И прилепится к жене своей

                "...Посему  оставит  человек  отца  и  мать
                и  прилепится  к  жене  своей,  и  будут
                два  одною  плотью,  так  что  они  уже
                не  двое,  но  одна  плоть.  Итак,  что  Бог   
                сочетал,  того  человек  да  не  разлучает".

                Евангелие от Матфея, 19. 5,6.

Первый  раз  я  женился  в  шесть  лет,  примерно  в  середине  50-х  прошлого  века.  Дело  происходило  в  колхозном  детском  саду  /сад-ясли/.  Пока  в  горячую  летнюю пору  взрослые,  а  так  же  и  старики  со  старухами,  были  на  работе,  всю  деревенскую  кишкалду  от  года  до  семи-восьми  собирали  в  специально  оборудованную  пятистенную  избу,  где  нас  мыли,  кормили,  заставляли  спать,  выгуливали,  «смотрели»  наши  головы,  давали  какие-то  игрушки.

Она  была  на  год  старше.  После  садика  нам  было  по  пути.  Мы  то  и  дело  останавливались  и  говорили  «о  разном».  Однажды  я  сказал,  что  женюсь  на  ней.  Мы  очень  обрадовались  этому,  а  она  спросила,  мол,  а  что  это  значит,  жениться?  Как  это  бывает?  Поскольку  я  всегда  всё  знал,  то  тут  же  рассказал:  «Помнишь,  нас  на  реку  водили?  Помнишь  там узкое  место,  где  взрослые  перепрыгивают?  Там  у  нас  и  будет  свадьба:  я  разбегусь  и  перепрыгну,  а  потом  и  ты  ко  мне  перепрыгнешь,  и  будем  мы  муж  и  жена...»

«Спутницу  жизни»  я  нашел  исключительно  по-взрослому:  совершенно  случайно.  У  нас,  у  мальчишек,  заводилой  был  Вовка.  Он  несколько  раз  подговаривал  нас,  и  в  «тихий  час»  мы  убегали  на  реку.  Когда  бабы  усилили  «охрану»,  Вовка  придумал  другое.  Мол,  как  только  девки  уснут,  ты  вот  к  этой  /она  ближе/,  Петька  к  той,  я  вот  туда,  Борька  в  манеж  и  т. д.  А  у  нас  у  каждого  и  у  каждой    были  кровать-кроватки  с  «перилами».  И  вот  мы  лежим  рядом  с  девками  и  ждем  бабу-воспитательницу:  как  она  будет  ругать  нас.  Так  оно  и  случалось,  и  тоже  несколько  раз.  Девки  либо  продолжали  спать,  либо  подвигались,  освобождая  рядом  место,  то  есть  действовали  совершенно  естественно.  Так  я  «переспал»  несколько  раз  с  одной  и  той  же  и  «женился»,  можно  сказать,  по  любви.  Правда,  на  реку  мы  так  и  не  сходили  и  не  перепрыгивали  через  нее.

Потом  мы,  парнишки  и  девчошки,  учились  в  деревенской  начальной  школе,  а  в  свободное  время  играли  «в  пап  и  мам».  Страстными  фанатами  этой  игры  были  я,  дружок  Сережка  и  восемь  девок.  На  околице  на  тополиных  пеньках  поднялась  густая  поросль  с  громадными  листьями:  там  девки  вычерчивали  на  земле  себе  квартиры  с  крыльцом,  кухней,  горницей,  а  я  и  Серёга  были  мужьями  у  двух;  остальные  -  вдовы.  Была  у  нас  и  колхозная  касса,  и  магазин  с  хлебом  и  вином:  деньгами  были  большие  темно-зеленые  листья,  а  бутылками  наломанные  сухие  ветки;  короче,  чего  только  в  нашем  магазине  не  было!

