь продавать векторы, отдашь. Будет тебе лишний стимул работать, а не в окошко смотреть.
- Здесь много. - все еще не решаясь, ответила Ольга.
- Я знаю, в каком вы положении были. Возьми, скоро все изменится к лучшему.
Ольга, понимая, что у нее все равно нет других вариантов, взяла деньги, а Афанасий, зная, что никогда не попросит их обратно, отдал.
Она встала, прошла к кухонному столу, стала готовить чай. Афанасий, как и вчера, наблюдал за ней, за ее изящными движениями, за осанкой, за манерой держаться. Ольга, вновь почувствовав на себе его взгляд, подошла и спросила:
- Ты смотришь на меня, потому что тебе нравится?
Он молча кивнул, тогда она вдруг жадно, с силой припала к его губам, ее язык проник между зубами и встретился с его языком, и они, как две змеи, свились в невидимом танце. Затем она, отстраняясь, чуть прикусила его нижнюю губу и, как ни в чем не бывало, пошла насыпать чай в заварник. Закончив с приготовлением, она разлила чай по кружкам, поставила их на обеденный стол и начала так интересующий ее разговор:
- Послушай, то, что было вчера между нами, ну то есть не было, а когда ты взял меня за руку, то... это как бы было, но все равно не было... - запутавшись, они выдохнула, не в силах сформулировать мысли.
Афанасий тихо улыбался, смотря на Ольгу, как она пытается выразить невыразимое.
- Это было волшебство? - наконец спросила она.
Он пожал плечами:
- Наверно можно и волшебством назвать, или магией. Смотря с какой стороны на это посмотреть и как к этому относиться. Я предпочитаю называть это необычной способностью обычного человека. Во всяком случае, теперь ты знаешь, почему я не стал вызывать скорую Дениске.
- Нет, ты Необычный человек.
- Ты тоже необычная.
- Я? - удивилась Ольга. - Я то, как раз, самая обычная.
- Ты не понимаешь. Я многих людей спасал, многим помогал, но это всегда сопровождалось для меня тяжелыми муками и испытаниями, после которых я сам был чуть живой. А с тобой все наоборот. Когда я помогаю тебе, то не устаю, мне это очень приятно, и я становлюсь, наоборот, сильнее. Есть такое красивое слово, синергия, когда два разных элемента в связке друг с другом становятся сильнее, чем по отдельности. Если по-простому, то это тот случай, когда два плюс два не четыре, а восемь.
Немного подумав, Ольга спросила:
- Именно поэтому из меня вдохновение так и плещет, как из ведра?
- Да.
- И именно поэтому я сейчас сижу и разговариваю с тобой, а не валяюсь пьяная на полу?
- Да, и именно поэтому ты больше не куришь, хотя, наверно, только сейчас это заметила, а твой сын, Дениска, самый счастливый ребенок на земле.
Ольгу мелко потряхивало, она встала, прошлась по кухне, чтобы успокоится, но, не сумев совладать с собой, вдруг села Афанасию на колени и, прижавшись к нему, тихо-тихо, чтоб не слышал Дениска, заплакала.
Бывает так, что слезы приятнее смеха. Зная это, Афанасий не пытался успокоить ее. Он просто обнял ее и сидел, чувствуя, как теплые слезинки капают куда-то за воротник, слушая ее дыхание, считая удары ее сердца. Такого дорогого для него сердца.
Выплакав все слезы, Ольга отстранилась, пересела на соседний стул, салфеткой вытирая лицо, сказала:
- Ты ставишь нас в зависимость. Мы не сможем без тебя теперь.
- Любые отношения, это зависимость от другого человека. Не важно, я это или кто-то другой. И ты это прекрасно знаешь. Я от вас теперь не меньше завишу. У меня нет своих детей, с женой мы жили как чужие люди и полгода назад она нашла свое счастье с другим. Я живу в подвале, никому не нужный, и вдруг появляетесь вы. Поставь себя на мое место. Разве я не буду дорожить вами?
Вместо ответа Ольга прошла в комнату. Дениска сидел в кресле под настольной лампой и читал книжку.
- Ты выучил уроки? - спросила мама.
- Да.
- Тогда ложись спать, уже поздно.
- А Афанасий?
- Что Афанасий? - не поняла мама.
- Он обещал мне рассказать сказку.
Мама всплеснула руками:
- Ты маленький лялька что ли, сказки на ночь слушать.
Но Афанасий уже зашел в комнату, обхватив Ольгу сзади за плечи, сказал:
- Я здесь все устрою, не переживай, у нас тут мужские разговоры.
Картинно закатив глаза, Ольга удалилась на кухню прибирать со стола и мыть посуду, а Дениска со скоростью спринтера разложил не хитрую конструкцию кресла, застелил его постелью и приготовился слушать.
- Жило-было на свете Счастье. - начал Афанасий. - Ходило оно по свету и кого встретит, то того желание и исполняет. Но случилось со Счастьем однажды беда. Гуляло оно и провалилось в яму, из которой не могло выбраться само. Разные люди приходили к этой яме, загадывали свои заветные желания, и Счастье, сидя в яме, исполняло их. И вот однажды к яме подошел один человек, а звали его Денис. И этот Денис, значит, спросил: "А у тебя-то, счастье, у самого, какое желание?" "Выбраться из этой ямы" - ответило оно. Денис помог ему выбраться из ямы и пошел по своим делам. А Счастье побежало за ним.
Дениска схватил Афанасия за руку.
- Завтра еще расскажешь?
- Расскажу, только ты мне сейчас скажи, в чем смысл той притчи, которую я тебе вчера рассказал.
Дениска замолчал, силясь вспомнить. Немного подождав, Афанасий продолжил:
- Так вот тебе тогда еще одна притча. Жил был мальчик, которому на ночь рассказывали полезные и нужные вещи, чтобы он вырос умным и мудрым, а он каждый раз забывал их и вырос глупым.
- Хорошо, я понял, я все понял. Я больше не буду забывать. - сказал Дениска, поворачиваясь на бок.
Когда Афанасий вышел из комнаты, Ольга уже ждала его, одетая.
- Пойдем к тебе. - коротко сказала она.
Они шили быстрым шагом, почти бежали, не замечая ничего и никого вокруг, сгорая от нетерпения, как подростки. Только дверь убежища Афанасия закрылась, они, не размыкая губ, начали раздевать друг друга, разбрасывая одежду, в порыве страсти кусая друг другу губы и языки.
Афанасий никогда не был в постели эгоистом, находя более глубокое и чувственное наслаждение в том, чтобы довести партнершу до такого состояния, которое она никогда до этого не испытывала и никогда и ни с кем больше не испытает. Достигал он этой цели двумя путями, называл которые количественным и качественным, и применял их в зависимости от типа женщины. С Ольгой он решил применить качественный подход.
Читая ее как открытую книгу, точно чувствуя все изменения в настроении и желания, он вовремя менял ласки, как инструменты, которых было много в его богатом арсенале. И бедная Оля балансировала на грани пропасти всю ночь, накапливая в себе наслаждение, готовое разразиться в любую минуту Большим Взрывом. Она попеременно то плакала, то кусала близкое и желанное тело, то царапала его, то нежно гладила и прижимала к себе. Когда же он разрешил ей сорваться с пика наслаждения, то это было похоже на свободное падение спиной вперед. Бесконечное свободное падение. И ощущение это, казалось, длится вечно. Временами, не в силах пережить этот ураган эмоций и чувств в своей голове, ей хотелось потерять сознание. Но оно не отпускало ее, взвинчивая наслаждение по спирали все выше и выше.
Наконец, постепенно все стихло и угасло, оставив после себя сладкое послевкусие. Ольга спрятала лицо между двумя грудными мышцами Афанасия, слушая его бешено стучащее сердце.
- Ты не устал? -спросила она после долгой паузы.
- Нет. - ответил он, поперхнувшись пересохшим горлом. - Скоро Дениска проснется.
Ольга встрепенулась, нашла часы.
- Уже шесть утра. - удивленно сказала она. Афанасий молча кивнул.
- Надо же, мы всю ночь не спали, а я как будто заново родилась, весь день сегодня буду работать и не устану.
