Дневник и фото - 2000

1 января 2000 г.
Вступая в последний  год  ХХ века,  «МК» со своими читателями составили  т.н. «Русские рейтинги – 2000»,  и получилось у них вот что:
       СИМВОЛ ВЕКА – автомат Калашникова, опередивший и водку, и валенки, и «Аврору», и Мавзолей.
       ЗЛОЙ ГЕНИЙ ХХ века – Ельцин  вкупе  с Лениным, Чубайсом и Березовским, которые обогнали  Горбачёва,  Сталина  и  Берию.
       КУМИРЫ ХХ века – 1. Гагарин,  2. Высоцкий, 3. Сталин
Ленин на 5-м,  Солженицын и Булгаков – 6 и 7,   9-й – Андрей Миронов.
       ТРИУМФ –
1. Победа в Великой Отечественной войне,
2. Человек в космосе,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
6. Фильм «Белое солнце пустыни».
Конечно, читатель  у «Московского комсомольца» весьма специфический (я тоже), однако этот рейтинг вполне показателен.

3 января 2000 г.
По ОРТ – запись торжеств по случаю 100-летия «Огонька».  Представляю, какими глазами смотрели бы этот сюжет огоньковцы, покажи нам сие зрелище десять лет назад, нагадай тогда кто-нито, что такое станет возможным! Пяток знакомых лиц –  вот  и всё, что осталось от журнала той поры. Коротич – в записи,  на экране, а за кадром – владелец «Огонька»  Валя Юмашев  («дедушку» вытащить не смог, но  и «бабушки»  достаточно, тем более,  что рядышком с ней посажен «преемник» – рыбьеглазый гэбэшник, гарант семейного благополучия). Ну да ладно!.. Главное –  чтобы нынешнему «Огоньку» светило солнце. Серёжа Бардин, отсидевший на том «вечере в сельском клубе»  до конца, рассказал, что Мишакса Поздняев едва не  заплакал слезами умиления,  когда ему вручали  «Засраку» за посильный вклад в общее дело  (не иначе  как вспомнил своё с  Вигилянским интервью в «Столице» 1991-го о подковёрных играх Гущина и Юмашева).
А концерт  «по случаю»  был вполне приличным – с набирающим обороты новым  «Чистяковым»  – Максимом Галкиным.   

7 января 2000 г.
Володин рассказал,  как получил премию «Триумф»  и всю ночь тусовался в Доме приёмов  ЛогоВАЗа.  Добрался он до Большого театра рано,  в холле столкнулся  с Ельциным,  и тот в оторопи  (не потому, что узнал, –  это вряд ли,  а просто  от забытой близости с неожиданным живым человеком)  обнял Володина за плечи,  прижал к животу. Александр Моисеич с утра успел принять, был взвинчен, эмоции захлестнули – выпалил дедушке снизу вверх: «Вы, Борис Николаевич, представить  не можете,  как все рады тому,  что вы наконец-то ушли!..»  От удивления Ельцин   разжал свои тиски, едва не уронил  писателя на пол  (охрана спасла,  поймала).
Дальше Володина понесло – матерился крепче извозчика,  не столько вещая про скуку в ГАБТе,  сколько расписывая продолжение торжеств в  «каком-то дворце,  куда долго ехали»  (в нору Березовского)  и где ему пришлось  фотографироваться  «со всеми этими Мамутами–хуютами»,  которых потом достал своими монологами  (давно хотел высказаться по всем насущным проблемам,  а тут наконец удобный случай представился). 

10 января 2000 г.
Неделю подумав, втравился-таки в «крокодильский» проект. Все нормальные люди от него отказались, а по мне – почему нет? Тем более, всего-то  десять номеров. Я так устроен, что, предложи мне сделать один-единственный выпуск «Нового мира», без раздумий бы согласился.
Как и рассчитывал, победила экономика: Пьянов предлагал громоздкую редакцию  из полусотни человек – семь отделов  («Ревизор», «Подорожная грамота», «Ревизская сказка»...),  в каждом – редактор, корреспондент, фотограф.  А мне нужно всего 12.  Хозяин не поверил:  так мало людей будут еженедельно  выпускать журнал  в 48 полос?   А в штате нам больше не потребуется – все остальные с удовольствием заработают по совместительству.
Мои переговоры с господами банкирами очень смешные:  весёлые они всё-таки    ребята – их не так давно «кинули на СМИ и культуру»,  в новых образах пока не    обжились, а старые роли не отпускают:  присказка  «у нас у разведчиков» с языка  слетает то и дело, вызывая общий конфузливый смех.

11 января 2000 г.
Утром позвонил Игорь Иртеньев, уже похоронивший свой «Магазин Жванецкого», но от «Крокодила»  тактично устранившийся:  какая у тебя концепция?  Сказал, что изложил её издателю на десяти страницах,  которые пересказывать скучно, а в двух словах – журнал о смешном.  Не сатирический, не юмористический – просто обо всём смешном, что есть в нашей жизни. Игорю такой ответ показался  лукавым:  темнишь? – вовсе нет.
А Женю Попова волнует другое: какой слоган на обложку вынесешь? Говорю, что ещё не решил.
     – Ты же платоновский человек, а Андрей Платонович что, по-твоему, написал бы?
     – Есть у него такая мысль в записных книжках:  для жизни нужные живые. 
     – Ну так и напиши прямо под шапкой «Крокодила»:  ЖУРНАЛ ДЛЯ ЖИВЫХ.
     – Не жутковато?
     – Ты ведь сам пять минут назад, когда рассказывал про сына, сказал, что забавный растёт –  ж и в о й...
Значит, пусть так и будет.

12 января 2000 г.
Володин и Рощин оба родились в день памяти Пушкина, 10 февраля, с разницей  в 14 лет. Давно дружат, но один живёт в Питере, другой в Москве – видятся редко.
Сейчас  Володин приехал в Москву  в страшном душевном раздрае:  перевалив  за  80 вдруг ощутил свою немощь – совсем потерял желание писать. И замыслил  я сделать Александру Моисеичу, а заодно и Михаилу Михалычу, который, выйдя  из больницы, опять обосновался в Переделкине, взаимный подарочек.  Кстати – если удастся, как бы ненароком, записать диалог двух замечательных писателей.  Сегодня накупили незатейливой снеди и на машине приятеля Володина,  актёра доронинского МХАТа,  даже и без звонка  (к общему телефону Дома творчества подходит жена Рощина Татьяна,  и напрягать её заранее не стали) отправились  за город.
Рощин ютится в обшарпанной келье старого корпуса, не совсем оправился после болезни, но тормознуть бухое трио Таня не решилась, лишь попросила помнить о времени. В конце концов позволила всем «по чуть-чуть», и застольный разговор получился славный. Едва вошли, положил включенный диктофон на спинку дивана, забыл про него, он и писал всё, пока не закончилась плёнка. Никакое нормальное интервью так не делается, однако, думал, десяток-другой сердечных слов наберу.  А когда сейчас послушал ту шумную запись, она удручает:  про цех, театр и кино говорили походя,  много – про  отвалившего дедушку ЕБН и оставленный нам его сучьей семейкой нежданный дар – в виде рыбьеглазого гэбиста. А стоит влипнуть  в такие темы – не до разговоров о жизни, работе, любви,  только про несчастную страну, которую любая власть беззастенчиво пользует, как девку на сеновале.       
Так и сохранила бесцензурная плёнка весь обильный мат, бессмысленный и безысходный. Потому запихнул эту дурацкую кассету в дальний ящик и просто выпил рюмашечку за своих дорогих стариков – любимых учителей, моих рекомендателей в литературный цех...   

14 января  2000 г.
Освободили   (выкупили?)  Диму Бальбурова. Пропал он в Грозном 5-го октября,  и  всё это время не было о нём ни слуху, ни духу.  Уже были готовы к самому худшему,  однако Бог миловал (или редакция «МН» сумела собрать деньги).

17 января 2000 г.
Омерзительная тусовка в  «Президент-отеле»  по случаю  присягания на верность  И.О. президента. Рожи – те же,  от Боярского до Кости Райкина, которые в цинизме  просты, как правда:   авось и нам что-нибудь хорошее сделает. 
Когда телекамера бесцельно шарила вдоль стен,  в кадр случайно попал Бакланов,  но персонально   к нему никто не обратился – им вчерашние  прорабы перестройки  без надобности.  Жаль Григория Яковлевича:  наверняка переживает.

18 января 2000 г.
В киселёвском «Гласе народа» – обсуждали влипшего в говно  Марка Захарова –  Даниил Гранин процитировал мандельштамовское «власть отвратительна, как руки брадобрея». (Наконец-то  – много лет ждал, кто сделает это первым).

20 января 2000 г.
Два дня подряд провожу в банке за разговорами.  Сегодня непоздно освободился  и зашел в «Новую»,  где застал Чернова, Бунимовича и Яснова. Недолго посидели   в буфете, обсуждая, можно ли реанимировать такой тухляк,  как «Крокодил».  Их общее мнение – невозможно, поскольку никакие новые лекала к этому журналу не применимы. Понимая все аргументы, я упираюсь только потому, что иначе нужно бросать этот проект в самом начале.

21 января 2000 г.
Посиделки с Мурзиком в Домжуре:  она девушка скрытная,  но сквозь беспечность  её проскальзывает грусть:  сдаётся мне, что у Ники с любимым Сусликом начались нелады.
Днём встречался с Катей  Домарёвой – говорили за «Крокодил»: дизайн надо сделать хай-фай. На самом деле, ей очень не нравится, что я собираюсь упразднить должность   арт-директора – тут мне нужен главный художник  (Гукова) и главный дизайнер (Домарёва), а у Кати неизбежный вопрос:  кто из них двоих будет главнее. Пытаюсь отшутиться – главный всё равно автор дизайн-макета  Климов,  а окончательное решение всех творческих  споров за мной.

23 января  2000 г.
Сижу в «Среде»,  работаю  (дома из-за Тотоши не очень получается). Конечно, Аня  Саед-Шах пытается  сделать какой-то оригинальный продукт, но без Хлебникова у неё ничего не выходит – Олег появляется в конце недели, когда номер уже собран, читает его насквозь и правит «рукой мастера» все материалы,  придумывает выносы и заголовки. Он  и в «Огоньке» делал это лучше всех, и тут держит планку: почти все заголовки  – его.
Из вежливости  предлагаю  ему поучаствовать в «Крокодиле», хоть оба понимаем, что третий груз взвалить на себя Олег уже не сможет.

24 января 2000 г.
С утра  в банке:  разговоры о журнале приобретают конкретные очертания – завтра  меня собираются показать старому коллективу.
После двух – на Зубовской у Паши Гутионтова (день капусты у него вчера был, нынче   отмечали по-рабочему).  Увидел уйму людей,  которых не встречал уже  много лет. Господи,  какие же мы стали старые и скучные!
Вечером позвонил смотрящий за мной от банка Гудименко – сказал,  что по решению совета директоров начало «Крокодила»  переносится на первое февраля.  Самое занятное, что все  остальные   сроки остаются прежними –  к 15 февраля нужно положить перед ними готовый номер (на 17–е презентация назначена – ресторан уже арендовали). Всей этой скучной механикой занимается директор по рекламе Вика,  с которой мне  ссориться нельзя: по сути, она половину дела проиграла – её дизайн-макет забраковали и свою команду ей привести не удалось.

