Каменная рука

- Добрый вечерок, юноша. Хозяин кабачка сказал, что ты тут вчера прославился. Выпьешь со мной?

- Наливайте, месье. Да уж, по части чистописания меня никому не переплюнуть. Я вчера на спор заработал здесь 10 су. Сам хозяин месье Гюстав судил наш спор с этими дурачками, которые думали, что умеют красиво выводить буквы.

- А ну покажи. Вот тебе бумага и перо.

- О! Да у Вас все запасено, месье. Что ж написать?

- Давай так: «Волна бросилась на корабельный борт, шипя по-шампански».

- Красиво сказано, месье. Налейте пока еще стаканчик. Как Вас называть?

- Арман Арно. А тебя как?

- Франсуа Канробер. Вот, смотрите, месье Арман.

- Знатно.

- Еще бы. В монастыре, при котором я работал, отец Бертран был настоящий мастер этого дела. И научил меня добротному письму.

- Что же, тогда у меня есть к тебе работа. Получишь больше, чем 10 су. Я тут решил попробовать себя на новом поприще…

- А каково же старое?

- Много всего было. И воевал, и плавал, в смысле ходил. Не важно. И все это время я читал и писал. Так, для себя. Понемногу складывал слова. А тут вот осел здесь, под Парижем… Дай, думаю, отнесу рассказ в литературный журнал. Почерк у меня – беда. Я его хорошо понимаю, но от других того же было бы глупо требовать. Каракули. Вот, посидел я, покорпел, печатными буквами с трудом вывел один из своих рассказов, и отнес в издательство. А там, знаешь – принялось. Вышел рассказ.

- Что, и заплатили хорошо?

- Да, не обидели.

- Поздравляю Вас, Вы – писатель. Почтенная профессия, и хлебная.

- Да уж, есть надежда. Так что давай-ка поработай у меня переписчиком. С оплатой не обижу с прошлого гонорара, да и с будущих. У меня много рассказов накоплено. Я буду их тебе диктовать, а ты перепишешь их в нескольких копиях для разных журналов. Договорились?

- Что же, работа не пыльная.

*

- Ну, как наши дела, Франсуа? Ходил в «Ревю»?

- Прогорает наша писательская лавочка, месье Арно. В «Ревю» мне ответили не так вежливо, как Вам на прошлой неделе. Старый дурак, говорят, твой Арно. Простите уж месье. Есть, говорят, задатки, но поздно ему в писатели. Образование нужно и все такое. А я Вам так скажу: в этом литературном мире без связей – никуда. Пока тебя критики не похвалят – не будет удачи.

- Да уж, затерли меня эти литераторы, как шхуну торосы. А как достучаться до критиков, когда журналы не публикуют. Да и критикам носили мы рукописи. Не снизошли со своего Олимпа. Не знаю, и прочитали ли.

- А у меня как раз радость вышла. Тетка померла, представляете!

- Что ж это за радость? Прими соболезнования.

- Да ладно, я и не видел-то её ни разу. А нате Вам – стал наследником. Теперь у меня гостиница у моря и солидный капитал. А знаете что, месье Арно, бросайте Вы писательство. Давайте я теперь попытаю счастья в этой литературе. А что, я изучил Ваш слог…

- Хм, если пробьешься, то я, значит, прославлюсь как твой учитель…

- Знаете что, месье Арно, я человек простой, скажу без виляний всяких. Так я бы не хотел - насчет учителя.

- А как бы ты хотел?

- Вы ведь рассказывали, что мечтаете о спокойной жизни в достатке. Давайте заключим договор: я Вам гостиницу и сверху буду приплачивать помесячно – с будущих гонораров. А Вы о нашем нынешнем сотрудничестве – молчок. Я хочу как бы сам, понимаете? А рукописи наши поместим в банк с условием, что через 100 лет их передадут в литературный музей – под Вашим именем, честь по чести. Так что слава Ваша потом как-нибудь придет, если потомки оценят. А пока я сам хотел бы, ну это – прославиться.

- Наивный ты парень, Франсуа, и добрый… Раз рискуешь столь многим ради миража. А если не будет гонораров? Не пробьешься ведь сквозь торосы.

- Ну тогда не будет Вам помесячной приплаты, и договор наш побоку. Как не уплачу полгода – можете кому хотите рассказывать о том, что Вы мой наставник. Если, конечно, это будет кому-то интересно. А гостиница в любом случае Ваша. Годится так?

