Повесть о добре и зле

               
 Наше знакомство прошло по законам детективного жанра.   
 Май. Пятница. Тринадцатое. Выйдя из трамвая, я  увидел  того, с кем должен был встретиться у входа в парк. Парк в это время был практически безлюден и потому нужного нам человека мы, вернее мой спутник,  нашли очень быстро. Он сидел на скамейке  в тени дерева и  покачивал  детскую коляску.  Мне было предложено, постоять  в сторонке, а они, обменявшись несколькими фразами, после крепкого рукопожатия, расстались.
Мой попутчик жестом показал, что я могу подойти к незнакомцу, а сам, махнув мне рукой на прощание, направился к выходу  из парка. Я подошёл.  Передо мной сидел пожилой, полноватый, с удивительно, для его возраста,  роскошной шевелюрой и  доброй улыбкой на лице, мужчина. 
 -Добрый вечер, - сказал я.
Он, улыбаясь,  внимательно меня разглядывал, не отвечая на приветствие. Пауза затянулась. Чтобы освободиться от его взгляда, я решил повторить приветствие, но предугадав моё намерение, он жестом попросил этого не делать. Помолчав ещё немного, он сказал:
-Дядя Миша. Садитесь.
Я назвал себя. Присел рядом.
-Хорошее имя. Веня сказал, что Вы его бывший начальник и хороший человек, полувопросительно, полу  утвердительно сказал  он.
- Первое - да. По второму  спорить не буду,- сказал я.
-Сколько Вам лет, молодой человек, - забыв, вероятно, моё хорошее имя, спросил он. - Я ответил.
- Странно, я бы Вам столько не дал.
- Ничего. Я не в обиде.
 - Вы  офицер?! – опять полу спрашивая, полу утверждая, сказал он.
Своим отрицательным ответом я, кажется, его разочаровал.
 - У Вас лёгкая   походка молодого  офицера. Вероятно природа.
  - Вероятно, - сказал я.
- Вы мне нравитесь. Что МЫ хотим от меня?- сказал он, делая ударение на слове МЫ.
 Я коротко объяснил, что мне нужно.
- А что у Вас есть?
- Ничего.
- Хорошо. А мои условия Вас устраивают?
- Иначе  мы  бы  не встретились.
- Вы мне нравитесь,- повторился он. - Я  знаю, что Вам нужно. Завтра,  обязательно завтра, зайдите в универмаг  и в отделе тканей  спросите Надежду Фёдоровну. Скажете ей, что Вы от меня. Ещё скажете,  что дяде Мише нужен двадцать четвёртый сто двенадцать.
 Потом он сказал, что завтра  будет ждать меня на этой же скамейке  в два часа.
Назавтра в субботу в условленное время мы встретились.  Я передал ему свёрток и ещё двадцать шесть рублей, которые Надежда Фёдоровна была ему должна. Он  положил свёрток в коляску под ребёнка, молча постоял, глядя на  меня, и, что-то просчитывая в уме,  сказал: “ В понедельник в семь вечера жду Вас в парке”.
           - Дядя Миша, а как же…? - начал  я,  он перебил:    “Молодой  челове-ек, не надо учить дядю Мишу.  Он  знает, что ему  делать”.
          На том и расстались.
В понедельник я получил, то, что хотел. А я, всего-навсего, хотел иметь  хорошие  брюки, которые не мог купить в магазине. Всё что  видел, мне не нравилось, да и ткани в магазинах не вызывали восторга. А то, что сотворил дядя Миша, было сказочным чудом из ста двенадцати сантиметров ткани двадцать четвёртого артикула.
После  слов благодарности, я всё-таки спросил, каким образом, без примерки можно так безошибочно шить. На что дядя Миша сказал:
-Молодой человек, у Вас соразмерная  фигура,  хороший рост.  Издалека видно, что Вам нужен  костюм сорок восьмого размера четвёртый рост”.
       Но мои любимые, замечательные брюки, с которыми я не хотел бы расставаться до конца своей жизни, послужили мне чуть больше года. С ними случилась непоправимая беда.
