Алтай. Постниковы Часть 23 Новая школа 1920-21

(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 22 Александровка, Кумандины)

1920 - 1921 учебный год
Поздней осенью открылись школы. Теперь нет гимназий, высших начальных училищ, министерских и церковных школ. Теперь объявлена единая советская школа 1-ой и 2-ой ступени. Обучение смешанное, то есть мальчики и девочки учатся вместе. Напротив учреждения, где я работаю, в здании бывшего мужского высшеначального училища открыта школа №4 2-ой ступени. Я вижу, как по утрам туда идут учиться и ребята, и девочки. Мне хочется учиться, но я считаю, что я должна работать: жить ведь стало трудно. Но вот приехала Вера и стала настойчиво говорить, что мне надо учиться, нельзя бросать образование на полдороге. И на семейном совете опять решили: Нинушке надо учиться, тем более, что и платы за учение не нужно. И вот я увольняюсь и записываюсь в 4-ю советскую школу. Поступаю в шестой класс. Самое интересное, что учимся вместе с мальчиками. В школе я встретилась с девочками, с которыми училась в гимназии. Это Нина Белова, Зина Василькова, бывшая епархиалка, родная племянница тети Фины Мария Якубская, Мила Щербакова и еще кое-кто. Из мальчиков я знала только Колю Смирнова. Большинство же ребят и девочек были незнакомы. Предстояли новые знакомства, а это очень интересно. Заведующим школой был Снегирев. Из преподавателей помню преподавателя литературы Раевского, старый учитель. В памяти осталось только то, что он говорил «БратьЯ Карамазовы». Еще хорошо запомнился преподаватель физики Бианки Анатолий Валентинович (брат писателя Бианки В.В.). Молодой высокий, слегка полный мужчина, цветущий, с темной бородкой. Преподавал он хорошо, и не его была вина, что я за всю зиму только и усвоила, что раздел «Электричество». Виной тому были обстоятельства, о которых я расскажу ниже. Самым памятным остался преподаватель естествознания Никанор Михайлович Чупрасов. Это был увлеченный работой учитель. И главным образом он занимался организацией нашей школьной общественной работы. Внешне из-за прически он походил на шестидесятников: волосы подстрижены как у Некрасова или Чернышевского.
Создавалась школа совершенно нового типа. Много в ней было интересного и увлекательного. Прежде всего, самоуправление. В педагогический совет входили представители от учащихся. В классах - старосты. Собирались общие собрания в классах и общешкольные. Долой форму! Каждый ходил в любом костюме. Я любила форму, и это «долой» мне не очень нравилось. Созданы были кружки. Особенно у нас удачно был собран драматический кружок. Организована редколлегия, которая издавала журнал. Организованы школьные завтраки, причем все это при самообслуживании. Мальчики ездили на школьной лошади за продуктами и за буханками хлеба. Девочки готовили завтрак для всей школы в сторожке. В основном варили кашу. На все эти работы члены школьного комитета назначали дежурных из классов. Дежурные в эти дни занятий не посещали: им было некогда. В первое полугодие в перемены устраивали танцы в зале. Музыканты, играющие на рояле, всегда находились.
Учителя как-то самоустранились, и мы вольготно и весело проводили время в школе. Классных руководителей тогда не было.
Меня избрали представителем от учащихся в школьный совет и редактором рукописного журнала. Названия его я не помню. Поэтому общественных дел у меня было по горло, и занималась я на уроках с большими пропусками. То как представитель в школьном совете я должна была быть в каких-нибудь комиссиях, значит, на уроках пропуски. А когда мы готовили журнал к выпуску, то художники, переписчики, а я как редактор, удалялись к кому-нибудь на квартиру и там занимались журнальным делом дня 2-3, не посещая уроков.
Журнал выходил интересный, красивый, с заставками и виньетками, а уроки-то шли шаляй-валяй. Мне, привыкшей систематически и аккуратно учиться и учить уроки, частенько было как-то тревожно, неспокойно. Но новизна жизни, интерес к новому обществу, веселье заглушали эти тревоги и я, как и другие учащиеся, с головой уходила в эту новую сумбурную жизнь. Драмкружок, правда, занимался вечером после занятий, но и артисты и многие не артисты приходили на репетиции и весело проводили время, а потом компаниями расходились по домам.