- Ты благородный парень. Если прогоришь, номер в моей гостинице будет за тобой бесплатно. А если из тебя выйдет толк, что же – мой стиль будет проникать в сердца людей через написанные тобой страницы.

- Отлично. Вы добрый человек, месье. Вот я уже и договор приготовил, только к нотариусу сходить.

*

- Добрый вечер, месье. Вижу, Ваш графинчик закончился. Могу я Вас угостить?

- Я уже скоро ухожу… Хотя… Присаживайтесь, молодой человек.

- Спасибо. Хорошее местечко, месье. И вино ничего, а?

- Вино так себе, если честно. Наливайте.

- Как Вас называть?

- Зовите меня месье Канробер. А Вас?

- Меня зовут Раглан. Я не первый раз встречаю Вас здесь.

- Да? Наверное Вам показалось.

- Напротив. Я даже могу сказать, когда Вы здесь были в прошлый раз. Я видел Вас здесь 14 сентября, ровно год назад. Интересно, не правда ли.

- Ооо, да Вы следите за мной?

- Скорее, я был заинтригован. Я-то здесь завсегдатай, а Вы ходите сюда раз в год. Что было такого в этом кабачке 14 сентября? Не скрою, я спросил об этом месье Гюстава, но он ничего не припомнил. И Вас он как будто не знает… Говорит, что видит Вас здесь редко, где-то раз в год. Я уверен, что ровно раз в год – 14 сентября.

- Почему «как будто не знает»? Не знает, и всё.

- Да, он далек от мира литературы…

- Ааа, месье Раглан, вижу, что Вы меня узнали.

- Ну разумеется, многоуважаемый мной месье Пелисье. Вы – мой кумир, и увидев Вас здесь год назад, я не решился подойти. И даже не был уверен, Вы ли посетили сей мирской склеп, спустившись с Ваших горних вершин. Эта пролетарское кепи и спецовка. Как у многих здешних завсегдатаев. Но потом я присмотрелся к Вам – настоящему – на презентациях и выставках. Нет, дорогой цилиндр или потертое кепи – Вы все тот же гений французской литературы.

- Ооо, месье Раглан, Вы ходите на мои презентации! Я могу Вас знать? Лицо вроде незнакомое.

- Не трудитесь, вряд ли вспомните. Я – скромный почитатель Вашего таланта, всегда сижу в задних рядах.

- Не журналист?

- Совсем нет. Правда, я тоже, как и все почитатели великих литераторов, пробую писать. Но так, только для друзей… Если бы Вы могли…

- Прочитать? Что же, месье Раглан, почему бы нет. Вы наверное и принесли уже что-то, раз надеялись меня здесь встретить?

- У меня другое предложение: дайте мне сюжет. А я уж распишу его, как смогу.

- Интересное предложение. Извольте: был со мной такой случай. Но только не думайте, что я расскажу все точно как было, это же литература…

- Конечно, конечно, продолжайте.

- Так вот, я учил искусству литературы одного молодого человека. По какой-то причине он стеснялся предстать моим учеником, а я и не настаивал. Так что не ищите его в моем литературном круге. Он сейчас, по-моему, и не пишет. Хотя пытался публиковаться, и кое-что вышло. Но потом… Он ушел из литературы, сказав мне: «Ваш стиль держит меня за горло каменной рукой». Вот, попробуйте написать рассказ «Каменная рука».

- Принято, месье Пелисье. Я смогу зайти к Вам через неделю? Я уже и записался на прием у Вашего секретаря.

- Прекрасно, месье Раглан, буду ждать.

*

- Здравствуйте, месье Раглан! Проходите, присаживайтесь.

- О, какой вид из окна. Севастопольский бульвар как на картинке – никогда не видел этот красивый ракурс.

