Если даже меня не вспомнишь... Глава 19

Глава 19. Димыч-капитан Иностранного Легиона. Последний.
Шаг в прошлое. 1977 год.

...Вспомнил! Димыч отмечал в тот день очередную, как он говорил, «мрачную» дату. Он все свои даты почему-то называл «мрачными». Даже день своего рождения, о котором упоминал, будучи нетрезвым. Но не отмечал никогда. Димыч в тот вечер пригласил своего напарника, можно сказать, товарища, в старинную таверну на окраине Луанды. Новостроек здесь не имелось. Одно-двух-трехэтажные дома в древне-португальском стиле. В одном из старых, мощенных выбитым булыжником, узком переулке находилось это почтенное заведение с незатейливым названием «Под килем». Так оно переводилось с португальского. Некогда провинившихся своих товарищей «джентльмены удачи» в наказание «протягивали под килем». Так это называлось. Вязали к канату и с одного борта к другому протягивали. Под килем. Тот, кто не захлебнувшись, переносил экзекуцию, считался искупившим свою провинность. Но подавляющее большинство «джентельменов» с «удачей», в подобных случаях, расставались. И с жизнью.

...Окованая железом дверь настолько низкая, что человек даже среднего роста вынужден здесь сгибаться, ведет через достаточно высокий, но очень узкий и короткий коридорчик в слабо освещенное, довольно просторное помещение. Старинное это строение рассчитано на атаку. Отсюда, низкие двери – попробуй войти, согнувшись! – и узкий коридорчик служил той-же цели: создать врагу помеху. На стенах рыцарская атрибутика вперемежку с устрашающими ритуальными масками. Изрядно подержанный джук-бокс с возвышения возле стойки, выдав заключительные аккорды спиричуэлса, щелкнул цветной пластинкой, и нехитрая песенка в стиле «кантри» едва прорвалась сквозь разноязычный гул этого старинного кабака.
Большие бочки вместо столов, жесточайшее «амбре» всевозможного спиртного. Но завсегдатаи заказывают традиционно ром, виски и пиво. Курить, естественно, не запрещено. И уже за парой бочек-столов, посетители выглядят синерожими, но весьма оживленными призраками. Шум стоит разноголосый. Лысый совершенно, но бородатый и с бачками, бармен Димыча хорошо знает. Не взирая на протесты клиентов, освобождает бочку, которая ему указана. Официант сноровисто вытирает поверхность и приносит напитки. Жареные бананы, картофель, ветчина, много овощей и вяленая рыба - отменный фон для любых возлияний. И очень похоже на то, что Димычу захотелось просто нагрузиться. Такое происходило крайне редко. Тем более, что любое спиртное на этого «вечного ландскнехта», как он сам себя называет, действовало очень слабо. Ром подали в глиняных посудинах. Димыч, по обыкновению своему, плеснул из кружки на пол и, не чокаясь, заметил:

– Обрати внимание, страною правят «шоколадные мальчики», а в столице этой самой страны по-прежнему есть уголки, куда не ступает нога туземца. Ты не задавался вопросом, почему? – Он сделал несколько больших глотков, зажевал выпитое ветчиной и, не дожидаясь ответа сидящего напротив Савла, продолжил. – А я отвечу, почему. Мы с тобой наемники. И я. И ты. Работу, поручаемую нам, выполняем по-максимуму. И ты. И я. Я – за счет в банке. Ты – за некую идею. Последнее время, общаясь с тобой, я слегка испортился. Даже подзабыл как-то шифр своего счета. Наверное, потому что счет этот давным-давно не пополнялся...Выпьем! За то, чтобы и у тебя был счет в банке, в чем я далеко не уверен. И, чтобы ты помнил шифр этого счета!

...Они пили ром. Ветчина таяла на языке. Тропические овощи пряные, отменно приготовленные, вновь вызывали жажду. И они пили еще и еще...Официант вытанцовывал вокруг их бочко-стола, добавляя напитки и закуску, предупредительно смахивая прямо на каменный пол крошки хлеба и остатки пищи. Димыч почти не опьянел, хотя, выпил уже немало. И, уже как-то угрюмо продолжал философствовать. Причем, язык его совершенно не заплетался. Савл, автоматически следуя наработанной привычке, концентрировался, контролировал себя и, в основном, слушал.
– На кого сейчас работаем мы с тобой? Думаю, здесь нет ничьих «ушей». Ни вашей, в смысле, нашей «конторы», ни фокусников из Лэнгли. Шумно слишком. Так вот. Кто такой наш работодатель «папа Аугусто»? Развратник, мздоимец и трус. Когда Мануэль Перейро, начальник контрразведки Фиделя, уличил его в сомнительных контактах с ЮАРовской – как ее? – «Бур оф Стэйт секьюрити», Нето клялся, что все это – провокации недругов, и не было совсем никакой «медовой ловушки»! А как насчет алмазных копей в Нгуало, через Савимби отданных «в аренду» китайцам? Ты можешь ответить, Савл, что в «конторе» об этом могли и не знать. Но ведь я знаю! Политика – это ширма. Такие, как ты, полагают, что гибнут здесь за идею. Нет. За «легкие» алмазы, платину и уран вы навсегда остаетесь под этим небом! «Легкие» не для тебя. А таких, как ты, у нас в Легионе называли «докерами». Почему «докерами»? Да потому, что тяжесть тащите иногда неподъемную. Особенно, для души. Впрочем, такие, как я... Но, тебе подобных искать не требуется, государевы слуги. Так это некогда говорилось. Вас призовут. И вот, вы там, где нужно. Зато, «диких гусей» поискать надо. И в любой столице мира есть прикормленные «лужайки», куда слетаются эти птицы. Для того, чтобы не «светить» конфликтами эти точки, сюда, особенно, в странах с цветным населением, не допускают своих  «копченых». Я уверен, сейчас вокруг нас, в основном, такие же, как мы – «искатели удачи». Именно поэтому, туземцы в подобных местах не в чести. Такие «салуны» там, где они существуют, объединяет одно – военная атрибутика. Этакий клич «Мэ лежине! – Легионеры, ко мне!». Некий...виртуальный призыв. Забавный кабачок, так ведь? Эти джентльмены, или сеньоры, как угодно можно их называть, парни грубые, не паркетные шаркуны. Но, мужчины настоящие. Каждый из них в разы превосходит лучшего солдата любой армии мира. К чему я все это говорю...Выпьем! Для того, чтобы читать и вспоминать черные страницы жизни, нужно иметь мозги, достаточно осветленные алкоголем... О чем это я? Да, о солдатах...Боевое братство...О братстве. Уже несколько лет в этот день, такой, как сегодня, я загружаюсь, как говорил один мой знакомый моряк, по «самую ватер-линию»... Поганый день, надо сказать. Да и причина... Помнишь провинцию Шаба? Это Заир. Семьдесят шестой год... Зря спросил... Ты же все равно ответишь, что не помнишь...

– В тот момент мне почти ответила взаимностью одна дама с длинной косой. Но, это было в другом месте,– ответил Савл, приправляя острым соусом и пряной зеленью свою ветчину.
Димыч пристально посмотрел на собеседника:
– Ты постоянно находишься где-то в «другом месте». Создается впечатление, что тебя нигде нет... Как это в математике, «мнимая единица». Единица. Но мнимая... Впрочем, все мы...мнимые... Сами-по себе. Я думаю, что вместе мы собираемся лишь после смерти. В Аду. Но и там, отдельно от других... Работа такая... Один мой знакомый, китаец или японец...ну, азиат говорил: «Кто бывает всюду, того нигде нет». Он на собственном опыте познал эту истину. Сейчас его нигде нет. Или, наоборот. Теперь он всюду. Но одновременно... Однако, речь шла о боевом братстве. Да..., о братстве...

...я служил тогда в тринадцатой полу-бригаде Легиона. Нас тогда давно уже числили штурмовым полком. Самые «взрывные» парни на планете... Даже наш боевой знак граната с семью языками пламени на фоне Лотарингского креста молчаливо кричит об этом. Мои товарищи – это вторая разведывательная рота. Ее еще называют...называли эскадроном. Старые «усачи» помнили те времена, когда полу-бригаду готовили к вояжу на «линию Маннергейма». Драться против красной России... на стороне финнов. Я думаю, им повезло. Не довелось встретиться с русскими в бою... Но, в том же сороковом они сражались в норвежском Нарвике. Уже против войск Вермахта. Кажется, под Бир-Хакеймом, наши парни разнесли вдребезги танковый корпус Роммеля...Дрались против дуче в Италии. Потом, победный марш-бросок по Германии. Потом, был Вьетнам... Наша часть, неся огромные потери, стала единственным соединением, сохранившим свое боевое знамя после чудовищного разгрома под Дьенбьенфу! Затем, нашу полу-бригаду переименовали в «Штурмовой полк». И я стал солдатом этого полка, хотя, перед этим закончил военное училище в Сен-Сире...Заметь, с отличием! Почему я все это рассказываю сейчас? Настроение...Да и повод имеется. Так, вот...