26 января  2000 г.
В «МК» –  т.н.  стихи  Андрея Дементьева с гениальным предисловием:
     «Поэт А.Д. –  из тех, кто всегда с болью откликается на боль своей Родины. Касается ли это   
     ТУСОВОК В КРЕМЛЕ...»
Как говорится, конец цитаты.  Похлеще, чем их с Аней Пугач классика: «НАШ МИКРОФОН УСТАНОВЛЕН НА ГОЛГОФЕ». 
Наверняка сам писал.

27 января 2000  г.
Днем приезжал в «Крокодил»  с завхозом и ремонтниками – смотрели,  где что ремонтировать и сколько электричества нам нужно.  Конечно, Казовский с Хортом вылезли в коридор и крутились под  ногами – ужо им.
Вечер – в банке, оговариваем последние мелочи, которые сводятся исключительно к самому болезненному моменту – мои с Пьяновым  взаимоотношения  (которых сам  я, конечно, предпочёл  бы вовсе не иметь).  Но и банкиров можно понять:  вопрос с покупкой журнала до конца не решён, равно и условия  купли–продажи  (Пьянов рассчитывал получить миллион долл., который пытался содрать с Березовского, но   экономный БАБ предпочёл открыть новый сатирический журнал «Фас!»).

1 февраля  2000 г.
Рассадили старых «крокодильцев»  вдоль стены, Пьянов сделался краснее, чем обычно, хоть вроде краснее некуда, и открыл торжественное собрание.  Гудименко представил себя как главного редактора (sic!), а меня – как шеф-редактора, и никто ничего не понял. Пьянов тут же выписал нам обоим  "крокодильские" удостоверения  (мне – за № 1, как Ленину.  Хотя – поскольку с 1922 года я 16-й редактор – такой номер  и поставил бы). И сказал,  что все могут расходиться.  И все разошлись.
Сдаётся мне,  они  вообще не понимают,   ч т о   происходит. 
Едва увидев мою физиономию  и узнав её наконец,  Пьянов отчего-то впал в нескрываемую радость (кажется, решил, что со мной можно поладить).  И коллектив тоже оживился – едва Гудименко  уехал,  старики засыпали меня вопросами о перспективах (!?), видно и впрямь на что-то хорошее для себя надеются.  Я знаю, на что – выкрал у банкира пьяновскую версию штатного расписания,  где «тридцать   тыщ курьеров» с окладами в твёрдой валюте.  Я же никого, кроме Миши Казовского и Саши Хорта,  из стариков брать к себе не намерен  (ладно,  они кроссворды  и прочую мелочёвку делать будут).  Печёнкой чувствую:  наемся я с ними дерьма...   
Вечером поехал  в ЦДЛ  –  встречаться с потенциальными сотрудниками мне в редакции невозможно.  Поговорил с Димой Стаховым и Таней Рассказовой.
А в  ЦДЛле  жизнь ключём бьёт:  в  большом зале пел Бачурин, в малом Дима Быков стихи читал.  Промелькнула  Аня Гедымин  – я от неё  предпочёл укрыться за колонной. И тут же попал в объятия графоманки Оли Кореневой, которая торговала с рук своей книжкой и мне предложила купить её за полтинник  –  со  скидкой,  как бывшему сокурснику.  Еле–еле убёг!

10 февраля 2000 г.
С Илюшиными дизайнерами, скорее всего, работать не получится – амбиции у них    слишком  велики,  опять же  большими деньгами избалованы,  которых в новом «Крокодиле»  не будет.  Илюша тоже  торопит  (все  четверо   ребят, которых он продвигает, – безработные,  их пристроить нужно),  а я с ответом тяну – сейчас не до разборок, нам нужно «пилот» доделать.  Потому сейчас мы с Климовым сели за его дизайн–макет вдвоём.
Самое удручающее в новой версии журнала – наличие программы ТВ, которая  тут совсем ни к чему,  но это условие банкиров   (Вика убедила  их, что без программы она не сможет набрать на проект рекламу).  Глупость ещё и в том,  что советский «Крокодил»  никогда не был еженедельником – выходил в очень удобном режиме раз  в 10 дней, а с такой периодичностью  Гостелерадио программу нам не сделает.
Потому сейчас верстаем просто «рыбу».
На чём ещё с Климовым буксовали неделю – на попытке уйти  от прежней обложки журнала, которую всегда украшала политическая или бытовая карикатура. Сошлись на том, что нужно отдать её не карикатуристам,  а лучшим книжным графикам, в которых у нас недостатка нет:  Любаров, Тишков, Пивоваров... Главным художником (Володя Мочалов обиделся, но тут без  вариантов),  как я и собирался,  – позвал Гукову, и она сразу согласилась:  с 1980  года  хотелось вместе поработать, вот  и случилось.
Сегодня Юля работает на таком высоком уровне, что иметь с ней дело – сплошное удовольствие. Звонит:
     – У тебя факс включён? Лови эскиз обложки!..  Нормально? Покупаешь? Теперь говори, какой цвет должен быть – день солнечный или дождливый? А солнечный – какой?  Ранний, в утренней дымке, или в полдень, с резкими тенями?.. Ясно, завтра  получишь обложку в цвете...

11 февраля 2000 г.
За отсутствием Андрея Донатовича Синявского,  Марья Васильевна Розанова по моей просьбе написала страничку в наш «Крокодил»  № 0:
«Наша жизнь – везде, в любой стране мира – стала настолько нелепа (у них свои нелепости, в России – свои), что читать об этом в журналах не хочется. Мы и так слишком много смеёмся,  глядя друг на друга,  каждый день.
Старый «Крокодил»  остался в памяти тем,  что в нём  поливали грязью многих достойных людей.  В том числе и  Синявского.  (Нечасто, потому что его очень   быстро посадили.)  И это естественно – журнал был причастен   к   п р о ц е с с у,  служил составной частью   с и с т е м ы.
Может ли он сегодня стать другим?  Я, конечно,  желаю «Крокодилу»  всяческих успехов,  но не представляю, что из этого может выйти.  Потому что нынешние поколения смеются чаще всего способом непечатным,  и с журналом совместить    это всё очень трудно.  В Париже выходит газетка «Сумасшедшая утка»,  которая   даёт очень острые  (а зачастую и невежливые)  оценки происходящему.  А в  российской печати,  где основным жанром стал компромат,  и это не нужно.  Если «Сумасшедшая утка» существует на контрасте с другими приличными, строгими,  респектабельными французскими изданиями,  то на контрасте с чем может существовать «Крокодил»?   Юмористический журнал невозможен в бандитском государстве. Посмотрите сами: первый же указ  и.о. президента Путина о ельцинских гарантиях  – смешон.  Почему-то ни один экс-президент в других странах в таких указах не нуждается.  А у нас... Значит, знает кошка, чьё мясо схавала, и это, простите, и смешно, и недостойно, и нелепо.  Что тут можно добавить?  Разве что вопрос:  не может ли Путин ещё и ельцинскую дочку удочерить?
Относительно пожеланий новому «Крокодилу»  к грядущему 80-летию, есть только одно: пробуйте!  И насчёт предложения стать членом вашего «Клуба Знаменитых Крокодилов» – почему нет?  Надеюсь, у вас соберётся хороша компания. Причастность к миру этих симпатичных тварей меня не смущает.  Знаете, какие слова  я говорила 35 лет назад над детской колыбелью? – «Ах ты, КРОКОДИЛУШКА МОЙ!»

Насчёт «бандитсткого государства» бабка Марья, как всегда,  сурова, но в сочетании   с пожеланиями Вити Шендеровича (в этом же номере будет его «Крошка Цахес»  для «Кукол»),  Илоны Броневицкой, Кира Булычёва и Амалии  Мордвиновой – вполне сгодится.

13 февраля  2000 г.
Поздно ночью сделали нулевой номер.  Чудовищный по качеству  (что там про первый  блин, который калом?),  он дался неимоверным напряжением: десять дней мы  с Илюшей не разгибались, забыли про еду и сон, а  вчера у нас  и  техника села – мой  iBook   завис на сутки,  Илюшина верстальная станция просто отключилась, стерев готовый журнальный разворот.  Пришлось нам ехать ночью в «Мэри Клэр»  и там доделывать восемь полос.  Но кое-как управились к сроку  (в чем, впрочем, мы и не сомневались).

14  февраля 2000 г.
Две недели прошли в переговорах с главным  Банкиром, который хочет сделать гешефт на «Крокодиле».  Его только-только назначили олигархом,  и он постепенно вживается в роль:  принимает меня без пиджака и галстука – в старомодных «домашних» подтяжках,  по ходу беседы только что ноги на стол  не кладёт.
Банк, которым он рулит, весьма специфический:  с частными вкладчиками дел не имеет, спонсирует некие загадочные проекты, которые сотрудники в разговорах  называют обтекаемым словом «объект No...».  Едва я взял в руки внутренний телефонный справочник, Банкир заметил моё удивление и оперативно прояснил  ситуацию:
     – Да-да, у нас в штате иностранцев нет – только Ивановы, Петровы и Сидоровы.
Обещает, что в редакционную работу лезть не будет, с одним условием: его  дочери 12 лет, и он хочет, чтобы девочка, открыв «Крокодил»,  не была смущена  пошлостью и развратом.
Обещаю и говорю, что сегодня меня беспокоят только сроки: журнал ещё и верстать не начинали, а ресторан для презентации уже зафрахтован  на третье марта – успеем ли? Когда стоя в дверях я напомнил г-ну Банкиру о неоплаченных счетах, он радостно просиял:
     – Штирлиц знал, что лучше всего запоминается последняя сказанная фраза!

15 февраля 2000 г.
Тяжелый разговор в банке. Я за сутки кое-как отоспался, но глаза у монитора всё  же посадил (каждый час лью в зенки  какую-то гадость, а они всё равно алые, как у кролика).  Нервы тоже сдают: после того, как мне не удалось убедить финансистов,    что аврал никому не нужен и глупо закладывать его в план с первого же номера, уже ясно:  ничего путёвого дальше не будет.  Когда  сложная техника не обкатана, неприятностей не избежишь.

16 февраля 2000 г.
Слух о реанимации  “Крокодила” по Москве идёт, и мне обрывают телефон желающие поработать.  Я не отказываю никому – пришёл  странный пыльный человек  по фамилии Погорелый,  предъявил  вполне приличное резюме  и сказал,  что хотел бы стать моим замом.  Я попросил его собрать очередной номер и попрощался на две недели.  Очередной выпуск сейчас делает забавный парень Влад Васюхин  – единственный, кто остался от прежней команды Вики. 
Не гоню никого и готов приютить любого  с чувством юмора, тем более,  что этот журнал всегда был изданием сатирического цеха,  где я пока мало кого из молодых авторов  знаю.

17 февраля  2000 г.
Так называемая пресс-конференция по случаю  выпуска  нашего “пилотного”  – нулевого  – номера. Народу уйма и все вроде бы дружелюбны, но атмосфера напряжённая – все ждут от моей команды политических шагов,  каких-то общественно значимых заявлений, только мне с журнальчиком “Фас!” и Мишей  Леонтьевым пикироваться совсем не хочется.  И не будем.