- Что же, я прочитал Ваш рассказ, месье Раглан. Видно, что у Вас острый ум, да и острый глаз – раз Вы разглядели меня тогда в кабачке… Но литература – это все-таки не Ваше. У меня такое впечатление, что Ваш рассказ написан цифрами, а не буквами. И передо мной доказательство математической теоремы. Никаких эмоций, просто какие-то логические формулы! Правда, есть и пробелы в доказательствах, обозначенные загадочным «Х». Да и сюжет Вами переиначен слишком смело. Учитель превратился в ученика, и наоборот. Мы, вроде бы, договаривались о другом. Вы блестяще владеете французским языком, но холодны и рассудительны, как англичанин. Впрочем… Ну да, конечно, Раглан! Как я сразу не догадался. Блестящая реакция: я назвался Канробером, Вы немедленно – Рагланом. Канробер и Раглан командовали союзниками при осаде Севастополя. Хорошо, что не назвались Кардиганом – тогда бы я сразу догадался. Браво! И небольшой акцент, еле заметный. Так Вы англичанин?

- Почти угадали. Над акцентом нужно еще работать. Я филолог, специалист по французской литературе.

- И я Ваш объект исследования?

- Именно так.

- Не рановато ли? Вроде, я еще не умер.

- Долгих Вам лет жизни. Для хорошей диссертации нужна не смерть объекта, а научная проблема.

- И в чем же здесь проблема, позвольте спросить?

- О, это весьма интересно. Когда мой научный руководитель посоветовал заняться Вами, он лишь намекнул. Но он знал, кого бросить на эти бастионы. Он видел мой фанатизм в поиске истины.

- Человек, жаждущий истины… Об этом я еще не писал. Не боитесь попасть ко мне на перо. Войти, так сказать, в историю литературы в качестве типического персонажа?

- Сочту за честь…

- Ой, не спешите. Вы читали у моих критиков о саркастическом юморе Пелисье?

- И охотно цитирую их в моей диссертации. Мы, искатели истины, не обижаемся на карикатуры. И потом, к моей научной проблеме это не имеет прямого отношения. А я просто счастлив, что она, наконец, практически разрешена. Можно защищать диссертацию.

- И что же это за проблема, я заинтригован? Хотя после Вашего научно-популярного рассказа начинаю догадываться. Вы можете это доказать?

- С этого-то все и началось. Анализируя Ваш стиль, я с математической точностью пришел к странному выводу. Вы почти сразу явились в литературный мир как великий писатель. Это никого не удивило. Еще бы, сын известного книгоиздателя, с детства вращались в литературной среде, блестящее образование… Когда Вы опубликовали свои первые два рассказа, критики были «заряжены» папой, чтобы расхвалить и вознести их до небес. Но рецензии получились жидкими, вымученными. Оказалось, что великие писатели, окружавшие Вас с детства, придавили Ваши творческие способности. Вы впитывали все написанное и сказанное этими гениями, как губка. Но как только начинали писать что-то сами – оказывалось копирование. Критики видели, что это Вы взяли от одного, а то – от другого. В своей диссертации я не был скован строгим приглядом Вашего папеньки, и разобрал эти два рассказа поэлементно: что у кого взято. Это – не беда, никакого компромата. Многие так начинают. Затем в Вашем творчестве возникла пауза – и через полгода творческий взрыв. Рассказы, романы, громкая слава, живой классик!

- Завидуете? И это – Ваша проблема?

- Проблема не в этом. Проблема – в моей диссертации. Вы действительно стали прекрасным писателем. Вы продемонстрировали несомненный оригинальный талант. А талант плюс раскрутка – это уже гениальность. Тут было все, о чем справедливо писали критики, подстегиваемые сначала Пелисье старшим, а затем уже и Вашей щедрой рукой: и опора на глубокое знание французской литературы (еще бы!), и оригинальность стиля, и хорошее знание разных сторон жизни. Откуда оно взялось, разрешите спросить? Вы не ходили в северных широтах, не пересекали пустынь, да и на парижское дно не опускались ниже известного нам кабачка. По книгам? Но когда Вы успели их прочитать? Никакого знания жизни не было видно в Ваших первых двух рассказах. Все это знание явилось в вашу голову за полгода. Это касалось невероятным. Уже одно это одно могло составить интересный сюжет для литератора. Но диссертация – дело более серьезное, чем беллетристика.

-  Ну знаете. Не забывайте, что эта беллетристика – то, что Вы изучаете. Не мы Вас изучаем, а Вы нас.

- Вот именно! Вы, литераторы, можете вообще ничего не изучать, писать небылицы и стричь купоны с наивной публики. Но Жан Пелисье – писатель иного рода: с глубоким знанием жизни, с этим неповторимым стилем, впитавшим пот и кровь многих лет, интонации разных социальных ниш. И все это блестяще отшлифовано Вашим элитарным образованием. Но откуда Вы взяли, что шлифовать?! Вот, что мучило меня. И еще одно, уже совсем таинственное обстоятельство. Это – ваша «каменная рука».