...офицерский чин у нас полагалось подтвердить личной храбростью, профессионализмом, преданностью Легиону и командиру. В нашей развед-роте не было слабаков и неудачников. Смею заметить, я числился далеко не в последних рядах, хотя таковых и не имелось. Ранен был неоднократно. Девиз Легиона «Честь и Верность!» соблюдал свято. Капитана мне присвоили не сразу. «Экзаменом на чин» стало серьезное турне в Джибути. Дело в том, что шеф нашей роты полковник  Дю Шатэ с первых дней моего появления в части предъявлял ко мне завышенные требования. Ты можешь спросить, как это: полковник – и всего лишь командир роты? Знаешь, приятель, со временем ты поймешь, что самая неустойчивая величина нашего мира, это – судьба военного человека. И чтобы понимание это не приходило на основе собственного опыта. Дю Шате еще повезло. Он сохранил свой чин. А что касается должности... Какая у тебя, Савл, должность? Или, у меня... Или национальность... Хотя, у нас в Легионе не принято спрашивать о национальности. Тем более, родившись во Франции, я в совершенстве владел языком, хотя, по происхождению русский, из эмигрантов. Так вот, Дю Шатэ был требователен ко мне, как к себе. Он задался целью сделать из меня настоящего солдата. Хорошо, учителей ратного дела предостаточно. Поначалу меня обижала его жестокая метода. Но, затем я понял, что, лишь освоив все тонкости войны, поняв никчемность человеческой жизни, как чужой, так и своей, сумею уцелеть в сообществе, которое называется Иностранным Легионом... Дело в том, что мой командир, подобно мне, не являлся французом. Как и я, он был русским. И училище закончил, как и я, в Сен-Сире. Только, намного раньше. Дю Шатэ, не желая компроментировать фамилию старинного дворянского рода России, принял фамилию своей матери, француженки по рождению. Законы Республики запрещают это. Но, для солдат Легиона исключений из правил существует много. И девичья фамилия моей матери также Дю Шатэ. Ротный был моим старшим братом. Был... Потому и относился ко мне так требовательно. Ну вот, я опять трезвый. Заговорил тебя совсем... Знаешь, этот напиток, что мы пьем, совсем не то, что наша русская водка. Я и вкус ее давно забыл...
 
Язык Димыча стал заплетаться. Выпил он много. И в таком состоянии Савл его еще никогда не видел. И никогда не слышал от него таких длинных монологов. Обычно малоразговорчивый, напарник сейчас «ушел в штопор». И, так как вокруг было и без того шумно, то опьяневший легионер, пытаясь донести собутыльнику свою мысль, даже самого себя не слыша, голос свой постепенно повысил до крика, переходя периодически на французский язык.

За соседней бочкой веселилась компания из трех дочерна загорелых не очень ухоженных, но раскрепощенных парней в довольно потрепаных разгрузках. Пили много. Периодически перекрывая гул таверны диким ревом в три глотки, словно подтверждая утверждение старины Гомера, что «музы обожают хоровое пение». А в данном случае, эти капризные дамы с подобным мнением вряд ли согласились бы.
В какой-то момент Димыч внезапно так ударил кулаком по «столу», что казалось, сейчас проломит деревянную поверхность его. И рявкнул на «певунов» так, что они обернулись. Все трое. При этом, один из них, роста среднего, и с плечами и шеей борца, размашисто хлопнув левой правую руку в области локтя, резко согнул
последнюю вверх, продемонстрировав и без того озверевшему Димычу, как говорят французы, «руку чести». Савлу было давно уже известно, что этот оскорбительный жест пришел в Россию еще с войсками Бонопарта. А большой и указательный пальцы дернувшейся вверх руки сомкнулись в кольцо. В Штатах это  означает «ок». Во многих прочих странах, Германии, например, такой жест крайне оскорбителен и означает совершенно иное. Так, в тюрьмах этого государства «приветствуют» своих, так называемых «pedro». Как и во Франции.
 
Бывший легионер дернулся, словно от выстрела. Савл, заметив, что один из «весельчаков»  мгновенным движением коснулся «молнии» своей «разгрузки», похлопал ладонью по столу. Жест повышенной опасности, который Димыч, похоже, совершенно не увидел. Или, не пожелал увидеть. «Подкопченный» блондин, обнаружив повышенный интерес к своей особе, медленно расстегнул видавшие виды, куртку, демонстративно «засветив» ствол в подмышечной кобуре. Нагло ухмыльнулся. И, кажется, подмигнул. Судя по вызывающе-дерзкому поведению, парни, расположившиеся напротив, цену себе определяли высокую. Скорее, так оно и было. Интересно, чьи они?
Отодвинув бочонок, на котором сидел, Савл неторопливо поднялся. Так же медленно, чтобы не спровоцировать соседей на активные действия, скрестил руки перед собой в области запястий. Затем, нешироко развел их ладонями от себя. Для дилетантов это движение могло показаться призывом разойтись без драки. Для профессионалов предупреждение. «Я серьезно вооружен. И опасен для вас!». Те трое, судя по-всему, «профи». Но с ними был четвертый. «Зеленый змий». Который активно вмешался в дело. Поэтому, этот сигнал-предупреждение определился подвыпившей этой компанией, как прямая угроза.

Савл давно уже заметил, что в минуты повышенной опасности время как бы несколько замедляло свой бег. Вот, и сейчас, словно в замедленной съемке, «копченый блондин» извлекает свое оружие. Коренастый крепыш, оскорбивший Димыча, повторяет манипуляции «блондина». А третий, до этого момента не вмешивавшийся в конфликт, поднимаясь, разворачивается в сторону неприятеля. В руке его тоже ствол. Кажется, «Беретта». Крепыш, извлекая пистолет, цепляет свой солдатский жетон. Видимо, рванул слишком резко. Или, на мгновение потеряв равновесие от значительного «перегруза», ствол из подмышечной кобуры хватил, чуть не ударив себя им в челюсть. Потому, и зацепил жетон, который вместе с оборванной цепочкой летит в направлении Димыча, даже не поднявшегося почему-то со своего места. Лишь развернувшегося всем корпусом в направлении противника.
За эти мгновения Савл уже задействовал свои стволы в момент движения, сняв их с предохранителей. Он не стрелял еще. Но, лица всей троицы, будто плавающие в прокуренном воздухе шумной таверны, уже казались ему масками мертвецов. Выстрелить Савл не успел. Как и те, что стояли напротив. Жетон, звякнув едва слышно, упал на стол. Стальная цепочка вильнула змеиным хвостиком. И два ножа внезапно, как–будто материализовались в пространстве. Причем, уже поразившие свои цели. Блондин, что-то крикнув, сложился и рухнул на стол лицом вниз. В куриное муамбо, которое он ел последний раз в своей жизни, при падении забрызгав соусом весь стол. Прямо на рукоять ножа, лезвие которого порвало сердце бедолаги. Брызги этой крепкой приправы попали в лицо третьему, лихо рванувшему из-под «разгрузки» «Беретту». Тыльной стороной руки, державшей пистолет, он пытался вытереть глаза. Короткое движение. Но, при этом было утрачено драгоценное мгновение возможного выстрела. Обнаружив два ствола, уставившихся на него в упор, бросил на стол свою «пушку». Прямо в красно-зеленую лужу острейшего соуса пири-пири. 
Коренастый крепыш сделал движение, словно, пытаясь закрыться или поймать рукой летящий в него нож. Но поймав его горлом, булькающее захрипел и медленно осел на пол. Мимо бочонка, с которого он только что поднялся.

Димыч демонстративно громко щелкнул пальцами. Официант с блокнотиком в руке метнулся на этот звук. «Суа конта...»,– едва слышно сказал он, верно оценив ситуацию. И, чиркнув на страничке несколько цифр, показал их Димычу. Тот, не считая, бросил несколько мятых купюр на стол, чуть не попав ими в гарнир. Затем, так же не торопясь, извлек свои ножи из тел убитых им людей. С явным презрением взглянув на третьего, бросившего на стол свое оружие, вытер о ткань его разгрузки окровавленные лезвия. Убрав их за спину, сгреб со стола и протянул Савлу солдатский жетон с оборванной металлической цепочкой. Обыкновенный армейский медальон с изображением древесного листа с семью острыми выступами, римской цифры в центре, и выгравированном чуть ниже буквосочетанием «RECCE». Одна из цифр была почти пробита чем-то острым. И сам медальон слегка вогнут в этом месте.
– «Ресс»...В кабаках Луанды их просто быть не может...,– произнес Димыч. И направился к выходу.
Савл, не пряча свои пистолеты, медленно перемещался следом, стремясь не упустить ни одного резкого движения среди посетителей:
– Не прециса до гуидо. Ямос ембора/Не надо шума. Мы уходим,– Прозвучали в дымной тишине таверны его ломаные португальские фразы...