Состав учащихся был пестрым, в основном гимназисты и гимназистки, но много было и из высшеначального училища и даже из деревни. Социальный состав пестрый: из богатых был Серебряников Анатолий и Асанов Николай, дети бывших служащих, дети бывших священников, например, я, Мария Якубская, Нина Белова (у меня и у Нины отцы умерли до революции, а у Марии отец был жив). Дети бийских мещан и полукрестьян. Из деревни Ельцовки был один крестьянин Евсей Кузнецов (отец его крестьянин - культурник) и сын служащих Сергей Анастасиев.
Была в нашей группе комсомольская ячейка. Это были дети приезжего большого партработника Ольга и Шура Егоровы, местный гимназист Жорж Кузнецов и сын совслужащего Сергей Зверев. Ячейка эта была несильна и влияния пока не имела. Единственно значительной фигурой как комсомолка была Оля Егорова - серьезная хорошая девочка, а парни были «мальчишки» нисколько не выше всех нас. А Жорж Кузнецов — так, балаболка какая-то. Я их узнала поближе, когда они ходили нас провожать до дома вечерами. Шурка Егоров влюбился в Нину Белову. Ольга рассказывала, как ее брат дома в обед на стол ставил лишнюю тарелку с ложкой и приговаривал: «А это место Ниночки». Мне и Зине Васильковой идти домой было по пути с Ниной. Шурка провожал ее в компании своих друзей по комсомолу и школе. Вот мы и ходили вместе. Но я ходила с ними недолго. Как-то мы, провожаясь, затеяли игру в снежки, а потом начали толкаться и получилась куча-мала. Только я одна осталась стоять. Вся орава навалилась на Сергея Зверева. И вдруг я слышу - Зверев, задавленный, из-под кучи-малы яростно кричит: «Ну погоди, Кумандина, сволочь, я тебе задам!». Я была оскорблена такой беспардонной бранью, тем более, что я ее не заслужила. Да и в жизни я еще не слышала в свой адрес такой брани. Когда все поднялись и разобрались, в чем дело, я сказала парням: «С этой минуты я вас не знаю и знать не хочу. Оказывается ты, Зверев, не комсомолец (я комсомол очень уважала), а самый последний хам!». И повернувшись, пошла одна домой.
На другой день Ольга, сестра Шурки, узнала о происшествии и начала своих комсомольцев пробирать за такой поступок. Тем более что Шурка был секретарь ячейки. Она требовала, чтобы Зверев и его друзья извинились передо мной. Но я заняла непримиримую позицию и сказала Оле: «Вы не беспокойтесь и не настаивайте: я не приму извинений. Я их теперь не знаю и знать не хочу!». Так я рассорилась с этими тремя «комсомольцами». Вот тут уж мне не повезло, как везло раньше; моя первая встреча с комсомолом была несчастливой.
С Олей я была в нормальных отношениях. С ней я иногда разговаривала о наших общественных делах и, умная девочка, она понимала, что звание комсомолки ее обязывало быть внимательной к окружающим, что этим она будет укреплять силу и влияние комсомола, что и среди этой нашей молодежи надо искать новых членов.
Еще в начале учебы я каждый день, идя в школу, шла мимо дома, в котором помещался уком комсомола. И мне так хотелось зайти в этот дом и сказать: «Товарищи, примите меня в ваш союз. Вы не пожалеете, увидите, как я буду предана и как буду работать. Ведь я всегда мечтала кроме учебы еще что-то делать общественное». Но после выходки наших «комсомольцев» я оставила эти мысли и мечты о комсомоле. Тем более что что-то начали придавать значение социальному происхождению. Как дочь священника я начала чувствовать свою социальную неполноценность. Но скрывать, что я дочь священника, у меня и намерения не было. У меня уже было выработано правило: не ставить себя в ложное положение. Так спокойнее, и гордость не страдает.
Из учителей особенно хорошо относился ко мне и уделял свое внимание учитель Чупрасов Никанор Михайлович. Он видел, что я искренне интересуюсь общественными делами, и особенно ценил мои литературные способности. В первом же номере нашего журнала я поместила свое первое стихотворение. Темой его была родина - Алтай. Я воспевала его красоты. Стихотворение ему очень понравилось, и мне оно казалось хорошим, хотя теперь я начисто его забыла.
