Ч А С Т Ь Ч Е Т В Ё Р Т А Я
М А С К А Р А Д Ы
Глава 35
СВЕРДЛОВСК - ЛЕНИНГРАД
Вы когда-нибудь задумывались о вечности, дорогие читатели? Наверняка ведь задумывались, о чём ещё нам думать на этом свете? Проходят часы, дни, месяцы, годы тоже проходят… Проходит жизнь. Замечали, наверное, за день, бывало, не успеешь как следует похулиганить – а он уже и прожит! Время летит… Кстати, вы заметили интересную закономерность: дни идут, часы идут, а время – оно непременно летит! Признаться, мне, человеку лишённому абстрактного воображения, это нелегко представить. Я знаю, что летят гуси, утки, вороны на худой конец, летают спутники вокруг Земли, летят пули, чтоб в кого-нибудь воткнуться, летят, в конце концов, бутылки из окон. Всё это я прекрасно понимаю, а как летает время? Да и кто это видел? Когда топчешься у «Гастронома» в ожидании одиннадцати, время ползёт, словно черепаха по кафельному полу санузла! Как после этого верить, что у времени имеются крылья?
Но, тем не менее, время движется, движется в любое время дня и ночи, и даже гаишники его не остановят. Естественно поэтому, что люди не любят время, как недолюбливают всё то, что им не подчиняется. Некоторые, в связи с этим, торопятся жить, и, боясь, не успеть, спешно познают суть жизни. А в чём она? На этот вопрос отвечают неоднозначно, и я, дорогие читатели, не собираюсь сейчас распространяться по этому поводу, скажу только, что спешить в жизни – это ошибка. Ибо жизнь – длинный роман, ещё длиннее, чем мой, и в нём, как и в моём романе, есть некоторые интересные, увлекательные места, но потом они повторяются и приедаются. Некоторые даже считают роман «жизнь» ещё скучнее моего… Ну что ж, я могу только поприветствовать поклонников моей литературы и, окончив вступительное философствование, продолжу захватывающее детективное повествование.
Летело не только время, Чарльз Гарольд и Брюханов тоже летели на высоте 11 тысяч метров по маршруту «Свердловск – Ленинград». Поскребухина уже не было в их боевых рядах, Григорий отгулял свой отпуск и вернулся к мирной жизни бездетного продавца.
- Не забывай меня, Чарльз! – сказал Поскребухин на прощание. – Деньги заведутся – так забегай!
- Непременно, Гриша, - ответил Чарльз Гарольд, - до встречи в эфире!
Красную рыбу и чёрную икру наш герой прибыльно реализовал в цивилизованном мире, так что с безденежьем было покончено. И, хотя шансы напасть на след Петра Ивановича были, мягко говоря, призрачны, бывший президент общества «друзей чужого кошелька» пребывал в прекрасном расположении духа. Зажмурив глаза, он сидел в кресле и дремал, убаюкиваемый спокойным урчанием самолёта. Брюханов, как обычно, не разделял оптимизма шефа. Мрачным, злым взглядом кабана из клетки он пялился на белые, словно густая пена молочного коктейля, нагромождения облаков и без устали хаял самолёт и его порядки:
- Вот, заметьте, Гарольд, уже скоро сядем, а пожрать так и не принесли. Что это, забота о людях называется? Мне друзья говорили, что курицу в самолётах дают, или, там, котлеты, а тут конфетки роздали – сосите, пожалуйста!.. Чирей им на ноги, за кого они нас принимают. Скорость, конфорт… Какой, к чёрту, конфорт, когда даже форточка эта ихняя круглая не открывается! Ни плюнуть, ни свежий воздух вздохнуть! Курить нельзя… Безобразие! Пить… Ха, тут-то я их объегорил. В аэропорту чекушечку стограммовую водяры взял, а тут в сортире самолётном заперся, грянул… Хоть чуть полегче стало, а то… Совершенно никакого настроения. К тому же, слыхал я, самолёты-то, подлюки этакие, падают! Случается такое. Даже, вы знаете, Гарольд, был такой случай – девка с самолёта вывалилась! Вернее, сам самолёт развалился, а они в лес полетела, и ничего! Будто б и не падала, штыб её холера взяла! Потом, кажется, она одна по лесу шаталась, загнилась, зачервивела вся, и ей руку оттяпали, когда отыскали. Но всё равно: упасть с самолёта – и ещё в живых остаться?! Смех! Я вот, помню, ещё в лучшие времена как-то поддатый вышел на балкон подышать свежим воздухом, а очухался уже в больнице за ногу привешенный. А был всего-то второй этаж: как это назвать?
- Ирония судьбы, - не размыкая век сказал Чарльз Гарольд.
- Чего такое?
- Ирония судьбы… Судьба, так же, как и мы, любит посмеяться. Однажды в автобусе я увидел прекрасный широкий оттопыренный карман, погрузил туда руку, а там… Представляешь, Брюханов, там валялся ёж! Живой и толстый!
- Да?! Вы наверное, здорово удивились, Гарольд?
- Не без этого… Но я быстро нашёлся, прикинулся контролёром и содрал с мужика штраф за провоз в общественном транспорте дикого зверя… Только курица гребёт от себя.
В иллюминатор стало жарить нестерпимо яркое солнце. Александр закрыл его шторкой, вздохнул и поморщился.
- Нет, - заключил он, - что вы мне не говорите, а летать в самолётах – это тоже не мёд.
- Однажды я продал две трёхлитровых банки мёда по тридцать рублей каждую, - потянувшись, предался воспоминаниям наш герой. – Сказал, что мёд липовый. Не знаю, какими словами меня потом вспоминали, но, бог свидетель, я сказал правду – это была настоящая «липа»: плавленый сахар с сиропом… Только курица гребёт от себя!
- Вы всё со своими курицами… - зевнул Брюханов. – И не надоело?
- Надоело, но ведь это и на самом деле так.
На табло загорелось предупреждение о посадке. Александр добросовестно пристегнул ремень и, наконец, притих. Вскоре он тихо пожаловался на хлюпанье в ушах. Затем толстяка немилосердно затошнило. Брюханов сидел, обречённо сгорбившись, и вполголоса страдал. Лицо толстяка покрылось густым слоем болезненной испарины, а ртом он заглатывал воздух тяжело и прерывисто, словно подлещик в полиэтиленовом кульке.
- Я ведь предупреждал: пить не стоит! – взирая на муки сообщника, нравоучительно вещал Чарльз Гарольд. – А теперь делать нечего. Мужайся! Самолёт – это тебе не игрушка! Посмотри-ка лучше в окно, отвлекись от своих мрачных… побуждений.
Залежи облаков, покоящиеся между землёй и небом, теперь быстро приближались. Сначала самолёт как бы поплыл в туманной, полупрозрачной дымке, а затем резко ухнул вниз, с головой погрузившись в густую, бледно-серую плесень облаков. Иллюминаторы заволокло туманом, самолёт задрожал… Брюханов – тоже.
- Г-гарольд, - тихо и раскаянно простонал Александр, не разжимая зубов, – ой, штыб… Уши. Скажите стюардессе… Мешок! Худо…
- «Терпи, казак, атаманом будешь!» - говорил мне дядя Петя, когда ребята в детстве, когда я проиграл, хлестали меня картами по ушам, - как всегда невозмутимо припомнил Чарльз Гарольд. – Девушка! Пожалуйста, кулёчек! Товарищ не может. Не вынесла душа поэта…
- А-а-а, - издал Брюханов слабый стон и, зажав руками уши, сжался в кресле.
- Крепись! Мы уже почти что прилетели! – подбадривал его наш герой, - Под нами город. Отец! Помираешь уже? Держись! Вот и девушка…
Александр схватил кулёк из рук зевающей стюардессы и склонился над ним с лицом серьёзным и сосредоточенным.
- Вот видишь, как всё хорошо! – продолжал Чарльз Гарольд. – А ты жаловался, что нет комфорта. Никогда не суди о вещах по первому впечатлению. Когда в тринадцать лет я попробовал водку, я тоже был не в восторге, но ведь впоследствии моё мнение переменилось!
- М-м-м… Не отвлекайте меня, Гарольд, - не поворачивая головы, сдавленным голосом буркнул Брюханов.
Через пять минут красавец ТУ-134 стукнул колёсами об асфальт, подпрыгнул, ещё раз стукнул и, притормаживая, пробежал теперь уже по твёрдой земле. А ещё через полчаса наши герои спускались по трапу самолёта, на ходу вдыхая сыроватый воздух Ленинграда.
- У трапа самолёта высокого гостя встречали Никто и другие официальные лица, - бодро констатировал Чарльз Гарольд, поправив съехавшую на затылок шляпу. – Что ж, это неплохо! В Ленинграде мы, наконец, поставим точку на Облезлом. Выше голову, Брюханов! Почему ты не разделяешь мою радость? Ведь нас ждут великие дела!
Лохматый, в обдёрганном пиджачишке и засаленных штанах Александр устало семенил за шефом. В одной руке Брюханова болтался чемодан, в другой покачивался пухлый гигиенический пакет. Ленинградские приключения наших героев начинались.
Глава 36
УТРЕННИЙ ВИЗИТ
Пётр Иванович Облезлых как всегда проснулся поздно. Голова глухо гудела после вчерашнего гуляния в ресторане, в животе стоял ком, и настроение тоже было дрянное. Откинувшись на подушку, миллионер посмотрел на низкий потолок и тяжело вздохнул. «Явно хватил вчера лишнего, - подумал директор школы. – Да и поел тоже… лишнее. Всё у меня теперь лишнее: и вес лишний, роскошь лишняя, деньги лишние… И сам я – тоже человек лишний!»
С похмелья всем всегда невесело – и мне, и вам, дорогие читатели, кто с этим поспорит? Но миллионеру было грустно вдвойне. Как-никак, а мечту о роскошной жизни он, можно сказать, осуществил. Великолепный номер гостиницы, дорогие напитки и закуски, рестораны, «девочки» на ночь, такси, дежурившее у гостиницы и готовое в любой час мчать туда, куда закажет Пётр Иванович. Ну чем не жизнь, а? Тем не менее, на душе Облезлых было неспокойно, и за весёлые вечера он неизменно расплачивался тяжёлыми часами утреннего пессимизма. Впрочем, он научился немного бороться с этим неприятным явлением, поэтому сейчас, не вставая с постели, как котёнок, из блюдечка полакал французский коньячок. Сразу полегчало. Пётр Иванович сел, поскрёб кучерявую грудь, похлопал себя по сальным накоплениям и пошёл в ванную. Надо сказать, завтракать в ванной стало доброй традицией миллионера. На завтрак он неизменно кушал бутерброды с красной икрой и пил «Шампанское», а еда и питьё в ванной издавна ассоциировалась в директора школы с красивой жизнью. Когда-то он смотрел какой-то зарубежный фильм, где был следующий эпизод: юноша и девушка, случайно познакомившиеся на танцах, вечером беседуют друг с другом, лежа в широкой ванне, наполненной пеной.
- Подай мне вина, - просит девушка.
- Любишь красиво пожить? – игриво спрашивает у неё юноша, а затем вылезает из ванной и приносит из холодильника бутылку «Шампанского»…
Этот эпизод накрепко запал в память и душу Петра Ивановича, который страстно любил всё красивое. Сам он, увы, внешней красотой не отличался, но в компенсацию решил сделать красивой свою жизнь, что у него с успехом и получалось. Миллионер лежал в ванной, пальцами правой ноги крутил горячий кран и прихлёбывал холодное, полусладкое «Шампанское». Ледяная жидкость толчками вливалась вовнутрь распаренного тела, а разомлевший директор школы протянул руку, взял со столика телефон и, набрав номер, распорядился:
- Алло! Костя? Скажи таксишнику, пусть-ка сгоняет на рынок, возьмёт килограмм черешни. Только самой спелой!
Посылать машину за 17-копеечными булочками с маком миллионер всё-таки стеснялся. Поставив телефон на край ванны, Пётр Иванович, в ожидании черешни, не торопясь поедал бутербродики с красной икоркой.
«А всё-таки ведь не так-то уж плохо я живу, - пьянея и балдея, размышлял Облезлых, - сейчас вот позавтракаю, встречаюсь с Люсей, поедем куда-нибудь… Хорошо я сделал, что от всех сбежал!»
- Привет, Петька, - внезапно услышал директор школы чей-то фамильярный голос прямо над ухом. От неожиданности миллионер содрогнулся всем телом, вода плеснулась через край, телефон вывалился из рук, качнулся на волнах и пошёл ко дну, лишь трубка сиротливо покачивалась на поверхности. В дверях ванной комнаты стоял невысокий мужчина с откровенно жуликоватой физиономией.
- Здравствуй, Петька, - повторил он и, не выдержав, рассмеялся, - ну, ты и клоун! Что, не узнаёшь, что ли?
Испуганный миллионер сощурил подслеповатые глазёнки и узнал в утреннем визитёре Спартака Кукушкина по кличке Валет, человека без определённых занятий, с которым он был знаком в годы мошеннической своей молодости. «Не к добру», - почуял директор школы. Он лежал в ванной, словно огромный, розовый, жирный, близорукий червяк и всем своим внешним обликом и положением напрашивался на смех.
- Ну ты клоун, - ещё раз неодобрительно усмехнулся гость. Слово «клоун» Валет употреблял в своём лексиконе сравнительно часто, и называл им всех людей, поведение которых не одобрял. – Ладно, вылазь, хватит бултыхаться! Дело есть!
Встревоженный Пётр Иванович покорно покинул уютную, тёплую ванну и, обернувшись махровым полотенцем, босиком прошагал в комнату, оставляя мокрые следы на паркетном полу. Он опустился в кресло и, найдя на столе очки, поспешно водрузил их на нос. Спартак Кукушкин тоже присел на тумбочку, закинул ногу на ногу и, закурив, произнёс:
- Всё жиреешь? Хапнул кассу Альтшуллера, да? И будто так оно и должно быть. В ус не дуешь, и не чешешься… А знаешь ли ты, Петька, что Альтшуллер вышел на волю?
- Ай, - тихо вскрикнул Облезлых, непроизвольно выкатив глаза на лоб. С таким выражением лица он здорово смахивал на красного рака с оборванными усами.
- Вот те и «ай», - передразнил Петра Ивановича Валет. – На днях я имел беседу с человеком Альтшуллера. Спрашивали у меня, где ты скрываешься. Деньги предлагали, пять тысяч. А я ведь всё знаю…
- Это был… Он назвался Чарльз Гарольдом? – нетерпеливо спросил взволнованный миллионер.
- Нет. Баба. Агриппина Адольфовна, какая-то ведьма одноглазая.
Дверь бесшумно приоткрылась, вошёл аккуратный юноша в галстуке-бабочке, внёс блюдо с черешней, учтиво кивнул и удалился.
- Хе! – вскакивая с тумбочки, покачал головой Валет. – Как в лучших домах Лондона! Неплохо устроился.
Он подошёл к блюду и принялся поедать спелые ягоды полными горстями. Пётр Иванович сидел, не в силах сразу справиться с навалившимися на него впечатлениями и информацией. Он уже остыл, мокрое тело его покрылось гусиной кожей и подрагивало, но директор школы не чувствовал этого.
- Так… Так ты, пожалуйста, не выдавай меня, Спартак, - наконец робко попросил он.
- Я бы тоже рад, Петька, но… пять кусков на дороге почему-то не валяется.
- Я тебе дам пять тысяч! – с готовностью воскликнул миллионер.
- Десять, - спокойно поправил его Валет, доедая черешню.
- Десять? – задумался на миг Пётр Иванович. – Ну, хорошо…
- Вот это разговор мужчины! – жуликоватая физиономия Кукушкина обрадовано просияла. – По рукам, Петька! Агриппина Адольфовна ничего не получит! Так и быть, Петька, живи…
- Спасибо, Спартак. Вот, давай за встречу, что ли, выпьем, а? Закусим, - Пётр Иванович бросил полотенце, натянул штаны и суетливо принялся выставлять на стол рюмашки с недопитой бутылкой коньяка.
- Можно, - согласился Валет, присаживаясь к столу. – Я как раз сегодня позавтракать не успел, к тебе торопился. Фу, что это? Коньяк? Убери. Закажи, пусть принесут водки. Мы ж с тобой русские люди, Петька, зачем всякую зарубежную макулатуру сосать? Закажи, пусть принесут бутылку «Русской» - и порядок… А денежки-то доставай пока, не стесняйся, а то ещё потом обсчитаешься. Знаю я вас, интеллигентов – все вы клоуны.
Глава 37
НА НОВОМ МЕСТЕ
В Ленинграде пробило полдень. Вот уже полчаса Чарльз Гарольд и Брюханов мокли под мелким дождём в условленном для встречи с Поляком месте. Место встречи было оговорено по междугороднему телефону и назначено возле небольшой скульптуры, изображающей троих мужчин без одежды, один из которых, правда, был в будёновке. Скульптура называлась «Октябрьская революция».
- Слушайте, Гарольд, может этот парень всё напутал? – начинал нервничать Александр. – Сколько можно стоять?!
- Постоим… Он придёт, я знаю, - сказал наш герой.
- Ага, когда мы все вымокнем до нитки. Вообще, город неплохой! Как в аропорту встали на этот, чёрную дорожку – и поехали. Стоишь – и едешь, ну ведь красота! Только статуи здесь какие-то странные… Не возьму в толк, почему, например, вот этот мужик без штанов, а в шляпе? Вы, Гарольд, тоже в шляпе ходите, но так и сами весь из себя! А эти что?..
- Брюханов, когда ты, мил друг, научишься, наконец, понимать искусство? Шляпа, в данном случае, это символика. А люди изображены обнажённые.
- Не вижу никаких ножей. Стоят голышом… Ерундовина!
- Ой, темнота… Обнажённые – это и значит, без одежды. Художники и скульпторы любят изображать гол… обнажённых людей, потому что, пойми, нет ничего прекраснее обнажённого человеческого тела!
- Чего? Голого тела? Дерьма-то… - презрительно сморщился Александр. – В баню, бывало, придёшь, а там всякие уроды бегают, толстые, тощие, горбатые, и все голые! Терпеть не могу этого! То ли дело, в одежде человек: и смотришь на него без тошноты, и вообще… Видно, что человек! Вот вас, Гарольд, я без одёжи не видел, и уважаю поэтому… Да.
- Только поэтому? – с обидой уточнил наш герой.
- Ну… Не только, конечно. И за ум вас уважаю, и за… как сказать, моральные качества.
По улице торопливо шагал Виктор Котлецкий. Он был в больших дымчатых очках, но не походил на шпика, скорее, напоминал обычного пляжного недоумка. Чарльз Гарольд издалека заметил в толпе людей своего преданного агента.
- Привет, Поляк! – воскликнул он, едва сдерживая переполняющие душу чувства. – Привет, Витя! Привет, друг! «Старый друг лучше новых двух!» - сказал дядя Петя, когда я переступил порог КПЗ. Тут же он спихнул с нар двух своих новых товарищей и, водрузив меня на почётное место, угостил четырьмя таблетками. Не помню, как они назывались. Вообще, они применялись в медицине для того, чтоб урезонивать психов, но мы с дядей Петей тогда славно побалдели!
- Здравствуйте, Чарльз Гарольд, - слегка смущаясь, сказал Котлецкий, - извините, опоздал… Троллейбус сломался.
Наш герой крепко стиснул руку Виктора в своей сильной ладони. Брюханов равнодушно подержал пальцы Поляка в своей потной мясистой пятерне.
- Вроде, не виделись – всего ничего, а ты, ей-богу, вырос! – оглядев Котлецкого, отметил Чарльз Гарольд. – Растёшь, словно цены на золото! Знаешь, мы с дороги, устали, после самолёта, особенно Отец вымотался. Поехали-ка к тебе в гостиницу! Отдохнём, по дороге все наши дела обсудим, как раз.
И трое охотников за миллионом неспешным шагом двинулись к троллейбусной остановке. Хмурые тучи медленно плыли над Ленинградом, а великий город стоял и безмолвно смотрел на снующих по его улицам беспокойных людей. Чего только не повидал на своём веку этот задумчивый город! Своевольного, жестокого Петра Первого, поражение декабристов, Пушкина, Гоголя, штурм Зимнего и блокаду. Ленинград пережил многое и вряд ли теперь его могла заинтересовать личность Чарльз Гарольда и его энергичная возня с целью приобретения миллиона. Город давно научился видеть главное… Троллейбус катил по нешироким улицам Ленинграда, Чарльз Гарольд с Виктором стояли у окна и вели деловую, но тёплую беседу, а Брюханов, развалясь на сидении, безрадостным взором смотрел в пол – он был голоден и, вследствие этого, печален.
- Итак, Поляк, докладывай, как тебе удалось выяснить координаты злоумышленника? – спросил наш герой.
- Да очень просто, - пожал плечами Виктор, - прямо не знаю…
- Небось, с его дочкой сдружился и сбил её с пути истинного? – догадался Чарльз Гарольд. – Браво!
- Нет, Таня мне как раз ничего не сказала, - слегка покраснев, промолвил Котлецкий, - да она и не знала. Я увидел Петра Ивановича совершенно случайно, на улице…
- Вот как? – изумлённо вскинул брови наш герой и, сняв шляпу, задумчиво поскрёб затылок. – Это уже какая-то суперслучайность! Впрочем, всё в этом мире случайно: случайно рождаемся, случайно попадаем в тюрьму, случайно женимся, случайно покупаем в магазине по госцене штатовские джинсы… И только умираем не случайно, а по необходимости. Невесёлый вывод, Витя?
- Абонементы вам закомпоссировать? – спросил Поляк, не особо слушавший философствования шефа.
- Нет. Не надо… Я «заяц», - грустно вздохнул наш герой, - в молодости – по обстоятельствам, потом – по убеждению.
Какая глубокая мысль, дорогие читатели, заключена была в словах Чарльз Гарольда. Действительно, обстоятельства очень часто диктуют нам свои условия, мы вынуждены им подчиняться, но, чтоб не чувствовать себя угнетённо, превращаем их в свои убеждения. Со временем обстоятельства уходят, а убеждения – не всегда… Вспомните свою жизнь, дорогие читатели, и вы поймёте, что я прав.
На очередной остановке в троллейбус вскарабкалась высокая морщинистая старуха с одним глазом. Если б Котлецкий обернулся, он тут же бы узнал в ней Пиратку, но Виктор по-прежнему смотрел в окно. Агриппина Адольфовна остановилась напротив Брюханова, строго и выжидающе посмотрела на него. Толстяк не пошевелился. Тогда одноглазая произнесла неожиданно сильным и умным голосом, совершено не гармонировавшим с её лицом:
- Молодой человек! Уступите, пожалуйста, место!
Брюханов расширил глаза, посмотрел на Пиратку и сердито фыркнул:
- Чего? Какой я вам, к свиньям, молодой человек?! Я человек пожилой, только с самолёта! Совсем уже обнаглели, что ли?
- Позвольте, здесь русским языком написано «Места для детей и инвалидов»! – повысила голос возмущённая Агриппина Адольфовна. – А вы кто? Потрудитесь освободить место больной женщине!
Александр, злой на весь свет, пробурчал что-то насчёт холеры и демонстративно отвернулся к окну. Запахло скандалом.
- Не волнуйтесь, гражданка, – обернувшись, заметил Чарльз Гарольд, - Брюханов у нас нравственный инвалид, так что всё законно…
Тут какой-то толстый джентльмен освободил место Агриппине Адольфовне, она гордо села и чутко прислушалась к беседе Виктора и нашего героя.