20 февраля  2000 г.
Первое воскресенье, когда смог  не пойти в контору и оглянуться.  Ситуация у нас  патовая:  во-первых, работать практически не с кем, а во-вторых, вообще невозможно –  банкир требует, чтобы все мои люди выходили на работу (то есть со своих мест   службы уволились),  а здесь не то что гарантий каких-либо нет – и сажать новых сотрудников некуда:  периодически наталкиваюсь в коридоре на тени прежних “крокодильцев”, по-прежнему занимающих свои насиженные кабинеты.

22 февраля 2000 г.
Три дня родня, друзья и коллеги  дружно прятали от меня березовскую «Независьку» с заметкой  «Крокодил пытается всплыть»  (не из-за текста, вполне весёлого, – из-за фотографии, на которой я выгляжу откровенным идиотом).  И чего было ожидать от ублюдка Третьякова,  который  просто обязан мочить «Крокодил»  по наущению БАБа.  К чести коллег,  «Независимая»  единственная отписалась гадостью,  десяток других изданий – от «Новой»  до  «Литгазеты»  – в своих подачах новости  отнеслись   к нам вполне дружелюбно.

23 февраля 2000 г.
Зоя Григорьевна  подарила нам роскошный слоган.  Весь день ныла:  “Жора, не позорьтесь!  Зачем вы всё время талдычите:  “Крокодил” родился, “Крокодил” родился...  Крокодилы не рождаются! – они  ВЫЛУПЛЯЮТСЯ!..” 
Мы тут же сделали плакат “Ну что вылупился?” (в значении “зачем”, подразумевая  возможность менять смысл с перестановкой запятой: “Ну, что вылупился!” или  “Ну что, вылупился?”) 
З.Г. заработала премию:  давеча я случайно дал ей на сто  у.е. больше оговоренной зарплаты,  и бабушка отчего-то восприняла это как должное  (не отбирать же у пенсионерки прибавку к её пенсии!) , а теперь с чистой душой списал переплаченную “капусту”  на поощрение творческой инициативы.

24 февраля  2000 г.
Начался аврал: один компьютер завис, второй вырубился совсем. До вечера ждали инженеров по обслуживанию, в восемь вечера они привезли новую станцию в замену второй, но и она оказалась неработающей.  Климов психанул и ушёл,  а Домарёва отказалась приходить, сославшись на отсутствие контракта.   Поняв, что подлинная причина в чём-то ином,  я надавил на Катю  и узнал, что ей позвонила Вика – сказала,  что в её услугах редакция не нуждается.  Когда я потребовал от Вики объяснений, та гордо заявила, что “не даст никому  завалить её проект” и что у нее есть свои замечательные дизайнеры (понятно:  те самые, которые проиграли Илюше Климову). Мне тоже всё остолбенело:  ночью позвонил Гудименко домой и сказал, что в таких условиях работать не намерен, да и не вообще в интриги не играю. 

25 февраля 2000 г.
Вика извлекла свою выгоду из моей перепалки с Гудименко (судя по всему, он вчера    же ночью ей перезвонил, и они обо всем договорились)  и  с утра “порадовала” меня сообщением, что с сегодняшнего дня я занимаюсь лишь творческими проблемами, а вёрстка –  не мое свинячье дело. В цехе уже вовсю суетились три невзрачных типа  (как и следовало ожидать – ребята, чей дизайн-макет был отвергнут ещё до того, как   им попытался заняться Витя Скрылёв).  Спорить было незачем,  я только напомнил Вике,  что подписывать полосы в печать придётся всё равно мне,  а я абы что не подпишу  и ломать принятый макет Илюши Климова не позволю. После чего раздал  мальчикам работу и засёк время, отпущенное им на вёрстку.

26 февраля 2000 г.
К вечеру субботы Викины дизайнеры, окончательно спёкшись и перепортив кучу бумаги, вывели пять полос (вместо двадцати),  одна другой плоше  –  настолько  беспомощно, что и обсуждать было нечего.  Попросил  перекачать их в мой ноутбук и ушёл домой.

27 февраля 2000 г.
До пяти утра Фыфка,  ломая глаза об маленький экран моего МАСа  и костеря меня    на чём свет стоит, переверстала по Илюшиному дизайн-макету третью полосу и два разворота –  беседу Влада Васюхина с Тинто Брассом и “компот” из коротких рассказиков.  Мне ложиться спать было уже глупо,  да  и воскресный день не для меня –  попилил в контору.
Мальчики спать не уходили –  к десяти утра выдали мне ещё три полосы, на том же    уровне.  Тут я уже церемониться не стал –  разложил все их заготовки  по соседству  с Фыфкиными.  Ребята даже  спорить не полезли  –  только красными пятнами покрылись  (всё-таки не слепые – уровень  ежу  понятен).  Как раз и Влад Васюхин подоспел, схватил переверстанного Иркой Брасса, заорал:  “Ой, прелесть  какая!..” 
Один мальчик сразу оделся  и ушёл, хлопнув дверью.  Другой дождался Вику, и они долго гуляли взад–вперёд по коридору.  Потом я с ним поговорил –  попросил  отбросить свои амбиции и закончить дело,  раз уж он за него взялся, и сам сел с ним  к компьютеру... Тяжело было, да не  до выбора. 

28 февраля 2000 г.
Утром (в половине седьмого!)  кое-как подписал номер.  Вика рвёт и мечет – я   подставил приведённую ей команду, как пацанов:  единственные пять полос, которые сделаны по Илюшиному утвержденному дизайн-макету, сверстала в  итоге Фыфка.  Всё остальное –  из рук вон – от обложки Володи Мочалова  (Гукова делает облогу  следующего выпуска)  до дилетантских потуг Викиных дизайнеров, что даже разница  в цветовой гамме выдаёт. Но я уже ничего  не хотел – только спаааааать!!!...

Вечером узнал:  вчера, катаясь на снегоходах в компании с Певцовыми, насмерть  разбилась Марина Левтова, одна из самых славных актрис нашего поколения (дочь  её вроде бы жива, но сильно поломалась). Открыла Левтову в  “Ключе без права передачи” Динара Асанова, очень точно находившая чистых людей и живые лица, и хотя Левтова потом  громких актерских работ  в кино не получала, облик её тем не менее  запомнился.

29 февраля 2000 г.
Внештатный рецензент принес информашку с презентации  книги Вити Ерофеева “Энциклопедия русской души”.  И книжку с автографом: “Новому Крокодилу от зубастого (тоже) писателя”.  Звоню Вите:  мог бы хоть имя написать, или забыл, как меня зовут? Оказалось, он и не знал, что я теперь тут озорую.  Тоже сказал, что зря я этим делом занялся – дохлый проект. Но обещал подумать, чем он мне может пригодиться.
Книжка у Вити получилась, как всегда, талантливая, злая и циничная. Но сперва всё же – талантливая.  И определение советской литературы –  “пятизвездочный морг” – абсолютно убийственное, потому как точное и исчерпывающее.
Рецензировать эту литературу – дело зряшное:  ерофеевскую философию можно либо принимать, либо нет,  третьего  варианта не дано.  И впрямь,  что можно возразить автору, ткнув в лицо ему, мерзкому, какую-нибудь из его гадких страниц, хотя бы главку  “живое средневековье”?  – Ты, Витя, не прав? Да прав, прав! – в этом-то и весь  ужас.  Критикам остается лишь порассуждать на предмет того, кто такой этот центральный персонаж Серый, –  весь русский народ, или он только антитеза Ерофеева.

1 марта 2000 г.
В полдень нас  с Викой ждали в банке. Мы с ней встретились на час раньше в бистро возле  “Кировской” и оговорили стратегию.  Я ей опять сказал,  что в её аппаратные игры не играю  и по натуре не интриган, но лом – подсунутых мне людей терпеть не стану, равно как и слушать советы посторонних.  Она девушка неглупая,  сама всё уже поняла. Договорились, что  открыто собачиться  на глазах наших хозяев не станем.
Денёк  выдался веселый.  В полдень  Погорелый принёс мне свой номер, который комплектовал две недели, и стало ясно, что журнал делать не из чего. Я частично был к тому готов  – подстраховался:  припас подборку Голобородько, публикацию Горина и свой рассказ из  “Мальчишника”  (то бишь три разворота,  за которые гонорары платить никому не надо). К ним и “гвоздь” номера организовал – позвонил Петрушевской, которая сразу откликнулась на предложение рассказать о своём романе с “Крокодилом”.

2 марта 2000 г.
Приезд Володина на вручение новой Президентской премии обернулся новым скандалом:  сам пришёл с вокзала в Кремль, что не принято, сцепился с охраной, в милицию попал, а туда мигом нагрянули телевизионщики  (успели в утренние новости)...
Ко мне в “Крокодил”  Володин приехал абсолютно очумелый  и после рюмочки рассказал подробности.  Во-первых,  в Кремль он потащился сразу с поезда  (с Ленинградского вокзала своим ходом), а туда пешком являться не принято – в Боровицкие ворота Володина не пустили, и он пошёл искать другой вход (!).  Обогнул  по периметру весь Кремль, в очередных воротах вцепился в какого-то милиционера,  наорал на него и был  доставлен в околоток. Каким-то образом про деда-скандалиста прочухала пресса –  в  отделение милиции вломились телевизионщики, и тут Володин на камеру навалил сто чертей:  матерился, грозил загнать всю милицию в Чечню...
В кремлевских покоях отсутствующего лауреата  всё же хватились, кто-то прибежал  ему на выручку, и чуть протрезвевшего на холоду Володина доставили-таки к месту назначения,  где уже все были в сборе.
Получая путинские бабки,  Александр Моисеевич  тоже отличился:  уронил конверт с деньгами, банкноты разлетелись по паркету,  и все увидели, что там  рубли,  да и тех немного.  Короче, на Володина  все злы,  а сам он потерял  всякий  самоконтроль: материт власти направо и налево. 
В итоге денег у него совсем нет  –  в Питере Володина  ограбили,  в столицу он прибыл с одним рублём,  а премию от Путина  уже кому-то  обещал  (надеялся на большую сумму,  но получил ровно столько, чтобы отдать).  Из  старика  сейчас все, кому не лень, прослышав про его нежданое богатство, тянут бабки под любым предлогом  (тот же актёр, который возил нас в Переделкино, и Рощину Володин сам хочет дать тысячу долларов).
Я сунул  в карман Володина сотню и оплатил такси до МХТ  (Олег Ефремов обещал Александру Моисеичу дать какие–то деньги и купить билет  до Питера).
Никогда не видел Володина в таком  жутком состоянии.
 
Вечером доделали почти весь номер – первый, за который мне совсем не стыдно.  Погорелый, окончательно потеряв лицо, усердно исправлялся –   бегал по конторе, как ошпаренный, клятвенно обещал закончить всю вёрстку завтра вечером. Четыре разворота я взял на себя:  фоторепортаж с завтрашней презентации, “крокодильские” мемуары Петрушевской с моей колонкой главреда  (напишу про Володина)  и два резервных,  которые держал на чёрный день, – свой текст и максимы Голобородько.