Еще я писала в один из номеров журнала статью «Женское равноправие». Что я там сочиняла, уж не помню, но, наверно, это был наивный детский лепет. Думаю так потому, что как-то мы были в городском театре на спектакле, устроенном для учащихся всех школ. Возвращались из театра в компании гимназистов, учащихся не нашей школы. Зашел разговор о рукописных школьных журналах. Дошла очередь и до нашего журнала. Ну и разделали же мальчишки под орех статью «Женское равноправие!». Я шла, помалкивала и только радовалась, что под моей статьей был псевдоним ЭЛЮП (это название моего алтайского сёка, то есть кости, рода).
Впервые общее с мальчиками обучение (исключая, конечно, начальные 3 класса) создавало особое состояние. Надо было каждому самоутвердиться в новой, невиданной доселе обстановке. Конечно, кипели всяческие страсти. Впервые сошлись в школе на равных правах и положении юноши и девушки из разных социальных групп. И у каждого были свои привычки и повадки, то есть свой стиль поведения.
Мне запомнился Серебренников Анатолий. Он из бывшей богатой семьи (уж не знаю, чем занимался его отец). Высокий парень, худощавый и слегка косой. Может быть, этот физический недостаток плюс сознание своей социальной неполноценности, но мальчик этот был до болезненности самолюбив. Чтоб выглядеть более образованным, чем остальные, рассказывали, что он ночами штудирует словари, чтоб знать как можно больше слов и их значение.
На какое-то время появился на горизонте нашей школы Асанов Николай, вернувшийся из Иркутска, сын бывшего бийского миллионера. Приходил он в школу полупьяный (все еще изображая из себя этакого купчика), мокрогубый и только лепетал о хорошеньких девочках. Но был он у нас недолго, наверно, его исключили. Но были и хорошие, славные ребята. Среди таких я хорошо запомнила Евсю Кузнецова и Сережу Анастасьева. Евся, как я потом узнала, был из Ельцовки и дом его был напротив избы вашего папы, дети, то есть против Кустовских. Так по-уличному звали Родионовых. Скромно одетые: Евся по-крестьянски в шабуре, в пимах, в шапке-ушанке; Сережа в длинной шинели и шапке. Гимназисты, типа Жоржа Кузнецова, сначала было начали подтрунивать над ними, но эти деревенские парни с таким достоинством держали себя, что невольно их стали уважать. А потом выяснилось, что у Евси актерский талант, и он стал одним из ведущих артистов нашего драмкружка. Ну, тут уж его зауважали все. Я была рада за деревенских, меня возмущали все шуточки, пускаемые в свое время в адрес этой «деревенщины», как изволил выражаться «комсомолец» Жорж Кузнецов и его дружок Зверев. Я это воспринимала, как личное оскорбление. И мои враждебные чувства к этим ребятам еще больше усугублялись.
Был у нас свой поэт, и очень плодовитый, это - Миша Копысов. Среди девочек, конечно, были и неотразимые красавицы: Мария Якубская. Это действительно была совершенная красавица. Внешне все в ней было прекрасно: легкий, стройный стан, исполненные изящества черты, матовый цвет лица, окрашенного ярким румянцем, карие, слегка удлиненные глаза и белокурые волосы. Когда Мария делала греческую прическу, от этой античной красоты невозможно было отвести глаз. Ходила она, высоко подняв свою красивую головку, и на губах ее всегда была победная, холодная улыбка.
Но нрав этой девочки был прескверный - эгоизм невозможный. Друзей среди девочек у нее не было. Она всегда была одна в кругу своих многочисленных обожателей.
Вторая — Нина Белова. Если ее сравнивать с Марией, то красавицей не назовешь. Черты лица неправильны. Но блестящие черные играющие глаза, чудесные тёмно-русые кудри, хрупкость фигуры и влекущий, немного нервный смех делали ее неотразимой. Её беспрестанно воспевал в своих стихах наш поэт Миша Копысов, о ней мечтал наш комсомольский секретарь Шурка Егоров, да и многие другие мальчики были неравнодушны к Нина. А как человек она была заурядной личностью. Думаю, что намаялся с ней муж изрядно. Умом она не блистала, легкомысленна, в практической жизни неряха, плохая хозяйка.