- Опять же совершенно случайно, - бойко продолжал выкладывать информацию Котлецкий, - я узнал: оказывается, не только мы интересуемся Петром Ивановичем…
И Поляк вкратце поведал шефу о подслушанном разговоре в столовой, не обойдя также и треволнения с металлическим рублём.
- Что ж, - заключил Чарльз Гарольд, - как и положено, препятствия и трудности встают на нашем пути одно за другим! А это вернейший признак победы, Поляк!
- Хотелось бы, - сказал Виктор, - только вот… Как мы будем искать Петра Ивановича?
- Молча! – ответил наш герой и рассмеялся. – У меня есть список знакомств Облезлого, так вот: в Ленинграде живёт его друг детства, некий Степан Никифорович Ничевохин. С него и начнём!
- Хорошо, - сказал Котлецкий, мысленно восхищаясь пронырливостью шефа. – Сейчас выходим… Да, а где вы будете жить, а, Чарльз Гарольд?
- Где? Не знаю… А давай пока, Витя, мы у тебя в номере и поживём!
- У меня? – опешил Поляк.
- Да. А что такое? Ты разве не рад?
- Рад, но… Не один я. Миша Зак ещё в номере, как-никак…
- Не волнуйся, с Мишей мы договоримся! – Чарльз Гарольд уверенно хлопнул Котлецкого по плечу. – Эй! Отец! Сходим!
- Неплохо бы в столовую зайти, - вставая, пробурчал Брюханов, - а то ведь в самолёте меня как вывернуло, так до сих пор и пусто…
Наши герои сошли с троллейбуса, из окна вослед им взглядом задумчивым и хищным смотрела высокая морщинистая старуха, с чёрной повязкой на глазу…
- - -
- Чёрт те что творится на белом свете! Вчера сижу себе, вдруг – хлоп! Дверь открывается, заходят. Один в шляпе, в кожане, представительный такой мужик, а второй и одеждой и мордой ханыжьего вида. И Витька тут же с ними, этот в шляпе мне объясняет: «Я Витин дядя. А это мой коллега Брюханов. Надеюсь, не стесним? Денька на два нам надо остановиться…» Ну хоть стой – хоть падай! Это ж надо так, угораздило Витьку в Ленинграде нарваться на родственников. Дядя, видишь ли… А я тут причём? Да мало ли у меня дядьёв?! Вот в мае к нам в гости прикатывал дядя из Одессы – тоже порядочное дерьмо. Сидел у нас, пил, ел, а потом говорит папаше: «Все вы тут жулики» и уехал… Ха, вспомнил анекдот в связи с этим! Больной отец просит сына: «Сынок, принеси, пожалуйста, воды». Сын ему приносит треть стакана. Отец: «Что, не мог побольше налить?» - «А в унитазе больше не зачерпывается», - Миша Зак, начав рассказ более-менее толково, под конец всё-таки не удержался от анекдота. Сегодня утром он пришёл в номер к девчонкам и, пока Танька Облезлых умывалась, беседовал наедине с Копыриной. Юлька в джинсах в обтяжку сидела в кресле и, поверх своих огромных очков смотрела на Мишу чуть насмешливо, но благосклонно. На Хека она не держала зла, зато на Таньку Облезлых в последние дни не могла смотреть без отрицательных эмоций и оставалось загадкой, как они ещё умудряются проживать вдвоём в одном номере.
- Только об этом не распространяйся, особенно руководителю группы, или ещё кому, - продолжал Хек, - а то всё-таки Витькин дядя отвалил мне чирик, чтоб я не возмущался. Но как храпят! Особенно Брюханов этот, я ночью от грома пробудился сегодня, думаю, война началась, что ли, а это они! И дядя этот всё с Витькой что-то обсуждает, серьёзные оба, говорят, спорят, как в том анекдоте про чукчей. Значит…
- Ты уже рассказывал этот анекдот, - мягко прервала Мишу Копырина. – Скажи лучше, а длинного с ними нет?
- Какого длинного? – не понял Зак.
- Они все трое жили в Гробонюхово, когда мы там вкалывали. Гарольд, Брюханов и этот длинный. Банда четырёх, прямо!
- Да? А кто четвёртый?
- Витька, кто ж ещё, - тяжело вздохнула Юля. – Самое интересное, говорят, что, якобы, у нашего директора школы денег куча! И они хотят их отобрать, а Витя в этом деятельное участие принимает.
- А! Вот это да! – помолчав, всплеснул руками Миша. – А, помню! Этот дядя же у нас в «колхозе» лекцию читал о половом воспитании! Вот оно что… Неужто на самом деле у директора много денег? А Танька-то ничего не знает… Вот те на!
И Миша Зак незамедлительно принял решение попытаться поставить палки в колёса Котлецкому и его сообщникам, чтоб расквитаться, наконец, за позорный суд Линча в далёком Гробонюхово.
- - -
В это самое время Чарльз Гарольд, посвистывая, вертелся у зеркала, примериваясь, как бы ловчее и интеллигентнее привязать к шее галстук. Виктор Котлецкий сидел у окна, а Брюханов, перебравшись на койку Зака, лежал, свесив ноги, и лениво наблюдал за манипуляциями шефа.
- Вы, Гарольд, в галстуке мне напомнили сейчас директора «Гастронома», где я вкалывал в позапрошлом году, - заметил Александр. – Грузчиком… Ну и работка была! Ящики малость покидаем, а в обеденный перерыв наберём чекушечек и сидим… Вот были времена… А сейчас что?
- Тихо, Отец, не отвлекай! Лучше напомни мне, какие есть ноты?
- До, ре, ми, фа, соль, ля, си! – без запинки отчеканил Виктор.
- И всё, что ли? – удивился наш герой. – Так мало? Я их все, оказывается, и раньше знал. Значит, так: до, ре, ми, фасоль…
- Фасоль терпеть не могу, - подал голос Брюханов. – Помню, взяли с Васей 4 бутылки «Изабеллы», отличное вино, кстати, восемнадцать оборотов, ну и закупили фасоль какую-то в банках на закусь. Брр… после неё я два дня корчился!
Музыкальный разговор, дорогие читатели, у наших героев возник совсем не случайно. Дело заключалось вот в чём: Чарльз Гарольд собирался нанести визит Ничевохину в качестве не кого-нибудь, а учителя музыки. Предыстория же была такова: после двухчасовых поисков наш герой отыскал квартиру Ничевохина и переминался у дверей с ноги на ногу, соображая, под каким бы предлогом начать разговор с другом Облезлых, как вдруг сзади подошёл молодой человек в берете и гнусавым, слегка дегенеративным голоском поинтересовался:
- Скажите пожалуйста, здесь поживает Степан Никифорович Ничевохин?
Молодой человек был тощ, и наш герой мысленно окрестил его Суповым Набором. Впрочем, робкое, длинноносое и образованное лицо Супового Набора внушало доверие, поэтому Чарльз Гарольд позволил себе рискнуть и сыграть ва-банк.
- Да… Это я, - с достоинством проговорил бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта, слегка прищуривая левый глаз. – Чем могу служить?
«Если он раньше встречал Ничевохина, я, наверное, окажусь в несколько неловком положении», - подумал про себя наш герой.
- А! Ой! Здравствуйте! – неумело улыбнулся Суповой Набор.
- Здравствуйте, - с достоинством ответил наш герой, поправляя шляпу.
- Я к девочке вашей пришёл, - продолжая улыбаться, пояснил длинноносый молодой человек.
- Что-что? – строго сдвинул брови Чарльз Гарольд. – Так это вы таскаетесь к моей дочери?! Нехорошо, молодой человек, нехорошо… Дочка ведь мне всё рассказывает. Что вы себе позволили в последний раз, тоже… Ай-я-яй… Что же будем делать?
- Э, кхе-кхе, - Суповой Набор побледнел, улыбка на лице исчезла, а голос жалобно дрогнул. – Тут не так всё… Я…
- Хотите сказать, что женитесь на ней? – продолжал наступление Чарльз Гарольд. – А на черта мне такой зятёк сдался? Вон, трясётесь стоите! Я и сам немного психованный, и зачем мне нервнобольные в семье? А?
Нашего героя несло, и он сам не мог остановиться.
- Я… Я хочу сказать, тут недоразумение, - пробовал оправдаться Суповой набор, но Чарльз Гарольд вошёл во вкус, и его не так-то легко было прервать.
-Недоразумение, говорите? Нет, это не недоразумение, это порочные наклонности, которые надо наказывать. Ну ладно, что тут зря стоять, пойдёмте в милицию.
- Я… Я первый раз пришёл! Музыке вашу дочь учить. Вы меня спутали с кем-то, - выговорил испуганный Суповой Набор. – Музыке я пришёл учить. Дочку вашу, понимаете? Ей семь годиков всего.
- Да? – удивился наш герой. – Ладно… Бог с вами.
- Демьяна Харитоновича вы просили, вот он нашёл учителя, - успокаиваясь, продолжал молодой человек. – Только, извините, Демьян Харитонович почему-то говорил, что вы… А вы ведь совсем не плешивы!
- Плюньте Демьяну Харитоновичу в лицо! – неприязненно процедил наш герой. – Он ещё и не то наговорит! У нас с ним счёты старые. «Бывший друг – худший враг», - сказал дядя Петя про одного старого уркагана, с которым они вместе брали кассу промтоварного магазина. Под следствием дядя Петя всю вину, как обычно, свалил на товарища, а сам поспешно сошёл с ума. Две недели он отдыхал в психбольнице, а потом охмурил медсестру и с её помощью бежал. Но дядя Петя справедливо опасался, что бывший друг не простит ему его поступка и, вернувшись с Колымы, зарежет дядю Петю. Поэтому, узнав, что срок старого уркагана подходит к концу, дядя Петя поспешил сесть на год за тунеядство и бродяжничество. Расчёт был точен: когда дядя Петя освободился, старый уркаган уже снова сидел. А поскольку старый уркаган был стар, то там окончательно состарился, помер и на этом дело кончилось…
- Кхе-кхе, - робко кашлянул Суповой Набор, несколько огорошенный рассказами лженичевохина, - давайте зайдём в квартиру. Я пришёл заниматься музыкой с вашей до…
- Знаю, - прервал его Чарльз Гарольд, - всё знаю… К сожалению, девочка больна. Кашляет, сморкается… Приходите, так, сегодня понедельник, ну, приходите во… в пятницу!
Суповой Набор повздыхал, пожелал девочке скорого выздоровления и, учтиво попрощавшись, ушёл. А сегодня Чарльз Гарольд направлялся учить музыке дочь Ничевохина.
- Как бы вам всё-таки не проколоться, - выразил опасения Поляк, - начнёте обучать… а играть не умеете!
- Не волнуйся, Витя, чтоб чему-то кого-то учить, не обязательно уметь самому, - сказал наш герой, стоя уже в дверях номера, - один мой знакомый хромой радикулитник работает в институте Пищевой промышленности преподавателем физкультуры – и выращивает отличных спортсменов. А чем я хуже его?
Глава 38
УРОК МУЗЫКИ
Степан Никифорович Ничевохин проживал в старом, мрачном, сером доме с обвалившейся штукатуркой, который не ремонтировался, наверное, с прошлого века и у начитанного человека непременно вызывал ассоциации с Петербургом Достоевского, а у невежественного – обычное подташнивание. Дом грозно высился квадратной буквой «О», вследствие чего в окна, выходящее во двор, никогда не заглядывало солнышко, и из них можно было увидеть лишь противоположную стену, дворик, грязный, без намёка на зелёные насаждения, одинокий помойный контейнер посреди грязной, бесплодной земли, за поджарых и угрюмых кошек вокруг него. В подъезде дома нестерпимо разило сыростью, псиной и хлорофосом, короче говоря, всё – и внешний вид, и цвет, и запахи – в доме было вполне гармонично.
Впрочем, Чарльз Гарольд сейчас шёл по подъезду мрачного древнего дома без малейших неприятных эмоций. Действительно, дорогие читатели, только досужие бездельники имеют склонность умиляться и сюсюкать при виде весеннего цветка, или страдальчески воротить нос от помойной кучи, люди же деловые подобных мелочей просто не замечают.
Наш герой позвонил. Двери открыла сухопарая, пожилая женщина в очках. Вежливо поздоровавшись, Чарльз Гарольд сказал, что хотел бы видеть Степана Никифоровича.
- Им шесть раз звонят, - отрывисто и зло бросила сухопарая, удаляясь прочь.
Чарльз Гарольд подождал минуту, другую, однако никто к нему не выходил. «Что за нравы?» - удивился он и догадался нажать шесть раз на кнопку звонка, облокотился о стенку и стал ждать. Вот в глубине коридора послышалось глухое шарканье. Это шёл Ничевохин, в далёком детстве школьный товарищ Петра Ивановича. В классе они были наиболее заскорузлыми тупицами и, наверное, на этой почве обнаружили родство душ. Но всё-таки, ещё в детстве Пётр был несколько умнее Степана, и юный Ничевохин боготворил своего башковитого товарища. Судьба друзей в дальнейшем тоже сложилась несколько аналогично: подобно тому, как после ряда комбинаций Пётр Иванович залез в кресло директора школы, так и Степан Никифорович впоследствии выбился в кандидаты философских наук. Если знакомые когда-нибудь интересовались у Степана, знает ли он хоть что-нибудь по своему предмету, Ничевохин откровенно, искренне и невинно отвечал:
- Ничего! Ничего не знаю… Знаю только, что отец у меня академик, а больше ничего не знаю, лучше не спрашивайте…
Степан Никифорович не работал ни врачом, ни лётчиком, ни ещё кем-нибудь, где опасно ничего не знать, поэтому совесть его была чиста, он жил скромно, имел жену и дочку, и вообще был добрейшим человеком…
Чарльз Гарольд стоял и ждал, и вот перед его очами предстал высокий мужчина в домашнем халате. На его широких, богатырских плечах гнездилась маленькая лысая головка, прикрытая почему-то мотоциклетным шлемом. Лицо мужчины отличалось чрезвычайной подвижность: если он улыбался, то рот растягивался до ушей, если удивлялся, то открывал рот, как перегревшаяся на солнцепёке жаба, если же обижался – то губы надувались и напоминали чем-то гнилые сливы. Короткий и плоский нос Ничевохина почти не участвовал в мимике лица, лишь изредка он едва заметно поводил волосатыми ноздрями. Сейчас на физиономии кандидата философских наук изобразилось сперва удивление, затем недоумение и, наконец, радость.
- Изольд Адамович! – всплеснул руками Ничевохин. – А я вас, э-э-э, всё время ждал. Когда в Ленинград прилетели? Сегодня?
«Кажется, меня опять принимают за кого-то другого, - сообразил наш герой. – Что ж, оставим это про запас, а пока действует по плану».
- Я пришёл учить вашу девочку музыке, - с достоинством отрекомендовался Чарльз Гарольд. – Меня звать Чарльз Гарольд… между прочим.
- Ой! – рот Ничевохина исказился от удивления, а маленькие глазки часто заморгали. – А я, извините, за Изольда Адамовича вас принял. Доктор философских наук, он обещал по телефону э-э-э из Москвы прилететь, э-э-э, по поводу моей статьи о э-э-э-э мышлении.
- Да? – заинтересовался наш герой. – И когда же?
- Э-э-э, не знаю. На днях… Проходите. Вы же, правда, вчера должны были прийти.
- Извините, не смог. В филармонии заболел пианист, пришлось подменять его на концерте. А чего это вы в шлеме? Разве холодно?
- Это э-э-э, не обращайте внимания, - конфузливо заулыбался Степан Никифорович. – Соседи у нас э-э-э, в общем, так надёжнее. Пойдёмте.
И они двинулись вдоль по узкому нескончаемому коридору, по бокам которого тянулся ряд дверей. В нос нашему герою шибал резкий, щекотящий ноздри запах. Каждой квартире присущ свой неповторимый дух, но в коммуналках он почему-то всегда неаппетитен. После замечания насчёт соседей Чарльз Гарольд на всякий случай надвинул шляпу на самый лоб, а голову непроизвольно втянул в плечи.
Последи коридора кто-то лежал и вполголоса разговаривал сам с собой.
- Это Вася, - с застенчивой улыбкой пояснил Степан Никифорович. – Он у нас э-э-э алкоголик, всегда тут лежит… Не обращайте внимания.
- Да, Вася! – раздался голос снизу. – Вася я… Выпил сегодня немного Вася. И никто про меня плохое не скажет. А вот почему вы такая свинья?
Вопрос был адресован Ничевохину, но кандидат философских наук предпочёл оставить его без ответа. Наконец, в самом конце коридора хозяин и учитель музыки вошли в двери жилища Степана Никифоровича. Две комнаты кандидата философских наук были обставлены скромно, но безвкусно. В углу рядом с кроватью стояло чёрное пианино, а рядом с ним, расставляя на полу пластмассовых солдатиков, ползала девочка лет семи в коротком платье и колготках.
- Встань, Маша, поздоровайся с дядей, - сказал дочери Ничевохин, - он будет учить тебя музыке. Дядю зовут э-э-э-э…
- Чарльз Гарольд! – приподнимая шляпу на голове, подсказал наш герой. Маша встала на ноги и стеснительно кивнула головой.
- Так-с, - важным тоном проговорил бывший президент общества «Друзей чужого кошелька», приближаясь к инструменту. – Пианино, значит, говорите… Шестьсот семьдесят пять рябчиков… Вы играете, Степан Никифорович?
- Я… Э-э нет, это жена, жена у меня играет… В командировке она.
- Очень жаль, - с облегчением вздохнул Чарльз Гарольд, - мне очень-очень жаль… Как же так вы, культурный, образованный, можно даже сказать интеллигентный человек, имеет дома инструмент и не научитесь на нём бря… то есть, музицировать!? Не проникаетесь, значит, божественным и безграничным миром музыки? Как жестоко вы этим обкрадываете себя. Надеюсь, вы хоть слушаете музыку, а?
- Да-да, - пролепетал подавленный своей ущербностью Ничевохин, - эти адажии, прелюдии, э-э-э…
- Можно слушать при людях, можно в одиночестве, дело не в этом. Главное – любить музыку. Лично я вот предпочитаю камерную, берёт за душу. Если, случалось, мы с дядей Петей встречались в одной камере, то всегда пели. У него был тенор, а у меня баритон. Но это в ознакомительном порядке. Я, пожалуй, начну урок!
- Машенька, слушайся дядю. Занимайся, э-э-э, хорошо. Всё понимай, - Степан Никифорович, дав дочери последние инструкции, удалился в другую комнату, чтоб не мешать уроку.
Девочка взгромоздилась на высокий стул у пианино, рядом в кресло приземлился Чарльз Гарольд и начал объяснение:
- Так, Маша. Сегодня у нас урок, так сказать, вводный, и я познакомлю тебя с азами музыкального искусства. Только, пожалуйста, не ковыряйся в носу, это непоэтично. Итак, начнём! Пианино… Кхым… Как видишь, оно состоит из чёрных и белых клавиш. Совсем как в жизни – в ней радости вечно перемешаны с неприятностями. «Нет худа без добра», - сказал по этому поводу дядя Петя, когда в КПЗ поссорился с одним товарищем, сидящим за кощунство и тот выбил ему передние зубы, - «зато теперь у меня алиби: я не мог перегрызть горло бухгалтеру Капутикяну». Кстати, Маша, почему тебе пришло в голову учиться брякать именно на пианино? Ведь гораздо лучше гитара! И на пьянку её можно притащить, да и в отсидку с ней поехать, а пианино-то с собой в Коми не попрёшь, правильно? Ладно, не будем отвлекаться… Как ты думаешь, Маша, в чём заключается высшее искусство пианиста? Не знаешь… Так вот, главное – выучиться одновременно ударять сразу по всем клавишам. Даже я пока так не умею, зато Хренников – тот наверняка может… Теперь… Вообще, Маша, что такое представляет из себя музыка? Это набор звуков! Звуки различают низменные и возвышенные, совсем как люди, да? Выделяют также несколько штук так называемых нот. Понимаешь? И первая из них – «до», - Чарльз Гарольд наудалую ткнул пальцем в одну из клавиш, и громкий гул огласил комнату. Для пущей убедительности наш герой ещё дважды повторил тычок. – Ну как, Маша, понравилась тебе нота «до»?
- Ага! – улыбнулась щербатым ртом довольная Маша.
- Вот и прекрасно! Мне, признаюсь, и самому нота «до» очень нравится. Но есть, кроме этого, и другие ноты. «Ре»! – Чарльз Гарольд нажал на соседнюю клавишу. – Улавливаешь разницу?
- Ага!!!
- Молодец! А теперь сама попробуй сыграть эти ноты. «До» - «Ре»! Ты смотри-ка, получается…
Через сорок пять минут урок окончился. Задав своей ученице выучить к следующему разу названия всех нот, Чарльз Гарольд заглянул в другую комнату. Ничевохин сидел в кресле, и, посасывая из маленькой рюмочки какую-то бурую жидкость, смотрел футбол. На столе стояла бутылка из-под «Рижского бальзама».
- Я тоже уважаю бальзам, - заметил наш герой, присаживаясь напротив кандидата философских наук. – И не понимаю, как раньше бальзамировали трупы? Какие были отъявленные злодеи, если переводили такое добро!
- А… Э-э-э. Вы кончили уже? Извините, у меня только бутылка такая… А в ней коньяк обычный, - засмущался и заёрзал в кресле Ничевохин.
- Ладно уж, - смирился Чарльз Гарольд, наполняя рюмку. – Девочка способная у вас, кстати… Заниматься я буду два раза в неделю… Понимаете?
- А?
- Два раза в неделю, это как раз набегает… Тридцать рублей. Я, знаете, привык брать деньги сразу, чтоб потом уж не отвлекаться от работы.
- Э-э-э, хорошо! – закивал птичьей головкой Степан Никифорович и полез на поиски денег в карманы пиджака.
- И потом, Степан Никифорович, - строго продолжал Чарльз Гарольд, - мне не нравится эта ваша привычка постоянно экать. Что ни слово, то э-э-э, э-э, как медведь в буераке? Ну что такое? Надо следить за речью, вы же интеллигентный человек, по-моему! Не можете если быстро говорить, так вставляйте в паузах слова типа «это самое», «значит», «так сказать», как это все люди делают.
Пристыженный кандидат философских наук густо покраснел, ссутулился, губы его плотно сжались.
- Вот деньги, - с напряжением выговорил он. – Жена настаивает, хочет, чтоб Маша, это самое, э-э-э, значит, чтобы дочь, так сказать, э-э-э, училась музыке. Спасибо вам за работу…
Как не крепился Степан Никифорович, однако же «э-э-э» в своей речи ему минуть не удалось. Впрочем, Чарльз Гарольд был человеком глубоко тактичным и не стал указывать Ничевохину на этот досадный промах.
- Пожалуйста, - ответил наш герой, пряча тридцать рублей в карман. – Между прочим, музыке я обучаю уже пятнадцать лет и, кстати, ни один из моих учеников до сих пор не спился… Особенно помнится мне один ученик – Боря Облезлых. Он был так запущен в музыкальном отношении, что не мог отличить гармонь от проигрывателя. После двух лет углублённых занятий Боря стал скрипачистом филармонии. Сейчас он женился, ждёт ребёнка и по-прежнему играет. Помню, его отец, кажется, Пётр Иванович, говорил мне: «Не знаю, как отблагодарить вас за то, что вы сделали с моим сыном!», - «Я тоже не знаю», - ответил я ему. На том и расстались, - закончил Чарльз Гарольд и изящным жестом смахнул с щеки воображаемую слезинку.