...Из-за незакрывшейся плотно двери доносился громкий голос бармена, торопливо разговаривающего с кем-то по телефону...Взвизгнул метнувшийся из-под ног, испугавшийся чего-то, пес. Встревоженный звуком шагов в темноте, за решетчатой оградой серого длинного дома хрипло заорал попугай. По короткому, узкому переулку друзья вышли к «аложементо»–небольшому домику, во дворике которого они оставили свою машину за плату чисто символическую. Откуда-то справа, со стороны акватории невидимого отсюда, но прекрасно слышимого порта, доносились гудки корабельных сирен, звучавшие, словно, эхо голосов доисторических животных. Легкий муссон нес по Риа Аугусто, неширокой припортовой улочке, терпкий запах смоленой пеньки и соленой рыбы. В этих краях летом муссон обыкновенно приходит с моря.
 
Савл молча вел машину. То, что произошло в кабаке, вовсе не входило в его планы. Дело не в убийстве даже. Случай, можно сказать, вполне обыденный. Но, попасть в поле зрения настолько глупо! Да, и Димыч был совершенно неадекватен. Своим рыком фактически спровоцировал подвыпивших гуляк на откровенное хамство.
Димыч, расположившись рядом, вертел в руках свой трофей – солдатский медальон на оборванной цепочке: 
– Пробит,– задумчиво пробормотал он,– и вогнут на «тройке»...Савл, ты не обратил внимание – это был единственный жетон? Ну, у того «качка» с «Береттой», которого мне пришлось завалить?
– Зачем ты вообще устроил этот цирк? – вскипел Савл.– Нам не хватает еще контактов с местной полицией. Хорошо, вовремя ушли. Прибыл бы наряд, мы, что – и с ними бы сцепились?
– Наряд, всего лишь четыре недоделанных урода,– нетвердо ответил Димыч.– Их четверо. Нас двое. Нас больше. Нет, с ними мы не можем драться. Это – все равно, что убогих обидеть...
Он развалился на сидении. Искоса взглянул на Савла и, вдруг, как-то неестественно рассмеялся:
– Здорово мы их! А ты лихо «светишь стволами». Весь кабак охренел. Главное, мы ушли вовремя...Хорошо, что машину недалеко припарковали...
– ...которую нам теперь придется бросить. Надеюсь, бармен – человек опытный. И «вспомнить» тебя он не сумеет...Как полагаешь? – прокачав ситуацию, повернулся к приятелю Савл. – Недопустимо, чтобы кто-то мог связать конфликт в таверне с
этой техникой. Сейчас по Риа Аугусто мы выйдем на Риа да Самба. Здесь неподалеку есть оперативная квартира, где мы и возьмем другую машину. А эту затопим. Километрах в пяти отсюда Риа да Самба идет почти вдоль морского берега. Там, между морем и этой улицей, есть небольшой дикий парк, ограниченный с одной стороны довольно приличным обрывом. И глубина в тех местах приличная.
– Тебе не надоели еще эти шпионские игры?– хмуро спросил Димыч. И так же угрюмо добавил. – Ну, повздорили слегка. Да и отправили кого-то на «вольные пажити». Для подобных мест это – норма. Ты полагаешь, нас будет кто-то искать?
– Мы не «джентльмены  удачи». И не убийцы. Возможно, это слишком громкие слова. Но, мы – слуги Отечества. Его солдаты. Конфуций говорил когда-то, что «истинный воин никогда не превращает жизненный путь в дорогу смерти, но пытается завершить миром дело даже там, где о мире и не слышали».
   
Димыч сунул жетон в карман и, чуть не ударившись лицом в стекло на какой-то рытвине, матюкнулся по-французски. И после долгого молчания, бросив короткий взгляд на приятеля, откровенно иронизируя, ответил:
– Я почему-то представил тебя, Савл, идущим по этой самой «дороге жизни». Любимые «Ингремы» в плечевых кобурах. Справа и слева. В руке метла, коей ты сметаешь с пути мелких жуков и насекомых, чтобы не раздавить их случайно. Ты тихо следуешь, видимо, путем Будды. Или, кого-то, проповедующего абсолютное миролюбие. Но, дорога твоя пустынна. Потому что за спиной у тебя еще и винтовка с отличной оптикой. И могильные холмики тех людей, которые повстречались на этой дороге. Нет, нет! Не могу даже помыслить, что здесь говорило твое оружие. Просто, у твоих оппонентов аргументы оказались несколько слабее. Они скончались. От стыда. Сами себя похоронили. И насыпали холмики. На свои могилы,– Димыч ерничал. Причем, довольно агрессивно.
И Савл, не понимая происходящего, немного растерялся. Поэтому, отвечать напарнику он счел совершенно ненужным делом. Тем более, Димычу пришлось пересесть в видавший виды «джип». И следовать чуть поодаль до того момента, когда Савл, как это и планировалось, похоронил предыдущую технику в обрыве. В полном молчании они вернулись на базу. Димыч ушел курить. А вернулся с парой квадратных бутылок водки и большим куском копченой свинины:
– Извини, приятель,– просто сказал он,– сорвался. Но, не без причины.– Звякнул бутылками о стол,– пойло отвратительное. Продукт местного разлива. А другого нет. Представим, что это «Монтраше». Я сомневаюсь, что ты когда-либо пробовал это вино. Райский аромат от винограда шардонэ, золотистый цвет, даруемый солнцем, и стоимость бутылки, превышающая уровень твоей зарплаты. Вот, что такое «Монтраше». Пять лет назад на юбилее моего брата мы пили именно такое вино...

У Димыча иногда, словно, что-то переключалось в голове. И тогда внезапно исчезал профессиональный убийца. Пропадал казарменный антураж. И на короткое время, будто тень из неведомого прошлого, проявлялся классический аристократ с изысканными манерами, плавно построенными фразами, четкими, нередко поэтическими формулировками. Раза два Савл наблюдал подобные перемены. И знал, что причины для этого были всегда конкретны  и весьма основательны. Сейчас Димыч разлил содержимое одной посудины в алюминиевые кружки. Выпить предложил не чокаясь. Плеснув на кирпичный пол:
– За мою развед-роту!– залпом, буквально, одним глотком проглотил водку. Не стал закусывать. И лишь чуть поморщился,– нет. Это далеко не «Монтраше»...,– задумчиво произнес он, добавив,– да и мы не совсем в Париже...Знаешь, Савл, у тебя есть качество священника, или шпиона. Ты любую историю выслушиваешь, словно исповедь, молчаливо демонстрируя отсутствие личной заинтересованности. Провоцируя тем самым желание отвечать на те вопросы, которые ты и не задаешь даже... К примеру, не поинтересовался, где я нашел свиную грудинку и водку. А мне очень любопытно, почему ты живешь не в Арарате? Там же все ваши обитают... А что! Комфорт, ванна... Всегда есть горячая вода. Питание, не в пример, лучше, чем у нас с тобой. Дипломаты, советники всех уровней. Одним словом, элита. Ну, ладно, я. Ты почему находишься в такой дыре, где водка омерзительная, и копченая свинина представляются деликатесом из «Максима»?
– Димыч, ты закусывай. «Поплывешь», неизвестно, на какой берег тебя вынесет. Спрашиваешь, почему я не живу в «каза-гранде»? Как называют этот дом местные. Наши именуют его «Араратом». Но, почему ты живешь не в Париже? Видишь, я тоже иногда задаю вопросы. И лишь в том случае, когда ответ мне известен. Твой ответ предельно прост. Когда Иностранный Легион перестал быть нужен Пятой Республике, его прикрыли. Тех, кто выступил против этого решения, объявили вне закона.
Одним предоставили «комфортабельные» нары где-нибудь в Сантэ или Бельфора. И очень длительный «отдых» в компании отпетых сволочей. Вашей Голгофой стал апрель шестьдесят первого года. Опустели казармы в Сиди-Бель-Аббесе. И хорошо стало лишь тем, о ком вообще все забыли. А в Париже тебя непременно вспомнят. Ты все эти годы вовсе не «розы выращивал в своем цветнике». Не так ли, дружище? Ты забыт. Потому жив. Неужели тебе не ясно, что большой дом «каза-гранде», это – обитель живых? Там неплохо питаются, живут более-менее комфортно. Знают и помнят друг друга. Меня там не знают. Да и во многих иных местах, надеюсь, давно забыли. Я забыт. Потому и жив. Ты старше меня и опытнее. Как солдат. Но мы с тобой не просто солдаты. Лично мне иногда кажется, что я имею дерзость заглядывать в Книгу Судеб. И одним движением пальца на выдохе меняю смысл отдельных ее строк. Давай, выпьем за то, чтобы никогда не нашелся тот, кто способен изменить страницы наших Книг!
– Хорошо сказано,– заметил Димыч, хлебнув резко пахнущего алкоголя. Поморщился. Отхватил большой кусок свинины и глотал мясо, почти не пережевывая его.– Но мне кажется, что, присваивая прерогативы Всевышнего, ты несколько преувеличиваешь свои возможности. Мы не можем добавить ни единой буквы. Разве только, запятнать кровью страницы, которые и понять не способны. Думаю, что содержание текста Книги Судеб выше нашего понимания...