Да, между прочим, Мария Якубская была родной племянницей моей милой тети Фины. Мария в своем облике повторила мать — тетю Фешу (Федосью), младшую сестру тети Фины. Мама рассказывала, что тетя Феша была так же чудно красива и такая же несносная, с невыносимо плохим характером. Она, будучи девушкой, гостила в Мыюте у тети Фины и мама испытала, что это было за «золото».
Удостоилась стихотворного посвящения от нашего поэта и я. В красавицах я, конечно, не ходила (у меня было другое «амплуа»). И вот Миша из уважения к моей «высокой общественной деятельности» посвятил мне стихотворение философского звучания:
Жизнь уходит в какую-то бездну,
Дни за днями идут чередой.
Радость, горе, мечты и надежды
Унося безвозвратно с собой.
Целый день суетишься, хлопочешь
(эту строчку забыла)
Тратишь силу, энергию, бодрость,
А оглянешься - нет ничего.
В течении года несколько раз устраивались школьные вечера с танцами. На эти вечера приходили девочки и юноши из других школ. Танцевали в то время вальс (им открывался и закрывался вечер), польки, краковяк, падеспань, венгерку, крестьяночку, негритянский танец кекуок. Многим хотелось танцевать тустеп, но он считался неприличным, кафешантанным танцем и категорически был запрещен. Мне лично этот танец тоже не нравился: не было в нем ни красоты, ни грации, а отдавало от него чем-то грязным, блудливым. Все остальные названные танцы были красивы, грациозны и жизнерадостны.
Мне на вечерах этих танцевать приходилось не так-то уж много, потому что как члену школьного комитета приходилось отлучаться из зала и проверять, все ли хорошо обстоит на вечере, на местах ли дежурные и нет ли каких казусов. Из учителей только один Никанор Иванович иногда бывал на таких вечерах. Остальные «шкрабы» (так тогда модно было называть учителей) отсутствовали. Я любила танцевать. Партнеры у меня всегда были, правда, не в таком количестве как у Марии Якубской или Нины Беловой. Самым неизменным и самым приятным партнером был Ваня Кудин (учился он в другой школе). Внешне он был симпатичный. Высокий, мужественный, темноволосый юноша. Как-то во время танца он сказал мне, что его отец знал моего папу. Отец Вани в прошлом был управляющим у купца Хакина. А Хакин давал моему папе долгосрочный кредит. Вот таким образом наши отцы оказались знакомыми. А через это стали знакомыми и мы с Ваней. Это приятное знакомство было непродолжительным. На следующий год я перешла в другую школу,  и наши пути разошлись.
В нашем 6-ом классе было больше 30 человек. Помню теперь их не всех. Из девочек я сразу выделила Марию Шаравлеву, Нюру Кайдалину, а через Марию познакомилась с Верой Александровой и Лелей Чеботаревой. С Ниной Беловой мы разошлись. По духу и настроениям мне как-то ближе оказались Мария и Нюра. Прелестная девочка была Мария Шаравлева. Добрая, восторженная, человек необыкновенной душевной чистоты. Нюра привлекала своей серьезностью не по годам, рассудительностью и какой-то надежностью. Казалось, эта девочка не изменит, не бросит тебя на полдороге. А в наружности ее примечательны были волосы. Роскошные, цвета спелой пшеницы необыкновенной гущины. Две чудные косы толщиной в девичью руку каждая, спускались ниже пояса. Ходила она в черненом, отороченном мехом черном женском полушубке, на фоне которого две ее тяжелые косы казались золотыми. Она любила рассуждать, хотя тон ее рассуждений большей частью был пессимистическим, иногда проскальзывали нотки самоуничижения. Но мне больше нравились серьезные люди (я не любила легкомысленных, пустых), поэтому я так сошлась с этими девочками, серьезными, думающими, мечтающими, только обе они разные: одна свет, другая тень.