- Какая рука? Слушайте, тут Вы попались. Сюжет о каменной руке я предложил Вам неделю назад!

- Вот тогда я и узнал, как Вы это называете. Но само явление я вычислил давно. Вы не просто родились как гениальный писатель одномоментно. Вы практически не менялись. Так не бывает! Многие тома написаны об эволюции Бальзака, Толстого, Тагора… Я – Ваш первый биограф и исследователь. Но придут и другие, и если по какой-то причине не прочитают мою диссертацию – для них Вы будете неразгаданной загадкой. Каменным гостем литературы. Ваше творчество практически не эволюционирует. Его словно кто-то держит за горло каменной рукой. Этот Ваш стиль! Он повторяется из произведения в произведение. Вы расширяете поле сюжетов, но герои в других ситуациях продолжают говорить и действовать, как и предыдущие. Еще немного – это станет заметно не только мне. В моей формуле образовалась константа, загадочный постоянный «Х» - основа Вашего стиля. Я не мог этого понять. И тогда я поехал в Париж.

- И давно Вы в Париже?

- С полгода.

- Так Вы не встречали меня в кабачке год назад?

- Уж простите. Все получилось немного иначе, чем я Вам сначала рассказал. Я действительно следил за Вами. Мне казалось, что где-то в Вашем окружении я обнаружу этого каменного гостя, который держит Вас за горло, следит за тем, чтобы Ваш стиль не отклонялся от установленной им нормы.
Но рядом с Вами не было никакого цензора или куратора. Это лишь распаляло мое любопытство. И вот однажды после шумной презентации с Вашим участием я слонялся под Вашими окнами…

- Да, действительно, 14 сентября была презентация… Как глупо получилось, что я согласился назначить её на такой день…

- …И вот я вижу, как Вы, стараясь быть незамеченным, выскользнули из ворот, одетый простолюдином. Это было более, чем любопытным. Я пошел за вами… Мое лицо было Вам незнакомо, я был невидим. И пока Вы сидели в уголке, наслаждаясь воспоминаниями, я разговорил Гюстава. Вы знаете, он Вас помнит. Он вообще интересный человек, месье Гюстав. Беллетристика, выдумки ему не интересны, но мы нашли с ним тему для обсуждения – Восточная война. Гюстав увлечен этим историческим эпизодом и хорошо помнит даты. Даже отмечает их дома. Пять лет назад, как раз незадолго до Вашего фантастического взлета, Вы ему запомнились. Для него 14 сентября – какой-то важный эпизод той войны. А накануне Вы здесь прославились, выиграв спор у нескольких человек. Да еще назвались Канробером, что для месье Гюстава было еще одним поводом запомнить Вас. Впрочем, назови Вы тогда свою настоящую фамилию, он бы тоже не пропустил её мимо ушей, хоть и не силен в литературе. Он ведь увлечен Восточной войной. Вы не родственник генерала Пелисье?

- Очень дальний. Хотя изредка я бывал в его доме. Слушал как-то даже рассказ о штурме Малахова кургана. Не интересно. Нудно говорил о расположении полков, вспоминал каких-то командиров, но ничего не говорил о них, кроме имен. Умолкал. Вспоминал их лица, а мы учтиво скучали. Генерал, что с него взять. Хотя, наверное, Франции повезло, что Пелисье сменил Канробера.

- Решили обыграть это родство, выбирая свой псевдоним, под которым предстанете перед нашим месье «Х»? Оригинальная неоригинальность. Но она Вас подвела – месье Гюстав на многие годы запомнил молодого «Канробера» и его соревнование по красоте письма. Он-то эту фамилию и раньше знал. О, да, Вас учили прекрасные дорогие преподаватели, так что устроить триумф с чистописанием было несложно. Он уже был здесь 13 сентября, месье «Х», видел Ваш успех?