Димыч с сожалением взглянул на опустевшие бутылки:
– Там, в кабаке, нам слегка помешали. Я рассказывал о командире нашей роты, полковнике Дю Шатэ...Меня  довольно грубо прервали. Ты говорил: чин не соответствует должности... Да. Не соответствует. На тот момент рота наша уже почти «приказала долго жить». Шесть, или семь, десятков «леопардов». Все, что осталось от нашей части. Ты, вот только что, напомнил про Сиди-Бель–Аббес...Что, места знакомые?
– Я не был там никогда,– Савл, на вдохе сделав большой глоток, поморщился от резкого запаха водки, ударившего в нос,– только кое-что слышал. Так..., по делам службы...
Димыч, отодвинув от себя опустевшую кружку, продолжал:
– Небольшой, меньше ста тысяч. Но чертовски привлекательный городок. Горы, с двух сторон окружающие его, покрыты густой растительностью летом, и снегом зимой. Французы возвели эту крепость еще в девятнадцатом веке. Создали родину в миниатюре. Узкие улочки...увеселительные заведения...много небольших магазинчиков. Старинные казармы...Наши казармы! Из которых после известного приказа Де Голля нас быстро выдворили. По неширокой улице, без намека на тротуары, уходила рота к заброшенному госпиталю, расположенному на самой окраине города...Дальше расстилались лишь красные барханы и черное ядовитое озеро, в котором не водилось ничего. «Глазом дьявола» называли его местные жители. И, то ли сочувствуя, то ли насмехаясь, «мафи хази не повезло», – бормотали нам в спины местные арабы. Так мы утратили Сиди-Бель-Аббес. «Красивый Аббес». Мы называли его...

...никто не понимал толком, что произошло. Франция сдала своих самых преданных солдат! Солдат, которые не изменили Франции! Поэтому, когда расформировали три полка, и наш в том числе, многие сочли это, как оскорбление памяти павших, во имя Родины и Легиона. Кто-то смирился. Некоторые ушли в сопротивление. И были объявлены вне закона. Наша развед-рота, точнее, то, что от нее сохранилась, осталась в Бель-Аббесе... Всего три «секции»-взвода... Деньги быстро закончились. Но наниматься к местным «князькам» никто не хотел. Платить стало нечем, не то, что за девочек или вино, даже за крышу над головой. С нас стали требовать деньги за обветшалые стены старинного полу-разрушенного госпиталя, в котором мы на тот момент обитали. Для новых властей Аббеса мы оказались оккупантами. Нас, просто, пока терпели. Потому, что боялись. Шло время. Мы оборвались. Практически, обнищали. И, хотя принцип «Лежьонер ан жур – лежьонер тужур» (легионер однажды – легионер навсегда) оставался неизменен, мы постепенно тихо превращались в сборище этаких клошаров (нищих) с орденами. Два раза, 30 апреля, отмечали свой праздник «Камрон». Нам не до веселья было. И надо чтить традиции Легиона и память павших. Однажды ночью зус-офицер (унтер-офицер) Лангье, самый старший из нас по возрасту, напившись, ушел на воинское кладбище и застрелился. Он прошел Вьетнам, всю Африку... Не выдержал позорного прозябания в Бель Аббесе. И покончил собой. У него, все об этом знали, была такая возможность, осесть в Доме Легионеров под Марселем. Месяц пребывания в Де Вед стоит около девятисот франков. Деньги на безбедную жизнь среди таких же ветеранов у Лангье имелись. Но он, видя наше положение, не захотел покинуть часть. И даже все свои сбережения внес в кассу «компаньи»...

...мы славно помянули нашего зус-офицера. И это был печальный и последний наш «попот». Анри Дю Шатэ, наш командир и мой брат, предложил план, и для нас, повидавших многое, оказавшийся совершенно авантюрным:
– Наши пути с изменником-полковником Бразье разошлись. Мы не сдали свое оружие. Двадцать третье апреля не стал днем нашего позора. Пока нас не трогают. Но, это очень хрупкое перемирие. Группы захвата наши, французские, блокируют пути возможного отхода роты. Ныне Иностранный Легион покидает Алжир. Многих на Родине ожидает тюрьма. Нас терпят потому, что боятся и думают взять без боя. Измором. Но! У нас есть автомобили. Пока еще есть. Поэтому, предлагаю совершить марш-бросок до Средиземноморского побережья. В порту Оран у меня надежнейшие люди среди морских офицеров. Надеюсь, что они остались. В обход гор это миль двести, не более. Напрямую около ста. Но этот маршрут для нас блокирован. Такая информация имеется. Короткий путь не всегда самый близкий. Зато, сохраним свою технику, вооружение. Свою боеспособность. Порт Оран – наш последний шанс. Там мы погрузимся на корабль. И через Гибралтар уйдем в направлении Сенегала. В Даккаре сейчас квартирует почти половина парашютно-десантного полка, не подчинившегося преступному приказу о расформировании Легиона. Мы тоже присоединимся к ним. Не скажу, что вариант идеален. Но, там не придется, подобно Лангье, пускать себе пулю в лоб от отчаяния и безысходности. Это не приказ. И предложите лучший выход.
...Дю Шатэ замолчал. Казалось, он сказал все, что хотел сказать. Возникла никем не прерываемая длинная пауза, так как полковник не опустился на свой табурет, а продолжал стоять. Затем, чуть ли не одним глотком опустошив алюминиевую кружку, наполненную вином, медленно добавил:
– Через пол-года, если мы останемся, нам придется грабить, либо попрошайничать. Работы здесь нет. Поэтому, рано или поздно, нас просто ликвидируют. Скорее всего, рано. Завтра праздник Муалид-ан-Наби. День Рождения Пророка Мухаммеда. Завтра на дорогах не будет вооруженных арабов. А «наши» французы справедливо думают, что мы пьем. Поминаем своего товарища. И, традиционно, отмечаем «Камрон». Предлагаю сняться немедленно. Уйдем в барханы. В районе местечка Алу резко изменим курс в направлении порта Оран...
               
Димыч задумчиво покрутил в руке алюминиевую кружку.
– Не странно ли,– задумчиво промолвил он,– но основной инвентарь, практически, во всех армиях мира, это – жестяные кружки. И, если подобную посудину нечем наполнить, плохо обстоят дела солдата... У нас, кажется, где-то еще и спирт имеется? Я почти протрезвел. Настолько, что рот открывается уже только для выпивки. А я хотел бы рассказать тебе о последних днях своих товарищей, и гибели моего брата Андрея. А для этого...сам понимаешь... Доставай наш НЗ, дружище...
Савл достал из железного ящика фляжку со спиртом. Почти литр. Коротко взглянув на приятеля, поинтересовался:
– Не много будет?
– В десятку,– отозвался Димыч,– если ты из того же ящика еще и закуску принесешь, сам Дэвид Девант мгновенно умрет от зависти.
– Считай, что он уже умер,– усмехнулся Савл, выставив на стол с десяток банок советской говяжьей тушенки и несколько плоских «жестянок» местного производства.
– Филе акулы в соусе пири-пири. Идеальная закуска под спирт. Но «фонарь» гаснет стремительно. Как от спирта, так и от филе. Дэвид Девант – так ты его назвал? – точно умрет. Но не от зависти, а от закуски. Кстати. Кто он такой, этот субъект? Никогда не слышал этого имени.
– Ты и не мог его слышать,– ответил Димыч, аккуратно разливая спирт.– Французкий, а затем, английский иллюзионист. Впрочем, его нет давно. Скончался, когда тебя еще и в проекте не было. Так, выпьем за миг нашей смерти, который Главный Архитектор еще не спроектировал!
Кружки звякнули.
– Димыч, ты не масон, случайно? – поинтересовался Савл, ножом вылавливая из банки присмотренный кусок тушенки. – Большая часть выпускников Сен-Сира – члены масонских лож.
– Ноблесс оближ – положение обязывает. Я исключением не был. Впрочем, как и мой старший брат. О нем... Мне даже рассказать некому о моем брате. Кроме тебя, дружище. Так вот...         