3 марта 2000 г.
Презентацию в «Лимпопо»  (в отличие от предыдущей,  по которой от души проехалась березовская «Независька»)  мне вовремя удалось  «отредактировать» – позвал только тех, кого хотел видеть:   Женю Попова  и Кира Булычёва,  Витю Шендеровича и Гришу Остёра,  Аллу Боссарт с Игорем, Женю Бунимовича, Амалию Мордвинову с очередным бойфрендом  Сашей.  Влад Васюхин пригласил только Валентину Пономарёву –  певицу, с которой я прежде знаком не был.
Вика хотела, чтобы вечер  вёл Вишневский, но я от Володи тактично отказался:  остолбенело из каждого утюга слушать его одностишия. Да и зачем, когда у нас веселил народ Остёр  (Гриша на меня всё ещё сильно дуется за рассказ, ну да Господь с ним.)
В разгар пьянки и пожирания натурального крокодильего  мяса  Гукова  принесла ещё не просохшую обложку мартовского номера – замечательную:  на заборе мартовский рыжий котяра с яйцами и  мужским кулаком вместо башки.

4 марта 2000 г.
Вчера скандал с Володиным показали по двум новостным программам, и все, кто это видел, говорят, что Александр Моисеевич был страшен. Народ попроще смотрит в ящик другими глазами – нынче таксист рассказал: вечером какой-то дед-алкашник в телевизоре всем кремлёвским уродам по мудям надавал!..

5 марта 2000 г.
Подписали номер к полуночи. Доделывал его один:  Погорелый исчез часов в десять не попрощавшись,  и ясно, что мы его уже никогда не увидим  (бальзам на душу Вики, для которой эта фамилия была суеверным символом прогара).

7 марта 2000 г.
2-го передали о гибели наших ребят под Грозным (на т.н. зачищенной территории!), и долго не называли цифры потерь, а теперь  оказалось, что убитых  из  подмосковного ОМОНа – два десятка,  раненых ещё вдвое больше. (В “Новой газете” говорят, что погибших вообще больше 80!). 
Сегодня  павших  отпевают в Загорске.  В “Коммерсанте” страшное фото Дмитрия Духанина:  ребёнок смотрит на мёртвого отца, убитого в Грозном.  (Потрясающий документ  – на уровне фото ластоногого чернобыльского мальчика, снятого Тимуром Грибом.)  Я бы поставил этот снимок на первую полосу главным,  но это не стиль “Ъ” –   у них тут огромная рожа Жириновского.  И фото преступника Рушайло на фоне гробов они загоняют внутрь, на 9-ю полосу, где заканчивается репортаж Панюшкина с панихиды по убиенным омоновцам.

8 марта 2000 г.
Погиб Тёма Боровик – самолет на взлёте рухнул.  Ровно день в день через десять лет, как инсульт разбил его крёстного отца Юлиана Семенова.  Сразу всплыла версия убийства – накануне выступал в ночной передаче Диброва, и в эфир прорвался урод с вопросом: «Почему вы еще живы?» (Тёма сказал, что удвоил охрану). Но тогда кого убирали – Боровика или Бажанова? Даже если это случайность,  то и её вероятность ничтожно мала:  такая удача – одним ударом два шара,  а «двойной карамболь» редко какой виртуоз сделать может.

10 марта  2000 г.
С приходом Жени Некрасова  мне стало легче дышать – он быстро включился в работу   и снял с меня половину забот по номеру.  И теперь я,  слава Богу, не в одиночестве – у Жеки, конечно, свои дуболомно-казарменные заморочки,  но к его солдафонству   я привык, а Васюхин меня допёк настолько, что иногда хочу дать ему  в глаз.  Чудом  не засветил Владу  сегодня, когда он  походя  бросил:  “Вот радость так радость – одним Боровиком  на свете стало меньше!”   Тут я не то чтобы  сдержался – просто оторопел от неожиданности, не нашёлся даже, что ответить.

13 марта 2000 г.
Простились с Тёмой. Сразу прошел на сцену,  положил цветы,  обнял Генриха Авизеровича.  Смотреть на старика было страшно.  А Тёма лежал такой целый и безмятежный, что хотелось ему сказать:  вставай, зачем ты тут разлёгся?..
Спустился в нижний буфет, ещё пустой,  лишь Евтушенко бодро корпел над бутербродами. После прошлогоднего нашего интервью про Лубянку и Политехнический мы с ним так и не увиделись.
Сказал, что прилетел лишь на Тёмины похороны, других  дел в Москве у него нет.
И что этот прилёт в Москву для него халявный – за десять полетов по внутренним линиям в Штатах положен один дармовой, куда хочешь.
Он осведомлен обо всём: подробно  просматривает по утрам российскую прессу, насколько это позволяет Интернет... Что Тёма? – жаль его, конечно, но он был обречён.
Стал расспрашивать про «Крокодил»:  как же его Пьянов профукал?..
Потом вдруг заговорили о Нагибине, на которого  ЕА тоже сильно обиделся после публикации его дневников. Защищая память Юрия Марковича, я изложил свою версию – что дневники были сбросом отрицательных эмоций, о действительно хорошем и дорогом для себя Нагибин ничего туда не записывал.  Евтушенко согласился, что отчасти я прав.
Через полчаса народ начал прибывать,  и к нам подсел вечно мятый Черкизов. Принялись с ЕА вспоминать, как они в подпитии шумно слонялись по Переделкино... Наконец  (на часах уже два часа было)  Евтушенко решил подняться в траурный зал,  спросил:  как Генрих, держится? Я предположил, что смерть сына он вряд ли переможет.
     – Не волнуйтесь за Генриха, такие люди чувствами не живут, – сказал Евгений  Александрович. – И выдержит, и выпустит книжку «Мой сын Тёма», и бизнес его в  свои руки возьмёт.
На Новодевичье я не поехал –  только катафалк вслед перекрестил. 
От ЦДЛ по лёгкому снегу дошёл до Пушкинской,  встретился там с женихом Амалии  Сашей, который  привёз из Питера конверт от Володина с деньгами для Рощина,  и поехал в контору –  номер подписывать.

16 марта 2000 г.
Сегодня похоронили “кентавриста” Данина. Опять с сожалением поймал себя на том, что  прошёл мимо интересного человека. Мы очень хорошо пообщались в 95-м, когда Даниил Семёнович  пришел ко мне в “Неделю”  (с подачи Бобы Жутовского), надеясь попечататься, да куда там  –  среди расписаний электричек  все его тексты провалялись у меня в столе до ухода в “Стас”, где  Данинский багаж  тоже был ни к селу, ни к городу.  А  дед был чудный – Бог отпустил ему 86 лет (на днях день рождения отметил).

18 марта 2000 г.
Хотелось бы сделать «Крокодил» совсем аполитичным, однако не получается –  нельзя же выборы стороной миновать. Обошлись минимумом слов – Гукова  нарисовала обложку с выпрыгивающим из коробки бонапартиком.  И художник Гоша Острецов постарался – показал ему плакат Моора,  с тем, чтобы исполнил  картинку в той же старой технике, с раскладкой на два цвета, и Гоша сделал то, что нужно. Так что наш № 6 вполне удачен.

20 марта 2000 г.
В “Новой газете” – публикация Шенталинского об Ахматовой – про спасение её от смерти, которое никто не мог объяснить. Стишок про Сталина сыну не помог, но саму Анну Андреевну от верной гибели спас. Как же всё просто и страшно в этой стране.

21 марта 2000 г.
На любимовской сцене Таганки – так называемый Первый всемирный праздник поэзии. Который мог бы стать если и не «всемирным», то хотя бы «столичным», но оказался в руках стихотворца Кедрозавра, чей потолок – литературный кружок при ЖЭКе, хоть амбиций там немерено.
Козырная карта в этом убогом по именам мероприятии – Вознесенский, поскольку в сей замусоленной колоде оказались одни шестёрки. Тут и фельетон писать глупо – незачем рекламу создавать.

23 марта 2000 г.
Встретились в Останкино с Лёвой Новожёновым после его эфира, пошли в ресторан и напились до положения риз. В невменяемом состоянии  Лёва довёз-таки меня до конторы, дважды чудом ни в кого не впилившись, и сам поехал спать. В редакции Зоя Григорьевна, осудив мой нетрезвый вид,  велела исчезнуть с глаз, что я и сделал. Дома ткнулся носом в подушку, через два часа встал с дубовой башкой, включил ящик, а на экране – Лев Юрьевич:  трезвый, подтянутый, и говорит как по писаному... Профи, одно слово.

24 марта 2000 г.
С жутким скандалом получил вкладыш в паспорт для поездки в ридну Украину.  Оказалось, моя секретарша Асюнчик включила три копейки (стоимость самой бумажки)   в общую  квитанцию,  а их  (три копейки!!!)  надлежало пробить на отдельном бланке.  И пришлось ловить такси за пятьдесят рэ, тащиться в ближайший банк, а потом ещё отвозить бумажку обратно в милицию.  Ух и сорвался же я на милицейских баб!

27 марта 2000 г.
Позвонил – через десять лет отсутствия – Коля Исаев. Cпросил, зачем я взялся реанимировать покойника и много ли шансов, что он оживёт. На предложение зайти ответил, что это вряд ли – поскольку звонит с вокзала в Стокгольме, где в газетном киоске только что за 10 крон купил “Крокодил” с рыжим котом на обложке и решил позвонить по указанному номеру главного редактора. Пожелал удачи и выключился.
Из этого звонка я понял, что наш журнал продаётся в Швеции и что замечательный русский прозаик Николай Исаев в России вряд ли появится.

30 марта 2000 г.
Чуть свет приехали с Сашей Хортом в Одессу, по Пушкинской дошли до нашей “Красной” гостиницы, бросили в номере вещи и отправились  встречать рассвет на уютный, в утренней дымке,  Французский бульвар.
 
1 – 5 апреля 2000 г.  /  Одесса
Одесская Юморина выродилась в некое формальное мероприятие, наподобие празднования Первомая:  отцы города читают по бумажке восторженные речи,  по Дерибасовской маршируют колонны демонстрантов – скука неимоверная.
И на открытие памятника Жванецкому сам виновник торжества не пожаловал –  бронзового карлика открыли-отчествовали в телеграфном темпе.

Не был в Одессе восемнадцать лет – с того времени, когда мы с женой Леной  прожили тут свой медовый месяц.  Поехал на 13-ю станцию Большого Фонтана, но во двор дома на Львовской улице зайти не получилось – соседи сказали, что старики-хозяева давно умерли.  Вышедший к калитке сын на мои вопросы даже отвечать не стал, да я и не рассчитывал, что он кинется ко мне с распростёртыми объятиями...

На Старом кладбище долго плутал по аллеям, пока нашел могилу профессорской  четы Дикисов (помнил, что рядом с отцом Романа Кармена, а зрительная память  подвела). Когда возвращался к машине, мой попутчик  уже стоял рядом,  злясь на стучащий счётчик, и таксист сказал: «Ваш товарищ собрался идти на поиски,  а я не разрешил: не торопи человека, он там плачет!».

В последний вечер  (занудливый, как все юмористы, Саша Хорт за четыре дня достал вконец)  взял у гостиницы за двадцать долл. длинноногую  стильно одетую девку (предупредил, что секса не хочу, а ужином накормлю),  и мы славно посидели в ресторанчике, где под стеклянным полом плавал в жёлтой жиже самый настоящий крокодил. Путана оказалась русской пост-школьницей из Николаева, однако от её  рассказов о национальных проблемах я кое-как уклонился.

С одессизмами в городе совсем плохо – только одно лишь объявление прочёл на столбе возле вокзала:
                «Ищу место смотреть больного ребёнка или старую женщину».