- Как? Вы говорите: Пётр Иванович Облезлых! – оживился Ничевохин. – Это лысенький такой, в очках, да?
- Да, - удивился наш герой, - а откуда вы…
- Это друг мой! С детства дружили! И он ведь, э-э-э, в Ленинграде сейчас гостит. Завтра обещал прийти. У меня э-э-э, завтра день рождения.
- Поздравляю, - мило улыбнулся Чарльз Гарольд, выпил ещё одну рюмочку за хозяина дома и стал откланиваться. Ничевохин провожал гостя до дверей. Вася по-прежнему дремал в коридоре.
- Что-то кажется мне, ты друг тут не совсем удобно устроился, - перешагивая через Васю, высказался наш герой, - полз бы лучше в свои апартаменты и дрых бы там, как барин!
- Скучно… А тут хоть люди ходят, - ответил Вася, есть с кем слово сказать, и все уважают… А вот вы! Почему вы такая свинья?
- Не знаю, - печально пожал плечами Чарльз Гарольд. – Так, наверное, сложилась судьба.
- Ну а кто знает? – не унимался Вася.
- Никто, - ответил Чарльз Гарольд, застёгивая расстегнувшуюся пуговицу кожаного пиджака.
- Так не бывает! Кто-то должен знать! – возразил Вася.
- Вы, извините, э-э-э, Вася… Вася у нас человек глупый, - вмешался в разговор Ничевохин. – Не обращайте внимания. В пятницу придёте, да? В это же время, да? Хорошо. До свидания.
- До встречи в эфире! – сказал наш герой и, подмигнув Васе левым глазом, скрылся за дверями коммунальной квартиры.
Глава 39
«КТО, ЕСЛИ НЕ ТЫ?»
- Итак, друзья, час торжества близок! – провозгласил Чарльз Гарольд, разливая по бокалам пенистое «Шампанское». – Завтра мы, наконец, ставим точку на Облезлом! Твои данные, Поляк, полностью подтвердились – он в Ленинграде! Завтра Пётр Иванович будет в гостях у Ничевохина, где мы его и накроем. Будем дежурить у подъезда, но для полнейшей гарантии успеха, к Ничевохину придёт ещё и доктор философских наук Изольд Адамович. Якобы, конечно, на самом деле это будет наш человек! Выпьем, друзья, за успех операции!
Всё пожратьлюбивое воинство заседало в небольшом ресторанчике и, закусывая, занималось обсуждением плана последней операции. Виктор Котлецкий не мог не восхищаться той железной хватке, с которой шеф взялся за дело, и, всего через день после приезда в Ленинград, уже собирается брать Петра Ивановича. Поляк не забыл о своём намерении серьёзно побеседовать с Чарльз Гарольдом об истинной цели их благородного дела, но теперь решил отложить беседу на потом, а точнее – когда будет завершена операция.
- Неплохо задумано, Гарольд, - одобрил Брюханов, интенсивно работая челюстями, ибо мясо подали пригоревшее, непрожаренное и уже с чуть заметным ароматом. Впрочем, настоящие гурманы утверждают, что мясо вкуснее всего есть, когда оно слегка подтухнет, но как просто поварам ошибиться и перейти эту заветную грань, тогда… Вы и сами понимаете, дорогие читатели, что тогда получится не очень хорошо.
- Только я одно не усёк, - продолжал Александр, - насчёт доктора. Вы что, Гарольд, нового подручного подцепили?
- Увы, нет… Все старые знакомые.
- И кто ж тогда представится этим доктором? – заинтересовался Брюханов.
Чарльз Гарольд молча посмотрел в доверчивые глаза Александра. Отец тоже замолк, почувствовав недоброе.
- Ты, Брюханов… Ты, - сдержанно, но сурово проговорил наш герой.
- Как? Я… Но… Смеётесь? Да я не умею!
- Кто, если не ты? – спросил Чарльз Гарольд. – Кто?.. Вот именно. Итак, решено. Кстати, почему, Отец, ты думаешь, что так уж сложно прикинуться доктором философских наук?
- Мне тоже кажется, что это будет затруднительно, - высказал своё мнение Котлецкий.
- А по-моему, нет! – с уверенностью возразил бывший президент общества «друзей чужого кошелька». – Конечно, нельзя сказать, что это – раз плюнуть… Но ведь в мире нет ничего невозможного! Тем более, я Чарльз Гарольд – и это одно уже гарантирует нам 50% успеха. Наша задача: к завтрашнему дню выдрессировать Брюханова так, чтоб ни одна собака в Ленинграде не усомнилась, что он не доктор наук. А потому не будем терять драгоценные минуты. Как говорится, шутке – минутка, потехе – час. Гарсон! Рассчитайте нас, мы уходим!
Едва наши герои, расплатившись за обед, покинули зал, как с соседнего столика решительно поднялась высокая, молодая брюнетка. Она подошла к ресторанному телефону-автомату, набрала номер.
- Слушаю, - раздался в трубке негромкий, мягкий голос.
- Отец, это я, - полушёпотом заговорила брюнетка, - нас опередили. Завтра Чарльз Гарольд выходит на Петра…
- - -
Подготовку Брюханова к роли доктора философских наук решено было начать с парикмахерской, ибо на голове его царил беспорядок, причём далеко не художественный. Александра усадили в кресло, обмотали вокруг шеи полотенце, а самого закутали в белую простыню. Брюханов, не посещавший парикмахерские около года, чувствовал себя немного не в своей тарелке.
- Очень густой у вас волос. И жирный… Да вы что, не причёсываетесь, что ли? – удивлённо ворчала толстая усталая парикмахерша. Пластмассовая расчёска, погружённая в копну Александра, оказалась слабой и, потеряв три зубца, так и не смогла продраться сквозь толщу волос. Пришлось действовать металлическим гребнем, – Брюханов, морщась от боли, попытался сползти под кресло.
- Сидите прямо! Взрослый уже мужчина, а не следите за волосами. Ещё поэт небось, или музыкант? Как стричь-то вас?
- Гарольд? Как меня стричь? – обернувшись спросил Брюханов.
- Сейчас скажу, - отвечал наш герой, углубившись в чтение списка причёсок. – Так… Давай под «Руслана».
- Чего-чего, - испугался Александр, - да я всю жизнь под полубокс болванился! А, ладно! Валяйте, стригите хоть под кого, - махнул рукой Отец и дружески пояснил лупоглазому мальчишке, страдающему под стригущей машинкой на соседнем кресле. – Связался вот, понимаешь, с дураками. Теперь сам сижу тут, как дурак…
Когда через полчаса гладко причёсанный и разящий «Тройным» одеколоном Александр вышел из парикмахерской, Чарльз Гарольд с трудом признал его, а признав, всплеснул руками:
- Руслан! Вылитый Руслан, ну ей-богу! Осталось только Людмилу тебе подобрать, и вообще будет что-то страшное!
- Не говорите, Гарольд, - печально вздохнул Брюханов, - я уже видел в зеркало… Сделали из человека урода…
- Надо ещё теперь купить Александру Дмитриевичу новый костюм, - напомнил Котлецкий, - не в таком же виде он пойдёт?
- Действительно, - согласился наш герой, - «По одёжке встречают», - говорил дядя Петя, завидев впереди себя серые костюмы милиционеров и инстинктивно сворачивал в сторону… Так, поехали в одёжный магазин, хорошо хоть, финансами мы покудова располагаем!
- - -
Через час наши герои уже заседали в гостинице. Брюханов, как манекенщик, вышагивал перед ними в новом коричневом двубортном костюме а сам неодобрительно качал головой. Костюм был несколько узковат Александру в бёдрах, но, в общем-то, сидел на нём неплохо.
- Теперь ты подстрижен и одет, как денди, - удовлетворённо констатировал Чарльз Гарольд. – А что, в таком обличье ты очень даже представителен.
- Хм? Да штыб вас холера взяла, разве я похож на доктора наук? Будка-то всё равно ведь моей осталась.
- Пустяки… Люди пролезают в учёные ещё и не с такими харями. Лучше займёмся главным. Ты одет и подстрижен, но ведь важна не только форма, но и содержание. Этим мы сейчас и займёмся. Садись, Отец! Слушай и впитывай.
Брюханов со скрипом опустился на койку, зевнул и обречённо посмотрел на шефа. Чарльз Гарольд посмотрел в потолок, снял с головы шляпу и начал объяснение.
- Поговорим о манере держаться. Допустим, зашёл какой-то спор, где ты ни черта не волокёшь. Бывает! И ничего страшного в этом нет. Ты молчи, но не как баран с разинутым ртом, а молчи ОСМЫСЛЕННО! Это, конечно, целая наука, которой некоторые обязаны карьерой и прочим. Но не бойся! Смотри в глаза собеседникам, без напряжения смотри и время от времени кивай головой. Легонько. И улыбайся, только не идиотски, а понимающе! Ну-ка, улыбнись!
Александр угрюмо растянул губы.
- Понятно, - вздохнул Чарльз Гарольд, - лучше тогда не улыбайся. Просто кивай. Теперь побеседуем о речи. Я, конечно, далёк от мысли, что ты в разговоре минуешь чирии и холеру, но это беда небольшая – и у учёных мужей бывают причудливые выражения. Главное, в остальном ты должен быть на уровне, а именно, произвести впечатление умного человека. Знаешь, как это делается?
Брюханов зевнул и неопределённо поморщился.
- Объясняю. Разговор зашёл… о науке! Спорят, есть ли учёные, или только тунеядцы, каковы перспективы этого и т.д. Будет высказано множество интересных мнений, а ты молчи. И вот, когда спор угаснет, ты говоришь… Говоришь медленно и задумчиво: «Да… Наука – есть наука». Заговорят о войне, ты: «Да о чём спор?.. Война – есть война». Зашла речь о любви, ты что должен сказать?
- Что?.. Дерьмо. Я вообще в этом деле…
- Стоп! – хлопнул ладонью по столу Чарльз Гарольд, словно заправский школьный учитель. – Стоп. Ты должен сказать: «Любовь – есть любовь!» Вот так! Сейчас я открыл тебе вернейший способ прослыть умным человеком. Труднее придумать более глубокомысленные фразы, чем эти, верно ведь?
- Хе, - заинтересованно моргнул Брюханов, - а ведь верно, Гарольд, чирей вам на ноги! Ха, да умным-то, оказалось, проще простого быть! Здорово!
- Да. Чарльз Гарольд – есть Чарльз Гарольд, - с улыбкой вставил Котлецкий.
- Верно мыслишь, Витя! – подмигнул ему наш герой. – Но продолжим. Сейчас я дам тебе примерные слова, которые желательно вставлять в разговоре. Например, какой-нибудь гость начнёт высказывать своё мнение по какой-нибудь проблеме, скажем, о заметенном сокращении смертных случаев в подпольных абортариях. Он высказался, а ты говоришь: «Что ж, очень интересная интерплитация проблемы».
- Чего-чего? – поёжился Александр.
- Интерплитация… Я, честно говоря, сам не имею понятия, что это такое, но интеллигентные люди любят так выражаться. Надо бы тебе, также вызубрить несколько философских терминов, а то ведь философия – наука такая… Не всё там, как в жизни, понимаешь?
- Философия – есть философия, - с умным видом подсказал Поляк.
- Витя! Господи, как жаль, что тебя нельзя послать к Ничевохину. Увы, молод ещё для доктора наук… Бывают, конечно, вундеркинды, но в этом, кстати, нет ничего хорошего. Один мальчик в пятнадцать лет окончил университет, и об этом писали во всех газетах. А что же было дальше? Успех вскружил мальчику голову, он запил со страшной силой, а в восемнадцать лет его женила на себе какая-то сорокалетняя армянка… Или ещё, был случай: родители выучили своего сына в пять лет умножать друг на друга трёхзначные числа, причём в уме! В одиннадцать лет он уже мог в уме вычислить корень третьей степени из пятизначного числа. Зато в настоящее время он отдыхает в психобольнице под повышенным надзором медперсонала и не знает, сколько будет дважды два. Всё компенсировалось… Ещё вспоминаю случай: один мальчишка в девять лет от роду успел совершить три убийства: он живьём закапывал в землю четырёхлетних детей. Это был врождённый садист. Родители дали согласие на его расстрел, и девятилетнего вундеркинда повели к стенке…
Все так увлеклись слушанием поучительных рассказов Чарльз Гарольда, что никто не заметил, как в номер проник Миша Зак. Хек постоял, поулыбался и, не утерпев, включился в беседу.
- А я знаю антивундеркинда! – похвастался он. – Парень моих лет, значит, и до сих пор думает, что дети родятся от поцелуев. И затыкает уши, осёл, когда я пытаюсь открыть ему глаза на суровую правду!
- А, это ты, Миша, - улыбнулся Чарльз Гарольд. – Очень интересно, но на сей раз, мне кажется, ты сочиняешь.
- Заврался, Хек, - покачал головой Котлецкий.
- Что заврался?! – обиделся Миша и лошадиная мордашка его вызывающе вытянулась. – У него мать – учительница литературы.
- А-а-а, - протянул Поляк, - так бы сразу и говорил…
- В принципе, конечно, в этом нет ничего удивительного, - согласился Чарльз Гарольд. – Помню одного мальчика, так тот тоже до пятнадцати лет включительно не знал, откуда берутся дети. Потом он узнал это, но зато теперь не знает, откуда ему брать деньги на алименты? Этот пример лишний раз красноречиво иллюстрирует то, что мир не познаваем: едва узнали одно, как он ставит нам новые задачи… Ладно, Отец. Вот, на тебе списочек слов и выражений. Зубри! Подготовишься, будешь отвечать.
Александр без энтузиазма взял в руки бумажку и уткнулся в неё злобно, но довольно-таки сосредоточенно.
- Пока не выучишь, не пойдёшь ужинать, - предупредил его наш герой. Брюханов потускнел, но промолчал.
- - -
Через сорок пять минут Александр предстал перед экзаменационной комиссией, состоящей из Чарльз Гарольда и Виктора Котлецкого. Миша Зак – в качестве зрителя. Его забавляли сомнительные занятия гостей, однако Хек не забывал и о главном: узнать, что затевается и попробовать сорвать дело, отомстив этим Котлецкому за Гробонюхово.
- Здравствуйте, Изольд Адамович, - начал наш герой экзаменовку.
- Здравствуйте, - ответил Брюханов. Лицо его хранило уныло-непроницаемое выражение.
- Скажите, Изольд Адамович, как вам работается на кафедре в Москве?
- Как работается? Нормально… Работа – есть работа…
- Хорошо… А вы слышали, что Ницше был сумасшедшим. Я думаю, что чтоб стать великим философом, надо, прежде всего, быть психически ненормальным. А вы как думаете?
- Мммм, - Александр, наморщив лоб, поднял глаза к потолку, но быстро нашёлся. – Да… Где-то вы правы… Вообще, интересная интерп… плитация!
- Отлично! – расцвёл Чарльз Гарольд. – Не зря говорят, если зайца долго бить – он спички научится зажигать. Между прочим, ты, Отец, в десять раз больше похож на учёного человека, чем Ничевохин, ей-богу!
- И вы думаете, здесь нет альтернативы? – продолжал вошедший во вкус Александр.
- Ты, оказывается, способный ученик! – развёл руками наш герой.
- Что, пойду я пока в столовую, - не растерялся способный ученик.
- А что вы, Изольд Адамович, скажете по поводу последних событий в мире? – задал вопрос Виктор Котлецкий.
- Ну, что? События – есть события, - не задумываясь, оттарабанил Александр.
Однако экзаменационную комиссию не удовлетворил такой ответ, от Брюханова потребовали, чтоб он сказал хоть один факт, за последний месяц случившийся в мире. Это оказалось уже выше сил экзаменуемого.
- Серьёзное упущение, - заключил Чарльз Гарольд, - вот тебе газета! Прочитай и запомни.
- Чего тут запоминать? – разочарованно вздохнув, Брюханов развернул газету. – «События в Италии», «К положению в Польше», «Империалисты Варвары хэ, хэ, вэ», - читал он подряд заголовки.
- Чего-чего? – не понял наш герой. – Какая Варвара?
- Варвары хэ, хэ, вэ, - повторил Брюханов.
- Чего ты хехекаешь? Смеяться потом будем. Читай нормально!
- Варвары хэ, хэ, вэ, - растерянно прочёл Отец, - хэ, хэ, вэ… Я сам не пойму. Но посмотрите, Гарольд, тут так и написано.
Наш герой заглянул в газету и громко расхохотался. Виктор посмотрел и тоже не удержался от смеха. «Империалисты – варвары XX в.», - вот какой заголовок сбил с толку экзаменуемого.
- Да, Александр, - потрясенно покачал головой наш герой, - повеселил ты нас. Почитай ещё! Чтоб знал, что где делается, кто такой Бегин, кто такой Рейган.
- Какой ещё Рыган, чирей ему на нос? – взорвался Брюханов. – Я… кушать хочу, слава богу, с трёх часов во рту ни…
- Вот и прекрасно! – мягко прервал сообщника Чарльз Гарольд. – Сытое брюхо – к ученью глухо. Дерзай! «Тяжело в ученьи – легко в бою», - приговаривал дядя Петя, часами отрабатывая со мной приёмы резанья карманов.
Брюханов, на своём горьком опыте не раз убеждавшийся, что шефу перечить бесполезно, смирился и вновь погрузился в чтение. В номере наступила тишина, внезапно прерванная гоготаньем Миши Зака – до него наконец-то дошло, что означало «варвары хэ, хэ, вэ». Чарльз Гарольд, не отвлекаясь на посторонние шумы, задумчиво вращал в руках шляпу. В умной голове его, как обычно, строился гениальный план завтрашней операции.
Глава 40
ВРАГИ И ДРУЗЬЯ
Пётр Иванович Облезлых шёл по улицам Ленинграда в тоскливом расположении духа. Над серым городом проплывали серые тучи, они были мокрые и с них капало, как с вывешенного на просушку стиранного белья. Директор школы смотрел себе под ноги и глубоко вздыхал. Лишь у памятника Петру Первому, гордо взметнувшемуся на сильном коне, миллионер приостановился и, протерев очки, вгляделся в монумент. «Да, - думал он с нестерпимой грустью, - это был человек. Все помнят… А ведь мой тёзка! Разве мне поставят памятник? Ха, ха… я ведь себе даже нерукотворного памятника не воздвиг – на что уж надеяться?»
Пётр Иванович Облезлых шёл и боялся, что в гостинице в его отсутствие чужие руки уже лезут в чемодан с миллионом. Как ни страшно было ему покинуть деньги, но он сделал это, и отправился на день рождения к другу детства, отправился пешком, чтоб по дороге подумать о жизни, хотя и наперёд знал, что мысли эти не принесут утешения, а только ещё сильнее истерзают душу… Такова природа человека.
Пётр Иванович вышел из гостиницы с расчетом прийти к Ничевохину на несколько часов раньше срока, чтоб посидеть с ним вдвоём, вместе вспомнить молодость, повздыхать. Только с годами начинаешь понимать, что ближе школьных товарищей у тебя никого нет и не будет. Той искренности и непринуждённости в последующих знакомствах уже нет. Только со школьными друзьями можно на время забыть о годах. Ведь вы, как в детстве, ровесники, ваши друзья постарели вместе с вами.
Двери открыл сам Ничевохин. Он взглянул на гостя из-под мотоциклетного шлема и едва не прослезился.
- Петя, - растроганно выговорил он, - пришёл…
- Здравствуй, Стёпа, - сказал миллионер, и старые друзья сердечно обнялись. Облезлых был ростом по плечо Ничевохина, но зато был раза в полтора шире кандидата философских наук.
- Что это у тебя на голове? – высвободившись из объятий друга, задал миллионер естественно напрашивающийся вопрос. – На права, что ли, готовишься сдавать?
- Да нет… Видишь ли, э-э-э, соседи у нас, - Степан Никифорович снизил голос до шёпота, - ты… не обращай внимания.
- Не дружите с соседями?
- Да э-э-э, и не говори! – с чувством покачал головой Ничевохин. – Живут тут две старые девы: мать и дочь… Невозможно!
Наверное, дорогие читатели, пришло самое время поведать вам историю конфликта соседей. Хотя он и не имеет отношения прямого к ходу нашего детективного повествования, но мой принцип – не оставлять без внимания ничего, что встречается на пути. «Всё понять, ничего не ненавидеть», - в этом, по мнению Ромена Роллана, состоит долг писателя…
Жестокая война соседей началась примерно полтора года тому назад. Ранее Ничевохины никогда не имели конфликтов с семьёй Волковых, мало того, у них даже была общая коробка спичек для зажигания газовой плиты. Коробку покупали по очереди, но никто не считал, кем сожжено спичек больше, кем меньше – редко встречаются столь близкие и доверительные отношения между соседями…
В один прекрасный день эта затянувшаяся идиллия закончилась. Подслеповатая Волкова-старшая подобрала в раковине чайную ложечку Ничевохиных и присовокупила её к своей посуде. Жена Степана Никифоровича, Виктория, очень скоро обнаружила пропажу, произвела тайное расследование и выявила преступников.
- Волковы-то, как выяснилось, воры! – вечером сообщала Виктория мужу. – ложку спёрли у нас – и ни гу-гу! Я не буду им этим в лицо тыкать, мы люди интеллигентные, но разговаривать с ними – увольте!
Так началась холодная война. Волковы быстро почувствовали неприязнь к себе со стороны Ничевохиных, тоже озлобились и насторожились. Волкова-младшая, которой было пятьдесят три года, заподозрила, что соседи задрали нос из-за своего высшего образования, это оскорбило её пролетарские чувства. Вскоре в туалете общественной квартиры над самым унитазом появилось такое лаконичное и строгое объявление:
УВАЖАЕМЫЕ ВИКТОРИЯ ИВАНОВНА И СТЕПАН НИКИФОРОВИЧ!
ПРОСЬБА УБОРНОЙ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ АККУРАТНО!!!
Объявление содержало в себе едкий сарказм и оскорбительный намёк. Оскорблённая Виктория Ничевохина ворвалась в комнату Волковых и, швырнув на пол их скомканное объявление, произнесла:
- Ещё раз такое случится, старые дурры, и вы… поймёте!
Супруга кандидата философских наук хотела разразиться острой оскорбительной тирадой, но от волнения даже не нашла подходящих слов и выражений.