- Вот тебе побочный продукт синергии. - ответил Афанасий, улыбаясь, но она не видела этой улыбки в темноте.
- Мне нравится такая синергия. - прошептала она ему на ухо и поцеловала куда-то, сама не поняла, куда. - Вот здесь, значит, ты и живешь? Не боишься?
- Нет.
- Спросила и сама не подумала. - Ольга улыбнулась себе. - Ты, по-моему, никого не можешь бояться. На это Афанасий промолчал.
Они не спеша шли по просыпающемуся городу и молчали. И в этом молчании было больше приятного, чем в самом нежно разговоре. Просто идти рядом, просто держаться за руки, просто дышать одним воздухом, просто...
Около двери квартиры Афанасий спросил:
- До сегодня?
- До сегодня. - ответила она.

Спустя несколько дней, когда настали выходные, они все втроем ехали по железной дороге в лес. Дениска, первый раз в жизни ехавший на электричке, то бегал по вагону, хлопая раздвижными дверьми, то прилипал к окну и смотрел на пролетающий мимо пейзаж, пытаясь взглядом поймать быстро мелькающие столбы.
Ольга сидела рядом с Афанасием, обняв его руку и сунув кисти ему под мышку. Она не знала, в какой лес они едут, в какой стороне от города он находится, как выбираться из него и когда последняя электричка. Ничего из этого она не знала, но зато она знала, что в рюкзаке лежит термос с горячим чаем на полтора литра, одна бутыль с чистой питьевой водой, двадцать готовых бутербродов с полукопченой колбасой и российским сыром, шесть вареных яиц, одна солонка, пачка салфеток и полукилограммовый пакет с печеньем.
Людей в вагоне ехало немного, дачный сезон еще не открылся, и на скамейках сидели только самые отъявленные бабульки и дедульки, спешащие проведать свои загородные домики после долгой зимы.
Они вышли на пустынном полустанке, обозначенном лишь несколькими дорожными плитами, выложенными вдоль путей и выполнявшими роль платформы.
Афанасий построил своих подопечных в шеренгу, шутливо скомандовал:
- Отряд, становись! Равняйсь! Смирно! Вольно. Штаны заправить в носки, футболки и кофты в штаны, манжеты на руках затянуть, на голову одеть капюшоны, и не снимать их до посадки в электричку.
- Но так некрасиво. - пожаловалась Ольга.
- Нам пассажиры в виде клещей не нужны!
- Ты нас все равно спасешь. - улыбнулась она.
- Это вовсе не значит, что надо под машину бросаться, я не всесильный. - серьезно ответил Афанасий. - А осенью начнем курс прививок от энцефалита. Всем ясно?
- Так точно! - громко ответил Дениска.
- Отлично. Тогда нале-во, в лес шагом марш!
В этот погожий весенний день стояла теплая, безветренная погода. По чистому, еще не вылинявшему, темно-синему небу, поражавшему своей глубиной, далекий самолет чертил свой инверсионный след. На полях еще кое-где лежал снег, но он не был тем леденяще белым покрывалом, как зимой. Он сильно истончился, затвердел и почернел, во многих местах протаяв до земли и обнажив черную прошлогоднюю пашню.
Туристы быстро пересекли открытое поле и углубились в березовую рощу. Лес был редкий, и голые ветки хорошо пропускали солнечные лучи, которые так же, как и на полях, уничтожили снежный панцирь, оставив белые клочки только в недоступных местах. Но почва здесь, в отличие от пашни, была сухая и крепкая. Невидимая глазу жизнь струилась в стволах белых красавиц.
Афанасий извлек из рюкзака три баночки и маленький коловорот, на нескольких стволах с южной стороны высверлил неглубокие отверстия, вставил в них подобранные по диаметру трубочки от детских соков, веревочками подвязал емкости, в которые закапали чистые, как слезы, капли сока.
Дениска смотрел на все эти приготовления, открыв рот.
- Откуда это там? - спросил он.
- Ну ты, брат, даешь. В школе вам про березовый сок не говорили? - ответил Афанасий.
- Может и говорили, да я забыл, на минуту смутился он. - А он сладкий?
- Попробуешь, узнаешь.
- А когда можно будет пробовать?
- Обратно домой пойдем, снимем баночки и попробуем.
- А когда мы обратно пойдем?
- Ты что, Дениска, уже домой собрался, только пришли ведь.
- Нет, просто попробовать хочется.
Ольга слушала этот диалог со стороны и улыбалась. Затем сказала:
- Счастливый ты, Дениска. Я последний раз березовый сок пробовала, когда мне столько же лет было, как и тебе сейчас. Мы так же с родителями гуляли, и папа сок собирал. Только он ножом кору ковырял.
- Сверлом, мне кажется, удобнее и аккуратнее. А от ножа, попробуй, поймай этот ручеек по стволу. Я воск пчелиный взял. - он достал из кармана небольшой шарик, показал его Дениске. - Замажем потом дырочки, и все.
Они еще долго гуляли по лесу, нарезали прутьев для метлы, поиграли в догонялки. Ольга сначала ленилась, но Афанасий и сын растормошили ее и она, как маленькая девочка, заливаясь от смеха, бегала по поляне и среди берез, мотая из стороны в сторону тяжелым черным хвостом волос, стянутых резинкой.
Устав, присели отдохнуть и перекусить. Ольга быстро организовала "стол", разложив на ровном участке прихваченную из дома клеенку. На ней тут же объявилась вся нехитрая снедь, но уже распакованная, открытая и очищенная.
- Хорошо-то как. - потянулась она, поев. - Спасибо тебе, Афанасий, что вытащил нас из города, а то мы, сидя в квартире, прокисли уже.
- Да, точно, прокисли! - подтвердил сын, дожевывая яйцо.
На обратном пути Дениска убежал вперед. Ему не терпелось посмотреть, сколько сока натекло. Воспользовавшись этим, Афанасий с Ольгой взялись за руки и не спеша шли по тропинке, тихо радуясь друг дугу.
Около большой березы Афанасий остановился, развернул лицом к себе спутницу и двинулся на нее. Она отступала до тех пор, пока не уперлась в дерево. Тогда он с двух сторон уперся руками в ствол, приблизился лицом к ее лицу, внимательно посмотрел в дорогие сердцу глаза, пересчитал все реснички, махнул взглядом по четко очерченным бровям, спустившись вниз, осмотрел чуть курносый, аккуратный носик, уперся взглядом в алые, призывно блестящие губы.
Придвинулся еще ближе и Ольга закрыла глаза, ожидая поцелуя, но он остановился в миллиметре от нее. Она чувствовала на себе его дыхание, но ничего не происходило. Тогда она сама подалась вперед, но он синхронно отодвинулся, сохраняя минимальную дистанцию. Она вернулась назад, и он снова дразнил поцелуем, не целуя. Открыв глаза, Ольга увидела перед собой серые, смеющиеся глаза, волевой подбородок и губы, его умелые губы, творившие с ней сегодня ночью чудеса. Она внизу рукой нащупала его достоинство и слегка сжала его, увидев, как зрачки, словно по команде, расширились. Засмеявшись, она поднырнула под руку и побежала по тропинке, весело смеясь.
Дениска стоял у первой баночки и терпеливо ждал Афанасия.
- Ну что, натекло что-нибудь? - крикнул тот издалека, подходя.
- Да.
- Тогда снимай.
- Но я не умею.
- Я тоже не умел, да научился.
- А если я разолью.
- Тогда не будешь пить сок. У нас три баночки, каждый снимает свою.
Дениска хотел обратиться к маме, но, увидев укоризненные взгляды обоих взрослых, принялся сам снимать баночку, потея и пыхтя от волнения.
Афанасий отвязал другую баночку и подал ее Ольге. Заметив это, Дениска стал возмущаться.
- А маме ты помог, а мне нет!
- Первое правило настоящего мужчины - он делает то, что ему нравится. Второе правило настоящего мужчины - он должен ухаживать за своей дамой, потому что ему это нравится. - назидательным тоном произнес Афанасий.
Дениска молча отвязал свою баночку и с замиранием сердца попробовал прозрачную жидкость. Она оказалась слегка сладковатой.
