Никита пуганый

                ...Тогда он понял, что ошибся.
                Жить телом на земле,
                а душой на небесах
                оказалось невозможным...
                (Мои любимые авторы)

     Никита не говорил до пяти лет. Мать утверждала, что его напугали в первый же день, когда она привела его в ведомственный детский садик, направление в который она выбивала всеми приличными и наприличными способами. Немолодая воспитательница строго спросила её:
- Писается?
- Да Вы что? Ему уже три с половиной.
Мальчик, правда, тут же опроверг это утверждение. Потом мать сказала отцу, что он сделал это специально.
Но Никита-то знал, - это не так. Напугала его суровая тётка.
Во втором классе его напугала учительница, отругав за то, что он не выучил гимн Советского Союза.
Он начал заикаться. Учительница не верила ему, была требовательней, чем к другим и вызывала чаще к доске. Он стал заикаться больше. Дети смеялись тоже больше.
Мать повела его к логопеду. У логопеда всё было хорошо, он медленно нараспев читал и также неспеша отвечал на вопросы. В школе же ничего не менялось.
- Пуганый, - говорила растроенная мать.

Затем она записалась на приём к невропатологу.
Пожилой доктор начал с истории беременности. Мать пожала плечами:
- Ничего особенного, как у всех.
Внезапно Никита сказал:
- А выкидыша к-кто боялся?
- Да, было такое, - подтвердила мать. И подозрительно спросила:
- А кто тебе сказал?
- Я по-помню, - ответил он.
Врач посмотрел на мать. Его правое веко задёргалось.
- В семье кто-нибудь заикается? – спросил он.
- Нет, - уверенно ответила она.
- А т-твоя сестра из Житомира, - опять вмешался Никита.
- Откуда ты знаешь, ты же даже не видел её, - возмутилась мать.
- Оставьте нас на десять минут, - попросил её доктор.
Он плотно прикрыл за ней дверь, нервно потёр ладони и внимательно посмотрел на юного пациента. Раньше невропатолог практиковал в психиатрических больницах и диспансерах, даже был персональным врачом одного большого чиновника. Некоторые поступки этого чиновника оценивались окружающими как «не вполне адекватные». В конце концов их квалифицировали как идиотские, и его отправили на заслуженную пенсию.
Следом загремел и личный врач. Туда же. Теперь он работал несколько дней в неделю в районной поликлинике.
   
- Что ты ещё помнишь? – мягко спросил невропатолог и подмигнул.
- Бо-боялся родовой т-травмы, - безразлично произнёс Никита.
- А почему боялся? – доктор налёг на стол и задёргался обоими веками.
- Гипоксии бо-боялся, внутричерепной т-травмы боялся, летального исхода бо-боялся.
Доктор взглянул в историю болезни. Пациенту – десять лет.
- Где Вы слышали всё это, - неожиданно для самого себя он перешёл на «вы».
- Д-доктор говорил.
- Кому?
- Матери.
- Когда?
- Когда бе-беременная была.
- А ты где был? – вкрадчиво спросил невропатолог.
Никита недоуменно посмотрел на доктора.
- Да там, - Он показал на докторовый живот.
Тот машинально посмотрел на свой живот и попытался успокоиться по махамудре.
- Книжки по гинекологии читаешь? – по-чекистски зашёл он с другой стороны.
- Я хо-очу стать археологом, а не ге-еологом, - простодушно признался ребёнок.
Доктор мастерски погрузил себя в состояние медитации успокоения и постижения.
Мальчик осторожно поднялся и вышел в коридор.

Никита, совершенно необъяснимо, помнил удивительные вещи. Однажды он поверг в шок родителей, вспомнив, что перед свадьбой отец подарил матери чётное количество роз, чем расстроил её до слёз. Cейчас, даже она не могла вспомнить этот случай.
Отец, физик по профессии, смутно догадывался, что память Никиты родилась раньше, чем он сам. То есть, она существовала на хромосомном, сперматозоидном или яйцеклеточном уровне.
Его убедил в этом случай за праздничным столом, когда Никита, обращаясь к соседке, сказал:
- У папы на работе то-оже Виктория р-работала. Г-грудь шестого размера.
Об этом кроме самого отца и его сперматозоидов не знал никто.
Физик покраснел, и, посмотрел на жену.
- Это было задолго до того, как мы с тобой познакомились, Танечка, - сдавленно произнёс он.
Танечка покраснела тоже и посчитала за благо отправить Никиту на улицу во избежание других воспоминаний.

