Корсиканская история. Мопассан

Два жандарма были убиты в эти последние дни, когда сопровождали корсиканского преступника из Корта в Аяччо. Каждый год на этой классической земле бандитизма у нас убивают жандармов дикие крестьяне этого острова, которые укрываются в горах из-за какой-то вендетты. Легендарный маквис скрывает на сегодняшний день (по оценке самих господ магистратов) от 150 до 200 бродяг этого рода, которые живут в горах, на вершинах и в зарослях, и их кормит население из-за страха, который они внушают.
Я вовсе не говорю о братьях Беллакосья, которые являются почти официальными бандитами и занимают Монт д’Оро у Аяччо, под носом у властей. Корсика – это французский департамент; это происходит на всей родине, и никто не беспокоится об этом вызове, брошенном правосудию. Но как различно относились к набегам некоторых старых бандитов, бродячему варварскому племени, на почти бесконечных границах наших африканских владений!
И вот из-за этого убийства мне вспоминается путешествие на этот остров и одно простое, совсем простое, но характерное приключение, в котором я уловил сам дух этой расы, жаждущей мщения.
Я должен был ехать из Аяччо в Бастию, сначала по берегу, затем - пересекая дикую и сухую долину Ниоло, которую там называют цитаделью свободы, поскольку при каждом набеге на остров генуэсцев, мавров или французов именно в этом неприступном месте всегда укрывались корсиканские партизаны, и их никогда не могли ни выгнать оттуда, ни покорить.
У меня были рекомендательные письма для поездки, так как постоялые дворы ещё неизвестны на этой земле, и нужно просить приюта, как в древние времена.
Проплыв сперва по заливу Аяччо – огромному заливу, настолько окружённому высокими вершинами, что он казался озером, - дорога вскоре углубилась в долину, идя к горам. Мы часто пересекали пересохшие ручьи. Какая-то видимость ручья ещё двигалась среди камней: мы слышали его, но не видели. Необработанная земля казалась голой. Округлые близкие горы были покрыты высокой жёлтой травой в этот жаркий сезон. Иногда я встречал жителей – то пеших, то на маленькой тощей лошадке, - и у всех них было ружьё за спиной: они были готовы убить при малейшем признаке оскорбления.
Едкий запах ароматных растений, которыми покрыт остров, наполнял воздух, словно утяжелял его, делая почти ощутимым для касания, а дорога вилась, медленно поднимаясь, в середину больших складок крутых гор.
Иногда на склонах я замечал что-то серое, словно куча камней, упавших с вершины. Это была деревня, маленькая деревня из гранита, приютившаяся там, скорчившаяся, словно птичье гнездо, почти невидимая на огромной горе.
Вдали каштановые леса казались кустами, настолько огромны в этих краях складки приподнятой земли, а маки, образованные зелёными дубами, можжевельником, земляничником, мастиковыми деревьями, вечнозелёной крушиной, вереском, лавролистной калиной, миртом и самшитом, которые смешиваются, как волосы, сплетённым ломоносом, огромными папоротниками, жимолостью, ладанником, розмарином и лавандой, являли спутанные заросли на горах, к которым я приближался.
И над этой ползучей зеленью граниты с высокими вершинами – серые, розовые или голубоватые, - кажется, устремляются до неба.
Я взял с собой еду на обед и сел рядом с маленьким родником, которые часто встречаются в этом горном краю – тонкая нить чистой ледяной воды, которая течет из скалы на лист, который подставляет путник, чтобы направить эту струйку в свой рот.
Моя лошадь двигалась крупной рысью – маленькое, всегда дрожащее животное с яростным взглядом и вставшей дыбом гривой, - и я обогнул обширный залив Сагон, пересёк Каргез – греческую деревню, образованную там колонией беженцев, изгнанных из своей страны. Высокие красивые девушки с тонкими талиями, длинными руками, изящными головками, с характерной грацией, образовывали группку у фонтана. На тот комплимент, который я бросил им, не останавливаясь, они ответили певучими голосами гармоничного языка покинутой страны.
Когда я пересёк Пиану, я внезапно очутился в фантастическом лесу из розового гранита, в лесу из пиков, колонн, изумительных фигур, изглоданных временем, дождями, ветрами и солёной пеной моря.
Эти странные камни, которые иногда достигали высоты в 100 метров, словно обелиски, увенчанные, как грибы, или изрезанные, как растения, или скрюченные, как стволы деревьев, с видом живых существ, сказочных людей, животных, статуй, фонтанов, словно окаменевшее человечество, образовывали огромный лабиринт невероятных форм, красноватых или серых с голубым оттенком. Можно было различить львов, припавших к земле, стоящих монахов в ниспадающей одежде, епископов, устрашающих дьяволов, огромных птиц, апокалиптических зверей – всю фантастическую смесь человеческой мечты, которая преследует нас в кошмарах.
Возможно, во всём мире больше нет ничего более странного, чем эти края Пианы, которые называются «Каланш», ничего более занимательного, созданного случайно.
И внезапно, выйдя оттуда, я оказался у залива Порто, окружённого кровавой стеной из красного гранита, отражающегося в лазурном море.