- Я думал, будет вкуснее. - разочарованно высказал свое мнение мальчик.
- Хм, ну извини, брат, завод газированных напитков в другой стороне, а тут только продукты родной природы. - развел руками Афанасий. - Кроме того, есть одно очень волшебное слово "полезно". Так вот, то, что у тебя в баночке, очень полезно. Запомни этот вкус, он должен стать для тебя слаще любой крашенной воды из магазина.
Дениска выпил свою порцию до дна, запоминая все, что говорил ему Афанасий, который давно уже стал для него непререкаемым авторитетом.
- Держи. - Афанасий отщипнул мальчику кусочек воска. - Замазывай ранку на дереве.
Дениска старательно заделал отверстие и побежал догонять взрослых, уже ушедших в сторону железной дороги.
Покрасневшее солнце, скатившись к горизонту, заглядывало в окно вагона и уже не слепило. Ольга все также сидела, прижавшись к плечу Афанасия щекой и обхватив его руку. Уставший за день сын, свернувшись калачиком, мирно посапывал на скамейке напротив. Под монотонный перестук колес она думала о том, что сегодня практически не вмешивалась в общение Афанасия и Дениски. Она видела, как тянется мальчик к мужскому обществу, как старается во всем подражать и всему учиться. С другой стороны все, что говорил и делал Афанасий по отношению к мальчику, казалось ей единственно правильным, поэтому ей оставалось только умиленно наблюдать и за процессом взросления, и за процессом воспитания. Придя к таким выводам, Ольга по-женски прослезилась от умиления и чуть наклонила вниз лицо, чтоб ее мужчина не заметил этого.

Спокойная и радостная потекла жизнь. Афанасий, работая на двух работах, все свободное время проводил с Ольгой и Дениской. По-хозяйски взялся он за их старенькую квартиру, своими руками заменил всю полусгнившую сантехнику, где необходимо, подкрасил, подмазал и подкрутил. В планах был полноценный ремонт. Ольга целыми днями выплескивала в творчество то, что дарил ей короткими неусыпными ночами Афанасий. Когда же он работал в ночную смену, то она тихо подсаживалась к письменному столу и подолгу смотрела, как ее мальчишка, загруженный бесконечными репетициями, склонял свою светлую голову над школьными тетрадками, пытаясь не отстать от программы.
Спустя две недели Ольга и Афанасий сидели в первом ряду концертного зала. Купленный специально по такому случаю костюм стеснял Афанасия, не привыкшего к такой одежде. Для его нестандартной фигуры пришлось брать пиджак и брюки отдельно, а сам пиджак еще и на несколько размеров больше, чтобы не жал в плечах, а талию затем перекраивать и ушивать. Ольга блистала в простом, но так подходящем ей платье, подчеркивающим ее изящность. Свои густые сильные волосы она подобрала в высокую прическу, обнажающую тонкую лебединую шею, И все мужчины в зале поворачивали в ее сторону головы, как магнитные стрелки компасов, когда она проходила мимо.
А Дениска носился где-то за кулисами, весь деловой и важный, он лишь на минутку подбежал к ним. Мама, любуясь своим сыном, поправила воротничок рубашки, жилетку, бабочку, хоть в этом и не было необходимости. Ей хотелось просто прикоснуться к нему, чтобы хоть как-то выплеснуть переполнявшие ее материнские чувства, смешанные с безотчетным волнением.
Обняв маму, Дениска посмотрел на Афанасия, ища в его глазах поддержку. Но Афанасий ничего не стал говорить. Он просто взял его и его маму за руки.
Они вдвоем стояли посреди живописнейшего пейзажа, уже много раз виденного Афанасием.
- Где мы? - спросила Ольга.
- Это внутренний мир твоего сына. Сейчас я проведу тебя в самый потаенный его уголок и покажу его душу. Там ты сможешь сказать то, что навсегда останется в его сердце. Только не говори много, только самое главное и по делу, веди себя очень осторожно и деликатно, хорошо?
- Хорошо. - ответила она и пошла за ним, жадно впитывая глазами все вокруг.
- Что это? - спросила она, указывая на маленький трактор, почти полностью поглощенный буйной вьющейся растительностью.
- Это его друг, отдавший свою жизнь для него. - коротко пояснил Афанасий и повел Ольгу по берегу озера к водопаду.
Прижимаясь к скале, они прошли между водой и стеной, и попали в небольшой грот. Пройдя по нему, вышли на солнечную зеленую лужайку, со всех сторон окруженную надежными каменными стенами. Посреди этой полянки сидел мальчик, в точности повторяющий Дениску, только сотканный весь из золотого лучащегося света. Афанасий дал знак, и Ольга сказала:
- Денис, мы любим тебя. Верь в себя и все получится.
Снова шумный концертный зал обступил их со всех сторон, Дениска прыгнул, пытаясь их обоих обнять за шеи.
- Я видел вас, я видел! - закричал он радостно. - Я побежал, я все сделаю, как надо.
Ольга долго, во все глаза смотрела на Афанасия, затем спросила:
- Как это у тебя получается?
- Не знаю. Так было всегда. Знаешь, мне часто снятся сны, довольно странные. Иногда о том, что я кого-то спасаю, иногда, что с кем-то борюсь. Всякий раз это в разной обстановке, в разные временные эпохи. Порой мне кажется, что я живу уже слишком долго. В молодости я пытался в этом разобраться, а потом бросил.
- Сколько же в тебе еще секретов?
Но он лишь снисходительно улыбнулся и нежно поцеловал ей руку.
Наконец, зал погрузился в полумрак, подсвеченный лишь боковым освещением, шум понемногу утих и ведущий объявил выход Дениски.
Под аккомпанемент фортепиано он начал исполнять давно заученный концерт для скрипки. Как только первые звуки разнеслись по залу, не только его родные, но и остальные присутствующие притихли и на всем протяжении исполнения в напряженном молчании ловили каждый отголосок колебаний струн инструмента, долетающий до них.
Когда Дениска закончил играть и устало поклонился, то Ольга и Афанасий, сидя в первом ряду, услышали за спинами нарастающий волной гул. Они обернулись и увидели, что весь зал в едином порыве встает с мест. Затем раздался шквал оваций, который долго не мог стихнуть, подхватываемый с разных сторон восторженными слушателями. Мальчику несли цветы, и у него уже не хватало рук, чтобы удержать их. Из-за кулис выбежала его учительница и, смущенная, помогла ему унести все букеты.
В перерыве в фойе к ним подошла Нина Павловна. Это была пожилая женщина, не стесняющаяся своего возраста, открыто и ласково смотрящая всем в глаза. Она была радостно возбуждена и еле сдерживала себя.
- Здравствуйте, Ольга Анатольевна! А вы, наверное, Афанасий? Извините, не знаю вашего отчества. Денис про вас так много рассказывал!
- Можно просто по имени. - улыбнулся Афанасий.
Нина Павловна сделала небольшую паузу и с нескрываемым восхищением, блестя мудрыми глазами, осматривала их обоих.
- Вы так прекрасно выглядите! - наконец высказалась она, в порыве чувств взяла их за руки, но, опомнившись, отпустила. - Я очень рада, что у вас теперь все хорошо. Я так переживала. Денис сильно прибавил за последнее время, я даже сама не ожидала такого прогресса. Председатель жюри по секрету сказал мне, что у Дениса будет первое место, и с вами будут разговаривать о том, чтобы отправить его учиться в Москву.
- Это очень серьезное решение. - сказала Ольга, не ожидавшая такого поворота. - А вы сами что думаете по этому поводу?
В глазах Нины Павловны сразу поубавилось восторженности.
- У меня, конечно, есть мнение по этому поводу, но, я боюсь, оно сильно предвзято и вам самим надо будет взвесить все за и против.
- Нина Павловна, ну перестаньте, у кого, как не у вас нам спрашивать совета. - ласково сказала ей Ольга. - Вы, наверное, в Дениса вложили больше трудов и сил, чем я.