Находясь в командировке в Дрездене, я жил в гостинице  “Магнолия”. Приводя утром свою одежду в порядок после вечернего ливня, от которого она пострадала, я попросил у горничной утюг.
    -Wozu? - удивлённо спросила она меня.
С трудом находя нужные слова, я объяснил ей, зачем мне нужен утюг. К удивлению она  поняла и разразилась длинной тирадой на, естественно,  немецком. Странно, но я тоже всё понял. И понял, что утюга  не получу. Кроме того  понял, что у меня  хотят забрать мои брюки, рубашку и даже обувь.
-Зачем? - задал  я тот же вопрос, но уже на русском.
Из её следующей длинной эмоциональной речи я понял, что забота о наших вещах входит в перечень бесплатных услуг, и она требует, именно так, требует, а не просит, чтобы я  немедленно передал ей свою одежду. Пришлось уступить. А зря.
Минут через сорок ко мне в номер вошла  делегация человек пять или шесть, точно уже не помню, и среди них плачущая горничная.
Я  сразу понял,  что с моими брюками беда и не ошибся. 
Горничная,   утомлённая, вероятно,  долгой беседой со мной, стремилась  тщательно просушить  все швы и выточки на моих замечательных брюках, не рассчитала силы или время, и на них появился, хоть и еле заметный, след от утюга. 
  Делегация пришла с извинениями.  Извинения и разговоры на отвлечённые темы затянулись на целый час, в течение которого они поочерёдно выходили и возвращались. Наконец в номер вошёл молодой человек с  большим пакетом, извинился за опоздание и вышел.
После порции новых извинений мне была  предложена компенсация моих материальных потерь, и мои  моральные мучения были   так же оценены определённой суммой.  Конверт  был заранее подготовлен и тут же  положен на стол.
            Моих брюк, конечно, было жаль, но дружба народов превыше   всего. Мы  спустились в бар гостиницы, где был устроен небольшой банкет или, вернее, поминки  по моим брюкам, хотя они были живы, но чуть-чуть занедужили.
              Расставаясь после банкета, я обратил их внимание на то, что ими  забыт  в моём  номере  пакет. Они дружно стали уверять меня, что это их подарок. Посмотреть, что в нём  не было времени, я опаздывал: меня у выхода ждала машина, на которой я должен срочно ехать в Берлин. Перед посадкой в самолёт в берлинском аэропорту Шёнефельд я открыл пакет, чтобы предъявить его содержимое немецкому таможеннику  и  вместе с ним увидел  мужской костюм – тройку.
               
-Да! Дорого  обошлось гостеприимным хозяевам моё трёхдневное проживание в их гостинице: - подумал я.
Костюм, а более всего брюки, после  примерки  дома, мне не понравился, и  был отправлен в шкаф.    Но  открывая его, я невольно останавливал взгляд на самой дорогой, но нелюбимой вещи моего небогатого и не очень разнообразного гардероба. И я решил обратиться  к дяде Мише.
Чтобы встретиться с ним, надо было найти Вениамина. Только с его помощью  могла произойти эта встреча. Он в отличие от меня знал адрес дяди Миши, да я бы и не пошёл  без предварительной договорённости: уровень нашего  знакомства не позволял мне являться к нему в качестве незваного гостя. 
Затратив пару часов субботнего утра на поиски Вени, обзванивая общих знакомых, я решил без особой надежды подъехать к нему домой. В вагоне трамвая свободным оказалось только одно место, к которому я и направился. Сделав пару шагов, я лицом к лицу столкнулся с тем, кого тщетно  искал с утра.
Странно,  хорошо помню тот момент, мы даже не удивились такой неожиданности, а поприветствовали друг друга, как - будто виделись не далее, чем вчера. Я хотел объяснить ему, с какой целью его разыскиваю, но, не дослушав  до конца, он тихо сказал, что я опоздал.
Оказалось, я сел в вагон, более половины пассажиров которого, возвращалась с кладбища, где они посещали могилу, в которой сорок дней назад был похоронен дядя Миша. В тот день я стал невольным, но внимательным слушателем и кое – что узнал  о жизни дяди Миши.
