Будем вместе

Немолодой седой мужчина тряпочкой обтёр пыль с некрашеной с прошлого года скамеечки, аккуратно расстелил газету, вынул из пакета начатую бутылку водки, пару солёных помидорок, бутерброд с любительской, два сдавленых крутых яйца и плавленный сырок. Сел, достал туристский складной стаканчик и налил разминочную. Унылый пейзаж требовал ухода после долгой и снежной зимы. Дорожки были завалены слежавшейся листвой и сухими ветками, лоскуты последнего снега вперемешку с грязью и бедные поблекшие памятники не оживляли картину. Обычное маленькое кладбище маленького западно-белорусского городка. Он прибрал две могилки, взрыхлил землю и полил место предполагаемого цветника. Затем обмыл  небольшие известковые плиты водой, принесенной из огромного металлического резервуара, капитально вкопанного в землю. «Наверное, чтобы пионеры на металлолом не унесли!» – усмехнулся он.
Грязный худой кот, который когда-то, предположительно, был белым, бродил неподалёку, обнюхивая молодую травку. Он тоскливо посмотрел на мужчину, потёрся о ножку скамейки и продолжил поиски целебной зелени.
Первые сто граммов согрели внутренности, вторые вызвали приятное чувство расслабления и спокойствия. Греясь под лучами неяркого апрельского солнышка, мужчина прикрыл веки.

Они умерли в один день. И в один час, прожив вместе пятнадцать счастливых лет. Он их похоронил ровно год назад. Бася и Франц подружились, когда были ещё детьми, во время оккупации Западной Белоруссии. Она с семьёй жила в гетто небольшого  городка Гродненского уезда. Её отец служил в юденрате, работая учителем швейного дела. До войны многие ремёсла были уделом евреев, и поэтому немцы, понимая, что мгновенно их славянами не заменить, организовывали профессиональную подготовку новых рабочих, используя  мастеров из гетто.
Отец Франца, поляк по происхождению, и был одним из подмастерьев портного. Когда ученики научились самостоятельно шить обмундирование по заказам армии, учителей ликвидировали вместе с остальными жителями гетто. Как ни удивительно, девочку спасла семья Франца. Его отец равнодушно слушал проповеди ксензда и невнимательно читал указы бургомистра о еврейских эксплуататорах, захвативших местную экономику и оттеснивших славян. Теперь его могли бы признать Праведником Мира. Но, конечно, не желание стать святым руководило им в то время.  Можно лишь гадать, чего в нём было больше: ненависти к немцам или сострадания к евреям. Короче, неправильный был поляк. Выродок, одно слово.

Девочку спасли, и она осталась жить в польской семье, став Францу названой сестрой. Светленькая, c серыми глазками, она вполне могла бы сойти за польку. Матери у Франца не было, она умерла ещё до войны. Отец говорил: «От задышки».
К Басе он относился хорошо, не делая различия между ней и сыном.
– Byc razem. Будьте вместе – выживете, – часто  повторял он.
Но и ему не суждено было долго прожить. Тяжёлая работа на немцев не спасла его. Отца застрелил полицай, из своих, из местных, когда тот вынес из мастерских два мотка ниток.
Басю и Франца забрали в тот же вечер. Пятнистый фургон въехал во двор, детям позволили взять с собой немного хлеба и игрушки. Кроме них, в машину натолкали ещё пятнадцать-двадцать плачущих детей. Сироты войны. Они жались друг к другу, не представляя, куда их везут и что с ними станет.
Но страна помнила о них. Отважные партизаны атаковали  конвой. Дети, перепрыгивая через борт, бросились врассыпную в темноту. За спиной хлопали выстрелы, но они, не замечая их, бежали к лесу. Бася скорее чувствовала, чем видела, падающие детские тела. Дружественный огонь.
Она бежала пока хватило сил. Еле живая, дрожащая от страха и холода, девочка села на мокрую землю, прислонившись спиной к сухому стволу. Стоял поздний, но не слишком холодный октябрь. Тёмные деревья укоризненно качали ветвями, шелестя последними листьями.
Приближающиеся голоса, вероятно, принадлежали партизанам. Ребёнок был рад любому человеку, хотя о партизанах рассказывали мало хорошего. Но, сейчас было не до выбора. Басю посадили в подводу, где  уже сидели двое мальчиков. Франца там не было.