6 апреля 2000 г.
Вечер Арсения Тарковского в ЦДЛ. Договорились встретиться с Геной Русаковым  (когда ещё повидаемся),  но его сразу утащили на сцену, а меня  –  в нижний буфет,  где сидели Саша Анно с Гуревичем, в дым пьяный Сергей Чупринин, Дмитрий   Сухарев, Юрий Кублановский  и прочая братия. Там же бегал между столиками  Русаков-младший:  мы сразу познакомились и стали вдвоём воровать шоколад,  который ему из-за диатеза есть не разрешают. (“Воровство” выглядело затейливо:   я покупал шоколадку и как бы забывал её на краю стола, а Паша утягивал запретный дар, разворачивал под столом и втихаря пихал за щёку.)  Чупринин опять насел  на меня с претензией, что я игнорирую его давнюю просьбу написать про “Огонек”  –  всё как было,  но Андрюша Чернов переключил его внимание на себя, предложив почитать монолог Гамлета в собственном переводе,  после чего Сергей Иванович  в ужасе добавил ещё пару рюмок и остекленел. Тут Гену наконец отпустили со сцены, и мы с ним выпили, и ещё налили, но подошли Генина Таня и моя Фыфка и сразу положили нашему мальчишнику конец...

7 апреля 2000 г.
Вечер памяти Юры Карабчиевского.  Вёл Женя Попов.

14 апреля 2000 г.
Убили Вильяма Похлебкина: изрезали ножом. Занимался скандинавистикой, кулинарией (фамилия обязывала), был книжным  тихим человеком. А с виду –  бомж бомжом. Но именно про таких – вылитый Плюшкин! – само собой складываются легенды, что де богатства у него несметные. Наверняка потаённые цености искали,  а деда убили походя: мешался  под ногами...

18 апреля 2000 г.
Умер художник Николай Соколов  –  последний из Ку–Кры–Никсов, кому было суждено  пережить не только своих соавторов,  но и всю жизнь кормивший их “Крокодил”. Их пыльные выцветшие шпалеры, и сегодня украшающие коридор 12-го этажа – единственное,  что осталось от прежней славы некогда всесильного журнала.

19 апреля 2000 г.
Касьян продолжает свою жуткую жатву:  умер Залыгин.
На меня его книги никак не повлияли, а вот Юра Стефанович Залыгина очень любил.  И Сергей Павлович  к Юре относился с отцовской нежностью, равно и к другому своему студенту – Коле Исаеву.
Я про Залыгина всё понял во время нашей новгородской поездки: в нём ещё никак  не совмещались главный редактор “Нового мира”, представитель конкретного писательского ряда и собственно прозаик Сергей Залыгин, имя которого уже было твёрдо устоявшимся. Иногда эти трое  в нём  самом вступали в противоречие, потому на встречах с читателями он говорил нестыкующиеся речи. Поскольку я писал на диктофон всё подряд, то по этим записям сделал убойный текст, который, будь он напечатан, озадачил бы очень многих как в одном, так и в  другом лагере. 
Залыгин это прекрасно понял, забрал  у меня свой материал чуть ли не на месяц и вернул не подписав. Потом мы с ним сделали новый вариант – вроде бы и по тем же вопросам, но с ответами, которые и близко не лежали с предыдущими (зато устроили и Залыгина, и  колосовскую “Литроссию”). Залыгинский  журнал “Новый мир” тоже не стал отдельной вехой, как эра Твардовского, и жизнь его кончилась не сейчас,  а гораздо раньше…
 
21 апреля 2000 г.
Едва Залыгин напомнил о нашей новгородской поездке –  узнал о смерти реставратора Грекова. Тогда Александр Петрович водил писателей по своей реставрационной мастерской,  показывал  разложенную на планшетах “мозаику”.  И сколько еще непристроенных кусков-кусочков уничтоженных бомбой фресок покоилось в тех ящиках!
Когда я фотографировал его с Залыгиным, Дедковым и Крупиным, Греков сказал мне: наверняка ведь фото не пришлёте, никто не присылает.  И я, как все, – тоже забыл...

25 апреля 2000 г.
Умерла Алла Ларионова. Как актрису  я  Ларионову вообще не воспринимал,  в отличие от ее мужа Николая Рыбникова, очень даровитого. Вместе с Рыбниковым, она была просто соседкой по Марьиной роще,  с которой то и дело сталкивался в магазине, на улице, и на которую невольно обращаешь внимание – как на очень красивую, яркую  женщину. Конечно,  она и в быту вела себя как звезда – помню, как некрасиво базарила на почте, где ей не выдали без паспорта какую-то бандерольку. Но умела быть  скромной – ничем не выделялась, стоя рядом с моей Нинушкой во время нашего последнего школьного звонка, трезвонить в который – естественно! –  доверили  её дочурке-первокласснице. (Только сейчас вспомнил, что то действо 25-го июня 1969 года в 606-й школе снимали на  8-мм камеру,  значит и плёнка могла сохраниться. Вот бы достать – там моей маме 45 лет…) 

26 апреля  2000 г.
Вечер Арканова в ЦДЛе – по случаю выхода его тома в Антологии, которую делает Юра Кушак. Пошёл из-за Горина – извиняться за невнимание,  поскольку ребята ему даже “Крокодил” с публикацией не передали. Посидел с юмористами за кулисами.

27 апреля  2000 г.
День прощания с “Крокодилом”:  наша миссия выполнена, можно сматывать удочки.
Забежала в редакцию Юля Гукова, больше всего огорчённая возвратом  ксивы – “крокодильское“  удостоверение  по-прежнему волшебно действовало  на тормозивших её машину ГАИшников. 
Одна лишь Асюнчик искренне скорбит по журналу, который у Пьянова с коллективом так никто и не купил…
Прощальный вечер закончили  в подвальном кабачке  “ОГИ”  в Потаповском.

9 мая 2000 г.
Давно не гуляли по городу,  а тут и за окном распогодилось, и мерихлюндия моя кое-как отступила.  Доехали с Антошкой до Трубной, а оттуда двинулись по бульварам.  На Пушкинской минутно пересеклись с Мурзиком,  которая спешила на  тусовку депешмодников в “Аквариум”, потом зашли к Бабийчукам. Тоша вел себя прилично, но сидеть с ним в гостях не хотелось, пошли с Юрой на Тверской бульвар, и там поснимал  я всех нас на память.

11 мая 2000 г.
Пришёл Женя Попов и час пытался объяснить, что крёстным отцом он Тоше будет, но при условии, что процедуру  перенесём из Татианиной церкви в любую другую, поскольку с отцом Владимиром  они теперь на ножах. Виноваты  Юра Кублановский   со своей дочерью и т.д. И вообще, сказал, он сейчас же едет на дачу, так что завтра  никак... 
Ничего не понял, но из  происшедшего вывод один:  на Чернова  в качестве крёстного  отца мы обречены.

12 мая 2000 г.
Вся моя жизнь – на одних и тех же площадках: Антошу крестили в той круглой комнате Студенческого театра МГУ, где я танцевал у Райхельгауза фламенко. И видеть Вигилянского в рясе мне по-прежнему трудно. Отстранясь от обряда, занял себя видеокамерой, забился в угол. Отец Владимир состояние моё понял – выключил из шествия, а проходя мимо, приговаривал вполголоса:
     – Язычник!.. язычник!..

16 мая 2000 г.
У Лёвы Новожёнова в Останкино. Опять  жутко нахрюкались в “Твин Пиксе”.

17 мая 2000 г.
Сто лет не был на Центральном почтамте – почитай с тех пор, как он переехал из здания Биржи в дом на углу Мясницкой. Зашёл, поднялся на второй этаж, где переводы отправляют.  Всунул голову в окошечко, подавая заполненный бланк. Улыбчивая девица взглянула на меня и сразу сделалась суровая-суровая.
     – Что-то не так? – спрашиваю.
     – Вы же клялись, что ноги вашей тут не будет.
     – ?!
     – Ну, и чего вы своей выходкой добились? Кричали, ногами топали, грозились
всех уволить... Весь рабочий день людям испоганили!
     – Я? Когда?!
     – На прошлой неделе. Забыли уже?
     – Право же, вы меня с кем-то путаете.
     – Такого спутаешь! Я вас на всю жизнь запомнила...
Короче, переубедить девицу, что я – не тот, не удалось.
Выходит, у меня есть двойник.
И судя по всему – с характером гораздо хлеще моего.

23 мая 2000 г.
Умерли  Джон Гилгуд (не доживший трёх лет до 100-летия) и Барбра Картленд (98 лет), дебютировавшая в 1925 году!  Словно по иронии,  компанию великим старожилам составил Марк Рейнолдс – отец “Гербалайфа”, намеревавшийся  до 100 расти без старости, а сам доскрипел едва до 44-х. Наверняка и Гилгуд, и Картленд  не были аскетами, прекрасно обходились без “таблеток омоложения”,  однако дали  крутую фору Марку…

25 мая 2000 г. 
Вот и Олег Николаевич Ефремов не пережил этот год…

1 июня 2000 г.
Сегодня Давиду Самойлову исполнилось бы 80. Пожалел, что наш “Крокодил” уже не выходит – весело отметили бы день рождения любимого поэта: есть и хороший шарж,  и вполне подходящая для образа юбиляра история.
Когда Давиду Самойловичу в 1988-м дали Государственную премию, он заранее знал, как распорядится деньгами – выкупит второй этаж домика на улице Тооминга, и тогда его эстонское “эмигрантское” убежище будет принадлежать ему целиком. Ему тут же позвонили из пярнусского обкома – поздравили с награждением и уведомили, что теперь он в номенклатурном списке:  может рассчитывать на спецпаёк и др. льготы.  Кстати, может с большой скидкой приобрести мебель для своего дома.
Сам Давид Самойлович был человек непрактичный, но жена Галя захотела хотя бы посмотреть, что предлагают “своим”.  В эпоху советского дефицита это выглядело сказкой:  в комплект гостиной входили не только стенка с посудой, но и шторы, и телевизор с видаком, и аудио-система.  А к убранству спальни – кроме кроватей, тумбочек, торшера и бра – прилагались постельное бельё, полотенца, даже пижамы   и тапочки.  Так что если выгодно продать с рук всё приложенное к мебели, то гарнитуры доставались практически даром. Однако сам Дэзик этим заниматься не стал бы, и Галине Ивановне запретил.  А на вопросы друзей, смог ли кто-то в их посёлке приобрести всё это роскошество, сказал:  да – местный гинеколог.  И с тех   пор часто говорил, что точно знает места, откуда берутся настоящие деньги.

3 июня  2000 г.
Офтальмолог Фёдоров разбился на вертолёте (французская “стрекоза” а-ля “Газель” рухнула с четырьмя пассажирами со стометровой высоты возле Тушина). С авиапарком СФ давно было не в порядке: несколько лет назад в его хозяйстве погибла славная “модельная” девушка (на спортивном самолётике покатались),  но глазник-академик   так и не сделал никаких выводов, а теперь, похоже,  в его несуразной гибели опять будут искать следы покушения. Жалко Фёдорова – “штучный” человек был.

5 июня 2000 г.  /  Из жизни котов
Голубой перс Масяка начал дачный сезон – приехал во Внуково, а там хозяйский Белый котик все углы пометил. Неделю коты гоняли друг друга, шипели при встрече. Тут Белый котик принёс пойманную птичку и положил возле миски недруга.   Масяка – для приличия – птичку немного покусал, потом унёс в сад и зарыл. А вечером  положил возле миски Белого пойманную мышку-полёвку...
Поскольку коты мимикой обделены, нужно было видеть, с какой поразительной грацией  исполнялись церемониальные пантомимы.