                +         +
                +
Возвращаясь после  войны в свой родной городок,   Михаил знал, что его никто не встретит; его родители,   два младших брата, сестра,  жена и пятилетний сын  погибли в самом начале войны. Не стесняясь, он стоял и плакал, глядя на то место, где четыре года назад был его родной дом, из которого он спешно уходил на фронт. Услышав за спиной  шаги, он оглянулся и  с трудом узнал в подошедшем   их соседа, друга  отца дядю Тёму; так тот,  первый балагур и весельчак на их улице, постарел за годы войны.
Дядя Тёма рассказал, что ранним утром 24 июня немцы сбросили  только одну бомбу  на их городок, и она  упала на родной дом Михаила. 

       Уже при немцах, а они были в  городке  на следующий день, его племянник Веня вдалеке от воронки  в траве случайно увидел пряжку с обгорелым кусочком  ремня. Этот ремень когда-то дядя Тёма подарил отцу Миши  и  тот каждое утро правил на нём свою бритву.
Эта пряжка  и швейная машинка, которая в тот трагический день совершенно случайно оказалась в доме дяди Тёмы, стали  всем движимым и недвижимым имуществом Михаила, с которым, воспользовавшись приглашением  фронтовых друзей, он уехал в столичный город. Они же помогли ему  устроиться  на работу в  швейное  ателье. Работу свою он хорошо знал   с детских лет;  его отец был лучшим портным в  городке, а  Миша  старался всегда быть рядом, когда тот  работал. 
И с жильём ему повезло: месяц он прожил у фронтового друга, а потом  вселился в небольшую  комнатку в почти непострадавшем от бомбёжек двухэтажном кирпичном доме.  Повезло  и с соседями. В основном это были женщины и дети. Только семеро мужчин вернулось после войны в этот ранее многолюдный шестнадцати квартирный дом. Все они приняли его  фронтовика как давно знакомого и близкого человека, а, узнав о трагической гибели его семьи,  не сговариваясь, взяли его под свою опеку.
Михаил на добро отвечал добром. Ежевечернее  стрекотание его машинки  сопровождалось  добрыми улыбками соседей. Они знали – это их Миша  что-то переделывает,  перекраивает, перелицовывает, чтобы из какого-то старья, извлечённого из бабушкиных сундуков или купленного по случаю на барахолке, сделать прекрасный женский наряд  или добротный мужской костюм для кого-то из жителей дома.  Значит, у кого-то будет праздник. А праздники в этом доме привыкли делить на всех поровну.                Вырастающие из  дворовой детворы парни и девушки боготворили дядю Мишу. Как – то незаметно  вслед за молодёжью  ровесники и даже люди старшего поколения  стали уважительно называть его дядя Миша.   А у  скромной славы лучшего мастера образовался огромный круг друзей.
            Офицеры готовы были месяцами ждать своей очереди только для того, чтобы шитьём их мундиров занимался  дядя Миша мастер военного швейного ателье. А цивильные костюмы они, их жёны и их взрослые дети желали шить  у него же.  Так что дядя Миша   днём кроил и шил мундиры в ателье, а дома  было тоже не до отдыха.   В таком режиме он  жил и работал бы долгие годы, если бы не   события происшедшие в доме. Лет двадцать назад одна из жительниц дома нашла своё счастье, вернее оно нашло её в госпитале, где она работала медсестрой, и увезло её за тысячи километров, куда – то за Урал.

        Квартира, в которой она проживала, пустовала  несколько месяцев, и на вопрос о её судьбе, начальство отвечало, что она в резерве у…, и, закатывая глаза под лоб, показывало пальцем на потолок.
Однажды  хмурым осенним утром  перед домом появилось  ОНО.  Серый довоенного кроя  плащ, свисающий до пят с узкоплечего тела; такого же цвета мятая шляпа почти полностью скрывала под собой сероватого цвета лицо. Роста ОНО было выше среднего  и из-за того, что одно плечо было выше другого,  вся фигура была  перекошена и похожа на длинную худосочную бледную поганку.     Сопровождающее  лицо вскрыло пустующую квартиру, ввело туда ЭТО и удалилось, а ОНО закрылось на все замки, задвижки,  цепочки и затаилось. 