...шел шестьдесят третий год. Уже год, как Иностранный Легион был фактически объявлен «вне закона» на всей территории Алжира.
Мы приняли вариант полковника Дю Шатэ, моего брата. И в ночь, перед днем рождения Пророка, скрытно рванули через пустыню, сделав большой крюк, минуя небольшое селение, в портовый городишко Оран. Единственный блок-пост оказался на пути. А пост был французским. Мы пощадили соотечественников. Не убили их, но сумели договориться. И мы ушли. Затем, на удивление, легкий путь в Даккар. И много лет скитаний, боев и лишений по всем дорогам Африки. Родина, отчасти, признала нас. Нам стали давать задания, не выполнимые для других. И даже платить за это. Нас вспомнили. Но клеймо шестьдесят второго года оказалось настолько весомее всех орденов Почетного Легиона, что мы не решались вернуться домой, во Францию. В итоге, мы застряли в Руанде. Оказывая местным властям некоторые «специфические» услуги, жили довольно сносно. Ожидали востребованности из метрополии. Но время неумолимо шло. А мы продолжали пребывать в сонном полу-бытии этой маленькой страны, и не пытаясь уже изыскать хотя бы какие-то варианты изменить свое невеселое положение. Но, воинскую дисциплину, дух Легиона, традиции его и праздники соблюдали свято. И, не взирая на малую численность, чуть более шести десятков человек, по-прежнему считали себя боевой частью. Второй разведывательной ротой Тринадцатой полу-бригады Иностранного Легиона Французской Республики...

...чуть более двух лет назад, через курьера Дю Шатэ получил один приказ. Настолько серьезный, что, в нарушение уставов любой армии мира, он вынес этот приказ на обсуждение роты. За прошедшие годы Анри был несколько раз ранен. Совершенно поседел. А сохранил выправку юности и быстроту движений...
 
...стремительно расхаживая перед нашим небольшим строем, полковник нервно вертел в руке полу-смятый лист бумаги:
– Вопреки всяких правил, хочу с вами посоветоваться, господа. Мной получен странный приказ с прилагаемыми к нему инструкциями. Нам предписывается: на территории республики Ботсвана произвести захват, имеется в виду, освобождение нескольких захваченных террористами личностей. Кого именно, в известность не ставят. Особы, видимо, чрезвычайно важные. Операция сложна и серьезна. Настолько серьезна, что, в случае успешного выполнения, нам гарантируют возвращение во Францию, повышенные пенсии и юридический иммунитет. Гражданство тем, у кого его нет. Независимо от выслуги. Нас забрасывают с воздуха в район решения задачи. Оттуда забирают «вертушками». Время на решение задачи дается минимальное. Несколько дней. Если мы принимаем предложение, я ввожу вас в курс дела. В случае несогласия, просто игнорирую приказ. Но последствия такого жеста могут иметь негативный оттенок. Для нас. Свое мнение я доложу вам после вашего решения. И хочу озвучить сразу некоторые странные моменты. Теперь, а точнее говоря, с 1966 года, Ботсваной руководит президент Сересете Кхама. Вождь самого большого племени нгвато. Правит жестоко. Но террора в стране нет. Не имеется также крупных группировок организованной преступности. Кхама активно контактирует с европейскими странами. Сформулирую даже так: демократ с чуть левым уклоном. Спецслужбы Ботсваны находятся, практически, в рудиментарном состоянии. Отсюда, вопросы: кто именно и кем захвачен в стране, даже внешней разведки не имеющей? Кому необходима и выгодна эта скандальная, и непонятная совершенно, акция? Почему Франция, вообще не имеющая на этой территории почти никаких интересов, готова платить нам такую высокую цену? ...Приказ подписан Жаком Фоккаром, куратором спецслужб Пятой  Республики по африканскому направлению. Уверяю вас, я лично знаком с месье Фоккаром. Этот человек известен тем, что исключительно редко обещает что-либо. Здесь же, обещания сыпятся, словно, из рога изобилия. И кому? Нам, почему-то еще живым, изгоям! И от кого? От жесткого прагматика, совершенно не блещущего такой христианской добродетелью, как милосердие... Возможно, я ошибаюсь. Но, предполагаю, нами пытаются играть «в темную». Хотя, как говорится, пути Господа неисповедимы... Может быть, сейчас нам дается последний шанс. Поэтому, право решать я отдаю вам, моим товарищам.
               
...особых споров не было. На одной чаше весов – заманчиво высвечивало счастливое безбедное будущее в самой лучшей стране. На другой – мрачная интуиция нашего командира. Но мы решили рискнуть. Полковник принял наш выбор молча, пообещав, однако, по-возможности связаться со Службой внешних операций Франции. Хотя, прекрасно понимая свой нынешний статус, в душе и сам он вряд ли верил в подобную возможность... Связаться не удалось ни с кем. Нас доставили в пустой ангар аэропорта Кигали, где мы и получили последние инструкции. Предписывалось, десантироваться в районе города Франсистаун. Территория Ботсваны. Для перемещения по стране, захватить необходимое количество грузовиков. Эта задача вполне решаема. Выйти в указанный квадрат. Здесь встретить хорошо охраняемую небольшую автоколонну. И взять ее. Возможно наличие броневиков. В этом случае, задача усложняется. А выполнять ее все равно надо. После по рации вызываются «птички». Забирают людей. Мы уходим на границу с Руандой. Нас встречают. О, ревуар, Африка! Вот, только ни статуса тех, кого требовалось освободить, ни их численности мы не знали. Самое странное, что на эти вопросы  люди, инструктировавшие нас в ангаре, ответить также не могли. Или не хотели. Возникало ощущение разговора немых с глухими. Конкретно требовалось одно. Захватить маршрут и вызвать «вертушку». Все остальное решается по прибытии вертолета.
Вооружили нас отменно. Аэродром покидали ночью. В иллюминаторах гасли в чернильной тьме огни Кигали. Впереди ожидали неизвестность Ботсваны, и надежда увидеть, хоть когда-нибудь, огни ночного благословенного Парижа...

...через несколько часов под звон бортового зуммера замигала лампочка красного плафона. И мы выбросились в неизвестность. Как в той сказке: «Иди туда, неведомо, куда».
Приземлились удачно. С высоты, где-то далеко, наблюдали редкие огни. Вероятно, Франсистаун. Вокруг, сплошь мелкий песок и редкие островки невысокой сухой травы. Парашюты мы слегка прикопали. И, не мешкая, рванули в направлении увиденных нами огней. Еще через пару часов задымился красновато-тусклый рассвет на окраине типичного, запыленного, африканского городишки. Местные псы приветствовали нас ленивым, сонным лаем. Низкие домики, сложенные из серых, необожженных глиняных кирпичей, чахлые огородики, редкие безрадостные, непонятно, какой породы, деревья. Однако, это был, явно, не Франсистаун. Захудалый такой, нищий городок.

...рассредоточившись, разделившись на две колонны, мы продвигались вдоль глиняных невысоких заборов по пыльным, иссушенным свирепым Солнцем, улочкам. Собственно, солнце еще едва обозначилось над горизонтом. Город равнодушно встретил нас своей сонной тишиной и безглазыми стенами. Безглазыми, потому что стены, выходящие на улицу, в большинстве своем окон не имели. Впрочем, и дверей также. Окна, как и двери, непременно открывались в небольшие дворы, мощеные окаменевшей от вечного зноя той же глиной. Перемещались мы стремительно и молча, привычно ожидая внезапной атаки на чужой территории. Возможно, впечатление кажущееся. Но, кроме собак, никто не обратил внимание на наше появление.
Мы вскоре вышли на приличную по размерам автобазу. Блокировали периметр. Взяли, проверив, горючее, четыре тентованных грузовика. Охраны не наблюдалось. Или, что вероятнее всего, охрана, увидев такую ораву вооруженных белых людей, очень удачно спряталась...
 
