Воспоминания 64 или Продолжение списка

Можете меня поздравить, ибо мне удалось заманить в свои коварные, моржовые сети еще одного купальщика! Он сначала только пробегал, по плиточной, красивенной и дорогущей дорожке вокруг меня и озера, но я его, постепенно подманил и очаровал своими ледяными погружениями. И теперь нас здесь, во тьме кромешной, в ледяном крошеве, в плавучих ножах-льдинках уже двое!

Зовут Максим. Высокий, худощавый, но широкоплечий парень. Я сразу, сходу, его спросил: «А скажи-ка мне, Максим, как морж – моржу: твоя девушка высокого роста, или же низенькая?»  И, обреченно услышал, что – невысокая…

Ну, почему же так? Почему так-то? Девиц этих, невысокие которые, я прекрасно понимаю – им-то нужны высокие наследники, которые, по статистике, даже зарплату, в среднем, получают больше, чем их низенькие конкуренты. Этот выбор происходит у наших девушек подсознательно, впрочем, как и всё остальное, но парни-то куда смотрят? Куда смотрят парни, я вас спрашиваю?!

В моём классе, в восьмидесятой школе, тоже был один высоченный экземпляр по фамилии Колонтай. Ему, с такой фамилией и ростом, даже и клкухи придумывать не надо: Колонтай, он и есть Колонтай. Занесло его в наши пенаты из какой-то небывалой школы с английским языком обучения, где все-все предметы изучались исключительно на этом незаменимом языке.

Кстати, чтобы не забыть, у знакомого переводчика я узнал, что мои любимые длиннющие предложения на этот прекрасный язык дословно не переводятся – нужно дробить на части. Это у нас, пока еще неевропейцев, язык, литературный, по крайней мере, имеет в основе своей описательную, созерцательную функцию. Язык же просвещенных мореходов, англичан, это язык действия, экшина. Сплошной «буги бек», короче… Как хорошо, что я не англичанин!

Итак, оный Колонтай угнездился, где-то, на последних партах и плыл своим, внутренним курсом. Был он парнем очень свободолюбивым и независимым, поэтому у него немного не ладились отношения со школьными, неписаными обычаями и законами. А такому заметному, сильному парню жить не по понятиям было сложно – фонарями, время от времени, светил, подсвечивал… И ведь не был он каким-то, там, бунтарём, ниспровергателем авторитетов или борцом за справедливость. Парень, как парень, а удержать в голове, кого можно задирать, а с кем лучше не связываться, никак не мог. Или – не хотел?..

Вот, к примеру, я находился под незримым покровительством своего брата, известного авторитета Сняки, который корешился с самой острой и опасной школьной гопотой. Иногда это меня неплохо выручало, когда дело касалось посвященных в понятия.

 Был у нас, к примеру, один переросток, второгодник Витя Клименко, который просто из кожи лез, чтобы как-то, хоть краешком, хоть чисто символически, прикоснуться к этому ареопагу будущих топтателей зон и пересылок. И, поэтому, всё, что хоть с какого-то краю, касалось этих, безмерно уважаемых им людей, было для него свято и неприкосновенно. Несколько раз (!), бывало, что, совершенно случайно, я, как-то, не нарочно попадался ему под руку, вернее, наверное, под ногу – расшалюсь, разбегусь, да и запачкаю, ненароком, своими, не совсем чистым ботинком, его расклешенный шик.

Нужно было видеть эту сцену! Я, втянув голову в плечи, покорно жду своего заслуженного пенделя, а Клим, спокойно отложив то, что держал на ту пору в руках, как-то, даже демонстративно, начинает, не спеша, отряхивать мою грязь со свей роскоши. При этом меня он совершенно игнорирует – шел, шел человек, да и решил отряхнуть штанины. С кем не бывает?  То есть, весь ритуал выполняется до тонкости – ничего не было и быть не могло. Точка.

С Колонтаем такие номера не проходили – живо схлопочешь затрещину! В оправдание, скажу, что, за всё время учебы, я ни разу, даже намёком, не обмолвился своему братану о каких-либо затруднениях в моём школьном житии. Ну, разве что, поделюсь с ним, как с опытным в этих вопросах человеком, своими недоумениями по поводу неадекватного поведения Зойки, которая училась на класс меня старше.

Странная, все-таки, девчонка! То и головы не повернёт на моё: «Зой! Привет! Зой!..», то не даёт мне проходу и позорит меня перед товарищами демонстративным, почти не шуточным, приставанием. И я хорошо помню, как мой Юра, положив мне руку на плечо и участливо глядя прямо в мои очки, посоветовал, не мешкая, пригласить страдающую ерундой барышню, в кинуху, что ли… «Да она же явно на тебя запала, братишка! Действуй!»

Нет, в этот раз я не стал бросать в своего братика всем, что попало под руку, настолько ошеломила и испугала меня сама перспектива всего этого меретейства – приглашать, чистенько одеваться, тащиться с ней в кино на глазах у всей нашей братвы! Последнее просто повергло меня в настоящий шок – дикая застенчивость уже во всю обкручивала меня своей удушающей, липкой паутиной. Ладно уж, пускай всё остаётся, как есть…

Колонтай же, в конце концов, вляпался в очень крупный конфликт с авторитетами, и находиться ему в стенах нашей школы стало просто – напросто опасно для здоровья. У меня и сейчас стоит перед глазами его стремительный, гигантскими прыжками, бег по крышкам парт от жестоких карателей, которые пришли, наконец, научить этого нарушителя спокойствия уму-разуму. Портфель и курточку ему потом отнесла его подружка, одноклассница Леночка Баролис, которая, кстати, и мне тоже нравилась. Немного. Да, разбираться с нарушителем неписанных законов пришли, конечно, не сами авторитеты, а младшие, самые младшие и, потому, наиболее жестокие солдаты.