Какое – то время ОНО никак себя не проявляло. Жило себе,  вроде бы тихо; незаметно выскальзывало из дома утром, незамеченным  в дом возвращалось. Среди жителей дома стала бродить молва, будто бы ОНО   ночами  бродит по  дому,  как бы присматриваясь, прислушиваясь, принюхиваясь. 
- Не к добру,  - стали говорить женщины между собой, сокрушённо покачивая головами.  И оказались правы. В их доме, где царило только добро, поселилось зло. Откуда ОНО взялось?
  Раскрыть  тайну  помогло событие международного масштаба – юбилей Великой Октябрьской революции. Не принимать участия в праздновании такого дня в то время было кощунством. И новый жилец оказался за общим  столом. Рядом с ним сели бывшие фронтовики изрядно постаревшие, но не потерявшие армейской выносливости.
После первого  полустакана  фронтовики умело  развязали ему язык.   С жадностью пожирая всё, что было перед ним на столе или на тарелке зазевавшего соседа, он вначале тихо, а затем в полный голос хвастливо поведал  о своём прошлом.
  Всю войну от первого до последнего дня  он успешно  “провоевал” на “ташкентском фронте”.                Кто не знает что это такое, могу объяснить.
   Началась война и все, кто подлежал призыву, пошли на фронт. Кто не подлежал, но хотел защищать Родину, шёл на фронт добровольцем. Но были и те, их было мало, но всё – же они были, которые  искали и находили возможность уехать в глубокий тыл, где вкусно ели и крепко спали. Так что наш антигерой жил в своё удовольствие. Единственное, что его огорчало,  это невозможность увидеть свою фамилию  в утренней  газете в списках награждённых  за героизм.
               
         После  войны он  что-то бдительно охранял в какой-то конторе в тех же краях, а сейчас по состоянию здоровья  приехал  в город с подходящим климатом.               
После второго тоста, с опаской оглядываясь вокруг, он шёпотом  сообщил  фронтовикам о том, что всех сидящих за столом надо отправить в лагерь для проверки.  Они же были  под немцами.  И он товарищ Гнидин готов сам их допрашивать и предложил начать  немедля. Хотя свою фамилию он произнёс тихо, она была услышана многими,  и это были последние мгновения её жизни, она тут же переродилась в гнусную кличку Гнида.
Он ещё что-то пробормотал невнятно и, уткнувшись носом в тарелку, засопел. Чтобы не портить праздничную атмосферу фронтовики подхватили его под руки и отвели в  комнату.
Когда его укладывали на кровать,  из - под подушки к их ногам выпала  школьная тетрадь. Тетрадь оказалась очень интересной. На первой странице чётким каллиграфическим почерком было написано: “Довожу до Вашего сведения, что”… и далее был назван дядя Миша и перечислялись все его “преступления”. Тем же почерком на всех остальных страницах была заранее написана начальная фраза “Довожу” и т.д. Аккуратным типом оказался этот Гнида.
Как говориться, от греха подальше, в тот же вечер, пока Гнида блаженствовал в своей постели,  дядя Миша с помощью соседей перевёз машинку и все другие швейные принадлежности подальше от дома на квартиру своего земляка Вениамина.
А через пару дней к дяде Мише, естественно без приглашения, пришли два молодых симпатичных человека, поговорили о жизни, вроде бы, незаметно осмотрели комнату и, не найдя, ничего подозрительного,  удалились. Притом один из них, посмотрев в глаза дяде Мише, тихо сказал: - Прости, фронтовик, был сигнал.
С тех пор дядя Мина перестал заниматься надомным трудом.
Шло время. Дяде Мише стукнуло пятьдесят девять. Однажды, возвращаясь с работы, он в газетном киоске купил газету и, отходя, услышал: - Дядя Миша,  сдачу  возьмите.