...сориентировавшись по карте, мы выдвинулись в направлении восходящего солнца, к предполагаемой «точке ранде-ву». Город еще не проснулся. И в любой другой стране наша акция вызвала бы немедленный наплыв полиции. А здесь, как будто ничего и не произошло. Самое удивительное заключалось в том, что ориентиры по карте соблюдались точно. Но населенный пункт назывался, насколько мы выяснили, Летлхакане, кажется. В другое время, в иной ситуации, подобный факт, как минимум, заставил нас, хотя бы насторожиться. Не должно быть подобной ошибки в такой серьезной операции! Однако, в нашем положении выбор был небольшой. Или, мы выполняем свою работу, или, сгинем бесследно. Потому, что оставаться здесь нельзя, а вырваться, практически, невозможно.

...городские окраины вскоре скрылись за нечеткой линией горизонта. Мы вышли на основную трассу и значительно ускорили продвижение. Вокруг расстилалась настоящая пустыня. Красноватый песок, деревянные покосившиеся столбы линии электропередач вдоль дороги и полное отсутствие встречного, да и любого транспорта, вызывало иллюзию перемещения по чужой планете. Я сидел в первой машине рядом с Андреем. Брат все время молчал, о чем-то напряженно размышляя. Повернулся ко мне:
– Почему мне так не нравится все происходящее? – негромко произнес он.– Я рассматриваю карту и на сотни миль не вижу ни одного мал-мальски крупного населенного пункта. Откуда же транспортируют тех супер-важных особ, из-за которых затеяна вся эта операция? И куда? Якобы, во Франсистаун... У нас слишком мало информации. Да, и на карте этой отмечены лишь точка пересечения с объектом, и маршрут, по которому затем нам придется следовать к границе Руанды. Почему не дает мне покоя именно этот маршрут?...А вот, и объект.
Через несколько мгновений полковник убрал бинокль. И приказал мне пересесть в последнюю машину:
– Навстречу нам идет что-то вроде рефрижератора. Корпус металлический. Сплошной. Неужели, в нем перевозятся наши клиенты?  Потом, три  «доджа» с пулеметами и полным экипажем. Четыре мотоцикла. С пулеметчиками. Серьезные парни. Взять таких на открытом пространстве, в прямом столкновении...

...мы обходим колонну слева. Ты, находясь в крайней машине, блокируешь дорогу. Отсекаешь, уничтожаешь «додж» и, хотя бы, один мотоцикл. Встречная колонна видна уже невооруженным глазом. Мы идем встречным курсом. Дорога неширокая. Наши машины перестраиваются, как бы, освобождая дорогу тем, кто сейчас движется на нас. При этом, скорость, естественно, несколько снижается. Мой водитель Гельмут, он немец, очень грамотно имитируя смещение влево, разворачивает грузовик почти поперек дороги. И резко тормозит. Наши сквозь прорезанный брезент тента обрушивают ураганный огонь по первому, ведущему, мотоциклу и следующему за ним «доджу». Практически, в упор. Нужно отдать должное. В этой ситуации те, что перед нами, действуют профессионально. Мотоциклист, сразу отреагировав, выбросился с сидения и распластался на грунте, прикрываясь остановившимся мотоциклом. Его пулеметчик ударил по нашей машине короткой очередью. Я в кувырке ушел под ствол пулемета, в «мертвую зону», куда стрелок достать не мог, даже технически. И лежа, с земли отправил пулю ему в нижнюю челюсть. В узкое пространство между «бронником» и ремнем каски. Второго уложил сквозь низкий просвет под днищем мотоцикла. Однако, не успел помешать ему швырнуть гранату в наш грузовик, который тут же вспыхнул...

...«додж», тем временем, уже загасили. Мои парни заблокировали рефрижератор, обойдя его справа. Впереди кто-то яростно орал, перекрывая треск выстрелов. Кажется, по-французски. Мне показалось, что я слышу имя своего брата. Ухнуло две гранаты. Еще одна. И тут, все стихло. По привычке, бросил взгляд на часы. Две минуты, тридцать пять секунд. Практически, три минуты. И дело точно сделано. Прошел в хвост колонны. «Доджи», как и мотоциклы, в состоянии полной непригодности. Их экипажи ликвидированы чисто. Уцелевших нет. Реми Монэ, наш радист, отправляет сообщение заказчику. Несколько человек аккуратно пытаются вскрыть дверь рефрижератора. Предполагая, что за ней могут находиться люди, взрывчатку не применяют. Монэ громко докладывает, что «вертушка» будет через тридцать минут. Анри молча кивает и отправляется считать наши потери. Из шестидесяти двух человек мы потеряли троих убитыми. Один легко ранен. Я считаю, что гордиться особенно нечем. Наше численное превосходство, плюс фактор внезапности. Убитых могло бы быть и меньше. И вообще не быть...

...не дожидаясь вертолета, мы похоронили в песке рядом с дорогой наших товарищей, которым уже никогда не дышать воздухом Отечества...
Людей в рефрижераторе не нашли. Но обнаружили пять одинаковых металлических ящиков длинною около метра. Обращали на себя внимание кодовые замки и бирки. На каждом ящике. На алюминиевой поверхности бирок выбиты буквенные коды и вес. В граммах. Судя по цифрам, каждый ящик имел не менее 50 000 граммов содержимого. Или несколько больше. И ярко-красные надписи на крышках этих ящиков «Верх! Осторожно, стекло! Не кантовать!» на английском языке притягивали каждый взгляд...
Появился вертолет. Военный. Без идентификационных знаков. Знакомый уже нам человек переговорил недолго с Дю Шатэ. Отдал ему большой коричневый кейс. Козырнул и поднялся на борт «вертушки». Оттуда, вразвалочку появилось четверо крепышей в камуфляже. Загрузили ящики. И через несколько минут клокотанье двигателя растворилось где-то у горизонта.
– Месье колонель! – послышался голос из разбитого «доджа»,– я тут раненного нашел. Он, оказывается, наш земляк. Француз.

...Анри подошел к раненному. Тот уже пришел в себя. Легионеры вытащили его из покореженной машины и положили в тень у рефрижератора. Человек дышал с трудом. И кровь пенилась на губах. Ранен в легкие. Проживет недолго.
– Чем я могу помочь Вам? – наклонился к нему Дю Шате.
– Мы узнали вас, полковник..., поэтому не ответили на вашу атаку...сразу. В ящиках были алмазы... Почти триста килограммов. Мы охраняли их..., надо же на что-то жить. А вы убили нас... Мы же из одной, Тринадцатой бригады... Помните? «Легион, вперед! Твои мертвые смотрят на тебя с небес!». И вас убьют так же. Но мертвые смотрят на вас...с отвращением. Вы подлец, месье...,– раненный с трудом приподнялся. Кровью плюнул в лицо Дю Шате. И умер, остаток жизни потратив на это усилие.
Выбросив скомканный носовой платок, которым вытирал лицо, полковник приказал проверить солдатские медальоны убитых. Я насчитал пятнадцать. Судя по жетонам, все легионеры нашей полу-бригады. Кто-то из них, действительно, узнал Анри, находящегося в кабине первой машины, и прокричав его имя, пытался остановить кровопролитие. Именно тот голос я и услышал в самом начале боя. А двое местных африканцев, не успев покинуть кабину рефрижератора, были убиты на месте.
– Семнадцать убитых, господин полковник! – подойдя к Дю Шатэ, козырнул капитан Скаррон,– пятнадцать легионеров, двое местных! Прикажите грузиться? Здесь опасно оставаться.
– Капитан, прикажите захоронить убитых.– Слова эти были произнесены негромко, но услышаны всеми.
Поднялся ропот, мгновенно перешедший в возмущенные крики.
– Андрей, что ты делаешь? – сказал я, подойдя к брату почти вплотную,– мы не успеем засыпать песком мертвых, как сами станем трупами. С минуты на минуту появятся хозяева камней. И не одни. А в пустыне нам и не скрыться даже...
Он резко развернулся ко мне. Такого выражения лица я раньше у него не видел. Казалось, он не узнает меня. И не слышит. Он что-то говорил шепотом, постепенно повышая голос. Никто и никогда еще не видел «Железного Анри», так его называли товарищи, на грани нервного срыва. При этом, раскрыв кейс, оставленный заказчиком акции, он предъявил нам содержимое – кучу паспортов и каких-то бумажек. И немного денег. Швырнув все это на дорогу, проорал:
– Это наши паспорта и разрешения вернуться домой. Такие же фальшивые, как и наш контракт по «освобождению очень важных особ»! Ради этих бумажек мы обесчестили себя навеки! Убили тех, которые, рассчитывая на то, чего мы не имеем – на наше благородство – не открыли вовремя огонь! Никогда нам не иметь прощения за это! Так, неужели, мы, довершая свое грязное дело, бросим не захороненными тела своих товарищей?!... Вы правы. Можете не успеть уйти. Я погорячился. И отменяю свой приказ. Все свободны. Но я остаюсь. Как говорится в Священном Писании? «И пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов...». Это наши мертвецы. Я все сказал. Честь имею, господа!
 