Серёга  и  я  уходили  «на  работу»,  потом  заходили  в  «кассу»,  где  «кассирша»  считала  и  отдавала  нам  тополиные  листья;  мы  тут  же  шли  в  «магазин»  и  на  половину  зарплаты  покупали  водки,   вина,   папирос  «Прибой».  Выйдя,  пили  «из  горлышка»,  пьянели  и  шли  «по  улице»  с  матюгами  и  песнями,  угрожающе  шатались.  «Дома»  «жена»  отбирала  остаток  «зарплаты»,  поднимался  скандал  -  и  у  меня,  и  у  Серёги.  Остальные  девки-вдовы   стояли  на  «улице»  «у  колодца»,  скрестив  руки  на  груди,  смотрели,  судачили.  Иногда  мы  «уходили  от  жены»  и  переходили  «к  соседке».  На  следующий  раз  моей  «женой»  была  уже  другая:  так  я  переженился  не  на  один  раз  со  всеми  нашими  деревенскими  девками.

Поэтому,  когда  я  окончил  восьмилетку,  а  интерес  к  противоположному  полу  стал  более  предметным,  наши  деревенские  девки  меня  не  шибко  интересовали.  С  детства  мы  вместе  купались  в  нашей  илистой  речке;  после  часа-двух   общей  возни  в  чёрной  воде  мы  смотрели  со  смехом  друг  на  дружку,  на  черные  усы  и  трясущиеся  губы.  У  девок  уже  обозначились  грудки,  но  купались  они  в  одних  рейтузах  до  коленок,  их  девичье  «имущество»  было  рельефно  облеплено  мокрой  тонкой  материей.  Потом  мы  по  очереди  -  парни  и  девки  -  уходили  вверх  по  течению,  где  ополаскивались  и  «выжимались».

К  нашим  стали  похаживать  парни  из  соседних  деревень,  а  мы,  соответственно,  в  эти  соседние  деревни  к  их  девкам.  До  сих  пор  не  пойму,  зачем  мы  постоянно  дрались  «между  деревнями»  из-за  своих  девок?  Но  победила  любовь,  и  вот  я  в  соседней  деревне  на  танцах,  где  у  меня  уже  появились  друзья,  где  много  незнакомых  красивых  девчонок.  А  мне   шестнадцать  лет,  я  учусь  в  городе  на  первом  курсе  и,  конечно,  уже  кое-что  мню  о  себе.

О  эти  деревенские  танцы  в  шестидесятых!  Пятистенная  изба-клуб,  вытоптанный  между  сучками   пол  из  старинных  широких  плах,  патефон,  лампочка,  гармонь  на  подоконнике,  запах  махорки  из  сеней,  где  много  не  умеющих  танцевать  парней,  но  с  изящнейшими  самокрутками  и  козьими  ножками,  и  девки,  девки  на  лавках  сидят  и  ждут.  Я  сгоряча  втюриваюсь  в  одну,  приглашаю  на  танец,  всё  хорошо,  но  в  следующем  танце  она  мне  отказала,  а  подошедший  мой  новый  приятель  из  местных  предупредил,  что  эта  подружка  -  его!  Я  потанцевал  еще  с  кем-то,  танцы  кончились.

Я  пошел,  за  компанию  с  местными,  провожать  девок  в  край  деревни,  познакомился  со  своей  попутчицей  «из  вежливости»,   а  та,  в  кого  я  «втюрился»,  шла  впереди  с  братом  моей  попутчицы.  Мою  спутницу  звали  Машей,  и  даже  Мусей,  она  видела,  на  кого  я  так  жадно  смотрю,  но  вышло  так,  что  с  этого  вечера  я  стал  «жадно»  смотреть  на  Мусю.