*
С трудом преодолев зловещую долину Ота, я прибыл к вечеру в Эвизу и постучал в дверь г-на Паоли Калабретти, для которого у меня было письмо от друга.
Это был человек высокого роста, немного сгорбленный, с угрюмым видом чахоточного. Он проводил меня в спальню, в грустную спальню из голого камня, но красивую для этого края, для которого любая элегантность остаётся чуждой, и он объяснил мне на своём языке, на корсиканской тарабарщине, хриплом местном наречии, смеси французского и итальянского, свою радость принимать меня, когда чистый голосок прервал его, и маленькая брюнетка с большими чёрными глазами, с тёплой от солнца кожей, с изящной талией, с обнажёнными в смехе зубами, подошла ко мне и пожала мне руку: «Здравствуйте, сударь! Как ваши дела?». Она сняла мою шляпу, взяла мой дорожный чемодан, разложила всё это одной рукой, так как носила другую на перевязи, а затем быстро выпроводила нас, сказав мужу: «Иди, прогуляйся с господином до ужина».
Г-н Калабретти пошёл рядом со мной, волоча ноги и с трудом выговаривая слова, часто кашляя и повторяя при каждом приступе: «Это воздух долины, который так свеж, попадает мне в грудь».
Он повёл меня по тропинке, которая терялась в огромных каштанах. Вдруг он остановился и сказал монотонно: «Здесь моего кузена Жана Ринальди убил Матьё Лори. Я тоже был здесь рядом с Жаном, когда Матьё появился в 10 шагах от нас. «Жан, - крикнул он, - не ходи в Альбертасс, не ходи, Жан, или я убью тебя, клянусь!» Я взял Жана за локоть: «Не ходи, Жан, он это сделает». (Это было из-за девушки, за которой они оба ухаживали, из-за Полины Синакупи). Но Жан начал кричать: «Я пойду, Матьё, не тебе мне мешать!» Тогда Матьё выхватил ружьё, прежде чем я успел достать своё, и выстрелил. Жан подпрыгнул, словно ребёнок, который прыгает через верёвочку, и упал на меня с такой силой, что моё ружьё выпало и покатилось к тому высокому каштану. У Жана был широко открыт рот, но он не произносил ни слова. Он был мёртв».
Я с изумлением смотрел на спокойного свидетеля этого преступления. Я спросил: «А убийца?» Паоли Калабретти закашлялся, затем сказал: «Он ушёл в горы. На следующий год его убил мой брат. Вы знаете моего брата Калабретти, знаменитого бантита?..» Я пролепетал: «Вашего брата?.. Бандита?..» Безмятежный корсиканец просиял от гордости: «Да, сударь, он был знаменит, он убил 14 жандармов. Он погиб с Николя Морали, когда их окружили в Ниоло, после 6 лет борьбы, а они умирали от голода». Он добавил с покорным видом: «Этот край таков. Он хочет этого», - тем же тоном, с каким говорил о своей чахотке: «Это воздух долины, который так свеж».

*
На следующий день, чтобы задержать меня, он организовал охоту, и через день – тоже. Я бегал по оврагам с гибкими горцами, которые без конца рассказывали мне приключения о бандитах, о жандармах, которым перерезали горло, о бесконечных вендеттах, длящихся до тех пор, пока не истребят весь род. И они часто добавляли, как Калабретти: «Этот край таков. Он хочет этого».
Я оставался там 4 дня, и молодая корсиканка, немного маленькая, без сомнения, но очаровательная, наполовину крестьянка и наполовину дама обращалась со мной как с братом, как с близким старым другом.
В тот момент, когда мы с ней расставились, я пригласил её в свою комнату, и, кропотливо объясняя, что не хочу сделать ей подарок, начал настаивать, сердясь,чтобы прислать ей из Парижа подарок, когда я вернусь туда.
Она долго возражала, не хотела соглашаться. Наконец, она уступила. «Хорошо, - сказала она, - пришлите мне маленький револьвер, совсем маленький». Я вытаращил глаза. Она добавила тише и с доверием, словно поверяла мне большую тайну: «Это чтобы убить моего свояка». На этот раз я был испуган. Тогда она быстро развязала бинты, которыми была обмотана её нерабочая рука, и показала округлую белую плоть, израненную лезвием и почти зарубцевавшуюся: «Если бы я ни была достаточно сильна, - сказала она, - он бы убил меня. Мой муж не ревнив, он меня знает, к тому же, он болен, как вы знаете, и от этого у него холодная кровь. А я – честная женщина, сударь, но мой свояк верит во всё, что ему говорят. Он ревнует к моему мужу и он, без сомнения, продолжит свои притязания. Тогда, если у меня будет маленький револьвер, я буду уверена в том, что убью его».
Я пообещал прислать ей оружие и сдержал слово. На рукоятке гравёр запечатлел: «Для Вашей мести».

1 декабря 1881
(Переведено 10 января 2017)