...Отойдя в сторону, Андрей присел на подножку разбитого «доджа» и закурил. Я подошел к нему и молча сел рядом. Он, благодарно кивнув, угостил меня сигаретой. Вскоре, к нам подошел капитан Скаррон:
– Господин полковник! От имени своих товарищей, приношу извинения. Разрешите выполнять приказ...

...разделившись группами по четыре человека, мы довольно быстро укрыли песком тела наших сослуживцев. Загрузились в свои машины и к полудню нашли дорогу, отмеченную на карте, следуя по которой, примерно, через двести миль могли выйти на границу Ботсваны, покинув пустынные владения племенного вождя и президента Сересете Кхама.
Вокруг расстилались красные пески пустыни Калахари. Мы зацепили маленькую ее часть. Было безветренно, оттого и жарко. Успокаивало открытое пространство. Обзор хороший. Засада в такой местности настолько маловероятна, почти невозможна, что, сидя под горячими тентами, можно было себе позволить даже слегка подремать.
Я находился в головной машине. Рядом с Андреем. Брат был мрачен и молчалив. Далеко у горизонта наметились какие-то скальные образования. Сквозь опущенные стекла дверок вместе со встречным ветром, возникающим при движении машины, проникал горячий солнечный свет. С моей стороны. И я тихо завидовал водителю, сидящему в тени, да еще и под ветерком.
Андрей, одолеваемый какими-то мыслями, который раз уже доставал карту и внимательно изучал ее. Вот и теперь, он, по циферблату часов определив стороны света, вновь углубился в такую необходимую нам бумагу. Затем, резко повернулся ко мне:
– Солнце! Солнце не должно сейчас палить с твоей стороны! Эта дорога приведет куда угодно, но не до территории Руанды...

...до скальных массивов, очень похожих на руины старинных крепостей, оставалось не больше мили, когда машину вздыбило сильнейшим взрывом. Колонна наша резко остановилась. В тот же миг в пространстве, словно ниоткуда, возникли фигуры в камуфляже «тропик», с лицами, закрытыми противо-пылевыми масками, вооруженные ручными гранатометами!
Красноватый песок пыльными струями стекал с разгрузок и масок. И, казалось, что свирепые африканские демоны пустынь вынырнули внезапно из подземной обители духов. Залп десятка гранатометов по трем нашим машинам мгновенно превратил их в пламя. И, не имей легионеры огромного боевого опыта, страшная гибель их была бы неизбежна.
В момент первого взрыва я выбросился из кабины на грунт и автоматным огнем из-под вспыхнувшей машины успел положить пару вынырнувших из песка дьяволов. Вслед за мной выскочил Андрей, совершенно не потерявший присутствия духа, и потому успевший прихватить ручной пулемет, прикрепленный в кабине за спиной. Водитель, очевидно, погиб на месте. Наши товарищи, в большинстве своем, покинули горящую технику сквозь рваный и пылающий брезент. Навскидку, самый первый залп атакующих унес жизни почти половины нашего отряда. Многие оказались обожжены или ранены. При этом, шансы атакующих, и наши, почти уровнялись, так как нас разделяли горящие машины. Но мы не знали количества нападающих. В то время, когда они, судя по четко спланированной и отработанной засаде, знали о нас все. Или, почти все. Не вызывало сомнений, что нас подставили люди Жака Фоккара. Логика, в данном случае, отслеживалась неопровержимая. Одни непокорные легионеры уничтожают других. Причем, выглядит все это обыкновенным ограблением. После чего, оставшиеся в живых легионеры ликвидируются «третьей силой»...

...бесконечно отсиживаться за горящими машинами не имело ни малейшего смысла. Но и отойти к скалам мы не могли. На девятнадцать боеспособных у нас имелось одиннадцать обожженных и раненых, которых мы и перевязать-то как следует не имели возможности. Ситуация казалась совершенно безнадежной.
Мы лежали, зарывшись в песок, зная, что, когда догорят машины, и дым перестанет прикрывать, нас неминуемо перебьют. Или, возьмут измором, будучи уверены, что вода, медикаменты и пища, наверняка, остались в пламени. Капитан Скаррон предложил атаковать самим. Атаковать немедленно, не ожидая дальнейшего развития событий. Но, даже в случае успеха этой авантюры, оставался вопрос: как быть с теми, кто ранен? Тем более, что после боя раненых, наверняка, добавится.

...Анри слушал, ничего не говоря и, словно, не замечая очень сильного ожога левой щеки. Его кэпи остался в кабине. И я вдруг заметил, что брат сильно постарел за последние пол-часа.
– Нам никогда не достичь этих скал,– вдруг произнес он, бросив короткий взгляд на причудливые гранитные силуэты.– Думаю, капитан прав. Нужно ударить первыми...

...и тут, меня осенило:
– Господа! Спросите себя: как эти люди,– я ткнул пальцем за машину,– оказались в этом месте? Почему засада устроена не среди скал, где мы были бы настороже, а рядом совсем, в пустыне? Это не парашютисты. Еще вчера мы были в другой стране. А ожидали нас именно сегодня. Именно, здесь и в это время. Это не парашютисты, которые не умеют уходить в грунт. Эти четко отработали нас из ручных гранатометов, закопавшись в песок перед этим. Уверен, они пришли из-за тех скал, что за нашей спиной. Машины наши еще чадят. Под прикрытием дыма предлагаю, по-пластунски преодолеть расстояние до скал. Отыскать транспорт неприятеля. Забрать его. И вот, тогда ударить с двух сторон. Ведь, не станут же они, не совсем разобравшись, бить по своей технике! И, пока разберутся, ударим мы. В случае успеха, будет на чем забрать с собой раненых... Месье полковник, Анри, это – реальный вариант. Возможно, единственно правильный. Возьму с собой еще пару добровольцев. Три легионера – это, почти, армия...
   
...как бы в подтверждение моих слов, глухо рванул последний запасной бензобак одной из машин. Метнулось коптящее пламя. Вспыхнула резина заднего моста. Черный едкий дым медленно растекался по красному песку в безветренном воздухе. Идти со мной вызвались капитан Скаррон и сержант Биби. Так мы называли его за маленький рост. Он не обижался на подобное обращение, поскольку в драке, в этом неоднократно убеждались его противники, этот «малыш» без особых затруднений сваливал любого верзилу. По причине своего слишком уж буйного и независимого нрава, в свои сорок пять «с хвостиком» он так и не заработал себе погоны офицера, хотя являлся «живой легендой» нашей части. Был в числе немногих, уцелевших в ходе многодневной бойни при Дьенбьенфу. Среди тех, кто хоронил своих павших товарищей, как королей, заворачивая их тела шелком из парашютной ткани в зловонных Вьетнамских болотах. Без надгробий, памятников, и вообще без имен. Скитался несколько лет где-то. Внезапно объявился в Париже. И в течение длительного времени вел в Сен-Сире занятия по восточным боевым искусствам. Там я познакомился с нашим Биби. Многие офицеры этого училища прошли школу «маленького сержанта», который в нашей среде числился Человеком с большой буквы. И авторитетом пользовался непререкаемым. В глубине души я считал его своим Наставником. Как и многие, вероятно...

...под прикрытием горящих машин, по-пластунски мы преодолевали открытое пространство между ними и скалами. И лишь молили небо, чтобы нас не засекли. Перемещались след-в след, держа в створе скалу, похожую на полуразрушенный шпиль. За спиной слышались редкие всплески выстрелов. Враждебные стороны ожидали развязки, не особенно форсируя события. Это давало уверенность в том, что у противника, по крайней мере, броневиков за скалами не имелось. Мы двигались по красному песку, маскируясь, по-возможности, кустиками невысокой серой травы. Каждое мгновение ожидали пулю, прекрасно осознавая, что, если нас «засветят» из-за скал, то шансов уцелеть не будет.
Наконец, добравшись до каменных россыпей, мы позволили себе передышку. Минуты на три, не более. Для того, чтобы вытряхнуть песок, набившийся в берцы, и сделать по глотку воды. Теперь, нужно обойти стороною дорогу, уходящую из пустыни в скалы, ту самую, на которой нас так жестко встретили, скрытно обойдя при этом противника с тыла. Уничтожить его. И захватить любую имеющуюся технику.
Быстро мы обнаружили три открытых «доджа», стандартно закамуфлированных под «песок». И с пулеметами на турелях. И два тентованых грузовика, стоящих чуть поодаль.
 