Итак,  мы  с  Мусей  брели  поодаль  по  летнему  ночному  селу  в  сторону  ее  дома  и  болтали  «за  знакомство».  Когда  я  осторожно  наводил  разговор  на  подружку  Мусиного  брата,  Муся  чувствовала  «измену»  и  решительно  возвращала  разговор  к  нашим  с  ней  персонам.  Тогда  я  решаю  приухлестнуть  за  ней:  пытаюсь поотстать,  остановиться,  обнять  и  т. д.  Она  весела,  приветлива,  но  не  подвластна.  Ее  прежний  парень,  много  старше  ее,  служил   в  армии;  умом  она,  может  быть,  уже  решилась  со  мной  дружить,  но  через  данное  другому  обещание  сразу  перешагнуть  не  могла.

После  нескольких  попыток  погладить  эту  милую  кошечку  я  наконец  успокоился  и  решил  податься  восвояси,  тем  более  что  мы  уже  дошли  до  ее  дома,  а  наш  разговор  был  ничего  не  значащий,  и  его  можно  было  оборвать  на  полуслове.  «Ну,  пока!»,  -  сказал  я  и  побежденно-стыдливо  стал  убирать  свою  руку  из-за  ее  теплого  локтя,  но  Муся  дрогнувшим  движением  легко-легко  прижала  мою  руку  к  себе.  Видимо,  она  сама  не  ожидала  этого.  На  какое-то  время  мы   в  недоумении  замерли.  «Мы  еще  увидимся!» -  ответила  Муся  с  каким-то  возражением  и  вошла  в  калитку.  Я  провожал  ее  взглядом.  Муся  оглянулась  и  скрылась  за  дверью.  Очень  долго  и  часто  буду  я  вспоминать  эту  нашу  первую  встречу  и  наше  такое  расставание.

Какое-то  незнакомое  и  неизъяснимое  ощущение  вселилось  в  меня  с  того  вечера:  что  рядом  со  мной  постоянно  кто-то  находится,  идет,  бежит,  летит,  не  давая  приблизиться  к  себе  и  не  отпуская.  Знакомо  ли  было  мне  тогда  чувство  одиночества?  Нет,  конечно,  но  какое-то  новое  чувство,  чувство  «неодиночества»  пригрелось  где-то  внутри.

Так  мы  начали  дружить  с  Мусей.  По  любви  ли,  не  по  любви  ли  -  жизнь  и  молодость  сосватали  нас. Потом  у  Муси  появился  другой  ухажер,  а  у  меня,  стало  быть,  «другая».  Пришло  время  приходить  из  армии  ее  первому  парню,  всем  Мусиным  ухажерам  предреками  расправу,  а  я  уже  как  раз  опять  «прилепился»  к  Мусе  и  готов  был  к  объяснениям.  Но  никаких  объяснений  не  понадобилось,  ибо  время  всегда  берет  свое.  Парень  просто  спросил  меня:  «Ты  что  ль  с  Муськой  ходишь?»  Я  выдавил:  «Я»,  на  что  парень  по-деловому  согласно  качнул  головой.  Было  это  на  тех  же  танцульках,  на  которые  он,  чувствовалось  по  его  грустным  глазам,  зашел  ненадолго  и  последний  раз.  И  не  по  Мусе  он  грустил,  и  не  из-за  меня,  а  по  вольной  молодости  в  преддверии  взрослой  жизни,  о  своих  прежних  чувствах  к  прежней  Мусе  прежнего  себя.

Неоднократно  воспылав  и  остынув,  стали  мы  с  Мусей  одним  целым.  Между  нами  никогда  не  было  ничего   т а к о г о ,  но  мы  вместе  спали,  если  так  сложатся  обстоятельства,  крепко  обнявшись  и  пригревшись  в  общей  постели.  А  на  утро  разбегались  «страдать»  по  своим  очередным  симпатиям,  а  еще  потом  снова  бегали  друг  за  другом  и  сгорали  от  ревности.  Видимо,  жизнь  научается  быть  учителем  и  приносит  в  молодости  самое  нелепое  разнообразие,  потому  что  во  взрослой  жизни  ждет  тебя  нелепейшее  однобразие,  скотская  жизнь  и  скотская  работа,  -  не  абсолютно  всех,  конечно,  и  не  во  все  времена.