9 июня 2000 г.
Два дня провёл в городе, а приехав узнал, что погиб Белый котик. В понедельник его сильно, до крови подрал заблудший пёс (Фыфка поспела на помощь, но поздно), мы надеялись, что он оклемается. Ночь он пролежал под крыльцом, а утром выполз на солнышко, даже поел из моих рук. Потом перебрался в прихожую, и когда я собирался в Москву – пронзительно смотрел на меня человеческими глазами. Там, под вешалкой, он и умер ночью.
Короткая грустная жизнь.  У нас ведь ему было не очень хорошо:  Антоша его не любил и пинал, Масяка гонял с нашего этажа и от своей миски. А он очень хотел нам понравиться, даже с Масиком пытался поладить...

10 июня 2000 г.
Полтинник Щекоча обмывали на даче в Мичуринце. Подарил Юре зэковский нож, который он десять лет назад из аэропортовского спецхрана  выцарапал.
Гостей было много, и за столами в саду все расселись «своими»  кучками – отдельно мы с Хлебниковым, Головковым, Загальским и Ростом  (компания 70-х), своим кружком «афганцы» и «чеченцы», «думские» ребята сами  по себе...
Возлияния начались с полудня, но Юра держался до вечера –  ждал поздравлений от президента / -тов, и они наконец поспели с курьерами – и от Горбачёва, и от Путина. Но этого славного момента я не дождался (сбежал).

12 июня 2000 г.
«Гости съезжались на дачу...»
«Всё смешалось в Цемесской бухте...»
«Когда мы с бабушкой жили в Рио-де-Жанейро...»

13 июня 2000 г.
Воспользовавшись тем, что тесть Митя уехал на юг, а у меня образовалось наконец свободное время –  начал  во Внукове делать лестницу на второй этаж: не будет же Тоша лазать в нашу мансарду по внешнему трапу.

15 июня 2000 г.
Ночью  умер  Горин.
 
16 июня 2000 г.
Вдруг – после нескольких лет необщения – появилась Аня Гедымин. Чему я даже не удивился – с нашим уходом из проекта Пьянов потерял все источники информации, и кого ко мне подослать вернее,  как не бывшую любимую девушку.  На это я придумал ответ из одного короткого абзаца, и как-только Аня произносит ключевое слово “Крокодил” – включаю дурака:  уподобясь попугаю, повторяю один и тот же забубённый текст, в котором информации – ноль. Интересно, когда Гедыминас расчухает, что я её дурачу?

23 июня 2000 г.
Пообедали с Никой в ресторанчике на Сретенке,  а потом зашли в родной  Малый  Кисельный. Неожиданно удалось  войти в нашу квартиру, где всё выломано, якобы  под «евроремонт». Поразился, сколь мало было наше жилище, которое  в детстве  казалось мне просторным,  а если сейчас сделать в нём ванную комнату, то вообще всё окажется крохотным.  Только и взял кусочек кирпича на память.

26 июня 2000 г.
На Рождественском бульваре встретил Петрушевскую с её немкой-издательницей –  снимал город, глядя на Москву через видоискатель камеры, и когда в стекле  вдруг крупняком появилось лицо Людмилы Стефановны – от неожиданности чуть не уронил свой Panasonic.  Жаль, не снимал в тот момент – классные кадры получились бы.

4 июля 2000 г.
Прилетели “австралопитеки” Пейсаховы–Бурмистровы:  в 7 утра – Митя рейсом из Сингапура.  Рудик сделал ему ксерокс с моей давней фотографии из книжки – для опознания. И Митя меня сразу вычислил, благо встречающих утром было мало.  И я  узнал Митю мгновенно, хоть видел его последний раз в пятилетнем возрасте:  гляжу –  идёт Таня, только в мальчиковом варианте.
Едва приехали ко мне домой и распаковались, к 15.30  снова поехали  в Шереметьево – встречать Таню и Арсения из Токио.  Таню здорово разнесло, а Сеня –  вылитый Рудик! –  так и не вырос, на полголовы ниже своего младшего братца.
Характеры свои братья унаследовали так же,  как и внешность:  Сеня мгновенно раскидал свои вещи по всему дому и принялся искать  каждую с жутким занудством, а Митя привычно прибирался за братом…

5 июля 2000 г.
Показываю австралопитекам  с в о ю  Москву. Мальчики занятные – этого города они совсем не знают, всему удивляются, особливо тому, что здесь улицы шире, чем в Сиднее.  Они здесь ведут себя как иностранцы, даже покупают всякую фигню “ля рус”, вроде кичевых эстампов в берестяных рамочках. По всем ощущениям –  маленькие старички, безразличные ко всему, что видят и слышат. В нашем тусовочном кабачке О.Г.И. им плохо  – очень там накурено. Пешком ходить не хотят – ноги быстро устают. Вот телевизор смотреть – это да, это интересно: много полезного узнают. Маму Таню этим жутко раздражают, да она уже и не сердится – приучили родителей к тому, что их уже ничто не изменит.
Через три дня улетают в Питер, по которому все-таки скучают сильно, как по городу детства.  Я же с чувством выполненного долга отбыл на дачу, чтобы не мешать аборигенам наслаждаться столичной суетой (теперь моя миссия  –  уделить им денёк  на обратном пути).

7 июля 2000 г.
Женя Некрасов в "ВК" рассказал свою версию реанимации "Крокодила" – по-писательски, с юмором:
"Жора даже своего нового ребёнка не купал. Дитя так и лежало дома немытым".
Заодно вспомнил и смешной афоризм Володи Владина: "Водка чистая, как слеза пьяного ребёнка".

10 июля  2000 г.
Заглянул  в “Новую” поздравить Хлебникова со вчерашним днём рожденья (подарил  букинистического Пастернака – “На ранних поездах”, при мизерном тираже довольно редкую). Однако быстро сбежать не получилось – в столовой уже накрывали столы, гости потихоньку подтягивались. Остался и, вестимо, наклюкался.

18 июля  2000 г.
Жуткая гроза:  она не накатила (как обычно,  приближаясь издалека с каждым новым раскатом грома),  а сразу ударила – оглушающе громко, с каким-то сухим треском.  Я ещё сказал Фыфке, что  молния во что-то попала,  но мы остались лежать, как лежали  (в грозу заниматься любовью самое оно).  Лишь через час, когда гроза ушла, – сошли    с нашего чердака и обнаружили последствия – молния угодила  в ель, сорвала всю   кору сверху до лома-турника,  прилаженного хохлом-рабочим,  по нему перешла на соседнюю сосенку и, так же её освежевав, ушла в землю. Всё это – в трёх метрах от дуба, в который молния попадала дважды – до войны и в начале 60-х. Не иначе, как   под ним зарыто что-то железное…

25 июля 2000 г.
С недельным опозданием узнал, что в своей родовой деревне найден убитым писатель и историк Дмитрий Балашов: зверски избит и задушен, а завёрнутый в рогожу труп банально выброшен на помойку. Самая жуть в том, что по подозрению в убийстве тятеньки обвиняется любимый сын Арсений (впрочем, у Балашова любимых детей чуть ли не чёртова дюжина). Настоящая ирония судьбы – невольно вспомнил, как пили с Димитрием Михайловичем в его Великом Новгороде, обсуждая в застолье: всё-таки Павлик Морозов – герой или гадёныш?..   

2 августа 2000 г.
К своему стыду, я разминулся с Митей  (за дачной суетой напрочь забыл, что он  улетает раньше матери и братца), теперь исправляюсь, что нетрудно –  по дороге к дому у Тани с Сеней на Москву-транзитную осталась лишь половина дня.
Возвращаясь из Шереметьева, подвёз до её дома в Кунцево  славную  немецкую девушку Анн. Два часа нашего общения слишком явно сулили короткий роман без продолжения, но сегодня в Москве такая жуткая жарища, что я предпочел поскорее сбежать в свою прохладную норку, оставив напоследок “крокодильскую” визитную карточку (которой, скорее всего, разочарованная ускоренной процедурой знакомства фрау вряд ли воспользуется в будущем).
Похоже, и впрямь старею – ещё лет пять назад  столь многообещающими знакомствами я не разбрасывался.

6 августа 2000 г.
Мне 49. Странное чувство:  очевидно, что старость уже на пороге, и жить осталось сне так уж  много,  а я тяжести лет совсем не ощущаю. С утра и весь день бормочу межировскую строчку: “Я начал стареть, когда мне исполнилось сорок четыре...”.  В сорок девять Александр Петрович виделся нам  абсолютным стариком, и Берестов тоже (мы  как раз накануне 50-летия с ним и познакомились).

8 августа  2000 г.
День Аиста Фыфки пришёлся на её рабочий график,  она рано уехала с дачи, и весь день отчего-то неспокойно было на душе, а в шесть вечера по радио сказали про  взрыв в переходе на Пушкинской (пока без подробностей, о самом факте).  Вроде и ясно, что в центре сегодня  Ирке быть незачем,  а сердце  ёкнуло.  Слава Богу, Фыфка появилась спустя полчаса, испугаться за неё родители просто не успели.

9 августа  2000 г.
От вчерашних   телерепортажей и нынешних газетных фотографий тошно:  ад творился  на Пушкинской, сущий ад. Вероятность оказаться рядом с сумкой динамита    в миг  взрыва у  всех столичных горожан максимальная. Среди погибших – девчушка    из  рекламного отдела “МН”:  как раз шла с работы... 
В списке пострадавших при взрыве – два моих однофамильца – Илья Елин 13 лет и Наташа Елина 9 годков...

12 августа  2000 г.
Первый День рождения Тоши стал днём смерти его дяди Коли. Я полночи копался на чердаке, и когда в четыре утра зазвонил телефон – мгновенно схватил параллельную  трубку, чтобы  весь дом не разбудил. Но и Митя  уже подошёл – на его сонное “аллё” женский голос сказал лишь два слова: “Коля умер”, Митя ответил: “Понял” и разъединился. Минут через десять, по треньканью звонка моего аппарата, стало ясно, что Митя наконец осознал смысл услышанного.  Спустившись вниз, застал на кухне Митю с Таней – они решили, что день рождения Тошки не отменять не будем.
Несколько дней назад Колю сбила машина, но он, пребывая в своём  естественном нетрезвом состоянии, от врачей бежал, и маялся головой без всякого меднадзора, надеясь, что отлежится.  Вчера днём он позвонил – по своему обыкновению, не здороваясь и не представляясь, спросил  своё обычное “Ирка или Танька дома?” Я сказал, что им сейчас трудно подойти (Фыфка укладывала Тошу, Таня копалась в огороде), попросил перезвонить попозже.  Коля вдруг захотел поздравить племяша. Сам поздравишь завтра, сказал я, а он ответил туманно: ладно, если доживу...  Не дожил.

13 августа 2000 г.
Смурной день – поминки-праздники. Бабийчуки и проч. Про Колю мы старались не говорить, однако не получалось.

