Журавлик в небесах 9. рукопожатие

9. «Рукопожатие»

     На следующий день Егор  встал рано.  Несмотря на то, что ночью спал плохо, видимо перевозбудился  за день, чувствовал себя прекрасно. Весело чмокнул жену в щечку и, не позавтракав, помчался в офис. Он хотел подумать над предложением заказчика, дать кое-какие распоряжения сотрудникам и быстренько уехать к Жене. Его тянуло к ней. Какая-то сила, как бычка на веревочке, тяжело, но неуклонно тянула его к этой женщине, к своему прошлому, где он был юн, уверен в своем будущем,  в их общем будущем. Вчера смотрел на Женю — почти пятидесятилетнюю женщину — и видел в ней молодую, ангельски нежную девочку из далекого прошлого.
    
     — Шеф! Они выставили на тендер все здание! — взволнованно встретил его прораб Николай Рябый. Будучи уже не мальчиком, под сорок лет, он так и не научился сдерживать эмоции. Все, о чем думал, что знал, чему научился — рвалось из него, как будто совершало прорыв из окруженного противником города.               
     — Тридцать  лимонов! Это же почти на полгода  работы!
     — Привет, привет… Не так громко… Где Костя?
     - В пробке застрял, скоро будет.  Надо готовить заявку, да? Я уже Лене сказал — смету делает.
     — Конкуренты есть? Не узнавал?
     — Сидоров говорит — трое: «Стройтехпрофмонтаж», наша любимая «Сфера-6» и еще кто-то…
 
     Мобильник, настроенный на  виброрежим,  нетерпеливо запрыгал  на столе. Звонила жена:
     — Забери сегодня Андрюшку из садика. У Леры собрание, Игорь тоже не может…
     — Игорь не может, а я могу?! У меня здесь дел невпроворот, объекты сдаются, комиссия после обеда собирается, — он действительно рассердился, — сын с невесткой слишком часто взваливают заботы о детях на них, считая свою работу более важной. — Нет, не могу.
     — Значит я с температурой попрусь в садик, — сердито сказала  Алена  и отключилась.

     Весь день ушел на анализ ситуации с тендером,  расчеты и работу со сметной документацией. Напряженно работали все сотрудники, и  он был в центре этих трудов. Несколько раз звонил Жене, но она не отвечала: бесстрастный  голос сообщал: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Вечером — то же самое, ночью не спал, тайком выходил на кухню и названивал, названивал… Безрезультатно. Утром опять  напряженная работа, перемежающаяся телефонными звонками  Жене, сигаретным дымом, и бесконечными чашечками кофе.
     Наконец, когда стало ясно, что выполнена очень малая часть работы, что остальное займет не один день, Катенин решил, что медлить больше нельзя. «У нее же здесь никого нет», — оправдывал он себя, и  словно обрадовавшись такому алиби, радостно открещивался от мыслей производственных, отдаваясь одной всепоглощающей мысли о ней. Эта женщина, так непохожая на его представление о том, какая же она сейчас — его  Женя, его Евгения и, в то же время с такими знакомыми и бесконечно дорогими его сердцу  чертами, отдельными деталями поведения, приводила его мозг и его сердце в состояние клокочущего вулкана. В нем все кипело, вскипало от радости, от бесконечности  чистейшего чувства, от предчувствия любви, от нежности, которую он ощущал так явственно, что, казалось, мог погладить эту нежность ладонью. 
     И он молодел! Он чувствовал себя восемнадцатилетним юношей и готов был совершать необдуманные поступки, какие мог бы совершить безоглядно тогда, в далекой юности.
    