- Дуры! – повторила она на прощание и хлопнула дверью. «Старых дурр» этот выпад раззадорил с новой силой. У Ничевохина был небольшой пёс по кличке Бобик неопределённой породы, но очень добродушный и весёлый. Однажды он беззаботно вертелся на кухне и тут Волкова-младшая, якобы случайно, а на самом деле со злым умыслом наступила ему на хвост. Несмотря на своё добродушие Бобик был горяч и вспыльчив: в ответ он цапнул обидчицу за ногу и порвал ей чулок… Неизвестно, чем угостили Бобика Волковы, но через пару дней он заболел и скончался в страшных мучениях. На могиле Бобика вся семья Ничевохиных торжественно поклялась отомстить врагам за его смерть. На другой же день дочка Ничевохиных Машенька изловила в туалете трёх тараканов и забросила их в кастрюлю с Волковским супом. Вряд ли Волковым пришлось это по душе, по крайней мере, они насыпали в разогревающееся кофе Ничевохиных стирального порошка. Вслед за этим по приказу жены Степан Никифорович лично срезал пуговицы с плаща Волковой-младшей, а в скором времени обнаружил кусок дерьма в кармане своего демисезонного пальто. Жуткие начались времена: нельзя было оставить одежду на вешалке, кастрюли на плите, посуду на столе – жить приходилось в постоянном напряжении. Встречаясь в коридоре, соседи злобно смотрели в глаза друг другу и, цедя сквозь зубы ругательства, проходили мимо. Бедный, робкий Степан Никифорович сильно страдал и каждое утро выходил из дверей своей комнаты в коридор только после долгой внутренней борьбы. Он пугался соседей, а особенно сверкающих глаз Волковой-младшей. Виктория отличалась более решительным нравом: однажды она, столкнувшись в коридоре с Волковой-младшей, не выдержав, крикнула ей прямо в лицо:
- Но ведь ты же дура! Дура! Чего ты добиваешься?!
- Я дура? – осклабилась Волкова. – Нет… Я психически ненормальна, - она победно помахала в воздухе справкой из психодиспансера. – Я вот тебе сейчас съезжу по физии, а мне ничего не будет! Ха-ха!
И в доказательство своих слов Волкова-младшая замахнулась телевизионной антенной.
- Степан! – закричала Виктория.
Ничевохин мирно вышел из комнаты и тот же миг получил телевизионной антенной прямо по своей лысой, беззащитной макушке (именно после этого случая кандидат философских наук и полюбил мотоциклетный шлем). Виктория плюнула в соседку и попала ей в плечо, Волкова плюнула в неё, но промахнулась.
- Дура! – негодовала жена кандидата философских наук. – Я в суд на тебя подам!
В ответ соседка плюнула вторично и на сей раз более удачно. Виктория схватилась за глаз, Степан Никифорович стоял, как обалделый и держался за голову, а Волкова с победным смешком скрылась за дверями своей квартиры. Разгневанная Виктория стучала в дверь, но в ответ лишь Волкова-старшая произнесла пару старомодных ругательств.
После сего открытого столкновения враждующих сторон, жить им под одной крышей стало просто небезопасно. И Волковы, и Ничевохины настойчиво пытались сменять свои комнаты на комнаты где-нибудь в другом месте, но судьба не улыбалась им. Другие же обитатели коммунальной квартиры совершенно не реагировали на разыгравшуюся войну. Одну из комнат занимали молодые супруги, ещё не пресытившиеся прелестями брака, и им было, образно выражаясь, «до фонаря» всё то, что происходило за их дверью. Другим соседом был художник, и был он, что называется, не от мира сего: всё время рисовал одну и ту же женщину, потом рвал картину, плакал и опять рисовал. Он был очень рассеян и всегда спотыкался о спящего в коридоре Васю, вследствие чего Васю он немного знал, а об остальных соседях имел весьма расплывчатые сведения и не всех даже узнавал в лицо. Вася же, хотя и знал о войне, убеждённо держался нейтральной позиции. Оно и понятно – имея врагов, в коридоре не поспишь…
- - -
В комнате Ничевохин стянул с головы пожарный шлем, положил его на тумбочку и сел в кресло. Пётр Иванович сел напротив него. Старые друзья с удивлением и грустью смотрели друг на друга – как оба изменились! Ползающая по полу дочка Степана Никифоровича собрала своих солдатиков и ушла играть в другую комнату. Некоторое время друзья задумчиво молчали.
- Здесь, значит, живёшь, - сказал миллионер.
- Да, э-э-э, здесь и живу, - подтвердил Ничевохин, улыбнувшись во всю ширину рта. Опять на долго замолчали.
- И как живёшь? – спросил Пётр Иванович.
- Хорошо, э-э-э, - кивнул кандидат философских наук. – Если б не соседи, тогда, э-э-э, совсем было б хорошо… А как твои дела?
- Дела? Какие дела… Дела у прокурора – у меня делишки, - невесело отшутился директор школы.
- А дети как? – продолжал расспросы Ничевохин.
- Один уже женился… Другая – нет…
- Да… У тебя они взрослые… А я же, э-э-э, припозднился жениться. Пока в кандидаты не выбился, никто не брал… Как думаешь, Петя, жены нет, в командировке, так я мужичник собираю на день рождения. Трое ещё придут… Как думаешь, э-э-э, семь бутылок водки нам хватит?
- Не знаю, - тихо вздохнул миллионер, думая о своём. Невесёлые мысли настолько прочно завладели его мозгом, что Облезлых даже забыл поздравить друга с днём рождения. Впрочем, Ничевохин по своей рассеянности этого тоже не заметил.
- Я купил семь штук, а теперь всё думаю… Вдруг не хватит? – продолжал прикидывать Степан Никифорович. – Правда, может, с собой кто-нибудь ещё принесёт… Петя! Ты что такой грустный?
- Плохо мне, - сдавленным голосом выговорил директор школы и несколько раз нервно провёл ладонью по лысине, - сопьюсь я, наверное…
- Э-э-э, это не надо делать. Давай тогда сегодня за столом тебе э-э-э, не будем наливать, - заботливо предложил Ничевохин, – хорошо?
- Да, как же не наливать! – рассердился миллионер. – Я… Ты не понял. Я не алкоголик… Я не знаю, как дальше жить!
- Ну, ээээ, так и живи, как жил, - растерялся кандидат философских наук. – Ты же неплохо получаешь…
- Кучи у меня денег! Ну и что?
- Это хорошо! И жена у тебя, и дети – что ещё-то?
- Жена? Да я терпеть её не могу, если хочешь знать, Стёпа, - закрыв глаза, разоткровенничался Пётр Иванович. – Она привыкла ко мне просто, ну… как шавка. Но разве она знает мой внутренний мир? А дети? Детей я эгоистами вырастил. Сам потому что эгоист.
- Э-э-э… А это что, вредно? – взволнованно приоткрыл рот Ничевохин.
- Нет, полезно, - усмехнулся миллионер, - очень даже полезно… Только, понимаешь, сон мне недавно снился. Иду я, а никто меня не узнаёт. Я ору: «В чём дело? Я Пётр Иванович Облезлых!», а все: «Не знаем такого… Не помним». Вот умру я скоро, а что я доброго сделал? Что доброго сделал в жизни? Не помню… И никто не вспомнит, а, понимаешь, если б знать наверняка, что после смерти кто-то скажет: «Бедный Пётр Иванович! Он был хорошим человеком». И жить было бы тогда не страшно, понимаешь, Стёпа?
- Какой ты стал умный, Петя, - с уважением проговорил Ничевохин. – Ты говоришь – а я ничего не понимаю! Ведь о таком, я читал, положено только перед смертью думать, а ты?
Облезлых тоскливым, тусклым взором окинул лысую, маленькую голову кандидата философских наук и обречённо опустил глаза в пол. Никто его не понимает, никто не посоветует, что же делать? Вчера говорил об этом с «девочкой» Люсей, она сказала ему, что он самый добрый человек, раз подарил ей золотое колечко. Но разве это от сердца сказано? Спросил у Спартака Кукушкина, что такое добро – он засмеялся и на кошелёк показал. И вот теперь перед ним сидит друг детства, хлопает глазами и тоже ничего не понимает… Как дальше жить?
- Сколько, говоришь, у тебя бутылок, - подняв глаза, уточнил миллионер, - семь?
- Да… Ровно!
- Так давай, неси одну… Распечатаем пока… Что ещё делать?
- Можно, - с игривой улыбкой одобрил Степан Никифорович идею друга, - выпить люблю я изредка. Только знаешь, Петя, я, как выпью – так сразу глупею, э-э-э, что просто страх!
- Действительно, страх, - устало покачал головой директор школы.
Глава 41
ПЕРЕД ОПЕРАЦИЕЙ
- Итак, Отец, готов ли ты морально к своей миссии? – спросил Чарльз Гарольд, оглядывая со всех сторон франтовато одетого Александра. – Внешний вид у тебя безукоризнен! Просто, даже приятно стало взглянуть на тебя, как на декоративную аквариумную рыбку. А морально готов?
- Готов, - не задумываясь, ответил Брюханов, - миссия – есть миссия.
Сутки усиленной дрессировки Александра дали свои плоды. Теперь он трепался, сравнительно бойко вставляя в свою речь умные словечки. Что касается внешнего вида, то физиономия Александра торчала из белого накрахмаленного воротничка как некий чужеродный элемент, всё равно как если бы к шее лебедя приставить бульдожью морду, но Чарльз Гарольд надеялся, что это только ему с непривычки так режет глаз новое обличье сообщника, а посторонние люди на это внимания не обратят.
- Это очень хорошо, что готов, - сказал наш герой, - как думаешь, Поляк, похож наш друг на доктора философских наук?
- Не очень, - откровенно признался Виктор, - мне Александр Дмитриевич в такой одежде больше нашего военрука напоминает. Он тоже в первый раз пришёл к нам военку вести в таком костюме. Говорит: «Здравствуйте! Меня зовут майор Козицкий. А звание – майор».
- Знавал я вашего майора, штыб его холера взяла, - присаживаясь, проворчал Брюханов, - ну и поганый мужик! Выпили с ним, а он меня оскорблять, чирей ему на спину! Я поддал ему как следует!
- Прошу не отвлекаться, - тем же тоном продолжал Чарльз Гарольд, - идёшь ты, значит, в гости… Тьфу, упустил я, кажется, одну вещь. Хорошие манеры-то ты знаешь?
- Чего? Манеры – есть манеры.
- Ладно, это ты усвоил. Но на самом деле. Как себя в гостях ведут, знаешь?
- А как же! – широко улыбнулся Александр, - наливай и пей!
- Отлично… Тогда послушай меня. Значит, пришёл ты в гости, поздоровался со всеми, представился. Как звать-то тебя помнишь?
- М… Этот, как его…
- Изольд Адамович! Как же так, своё имя надо обязательно знать, хотя бы в ознакомительном порядке. Ну, значит так, прибыл ты в гости. На столе, естественно, кушанья, выпивка, слюни у тебя текут, но ты и вида не показываешь! Хозяин будет приглашать к столу, но не вздумай сразу садиться и наяривать. Истинно культурный человек начинает жрать только после третьего приглашения… Теперь, как вести себя за столом. Не рекомендуется громко чавкать и рыгать – всё это можно сделать и с закрытым ртом. Не вздумай есть что-нибудь ртом из общего блюда, лучше нагрузи себе в тарелку и рубай! Не культурно также вытирать губы о рукав пиджака, для этого существуют салфетки, на худой конец, скатерть. А теперь практический совет: какого принципа придерживаться при выборе кушаний? Не знаешь? Так вот, надо есть блюда наиболее дорогие и дефицитные, и при этом наименее сытные, ясно, почему? Чтоб нанести хозяину наибольший урон! Есть ведь ещё простачки – стол ломится от чёрной икры и тресковой печёнки, а они хлебом давятся. А ты, Отец, что больше всего любишь поесть?
- Ну… Если под водку, то мясо… И огурчик солёный, - задумчиво облизнулся Брюханов.
- Что ж. «На вкус и цвет товарищей нет», - сказал дядя Петя, когда голодная собака слизала с тротуара его нетрезвую рвоту… Твой выбор, Отец, далеко не лучший, ну да ладно. Теперь поговорим о вежливости. Очень некультурно, пробуя какую-нибудь жратву за столом, во всеуслышанье заявлять: «такой пирог ни одна уважающая себя свинья есть не будет!» В гостях принято всё расхваливать, а если будет невмоготу, вежливый человек тихо выйдет и проплюётся в туалете, но плохого про еду не промолвит! Не принято также за столом рассказывать анекдоты про опарышей и помойки – не все правильно понимают юмор. Ни в коем случае не пить из горлышка, тут ты прав: наливай и пей! Если же случится так, что ты набрался до зелёных соплей, немедленно, пока есть силы, забирайся под стол и там уж байбайкай, но не разваливайся посреди комнаты во избежание травм лица, порчи чужих каблуков и прочих неприятностей. Невежливо было бы также скончаться в гостях – испортить всем настроение, да ещё взвалив этим на хозяев обязанность транспортировать мёртвое тело в соответствующие места. Ни к чему также драться или биться головой в стену – на сытый желудок физические нагрузки категорически не рекомендуются. Можно на память о прекрасно проведённом вечере, уходя, прихватить золотую ложечку или серебряную солонку, но только поглубже её запрятать: будет очень неловко, если хозяин, дружески похлопывая вас на прощание, вдруг обнаружит эту вещичку в кармане вашего пиджака. Вот, Отец, некоторые самые приблизительные, поверхностные сведения о культуре поведения в гостях.
- Эх, Гарольд, вам всё шуточки, - задумчиво почесался Брюханов, - а если настоящий доктор приедет, а? Что тогда со мной будет?
- Ничего особенного. Ну, выгонят из-за стола, в крайнем случае, спустят с лестницы… Итак, друзья, начинаем операцию… Операцию «Мери»!
- Почему «Мери»? – удивился Поляк.
- Эта последняя, а следовательно, самая красивая наша операция в этой игре, - пояснил Чарльз Гарольд, - и называться она должна красиво. Ты, Отец, будешь следить за Облезлым в гостях и уйдёшь вместе с ним, ты Поляк, на всякий случай будешь дежурить в подъезде, а я на всякий случай возьму такси и буду ожидать на улице напротив подъезда. Конечно, мы перестраховываемся, даже очень, но это делу не повредит. Сейчас Облезлый в наших руках, и я беспокоюсь лишь об одном – чтоб кто-нибудь не вырвал его у нас, говорят, завелись конкуренты… И поэтому будем держать нашего Петра Ивановича покрепче, в шесть рук! Всё ясно?
- Да, - кивнул посерьёзневший Александр.
- Если вдруг, Отец, случится так, что вдруг к Облезлому пристанут посторонние люди, дай сигнал: два раза включи и выключи свет в комнате. Да будь осторожен. Не вздумай только нализаться!
- Да, само собой, Гарольд, за кого вы меня принимаете? Я понимаю – дело серьёзное…
Наш герой стоял у окна и гордо смотрел вдаль. Он смаковал этот миг. Миг начала последней операции, к которому он шёл всю жизнь. Лицо Чарльз Гарольда было прекрасно, а голубые глаза его горели неземным огнём.
- Друзья, - тихо сказал он, - я поздравляю вас с началом операции «Мери»!
- Спасибо, Гарольд, - растерянно кивнул Александр, смущённый торжественностью момента. – Вас также…
- Иди, Отец… Тебе пора. Смотри только, не заблудись.
- Да что вы, Гарольд, на троллейбусе пятом и направо. Я ж туда ездил!
- Что ж… Ни пуха – ни пера.
- К свиньям! – решительно махнул рукой Брюханов и вышел за дверь.
Глава 42
ОПЕРАЦИЯ «МЕРИ»
- Я Изольд Адамович из Москвы! Разве вы меня не ждали? А чего тогда пялитесь, как баран, штыб вас холера взяла! – разразился Брюханов возмущённой тирадой, когда на его «здравствуйте» Ничевохин ничего не ответил, и так и остался стоять с открытым ртом.
- А… э-э-э, - заволновался Степан Никифорович. – Извините. Я… э-э-э, тут темно… Проходите, пожалуйста, Изольд Адамович.
«Надо ж такому случиться, - с ужасом думал Ничевохин, - такая важная птица прибыла, а у меня пьянка, как на грех. Что он обо мне подумает? Потом скажет на кафедре пару слов – прощай моя докторская. От жены мне влетит…»
- Проходите… Здравствуйте, - суетился Ничевохин, растерянно поправляя на голове мотоциклетный шлем, - это соседи – не обращайте внимания… Проходите, по коридору будет э-э-э последняя дверь. Осторожно, о Васю не оступитесь, он у нас алкоголик… Не обращайте внимания.
Брюханов по дороге к кандидату философских наук успел в кафе для храбрости махнуть сто грамм коньяку, и боевой дух великого рыболова был превосходным, а изо рта духа почти что не было, короче говоря, начало складывалось неплохое. Подчёркнутым жестом подержавшись за галстук, Александр двинулся по коридору.
В комнате в ожидании сигнала к пиршеству уже заседало трое солидных мужчин. Пётр Иванович полулежал в кресле и дремал – три четверти бутылки водки оказалось достаточно, чтоб директор школы впал в бессознательное забытьё.
- Мужики! – громко зашептал Ничевохин, вбегая в дверь. – Изольд Адамович приехал. Из Москвы, крупный учёный, вот беда-то где… Вы уж при нём, э-э-э, не говорите ничего матерного, ладно? И вообще…
Гости поняли, без энтузиазма кивнули и дружно обратили взоры к дверям. Через несколько секунд важной поступью Наполеона, в комнату вошёл сам Брюханов. Увидев Петра Ивановича подпитого и спящего, Александр облегчённо вздохнул, но три умных физиономии учёных мужей всё-таки заставили его малость оробеть. Впрочем, Александр не подал вида, что смущён, и вызывающе взглянул прямо в глаза рассевшимся по углам гостям.
- Знакомьтесь, э-э-э, Изольд Адамович, это, э-э-э, мои коллеги, друзья, э-э-э, по работе, - суетливо шагая по комнате, знакомил Ничевохин высокого гостя со своими гостями. – Друзья, знакомьтесь, Изольд Адамович.
Брюханов церемонно поздоровался со всеми за руку и плюхнулся в кресло Степана Никифоровича. Бедный именинник остался стоять на ногах. Но никто не обратил на это внимания.
Комната клубилась от густого сигаретного дыма, так как все учёные мужи курили много и неутомимо. Александр вытащил из кармана пачку «Мальборо», которую по инструкции Чарльз Гарольда взял вместо привычного родного «Беломора» и задымил вместе со всеми. Насторожённым взглядом он подметил, что все гости не просто смолят, как грузчики в туалете, но затягиваются аккуратно и глубокомысленно. Брюханов попробовал так же, он выпустил дым из носа, закрыл глаза, потом медленно открыл их и только сейчас взгляд его упал на праздничный стол, обильно накрытый хлебом, кабачковой икрой, солёными огурцами, колбасой, бутылкой «Шампанского» и, конечно же, водкой. В глазах лжедоктора наук тот час зарябило от вожделения, но он вспомнил инструкции и взял себя в руки.
- Интересно, по какому поводу пьёте? – как бы невзначай поинтересовался Александр.
- Да, понимаете, э-э-э, - засмущавшись, промямлил Ничевохин и покраснел от подбородка до макушки, - именинник я… Но мы не пьём, это так… для вида.
- Понятно, - сказал Брюханов. Это прозвучало двусмысленно, и всем присутствующим стало скучно и неуютно. Потянулись томительные минуты тишины. Гостям было невтерпёж засесть за стол и, досадуя на заминку, они недоброжелательно косились на Александра. Брюханов чувствовал это, но тоже молчал, боясь сказать что-нибудь не то. Ничевохин же, похоже, полностью растерялся, он ходил по комнате и молчал, а без сигнала именинника пирушка, естественно, не могла начаться.
- Как вам, Изольд Адамович, моя работа э-э-э о мышленьи? – выдавил из себя Ничевохин скромный вопрос. – Вы познакомились с ней?
- Познакомился, - не очень любезно кивнул Брюханов.
- И как вы её нашли? – взволнованно поинтересовался Степан Никифорович. – Как вы считаете, можно докторскую на ней э-э-э-э-э построить?
- Как вам сказать, - протянул Александр. Наморщив лоб, он лихорадочно вспоминал нужные слова. – Что-то есть в работе… и интерплитация тоже местами… Да. Но ведь, чирей вам на ноги, докторская всё-таки есть докторская! Понимаете?
- Да… Конечно, - потерянно пробормотал Ничевохин. – Э-э-э… не доработал.
- Как жизнь в Москве? – изящным движением давя окурок в пепельнице, осведомился мужчина с толстощёким женоподобным лицом.
- Да всё так же, - уже бойчее ответил Брюханов. – Столица – есть столица.
- Да, но Ленинград ничуть не хуже, - высказался другой гость, высокий, поджарый и черноволосый, своей стройной осанкой чем-то напоминающий породистую овчарку. – А что касается культурно жизни, то мы идём впереди Москвы. Недавно посетил выставку Чебурекова.
- А… Кто такой? – спросил Ничевохин.
- Известный экспрессионист-подпольщик, - снисходительно пояснил Овчарка. – Вы, Изольд Адамович, естественно, знакомы с работами Чебурекова?
- Конечно, - равнодушно ответил Брюханов. Он уже полностью освоился с обстановкой, и речь его текла непринуждённо и естественно.
- И как ваше мнение? На мой взгляд «Голые крылья» - что-то потрясающее! – с пафосом заговорил Овчарка. – А «Старый караван»! Сколько экспрессии!
- Да, - задумчиво согласился Брюханов, - экспрессия – есть экспрессия.
- А я вот в восторге от всего сюрреалистического! – вмешался в спор третий учёный муж в очках с толстенными стёклами. – Искусство, по моему мнению, должно не стенографировать мир, поскольку таким его все видят, а искажать его!
- Нет, - возразил Овчарка, зажигая новую сигарету, - искусство – есть форма общественного сознания, а вы говорите…
- Да, но сознание не есть критерий бытия! – взорвался Женоподобный философ. – И если абстрагироваться от общественной психологии и взять сознание исключительно в субъективном плане, то мы получим…
Дискуссия разгоралась, принимая угрожающий накал. Голодные философы в этом высокозаумном споре не столько стремились общими усилиями родить истину, сколько срывали друг на друга накопившееся раздражение по поводу вопиющей задержки пьянки. Постепенно, один за другим, все трое оказались на ногах, а жестикулировали так оживлённо, что одна из пепельниц повалилась на пол. Брюханов сидел и молчал с умным видом всё познавшего и понявшего человека, а глаза его то и дело непроизвольно скашивались в сторону стола. Ничевохин несколько раз пытался вставить в спор и своё веское слово, но только заводил «э-э-э», как его шустро перебивали. Разбуженный громкими голосами Пётр Иванович приоткрыл один глаз, злобно сморщился и снова заснул.
- Не спорю, конечно, в искусстве есть элементы субъективного, - вдруг признал философ с толстыми очками. – Но только элементы!
- Да, - услышав знакомое, почти родное слово, оживился Александр, - алименты эти – поганая вещь. Дрянь – одно слово. Если б не эти алименты, жить бы было проще… И приятней.
- Возможно, - согласился Овчарка. – Но ведь эти элементы есть, и никуда от них не деться…
- Ну, как сказать, - ехидно улыбнулся Брюханов, - у кого как получается…
Учёные мужи снова погрязли в дебрях философии, Александр слушал их, изредка наклонял голову, а взгляд его то и дело скользил по зазывающее выстроившимся на столе бутылкам водки. Сначала лжедоктор наук только скромно вздыхал, но вскоре терпеть не стало уже никакой возможности. Брюханов не выдержал такой изнуряющей пытки, но отдадим ему должное – он продержался более получаса: выдержка, заслуживающая уважения.
- Всё это, конечно, интересные интерплитации, - деловитым тоном заговорил Брюханов, и философы смолкли, как по команде, - хотя искусство – есть искусство, а сознание – есть сознание, и альтернативы тут нет… Я так считаю! Но слушайте, мужики, я вот что не могу понять, как так: время срать, а мы ещё не ели?