- Нет, он пришел на следующий день, и Гюстав ему конечно рассказал. Как до этого рассказал мне, что есть человек с проблемой почерка. Я-то знал, что это за человек, с неделю здесь его поджидал. Сразу, как прочитал его рассказ – так и начал наводить справки. Он жил тут недалеко, захаживал в кабачок. Настоящий самоучка. Он повидал жизнь и был талантлив от природы. Я сразу это понял, перелистывая страницы журнала с его первой публикацией. Это Вы верно вычислили в своей «формуле». А потом мы быстро договорились…

- Не надо… Не быстро. Месяц. Ваш первый гениальный рассказ «Волны говорят по-шампански» вышел через месяц. Это его сюжет?

- Ну, отчасти. Скорее стиль. Сюжет я переделал, как Вы – предложенный мной. Это – не плагиат. Я не брал его сюжеты целиком. Не забывайте, он же носил записанные мной рассказы в редакции, там их читали…

- А Вы намекали от имени отца, что не нужно печатать этого графомана…

- Не сам… Но в общем да, пути я ему перекрыл. Не хорошо, конечно… Впрочем, я это никогда не подтвержу публично, а у Вас нет доказательств. Действовал аккуратно, не докопаетесь. Вы не первый, кто роет под меня. Акулы пера пытались уже, никто не докопался. У Вас, правда, свой метод, интересный. Наука! Это Вам не журналистика, да? Вычислили! «Х»! Я бы уже выставил Вас за порог, как и прочих шантажистов, если бы не одно… Вы еще кое-что вычислили, попали в самую точку. И в этом я готов быть откровенен с Вами, потому что сам не знаю, что делать.
Понимаете, сначала все шло отлично. Моё образование прекрасно наложилось на этот самородок. Плюс реклама, конечно. А потом… Я пробовал писать немного иначе. Развиваться, эволюционировать – на потребу критикам и вам, литературоведам. Но его стиль держал меня этой самой каменной рукой. Как только я отклонялся от него, я начинал подражать кому-то из других литераторов. И, опасаясь, что меня на этом подловят недоброжелатели, тут же возвращался назад, к первоначальному стандарту. Я отшлифовал самородок, сделал из него прекрасную статую. А она схватила меня за горло. Это – каменная рука. Прекрасная, но недвижная. 

Я пытался в стол писать совсем по-другому. Но получалось так, как до меня уже писали. И было страшно предстать перед критиками тем, кто пишет как все. Оставалось одно, подражать нашему «Х».

- Он жив?

- Конечно! Жив и здоров, наслаждается покоем, почитывает мои произведения.

- Получает от Вас…

- Получает, получает. Тоже хотите получать?

- Нет, я не шантажист. Мне важно закончить мое исследование, найти имя.

- И как же Вы его вычислите? Конечно, в отличие от акул пера, Вы знаете, где примерно искать. Но ведь на то, чтобы объездить всю Францию, потребуются годы. Как же Ваша диссертация?

- Мне не нужно ездить по Франции. Там, где я живу, в библиотеке есть французские литературные журналы. Теперь я знаю, что его рассказ вышел в первой половине сентября пять лет назад. Именно тогда Вы его прочитали и стали искать этого человека. Я пролистаю журналы, найду имя и впишу его на место «Х» в мою формулу. И тогда можно будет защищать диссертацию. Но не волнуйтесь. Вряд ли она станет широко известна во Франции…

- Знаете, а я бы её издал.

- Шутить изволите?

- Ну, не в нашем издательстве… Но очень бы посодействовал. Будет хороший тираж. И гонорар – поможет в будущих исследованиях.

- Боюсь, я не соглашусь на редактирование. Меня шлифовать не нужно.

- Нет, вот именно как напишете. В Вашей занудной манере. Понимаете, даже если Вы всё докажете в мире науки, в мире газет это будет лишь одна из версий. Предвижу первостатейный спор, журналистов, осаждающих дом Арно – так его зовут, что уж скрывать. А он сейчас и не напишет ничего толком, постарел, обмещанился.
Думаю, если не какой-то первостатейный скандал, скоро меня начнут обвинять в том, что исписался, что повторяюсь. Уже сейчас тиражи перестали раскупаться. Надоедаю я читателю. Собственно, как Вы и предсказали. А если я сам взорву Вашу «бомбу» – то обсуждать будут другое. И тиражи снова взлетят.

- Так Вы хотите опубликовать мою диссертацию ради своих тиражей?

- Не знаю… Может быть и ради тиражей… Или… В этом случае у меня просто не будет выхода. Мне придется разбить каменную руку.