А Пуганый продолжал бояться всего.
Тёмных комнат и подъездов, пожарников и милиционеров, диктантов и уколов, пьяных и покойников, грозы и мороза, лифта и салюта.
Отец обратился к Фрейду:
    Страх - это состояние аффекта, т. е. объединение определенных ощущений ряда удовольствие - неудовольствие с соответствующими им иннервациями разрядки [напряжения] и их восприятием, а также, вероятно, и отражение определенного значимого события, запечатлевшегося наследственно и, следовательно, сравнимого с индивидуально приобретенным истерическим припадком.
 На этом он, физик, которого трудно было запутать сложными формулами и теориями, потерял смысл написанного, а заодно интерес к автору.

Матери посоветовали отвезти его к «бабке».
Ведунья катала яйцо против сглаза, манипулировала с ножницами и зеркалом против порчи и наговора, шептала против родового проклятья и молилась Антонию Великому Преподобному, прося изгнать бесов.
Пуганый упрямо продолжал бояться и заикаться.
В старших классах он боялся красивых девочек и хулиганов. Никита был высок, но сложен не по-богатырски. Лицом был бледен,черты лица имел правильные.
В лесу он боялся заблудиться, в реке–утонуть, по мостам старался не ходить. На балкон не выходил, боясь высоты восьмого этажа.
При посадке в поезд он боялся, что кому-то уже был продан билет на это же место. У стоматолога ему казалось, что обезболивающее недостаточно сильное и доктор начнёт лечить, когда оно ещё не подействовало или действие его слишком рано закончится.

Ему нравилась тишина и одиночество.

Читал много, говорить старался меньше,  мучительно стыдясь своей речи. Научился выражать свои мысли кратко, избегая использования трудных слов.
У него проснулся интерес к теологии, религиозной литературе. Всё чаще его посещала мысль об уходе в монастырь. Мирская жизнь приносила только муки. Боязнь, неуверенность, одиночество.
Никита Пуганый решил принять постриг.

     Никита попал в уникальный женско-мужской монастырь. Он прошёл собеседование с игуменом Ювеналием. Тот его выслушал с доброй улыбкой и понял. Рассказал, как в монастыре братья и сёстры вместе молятся, трудятся и трапезничают. Распорядок, повторяющийся изо дня в день.
Утренняя молитва, литургия, завтрак, послушания  и снова молитва. Обед, молитва, послушания и опять молитва.
Никите стало хорошо и покойно. Его поселили в скромной аккуратной келье с маленьким узорчатым окном. Общение с братьями и сёстрами было сведено до минимума.
Он был готов дать обеты целомудрия, нестяжательства и послушания. Собственно, то что делал всю жизнь.
Бояться было некого, спешить было некуда. День расписан до минут. Он прошёл уже две исповеди и готовился к остригу в монахи. На душе было светло и чисто, каждый день был наполнен духовным созерцанием и приближал к нравственному совершенству. Никита Пуганый молился за своих родных, за страждующих и больных, знакомых и незнакомых. Он читал душевнополезную литературу, находя в ней духовную пищу и утешение.

Нельзя сказать, что Никита запоминал псалмы и молитвы быстрее всех, зато хромосомы часто напоминали о себе перечислением постулатов Бора или рецептами приготовления борща и галушек.

Однажды, на вечерней трапезе рядом с ним сел новый инок, крупный парень с настороженным взглядом. Они познакомились.
Вечером Никита по совету духовника зашёл к новому знакомому в келью для духовной беседы.
Послушник Роман в миру был «крышей», охранял бизнесменов и  торговцев. Если нужно, выбивал деньги у конкурентов и должников. Надоелo ему неправедное житие и грешное существование, решил возлюбить Господа всем сердцем и душой. Месяц старался Роман возлюбить, потом не выдержал.