На миг все в комнате замерли, а затем рассмеялись радостно и облегчённо. «Свой человек!» - подмигнул всем Овчарка.
- Прошу к столу, друзья, - пригласил Ничевохин и, притащив из другой комнаты стул, пристроился в углу.
…Когда откупоривали вторую бутылку водки, лёд отчуждения уже стаял без следа, разговоры лились лёгкие и непринуждённые. Как в любой мужицкой компании спор первым делом зашёл о бабах. Высказывались все наперебой, приводили животрепещущие подробности своей личной жизни, ту или иную свою мысль иллюстрировали такими лихими анекдотами, что даже Александру стало малость неловко за учёных мужей. «Хорошо, что нет Гарольда, - подумал он, - а то ведь он человек культурный… Похабщины не любит.
- Бог видел, как я сопротивлялся! – под одобряющий смех присутствующих произнёс Брюханов, залпом осушил стопарь и поведал обществу грустную историю о своей первой любви к доярке. Общество ликовало, а Степан Никифорович, видя, что всё кончается хорошо, растянул губы до ушей и так и сидел, забыв вернуть их на прежнее положение.
В это время Пётр Иванович снова пробудился, увидел веселящуюся компанию и почему-то лично возненавидел каждого скалящего зубы за столом. «Мне плохо, а они ржут!» - думал миллионер, и ярость медленно закипала где-то в глубине его пухленького тела…
- - -
Виктор Котлецкий, получив задание от шефа ровно в 21.00 занять пост в ничевохинском подъезде, счёл его спокойным и пустячным. Разве можно сравнить эту безделицу с защитой двери директорской комнаты от Таньки в далёком Гробонюхово, с организацией забастовки или с той же битвой в гостинице с парнями из Ростова. Однако же, не успев выйти из гостиницы, Поляк столкнулся с непредвиденной и опасной помехой – с ним в дорогу увязался Миша Зак. Котлецкий чувствовал: не иначе, как Хек что-то пронюхал, и, болтая с ним о всякой ерунде, в то же время размышлял, как бы ловчее отделаться от нежелательного попутчика.
- Ты куда-нибудь спешишь? – с улыбочкой спросил Миша.
- С чего ты взял? Нет. Просто гуляю, - зевая, ответил Поляк, направляясь к трамвайной остановке. Хек увлёкся анекдотами, а Виктор не дремал: увидев, что подошёл пятнадцатый, нужный ему трамвай, он бросился к нему прямо перед носом набирающего скорость «Икаруса», чудом проскочил мимо мчащейся на всех порах легковушке и вскочил в заднюю дверь. В ту же секунду трамвай тронулся. «Хорошо, - про себя облегчённо вздохнул Котлецкий, - не хватало ещё, чтоб этот дурак путался в операцию «Мери».
- Кстати, куда мы едем? – раздался сзади ехидный голосок Зака, и Поляк едва сдержал громкий стон досады. – Куда-то спешишь? Вспомнил анекдот, кстати. Сидит. Значит, мужик, ловит из проруби рыбу. Клюнуло, вытаскивает удочку, а на крючке корова. Мужик ей: «Ты чего это, корова?» А корова: «И в правду, чего это я?!» - и сорвалась с лески назад в прорубь! Ха-ха-ха-ха! Что, не смешно разве?
«Пусть ржёт громче, может, его хоть из трамвая выгонят, - думал Виктор, понимая. Что надежды такие не сбудутся. Тогда Поляк решил попробовать сделать другой заход.
- Слушай, - доверительно взглянув в Мишины глаза, начал он, - я на самом деле на свидание еду… С ленинградкой одной познакомился.
- Да ну? – недоверчиво оскалил лошадиные зубы Хек. - Когда же ты успел?
- В метро мы с ней познакомились, - вяло сочинял Котлецкий, - я ей сумочку до дома донести помог. Тогда все не экскурсию в Петергоф катали, а я вот… Ты б езжал домой, а Миша. А то ведь третьим лишним будешь, ни себе получится, ни людям, понимаешь…
- Ха, - победоносно прищурился Миша, - а если я про это Таньке наябедничаю? Да и к тому же на первых порах третий всегда в помощь, чтоб молчания стеснительного не получилось, так что тебе бы спасибо мне сказать надо!
Котлецкий не стал говорить «спасибо», он отвернулся к окну и замолчал. Миша Зак победно улыбнулся.
…Около часа бесплодно топтались десятиклассники в большом полутёмном и вонючем подъезде. Поляк то и дело с волнением, далеко не притворным, поглядывал на часы. «Вот сейчас, допустим, вылетит Пётр Иванович из гостей, я должен буду за ним следить, а тут эта лошадиная физия выскочит, всё дело испортит… Надо на что-то решаться!» Котлецкий ходил взад-вперёд по холодному полу подъезда, но ничего не мог придумать.
- Что-то запаздывает твоя любовь-то, - время от времени посмеивался Зак. Он уютно устроился на широких перилах, сидел, болтал ногами и никуда не собирался уходить. – Может, забыла?
- Нет… Она должна прийти, - вымолвил Виктор страстным полушёпотом, - я уверен, должна… Я подожду ещё, я верю… А ты-то Мишка, я не понимаю, ты-то с чего скучаешь тут? Я хоть любовью томлюсь, но ты-то никак не привязан. Я б на твоём месте давно в гостиницу поехал бы в картёшки поиграть!
Зак ехидно щурился, но ничего не отвечал. «Что хуже: если я уйду отсюда вообще, или если останусь, но с Хеком?» - размышлял про себя Виктор. – А может, сообщить Гарольду? Но как, ведь не с этой чёртовой лошадиной мордой подходить к шефу?!»
На полу мрачного Достоевсковского подъезда было наплёвано, натоптано, обильно валялась семечная шелуха и окурки. На стене же углем была начертана какая-то надпись.
ЗДЕСЬ БЫЛИ ЛЕНКА СО СВЕТКОЙ.
ЖДАЛИ ЛЫСОГО С КОСЫМ.
Гласила она. Миша Зак соскочил с перил, прочёл это короткое сообщение и призадумался.
- Кстати, как её зовут, Витька? – поинтересовался Хек.
- Её?.. Нонна, - ляпнул Котлецкий, не придумав ничего удобоваримого.
- Угу… А тут вот Ленка со Светкой. Ждали и не дождались, заплевали подъезд и ушли. Слушай, а вдруг мы… дождёмся?
- Кого? – спросил Поляк голосом, уставшим от раздумий.
- Известно кого… Лысого с косым. Я не утверждаю ничего, конечно, это, может быть, хорошие ребята, но… Не хочется встречаться.
- Так поезжай в номер! – не сдержав радости, воскликнул Котлецкий.
- Нет, - мотнул головой Миша. – Твоя Нонна в каком подъезде живёт? В этом, да… А квартира?
- В семнадцатой, - машинально назвал Котлецкий номер Ничевохинского жилища.
- Так отлично! – ухмыльнулся Хек, - пошли скорее выясним, может, её вообще нет дома!
- Что? – испугался Поляк. – Нет… нет.
- Почему нет?
- Я стесняюсь, - растерянно пробормотал Виктор, почувствовав, что сейчас может случиться непоправимое – под угрозу провала встала вся операция «Мери».
- Рассказывай, - издевательски усмехнулся Хек, - значит, Чурбановой сказать «а харя не треснет?» не стеснялся, а к любимой девушке в гости зайти он не может… Ладно, чёрт с тобой! Я один схожу…
И Миша Зак танцующим шагом стал взбираться вверх по лестнице. Поляк смотрел ему вслед, но не двигался.
- Хорошо! – в последний миг всё-таки принял решение Виктор. – Я иду!
- - -
Тем временем застолье гостей Ничевохина бурлило и кипело, и Брюханов, хмелеющий и счастливый, откупоривал вилкой уже пятую бутылку водки. «Всегда б такие задания, - благодушно думал он. – Облезлых дрыхнет спокойно, я сижу угощаюсь, и все при деле, все довольны!» Философы спорили, громко орали, перекрикивая друг друга, и никто, похоже, ничего не слышал. Сам именинник сидел с краюшку стола, всеми забытый, поклёвывал носом пустую тарелку и тихо икал.
- Мужики! – провозгласил Александр, вставая. – Поднимем стаканы за умных людей! Ум есть ум, правильно?
- Да! – откликнулись философы, припадая губами к ёмкостям с горячительной жидкостью. Овчарка слишком резко опрокинул рюмку в рот и почти вся водка плеснулась ему на щёку.
- Митя, ха-ха-ха, ты уже э-э-э пьёшь, как Пушкин, - засмеялся Ничевохин.
- Что такое? – не понял Овчарка.
- Пушкин писал, что э-э-э, - с трудом ворочая непослушным языком стал объяснять Степан Никифорович, - что однажды так напился и э-э-э уже даже в рот себе попасть не мог. «По усам э-э-э текло, а в рот не попало!»
- Тьфу, позор! – Брюханов презрительно грохнул кулаком по столу. – Не умеешь пить – так не пей! Другим оставь, но чего добро переводить? Безобразие…
Неожиданно из другой комнаты донёсся басовитый, хриплый и громкий храп. Все в недоумении переглянулись.
- Это э-э-э дочка моя, Машенька, спит, - пояснил кандидат философских наук, - ей семь годиков. Не бойтесь.
- Да? – не поверил Александр. – А чего ж она храпит хуже, чем я?
- Да… э-э-э, врачи говорят, это потому, что глисты у неё.
- Рентген надо сделать, - допивая водку, посоветовал Брюханов. Он посмотрел по сторонам – вокруг краснели глупые физиономии философов, а на столе валялись одни огрызки. Правда, оставалась ещё бутылка водки, но её Александр решил приберечь, чтоб подкрепиться потом, когда теперешний кайф начнёт спадать. Брюхановым овладела неудовлетворённость: общество едва-едва не отключалось, поговорить было не с кем, и тут взор лжедоктора наук упал на висящую на стене гитару.
- Эй, вы! – вскричал он. – Музыку! Давайте, сбацайте кто-нибудь!
Идею Александра одобрили, но тут выяснилось, что никто не умеет играть. Овчарка, правда, похвастался, что знает, как на одной струне сыграть мелодию «В траве сидел кузнечик», но «сейчас он не в форме».
- А может, вы умеете, Изольд Адамович? – поинтересовался философ с толстыми очками.
- Я? Конечно! Мы всё могём! – расхрабрился Брюханов, когда-то в детстве знавший блатные аккорды. Он сорвал гитару со стены вместе с гвоздём, плюхнулся на диван, прижал инструмент к животу и с творческой злостью долбанул по струнам.
- Ну как? – спросил он. – Нравится?
- О! О! Давай! – заорали пьяные философы. Брюханов приободрился, прокашлялся и, вновь вмазав всей пятернёй по струнам, запел сипловатым баритоном.
- А ты пошто ко мне не ходишь,
А я пошто к тебе хожу,
А ты пошто меня не любишь,
А я пошто тебя люблю?
- А я пошто тебя люблю!!! – нестройным хором подхватили окосевшие гости. – Ещё давай!!
- Уха, да эха, а я Эдита Пьеха,
Уха, да эха, а я Эдита Пьеха! – кричал Александр, окрылённый успехом. В эту минуту переполнявшие его мятущуюся душу чувства мало чем отличались от чувств знаменитых певцов, которых оголтелые почитатели глушат аплодисментами и закидывают букетами цветов. Первая струна гитары вскоре лопнула, но Брюханов не растрачивал внимания на такие мелочи.
- Моя собственная интерплитация русской народной песни «Отбегалась – отпрыгалась»! – объявил он, и компания одобряюще захрюкала.
- Отбегалась, отпрыгалась, отпелась, отлюбилась,
Моя хмельная молодость туманом отклубилась, - старательно тянул Александр одни и те же строки. Философы страдальчески подвывали ему, одним словом, контакт исполнителя со слушателями был более чем идеальный.
- Тихо! - внезапно прогремело в комнате. - Тихо!!!
Оказывается, пробудился Пётр Иванович. Он стоял посреди комнаты в расстёгнутой рубахе, тряс кулаками и выглядел весьма неприглядно.
- Что вы понимаете в молодости?! – озверело вопил он. – Что?
- Петя, э-э-э, ты не понимаешь искусства… И помолчи, - миролюбиво посоветовал другу Ничевохин.
- Отбегалась… - затянул было по новой Александр, но миллионер не унялся.
- Молчать! – кричал он, задыхаясь. – Молодость… Не было её! Не было!!!
- Бить его! – грохнув кулаком по столу, вскричал Овчарка.
- Бить! – поддержали это начинание остальные гости, вылезая из-за стола.
- Мужики… Он, э-э-э, учитель, нервы ненормальные, - бормотал Степан Никифорович, встревожено вертя по сторонам своей маленькой лысой головкой. Подняться из-за стола кандидат философских наук был уже не в состоянии.
- Бить! – роняя стулья, трое философов наступали на разрушителя веселья. Силы, однако, были не равны, ибо если учёные мужи находились в пиковой стадии опьянения, то директор школы уже успел почти полностью протрезветь. Схватка получилась короткой: двое философов рухнули, не доходя до противника, а Овчарку Пётр Иванович так толкнул в грудь, что тот повалился навзничь, по пути зацепившись за стол. Об пол ударилась и вдребезги разбилась бутылка с водкой. Брюханов медленно отложил в сторону гитару и с горечью вгляделся в растекающееся по полу прозрачное сокровище. В глазах Александра блеснула жидкость, а толстые губы его что-то шептали, бессвязно и потрясённо.
- Вот так вот! – победно усмехнулся Пётр Иванович, и как орёл на сосне, горделиво расправил плечи. – А то разорались… Ладно, Стёпа, пойду я. Поздно уже… Извини, если что не так…
- Всё нормально, Петя, - махнул ресницей кандидат философских наук и плавно переместился под стол.
Миллионер не спеша двинулся к дверям.
- Стой, Петруха! – раздался сзади негромкий, но властный окрик Брюханова. – Оглянись! Узнаёшь меня?
Облезлых удивлённо обернулся и с ужасом узнал в сидящем на диване госте одного из подручных Чарльз Гарольда. Александр смотрел в глаза директора школы с нескрываемой злобой, в правой руке его поблёскивало длинное лезвие кухонного ножа.
- Раскидал этих дохлятин, чирей им на ноги, и рад? – сквозь зубы говорил Брюханов. – Но не спеши… Ты ещё не знаешь Сашу!
Миллионер, не сводя глаз с Александра, боком отходил к двери.
- Стой! – приказал Брюханов. – Стой! Пузо выпущу!
Не послушавшись, Облезлых кинулся в двери. Александр глухо зарычал и, не вставая, с силой метнул нож в спину убегающему миллионеру…
- - -
Двери квартиры открыла пожилая тётка в халате с хищным заострённым лицом. Это была Волкова-младшая.
- Вам что? – недоброжелательно спросила она у стоящих в дверях Виктора Котлецкого и Михаила Зака.
На миг у Поляка язык присох к нёбу. Что делать? Спрашивать Нонну? Скажут, что таковой не имеется, и что тогда Хеку врать?
- Скажите, у вас макулатура есть? – ляпнул Виктор первое, что пришло в его взъерошенную голову.
- Нет, - отрубила Волкова-младшая, - хотя к Бисерову зайдите, у него бумаги много. Третья дверь направо.
И наши молодые люди нерешительно двинулись по коридору.
- Ты почему соврал? – шёпотом спросил у Котлецкого Миша.
- Я… побоялся. Мне Нонна говорила, что мама её строгая.
- Дурак! Кто ж ходит к девкам со строгой мамой?
Волкова-младшая, шедшая впереди, остановилась перед одной из дверей коридора.
- Вот здесь. Стучите, - сказала она, и Поляк не осмелился перечить.
…Художник Бисеров, нервно ероша на голове серые длинные и нечесаные волосы, сидел за столом и без отрыва смотрел на картину, где была изображена румяная, грустная девушка с завядшей фиалкой в руке. Художник вновь переживал глубокую депрессию и готовился уничтожить картину, когда в комнату его заглянули двое юношей.
- Вам что? – с отрешённым равнодушием спросил Бисеров.
- Нам… У вас макулатуры нет? – виновато спросил Виктор.
- Макулатуры? – вдруг оживился художник. – Есть! Вот она! – он схватил картину и злобно швырнул её под ноги оробевших молодых людей. – Рамку обдерёте – и порядок!
- Как же? – удивился Миша. – Но ведь рисунок… красивый довольно-таки.
Этот комплемент окончательно доконал несчастного художника.
- Как? Красивый рисунок? Но жизнь не может быть красивой! Она… Она… А это – макулатура! Уносите!
С картиной под мышкой Хек выскочил за дверь, за ним ретировался и Котлецкий.
- Что будем делать? – растерянно спросил Поляк у Зака.
- Не знаю… Давай её с собой заберём.
- Подарите её лучше мне, ребята, - попросил голос снизу. Школьники вздрогнули и опустили глаза: на полу лежал Вася. «Ну и квартирка, - отметил про себя Виктор, - хуже общежития».
- Он их чёрт знает сколько уже изорвал, картин этих, - продолжал Вася, - рисует – и рвёт… Может, так и правильно, а я не одобряю. Ведь хорошие они и жалко мне… Пусть у меня в комнате повисит она, ладно, ребята? Вы ещё женитесь, ещё разведётесь, будут у вас женщины, а ведь у меня больше ничего не будет… Хоть на картину посмотреть.
Не то Мишу растрогала исповедь лежащего на полу человека, не то он просто растерялся, не то поленился везти картину в гостиницу, но он молча поставил полотно рядом с Васей.
- Вот спасибо, ребятки, - сердечно закивал головой тот, - добрые вы люди. У меня знаете, отец был злой, жадный и капли в рот не брал! А я, Вася, на зло ему стал добрым, щедрым и пью через день! И все уважают Васю, вот и вы… Спасибо вам, ребятки!
Не сговариваясь, Виктор и Зак пошли прочь из квартиры. Где-то вдали коридора дребезжала расстроенная гитара, кто-то орал под неё. «У Ничевохина веселье», - понял Котлецкий. Снова они оказались в подъезде, где было грязно, и, к тому же, холодно. На душе Поляка остался неприятный осадок. «Вот человек, - думал он, создаёт прекрасные картины и рвёт их, потому что хочет создать ещё прекраснее, а я?.. Выслеживаю богатого жулика, чтоб помочь другому жулику, пока ещё бедному, отобрать деньги у богатого… Как мелко!»
Вверху хлопнула дверь, раздались басовитые голоса. С четвёртого этажа спускались двое коротко стриженных двадцатилетних парней. Это были Лысый с Косым…
- - -
Брошенный Брюхановым нож больно стукнул Петра Ивановича металлической рукояткой по затылку, но миллионер не остановился. Он бежал по коридору пока не споткнулся о Васю и не шлёпнулся на живот.
- Осторожней ходить надо, - беззлобно пожурил упавшего директора школы Вася, - под ноги смотреть! Ах, да ты оттуда, где сейчас пьют? Нажралися водки, и орут, орут… А ещё образованные! Что за люди? Ведь пить надо, чтоб мысли приходили, понемногу, чтоб чувства без препятствий лились. А вы что? Слушай, поднимайся давай, и вынеси-ка мне сто грамм!
Но Пётр Иванович не вникал в Васины слова и, тем более, не собирался выполнять его просьбу, которую, к тому же, удовлетворить было уже невозможно. Миллионер ползал по полу и, беспомощно хлопая близорукими глазами, искал слетевшие с него во время падения очки.
- Где? Где они? – взволнованно бормотал он.
- Вот! – услышал Пётр Иванович чей-то голос и увидал у себя перед носом изящную женскую ручку, держащую очки. Директор школы благодарно закивал головой, водрузил очки на нос и увидел высокую брюнетку с распущенными волосами, ярко накрашенными губами и ледяным лицом. Незнакомка улыбалась.
- Спасибо, - робко промолвил Пётр Иванович, опять чувствуя недоброе..
- Не за что, Пётр Иванович, - улыбнулась брюнетка холодно и чуть презрительно. – Не торопитесь уходить! В подъезде вас поджидает какой-то пацан, а около подъезда – некий Чарльз Гарольд. Вам это имя знакомо?
Миллионер встал на ноги и обречённо опустил голову. Вот теперь уже надеяться было нечего… Обложили его, как зверя…
- Я пришла сюда спасти вас, - бесстрастно продолжала таинственная незнакомка. – Ступайте на кухню. В левом углу найдёте дверь – это чёрный ход. Спуститесь по нему во двор, а там через подворотню, направо, и вы спасены! Торопитесь!
Обескураженный Пётр Иванович часто заморгал, хотел что-то выговорить, но не смог и, поспешно поцеловав неизвестной спасительнице руку, устремился на кухню.
«Совсем плох стал старый», - покачала головой высокая брюнетка и, перешагнув через придремавшего Васю, решительным шагом направилась в комнату загулявших философов.
- - -
В час ночи в коммунальной квартире затихли почти все звуки, лишь из ванной комнаты временами доносилось урчание труб на торопливые шаги тараканов. В комнате Ничевохина все давно храпели в беспорядочных позах, а меж поверженных алкоголем тел философов расхаживали злые соседки Волковы: мать и дочь Они уже перебили всю посуду, которая случайно уцелела после бурного застолья, сломали стулья, в клочья разодрали новый пиджак Степана Никифоровича, раздавили гитару, съели останки салата, облили соусом шторы, сорвали люстру и вспороли подушки. Теперь же они прохаживались из угла в угол, любовались произведенным разгромом, упивались местью и не могли придумать, как бы ещё навредить?
- Ладно. Уходим! – кончив рвать салфетки, сказала Волкова-старшая.
- Сейчас, мама, я вот только чайную ложечку пооогну, - прошептала в ответ дочь и, поднатужившись, действительно испортила столовый прибор кандидата философских наук…
- - -
Чарльз Гарольд, ни секунды не сомневавшийся в успехе операции «Мери», ждал долго, терпеливо и обстоятельно. Он то выходил из такси подышать свежим воздухом, то снова отдыхал в машине. Таксист спал беспробудно, но наш герой, лишённый собеседников, не чувствовал дискомфорта. Он мысленно уже считал тысячи и заглядывал в своё счастливое будущее, для которого теперь не будет никаких преград!
Когда стрелки часов переползли за полночь, Чарльз Гарольд начал нервничать. В начале второго ночи, он, заплатив обещанные пятьдесят рублей, отпустил таксиста и решительным шагом лично направился в квартиру Ничевохина, где, неизвестно по какой причине, застопорилась операция «Мери». Чарльз Гарольд поднялся на третий этаж, хотел позвонить, но, заметив, что дверь квартиры почему-то не заперта, предпочёл проникнуть инкогнито.
В коридоре тускло коптила привешенная к потолку лампочка. Наш герой не мешкал – перешагнув через лежащего на своём месте Васю, он без стука вступил в комнату Ничевохина. Разгром, представившийся его глазам, потряс воображение повидавшего на своём веку бывшего президента общества «друзей чужого кошелька». Среди беспорядочного месива из осколков посуды, остатков пищи, пуха, обломков стола и стульев храпели пьяные философы. Овчарка храпел глухо и прерывисто, двое других похрапывали сипловато, будто обиженно, а из другой комнаты тоже лился раскатистый храп: там спала семилетняя дочка Ничевохина. Сам Степан Никифорович храпел тихо, но своеобразно, издавая приблизительно такие звуки:
- Крыыы… Муууу… Крыыы… Муууу…
- Вот как гуляют люди! – поправив шляпу, вслух заметил наш герой, пройдясь по комнате. – Это я понимаю! Этот видок может, разве что, сравниться с моей свадьбой, но там и народу было поболе!