16 августа 2000 г.
Похоронили Колю. Кроме нас, были только Колина “невеста” и соседка, с которой они обычно и пили на троих. “Невеста” то  стоически “держалась”, и тогда соседка- подруга уговаривала её поплакать (“сразу легче станет”), то кричала в голос (собутыльница охала: “крепись, крепись, не терзай Колину душеньку”)…
День выдался яркий и пригожий, место на кладбище Митя устроил сказочное – в дальнем краю огромного погоста, на сухом  солнечном косогоре, густо поросшем молодыми шелестящими березками, и среди всего этого летнего великолепья притихший в своем гробу Коля не выглядел мёртвым – будто  зажмурился  из-за  прыгающих по его лицу световых зайчиков. Благостную эту картину грех было нарушать – казалось, все мы, притихшие в миг прикосновения к вечности, так и стояли бы вокруг разверстой могилы до самого заката. Митя сказал наконец: “Прощай, брат”, “невеста” очнулась, запричитала в голос, почти искренне и вполне душевно, могильщики споро закопали гроб и мастеровито соорудили высокий холм из земли и цветов.
Потом мы долго сидели за столом под  разлапистыми елями, пили водку (“невеста” стеснялась, явно боясь вылететь из колеи, игриво закрывала ладошкой рюмку), говорили о Коле, кто что мог сказать хорошего,  и все вспоминали о нём главное –  безобидный был, добрый... 
Вокруг стола, переваливаясь пингвинёнком, смешно топотал Антошка, смеялся заливисто, не давая литься слезам, и я силился вспомнить, кто именно сказал, что “на могиле человека надо писать не то, кем он был, а то, кем он мог бы стать”,  да так и не вспомнил.

17 августа 2000 г.
В суете последних дней не переставали следить за очередной национальной трагедией, которая затмила взрыв на Пушкинской, – гибелью подлодки “Курск” со всем экипажем. Что это гибель и что спасатели никого не спасут, уже мало кто сомневается, только гоним от себя эту страшную мысль, уповая на некое чудо, с надеждой обсуждая запасы кислорода, находчивость опытного экипажа, его близость от спасительной морской поверхности (всего-то сотня метров, длина корпуса субмарины). В первый день, когда  нам сообщили, что лодка “легла на грунт”,  эта информация почти прошла мимо ушей – ну, легла и легла. Когда передали, что внутри кто-то стучит, –  встревожились. А когда командование флота принялось комментировать ситуацию  –   впали в транс, потрясенные лживостью, подлостью  и цинизмом властей. Кажется, уже всем очевидна и причина катастрофы, которую от нас пытались скрыть, –  явно подлодку утопили  с в о и,  и не суть важно, каким способом  (не протаранил наш главный крейсер,  так значит накрыли нашими же торпедами во время маневров).
По-настоящему жутко: ничегошеньки в этой стране не изменилось... 

27 августа 2000 г.
Полдня настраивал телеящик, выставил грамотно 13 каналов и, довольный, ушёл есть.  Включил через час:  на какую кнопку ни ткни – везде серая рябь. Собрался я полкана спустить на Митю (кто ещё настройку сбить мог?), а тут по радио сказали: башня останкинская горит... Как в анекдоте: чему там гореть? – там же “кость”.. 

6 сентября 2000 г.
Вечером приехал с дачи и нашёл на автоответчике сообщение о смерти Лёши Ерохина (Надя Выставкина звонила). Сегодня его похоронили. А погиб он в ночь со второго на третье –  выкинулся из окна.
После смерти мамы Алёша окончательно впал в чернуху,  со всеми перессорился, жена от него ушла. Работал только по необходимости –  чтобы долги отдать, а остальное время пил.  Удивительно, что по его текстам ни о чём таком догадаться невозможно – недавно совсем читал Алёшин материал про Данелия и порадовался за него:  работает, значит всё  о-кей. Мрак полный...
Думая отвлечься, стал просматривать последние газеты и натолкнулся в “НГ” на Алёшин материал (памяти актёра Приёмыхова) – и первая же строка ударила: “Всё-таки привыкнуть к смерти трудно. Утраты идут чередом и выматывают душу. Единственное утешение – ты не умрёшь, если не жил...”
Алёша – ж и л.

15 сентября 2000 г.
Лева Новожёнов призвал на работу. Что делать – не объяснил. Сказал: присматривайся пока, дальше видно будет.

27 сентября 2000 г.
Два дня колотился на даче – на ТНТ ноги не идут. Сегодня всё же поехал  –  если не поработать, то хотя бы  с Лёвой пообщаться.

8 октября 2000 г.
В “НГ” всеобщий сбор по случаю присуждения премии Синявского Дмитрию Сухареву.  Не поехал.

16 октября 2000 г.
Опять делаю какие-то  сюжеты на ТНТ, но уже прощальные:  очевидно, что я человек насквозь  БУМАЖНЫЙ, что телеэфир мне противопоказан.  Анонимность сохранить    мне не удалось – Ника узнала папинса по голосу  (позабавилась).

25 октября 2000 г.
Похоже, становлюсь суеверным. Когда в «Крокодиле» директриса по рекламе влетела ко мне с вопросом, действительно ли я намерен взять на работу человека  с фамилией Погорелый,  – просто к чёрту ее послал. А тут зашёл к Жеке Некрасову  в «Вечерний клуб» (идти туда работать не хочется, но других предложений нет), увидел на двери табличку –  «В.Пьянкова» – и подумал,  что после неудачного  альянса с Пьяновым и Пьяныхом  меня и тут ничего хорошего не ждёт. (Кстати, любительница отлавливать  говорящие  фамилии  сама была  Белая, а до замужества – Шварц.)

2 ноября 2000 г.
Чувствую,  что в этом “Вечернем Клубе” мне придётся держать ухо востро:  едва я  отвернулся –  у  текста Булычёва тут же появился заголовок “Орден Сталина дают направо и налево” –  творчество морячка-Вити  (Жениного первого зама), уже в подписном экземпляре, которого я не видел.

5 ноября 2000 г.
Стараясь настроить Анатолия Гладилина на интервью, вывез его  в Переделкино.
На сельском погосте, возле могилы Пастернака говорили больше часа.   Когда вконец закоченели, пошли греться в Дом творчества к Рощину.
Больной вид давнего товарища окончательно вогнал Анатолия Тихоновича в мерихлюндию – принялись  с Михал Михалычем перетирать все старческие  темы:   давление, сахар в крови, виагра... Потом спохватились: что это мы?
Воспоминания оказались веселее: футбол, первые влюбленности, бега...
Гладилин рассказал прелестную историйку про Горина:
     «Затащил Гришу на ипподром, он сделал всего одну ставку и взял приличный выигрыш. Спрашиваю:
     – Как тебе удалось точно вычислить фаворита?
Говорит:
     – Никак не вычислял. Прочитал, что лошадь зовут Комедия, на неё и поставил».

7 ноября 2000 г.
Дожили до памятника Ахматовой (естественно – во дворе дома Ардовых на Ордынке, другого московского адреса у АА просто нет). Только вот день для открытия выбрали дурацкий и без инцидентов не обошлось –  жильцы дома против: их двор загромождают.

12 ноября 2000 г.
Долгие разговоры с Петрушевской – про жизнь и сына Федю, который втравился в “коммерсантовский” эксперимент с компьютерными игрищами –  с 20-го числа он будет абсолютно голым безвылазно сидеть в пустой квартире и пользоваться для жизни  только Интернетом. Типа, опыт – как выжить и не умереть с голоду, имея лишь комп.

13 ноября  2000 г.
Вдруг свалился на  “Вечерний Клуб”  его бывший главред   Евсеев – кончик носа у него, старого алкаша,  зачесался  (Жека как раз несколько коробок коньяка и водки – гонорар от спонсора Транова – завёз),  да и нового сотрудничка пора уже попробовать “на вливаемость”.
Тягостное зрелище:  пьянка со старшиной в “красном уголке” после отбоя.  Меня к таким мероприятиям на пушечный выстрел подпускать нельзя – холодные уши белобилетника сразу вылезают.  А у Жеки – праздник души:  дирижировал застольем по  молчаливому согласию “отца-основателя” с восторгом неофита, чуть неуклюже, но вполне грамотно демонстрируя  усвояемость полученных уроков, поимённо провозглашая тосты-здравицы в честь собравшихся,  где и мне  была уготована куча комплиментов, как  “крёстному отцу”,  “верному товарищу” и просто “хорошему мужику”.  Я теперь   п р и о б щ ё н    и  просто обязан  явить хотя бы первичные признаки   п о н я т л и в о с т и   (что вряд ли). 

16 ноября 2000 г.
Подписал  первый  “свой” номер “ВК” – первый, за который не очень стыдно:   с Плисецкой на обложке,  гимном бане Химичева,  началом “путевых заметок” Петрушевской и  заметкой Быкова про фестивали поэзии.  Без уступок,  правда, не обошлось –  очаровательный  “мальчик с рюкзачком”, облюбованный Гергиевым в качестве новой симпатии, подкупил  даже Наталью Михайловну Зимянину, которая   здесь  ПРИМА.

20 ноября 2000 г.
Однажды Котёночкин уже умирал  –  в 65-м, когда должен был лететь на кинофестиваль в Загреб,  но в ожидании рейса уснул в аэропорту,  а отбывший без него самолет разбился уже в Югославии,  угробив кучу наших генералов, посланных туда отмечать  годовщину освобождения от  фашистов. 
Тогда Вячеслав Михайлович, проснувшись на вещах, уехал досматривать сны домой, и страшную весть проспал, а на “Мультфильме” уже и некролог сочиняли.
Во второй своей жизни Котёночкин, как блины,  пёк мультики про зайку и волка, и три десятка лет выпускал свой бестселлер “Ну, погоди!”  Но вот и вторая жизнь кончилась,,,

23 ноября 2000 г.
В “МК” беседа с Мариной Лиллевяли, которая  оказалась... женой ЛДПРовца Митрофанова (не знал). Запала на Митрофанова журналистка в тот момент, когда спросила его насчёт причины драки депутатши Лаховой с г-ном Жириновским, а тот сказал: “Она просто его хочет” (так Митрофанов ко всему ещё и фрейдист, ядри его!).
В завтрашнем номере “ВК” – остатки моей беседы с Рощиным (про "Эшелон" и Боровского тоже), которую дополнил во время нашей с Гладилиным поездки в Переделкино.

25 ноября 2000 г.
Действительно, настоящая книга та, которую  п е р е ч и т ы в а ю т.  Вроде бы и ясно, что Ремарк свою претензию на вечность оправдал, но когда узнаёшь  (в № 10 “ИЛ” выборка из книги Вильгельма фон Штернбурга о нём), что семь десятков лет “На западном фронте без перемен” только в Германии  ежегодно продают 40-50 тысяч экз., – это иллюстрирует славу “на пальцах” (для любого издательства – "суперпроект").
Кстати, в этой же публикации хорошо видна приводная  пружина “раскрутки” – все элементы скандала, творящего бестселлер (от интриги вокруг персоны автора до моментов политики),  и как издательство  “Ульштейн” умело создавало вокруг книги ауру шедевра (понятно, не на пустом месте), провоцируя многополосные отклики своей и зарубежной,  250-страничные (!)  фриндлеровские  эссе...   