- А что, сёстры заходят на мужскую половину, - невинно спросил он Никиту.
- Запрещено Уставом, - опустил глаза послушник.
- А где же братва общается с ними ?
- Братия, - мягко поправил Никита. - Во время послушаний, работаем вместе по хозяйству, трапезничаем.
- А другие отношения случаются, - с надеждой в голосе спросил он.
- Запрещено уставом, -  повторил Никита, - триста поклонов наказание.
- По– божески, - возликовал Роман и подошёл ближе.
 Никита втянул носом воздух и удивлённо посмотрел на инока.
-  Церковное, - поспешно сказал Роман.
-  Белое, - добавил он неожиданно, как будто этот цвет снимал его греховную сущность.
-  Траву будем? – в порыве откровения спросил он.
-  Мы только сегодня косили, - не понял простодушный Никита.
Роман посмотрел на него просветлённым взглядом и икнул.

Следующим днём Никита заметил послушника Романа, трапезничающего в компании сестры Наталии. Послушник, судя по движению его губ, говорил не останавливаясь. Сестра тихо смеялась, стараясь закрыть лицо, залитое счастливым румянцем.
Роман не стал долго украшаться скромностью и молчанием. После вечери он пришёл в никитову келью, забыв произнести молитву Иисусову, и посвятил брата в подробности бурного свидания в наталиевой келье. Как бы случайно, он упомянул и сестру Досифею, якобы благоволившую Никите.
Никита, проявив завидное терпение, выслушал рассказ, приняв его за покаяние, и посоветовал отбить триста поклонов.
- Уже отбил шестьсот, - признался Роман, восторженно присовокупив:
- И за следующий раз.

Никита понемногу терял покой и расположение духа. Ночью его преследовали дьявольские видения и искусы. Во снах сестра Наталия представала в разных ипостасях и позах, далёких от целомудренных.

Роман и Наталия били поклоны. Никита не мог думать о смысле жизни и старался сосредоточиться на молитве.
Он смиренно попросил Романа не навещать его после вечернего Правила.
Однажды, выходя во двор монастыря для послушания, Никита остановился, чтобы пропустить сестру Досифею, следовавшую туда же.
Внезапно она остановилась, повернулась и упёрлась упругой грудью в хилую грудь оторопевшего послушника.
- Р-разрешите, - тихо произнёс он.
- Разрешу, - также тихо произнесла она.
  Наутро Никита, отбив положенные поклоны, решил попросить покаяния и духовного взыскания у наместника.

Добрый Ювеналий отпустил ему грех, напомнив, что целомудрие и чистота души состоит не только в хранении себя от от порочных дел, но и от нечистых помыслов. Ещё раз поинтересовался подробностями разговоров с послушником Романом, дал Никите поцеловать себе руку и призвал к смиренному выполнению его приказов.
Затем он снизошёл, и присев рядом с кротким послушником, положил его руку себе на колено.
Находящийся в состоянии душевного подъёма и очищения Никита не сразу понял, что это не колено.

  Сильнейший страх поразил сердце будущего монаха.
Он быстро вернулся на грешную землю и попытался избавиться от отцовской руки Ювеналия. Тот, призвав в помощь силы небесные, удвоил свои усилия.
Гнев, однако, помог Никите вырваться. Он медленно встал и наотмаш врезал иегумену по сусалам.
Потом он произнёс несколько нелитургических фраз, сделавших бы честь Роману в его прошлой, «крышевой» жизни.
Речь послушника лилась плавно и без запинок. Только выйдя во двор, он вспомнил, что ни разу не заикнулся.
В келье Никита снял подрясник, аккуратно сложил его на узкой монашеской кровати, где он спал почти шесть месяцев, переоделся и вышел на улицу.

Была поздняя весна, когда всё живое ожидало приближения жаркого лета. Земля с трудом сдерживала напор молодой зелени, будущее страны играло в классики на разлинованном асфальте, юность стояла в подворотнях, играла на гитарах и смеялась без всякого значимого повода. Девушки, казалось, нарочито громко стучали каблучками, стараясь привлечь внимание парней.
Жизнь была прекрасна.