Помню  случай  из  недавнего  времени:  утром  на  сельский  автобус  пацаны  с  боем  «вошли»  первыми,  заняли  места,  им  в  военкомат  за  приписными  свидетельствами.  Вот  вошла  остальная  публика,  кому  зачем  в  районный  центр.  Женщина  обращается  к  ребятам:  «Уступите  хоть  места  вот  женщине  да  бабушке!»  А  бабушка  на  это  бодро  ответила:  «Ой,  да  пусть  оне  сидят!  Выйдут  на  пенсию  -  настоятся!..»  Бабушка  эта  знает,  что  ждет  в  жизни  ребят,  вот  и  пожалела.  Однажды  мы  с  Мусей  тоже  стали  объектом  такой  жалости.  Дело  было  на  вечеринке,  которую  устроила  мать  Муси /вдова/,   мать  подружки  /тоже  вдова/,  было  еще  человека  три  «с  фермы»,  да  чуть  молодежи,  в  том  числе  мы  с  Мусей.  Пили  бражку,  танцевали,  взрослые  любовались  на  нас,  молодых,  завидовали,  все  заметно  опьянели  /зачем  и  вечерушка!/  и  радовались,  что  сейчас  забыты  нудные,  тяжелые  будни,  и  горевали,  что  молодость  оказалась  такой  мимолетной.  А  тут  мы  перед  глазами,  нам  уже  по  восемнадцать...

-  Спать  можете  пойти  в  квартиру  рядом,  вот,  к  Лизавете,  ее  не  будет  дома,  -  сказала нам  подружкина  мамаша.

То  ли  этой  женщине  хотелось,  чтобы  Муся  побыстрее  разделила  судьбу  «несчастных»  женщин,  то  ли  это  был  некий  личный  жест  «чужими  руками»  перед  жизнью,  то  ли  просто  «ответ»  всем,  кто  узнал  «нехорошее»  про  ее  собственную  дочь,  а  проще  говоря,  это  было  своеобразное  возвращение  в  молодость.  Мы  с  Мусей  воспользовались  предложением.  Более  того,  как  «настоящие»,  разделись  до  гола  и  сладко  уснули  в  чужой  постели,  в  первом  попавшемся  углу.  Утром  нас  разбудил  дружок  Серёга,  с  кем  мы  играли  в  детстве  с  девками  «в  клетки»,  то  есть  в  квартиры  и  прочее.  Он  тоже  был  на  вечеринке,  уже  где-то  выспался  и  вот  тянет  с  нас  одеяло.  Потом  нашел  мои  брюки,  трусы  и  спрятал  за  пазуху.  Я  не  на  шутку  испугался,  так  как  было  уже  давно  светло.  Серёга  сжалился  и  отдал  мне  всё.  Я  оделся  и  увел  его,  чтобы  оделась  Муся.