В лагере дети предстали перед командиром, который отчитывал "робингудов".
– Вы что привезли, небараки? Где боеприпасы?
– В фургоне были дети, – оправдывались партизаны.
– Ну, и что вы будете с ними делать? Цыцкой их кормить, букварь им читать? Чьи вы, сопливые? – раздражённо спросил он.
Бася сказала, что она сестра Франца Каши, со слободы.
– Врёт она. Каши её прижили. Баська из гетто убежала, –  добровольцем выступил пионер с подводы.
Бася молчала. В гетто говорили, что если убегать в лес, то только не к местным партизанам. Эти - хуже немцев.
– Ну-ка, жидовочка, подойди сюда, – по-отечески поманил её командир. – Ты зачем обманываешь советских партизан? Думаешь, беленькая, мы не разберёмся. Или хочешь, чтоб мы тебя назад отвезли?
– Дайте детям хлеба с сиропом, пусть отдохнут. Утром поговорим, – по-сибирски окая, вмешался другой партизан, в военной форме.
– Обманщикам хлеб не положен, – не унимался командир. – Они нас всю жизнь обманывали. Не умрёт до утра.
Сибиряк отвёл её в тёмную холодную землянку, где уже спали какие-то люди. Страх сжимал её маленькое сердечко, всё вокруг было таким чужим и злым.
Небольшая группа беглецов из гетто была изгоями в отряде, каждый день ожидая партизанской мести.
 «За что?» За всё. За голод и войну, за нищенскую жизнь до войны и страх перед большевизмом, за советские порядки и советские беспорядки. Западная Белоруссия.
Для местных поляков и белорусов евреи были не только историческим объектом патологической ненависти, но и выразителями идей коммунизма.
Наутро учительница Ида рассказала, как партизаны посылали евреев на задания, которые было невозможно выполнить, давая на группу два старых пистолета: «Остальное сами добудете!». Не добыли. И не вернулись.
–  Габрэям не воевать, а торговать надо, – с удовлетворением заключил командир.
– Уходить надо. К Бельским или Зорину, – наставлял беглецов сапожник Яков. Эти еврейские отряды принимали даже семьи.

Якова и кормили хорошо, и одевали. Уважали его партизаны. Вернее, сапоги, им отремонтированные.
Ушли они через неделю. Никто их не задерживал, лишь молча смотрели, как уходили от одной погибели к другой. Отряд вздохнул с облегчением. Дружба народов. Уважаемого Якова не отпустили из отряда.

       Они шли медленно и осторожно – детям и старикам был нужен отдых. На второй день пути группа попросилась переночевать в деревушке. Той же ночью их и сдали немцам. Там жили правильные поляки.
Никто не уцелел, только Бася в компосте запряталась. Побрезговали немцы там копаться.
Она понимала, что оставаться в деревне нельзя, а куда идти, не знала. Дошла до соседнего хутора, постучала в первый дом. Назвалась Касей, она хорошо говорила по-польски. Ей разрешили остаться на ночь, а через день пришли немцы и увезли её в сиротский дом.
Таких домов в Белоруссии было немного. Дети жили там, как в концлагере. Проволока, вышки, автоматчики. Тут, наконец, судьба сжалилась над бедной девочкой. Она попала в один дом с Францем. Не сразу его узнала: он сильно похудел, ослаб, едва ходил. Немцы брали у детей кровь для свои раненых, и век маленьких воспитанников дома был короток.

– Jestesmy razem, – обрадовался мальчик, увидев названую сестру.
Воспитателями работали местные, бывшие работники просвещения. Учителя были немцы. Они учили детей немецким песням и письменности. Из выживших планировали создать новую белорусскую администрацию. Когда начинался урок, дети должны были кричать
«Хайль Гитлер» и «Жыве Беларусь». Любое неповиновение каралось сурово. Били плетьми и палками, старались по голове, кормить переставали, ставили на колени на горячий, прямо из печки шлак. Особую изощрённость в наказаниях проявляли «свои» воспитатели. Умели работать с детьми. Один из них, озлоблённый парень с постоянно дёргающейся щекой по фамилии Деркач (дети называли его «дергач») был крупным специалистом по выявлению происхождения. Он заводил разговоры с детьми об их родственниках и друзьях, пытаясь «откопать»  их еврейскую принадлежность. После «чистки» выявленных отвозили в гетто. Дергача боялись даже те, происхождение которых было подкреплено свидетелями. У него были сильные подозрения и в отношении Каси, но, к счастью, никто её не выдал. Что, впрочем, не мешало ему наказывать её чаще других.
Не все были такими гадами. Воспитательница Ганна посоветовала детям делать себе царапины и раны. Немцы не трогали таких, боясь брать их инфицированную кровь. Это и помогло детям выжить.
Война, наконец, закончилась. Сиротский дом стал образцовым советским детдомом, пособники оккупантов были наказаны. Хотя и сейчас было нелёгко, но дети, истощённые и запуганные создания, стали оживать.
  Франц и Бася закончили школу, рано поженились и были вполне счастливы. Детей у них, правда, не было, но они продолжали радоваться друг другу, как в годы оккупации.