Никто не прореагировал на слова Чарльз Гарольда. Наш герой прошёлся по комнатам, заглянул в шкаф, под кровать, на комод, - но нигде не обнаружил Петра Ивановича, ни даже Брюханова. «Что за чертовщина, - почесался он, - я ж не сводил глаз с подъезда! Да и Поляк оттуда не выходил! Чудеса…»
Без особой надежды Чарльз Гарольд растолкал Ничевохина и, линув ему в лицо огуречного рассола, спросил:
- Где Пётр Иванович? Где Брюханов, то есть, Изольд Адамович? Знаешь?
Кандидат философских наук испуганно разлепил веки, широко открыл рот и ответил:
- Э-э-э-э-э-э… Э.
- Стыдно! – отчитал его наш герой. – Напились, как сантехник! А ведь интеллигенция!!! Стыдно!
- Э-э-э, - покорно согласился Степан Никифорович и, запрокинув назад свою маленькую лысую голову, вновь отключился…
Чарльз Гарольд медленно вышел в коридор, да так и застыл там с потерянно опущенными руками…
- Как так, - шептал он вслух, - я знал, что Облезлый – умён, что это матёрый зверь… Но не призрак же? А Брюханов? А Поляк? Они ж не выходили из подъезда!? Может, сидят в другой квартире, но кому они там нужны? Нет, это колдовство…
- Это просто чёрный ход, - деловито подсказал голос снизу. Сначала наш герой удивился – уж не господь ли с ним разговаривает, но потом посмотрел себе под ноги и увидел улыбающееся лицо Васи.
- Чёрный ход, он ведёт из кухни во двор, - разъяснил Вася, - все они через него и ушли.
- Чёрный ход, - пробормотал потрясённый Чарльз Гарольд, - и… ты видел?
- Слышал… Стояли они, разговаривали надо мной. Сначала плешивый убежал, а там и другой мужик с какой-то бабой… Я слышал, - сказал Вася и вдруг, поймав нашего героя за ногу, оживлённо заговорил. – Вот, что интересно, я тут лежу уже… почти шестой год, и хоть бы раз кто-нибудь сказал: «Вася! Слушай, хватит лежать, тебе же это самому противно! Встань, будь ты человеком!» Нет… Все перешагивают.
- Чёрный ход, - постепенно осознавая случившееся, повторил Чарльз Гарольд. – Что ж, Чарльз Гарольд, мой дорогой друг? Ларчик просто открывался! Всё было перекрыто, а про чёрный ход не подумал… Правда, мои люди тоже ушли туда, так что, может быть, есть ещё надежда…
Словно в унисон печальному настроению нашего героя из соседней комнаты донеслось тихое всхлипывание – это плакал несчастный художник, которому снова не удалось запечатлеть на бумаге свою мечту и боль…
Кстати, мне, дорогие читатели, это тоже не удаётся. Но я не плачу. Привык…
Глава 43
ОБОЛЬСТИТЕЛЬНИЦА И БРЮХАНОВ
Завидев спускающихся по лестнице парней, Миша Зак неожиданно потерял всякий интерес к стоянию в подъезде и, даже не сказав Виктору ни слова, побежал вниз. Лысый с Косым прошли мимо храбро оставшегося стоять Котлецкого, даже задели его рукавами курток, но Поляк промолчал и они тоже ничего не сказали. И вот тут Виктор решил действовать на свой страх и риск, ибо внутренний голос настойчиво советовал ему вернуться в квартиру. Он так и поступил и, как выяснилось впоследствии, не зря. Едва Поляк переступил порог незапертой двери, как услышал следующее.
- Ну куда? Куда ты меня тащишь? – возмущался нетрезвый мужской голос, в котором Виктор узнал Брюханова.
- Поедем! Поедем со мною, Саша! – уговаривал его женский голос.
- Куда? – вяло откликался Александр. Котлецкий выглянул из-за угла и увидел, что на плече раскрасневшегося Брюханова повисла высокая брюнетка. Виктор удивился и продолжал наблюдение.
- Поедем ко мне! Саша, - страстно ворковала брюнетка. – Ты зажёг огонь в моём сердце! Будь моим…
- Ха-ха, нет, фигушки! – кокетничал Отец. – Ничьим я не буду.
В подтверждение своих слов он лихо исполнил какую-то арию:
- Я не мамина, я не папина,
Я на улице росла,
Меня курица снесла!
- Не могу я ехать! – отмахивался Брюханов от новых назойливых увещеваний женщины. – Я должен уйти отсюдова с Облезлым! Только так!
- Но ведь Облезлый уже пойман! – воскликнула высокая брюнетка. – Чарльз Гарольд его взял, дело сделано. Я всё знаю, я тоже помогала вам.
- Да ну? – обрадовано вытаращил глаза Александр.
- Да-да! А сейчас ты можешь отдохнуть, расслабиться. Поедем ко мне!
- К тебе? – нерешительно почесался Брюханов, подозрительно вглядываясь в ледяное, красногубое лицо незнакомки и взвешивая все «за» и «против» её предложения. – А это… Водка будет?
- Да! – с жаром заверила высокая брюнетка. Надо ли говорить, дорогие читатели, что после такого известия Александра не пришлось долго уламывать. Слаб человек… Знаю это по себе: сам, бывало, соберусь писать роман, а друзья зовут пить, и нет сил удержаться!
- Не сюда! – сказала незнакомка. – Выйдем через кухню, так короче, - и она повела Отца через чёрный ход.
«Что же делать? – лихорадочно соображал Поляк. – Александра Дмитриевича уводят… Наверное, люди Облезлого, или ещё кто? Что делать?»
И Котлецкий принял решение проследить, куда уведут Брюханова. Опять же, на свой страх и риск…
- - -
Идти пришлось не очень долго, но Александр притомился, ворчал, пел тоскливые песни и порывался вернуться, но высокая брюнетка, не выпуская его руку из своей, тащила Брюханова за собой. Бедняга Саша и не подозревал, что попал в лапы к корыстолюбивой, хитрой и развращённой дочери Альтшуллера, бывшего шефа шайки по продаже липовых квитанций на приобретение «Волги», недавно вышедшего на свободу. Дочка мошенника заарканила сейчас простодушного Брюханова с целью получить от него исчерпывающую информацию о Чарльз Гарольде, который, как было установлено, усердно пытается отобрать у Петра Ивановича Альтшуллеровские деньги…
- Философы, штыб они все подохли, - на ходу ругался Брюханов, - кто ж столько водки покупает? Деньги жаль гадам… Да ещё раскокали одну. Позор! Эй, ты! Как тебя?
- Меня зовут Анжела, - ответила дочка Альтшуллера, - а вот и мой подъезд. Направо сворачиваем.
Ночной Ленинград притих. Уже окончился период белых ночей, когда усердные зеваки всю ночь гуляли по набережной, наблюдая за разводящимися мостами. Теперь улицы были черны и безлюдны, всё играло на руку преступному миру.
- Так, слушай, Анжелка… Сколько бутылок-то у тебя? – задал Брюханов нескромный вопрос.
- Одна, - ответила высокая брюнетка.
- Чего? Одна на двоих?.. И ты тоже издеваешься, - расстроено поморщился Александр.
- Не волнуйся, Саша. Я почти не буду пить…
- Рассказывай… Что я, баб не знаю? Пьют, как рыбы, только трепятся много. Помню, пил как-то с артистами, было дело… Одна такая маленькая, худенькая, штыб её холера взяла, говорит: «Ой, ребята! Я ж не пью!» А потом полбутылки коньяка выхлестала за милую душу и как пошла петь! Здорово!.. Прямо как я сегодня. И ещё потом полбутылки вмазала, а мне и не хватило из-за неё! Полез по шкафчикам шариться, думаю, может, какие настойки на спирту встретятся, хлоп, флакончик какой-то нашёл… Халкнул – а там мазь Вишневского… Славные были времена!
Вошли в квартиру. Анжела включила свет, и Александр чуть не зажмурился от ослепившей его роскоши. Стены и пол были покрыты толстыми коврами, в серванте, на шкафах и на телевизоре громоздился хрусталь, огромная люстра тоже была хрустальной, а к коврам на стене местами были приколочены изделия из серебра.
- Кучеряво живёшь, - вспоминая изречение шефа, высказался Александр.
- Пустяки! – махнула рукой Анжела. – Ты, Саша, посиди пока. Я переоденусь.
Высокая брюнетка удалилась в другую комнату, Брюханов же без лишних церемоний плюхнулся в кресло. На миг ему почудилось, что он провалился – такой фантастической и уютной была мягкость сидения.
«Живут же люди, - не без зависти подумал он, - молодая баба, и такую квартирку имеет… А я всё маюсь… без крыши над головой, чирей мне на шею. Обидно!» - и Александр с чувством сплюнул на цветастый ковёр.
Вдруг непонятно откуда полилась тихая, ласкающая слух и расслабляющая нервную систему музыка, затем погас свет. Брюханов только дивился этим странным происшествиям, как вдруг в комнату, словно ангел в полупрозрачном лёгком платьице с сигаретой во рту, бутылкой водки в одной руке и стаканами в другой, впорхнула Анжела. «Небесное создание!» - не замедлил бы восхититься поэт, но Александр, по всей видимости, был из породы прозаиков.
- Ты чего вырядилась, как на балет? – неодобрительно фыркнул он. – Холодно, небось? А свет зачем вырубила? Я ж, Анжелка, человека простой, ты не стесняйся, зажги люстру, садись, наливай и пей! Без фокусов!
- Так романтичнее, Саша, - ответила дочка Альтшуллера и зажгла стоящую на столике свечу, - как в сказке!
- Не понимаю я этого, - покачал головой Отец, - если б пробки перегорели – ну, другое дело, а так… Ладно, ставь.
Он взял из рук женщины бутылку, проворно откупорил её ногтями, налил себе и выпил, деловито и молча.
- Закурим? – предложила Анжела, опускаясь в кресло рядом с Брюхановым. Теперь они сидели вплотную и ноги их соприкасались.
- А чего у тебя? «Малборо»? Фу, гадость… Я её весь день курю. Беломор-то оставил, а всё ради операции… как её, чёрт? А, «Мери»!
Музыка плавно играла, свечка мирно коптила, бутылка водки ещё только началась, и Александр постепенно смирился с обстановкой. Анжела что-то таинственно и маняще говорила ему в ухо, Брюханов молча кивал, а сам нажимал на водку.
- Скажи мне, Саша, тебе в детстве хотелось летать? – спросила Анжела загадочным полушёпотом. – Парить в тумане неба! И растворяться в его голубом блаженстве?
Дочка Альтшуллера, теснее придвинувшись к своему ночному гостю, откинула голову назад, подставив шею для поцелуя. Брюханов не обратил на это внимания, зевая, он окинул взглядом длинные, белые с редкими чёрными волосами ноги Анжелы и покачал головой:
- Летать? Что за мура? Подумаешь, удовольствие… Я недавно с Чарльз Гарольдом летел на самолёте… Ничего хорошего.
- А кто это, Чарльз Гарольд? – наивно поинтересовалась Анжела. – Расскажи мне про него, Саша.
- Бог видел, как я сопротивлялся, - крякнул Брюханов, глотая водку. – А! Хорошо… Что ты хочешь, я не понял?
- Про Гарольда расскажи мне. Кто это?
Александр, естественно, уже успел позабыть про разговор в Ничевохинской квартире, где Анжела прикидывалась подручной Чарльз Гарольда, поэтому ничего не заподозрил и начал рассказ:
- Гарольд – это большой прохиндей! Такие дела мы с ним делали – ух! Только держись! Но вот рыбу ловить – не вяжет совершенно, штыб его холера взяла! В «Плешивых людях» мы удили с ним, ну, представляешь, поплавок ляжет, дёргать надо, а он мешкает! Сколько поклёвок верных дуром прошляпил, я тогда материться устал.
- Чем же занимается Гарольд, - едва скрывая раздражение, спросила дочка Альтшуллера.
- Чем? Я же говорю – прохиндейством! Но удить – не умеет… А вот я в позапрошлом году щуку взял семь кило, ей богу! Вот было зараза-то, а! Попалась и лодку повезла. Я тяну – ни черта, потом на берег вышел, тут мужики помогли мне, тянет, а она как чебурахнет по воде!!! Ой! Но вынули-таки, я её хапнул за горло, руку в пасть запсотил, а она жабры стиснула и немогу!.. Не могу вытащить! Плачу, кровь по руке течёт, а не могу выдрать руку… Представляешь, Анжелка?
Брюханов говорил, и речь его с каждой минутой всё более и более теряла внятность. Вдруг он остановился, замер, уронил на пол стакан, со страхом посмотрел на прижавшуюся к нему женщину, поднялся на ноги и пошёл, не глядя куда. Он стукнулся лбом о дверь, тихонько захныкал, уронил в другой комнате тумбочку, но, наконец, нащупал кровать и рухнул на неё, как был, в новом коричневом костюме.
- И с тех пор я щууук… не-на-ви-жууу! – прорычал он уже лёжа.
Анжела затушила сигарету и решительно встала, в глазах её блеснул недобрый огонёк. «А ведь этот гад ничерта не сказал! – поняла она. Ничего, сейчас заговорит. Как миленький!» - подумала дочка Альтшуллера, решив применить испытанный приём. Сбросив платье, она бесстыдно шагнула в комнату к спящему мужчине.
Брюханов ожесточённо крутился на койке и что-то выкрикивал в бреду, должно быть, продолжая воевать с семикилограммовой щукой.
- Саша! Саша! – обнимая Александра, звала Анжела. – Проснись! Я здесь!
Сквозь забытьё Брюханов почувствовал, что на кровати кроме него появился ещё кто-то, мешающий как следует разлечься и предаться мирному сну. Сделав над собой усилие, Александр открыл глаза и обнаружил рядом с собой молодое, белое, холёное тело, пока ещё прикрытое полусимволическим купальничком. Брюханов тряхнул головой, но неприятное видение не исчезло.
- Саша! – не столько страстно, сколько злобно говорила брюнетка, пытаясь одновременно с этим поцеловать в губы осоловевшего толстяка. – Скажи мне, кто такой Гарольд. Он связан с МВД?
- Мммм, - сердито промычал Брюханов, осознав, что видит брюнетку наяву. – Слушай, тесно… Брысь! Ик… Иди отсюда!
- Саша, я люблю тебя! – обиженно повысила голос Анжела, решив что расспросы разумнее отложить на утро. – Я твоя, Саша… Делай со мной, что хочешь!
Растрёпанные волосы дочери Альтшуллера защекотали нос и шею Александра, он раздражённо фыркнул и отодвинулся к стене. Его эгоистическая натура не могла смириться с тем, чтобы рядом с ним лежал ещё кто-то, мешая раскинуть в разные стороны руки и ноги. Назревала развязка.
- Делай со мной, что хочешь! – повторила Анжела, впиваясь губами и подбородок Александра.
- Что хочу? – глухо переспросил Брюханов. – Ат-лично!
Не говоря более ни слова, Александр поджал правую ногу и с силой лягнул Анжелу в живот. Высокая брюнетка вылетела с кровати, как пробка из бутылки с тёплым «Шампанским». Услышав громкий удар костей об пол, Брюханов удовлетворённо улыбнулся, опустил голову на подушку, и богатырский сон тот час же овладел им.
Таков был бесславный конец наглых попыток вероломной обольстительницы поколебать твёрдые моральные устои честного и глубоко порядочного Александра Дмитриевича!
Глава 44
КТО КОГО?
Ранним утром, когда дочка Альтшуллера, устало моргая заспанными глазами, расчёсывалась перед зеркалом, в двери раздался короткий, но требовательный звонок. «Кто б это мог быть?» – в недоумении замерла Анжела, никто не ожидался… Звонок повторился ещё раз, и высокая брюнетка пошла открывать.
- Здравствуйте! – учтиво кивнул стоящий в дверях красивый, голубоглазый мужчина среднего роста в кожаном пиджаке, в шляпе и портфельчиком в руках. – Служба газа!
Знаю, дорогие читатели, вас так просто не проведёшь! Ну конечно же, это был наш дорогой Чарльз Гарольд. Вчера после непредвиденного срыва операции «Мери» он расстроился и в какой-то момент даже упал духом, но вернувшись в гостиницу, наш герой узнал от Котлецкого о времяпровождении и, самое главное, местонахождении Брюханова с точностью до этажа. Обследованием этого этажа Чарльз Гарольд и занялся с утра: позвонил в одну квартиру, проверил газ у какого-то одинокого старичка, между делом поговорил с ним, уверился, что старичок к делу никакого отношения не имеет, и продолжил обход. Заход в следующую квартиру как раз оказался удачным.
- Служба газа, - повторил наш герой и, не дожидаясь приглашения, снял шляпу, - проверка плиток.
- Здравствуйте, - проговорила высокая брюнетка, смерив нежданного гостя пронизывающим и надменным взглядом. Наш герой, прищурив левый глаз, посмотрел в глаза Анжелы, словно оценивая на глаз силу противника. «Конкурентка достойная, - мысленно отметил он, - тем даже интереснее! Победа должна быть за мной – Чарльз Гарольд я, или нет?»
Ловко, без помощи рук, наш герой сковырнул с ног туфли и степенно, как старый мастер, прошёл на кухню. Дочка Альтшуллера двинулась за ним следом, задумчиво покачивая бёдрами.
- Как агрегат? Функционирует без утечек? – поинтересовался новоявленный газовщик, остановившись напротив плиты.
- Всё нормально, - кивнула дочка Альтшуллера, исподлобья с интересом наблюдая за гостем. Наш герой обстоятельно ощупал трубу, затем, чутко прислушиваясь, постучал пальцами по горелкам. Высокая брюнетка с едва заметной улыбкой следила за манипуляциями газовщика, словно кошка, созерцающая из-за угла возню беззаботной мышки и напрягающаяся перед прыжком.
- Кое-что надо чуть-чуть подкрутить, - сделал заключение Чарльз Гарольд, центральная конфорка барахлит.
- Ради бога, крутите, - ледяной улыбкой улыбнулась высокая брюнетка и, откинув длинные распущенные волосы назад, вышла из кухни.
«Подозревает, - понял наш герой. – И, похоже, даже даёт мне это понять… А что, если в квартире она не одна, а с сослуживцами? Жив ли хоть Брюханов? Да что Брюханов, сам я… на грани».
Однако времени предаваться панике не было. Наш герой на цыпочках подобрался к закрытой комнатной двери и навострил уши. До него ясно донёсся голос Анжелы, она разговаривала по телефону:
- Да-да, ты слушаешь! Представь, ко мне пришёл сам Чарльз Гарольд! Узнала, конечно, не первый раз вижу! Газовщиком прикинулся, сейчас на кухне плиту ломает… Не знаю, наверное, за мной вчера проследили. Но это и хорошо. Толстый дрыхнет, я с него так ничего и не вытрясла, но это ерунда, главный-то у них Гарольд. Думаю, с ним возиться долго нечего. Выключим его из этой игры, да и дело с концом… Что? Да как обычно, несколько капелек препарата в рюмку – и вызываю психбригаду! Конечно… Гарольд главный, он всем заправлял. Да… Что? А… Да. Про Петра я узнаю сегодня в ТЮЗе, встречаемся с Валетом. Опять. Он же меня только в маске и видел. Ха-ха, всё по уму… Да. Чтоб ты без меня делал, папаша. Ну, чао! – последние слова Анжела договорила, задорно посмеиваясь.
«Проворная бабёнка, - отметил про себя Чарльз Гарольд, - значит, вчера именно она меня переиграла! А сейчас? Кто кого? Хоть бы Отец пробудился, что ли!» - и наш герой бесшумно поспешил на кухню и открутил пару переключателей горелок для полной конспирации. Через секунду в кухню наведалась хозяйка.
- Да что вы, право возитесь? – спросила она. – Плита работала нормально!
- Говорите, нормально? – покачал головой наш герой, отвинчивая третью ручку. – А не боитесь, что в один прекрасный день вы запалите спичку – и весь дом взлетит на воздух?!
- Нет, не боюсь, - задорно засмеялась Анжела, и ледяное выражение ей лица едва заметно потеплело. – Я боюсь только тараканов, войны и двойного подбородка… Хотите выпить?
- Что? Выпить? – обернулся Чарльз Гарольд. – Это очень любезно с вашей стороны, хотя я и не сантехник вовсе…
- Пустяки! Садитесь, выпьем по рюмочке, - улыбнулась дочка Альтшуллера, ставя на стол две рюмки. На донышке одной из них наш герой заметил несколько капелек бесцветной влаги – будто бы в рюмке просто задержалась вода после ополаскивания под краном. Другая рюмка была сухой – её пододвинула к себе Анжела, затем разлила водку и разница рюмок стёрлась. Чарльз Гарольд присел к столу, не зная, на что же решиться.
- Ваше здоровье! – игриво подмигнув газовщику, дочка Альтшуллера потянулась за рюмкой. «Надо что-то вытворить и срочно! – соображал про себя наш герой, психбольница, конечно, место неплохое, но мне сейчас совершенно не до этого!»
И вот тут высшие силы помогли Чарльз Гарольду: из-за одной из пустых тарелок выглянула невинная мордашка таракана. Такого бурного эффекта не мог предвидеть даже бывший президент общества «друзей чужого кошелька»: при виде усатого насекомого Анжела так пронзительно взвизгнула, что Чарльз Гарольд тоже вздрогнул. В следующий миг он бросился на помощь несчастной женщине, одной рукой по-рыцарски обнял её, загородил от её глаз стол, а другой рукой оперативно и виртуозно поменял местами рюмки. Сделав своё дело, он указательным пальцем правой руки кончил жизнь неудачливого таракана. «Не расстраивайся, дружище, - мысленно прошептал наш герой таракану, смывая под краном его размазанные останки. – Ты погиб за правое дело!»
Анжела постепенно пришла в себя, села обратно и смущённо улыбнулась.
- Ой… Аж сердце бьётся, боюсь их и всё… С самого детства. Странно, у меня давно в квартире тараканов не было?!
«Уж не Брюханов ли их занёс на себе? – подумал Чарльз Гарольд. – Хотя маловероятно, он же недавно стригся».
- Успокоились? – с отеческой улыбкой спросил наш герой у хозяйки.
- Да… Вы извините меня… Право, не сдержалась.
- Да что там, каждый человек волен испугаться. Я вот однажды в детстве увидел лося в лесу и так заорал, что лось даже обернулся! Или ещё был случай: после пьянки остался ночевать у товарища дома, а в кровать мне забрался спаниэль. Когда ночью я пробудился и увидал перед собой лохматую морду, то так испугался, что убежал и остаток ночи провёл на вокзале. Всякое бывало в жизни… Давайте выпьем, ладно.
Анжела улыбнулась и с готовностью подняла рюмку. Чарльз Гарольд выпил водку в один глоток, но краем глаза заметил с каким ликующим огоньком в глазах следит за ним высокая брюнетка. Наш герой крякнул, отставив пустую рюмку, и Анжела тоже выпила до дна: она пила за победу. Чарльз Гарольд же, зажевав водку куском хлеба, как ни в чём не бывало продолжал разглагольствовать об испугах. Дочка Альтшуллера посматривала на него торжествующе, хотя и с некоторым любопытством. Затем она изящно закурила, глубоко затянулась и, с наслаждением выпустив дым из лёгких, произнесла тихо, почти ласково:
- Послушайте, Чарльз Гарольд. Мы не дети, хватит нам играться в прятки. Давайте, пока ещё есть время, откроем карты.