Польщенная таким обращением, учительница ответила:
- Понимаете, Москва, это только перспектива, знакомства и связи. Больше ничего. Они приезжают, снимают, так сказать, сливки, а потом делают себе имена на чужом труде. У нас есть педагоги не хуже. Я уже дала ему все, что могла, и передам дальше, тормозить его не буду. А инструмент мы ему выпишем самый лучший, ничего, область не разорится. И потом, Денис будет ездить на все фестивали и конкурсы, на которые съезжаются все мэтры, и он так же будет на виду и на слуху, будет общаться в своих кругах, так же заведет в последствии нужные знакомства и связи. В плане творческого развития он тут ничего не потеряет.
- Но это, повторюсь, только мое мнение, вы должны решать сами, в своем семейном кругу. - после паузы добавила она.
- У нас ведь есть время подумать? - уточнила Ольга.
- Да, конечно. - успокоила Нина Павловна.
- Хорошо, мы подумаем. У меня еще один вопрос личного, так сказать, характера. Я знаю, что у нас скоро будет проходить художественная выставка, вы случайно не знаете, кто организатор.
- Знаю, конечно. Мы тут все друг друга знаем. Пойдемте, я вас познакомлю с Анной Сергеевной, она тут, в зале.
Афанасий кивнул одними глазами, давая понять, что подождет тут, и Ольга ушла, увлекаемая энергичной Ниной Павловной.
Минут через десять она вернулась.
- Ну как успехи? - осведомился Афанасий.
- По крайней мере не отказала. - аккуратно, чтобы не спугнуть удачу, прокомментировала Ольга. - Попросила показать работы, а уж дальше как повезет. На завтра договорились.
- Ну и как ты решишь с Дениской? - спросила она после паузы.
- Почему я буду решать, ты же у нас мама.
- А ты глава семейства. - напомнила Ольга.
- Сложно делать выбор за другого человека. - после некоторого раздумья сказал Афанасий. - И что самое сложное, сам Дениска нам тут помочь ничем не сможет. А вот и сам виновник.
Дениска торопливо шел по коридору с большим букетом цветов.
- Мама это тебе! - сказал он, подавая букет.
- Спасибо большое. - она поцеловала сына в щеку. - А где же остальные цветы, я видела, что тебе их целый ворох надарили.
- Я их Нине Павловне подарил. Я же видел, как Афанасий тебе цветы дарит. Вот и я свои раздал, мне они ни к чему.
Она погладила сына по голове и высказала мысль, только что пришедшую ей в голову:
- А давайте сегодня все вместе пойдем в кафе, отметим Денискин успех.
- Да, да, давайте. - запрыгал от радости юный скрипач.
- Мне сегодня в ночную смену работать. - сказал Афанасий.
- Ну и что, мы успеем.
- Еще на участке надо поработать. Снег сошел, после него много мусора осталось, который копился в сугробах всю зиму.
- А мы не гордые. - задорно ответила Ольга. - Сейчас сменим бальные наряды на резиновые сапоги и рукавицы, и пойдем убираться.
- И я с вами хочу! - выкрикнул Дениска, боясь, что его забудут.
Через час они втроем уже мели дворы новенькими метлами, скоблили граблями газоны и упаковывали мусор в пластиковые пакеты, а старушки, греющиеся на скамейках у подъездов, удивленно покачивали головами и цокали языками.
Еще через два часа они, снова переодетые, уже сидели в кафе. Дениска, поев одного мороженного, убежал к игровым автоматам, а Ольга и Афанасий спокойно сидели за столиком, любуясь друг другом.
- Представляешь, мои векторные рисунки в интернете расходятся, как горячие пирожки. - похвасталась Ольга. - Я могу тебе вернуть тот долг.
Афанасий лишь расхохотался над этим. Успокоившись, спросил:
- Ты это серьезно?
- Вполне серьезно.
- Ну хорошо, если ты такая принципиальная, то лучше купи мне на эти деньги подарок.
- А что ты хочешь?
- Я хочу только тебя. - улыбаясь, ответил он и погладил Ольгу за коленку под столом. Она моментально вспыхнула, прижала его руку к себе.
- Ты после смены к себе пойдешь отсыпаться или как? Дениска в школе будет. - прозрачно намекнула она.
- У нас там, в административном корпусе, я приметил одну большую пальму в кадке. Пожалуй, воспользуюсь ее услугами, и тогда я весь день буду в твоем распоряжении.
Ольга поставила на стол локти, подперев руками подбородок, внимательно посмотрела на него. Она не была ни ханжой, ни пуританкой, и думала, что знает мужчин, и знает, как она сама к ним относится. Но Афанасий, так загадочно и внезапно вошедший в ее жизнь, так быстро завладевший ей всею, не вызывал привычного желания всецело владеть им, не было чувства собственности, ревности. С тех пор, как он коснулся ее души, Ольга почти физически ощущала чистый и мягкий свет, идущий откуда-то из глубин ее сознания. В отсутствии Афанасия не было тоски и одиночества, обычно в таких случаях отравляющих радость счастья. Хотелось творить, ваять, выплескивать эмоции, дарить их окружающим. Когда же он был рядом, то возникало стойкое желание сделать ему что-нибудь приятное, окутать заботой и лаской.
- Знаешь, - в задумчивости, наконец, сказала она. – Мне с тобой почему-то не хочется играть в обычные женские игры. Не хочется изображать неприступность, скрывать чувства для стимуляции интереса. Мне кажется, что для тебя все это не нужно.
- Да, так и есть. И я благодарен тебе за то, что ты это понимаешь. – Афанасий чуть улыбнулся уголками губ.
- Спасибо тебе за то, что ты есть. – она потянулась и чмокнула его в щеку.
- Я тебе то же самое хотел сказать. – и он ответил ей поцелуем.
Допив кофе, Афанасий посмотрел на часы:
- Мне пора на смену.
- Да, конечно. Мы еще немного тут побудем с Дениской и тоже пойдем.
Афанасий прошел в игровую зону, нашел там Дениску.
- Ну что, лауреат, как успехи?
- Хорошо. - ответил мальчик. – Слушай, пойдем вон в тот автомат сыграем, там вдвоем нужно. Только у меня жетоны кончились.
- Давай сыграем, только один раз, мне на работу надо идти. Держи деньги, иди меняй.
Когда Дениска принес жетоны, они начали игру, которая заключалась в том, чтобы под музыку топтать ногами загорающиеся на полу лампочки. Мальчик, прикусив нижнюю губу, старался изо всех сил, Афанасий с серьезным видом вытанцовывал на своей половине платформы. Со стороны это смотрелось весело, и подошедшая мама смеялась над тем, как дурачатся ее мужчины.
Закончив игру, Афанасий обратился к Дениске:
- Ты завтра когда освободишься?
- Я хотел после школы к Вовке пойти, это одноклассник мой. Можно?
- Можно конечно. – распорядился Афанасий. – Вечером заходи ко мне, будем вместе рамы для маминых картин делать. У нее скоро выставка.
- Правда? – переспросил у мамы обрадованный сын.
Ольга, улыбаясь, кивнула.
- Мама, молодец! Я так рад за тебя – Дениска обнял ее, затем обратился к Афанасию – Я тогда сразу после школы к тебе прибегу.
- Сразу не надо, играй с друзьями, а вечером приходи. У нас время есть, все успеем.
Афанасий махнул рукой и пошел, а они все смотрели, как он спускается вниз по эскалатору.
Ночная смена предполагала срочный ремонт подвижного состава. Заменив тормозной шланг у вагона с углем на сортировке, Афанасий по рации спросил, есть ли еще срочная работа. Получив отрицательный ответ, он решил пока не возвращаться в ремонтный цех. Вместо этого он зашел на пешеходный виадук, перекинутый через пути и соединяющий собой две части города.
С высоты хорошо было видно блестящие в свете прожекторов стальные полосы, то идущие параллельно, то причудливо переплетающиеся на стрелках; густую сеть контактных проводов, таящих в себе незримую электрическую мощь; длинные ряды составов, похожих на исполинских гусениц.