  Повернувшись на голос, он стал вглядываться в полутьму киоска, стараясь увидеть хозяйку голоса. Смотрел так долго и внимательно, что через два месяца стал мужем тридцати двух летней киоскёрши. Бывает же так в жизни, она родилась и выросла в их доме, но он её не замечал, хотя сталкивался с ней во дворе практически ежедневно. Но вот вдруг заметил. Не прошло и года, как  он стал счастливым отцом прелестной Вареньки.
          Счастья в его семье  хватало всем, но  неожиданно выяснилось, что для обеспеченья нормальной жизни ребёнка, даже такого маленького, нужны  деньги. Да и жителям дома пора было кое-что подновить. И  машинка вернулась из многолетней ссылки. Дядя Миша  стал выполнять заказы, но только очень надёжных заказчиков, в числе которых оказался и я, хороший знакомый Вениамина. Но надо было быть осторожным. Гнида бдительности не терял, он так и не дорос даже до маленькой вошки, но иногда и даже больно покусывал.
Как ни осторожничал дядя Миша, всё же однажды тёплым июльским вечером к нему вошла дружная команда и со знанием дела быстро и чётко произвела обыск.  Практически одновременно от дома отъехали две машины. На заднем сидении  одной из них  уютно расположилось вещественное доказательство “преступной”  деятельности дяди Миши,  конфискованная  машинка, а  в  “Скорой” в свою последнюю поездку отправился  сам  ”преступник”. Ни машинка, ни её хозяин в тот момент не знали, что больше они никогда не встретятся.
На следующий день после похорон произошло ещё одно  происшествие. Гнида целые сутки не выходил из своей комнаты. Такое с ним случалось и раньше.  Но в данном случае все отлично помнили, что накануне он целый день с гордо поднятой головой ходил возле  дома, сложив руки за спиной и, встречаясь с кем - либо,  приветливо  улыбался, и, покачивая головой, говорил: - Ох, как жалко, как жалко.
Потом, так же гордо неся голову и бормоча  что-то под нос,  торжественно проследовал к себе.  Кто - то сказал, что  Гнида сидит за столом и пишет. Мнение было единым:  очередной донос.
          Дверь   открылась и, стоя на пороге своей комнаты, Гнида заявил торжественно,  что сегодня ему привезут пропуск  на доклад  Сталину. Соседский мальчик, смеясь, сказал, что Сталина давно нет. На что Гнида грозно прокричал, что это ложь и за это надо ставить к стенке.
          Час спустя к дому подъехала машина, из которой вышли два бравых молодца и усталого вида пожилой мужчина. Оказалось, что  кто – то  вызвал “Скорую”,  и по вызову прибыли два санитара и врач. Врач снял очки и, протирая платочком стёкла, тихо спросил, обращаясь к  жильцам: - Ну, и кого тут к Сталину?
            Гнида, сделал шаг вперёд, но вдруг  развернулся и, забежав в свою комнату,  захлопнул дверь. На все попытки выманить его, он кричал: - “Пропуск”. 
               
           Наконец один из санитаров, смеясь , прокричал: - “На этой неделе Сталин принимать не будет. За него будет принимать Дзержинский”. И шутка сработала. Гнида затих и, приоткрыв дверь, спросил:- “ А к нему пропуск?” Санитар ответил: - "Не нужен. Он принимает без пропуска”. Дверь распахнулась, и Гнида торжественно  проследовал в машину и уехал туда, где он сможет встретиться не только со Сталиным и  Дзержинским, но вполне возможно и  парочкой Наполеонов.
Дальнейшая его судьба никого из жильцов дома, естественно, не интересовала. Увезли санитары зло из их дома, сгинуло оно где-то, и, слава Богу. А вот добро – память о дяде Мише, спустя десятилетия, живёт среди тех, кому посчастливилось когда – то быть его соседом. На его скромной могиле нет помпезного памятника, а лежит обыкновенный камень – валун, на котором  видны  слова: - “Будем помнить, пока  живы, будут помнить наши дети, будут помнить внуки и правнуки” и подпись: - “Мы”.
Жива и во мне память о нём, о  мало знакомом  мне  хорошем  человеке.