- С удовольствием, - кивнул наш герой и в руках его незамедлительно появилась колода, - покер, очко, бура, свара, веришь – не веришь?
- Не притворяйтесь, - снисходительно улыбнулась Анжела, обнажив стройный ряд жемчужных зубов. – Я всё знаю. Вы выслеживаете Петра Ивановича Облезлых… Зачем?
- Ну как зачем, - наш герой задумчиво пригладил шевелюру. Такого поворота событий он не ожидал, но не стал уклоняться от игры в открытую. – Хотелось поближе познакомиться с его личностью.
- Вымогаете у него деньги, - покачала головой дочка Альтшуллера, аккуратно стряхивая пепел в пустую рюмку, - нечестно…
- Вообще-то да… Был грех, - сознался Чарльз Гарольд, - как говорил дядя Петя: «Не имей ста рублей, а имей сто тысяч рублей».
- Эти деньги не Петра, верно, - продолжала свою мысль Анжела, - но и никак не ваши. Деньги по праву принадлежат нам!
Последние слова она выкрикнула с яростной гордостью.
- Кому это «нам»? – заинтересовался наш герой.
- Альтшуллерам! – высокопарно воскликнула брюнетка, дунув сигаретный дым в нос Чарльз Гарольду. – А вы? Мы скапливали это богатство годами, делали такие дела… А вы, Гарольд… Скажите, неужели вы всерьёз полагали, что сможете одержать верх в борьбе с нами?
- Я… Если откровенно, я совсем недавно узнал о вашем существовании.
- Вот видите… А мы давно знали про вас, и наши люди следили за каждым вашим шагом. Сначала Гробонюхово, где вы спугнули Петра так, что даже мы потом не скоро отыскали его след. Затем вы додумались съездить в Туруханск за списком адресов. Ха-ха. А вчера пытались заловить нашего глупенького Петьку на именинах Ничевохина. Даже назвали это операцией «Мери». Фантазёр вы… Как видите, мы знали о вас всё. Вам, Чарльз Гарольд, нельзя отказать в наглости, но ни силы, ни масштаба у вас нет. Вы только мелкий жулик – им и остались… Тягаться с нами оказалось вам не по зубам. Увы… Вы проиграли, Чарльз Гарольд.
Наш герой сидел и, растерянно кивая, слушал речь высокой брюнетки, словно нашаливший и раскаявшийся школьник нотации директрисы.
- Прикрутите обратно ручки, если сможете, - небрежным хозяйским тоном распорядилась Анжела и деловым шагом вышла из кухни. Чарльз Гарольд, как кошка, прокрался в коридор и прислушался. Дочка Альтшуллера звонила по телефону.
- Алло! Это скорая помощь? С человеком плохо. Нет, припадки, припадки шизофрении. Да, галлюцинации, наверное… Конечно, срочно! – воскликнула Анжела и назвала адрес своей квартиры.
«Оперативно работает девка, - оценил наш герой, - толково она всё устроила. Только вот таракан-то и подвёл её… Будем считать его ахиллесовой пятой этой черноволосой амазонки блатного мира. Но ведь Ахиллес как раз и погиб из-за своей недоразвитой пятки. В жизни не бывает мелочей, по вине пятки гибнет голова. То ли дело моя пятка: сплошная мозоль, хоть целый день её пемзой скреби, до мяса не доберешься… А плитку, конечно, надо бы собрать…»
И Чарльз Гарольд, опустившись на колени, добросовестным образом принялся привинчивать ручки. Сделав дело, он, как заправский газовщик, попробовал зажечь газ. Он поднёс спички к одной из горелок, но неожиданно произошла мощная вспышка, и синее пламя вырвалось из всех дыр плиты. «Ловко я поработал!» – восхитился наш герой, поспешно перекрывая газ. Две пластмассовые ручки продолжали гореть уже красным огнём, но Чарльз Гарольд, дунув, погасил и этот очаг пожара…
Сзади послышались шаги, наш герой обернулся, и от испуга у него помутилось в глазах, сознание потеряло контроль над телом, и тело, не замедлив воспользоваться такой поблажкой, запрыгнуло на газовую плиту. Перед Чарльз Гарольдом стояла, судя по платью, фигуре, росту и запаху, та самая Анжела, но что сделалось с её лицом! Теперь оно сделалось морщинистым, усатым, одноглазым и страшным. Дряблые губы старушечьего лица растянулись в жуткой улыбке. Коленки нашего героя легонько затряслись, что было, конечно, вполне естественно. Представьте себя, дорогие читатели, на месте мужественного Чарльз Гарольда и вы поймёте, что дрожь в ногах – реакция весьма незначительная, и от такого дикого видения некоторые из вас не прочь были бы сойти с ума, или, в лучшем случае, шлёпнуться в обморок.
- Дрожишь, Чарльз Гарольд, - проговорила одноглазая старуха, придвигаясь вплотную к засевшему на плите газовщику. «Мама, - хотел было вскрикнуть наш герой, но, вспомнив, что его матери всю жизнь было не до сына, воздержался от неуместных возгласов. - Что случилось? На неё подействовало лекарство? Но таких препаратов, кажется, слава богу, нет… Так неужели! У меня галлюцинации, я всё-таки выпил не ту рюмку! А ведь уже вызвана «скорая»… Обидно».
- Простите, как вас, - подрагивающим голосом забормотал Чарльз Гарольд, - гражданка, это вы? Или нет? Что у вас с лицом?
- Ты слишком много взял на себя, мой мальчик, - усмехнулось привидение, - и надорвался… Теперь… А-а-а!!! Таракан! – совершенно не к месту взвизгнула одноглазая и усатая дама.
- Что? Где? Зачем? – у нашего героя тоже шла голова кругом.
- На щеке! У тебя на щеке таракан!
«Надо же, а я не чувствую! – удивился Чарльз Гарольд, схватил себя за щёки, но совершенно никого там не обнаружил. А старуха всё продолжала вопить диким, срывающимся на визг голосом:
- Тараканы! На стене, на полу… А-а-а! Дави их! А-а-а! – тут старуха схватила себя рукой за затылок, дёрнула что-то, и вдруг лицо её покривилось, поползло вниз… Всегда сдерживающий свои эмоции Чарльз Гарольд смотрел на разыгравшиеся перед ним страсти с открытым ртом, как какой-нибудь Ничевохин. Ещё миг – и перед ним стояла прежняя Анжела, только с растрёпанными волосами, жалким лицом и дикими глазами, а на полу валялась искусно выполненная маска одноглазой старухи. «Вот это да! – с облегчением подивился Чарльз Гарольд, - действительно, не балуются люди, это ж тебе не усики какие-нибудь прилепить!»
Дочка Альтшуллера металась по кухне и продолжала орать. В глазах её плескался животный ужас, куда бы не смотрела Анжела – в пол, на стену, в холодильник, - отовсюду с отвращением отскакивала прочь.
- Тараканы!!!
Это начались обещанные галлюцинации.
- Эх ты, - вздохнул Чарльз Гарольд, - ну, кто проиграл? А расхвасталась-то! Как маленькая… Пусть у вас там шайка-лейка, но я же Чарльз Гарольд, со мной спорить бесполезно, я это всегда говорил… Теперь вот мучаешься, бедняжка… Закрой глаза, может, пройдёт.
Не слушая советов нашего героя, высокая брюнетка метнулась в комнаты – теперь её истеричные крики раздавались за стеной. «Что же делать с нею», - подумал Чарльз Гарольд, чувствуя себя виноватым. Впрочем, долго размышлять ему не пришлось – в дверь позвонили. На место происшествия подоспела вызванная Анжелой психбригада.
- - -
Через десять минут всё было кончено… Несмотря на то, что парни из психбригады оказались плечистыми и сноровистыми, им не сразу удалось совладать с безумствующей Анжелой. С визгами и криками она удирала от людей в белых халатах, а под конец забилась под диван, откуда её не так просто удалось выковырять. Но вот дочке Альтшуллера всадили успокоительный укол, она быстро обмякла, присмирела, и высокий санитар-грузин повёл её в машину «скорой помощи». Другой санитар, русский, кучерявый и большеротый задержался в квартире для выяснения подробностей.
- Ваша жена? – с сочувствием поинтересовался он у Чарльз Гарольда, который в продолжении всей возни молча простоял у стены.
- Да… - произнёс наш герой с тихой грустью в голосе.
- И… давно это у неё?
- Не первый раз.
- Вы не волнуйтесь очень… вылечивают, - утешил Чарльз Гарольда санитар и тут в приоткрытую дверь случайно увидал распластавшегося поперёк койки мужика в коричневом костюме. – А… Это кто?
- Деверь, - не задумываясь, ответил наш герой, хотя понятия не имел, какой именно вид родства обозначается этим устарелым словом.
- Понятно, - кивнул кучерявый санитар. – Он что?.. Тоже?
- Есть немного, - кивнул Чарльз Гарольд, - мирный неврастеник, мы с ним обходимся без припадков. Может быть, желаете выпить?
- Я же на работе, - для очистки совести заупрямился санитар, но увидев наполненную рюмку, смирился и выпил. – А… Хорошо! Всё-таки пришлось сегодня немного попотеть с вашей супружницей, что ни говори. Я, признаться вот, терпеть не могу, если к женщинам-психам выезд. Если мужик – ну его скрутить можно, наподдать как следует, а бабы… С ними так не положено.
- Нервная работа, наверное? – в свою очередь, посочувствовал санитару наш герой.
- Как сказать… Бывает, целый день сидишь и куришь в форточку – вот и всё дежурство. Но и трудные деньки выпадают, - разоткровенничался санитар психбригады. – Работа, в принципе, нужная. Как вот пограничники, они охраняют границу от вторжения иноземных захватчиков, правильно? Ну, а вот мы охраняем, значит, население от людей, которые чокнулись, или просто с головой не дружат! Случай помню один, до сих пор в памяти, пришли по вызову к одному старику. Он на нас посмотрел… Более дикого взгляда я в жизни не видел. Даже в зоопарке, куда там… Посмотрел и: «Змеи! Змеи! Змеи!» - заорал и в форточку… Седьмой этаж. Спустились мы, а он лежит, голова квадратная… Чтоб кружку пива можно было поставить, ха-ха-ха, ну это я шучу. Машинка чёрная подъехала, парни из морга… Мы их за глаза ублюдками называем. Погрузили старичка… Или ещё был случай: вызвали нас, поднимаемся по лестнице, а сверху вдруг банки как полетели! Так и свистят! А потом бутылки… Я притормозил и говорю: «Гога! Вперёд!» Гога – это мой напарник, ну, вы видели. Метр девяносто ростом. Примерно столько же в плечах. Потом поднимаюсь, а этот мужик в пижаме, который кидался, Гогой уже к дверной ручке привязан и спрашивает: «А что такое? А что я сделал?» Или вот ещё случай был: прикатили по вызову, входим в комнату, а там стоит мужик… какой-то странный. Я смотрю на него – чего-то в причёске не хватает! А это он, оказывается, сам себе ножом уши оттяпал… Хулиган!
- Ван Гог? – уточнил эрудированный Чарльз Гарольд.
- Не помню я фамилии… А вы что, его знали?
- Приходилось, - сказал наш герой с многозначительной улыбкой. Санитар пристально посмотрел ему в глаза и, ни слова не говоря, пошёл к порогу.
- Гога же меня ждёт, побежал я… Вы приходите завтра в психбольницу, врачи вам всё объяснят, что с женой, да и вообще… До свидания!
- До встречи в эфире! – дружелюбно подмигнул ему Чарльз Гарольд.
«Семья шизиков, - думал санитар, спускаясь по лестнице, - но квартирка-то! Как куркули живут! Опекунов нет, что ли…?»
- - -
Наш герой расправил плечи и вздохнул устало, удовлетворённо и облегчённо. «Худо-бедно, а одно препятствие на пути к цели устранено. Пусть эта деловая девушка немного отдохнёт. Ишь, чего придумала! – Чарльз Гарольд поднял с пола маску одноглазой старухи и, подойдя к зеркалу, натянул её на себя. – Ты смотри-ка! Как в кино!»
На столике под зеркалом среди пудры, губной помады, брошек и маникюрных лаков наш герой заметил какую-то бумажку и не замедлил с ней ознакомиться. Бумажка оказалась билетом в ТЮЗ. «Так эта диверсантка в добавок ко всему ещё и театралка!» - улыбнулся он, но тут память бывшего зама конторы по заготовке куриного помёта что-то резко кольнуло. «ТЮЗ? ТЮЗ… ТЮЗ! – вспомнил наш герой. – Она говорила по телефону, что с кем-то встретится в ТЮЗе, чтоб узнать о Петре, естественно, Петре Облезлых, причём будет в маске. В маске? Ага… Понятно!» - и Чарльз Гарольд спрятал билет в карман, а маску в портфель. Он уже почти было собрался уходить, как вдруг совершенно неожиданно вспомнил о своём многострадальном соратнике. Действительно, за всеми бурными событиями мысль о Брюханове совершенно вылетела из головы нашего героя…
Александр спал крепким сном праведника, так, наверное, спал только Адам в раю в лучшие времена своей жизни, пока ещё не поддался дурному влиянию испорченной женщины, не попробовал недозволенное яблоко и не сбился с пути истинного. Дышал Брюханов глубоко, а воздух с силой выпускал через рот, отчего губы толстяка, как заведённые шлёпали друг о друга. Чарльз Гарольд постоял над кроватью друга, с минуту посозерцав этот идиллический пейзаж, а затем резко приподнял Александра за пиджак. Однако насильственно посаженный Брюханов не подавал ни малейших признаков пробуждения, тогда наш герой заткнул ему руками нос и рот. Отец несколько раз беспокойно дёрнулся и открыл глаза.
- Ой… Это вы, Гарольд. Ну и сон! Шпана меня к стене прижала и как пошла по карманам гулять, - тяжело дыша, сообщил он и снова закрыл глаза.
- С добрым утром, ясно солнышко! – приветствовал компаньона наш герой.
- И что у Вас, штыб Вас холера взяла, такая манера дурацкая – никогда поспать не даёте, - рассерженно и тоскливо пробурчал Александр. – Ох, а головушка-то как болит… Э-э-э…
И Брюханов опять было попытался заснуть, но наш герой энергичным встряхиванием воспрепятствовал этому.
- Ой… Тяжело с вами, - поморщился Александр, но обведя глазами обставленную мебелью из красного дерева комнату, взбодрился от удивления. - А… Куда мы попали, а, Гарольд? Мы где? У Ничевохина? Но… Там было не так! Похоже, мы… в музее заночевали.
- Похожа свинья на ёжа, да не одно и то же! – рассудительно заметил Чарльз Гарольд. – Должен тебе сообщить, Отец, что эту ночь ты провёл в квартире одинокой и молодой женщины. Как ты объяснишь мне этот пикантный факт?
- Чего-чего? А-а-а-а! – в памяти Александра всплыли незабываемые картины сладострастной ночи. – Это черноволосая такая бабёнка, да?
- Ну, это я тебя должен спросить.
- Да-да, припоминаю! С придурью баба… Водкой угостила – и начала липнуть, а меня разморило как раз, засыпаю, а она всё лезет, всё не угомонится. А, Анжелка её звали! Вспомнил! Легла со мной и пошла брыкаться, ну что такое? А разделась, как на пляже прямо-таки!
- И что же дальше? – присаживаясь на стул, полюбопытствовал наш герой.
- Что-что? Выкинуть её пришлось… А что прикажете делать, Гарольд, если человек… себя вести не умеет!
- Да, Отец, - покачал головой Чарльз Гарольд, - я не знал, что ты такой безжалостный сердцеед. Как же так: зажёг в сердце неопытной девчонки пламень любви, а потом грубо надругался над её чувством… И откуда в тебе столько циничной жестокости?
- Как-как, говорите? Пламя любви?! – Брюханову явно понравились слова шефа. – Так она и впрямь в меня втюрилась? А что, я ведь приличный мужик. А вчера особенно блистал… А что, ведь неплохая баба… Можно ведь и жениться, а Гарольд. Квартирка, смотрите, о-го-го!
- Послушай, Брюханов, - прищурил левый глаз наш герой, - ты когда-нибудь видел слона?
- Да нет, вроде… А что такое?
- Жаль… Был я в зоопарке. Слон там ходит по клетке, ушами машет… Такой же дурак, как и ты. До каких пор можно не понимать шуток? На самом деле ты, божья пташка, попал в сети мафии. Не известно, чем бы это всё ещё окончилось, но я Чарльз Гарольд… Твою возлюбленную Анжелу я передал санитарам психбригады. Но она не одна. Поднимайся, пока в квартиру не нагрянуло бандитьё!
Александр встал, взялся за голову, осмотрелся.
- Надо сматываться! – согласился он. – Мафия – есть мафия!
- Приятно, что мои уроки не пропали даром, - усмехнулся наш герой, - ну ладно. «Всё хорошо, что хорошо кончается», - сказал дядя Петя по окончании срока восьмилетнего заключения в колонии усиленного режима. Кстати, покидая эту гостеприимную обитель, не грех было бы захватить с собой пару-две золотых безделушек! Ты же знаешь, Отец, мою сентиментальную натуру?!
- Спереть хотите? – равнодушно зевнул Александр.
- Как грубо… В конце концов, от много немножко – не кража, а делёжка! – заключил Чарльз Гарольд, сгребая с трильяжа несколько золотых колечек. – К тому же я имею моральное право на этот боевой трофей!
Брюханов умылся, просморкался и, застегнув пиджак, пошёл на выход.
- Да! А где же Облезлый! – спохватился Александр.
- Вспомнил… Спасибо и на том. Увы, Пётр Иванович опять выскользнул из наших рук. Но не надолго – сегодня вечером я должен узнать его координаты!
- Где же?
- В ТЮЗе… Да, и кстати, неплохо было бы прихватить с собой отсюда какое-нибудь скромное, но приличное платье, такое, чтобы мне, пожилой женщине, удобно было показаться в нём в театре.
Брюханов отупело посмотрел в голубые, смеющиеся глаза шефа и, не смотря на похмельную депрессию, тоже расхохотался.
Глава 45
В ТЮЗЕ
Вечерний ТЮЗ празднично гудел. Прозвенело уже два звонка и прилизанная театральная публика, на ходу дожёвывая бутерброды и долизывая мороженное, неспешными потоками текла в зрительный зал. В зале было душно, но уютно, играла негромкая музыка, с минуты на минуту готовился отвориться занавес, в общем, всё было как всегда.
Среди разновозрастной театральной толпы наиболее отталкивающей внешностью выделялась старая, одноглазая женщина в синем платье с морщинистым лицом, узкими бёдрами и до неприличия пышными грудями. Если б кто-то ненароком кинул взгляд на ноги одноглазой театралки, то наверное, слегка удивился бы, увидев, что обута она в мужские туфли сорок третьего размера. Но поток людей был тесен, все старались держать нос повыше, и никто не опустил головы. Но думаю, вы, дорогие читатели моего романа, уже ничему не удивляетесь, ибо одноглазой старухой на сей раз переоделся сам Чарльз Гарольд. Лицо нашего героя с непривычки потело под маской, но он держался мужественно и вполне непосредственно.
Усевшись в кресло, подозрительная театралка углубилась в чтение программки, незаметным движением глаз косясь по сторонам. Справа занимала место маленькая напудренная толстуха, сидение слева многозначительно пустовало. «Будем ждать», - подумал Чарльз Гарольд. Свет медленно затух, с минуту постоял кромешный мрак, а потом сцена осветилась, послышалась унылая музыка и представление началось.
Пьеса оказалась на современную тему. Называлась она «Униженный и заскорузлый» и главным героем её был малолетний преступник. Спектакль сочными, убедительными красками рисовал перед зрителями несовершеннолетнего уголовника и показывал, как постепенно равнодушие учителей и мещанство родителей толкнули школьника на путь преступлений. Он совершает кражи со взломом, избиения, изнасилования, убийства, действия, способные вызвать крушение поездов и пр. Другим центральным действующим лицом пьесы была капитан детской комнаты милиции Зинаида Доброхотова. Она, добрая женщина и чуткий педагог, открывает в заблудшем подростке нежную, ранимую и творческую душу, в которой начинает просыпаться раскаяние и осмысление ошибочности выбранного пути. Не сразу Зинаиде Доброхотовой удаётся перевоспитать Федю, но в конце спектакля он, наконец, снова начинает верить людям, понимает, что такое хорошо, а что такое плохо и уже по прибытии в колонию вступает в комсомол. Пьеса заканчивалась оптимистической, жизнеутверждающей нотой, и зрители после неё покидали театр взволнованные, потрясённые, но верящие в силу добра.
Чарльз Гарольду спектакль тоже понравился. Правда, шаловливых восьмиклассников в нём почему-то играли солидные дяди с брюшком и лысиной, но это не портило общего приятного впечатления. Но вот когда малолетний преступник впервые расплакался на сцене, наш герой вдруг почувствовал прикосновение к своей руке. В кресле слева теперь сидел мужчина средних лет с жуликоватой физиономией. Это был Спартак Кукушкин по кличке Валет.
- Агриппина Адольфовна, - деловито шепнул он, - а вот и я!
- Вижу, - проронила Агриппина Адольфовна, не поворачивая головы.
- Вы сегодня суровая, - усмехнулся Валет. – А знаете, ваше дело на грани…
- Как понять?
- А так, что этот клоун Облезлых завтра покидает Ленинград.
- Куда едет? И на чём? – спросила одноглазая с заметным волнением в голове.
- Вы что, охрипли, Агриппина Адольфовна, - удивился Валет, - басите прямо-таки!
- Да… Упала недавно в Неву… Простыла. Так как насчёт Облезлого?
- Я говорю, уезжает.
- А конкретней?
- Конкретней будет, когда достанете денюшки, - широко улыбнулся Спартак Кукушкин.
- Сколько вам надо?
- А у вас, Агриппина Адольфовна, ярко выраженный склероз… - покачал головой Валет, - сколько раз повторять? Пять тонн – и ни рублём больше!
Агриппина Адольфовна неопределённо подёрнула плечами и отрешённо уставилась на сцену. Заявление о такой крупной сумме явилось для нашего героя неприятной неожиданностью. Все имеющиеся деньги, правда, были сейчас при нём, но хватит ли? Да и разумно ли выкладывать всю кассу организации за сведения, гарантия которых, к тому же, не проверена!
- Так как же, Агриппина Адольфовна, будем платить? – нагловато положив руку на колено одноглазой, осведомился валет.
- Товарищи, пожалуйста, потише, - попросил какой-то зритель сзади, - не слышно ничего, нельзя же так…
- Будем платить? – ещё раз шёпотом спросил Спартак Кукушкин, и Агриппина Адольфовна ответила ему утвердительным кивком головы. В это время как раз кончилось первое действие, занавес задёрнулся, и зрители проаплодировав вышедшим на поклон артистам, наперегонки поспешили в буфет. Туда же повёл свою даму Валет, усадил за столик и купил стакан томатного сока.
- Как вам спектакль, Агриппина Адольфовна? – поинтересовался Кукушкин.