Толкаемая дизель-электрическим локомотивом, на горку заползала очередная вереница разномастных вагонов. На самом верху работник расцеплял их, и они скатывались вниз, направляемые стрелками на предназначенные для них пути, образуя новые составы, готовые отправиться во все стороны необъятной страны. Приятно было осознавать, что, имея достаточно сил и времени, следуя по этим железным путям, окутавшим собою, как сосуды и капилляры, всю землю, можно было попасть и в крупные города, столицы государств, и на богом забытые полустанки, затерянные в глухих лесах, где нет контактных линий, где вместо бетонных шпал догнивают свой век в насыпи черные деревяшки.
Несмотря на ночной час, жизнь здесь шла своим чередом, ни на минуту не затихая и не останавливаясь. Слышались задорные гудки маневровых тепловозов, скрежет тормозных башмаков под колесами катящихся с горок вагонов, неразборчивые переговоры рабочих по громкой связи, звон стали, гулкие далекие удары сцепок. Вкусно пахло углем, железом и смазочными материалами.
Наконец сбылась детская мечта Афанасия. Пусть он не стоял за пультом управления локомотивом, не подавал мощный воздушный сигнал, но зато он был частью огромной армии людей, разбросанных по десяткам тысяч километров степей, гор, лесов, которые ежедневно своим трудом обеспечивали функционирование этого сложного, почти живого, организма.
Утром, Афанасий, свежий и бодрый после душа, с двумя полными пакетами продуктов, пришел к Ольге. Она встретила его ласковой нежной улыбкой, провела на кухню, стала собирать на стол.
- Как дела на работе? – поинтересовалась она.
- Замечательно. – ответил Афанасий. – Знаешь, я всю жизнь проработал на машиностроительном заводе, и вроде бы все меня устраивало, и коллектив хороший, и работа интересная, но чего-то все-таки не хватало. А теперь я понял. Не хватало осуществления детской мечты.
- Не зря же поговорку придумали: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». – резюмировала Ольга.
- Да, точно. – согласился Афанасий. – А ты кем в детстве хотела стать?
- Я всегда хотела стать художником, мечтала о признании, может быть, о славе.
- А о богатстве не мечтала, о щедрых гонорарах за картины?
- Мечтала, конечно, но наверняка не в том смысле, в каком ты спрашиваешь. В детстве о деньгах совсем не думала, а когда постарше стала, хотелось жить так, чтобы деньги не мешали творить. Чтобы их хватало на масло и холсты, ребенку на одежонку, да на кусок хлеба. Не знаю, может, это и не правильно. – закончив накрывать на стол, Ольга присела рядом с Афанасием.
- Мне кажется, в таких вопросах не может быть правильных и не правильных вариантов. Поэтому никто не в праве судить других людей за то, что их взгляды отличаются от его собственных. – рассудил Афанасий, беря в руку ложку.
- А ты сам как к этому относишься?
- Точно так же, как и ты. Именно поэтому я сижу сейчас здесь, на кухне, и готовлюсь отведать этот замечательный рассольник. Ты, кстати, не хочешь со мной разделить трапезу?
- Я не могу с утра много есть, нет аппетита. – призналась Ольга.
- Тогда хотя бы чай или кофе?
- Пожалуй, чай.
Афанасий придержал ее за руку, когда она хотела встать.
- Позволь, я поухаживаю за тобой. Мне ведь тоже нравится это, поэтому давай как-то делить заботу друг о друге.
- Хорошо. – согласилась Ольга.
Приветливое весеннее солнце беззастенчиво заглядывало в окно. Афанасий щурился, посматривая на Ольгу. Заметив это, она сказала:
- Прикрыть штору?
- Нет, не надо, я так по нему соскучился.
- А по мне ты не соскучился? – спросила Ольга, заигрывая под столом ногой.
- Ты - мое солнце. – сказал Афанасий, отставляя в сторону пустую тарелку и беря ее за руку.
- Тогда уж скорее десерт. – уточнила Ольга, садясь верхом на сидящего Афанасия и жадно впиваясь в его шею губами.
Быстро и незаметно прошел день в любовных утехах. Наконец, собравшись, Афанасий пошел в свой подвал, чтобы встретиться там с Дениской, перед этим пообещав Ольге вернуться к ужину вместе с сыном. При чем в разговоре слово «сын» прозвучало как-то между прочим, так, что стороннему наблюдателю было бы непонятно, чей это сын, Ольги, Афанасия, или их общий ребенок.
Уже подходя к своему дому, Афанасий вдруг увидел Черныша. Пес смирно сидел у подъезда, пронзительно смотря прямо в глаза.
- Черныш. Как ты здесь… - не веря своим глазам, сказал Афанасий, и потянулся, чтобы погладить собаку, но рука прошла сквозь него, пес молча снялся с места и побежал, оглядываясь на хозяина. Тот, смутно догадываясь о чем-то тревожном, не раздумывая и не оглядываясь, что есть силы, побежал за Чернышом. Дворы и перекрестки, светофоры и машины, дома, фонари, все мелькало перед глазами, уносясь вдаль. Дорога; была каждая секунда.
* * *
Полина Ивановна сидела у себя на складе, пила давно остывший чай и посматривала на часы. Время тянулось мучительно долго. За пять минут до конца рабочего дня она собралась, погасила свет и приготовилась закрывать дверь, как в длинном пустом коридоре послышались торопливые шаги.
- Полина Ивановна, подождите, не закрывайте. - разнеслось эхом под низким потолком.
- Закрыто уже. - недружелюбно крикнула женщина, вращая ключ в замочной скважине.
- Мне бы только перчатки получить. - подойдя, попросил молодой рабочий. - Сегодня в ночную отправляют.
- Ничего, так поработаешь, небось, не помрешь. - не смотря на рабочего ответила Полина Ивановна, повернулась и, переваливая с боку на бок свое грузное тело, пошла к выходу.
Приветливый весенний вечер дружелюбно встретил ее на улице сырым запахом талой воды и раскрывающихся почек, веселым щебетанием городских птиц в ветвях придорожных деревьев, улыбками встречных прохожих. Но ничего этого она не видела и не хотела видеть. Не смотря по сторонам, женщина торопилась на остановку. В маршрутке она села к окну и, погруженная в свои безрадостные мысли, невидящим взглядом смотрела на беспечно гуляющих пешеходов, тянущиеся вдоль дорог серые здания, вывески магазинов.
Водитель ловко обруливал попутный транспорт, прыгая из ряда в ряд, при этом одновременно слушая национальную музыку через наушник в одном ухе, и разговаривая по телефону, прижатому плечом ко второму уху. Наконец за окном закончились многоэтажные здания и потянулся пригородный частный сектор.
Полина Ивановна вышла на конечной остановке из опустевшей маршрутки и быстро, насколько могла, пошла домой. Сняв навесной замок с двери, она первым делом прошла в дальнюю комнату.
Маленькое глухое окошко, зашторенное плотной тканью, пропускало мало света. Скудные солнечные лучи едва рассеивали царящий в серых бетонных стенах мрак. Мать посмотрела на своего повзрослевшего сына. Игнат сидел у стены, подобрав длинные костлявые ноги и свесив голову вниз, между колен. Из-за длинных волос лица его не было видно.
- Игнат! - позвала она. - Игнат, ты спишь?
- Нет, мама, не сплю. - отозвался юноша.
- Игнат, мне надо тебя сегодня помыть и подстричь. Ты будешь хорошо себя вести?
- Я всегда себя хорошо веду, мама.
- Хорошо, я сейчас приготовлю тебе поесть, а потом будем стричься.
Она прошла на кухню, достала из холодильника кастрюлю с супом, в металлической миске разогрела его. Затем из выдвижного ящика стола извлекла начатую упаковку диазепама. Размяв две желтые таблетки, размешала полученные порошок в еде. После этого составила посуду на разнос и отнесла его к комнате. Приоткрыв дверь, женщина опустила разнос на пол у порога, в углу взяла длинную палку и ею пододвинула еду на середину комнаты. Игнат встал, гремя цепью, которая одним концом была сцеплена с ошейником на его шее, а вторым прикована к массивному кольцу, вмурованному в стену. Подойдя, юноша присел на корточки и принялся есть.
Мать через узкую щель притворенной двери некоторое время наблюдала за сыном, затем вышла во двор, стала убираться.