8 декабря 2000 г.
Шумная пьянка по случаю 77–летия “Вечёрки”. Тошнотворное  мероприятие, но – обязательное.  Пришлось идти,  тем более что вчерашний концерт в “России” я продинамил. 
Бедняга Некрасов вынужден представлять меня начальству как “лицо с выражением особого цинизма”, при этом доверительно докладывает Евсееву, что  “в редакцию Елин   в п и с а л с я “.  Отец-основатель “ВК”, в свою очередь, многозначительно подтверждает,  что  “он  в курсе”,  даже наслышан про мою сердечную привязанность Олю Сторожилову (держит, значит, руку на пульсе своего детища – посредством экс-морячка Вити, приставленного к Геше комиссаром-соглядатаем). Интересно, на сколько хватит моего  (или их?) терпения?

10 декабря 2000 г.
Позвонил Володин: жена в больнице, медсестра Марьям стажируется в Швеции, и он впервые предоставлен сам себе. Восторгается: «Как здорово без надзора! – хочешь – «Свободу» слушай, хочешь – книжки читай». Научился омлет готовить: сейчас, говорит, придёт переводчик Джад, я ему омлет сделаю. А в остальном всё по-старому. Иногда мальчики звонят:  Володя с внуком Сашей (ему уже 25) по-прежнему в Сан-Хосе, а вот Алёша со своей девушкой Венди переехали в район Больших озёр. Где эти живописные озёра, Володин вообще не представляет, ему само название нравится.

12 декабря 2000 г.
Дума наконец приняла для нас, болезных, Герб, Флаг и Гимн.  Все вопли последних двух недель никакого действия не возымели –  ежели Власть чего пожелает, то свого добьётся не мытьем, так катаньем. И получила гимн Александрова, коего вполне заслуживает.
“Совок нерушимый...”

13 декабря 2000 г.
Желая расположить к себе Наташу Зимянину, признался ей, что беседа с её бывшим мужем Сашей Филиппенко  в прошлогоднем “Огоньке”  (за подписью “Шишкин”) – моих рук дело,  и получил обратный результат – теперь она всей редакции рассказывает,   что со мной нужно держать ухо востро.  Очевидно, так и надо.

18 декабря 2000 г.
Познакомился наконец (пока заглазно) с Натальей  Корниенко (только на прошлой неделе отправил ей в ИМЛИ письмо). Она сама позвонила, проговорили мы с час, и оказалась Наталья Васильевна вполне душевным человеком (я, каюсь, подозревал, что она спелась с Марьей Андреевной).
Как и думал, Маша до сих пор белеет от ярости при одном обо мне напоминании, больше того –  закатила скандал Корниенко, за то, что напечатала  в книге  мою  фамилию. А тихой музейной девушке  даже в голову не приходит, что после 5-го января она может с полным правом послать хабалку ко всем чертям  (срок действия авторского права на книжки отца истекает).

19 декабря 2000 г.
Очень плохо себя чувствую в последний месяц – сплю теперь по десять часов (чего вообще за собой не помню – всегда хватало четырех-шести), при этом еле-еле просыпаюсь, а на раскачку уходит до получаса... Сегодня не смог раскачаться, встать даже к десяти, пришлось звонить в контору, говорить, что задерживаюсь, и приехал в редакцию лишь к полудню. Рузультат  при этом  нулевой: полдня проговорил по телефону, да газеты прочитал...
Минкин снова вернулся в “МК”, опять взялся за старое – первый его текст (дня  три назад) был про своего сына, а сегодняшний материал целиком отведен молотьбе на актуальном политполе.  Учитывает ли Саша,  что путинские ребята – не “бандаельцина”, и доказательства их оперативности налицо, тот же случай с Олегом Лурье, “мягко” поколоченным  намедни. А игра идёт веселая – пока мы прикидывали, в какие губернаторские кресла пересядет Валя Юмашев, новости идут с другой  стороны – “народ” призывает на службу себе девушку Таню Дьяченко. И это ли не цирк?

21 декабря 2000 г.
Закончили публиковать большой текст Петрушевской  "Прощание с Ляпландией" (с 8 декабря – на четыре номера "ВК" разбежался – №№ 46 – 49). Очень доволен, что удалось раскачать Людмилу Стефановну на это повествование.
   
22 декабря 2000 г.
Получил от  Корниенко  великолепный том – новые материалы о Платонове, и читал до утра не отрываясь. КГБ цепляется за свои секреты до последнего: когда десять лет назад  Шенталинский выцарапал у них дело Платонова, в головы нам прийти не могло, что они отдают “Технический роман” с купюрами, как нынче выясняется – лишь  теперь  вернули недостающие страницы. И понять принцип, по которому они  рубили текст, просто невозможно. Само собой,  сомневаешься и в том, что  доносы  (“оперативную разработку”!)  на писателя они тоже отдали целиком. (Корниенко уверена, что на   1945-м годе слежка не кончилась, что рассекретили только часть документов.)
Читая подборку  доносов,  поражаешься скрупулезности, с которой они запротоколированы, – некоторые столь подробны, что оторопь берёт:  голос Платонова, его стиль неповторимый, его интонация слышны в каждой строчке! Конечно, коллеги-литераторы, мать их во все дырки, стучали –  рука набитая выдает, да и память на детали цепкая,  писательская. Естественно, архивариусы КГБ их фамилии поизымали, и чёрт бы с ними,  сучьими потрАхами, –  другое плохо:  теперь непризвольно будем оглядываться на всех тех немногих,  кто был вхож к Платонову   в дом, кому он доверчиво открывался...
Потрясающей силы документ! –

Д О Н Е С Е Н И Е
3-й ОТДЕЛ 2-го УПРАВЛЕНИЯ НКГБ СССР
5 апреля 1945 г.
Неделю назад Андрей ПЛАТОНОВ позвонил ко мне по телефону и высказал желание повидаться. Был уже поздний вечер. <...>
Вначале речь его была бессвязной; тяжелое впечатление производил надрыв, с которым ПЛАТОНОВ рассказывал о себе, о своей семейной жизни, о своих неудачах в литературе. Во всем этом было что-то патологическое. Мысль его всё время возвращалась к смерти сына, потери которого он не может забыть. О своей болезни – ПЛАТОНОВ недавно заболел туберкулезом в тяжёлой форме – он говорит как о «благосклонности судьбы, которая хочет сократить сроки его жизни». Жизнь он воспринимает как страдание, как бесплодную борьбу с человеческой грубостью и гонение на свободную мысль. Эти жалобы чередуются у него с повышенной самооценкой, с презрительной оценкой всех его литературных собратий. <...>
«За что вы все меня преследуете? – восклицал ПЛАТОНОВ, – вы, вы все? Товарищи, я знаю, преследуют из зависти. Редакторы – из трусости. Их корчит от испуга, когда я показываю истинную русскую душу, не препарированную всеми этими азбуками коммунизма. А ЦК за что меня преследует? А Политбюро? Вот, нашли себе врага в лице писателя Платонова! Тоже – какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души. Будто так уж это страшно, что Платонова нужно травить в газетах, запрещать и снимать его рассказы, обрекать его на молчание и на недоедание? Несправедливо это и подло. Тоже это ваше Политбюро! Роботы ему нужны, а не живые люди, роботы, которые и говорят, и движутся при помощи электричества. И думают при помощи электричества. Политбюро нажмёт кнопочку, и все сто восемьдесят миллионов роботов враз заговорят, как секретари райкомов. Нажмут кнопочку – и все пятьсот, или сколько там их есть, писателей, враз запишут, как горбатовы». Он вдруг закричал: «Не буду холопом! Не хочу быть холопом!»
<...> Он стал говорить о том, что чувствует себя гражданином мира, чуждым расовых предрассудков, ...верным последователем советской власти. Но советская власть ошибается, держа курс на затемнение человеческого разума. «Рассудочная и догматическая доктрина марксизма, как она у нас насаждается, равносильна внедрению невежества и убийству пытливой мысли. Всё это ведёт к военной мощи государства, подобно тому, как однообразная и нерассуждающая дисциплина армии ведёт к её боеспособности. Но что хорошо для армии, то нехорошо для государства. Если государство будет состоять только из одних солдат, мыслящих по уставу, то, несмотря на свою военную мощь, оно будет реакционным государством и пойдет не вперёд, а назад. Уставная литература, которую у нас насаждают, помогает шагистике, но убивает душевную жизнь. Если николаевская Россия была жандармом Европы, то СССР становится красным жандармом Европы.
Как свидетельствует история, все военные империи, несмотря на их могущество, рассыпались в прах. Наша революция начинала, как светлая идея человечества, а кончает, как военное  государство. И то, что раньше было душой движения, теперь выродилось в лицемерие или в подстановку понятий: свободой у нас называют принуждение, а демократизмом диктатуру назначенцев». Эту, не лишенную известной стройности «концепцию» ПЛАТОНОВ не захотел развить дальше <...>
ПЛАТОНОВ  стал говорить о том, что он «разбросал всех своих друзей» потому, что убедился, что люди живут сейчас не по внутреннему закону свободы, а по внешнему предначертанию и все они сукины дети. Здесь последовало перечисление ряда писателей и огульное осуждение их морального поведения. Исключение составил только Василий ГРОССМАН, которого ПЛАТОНОВ ставит высоко и как скромного человека, и как честного писателя. «Даже критика его хвалит, а вот Политбюро не жалует, не замечает, даже кости ему не бросило ни разу со своего барского стола». <...> Я спросил его, как он относится к А.Яковлеву. Платонов махнул рукой сказал: «А разве есть такой писатель? По-моему, это не писатель, а только член Союза». <...>
Верно:
Старший оперативный уполномоченный отделения 3-го отдела 2-го управления НКГБ <подпись>
(Ф. К 1 ос. Оп. 11. Д. 52. Л. 84-85. Копия. Машинопись)
© Центральный архив ФСБ России.

Вот что нужно включать в школьные учебники литературы, а у этой книжки Корниенко тираж всего-то 1 тыс. экземпляров.

29 декабря 2000 г.
Решили с Геной Русаковым проводить уходящий год (и век!). Встретились в Доме  литераторов, а там всё закрыто, в Домжур идти наобум не рискнули – торкнулись в армянский ресторанчик по соседству с цэдээльским подъездом и вполне сносно поужинали.
У Гены всё хорошо – стихи пишутся (“Знамя”  очередную подборку даёт), с житием в Нью–Йорке тоже всё получается.
Расставаться не хотелось,  поехали в “ПирО.Г.И.” на Новокузнецкую,  где  нас ждали Маша Русакова с американской подругой Аней  и  моя экс-секретарша Асюнчик  с Фыфкой.  Народищу там оказалось много (Москва тесна – на втором этаже редакция  “Время МН” гуляла),  но девушки упорно держали столик, а стулья мы кое-как нашли.
Компания у нас получилась странная (папа с дочерью столкнулись, как посторонние, спустя три часа после того, как расстались, потом подвалил  Асюнчиков мужчина, смурноватый, но вполне симпатичный),  а в итоге посидели хорошо. 
 
31 декабря 2000 г.
Вот и кончился 2000-й год.
Вот и кончился наш ХХ–й  век. Эпиграфом к которому просится четверостишие Николая Глазкова:
                Я на мир взираю из-под столика.
                Век двадцатый – век необычайный.
                Чем столетье интересней для историка,
                Тем для современника печальней. 


ФОТО:  На презентации «Крокодила» в ресторане  «Лимпопо»  /  март 2000 г.
© Georgi Yelin / Съёмка Игоря Шагова

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 58 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/3HehVVkr-BFB_Q


-----