     Катенин решил начать поиск с квартиры, которую Женя снимала, тем более, что он там уже был и знает адрес. Взлетел на третий этаж, нетерпеливо позвонил… К его удивлению, дверь открыла сама Женя. В темно-вишневом платье с короткими рукавами, с белым воротничком, подчеркивающим  красивую шею, и заплаканными глазами, она печально стояла перед ним, очевидно, забыв пригласить войти.
     — Что? Что случилось?! — вскричал он, пораженный ее видом и, сам того не замечая, вошел в коридор, оттеснив ее от двери. Она молча прошла в  комнату. Он  за ней.
     — Егор! Ох,  Егор, — она опустила голову и волосы, свесившись, закрыли ей лицо. — Ох, Егор, он умирает!
     Красные от частого протирания платком, глаза наполнились слезами. Она еле сдерживалась, чтобы не разреветься. «Врачи дали ему от силы два месяца! Ты понимаешь?! Через два месяца мой малыш умрет! И, зная это, я ничего не могу сделать! Ничем не могу помочь! Понимаешь? — она уже рыдала и, как заведенная, повторяла. — Понимаешь?»
     Господи, какие глаза! Огромные глаза в слезах! Слезы сделали их еще прекраснее!  Катенин подошел к ней, обнял: он понимал, да еще как! Держа в объятиях поникшие плечи любимой женщины, Егор как бы взял на себя ее боль… И понял, что лекарства от нее нет, и он не в состоянии придумать какое-то новое болеутоляющее средство. Он лишь растерянно повторял: «Не переживай, все будет хорошо…»

     Когда Женя немного успокоилась, Катенин включил электрочайник, налил два стакана воды, нашел в шкафу заварку, положил сахар… Все делал механически, не задумываясь, а сам повторял: «Все будет хорошо, не переживай, мы обязательно что-нибудь придумаем».
     — Приходили какие-то двое из благотворительного фонда.  «Рукопожатие», по-моему, — держа платок у носа, сказала Женя, — предлагают помощь. В Германии есть клиника, где могут вылечить, — она глубоко вздохнула и снова заплакала. — Стоит это двести семьдесят пять тысяч!
— Ого, — обрадовался Егор, — это уже лучше! Деньги найдем!
— Ты с ума сошел! Это же в евро…

     Катенин опешил: в евро? Видя его растерянное лицо, она  испуганно замолчала, сгорбилась и напряглась, как будто подпирала спиной многотонную громаду, грозящую раздавить ее и оставить ребенка одного в этом суровом мире.       А в глазах  застыли две подруги: отчаяние и надежда. Егор заметил этот взгляд и понял, что она в глубине души рассчитывала на его помощь, но не могла заставить себя напрямую попросить денег.
     — Все равно, — медленно выговорил он, больше убеждая самого себя, чем Женю. — Все равно, я найду деньги. Пусть это тебя не волнует, это мой вопрос и я его решу.
    
     Она молча подошла к нему и встала на колени, не смея выговорить ни слова. Егор вскочил, как ужаленный:
     — Ты с ума сошла! Встань сейчас же! — поднял ее и, глядя в умоляющие глаза, смущенно повторил,  — ты с ума сошла…
     Чай уже остыл, но они этого не замечали. Они пили, молча рассматривая узоры на скатерти и на обоях, думая каждый о своем.
     — Прости меня, Егор, — задумчиво сказала  она.
     — Что ты! Что ты говоришь?
     — Прости меня, — повторила она, — прости, что в юности  не поняла твое сердце, что интуиция не подсказала мне, какое счастье я упускаю, а сейчас вот, прикатила: помоги! Фу, самой противно!  Поверь мне, если бы не ребенок, я бы не стала тебя тревожить.
     — Прекрати, слышишь Жень, не надо. Не расстраивай меня, мне надо сейчас думать… Думать!
     — Благотворители обещали миллион – рублями. Больше не могут, — робко сказала Женя.
    
     Катенин прикинул в уме: еще необходимо добыть где-то десять миллионов рублей. Первое, что пришло на ум — тендерные торги. Надо во что бы то ни стало выиграть торги — это первое. Там, правда, после торгов останется всего миллионов двадцать, но без них – совсем крышка. Второе занять деньги у кого-то из знакомых. Это срочно. Время работает против них. Торги — дело не быстрое, пока подведут все итоги, пока заключишь контракт, пока выполнишь работы, пока перечислят деньги, пока обналичишь…   Нет,  надо срочно найти.
     «Вот оно, — думал он, — ты готов был жизнь за нее отдать — так отдавай! Тем более, не жизнь, а деньги, бумажки какие-то. За каждую ее слезинку — по миллиону! За каждый вздох — по миллиону, за  красные от слез глаза — жизнь!»