Игнат, заметив, что мать ушла, вылил еду в канализационный слив, расположенный в центре комнаты в полу. Остатки супа, вермишель и картошку, продавил пальцами сквозь решетку. Затем вернулся на свое место и принялся ждать.
Полина Ивановна насыпала курам зерна, заполнила водой поильники, собрала снесенные яйца. С противоположной стороны дома послышалась возня и детские голоса. Она взяла метлу и пошла на звук.
- Ах вы, паршивцы! - замахнулась он на детей, притаившихся под окном комнаты Игната.
Ребятишки гурьбой ринулись к забору, и легко перепрыгнув через невысокую изгородь, почувствовав себя в безопасности, стали кричать давно заученные слова:
- Тетка Полька ведьма, тетка Полька ведьма!
Прогнав детей, Полина Ивановна зашла обратно в дом, плотно закрыла за собой дверь. В спальне, доставая из шкафа принадлежности для стрижки, задержала взгляд на двух фотокарточках, стоящих за стеклом в серванте, между хрустальными бокалами. На них были изображены ее младшие дети. Вспомнив их беспричинные смерти, в которых загадочным образом участвовал тогда еще малолетний Игнат, она перекрестилась, машинально прошептав привычную короткую молитву.
Когда мать выдвинула палкой на середину металлический стул, Игнат привычно сел на него, пристегнул себя наручниками к подлокотникам. Ножницы зашелестели вокруг головы, длинные пряди волос упали на колени. Занятая стрижкой женщина не заметила, как юноша высвободил кисть из не до конца застегнутых оков. Она лишь вскрикнула от неожиданности, когда сын схватил ее за руку, но было уже поздно.
Сухой ветер жаркой саванны обдувал ее вечно хмурое лицо. В простом ситцевом халате, в белых пластиковых сланцах, купленных на вещевом рынке, она нелепо смотрелась посреди африканской степи. Вдалеке паслись зебры, на горизонте рекой текли нескончаемые потоки антилоп гну. Мать удивленно обернулась вокруг и увидела крупного льва, изготовившегося к прыжку. Она только успела закрыть лицо руками, прежде чем кошка прыгнула на нее, повалила на землю. Полина Ивановна еще была жива и чувствовала, как лев раздирает когтями ее грудь, длинными клыками вырывает куски печени, легких, желудка...
Отпустив мертвую мать, Игнат свободной рукой обшарил ее карманы и нашел ключи от наручников. Освободив руки, он принялся искать ключи от ошейника, но не нашел.
Силы переполняли юное тело, он рванул цепь раз, другой, но прочный металл не поддавался. Тогда юноша взял из руки матери ножницы, только что стригшие его, и их острыми концами принялся ковырять бетон вокруг замурованного кольца. Дело шло медленно, но привыкший за свою унылую жизнь к монотонности и однообразию, Игнат продолжал работать, когда село солнце, всю ночь и весь следующий день, не обращая внимания на сбитые в кровь мозоли. Иногда он оборачивался и смотрел на тело матери, раздувающееся в тепле. Она была единственным человеком, которого он видел на протяжении всей своей сознательной жизни. Где-то далеко, у дальней границы памяти, всплывали неясные силуэты брата и сестры, вкусные, сочные, и мягкое тело мальчика из детского сада.
На четвертый день кольцо, наконец, выпало из расцарапанной стены. Еще не веря в свою свободу, Игнат немного посидел на полу, привычно перебирая в руках звенья родной цепи, затем медленно вышел из комнаты, вспоминая давно забытую обстановку. Перерыв дом, в сенях, в старом сундуке нашел ключ от ошейника. Стоя в ванной перед мутным зеркалом, он разомкнул оковы и они с металлическим лязгом упали на кафельный пол.
Игнат никуда не торопился. Он сытно поел, помылся, переоделся в одежду, найденную в чулане, и к вечеру вышел на улицу.
Детвора, игравшая на улице, увидев его, с воплями разбежалась в стороны. Все здесь было новое, незнакомое, не сохранившееся в памяти. Раньше ему удавалось рассмотреть лишь крохотный кусочек улицы, видимый сквозь узкую щель между стеной и шторой, отодвинуть которую не давала короткая цепь. Через этот просвет были видны несколько веток, которые иногда раскачивались, а иногда были неподвижны. Еще на них временами появлялись зеленые листья, которые со временем жухли и опадали.
Сейчас Игнат обошел дом и увидел знакомые ветки. Они были частью большого дерева, названия которого он не знал.
Покинув родной угол, он шел по улице, куда глаза глядят, без цели, жадно впитывая глазами и ушами новый для себя мир.
Встречные прохожие казались ему черными или серыми пятнами, некоторые были коричневые, изредка встречались фиолетовые. Их Игнат есть не хотел. Изредка попадались детские пятна, лучезарные, сочные, вкусные. Но всякий раз они были в сопровождении взрослых, и звериное чутье подсказывало не торопиться, выжидать удобный момент.
Так он ходил по улицам, заглядывал во дворы, и, наконец, увидел мальчика, торопливо идущего ему навстречу по тротуару, с ранцем за плечами, беспечно болтающего при этом мешком со сменной обувью.
Игнат хищно оскалился, внимательно его рассматривая, и пропустив жертву вперед, как зверь, пустился по следу, оглядывая окрестности.
Бесконечно долго тянулись оживленные улицы с магазинами, с переполненными автобусными остановками. Но вот впереди показался парк, и мальчик повернул в его сторону. Игнат ускорил шаг, сокращая расстояние. Только начавшая распускаться листва плохо защищала от посторонних взглядов, но вдали, в сгущающихся сумерках, виднелась скамейка, с трех сторон окруженная ветками кустарника. Более удобного места могло больше не быть, поэтому Игнат принял решение, глубоко дыша в тяжелой истоме, он догнал мальчика и, схватив его за руки, бросил на скамейку, сам навалился на него всем телом.
С соседнего холма исполинских размеров волк, с толстыми крепкими лапами, с широкой грудной клеткой, с лоснящейся здоровым блеском серой шерстью, взирал на раскинутое внизу круглое горное озеро.
Поводив из стороны в сторону мордой и уловив нужный поток воздуха, он стал осторожно спускаться вниз по каменистому склону. Оказавшись в долине, волк пустился галопом, по дуге огибая водоем. Под искрящейся на солнце шерстью играли узлы мышц и сухожилий. Остановившись у водопада, хищник осторожно прошел по узкой тропинке между скалой и водой, по пещере проник во внутренний двор, огороженный со всех сторон скалами. Увидев мальчика, волк оскалил пасть, показывая белые острые клыки, медленно двинулся вперед. Беззащитный ребенок, озираясь по сторонам, пятился назад, пока не уперся в стену. Он попытался карабкаться вверх, но всякий раз срывался обратно вниз.
Подойдя ближе, зверь прыгнул, вытянувшись в полете и целя в тонкую шею.
* * *
Со стороны казалось, что два брата, старший и младший, мирно сидят рядом на скамейке. Редкие прохожие проходили мимо, не обращая внимания на них, но Афанасий, только, вбежав в парк и увидев эту картину, сразу все понял. Пятьдесят метров, несколько широких прыжков, быстрее, еще быстрее. До предела напрягая мышцы, готовясь к худшему, он добежал до скамейки и схватил Дениску за свободную руку.
Серая тень мчалась по противоположному берегу. Цель ее была ясна. Только бы успеть!
Афанасий бросился к водопаду, прыгая по валунам, но волк был быстрее. Он догнал хищника только на внутренней лужайке. Не останавливаясь, Афанасий прыгнул одновременно с волком, уже в полете, он схватил его за загривок. Зверь выгнулся, пытаясь обернуться, траектория полета нарушилась, и они врезались в скалу, кубарем скатились, сцепившись в смертельной схватке.
Все перемешалось, человеческие руки и ноги, звериные лапы, морда, хвост. Оказавшись сверху, волк клацнул пастью, промахнувшись, в миллиметре от шеи. Афанасий, придавленный тяжелым зверем, извивался на спине, не в силах встать, раз за разом уклоняясь от острых зубов, чувствуя на себе липкую слюну и зловонное дыхание.