А  дело  подходило  всё  ближе  к  известной  развязке:  парням  -  в  армию,  девкам  -  замуж.  Спустя  месяца  два  я  решил  встретиться  с  Мусей,  чтобы  получить  наконец-то  и  «удовольствие»,  поскольку  мне  уже  не  пятнадцать-шестнадцать,  когда  мы  первый  раз  встретились. К  этому  времени  меня  уже  сделали  мужчиной:  постаралась  одна  молодая  солдатка,  соблазнила,  потом  несколько  раз  "проверила"  свою  работу,  а  потом  вдруг  заявила,  что  мужа-солдата  ждать  не  будет,  а  выйдет  за  меня,  и  что  беременна  от  меня,  что  любит  меня  с  восьмого  класса.  Я  ответил,  что  она  шьет  мне  очень  тесную  рубашку,  что  предохранялась  по  последнему  слову,  что  мне  вот-вот  в  армию,  что  если  муж,  который  скоро  вернется,  бросит  её,  то  я  потом  обязательно  женюсь.  И  мы  расстались  на  заснеженном,  грязном  городском  перекрестке:  она  плакала,  я  приказал  ей  стоять  на  месте,  а  сам  перешёл  на  зелёный  и  быстро  шёл  прочь,  один  раз  молча  оглянулся,  мои  жгуче-чёрные  длинные  кудри  /покрасила  она/  были  обсыпаны  холодной  снежной  крошкой,  на  мочке  уха  сияла  чёрным  клипса... 
Муся  снимала  с  однокурсницей  полдома  где-то  за  вокзалом,  в  одно-двухэтажном  «шанхае».  С  бутылкой  «Рубина»  я  нарисовался  там  в  половине  двенадцатого  вечером.  Выпили  втроем  по  рюмочке,  подружка  убежала  в  больницу  на  дежурство,  мы  остались  вдвоем.  Муся  почувствовала,  зачем  я  пришел,  и...   Она  не  позволяла  даже  обнимать  себя,  не  то  чтобы  взять  да  и  лечь  «поспать»,  ведь  время  -  ночь.  Я  тоже  «почувствовал»,  почему  Муся  так  переменилась:  всё  идет  к  развязке,  и  мы  уже  взрослые.  Мы  не  сомкнули  глаз  до  утра:  она,  видимо,  ждала  от  меня  каких-то  слов  и  не  дождалась,  а  может  просто  у  нее  была  фаза  «охлаждения»  ко  мне.

Спустя  месяц   Муся,  пытаясь  остановить  меня  /по  привычке?/  в  моем  очередном  увлечении,  заявила,  что  она  беременна  от  меня.  «Не  может  быть!  -  парировал  я.  -  У  нас  с  тобой  никогда  этого  не  было!»  «Но  я  беременна!»  -  наступала  Муся.  «Это  не  от  меня»,  -  отвечал  я,  разводил  руками  и  улыбался.  «А  от  кого  же?!»  -  возмущенно  выкрикнула  Муся...   Я  всех  тонкостей  появления  детей  на  свет,  конечно,  еще  не  знал,  но  общую  схему,  как  говорится,  «в  школе  проходили».  «Но  ведь  я  тебе  ни  разу  не...»,  -  привел  я  железный  довод.  «Да  ты  ничего  не  знаешь  про  это,  -  начала  объяснять  Муся  /она  ведь  училась  в  медучилище/,  -  Нам  на  лекции  говорили,  что  это  может  проникнуть  туда  и  так,  когда  вместе  спят,  понял?»  Признаться,  моя  уверенность  в  своей  правоте  пошатнулась,  и  тогда  я  ответил:  «Ну,  допустим.  И  что?  Кто  докажет?»  -  «Докажут!  По  ушам...»,  -  не  унималась  Муся.  На  прощание  она  попросила  поцеловать  ее,  и  мы  расцеловались.

Конечно,  Муся  всё  врала,  по  крайней  мере  в  той  части,  что  она  беременна.  Потому  что  спустя  немного  времени  мы  встретились,  и  я  деловито  стал  щупать  ее  пузо,  попросил  задрать  платье,  чуть  приспустил  ей  трусы.  «Да  наврала  я  тебе  всё»,  -  сказала  Муся,  когда  я  кончил  свое  занятие  и  заключил,  что  живот  как  живот.  После  той  мимолетной  встречи  мы  расстались  надолго,  на  несколько  лет,  за  которые  я  сходил  в  армию,  а  потом  женился.