                ***
     Парковка на Московском проспекте практически везде запрещена, но перед этим домом есть специальный карман, где можно припарковать несколько машин. Только Катенин поставил машину, тут же выскочил охранник, и со словами «здесь парковка запрещена»  настойчивым жестом приказал: «отчаливай!» Егор был спокоен: «Я к Семену Викторовичу, к  Сольдену». Охранник сразу изменил тон. «Минуточку, мне надо позвонить». Он позволил Катенину войти в парадную и тяжелые дубовые  двери плавно закрылись за ними.
— Здравствуйте, Семен  Викторович,  извините, это охрана беспокоит — Александр. Тут к вам посетитель, — он посмотрел в паспорт, — Катенин Егор… Хорошо.
     — Проходите, — указал он рукой на лифт, — третий этаж.
     Пока подъезжал лифт, Егор успел рассмотреть убранство лестницы: Эрмитаж!  Беломраморные кариатиды склонились над холлом.  Казалось, они разглядывали свое изображение в темном полированном граните пола. Светильники на стенах, будто  украденные из Лувра, гранитные ступени, как тонированное зеркало изящной формы, чугунное литье перил — все внушало  почтение и восхищение.
На третьем этаже его встретил высокий худощавый мужчина, видимо, привратник:
     — Здравствуйте,  Семен Викторович ждет вас, пройдите в холл, пожалуйста. Он принял куртку Егора и показал на широкую арку. Холл – метров сорок в площади —встретил его свежестью воздуха. Четырехметровые потолки, с которых свисали три хрустальные люстры, четыре кожаных дивана нежно-кофейного цвета, огромный на полстены плазменный телевизор с двумя такими же плоскими колонками, два небольших  остекленных шкафа из какого-то диковинного дерева и море экзотической зелени. «Эдем, да и только», — подумал Катенин.
    
     Вопреки ожиданиям, хозяин оказался полной противоположностью окружающей его обстановки. Он был прост, не заносчив, легок и весел.
     — Максимум через два месяца я отдам, — говорил Егор.
     — Да ладно, отдадите, конечно. Мне достаточно рекомендации Вити.
     — Надо подписать какие-то бумаги, может с нотариусом?
     — Нет, напишите  кратенькую расписку, что взяли… Сколько? Триста тысяч долларов плюс пять процентов в месяц. И что обязуетесь вернуть через два месяца. И еще. — Я вас попрошу, не подведите, чтоб мне не пришлось принимать неприятные решения. Я хоть и верю Витеньке, но  сами понимаете, дружба дружбой, а денежки…
     Насколько просто, непринужденно и доброжелательно было сказано последнее, настолько жестко и безальтернативно эти звуки коснулись ушей Егора. Неприятный холодок пробежал по спине и, честное слово, если бы он не был уверен, что ровно через два месяца, а может быть и раньше, сумеет отдать долг, то начал бы прятаться уже сейчас.
     Полиэтиленовый пакет  с тридцатью пачками  стодолларовых купюр, упакованных банковским кассиром, оттягивал руку, и хоть Егор и старался держаться естественно, пытался размахивать пакетом в такт движению, давая понять окружающим, что в пакете ничего ценного нет, взгляд его — внимательный и настороженный — выдавал с головой. И если бы за ним действительно следили, он был бы раскрыт в два счета.
     Машина стояла метрах в десяти от входа, но эти десять метров казались ему бесконечно длинными. «Если бы он захотел меня ограбить и вернуть свои деньги, - думал Катенин, — то нанять пару киллеров и… Или отберут, а потом я еще и должен буду ему».  Дурацкие мысли лезли в голову. Слишком уж велика была сумма, слишком дорога, и не только в денежном выражении. От этой суммы зависела жизнь ее внука. Потерять деньги сейчас — это значит прийти к ней с пустыми руками, это значит убить в ней надежду. А ребенок, — маленькая лепечущая кроха — ребенок будет приговорен. По его вине!