Зверь сделал неуловимую паузу, приметился и в очередной раз попытался схватить соперника за горло. Афанасий инстинктивно выставил перед собой руку и в пасть животного, вместо шеи, попало предплечье. Челюсти сжались, разрывая плоть, что-то хрустнуло. Волк попытался рвануть из стороны в сторону, чтобы оборвать конечность, но человек обхватил свободной рукой его шею, прижался к нему всем телом и толкнул предплечье глубже в пасть. Одновременно с этим Афанасий согнутыми коленями надавил с боков на нижние ребра грудной клетки волка. Хищник замер, не в силах вдохнуть, затем попытался освободить пасть, но человек крепко держал голову рукой, не давая дышать, уперев нос животного себе в грудь и блокировав ногами ребра.
Паника овладела волком, он начал приседать на лапах, стараясь выскользнуть из смертельных объятий. Наконец это ему удалось, но Афанасий схватил с земли камень и несколько раз успел ударить соперника по голове. Волк разжал пасть и стал пятиться, но человек вдруг снова схватил его за шкуру, притянул к себе и, закинув ноги на шею, застегнул «треугольник». Снова началось удушение, снова паника показалась в коричневых звериных глазах. Волк начал раскачиваться на сильных лапах, таскать прицепившегося к нему человека по поляне, постепенно продвигаясь обратно к водопаду.
Острые камни в кровь раздирали спину. Зверь царапался, его крепкие когти разрывали мышцы. Понимая, что долго так не продержаться, Афанасий впился пальцами в глаз противника, сжав кулак, вырвал глазное яблоко. Взревев от боли, волк крутанулся, освобождаясь из захвата.
Вскочив на ноги, Афанасий еще раз ударил зверя камнем в голову и побежал к выходу. Позади слышались тяжелые шаги. Обернувшись на бегу, он краем глаза заметил прыжок врага, чуть уклонился, ускользая от зубов. Но волк, пролетая мимо цели, задел его лапой и они оба, увлекаемые инерцией, сорвались с обрыва вниз.
Над местом падения взметнулся фонтан брызг. Крупные и мелкие капли осыпались, во все стороны расходились круги. Когда первая волна достигла берега, над водой показалась голова Афанасия. Он начал грести к берегу вначале размашистым кролем, но вскоре движения его стали затухать, энергичный кроль сменился экономным брассом. Ближе к берегу он уже еле-еле подгребал одной рукой. За ним по пятам, над водой, двигалась волчья голова.
Выбравшись на берег, Афанасий заковылял прочь. Левая рука, многократно перекушенная, плетью болталась вдоль туловища, из рваной раны на правом бедре толчками выливалась кровь, оставляя на камнях алый артериальный след.
Он огляделся и узнал дамбу, которую сам возводил здесь несколько месяцев назад. Забравшись на нее, побрел к затихшему трактору. В глазах темнело, силы таяли с каждым ударом сердца. Сжав зубы, собрав волю в кулак, он не разрешал себе отключаться, заставляя идти вперед.
Волк вышел из воды, отряхнулся, затем, пригнув голову к земле и втягивая ноздрями воздух, побежал по кровавому следу. Он почти настиг человека, но тот перед самым его носом, поскальзываясь на собственной крови, забрался в кабину и захлопнул стеклянную дверку. Зверь в нерешительности, капая липкой слюной, царапая когтями металл и стекло, стал осматривать механизм, решая, как сломать его.
«Аккумулятор, аккумулятор должен еще работать!» - вертелась мысль в темнеющем сознании. «Ну, Черныш, сослужи службу, в последний раз!».
После поворота ключа в замке зажигания стартер взвизгнул, мотор, сцепленный с коробкой передач, провернулся, трактор резко прыгнул вперед, сбив зверя ковшом и подмяв под себя.
Волк еще двигался, работая лапами, грозился сбросить с себя придавивший груз. Афанасий попытался поднять с земли большой камень, но сил на это уже не было. Тогда он взял камень поменьше и раз за разом с размаху опускал на одноглазую голову. Делал он это до тех пор, пока тело зверя не стянула предсмертная судорога. Тогда он опустился без сил рядом, опустил на грудь голову, готовясь к вечной темноте. Но тут где-то над собой услышал голос:
- Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Афанасий с трудом открыл глаза и увидел над собой золотого мальчика, молча протянул ему уцелевшую правую руку.

Дениска стоял перед разрушенным домом. Лишь бесформенная груда камней осталась от некогда красивого и прочного строения. Мальчик начал разгребать завалы, откидывая в сторону обломки кирпичей, остатки балок, стропил, кровли. Наконец, в самом низу, среди цементной пыли, клочков обоев и штукатурки он наткнулся на обломки мебели. Среди досок откопал красивый ларец, выполненный из нефрита, украшенный замысловатыми золотыми и серебряными узорами, инкрустированный драгоценными камнями.

У Ольги весь вечер ничего не клеилось, все валилось из рук. Необъяснимая, беспричинная тяжесть лежала на сердце. Поэтому, когда раздался звонок, она подпрыгнула, как на иголках, затаив дыхание, открыла дверь. На пороге стоял ее сын. Побелевшие от напряжения губы его были плотно сжаты, под тонкой кожей виднелись вздувшиеся желваки. Все лицо его было строго сосредоточено, но из глаз предательски ручьем текли слезы, блестя на щеках, оставляя мокрые разводы на одежде.
Дениска протянул руки навстречу маме и, почувствовав родное тепло, оказался перед красивым садом.
Кованая ограда встречает свежей краской, калитка услужливо приотворена. Дорожки прибраны и облагорожены мелким гравием, газоны пострижены, плодовые деревья щеголяют побеленными стволами, на убранных клумбах яркие цветы соревнуются в благородстве ароматов, над ними деловито жужжат трудолюбивые пчелы. В центре сада посетителя встречает поражающая своей красотой и грацией скульптура.
Дениска ставит ей под ноги, на постамент, нефритовый ларец. Копает неглубокую ямку, рыхлит ее дно, удобряет компостом. Затем открывает шкатулку и достает из нее большое, похожее на персиковую косточку, семечко, от которого во все стороны струится всеми цветами радуги свет. Мальчик аккуратно опускает его в лунку, присыпает землей, заботливо поливает.
Мать и сын еще долго сидят, обнявшись, согревая друг друга теплом своих душ. Ольга смотрит в сторону, в окно. С этой минуты она знает, что у нее будет еще один сын. И она уже знает, какое имя даст ему.
- Афанасий – значит бессмертный. – одними губами шепчет она.


Послесловие
Обоз растянулся длинной вереницей, петляя меж вековых деревьев. Крепкие, мохнатые, с плотным подшерстком, лошади упрямо тянули за собой сани на широких полозьях. На их спинах, на крупах коркой застыл нетающий снег.
Радомир пустил коня рядом с санями жены. Из-под полога, сшитого из звериных шкур, сплошь заваленного снегом, доносились мучительные стоны. Немного послушав, Радомир понукнул коня. Тот, присев на задок, метнулся вперед, шумно раздувая ноздри, храпя, стал пробиваться по глубокому снегу в голову обоза, рассекая широкой мускулистой грудью белую пургу, вздымаемую передними ногами.
- Борислав, Ратибор! – окликнул он едущих впереди всадников. Поравнявшись с ними, сказал:
– Братья, Рада совсем плоха, надо вставать на стоянку.
- Впереди просвет. – один из них указал мохнатой рукавицей. – И я чувствую дым. Люди близко. Мы остановим обоз, а ты выводи свои сани вперед и гони, что есть силы.
- Хорошо, Борислав. – ответил Радомир, развернул коня и помчался обратно, по пути грозно крича:
- С дороги, в сторону!
Люди соскакивали с возов, хватали лошадей под уздцы, уводили в сторону, топя их в пушистом снегу.
Поравнявшись со своими санями, Радомир с размаху, ударом меча, отсек повод, привязанный к впереди идущему возу, подхватил пеньковый обрубок и потащил за собой усталую лошадь с санями, сшибая серебро с заиндевелых веток, склонившихся над тропой. Из-под полога раздавался нечеловеческий рев. Кони пугались, стригли ушами, косясь на пролетающую мимо подводу.