...четыре человека расположились неподалеку от машин в тени, под прикрытием большой скалы. Где-то, несомненно, должен быть еще кто-то. Хотя бы, один, контролирующий ситуацию извне. Это профессионалы. И на помощь своим не идут, так как приказа не было. Все верно. Потерять в бою машины значит – потерять жизнь. Мы свои машины потеряли. Пешком не пройти по горячим пескам Калахари. Биби сделал правой рукой легкий жест в сторону. Обнаружил наблюдателя. Одного. Я кивнул «Работай». Сержант исчез среди камней. Я тоже засек вооруженного человека в берете. Он находился чуть выше, в узкой расселине, расположившись так, чтобы поддерживать визуальный контакт с парнями возле автомобилей. Прошла минута...другая. Маленький сержант возник внезапно и совершенно неслышно. Кивнул головой. Показал два пальца. Значит, наверху двое. Было. Тот, что в расселине, даже позы своей не изменил. Биби, ты просто монстр!
 
...осталось «отработать» четверку, отдыхающую под скалой. Мы заходим вдоль дороги, прикрываясь пятнистыми «доджами». С той стороны нас, точно, не ожидают. Сержант вдруг резко ныряет в камни. Я похолодел. Значит, он обнаружил третьего! А мы уже у первой машины и совершенно открыты со всех сторон. Но времени на варианты уже не остается. До скалы метров восемь. Я вылетаю из-за «доджа», и два моих ножа мгновенно находят свои цели. Краем глаза вижу капитана Скаррона. Он пытается повторить мой маневр, но, резко развернувшись, делает шаг в сторону и падает, ничего не успев предпринять. Нет! Он успел. Получив свинец от снайпера и не услышав выстрела, сразу понял, что бьют с глушителем, и «упал на пулю», чтобы указать мне направление огня. И это уже не имело значения. Я в прямом контакте с двумя другими. Приближаясь к ним, непрерывно «вытанцовываю». Как боксер на ринге. Зная точно, что откуда-то сверху некий «судья» сквозь визирные нити прицела отслеживает все движения, пытаясь зафиксировать меня на «мушке». Вскоре, мне удается «впечататься» на линии огня между стрелком в скалах и его товарищами передо мной. И подобная, хотя, и выигрышная для меня ситуация, не может долго сохраняться. Не более нескольких секунд. Еще несколько движений, и дистанция между этими двумя, что застыли у машины, предельно сокращена.

...при очередном шаге вперед я ногой с разворота сзади нанес сокрушительный удар в горло одному из противников. Сержант Биби, который учил меня этому движению, всегда говорил, что вся сила удара заключается в бедрах в момент его нанесения. Уходя со «взведенной» позиции, в завершении разворота, той же ногой произвел настолько резкую подсечку последнего из «четверки», что тот, не сумев ничего предпринять, рухнул рядом со своим товарищем. Лишь успел зацепить автомат, который я перехватил, и прикладом которого размозжил голову того, последнего. И в этот момент почувствовал жгучий удар со спины в левое плечо. Значит, «пти-сьержан» уже не числится среди живых... После, сухо прозвучали два пистолетных выстрела. «Беретта» сержанта... Неужели, все-таки жив?
 
...должна же в машине быть аптечка... Снайпер не стреляет... Биби  с ним все-таки разобрался. И стрелок молчит. И теперь из пустыни я слышу звуки ожесточенной пальбы... Вот и аптечка нашлась. Я туго перетянул свое плечо. И тут увидел Биби, который, сильно согнувшись, медленно подходил ко мне. «Там было еще трое...»,– еле-слышно произнес он и сполз на песок по борту машины, за который пытался удержаться. Я осмотрел сержанта. Чудовищная рана в животе. С такой не живут. Да он уже и не жил... Как еще дошел до меня... Теперь Скаррон. Капитан тоже мертв. Простите. Я даже похоронить вас не могу. Все плывет перед глазами. Лишь ваши жетоны возьму с собой. Никто из нас не избежит сурового Трибунала Всевышнего. Но, меня ждут там, где уже почти не стреляют. И, может быть, уже не ждут. Поэтому, не стреляют.
Насколько все становится сложным, когда ты ранен, да, к тому же еще и один! Сняв пулемет с турели, за спиной, он был бесполезен, я уложил его на капот, предварительно опустив ветровое стекло. Теперь, один цинк опустошить я успею...

...расстояние в одну милю я пролетел мгновенно. Ситуацию оценил сразу. Стрельба затихла, так как роты моей больше уже не существовало. Лишь фигуры в чужих камуфляжах неспешно перемещались среди неподвижных тел. Я жал на гашетку пулемета, машина буквально выла, виляя по песку. И не хватало сил одной рукой держать горячий от солнечного жара руль. Потом мотор заглох. В меня никто не стрелял. Человек десять, рассыпавшись поодаль, словно, ожидали моих действий. За спиной ножей уже не было. Я с усилием покинул «додж». Достал кинжал из ножен на поясе и, что-то заорав, ринулся на своих врагов. Мне еще казалось, что я стремительно иду в атаку. И мой нож сейчас напьется чужой крови... На самом деле, спотыкаясь и раскачиваясь, сумел сделать всего несколько шагов. И, падая, успел все-таки метнуть кинжал в направлении ближайшей фигуры. Целил в горло. Но, кажется, попал лишь в щеку. Да и то, по-моему, вскользь...
   
...не знаю, сколько времени провел я без сознания. Помню, что пришел в себя от ощущения ночной прохлады. В небе сияли фантастически-огромные звезды. Легкий дымок доносил от костра, находящегося неподалеку, ароматы жареного подкопченного мяса, и свежего кофе. Очень кружилась голова. Это от сильной кровопотери. Раненное плечо сильно болело. Жара не ощущалось, и рану не дергало. Очевидно, пулю извлек какой-нибудь армейский Айболит. И то, благо. И неясно было, зачем меня оставили в живых? В стороне слабо просматривались нечеткие силуэты машин, казавшиеся черными в безлунно-чернильной ночи. Вокруг костра виднелось несколько человек. Негромко разговаривая, они ужинали, передавая друг другу котелок с кофе. И вокруг костра метались во мраке неясные, смутные ночные тени.
Пытаясь определить речь, на которой общались эти люди, я понял, что это «африкаанс», щедро сдобренный дикой смесью из английского, французского, и еще каких-то языков. Послышалось даже несколько русских слов. Кто же такие, эти странные люди, сумевшие уничтожить почти шесть десятков солдат моей роты? Солдат, для которых «тропы войны» были естественными жизненными маршрутами...

...вероятно, я застонал или пошевелился. Надо мной склонилась темная, пахнущая дымом костра, фигура. Человек подошел быстро, но настолько бесшумно, что казался тенью, а не живым существом:
– Сеф, хэт хи!(шеф, он очнулся!),– послышался негромкий голос.
На африкаанс. Неужели, это люди Брайтенбаха? Но его «буйволы», вовсе, не сестры милосердия. И «штопать» полуживого врага совсем не в их правилах. Почему – шеф? Не слышал, что-то подобного звания... Хлопнула дверца. Перемещаясь косолапо, по-медвежьи, ко мне подошел человек. Крепкий, широкоплечий и коренастый, он даже овалом своего лица, не только фигурой, действительно, слегка походил на северо-американского гризли. Правая щека чуть припухла, и заклеена пластырем от уха и почти до подбородка.
– Доброй ночи, приятель!– довольно дружелюбно произнес он. 
Говорил по-французски и с сильнейшим – похоже, голландским – акцентом.– Мы собрали ваши документы. Знаем, кто вы. Знаем даже, зачем вы сюда пожаловали. Судя по тому, что паспорта оказались у вас на руках, вам возвращаться было некуда. Сейчас, Вы мой невольный гость. Предлагаю познакомиться. Мое имя Петер. Петер Ван Бром. Наши меня именуют просто «шеф».
–  Кто-нибудь еще остался жив? – я не узнал собственного голоса. И дышать было трудно. Видимо, пуля все-таки зацепила легкое.
–  К сожалению, нет. Вы хорошие воины. Поэтому, говорю с сожалением.
–  Что...с ними стало?
–  Мы захоронили их в общей могиле. Время потеряли. И заночевать здесь пришлось. Моим студентам нужен отдых.
–  Вашим...студентам?
–  Ну, да. Мы –  всего лишь учебный взвод. В течение года, щенков я превращаю в псов. Практика – боевая обкатка живым огнем. Встреча с вашей частью, это –  боевая обкатка. К сожалению, для нас это Пиррова победа. Более трети состава мы утратили. И раненные есть. А для Вас у меня есть интересное предложение...


http://www.proza.ru/2020/02/17/1405