     Путаница в мыслях и  нелепые страхи прекратились мгновенно, как только он сел в машину и заблокировал двери.  Погнал к Евгении, стараясь не нарушать правил движения, чтобы, не дай бог, не остановили гаишники.
     В больницу почему-то не пустили — сменился охранник и  вот, пожалуйста, — новые правила. Позвонил по сотовому  и вызвал на вахту. Она прибежала, запыхавшись, в больничном халатике, без пальто, без шапки, в глазах надежда и страх. Все-таки она надеялась на его помощь. «И хорошо, — подумал он, — что деньги нашлись».
     Он взял ее за плечи, посмотрел в глаза, стараясь быть серьезным, но радость от того, что  может ей помочь была настолько велика, настолько его переполняла, что Егор не удержался и почти что шепотом прокричал: «Я нашел деньги!»
     Секунду  Женя смотрела на него растерянно, потом огромные глаза наполнились слезами, потом переполнились и потекли сквозь ресницы, по щекам, по носу, по подбородку, потекли на белый халат…  Молча прижалась к Катенину, пряча лицо и  только по вздрагивающим плечам ее можно было догадаться, что женщина  плачет.
     — Ну что ты, солнышко, — успокаивал он, — не надо. Прекрати. Сейчас надо думать, куда их деть.  Мне кажется,  нет смысла класть на сберкнижку или в банк. Все в евро.  Надо отдать и начать готовиться к отъезду.   Поедем сразу в этот фонд, пусть примут при свидетелях, оприходуют в кассу и  свяжутся с Германией.
     — Подожди, — неуверенно сказала она, - сейчас уже поздно, наверняка никого там нет. Давай на завтра, а?
     — Нет, солнышко, нет, дорога каждая минута. Какой у них телефон, сотовый есть? Давай я позвоню и обо всем договорюсь.  Думаю, такая сумма не каждый день на них сваливается, пусть пошевелятся.
     — Погоди, я попробую, — она набрала номер. — Алло, Михаил Львович?  Это Евгения Хоренко, помните, в больнице мы с вами встречались — ребенок у меня больной… Нет, нет, все в порядке, я хочу сказать, что все готово для лечения, надо чтобы вы приняли от нас лекарства.
    
     Она говорила иносказательно, как опытный конспиратор, и, видимо, «на том конце провода» все поняли, так как назначили встречу через час. Егор ждал в машине, а Женя побежала покормить сына и переодеться.
     Большое, красивое, многоэтажное здание из стекла и бетона возвышалось в глубине двора. Офисный центр «Гераклион»  как в зеркале отражал вечернюю жизнь большого проспекта. Окна в большинстве своем были темны — работники офисов уже, наверное, спешили в магазины и в теплые квартиры. Охранник не стал открывать турникет:
     — Все «Рукопожатие» уже ушло. Они ключи сдали, так что приходите завтра.
     — Ой, это ко мне, это ко мне, — вбежала запыхавшаяся женщина. — Извините, никак не успеть доехать за сорок минут — маршрутки не ходят, пришлось бежать до метро, а оттуда бегом…

     Она провела их на пятый этаж  и  открыла металлическую дверь с красивой литой табличкой «Рукопожатие». Сняла сигнализацию, набрав необходимый код, и только потом устало опустилась в кресло у компьютерного монитора.
     — Ну, давайте, — что у вас?
Евгения выложила из мешка три больших свертка, по сто тысяч евро каждая.
     — Сколько здесь? — деловито осведомилась кассирша.
     — Триста тысяч.
     — Как оформляем?
     — В смысле? — не понял Егор.
     — В смысле, что это: взнос от предприятия, или от частного лица, временный ли это взнос, залог или благотворительность…
     — Благотворительность, — прервал ее Егор
     — Так… от кого?
     — От  Катенина Егора.  А можно инкогнито?  А-то придется долго объяснять, откуда у меня эта сумма.
     — Можно.
     Сдав деньги и получив взамен маленький приходный ордер, где в графе от кого было написано «Инкогнито», они вышли.
   
     (Продолжение следует)