Но обе они своими качествами напоминали мне милую Юлю Ардашеву. Мария хорошо пела и блистала в хоре, а Нюра считалась хорошей артисткой, в драмкружке была величиной. Правда, амплуа ее было - пожилые рассуждающие женщины. В пьесе «Бедность не порок» она просто блистала в роли матери Любушки. Последнюю, конечно, играла Мария Якубская. Уж блистала ли она игрой - не знаю, а красотой блистала. Пробовали на роли пожилых женщин меня, но я как актриса оказалась дуб дубом и меня отставили, найдя действительно перл - Нюру. Я не огорчилась крахом в театральном искусстве. Ведь зато в литературных делах и в общественной работе я чувствовала себя как рыба в воде. Каждому, как говорится — свое!
С мыслью о самоусовершенствовании я не рассталась. Нельзя распускаться, надо работать над собой! И почему-то была мысль, что надо готовить себя к трудной жизни, к подвигу. Побеседовав на эту тему несколько раз, Мария, Нюра и я решили создать кружок под названием «Кружнравис» (тогда ведь началась полоса, поветрие, когда в русском языке стали появляться, и в изобилии, сокращенные слова). Расшифровывалось это название так: кружок нравственного испытания. Поставлены были цели: воспитать в себе душевную силу, стоицизм, не бояться трудностей, иметь твердое железное слово, быть верным и преданным. Еще что-то было записано в нашем уставе, уже не помню, только помню, что не записали мы в этот устав доброту, великодушие. Не созвучно это было времени - так, наверно, считали мы.
Ставя перед собой такую задачу, мы как будто предчувствовали, что впереди у нас будет много тяжелого и много твердости и душевных сил понадобится нам. Правда,  впоследствии более счастливая судьба оказалась у меня, хотя трудностей в жизни было и у меня достаточно. И эта наша юношеская душевная тренировка в будущем мне очень помогла. В особенно тяжелые моменты в своей жизни я всегда говорила себе: буду смотреть на это как на подвиг! И от этого мне становилось легче.
Не знаю, оставила ли эта наша непродолжительная затея какой-нибудь след в душе у Нюры. А вот у Марии оставила. В самый тяжелый драматический момент в своей жизни она проявила стоицизм и великодушие (о последнем мы не записывали в устав). Она совершила подвиг! Мария после школы стала работать машинисткой, уехала в Быстрый Исток (это под Бийском). Там она вышла замуж за райкомовца - коммуниста. Когда в ЗО-х годах перед коллективизацией началось раскулачивание, родителей Марии раскулачили, потому что сын, живший с ними вместе, в период НЭПа завел на базаре ларек с мелочной торговлей. Ясно, что перед мужем Марии встал вопрос о пребывании в партии. Узнаю Марию! Она сама великодушно освободила своего любимого и любящего мужа от принятия тяжелого решения: остаться в партии и расстаться с женой или наоборот. «Если мы останемся вместе, то ты будешь несчастным, а значит, и я тоже. Так уж лучше пусть буду я одна несчастна. Мне будет легче, что не ты покинешь меня, а я». Так она совершила свой жизненный подвиг, навсегда расставшись с любовью.
Как я уже писала, вечерами у нас в школе часто были репетиции драмкружка и занятия других кружков. А многие приходили просто провести время, как в клуб. Такая большая тяга была к общению. В эти же вечера около месяца в одном из классов проводились занятия командиров - киргизов. Очевидно, их учили русскому языку. И когда мы пели одну из популярных в то время песен «Вечор поздно я стояла у ворот, вдоль по улице советский полк идет...», наши мальчики - «комсомольцы», главным образом Жорж Кузнецов, с издевкой выкрикивали вместо «советский полк» - «киргизский полк». Мне это было слушать неприятно, я это воспринимала, как проявление шовинизма, а ведь проповедовалось равноправие народов. Думаю, что и командиры - киргизы воспринимали эту выходку как оскорбление. Вот такими неприятными мне были наши школьные комсомольские «недоросли». Только Ольгу Егорову я очень уважала. Это была настоящая комсомолка, и хотелось верить, что в комсомоле больше таких членов, как Оля.
Так прошел наш первый учебный год в Советской единой школе. Он был очень интересным, наполненным новым содержанием. Большая общественная работа. Мне по моему складу характера это очень подходило, и я была очень увлеченной активисткой. Но с учением, увы! -  было очень и очень неблагополучно. За этот год мои знания совсем не пополнились. И это, конечно, иногда тревожило. Но не страшно. Экзаменов нет, и все мы знающие, а в основном не знающие были переведены в 7-ой класс.

(Продолжение следует)