Как-то  приятель  из  тамошних  деревенских  выговаривал  мне  на  пирушке,  что  олух  я  царя  небесного:  когда  я  в  очередной  раз  страдал  по  Мусе,  он  встречался  с  ней  в  бане...  Я  хотел  воскликнуть  «Да?!»,  но  время  давно  взяло  свое,  и  я  просто  спросил:  «Ну  и  что?»  -  «Как  что?  Ты  там,  понимаешь  ли,  страдаешь,  а  я  в  это  время  с  ней  в  бане...»  Чтобы  не  слушать  слащавое  муссирование  и  остановить  весь  этот  пассаж,  я  поспешил  похвалить  приятеля:  «Молодец,  молодец!»,  а  сам  безо  всякой  злобы,  ревности  отметил  «про  себя»,  что  вот,  оказывается,  и  его  согрела  она  своим  теплом,  Муся;  по-соседски  не  бросила  красавца  на  произвол  судьбы.  А  может,  этот  деревенский  красавец  был  не  первым  и  не  последним;  я  ведь  тоже  "переженился"  и  "переспал"  со  всеми  девками  в  своей  деревне.  Хватило  и  мне  Мусиного  тепла,  а  может  быть,  досталось  больше,  чем  другим,  хоть  и  без  бани...

Итак,  я  уже  вернулся  из  армии,  был  женат;  Муся  постоянно  посылала  мне  какие-то  поздравительные  открытки,  иногда  я  отвечал.  Потом  я  узнал,  что  еще  нескольким  парням,  друзьям  юности,  она  тоже  не  уставала  слать  открытки.  Однажды  она  с  братом  заехали  к  нам  в  гости  /мы  снимали  комнату/.  Муся  была  тоже  уже  замужем,  но  мужа  предпочитала  оставлять  дома,  «на  хозяйстве».  Выпили,  вспомнили,  познакомил  с  женой.  Пришло  время  спать.  Чувствую,  некоторая  неловкость  у  женщин.  Жена  полагает,  что  Муся  явно  не  просто  бывшая  подружка-землячка,  а  Муся  вроде  бы  как  в  ужасе  от  того,  что  я  при  ней  лягу  с  женой  /с  другой!/  в  постель.  Видимо,  мы  соскучились  друг  по  дружке,  но  всё  бесповоротно  изменилось.  Постелили  на  полу  общее ложе:  Муся,  моя  жена,  я,  брат  Муси.  Ночевали  за  милую  душу.  Правда,  пока  обменивались  последними  словами  да  устраивались  поудобнее,  Муся  через  голову  жены  широко  открытыми  глазами  молча  взглядывала  на  меня,  как  бы  спрашивая,  как  ей  быть  и  почему  я  сейчас  не  с  ней?..  Муся  жили  в  двухстах  километрах  ото  всех.

Прошло  лет  десять.  Мы  не  виделись,  я  читал  только  Мусины  открытки  к  1  Мая,  к  23  февраля  и  т. д.  И  вот  мы  отдыхаем  на  даче  в  этой  самой  соседней  деревне,  где  приобрели  закадычных  друзей.  Три  дружка,  три  жены.  В  полночь,  когда  мы  уютно  расположились  за  накрытым  столом  у  распахнутого  окна  в  густой  летний  сад,  в  ворота  постучали.  Оказалось,  кто-то  кому-то  сказал,  что  в  эту  субботу  в  село  съедутся  все  друзья-подруги  нашей  молодости,  погулять,  вспомнить  былое,  и  вот  в  воротах...  Муся!  Для  всех  разговор  остался  разговором,  и  только  Муся  ни  на  минуту  не  сомневалась  в  необходимости  и  серьезности  мероприятия,  и  на  перекладных,  с  детьми  приехала,  остановилась  у  бывшей  соседки  и  вот  пришла  к  другу  юности  спросить,  что  и  как  будет.  А  тут  и  мы  все.  Понятно,  что  мы  не  ждали,  жены  наши  заметно  насупились.  Мы  с  приятелем  встретили  Мусю  в  воротах,  сказали,  что  «ложный  слух».  Она  посмотрела  как-то  жалостливо,  покачала  головой,  мне  сказала  «Это  ты?»  и  пошла  прочь.  Приятель  тут  же  вернулся  в  дом,  а  я  стоял  и,  как  тогда,  в  молодости,  в  первую  нашу  встречу,  провожал  Мусю  взглядом.  Она  на  этот  раз  не  оглянулась,  но  я  чувствовал,  что  ей  очень  хотелось  оглянуться.  Ночная  темень  скрыла  ее.  После  этого  мы  не  встречались.