Выскочив вперед обоза, он услышал:
- Радомир! Я поеду с тобой, Ратибор останется с людьми.
Всадник не оглянулся. Пригнувшись к густой черной гриве, он лишь подбадривал коня и просил его дотянуть до людей.
Секущий ветер, гуляющий в поле, нещадно хлестал суровые обветренные лица, трепал бороды, порывами силясь выбить из седла.
На высоком берегу, у слияния двух рек, блестящих полыньями на стремнинах, показались землянки, скрытые почти полностью высокими сугробами. Только продухи очагов чернели на их поверхности.
Радомир на руках внес в жилище жену, положил ее на стол, расчищенный перед этим братом. Хозяин, сухой и длинный седовласый старик, с длинной, до пола, белой бородой, только посторонился, увидев двух вооруженных мужчин.
- Дед, бабка твоя где? – спросил Борислав.
- Так это, тут она, в гостях, в соседях. – ответил он, косясь на женщину у себя на столе.
- Повитуха у вас есть?
- Так она и есть, она и есть. – закивал старик, догадываясь наконец, что к чему.
- Зови ее, да живо!
Дед убежал, а Радомир начал раздевать Раду, развязывая кожаные узлы и распахивая звериные шкуры. Показался неестественно крупный живот. Сама она, казалось, устав от мук и искусав в кровь губы, лежала в полузабытьи, закатив глаза и тяжело дыша.
Вскоре вошла бабка, не проходя дальше, встала у входа.
- Что ты стоишь? – метнулся к ней Радомир. – За нами обоз едет, к вечеру тут будет. Хлеба дам!
Бабка посмотрела на него долгим упрекающим взглядом.
- Не в хлебе дело. Двойня у нее, по животу вижу. Не родить ей самой. И вообще не родить.
Радомир подошел к бабке вплотную.
- Делай, что должна делать. – почти шепотом сказал он, и вышел на улицу. За ним вышли и остальные мужчины.
Долго терзали их души нечеловеческие крики. Низкое солнце, стыдливо спрятавшееся за унылыми облаками, коснулось далекого леса, когда крики вдруг резко прекратились.
Полог землянки откинулся, и на улицу вышла повитуха, подошла к огню, разведенному у входа путниками.
- Как ее звали? – спросила бабка.
Не отвечая, предвидя страшное, Радомир бросился внутрь и увидел мертвую Раду. Склоняясь над ней, он прикрыл отмучившиеся глаза, почувствовав на ладони еще теплый пот. Еще теплый... Еще пока теплый...
Затем, в порыве внезапного гнева, выхватил нож и распорол им живот жены. Отбросив его в сторону, достал из чрева плод. Это были два мальчика, сросшиеся спинами. Попав на воздух, они дружно закричали. Ужаснувшись увиденным, Радомир обрубил послед, схватил шкуру, завернул в нее детей и вышел вон.
Он долго шел в ночи по дремучему лесу, по пояс утопая в рыхлом снегу. Выйдя на поляну, увидел по средине ее плоский камень. На него опустил свою ношу и пошел прочь, не оглядываясь.

* * *

На заре времен, когда еще отголоски Большого Взрыва эхом гуляли по молодой Вселенной, и пространство колыхалось от затухающих ударных волн как рябь на воде, в первобытном хаосе родилась звезда.
Она жила и развивалась в полном соответствии со звездным циклом. Однако, наблюдая за своими соседями, стареющими, взрывающимися и коллапсирующими в ничто, она не желала себе такого конца. Поэтому, когда пришло ее время, за миг до того, как внутренние противоречия разорвут ее на части, звезда вложила всю себя в один единственный луч и послала его в черную пустыню космоса.
Луч долго путешествовал по бескрайним просторам, искажаясь и преломляясь в гравитационных линзах. Он прожил длинную и хорошую жизнь, гораздо более интересную, чем жизнь звезды, пославшей его. Луч узнал ответы на все вопросы, он познал, что такое Вечность и Бесконечность. Он постиг Смысл.
И вот, уже слабея и теряя силу, Луч зацепился за молодую желтую звезду, развернулся и на излете, пронзив атмосферу третьей планеты, упал на ее поверхность.

Яркая вспышка кинжалом рассекла сиамских близнецов. Один из них подкатился под дерево и прижался к стволу, кормясь от него жизнью. Второй же остался лежать на камне, крича на весь лес.
Привлеченный шумом, на поляну прибежал одинокий волк. Он оскалил пасть, готовый поживиться легкой добычей, но младенец, как бы нечаянно, коснулся розовой ручкой носа волка, и тот вдруг упал замертво. Ребенок же перевернулся на живот, уже прорезавшимися зубами разорвал брюхо зверя, выгреб от туда внутренности, забрался сам внутрь и стал греться.
Утром, когда обоз уже ушел, братья, держась за руки, вышли к людям. Они молча похоронили тело матери и стали жить, даруя людям жизнь, каждый по-своему.
Один из них черпал свои силы в растительном царстве, второй же брал жизнь из царства животных.
И было у братьев правило: забирать жизнь и отдавать ее тому, кто сам своими руками, вложив свои силы и частичку души, вырастил это растение или животное.
Люди, до этого жившие во мраке безверия, тщетно ища опору и надежду среди бесконечной безнадежной борьбы за жалкое существование, потянулись к ним, неся жертвоприношения и поклоняясь им.
Так жили они в согласии долгие годы. Поколения сменяли поколения, а братья, черпая силы, жили бессмертно. Накапливая мудрость, один присматривал за людьми и направляли пути их. Был он добр и снисходителен к ним, а особенно к трудолюбивым и бескорыстным. Второй же, чувствуя силу, проявляя звериную природу свою, занимался больше наказанием и возмездием. Он требовал поклонения своему культу и кровавых жертвоприношений.
Однажды один брат полюбил девушку. У нее была необычайно чистая и вместе с тем сильная душа. В то же время отец этой девушки, старый уже дед, пришел ко второму брату и сказал: «Дай мне жизнь моей дочери, я ее родил, своими руками выкормил и вырастил. Это в согласии с твоими правилами». И брат забрал жизнь девушки и отдал ее старому отцу. Бились братья день и ночь три месяца и никто не мог одержать верх, потому что один из них был сильнее, а за вторам была правда.
Тогда, разойдясь, они более не смотрели в сторону друг друга и не разговаривали.
В это время человеческий князь пришел к братьям спросил:
- Дайте мне силы, чтобы править.
А те ему ответ:
- Хорошо. Но ты знаешь правило. Дай мне животное, которое сам своими руками вырастил и выкормил.
- Покажи мне дерево, которое ты сам посадил и вырастил, которое сам поливал и оберегал.
- Я князь! Не княжеское это дело, навоз убирать и сено косить! Не княжеское это дело, в земле копаться!– ответил князь и уехал к себе.
Сидя в каменных палатах, долго думал он, а, надумав, сказал:
- Не нужны мне такие боги, которые непослушные! Других найду!
Отправил князь гонцов в по миру, и уже через год басурмане да поганцы вороньей стаей напали на старых богов. Не подходя близко, трусливо расстреляли стрелами издалека, пригвоздили их к деревянным щитам, заковали в железо, свезли на одну площадь. Но и тут, стоя на смертном одре, плечом к плечу, оставались братья смертными врагами и не смотрели друг на друга, и не разговаривали. Там их прилюдно сожгли заживо.
В это же время всех их последователей принуждали к новой вере, а несогласных тысячами сжигали в собственных домах, сараях, вырезали целыми селениями, конями сгоняли в реки и там топили.
Когда огонь угас, на пепелище прилетели ясный сокол и черный ворон, разгребли когтями угли и из пепла достали два нефритовых ларца. Разнесли птицы эти ларцы по свету. К разным людям попадали те лари, и рождались у них дети, которые жили жизнью, творили кто добро, кто зло, умирали, сраженные стрелой или пулей, после чего вновь возрождаясь иногда сразу, иногда веками лежа в забвении где-нибудь на дне болота или реки.
Но старая ссора, не забытая и не прощенная, не искупленная, все тлела...
К О Н Е Ц