- В общем, неплохо, но маловато экспрессии, - заметила одноглазая, - например, Федя тычет ножом в живот пожилого человека – и тот падает без крика и крови. Эту сцену можно было бы представить убедительней, если б убиенный в момент падения раздавил бы у себя на пузе полиэтиленовый пакетик с красной гуашью. И в зрительном зале эффект наверняка был бы более бурным и продолжительным…
Один за другим отзвенело три звонка, но одноглазая дама и её жуликоватый кавалер не торопились покидать буфет. И лишь когда все столики опустели, они тоже встали и медленным шагом двинулись по театральному фойе.
- Зайдёмте-ка сюда! – вдруг деловито предложила Агриппина Адольфовна, смело сворачивая в сторону мужского туалета.
- Да? Ну, как хотите… - удивлённо улыбнулся Валет.
В туалете было свежо, уютно и чисто, унитазы и писсуары гостеприимно блестели, выстроившись на кафельном полу. Спартак Кукушкин присел на подоконник, выжидательно закинув ногу на ногу. Агриппина Адольфовна встала перед ним, гордо выпрямилась и вдруг резко сдёрнула с себя морщинистую старушечью морду. Изумлённым глазам Валета предстало чистое, голубоглазое и одухотворённое лицо Чарльз Гарольда.
- Вот как? – раскрыл рот Кукушкин. – Ну… клоун!
- Да! – победно улыбнулся наш герой, снимая платье. С непривычки это вышло у него не сразу и в некоторых местах пришлось всё-таки рвать материю. На пол туалета шлёпнулись две клизмы, это они, прикреплённые к платью, имитировали пышные перси.
Как на грех, в этот час один пожилой ленинградец, гонимый расстройством желудка, засунулся было в туалет, но, увидев присевшего на подоконник мужчину и женщину, что стоя перед ним, поспешно рвёт на себе платье, в ужасе отпрянул назад. «Боже…До чего дожили! Это всё приезжие!» - потрясённо подумал он, и, расстроившись ещё сильнее, покинул театр, не дожидаясь конца спектакля.
- Вот так-то будет лучше! – отбросив в сторону скомканные останки платья, улыбнулся Чарльз Гарольд. Теперь он стоял перед Валетом в кожаном пиджаке в слегка полинявших, но отглаженных брюках и без шляпы. – Меня зовут Чарльз Гарольд.
- Неплохое имя, - согласился Спартак Кукушкин, не очень-то шокированный происшедшим на его глазах превращением. – Впрочем, это не меняет дела. С вас пять тонн!
- Да, но я же не Агриппина Адольфовна! Даю тысячу!
- Не понимаю, - пожал плечами Валет, - Чарльз Гарольд – такое красивое имя, не какой-то там Палкин, и… Просто неловко с таким именем и мелочиться. Меня, кстати, зовут Спартак. Тоже неплохо, да?
- Неплохо, - согласился наш герой. – Так вот, Спартак, дай мне адрес Облезлого!
- Дашь – дам! – осклабился Валет, поудобней устраиваясь на подоконнике.
- Не понимаю, за какие такие труды ты трясёшь такую сумму! – возмутился Чарльз Гарольд. – Пять тысяч! Раньше «Жигуль» можно было купить! Даю полторы тысячи! Ну?!
- Ради бога, я не навязываюсь… Не хочешь платить – не надо. Я пошёл, до свидания, - и Валет соскочил с подоконника.
- Стоять! – повысил голос наш герой и вытащил из кармана пиджака маленький чёрный пистолет. – Говори, где Петька?
- Это что за клоунада? – пренебрежительно зевнул Спартак Кукушкин. – Мы, по-моему, уже вышли из детсадовского возраста.
- Жить надоело?! – не очень уверенно прикрикнул на Валета Чарльз Гарольд, слегка касаясь курка указательным пальцем.
- Не будешь ты стрелять, - сказал Спартак Кукушкин, - я тебе нужен…
Чарльз Гарольду не оставалось ничего другого, как спрятать пистолет обратно, тем более, что он был стартовый. Валет победно улыбнулся, а наш герой со вздохом принялся выкладывать на подоконник сотенные, четвертные и прочие бумажки.
- Вот это разговор мужчины! – одобрительно воскликнул Спартак Кукушкин. – А то что это: пиф-паф, ой-ё-ёй?
Денег насчиталось две тысячи триста. Наш герой едва не прослезился, выкладывая из кармана последние мятые рубли.
- Это что, всё? – строго спросил Валет.
- Да, - с горечью проронил Чарльз Гарольд.
- Но ведь не хватает! Сказано, пять тонн!
- Вот… У меня есть одна вещь, колечко, - смиренным голоском заговорил наш герой, осознав, что поблажек ждать не приходится, - золотое! Мне его подарила очень хорошая, добрая девушка. Она меня так любила, и вот… На все скопленные за жизнь деньги, тысячу двести, она купила это колечко и подарила мне. Носи, Чарльз, она сказала… Помни, как я тебя люблю…
- Что ты мне мозги компостируешь? – недовольно покачал головой Спартак Кукушкин, вертя кольцо в руках. – Колечко на восемьсот, не больше, потянет… А когда она покупала, поди ещё до предпоследней наценки, а?
- Но… Как подарок оно не имеет цены, оно…
- Так. А ещё что есть?
- Ещё… Перстень. Я не могу его отдать, это память о маме. Моя мама…
- Хм, давай сюда память о маме… Тонна будет, так и быть! – Валет задумчиво взвесил перстень на ладони. – Что ж, если ты добавишь сюда память о сестрёнке или каком-нибудь усопшем дяде, всё будет в порядке!
Чарльз Гарольд покорно вынул из кармана последнее кольцо, позаимствованное в квартире Анжелы Альтшуллер. Валет растолкал по карманам выручку и радостно подмигнул нашему герою.
- Ну! – обобранный Чарльз Гарольд вплотную приблизился к жулику.
- Слушай, - с важным видом мудреца заговорил Спартак Кукушкин, - завтра утром в плацкартном вагоне поезда № 76 Пётр Облезлых отбывает в Москву! Оттуда же он, если верить его собственным словам, думает податься в Свердловск.
- Хитро… - почесался Чарльз Гарольд. - Я бы скорее догадался искать его в Магадане, чем опять в Свердловске… Хитро!
- Итак, я понял, ты удовлетворён сведениями? – спросил Валет, направляясь к двери театрального туалета.
- Я… Да. Но где гарантии? – спохватился наш герой.
- Моё честное слово. И ещё то, что мне ещё хочется немного пожить. Неужели ты полагаешь, что мне интересно солгать вашему брату? Чтоб потом моё тело обнаружили в подъезде с шабером в боку? Не интересно…
…Спартак Кукушкин говорил правду. Этим утром он навестил Петра Ивановича, видел его перепуганное щекастое лицо и билет на поезд, и, взяв с миллионера пару тысяч, поклялся дезинформировать всех его преследователей. Потом он ловко вытряс наличность Чарльз Гарольда, а теперь торопился к самому Альтшуллеру – сообщить о маршруте Петра Ивановича и ещё раз получить премию четырёхзначным числом рублей. Валет не знал, что доживает свои последние часы, а потому был счастлив, преисполнен энергии и строил планы отдохнуть в Ялте у тёплого Чёрного моря…
Глава 46
ДИСКУССИЯ НА НЕВСКОМ БЕРЕГУ
В этот вечер в номере Котлецкого было многолюдно: присутствовали сам Виктор, Миша Зак, Танька с Юлькой, Брюханов и недавно вернувшийся из ТЮЗа Чарльз Гарольд. За окном грустно моросил дождь – неизменный спутник Ленинграда, а в гостиничном номере было тепло, светло и уютно. Молодёжь играла в карты, Александр дремал, наш герой обдумывал сегодняшнюю сделку и строил планы на завтра, - в общем, каждый занимался своим делом.
- Завтра с утра мы – ту-ту, в Свердловск покатим, - вслух протянул Миша Зак, - кончились весёлые деньги… Так что вам придётся переезжать, - напомнил он нашему герою.
- Не волнуйся, Миша, - сказал Чарльз Гарольд, - завтра мы тоже отбывает в странствия по свету. И тоже утренним поездом.
Хек понимающе кивнул и, как взрослый, достал из кармана пачку «Золотого руна» и предложил желающим закурить. Девчонки взяли по сигарете, Поляк, по примеру шефа, отказался, а Брюханов вставил в рот свой излюбленный «Беломорканал». Миша зажёг спичку, затянулся, и, надо отдать ему должное, сдержался от кашля. Копырина прикурила сразу, а дочке миллионера удалось задымить только с третьей попытки.
- Неохота домой возвращаться, - стряхивая пепел в стакан, произнёс Миша, - здесь всё время с друзьями, а там… Все разъедутся, ходи один по городу. В школу ещё не скоро.
- Одному моему знакомому на старости лет тоже не с кем стало поговорить, - сказал наш герой, задумчиво глядя в окно. – Он завёл попугая, но так и не смог научить его материться.
- Одиночество – трагедия двадцатого века, - затягиваясь, подтвердила Юлька, краем глаза взглянув на Виктора. Но Котлецкий внимание своё сосредоточил на картах и не понял намёка.
- Вот вы, девушки, по-моему, совершенно зря курите, - недовольно поведя носом, авторитетно заметил наш герой. – Травите организм, а ведь это скажется. Потом родите какого-нибудь урода, вроде Брюханова, зачем это вам нужно?
Представительницы слабого пола смутились и, не найдя, что бы возразить, загасили сигареты. Отец же рассерженно зашевелился на кровати.
- Гарольд, чирей вам на ноги, ну когда дураком меня называете – это ещё куда ни шло, но уродом? В меня ж вчера шикарная бабёнка втюрилась по уши! Так-то вот. Жаль, в психбольницу её спровадили, так бы я показал её. Анжелой звали, между прочим!
- Ха-ха-ха! – внезапно раскатился идиотским смехом Хек.
- А разве от курения тоже дети уродливые родятся? – протирая очки, озабоченно спросила Копырина. – Я думала, только от алкоголизма?
- И от курева тоже, - успокоил её наш герой. – От алкоголя, конечно, само собой, не отрицаю. Зачинают люди детишек в пьяном виде, а того не хотят понять, что производят на свет недоброкачественную продукцию. Какие только не рождаются товарищи: с тремя руками, двумя головами, двумя ногами – ой…
- А! Слушайте вы его больше… - насмешливо махнул рукой Александр. – Я вот иногда выпиваю… Не буду скрывать, бывает… Ну и что? Детишки мои не только не больны, штыб их холера взяла, но так здоровущи, что вот сынок поднимает меня раз за шиворот – и по губам хлесть! Это только за то, что я на жену свою матькался громко… Здоров. А теперь я ему алименты за здорово живёшь?! А вы говорите, с тремя руками. Чушь!
- Я читала, бывают случаи, - серьёзным голосом заговорила Танька Облезлых, - рождаются дети с виду нормальные, всё у них потом растёт, а мозг не увеличивается. Так и становится потом пустой череп…
- Да ну! – удивился Миша Зак.
- В этом нет ничего необычного, - обернувшись, зевнул наш герой, - подумаешь, пустой череп, даже среди моих близких знакомых попадаются такие экземпляры.
- Опять, Гарольд… - обиженно покачал головой Брюханов. – И что я вам сделал? Дайте лучше красненькую, я в столовую схожу, поем. А то в брюхе всё журчит, волнуется… Невмоготу!
Получив десять рублей из резервов нашего героя (Чарльз Гарольд, обтрясённый Кукушкиным, всё же оставил на «чёрный день» двести с лишним рублей), Брюханов отбыл закусывать, а разговор о врождённых уродствах продолжался.
- Ещё бывает, рождаются два человека сросшиеся! – блеснул эрудицией Поляк. Карты были отложены в сторону, теперь все увлеклись беседой.
- Вот только на улице почему-то я никогда таких не встречал, - заметил Миша Зак, - а неплохо бы!
- Их умерщвляют, - грустно вздохнул Чарльз Гарольд.
- А почему?
- Слишком много проблем возникло бы в связи с появлением большого числа нестандартных граждан, - пояснил наш герой, - этот мир придуман не нами.
- А вот помните, сиамские близнецы, - оживлённо заговорил Хек, - два человека, а пузо общее! И жили!
- Я им не завидую, - задумчиво покачал головой Чарльз Гарольд, - это ж просто… кошмар. Наверное, натерпелись парни неудобств.
- Ага. Например, напьются оба, - с азартом затараторил Миша, - и по пьянке мордобой друг с другом устроят, по морде друг друга бацают, а отлететь некуда! Неудобно, ха-ха-ха-ха… Весело!
- Они, думаю, были не в восторге от такой жизни, - продолжал Чарльз Гарольд. – Но если оба пили – ладно… А если один из них поддавал, а другой был трезвенником, тогда как? Один нализался, балдеет, а другого с непривычки тошнит – брюхо-то общее! А если один напился, а другой идёт трезвый, то как, скажите, поступать работникам вытрезвителя? Если забирать, то один попадёт невинно, а не забирать – другой вконец обнаглеет от безнаказанности. Что делать?
- В спецмедслужбе рассусоливать не станут, - усмехнулся Миша, - один раз мой папаша случайно подскользнулся на улице – и его загребли в вытрезвиловку. Подумаешь, близнецы сиамские!
- Всё равно, масса жизненных проблем, - с сочувствием вздохнул Чарльз Гарольд. – А если один из сиамцев во время поездки в троллейбусе залез кому-нибудь в карман и был схвачен за руку, что тогда? Казалось бы, полагается ему съездить в Коми, но, с другой стороны, его неразлучный братец преступления не совершал, за что ему-то лежать на нарах? А как в отношении профессии? Их выбор явно ограничен: грузчиками – несподручно, учителями – но урок должен вести один учитель и давали бы им одну зарплату на двоих, таксистами – занимали бы в машине лишнее место. Единственно, мне кажется, в их положении можно было бы стать милиционерами, чтоб ходить вдвоём и патрулировать вечерние улицы. Но и то, случись, надо гнаться за хулиганами, настигнуть они смогут только одного… Короче говоря, жилось им несладко.
- Говорят, они не жаловались, - вставил Котлецкий, - и, между прочим, каждый из них был женат, имел детей.
Девчонки переглянулись друг с другом с улыбками, которые вряд ли можно было охарактеризовать как стыдливые.
- Не вижу в этом ничего удивительного, - улыбнулся Чарльз Гарольд. – Я не пойму одного – ведь ни разу в жизни, даже в туалете, они не могли остаться в одиночестве. Этого же невозможно вынести. Как они жили?
- Не знаю, - сказал Виктор, - но вот когда один из них скончался, их разъединили, то другой в скорости помер.
- Не перенёс, значит… - печально вздохнул Чарльз Гарольд. – Бывает такое, привыкнут люди друг к другу, да так, что и жить потом не могут иначе! А потом друг без друга тоскуют… Не понимаю, зачем им это нужно? Хотя, с другой стороны, «вместе тесно, а врозь скучно», - как-то обмолвился дядя Петя, делясь со мною своими впечатлениями о следственном изоляторе.
Двери номера распахнулись, в них тяжело ступая и дыша, ввалился Брюханов. Щёки толстяка были надуты, а брюхо отчётливо выпирало вперёд.
- Ого-го, - подивился наш герой, похлопав Александра по выпирающему животу, - пять с половиной месяцев, не меньше! Безобразие! В следующий раз будешь есть за свой счёт.
- Бифштексы давали, - икнул переевший Отец и обессилено упал на кровать.
На некоторое время все замолчали. Чарльз Гарольд пристально посмотрел в окно, затем на часы.
- Глубокий вечер, - констатировал он, - а ночи почти совсем белые! Тяжёлый сегодня, ребятки, выдался денёк. А завтра, поди, будет не легче. Пойти, что ли, перед сном на Невский, подышать выхлопными газами…
И Чарльз Гарольд, водрузив на голову шляпу, направился к двери.
- Я с вами, - поспешно вскочив на ноги, сказал Котлецкий. Танька Облезлых с грустью проводила Витю влюблённым и ревнивым взглядом. Эх, если б Витя хоть раз вот так вот увязался за ней, как сейчас за Чарльз Гарольдом! Почему в жизни всегда всё не так?
- - -
Над Ленинградом раскинулось однотонно серое небо, откуда без устали капал бесцветный, равнодушный дождь, однако, невзирая на погоду, по улицам неутомимо бродили приезжие, глазея на многочисленные памятники старины. Взглянуть было на что – дома на проспекте своей старинной архитектурой несколько отличались от современных коробок, да и само название «Невский» уже вызывало невольное преклонение перед далёкой историей. Но город не был музеем, он жил сегодняшним днём, и это постоянно отвлекало туристов от вдумчивого осмотра. Нева текла спокойно и буднично, а с её дна упорные и вооружённые спиннингами рыболовы пытались вытащить рыбку, и кое-кому это действительно удавалось. По Невскому же гуляли не расфуфыренные фрейлины, коллежские асессоры и вынашивающие мрачные идеи Раскольниковы, а современные, вполне обыкновенные кандидаты наук, парикмахерши и продавцы «гастрономов».
Наш герой и Виктор Котлецкий гуляли вдоль берега Невы и вели неторопливую беседу примерно на ту же тему, по поводу которой на протяжении целого длинного абзаца сейчас с вами разглагольствовал я, дорогие читатели.
- Я всё себе совершенно не так представлял, - жаловался Поляк. – Нева – это ж такое поэтическое слово! А тут… ничего особенного. Вниз посмотришь, ну вода тёмно-зелёная с мазутом… Окурки плавают.
По-твоему что, они должны тонуть? – усмехнулся Чарльз Гарольд. – Не надо, Витя мозолить глаза мелочами! Надо всегда смотреть вперёд, смотреть вдаль, смотреть и верить! А не окурки рассматривать…
- Может, это и верно… Но ведь плавают.
- Побольше оптимизма, Поляк! – воскликнул наш герой. – Смотри-ка, что это за зверь?
За разговорами они не заметили, как набрели на сидевшего на постаменте египетского сфинкса. Уже второй век, как расположился он на берегу Невы и, наверное, по ночам грустил о жарких песках и высоких пирамидах. Бывший президент общества «друзей чужого кошелька» не замедлил похлопать египетского гостя по лапе.
- Исторический момент! – прокомментировал он. – Чарльз Гарольд здоровается со сфинксом. Братаются два мудреца.
Котлецкий стоял чуть поодаль и поглядывал на жизнерадостные проделки шефа с невесёлой улыбкой.
- Исторический момент объявляется законченным, - сказал наш герой, отходя от постамента. – Слушай, Поляк! Ты опять чем-то опечален? Не понимаю, о чём ты всё время думаешь?
- О вас, Чарльз Гарольд, - помолчав, вздохнул Котлецкий.
- Обо мне? Меня, конечно, не может не радовать столь примечательный факт, но почему же мысли обо мне навевают на тебя меланхолию? Конечно, дела не бог весть как хорошо идут: операция «Мери» сорвалась, какая-то наглая рожа сегодня в ТЮЗе из меня вытрясла последние гроши. Всё это неприятно, но ведь есть и положительные моменты! Облезлый далеко не ушёл, я знаю его поезд. Завтра сяду туда же и, возможно, под стук колёс произойдёт наш последний разговор с Петром Ивановичем. Не отрицаю, может, он меня и на этот раз обманет – не привыкать! Но я верую в удачу, Витя! И очень жаль, что ты по семейным обстоятельствам не можешь следовать со мной. Очень жаль. Ты надёжный друг и не раз по-настоящему помогал мне. Но ничего, мы потом ещё встретимся!
- Потом? Когда вы отнимите у директора деньги?
- Ну да! – воскликнул наш герой. – Миллион! Просто невероятно…
- И что дальше? – без эмоций поинтересовался Виктор. – Присвоите деньги себе?
- Естественно! – не кривя душой, ответил Чарльз Гарольд. – А как же! И все получат свою долю. Ты, Поляк, в том числе. А что тебя смущает, я не понял?
- Знаете, - приостанавливаясь у моста, задумался Виктор, - можно мне сказать откровенно?
- Конечно! Наврать-то я и сам всегда смогу.
- Вы, Чарльз Гарольд, кажетесь мне человеком… интересным. Очень интересным и очень хорошим, - волнуясь, заговорил Поляк, - талантливым может даже. И говорите вы правильно: человек должен всю жизнь идти к великой цели.
- Всё правильно, - улыбнулся наш герой, - а в чём дело?
- Да… У вас-то эта цель… Такая ерунда. Мелочь…
- Как? Что? – наш герой был просто поражён. – Это миллион-то ерунда? Вот это да? Откуда, Поляк, у тебя такие Рокфеллеровские замашки?
- Не в этом дело. Пусть будет у вас куча денег: миллион, два… А дальше-то что?
- Дальше, - Чарльз Гарольд мечтательно прищурил левый глаз. – Дальше – жить! И жить на всю катушку! Ты ещё, наверное, слишком молод, Витя, и недопонимаешь, что значит иметь деньги… Человек работает, допустим, за сто пятьдесят рублей целый месяц. Весь месяц он трудится и отданная им энергия оценивается в сто пятьдесят рублей… Представляешь теперь, сколько жизненной энергии заключено в миллионе. И владельцем её, хозяином её буду я! Чарльз Гарольд!
Виктор посмотрел на серое небо, на печального сфинкса, на одухотворённое лицо шефа и тихо сказал:
- Вот я не могу разобрать, когда вы говорите всерьёз, а когда шутите?
- Вопрос не по существу. Всё серьёзное всегда можно сказать шутя, так же как и в каждой шутке есть доля серьёзного. Кому как нравится. А ты, значит, Поляк, что, считаешь меня несерьёзным человеком?
- Мне, Чарльз Гарольд, обидно, что вы ошибаетесь и портите себе жизнь, - напрямик высказался Виктор. – Миллион… Мне вас не переубедить. Единственный путь, чтоб вы поняли ошибку, это… Если вы добьётесь своего. И поэтому я желаю вам удачи!
Наш герой стоял, опершись на перила, и задумчиво смотрел вдаль. Где-то вдали за пеленой серых облаков засветилась голубая полоска неба. Может, завтра будет солнечный день, а пока капли дождя монотонно постукивали по шляпе Чарльз Гарольда.
- Это верно. Жизнь покажет, кто из нас прав, Витя, - без улыбки вымолвил наш герой. – Но нам пора возвращаться в номер. Сегодняшний день заметно истощил меня нервно, да, пожалуй, и физически. А завтра снова в дорогу! Нас снова ждут великие дела… Сочинить бы стихотворение по этому поводу, да усидчивости не хватает. Я вечный охотник за синей птицей, я ловлю её за хвост, а не жду, как некоторые, когда она залетит в форточку на чашку чая… Как ты думаешь, Поляк, приятно поймать за хвост синюю птицу?
- Не знаю. Не пробовал, - пожал плечами Котлецкий. – Наверное, приятное мгновение будет… Но очень обидно, если схватишь синюю птицу, рассмотришь её вблизи – а это ворона… Уж лучше тогда вообще ничего не поймать.
…На Ленинград спустилась ночь. Бесшумно текла Нева, унося в океан свои воды, а по тёмному тротуару тоже текли мутные дождевые потоки. Они впадали в канализационный люк.
КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
Приключения Чарльз Гарольда Часть 4
© Copyright: Игорь Одиноков, 2017
Свидетельство о публикации №217011001815
Свидетельство о публикации №217011001815
Рецензии