Так что, пришлось нашему товарищу Колонтаю возвращаться в свою английскую школу и забыть о восьмидесятке.

Леночка немного погрустила, а потом успокоилась… Кстати, хорошая была девчонка – весёлая, задорная и симпатичная умница.

Но я упорно, не отвлекаясь на пустяки, продолжаю свой список мужского, главного состава своего класса.

К нашему тандему с Яном плотно прибился еще один паренёк, Игорь Радомский, он же Радя. Был он щупленьким, невысокого роста, но, каким-то, не по годам серьёзным школьником и немного уравновешивал таких неуёмных клоунов, как мы с Яном.

Вот ведь какая странная штука, эта наша психология – на улицу вдвоём с Зоей я бы не смог выйти даже под страхом смертной казни, а в своём родном классе, когда освоился, мог, чуть ли не на голове ходить! Чтобы заставить моих одноклассников выслушивать мои многочисленные, почерпнутые из книг приколы, я начинал рассказ сразу с самого интересного момента, чтобы слушатель от меня не сбежал. Я жаждал общения и внимания любыми, приемлемыми для меня способами.

С Родей же у меня сохранилось парочка ярких воспоминаний. В одном из них, мой приятель сцепился, в честном поединке, с добровольным классным шутом, Мишкой. Есть такие, почти в каждом коллективе найдётся кто-то, не имеющий стержня достаточной закалки, но стремящийся, хотя бы шутовским своим унижением, добиться популярности. Мишка, правда, выгодно отличался тем, что никогда и ни при каких обстоятельствах не терялся и не унывал, хотя всегда выглядел при этом, почему-то, немного жалко.

Что уж он мог не поделить с самым маленьким и слабым учеником нашего класса, я не знаю, хоть и служил у этих необычных дуэлянтов секундантом. Клоун Мишка и слабак Радя схлестнулись не на шутку! Минуты две, не меньше, пыхтели и таскали друг друга за грудки, пока у Ради не лопнула, по шву, его всегдашняя, стиранная - перестиранная клетчатая рубашка. Секундант, то есть я, остановил схватку и предложил Мишке, по джентльментски, одолжить  противнику свой фрак, дабы он прикрыл изрядную прореху, но Мишка проигнорировал моё предложение, а Радя презрительно скривился.

Мне кажется, что этот случай хорошо демонстрировал мою всегдашнюю, примиренческую позицию. А я, действительно, не мог, просто не мог понять, из-за чего, из-за какой ерунды, мои товарищи одноклассники вдруг начинали злобно враждовать друг с другом! Ведь мы же одна семья, и у всех один враг – коварные и непобедимые учителя, которые мучают нас всех непосильными домашними заданиями, из-за которых некоторые, между прочим, не могут всласть насладиться свободой!

И еще один случай навсегда, навечно уложился в моей памяти и в моей душе необычным для меня открытием, что, оказывается то, что хорошо для меня, может быть совсем даже не хорошо для других.

Было это вначале зимы, которая немного запаздывала и никак не хотела порадовать нас снежными заносами и ледяными горками. И вот, в одно прекрасное утро, я обнаружил, что все поверхности дорог и тротуаров покрыты великолепной, ледяной и скользкой до умопомрачения плёнкой. Ну, не красота ли!

Среди пацанов очень ценились туфли и ботинки на кожаной, скользкой до ужаса подошве, потому что в них можно было до бесконечности лететь по ледяным, природным трекам. А у меня как раз такие и были! Ну, пробираясь в школу, мне приходилось осторожно взбираться по крутейшей улице Паторжинского,  но я с удовольствием предвкушал, как, на обратном пути буду с шиком скользить до самого нашего дома, закладывая мастерские повороты и петли в своей замечательной обуви.

Почти весь наш класс, я имею ввиду главную и значимую, мужскую его часть, ликовал вместе со мной. Весь, кроме Ради. Я начал его тормошить и живописать картины открывающихся заманчивых возможностей для туфельно-ботиночного слалома. Но Радя оборвал мои восторги и сказал, что он очень обеспокоен этим диким гололёдом, потому, что его отец работает водителем грузовика, а такая погода очень опасна для грузовиков и их водителей, и он постоянно тревожиться за судьбу папы.

Я до сих пор помню своё, сначала, удивление, а потом, всё более и более крепнущее понимание и сочувствие тревоге своего товарища. Знаете, что раньше, первоначально, означало это слово – сочувствие? Это не наше, теперешнее, сожаление, не американское «со сорри», а, буквально, одинаковое, идентичное, созвучное ощущение переживаний другого человека: со-чувствие. Так вот, мне кажется, что тогда я впервые ощутил, достоверно и полно ощутил переживания и тревогу другого человека, моего милого товарища Ради.

И, поскольку я и до сих пор ношу в себе это, тогдашнее моё переживание, то могу с уверенностью надеяться, что уложилось оно в фундамент моей души прочно и основательно.

Я не знаю, как сложилась судьба Игоря Радомского, что с ним, жив ли он, но в моих воспоминаниях – всё будет хорошо и правильно. Отец Игоря, спокойный и уравновешенный человек, всегда и без всяких проблем будет возвращаться в сою семью, к милой и любимой, трепетно и терпеливо ждущей его жене и к сыну, настоящему сыну настоящего отца. Всегда.