    Бася всегда помнила о своём происхождении. А если забывала, ей об этом быстро напоминали. Советская оккупация сменила немецкую, хотя жизнь уцелевших евреев существенно изменилась. Правда, они по-прежнему были для славян причиной голода и лишений, но зато не стало гетто и концлагерей. Чего стоили страхи притеснений и боязнь арестов по сравнению с пытками и расстрелами. Пропаганда с Востока не давала немногочисленному измученному народу надышаться воздухом свободы. Даже в их маленьком городке знали о космополитах и врачах-вредителях, агентах сионизма – заклятого врага мирного советского народа. Не были радостными для евреев и вести с Запада, о тотальном антисемитизме в Польше.
 
Басю часто мучали головные боли и потеря памяти. Она полностью забыла свою жизнь в партизанском отряде, хотя кошмары детского дома помнила во всех подробностях. Когда не могла найти работу, Франц, не желая оставлять её дома одну, брал с собой в пекарню. Бася сидела возле любимого, глядя как он «подкармливает» закваску, замешивает тесто и выпекает хлеб. Иногда помогала ему и радовалась, видя, как вязкое тесто превращается в румяные батоны. 
В то нелёгкое для всех западников время было подписано секретное соглашение между Советским  Союзом и Польшей. Оно разрешило полякам и евреям, жившим до войны в Польше, вернуться назад. Для них это была возможность уехать дальше: в Европу, Америку, Палестину.
Тогда, в первый и единственный раз, их мнения разделились. Франц был готов уехать, Бася хотела остаться на земле, в которой лежала её семья. И осталась.
Она умерла, когда ей было сорок два. Врачи сказали: от многочисленных мозговых травм...
 
–Жидо-о-овочка? – раздался нетвёрдый, пытающийся быть доброжелательным  голос за спиной.
Мужчина открыл глаза и обернулся. Член профсоюза могильщиков, бородатый старик, опёршись на лопату, пытался изобразить скорбь и сочувствие, в то же время не отрывая взгляда от бутылки с водкой. Сырок его не заинтересовал.
Не было ничего особенного в том, ЧТО он сказал. В польском языке нет слова «еврей», есть слово «жид». Особенное было в том, КАК он его произнёс, явственно растягивая второй слог. Седой мужчина где-то слышал это, именно так произнесенное слово. 
Он предложил старику свой стакан и остаток водки.
Старик с благодарностью принял бутылку, стакан ему не потребовался. Он отбросил лопату и присел на краешек скамейки. Двенадцать булек моментально провалились в тренированный организм.
Теперь, согласно правилам хорошего тона, нужно было пообщаться. Пролетарий лопаты стряхнул крошки с бороды и вслух прочитал надписи на камнях: «Бася Каша», «Франц Каша».
– Родственники? – спросил он. – Мои родственники тоже здесь лежат.
– И знакомые, – не услышав ответа, продолжил он.
Мужчина снова не ответил, напряжённо вглядываясь в кирпичное, с синими прожилками лицо могильщика. Он увидел, как у того под бородой при каждом слове дёргалась щека.
В голове шумело, грудь сдавило, лицо покрылось холоднымй потом. С трудом разжав онемевшие губы, хрипло спросил:
– Дергач?
Старик, не мигая, смотрел ему в глаза.

– Я –  Франц Каша, – тихо произнёс мужчина.
 Он с трудом поднялся, подошёл к брошенной стариком лопате и попытался поднять её. Огненная стрела пронзила всё его тело от левой лопатки в грудь. Медленно опускаясь на холодную землю, он успел прошептать:
– Мы  вместе, Бася.