Прошло  еще  лет  десять,  наступили  «новые  времена».  По  случаю  моих  именин  у  меня  собралась  молодая  старая  компания:  и  банный  красавец,  и  мой  «дублёр»-ухажер  тогдашний  Мусин,  и  кто  был  тогда  на  даче.  А  буквально  накануне  мне  при  свидетелях  преподнесли  одно  известие,  и  второй  тост  я  решил  произнести  сам:

-  А  вы  знаете,  что  Маша  Н.  умерла?  Давайте  выпьем  за  нее.

Воцарилось  молчание.  А  у  меня  уже  было  время  пережить  печальную  весть.  Посыпались  возгласы:  «Как,  как  умерла?!»  и  т. п.  Весь  вечер  меня  переспрашивали,  действительно  ли  она  умерла?  И  не  верили.  В  общем  и  целом,  гулянка  прошла  почти  обычным  образом,  только  курить  все  расходились  куда-то  в  разные  стороны.  А  когда  я  находил  кого-нибудь,  меня  встречали  вопросом:  правда,  что  ли?..  Чувствовалось,  что  каждый  и  все  мы  вместе  потеряли  что-то  как  будто  и  незаметное,  но  необходимое  и  ничем  незаменимое.  Мужиков  как  ограбили,  или  они  словно  все  разом  овдовели.  Казалось,  что  каждый  сейчас  отвернется  и  скроет  слезу.  Прощай,  Муся!  Что  тут  еще  скажешь?  Но  оказалось,  что  на  этом  я  рано  закончил  рассказ.

Спустя  еще  лет  пять-семь  я  был  приглашен  на  годины  по  двоюродному  дяде;  приехали  его  дочери   -  мои  троюродные  сёстры,  -  все  из  нашей  деревни.  Младшая  живет  в  том  же  областном  городке,  где  жила  Муся.  Когда  поздоровались  и  даже  обнялись  и  сели  за  стол,  младшая  обратилась  ко  мне:

-  А  тебе  привет!

Я  удивленно  пожал  плечами,  дескать,  из  вашего  города,  что  ли?

-  Да-а!  -  подтвердила  кузина.  -  От  Маши  Н.

Мои  глаза  вовсе  расширились:
-  С  того  света,  что  ли?  Она  же  давно  умерла!..

Тут  глаза  расширились  у  кузины.  Она  спросила,  кого  я  имею  в  виду?  «Маша  сказала,    что  дружила  с  тобой,  интересовалась,  где  ты  сейчас?  Я-то  ведь  моложе  вас,  не  в  курсе...   А  мы  вместе  работаем.  Жива  Маша,  живёхонька!  И  тебе  привет!..»

Кузина  пояснила,  что  лет  пять-семь  назад  у  них  и  правда  умер  кто-то  в  близкой  родне.  Значит,  люди  вот  так  напутали,  пока  досужая  информация  добиралась  до  родины  Муси.   Жива!  Конечно,  я  обрадовался  этому,  но  отметил,  что  как-то  и  не  верилось,  не  воспринималось,  что  Муси  больше  нет  «далеко-рядом»,  и  вот  достоверно  подтвердилось,  что  она  с  нами.  В  ближайшее  же  время,  по  мере  встреч,  я  сообщил  эту  контрновость  общим  друзьям.  Реакция  у  всех  была  примерно  одинаковой:  «Я  так  и  думал,  что  какая-то  ошибка...»

И  вот  через  пару  лет  красавец-сосед  той  молоденькой  Муси  нанес  мне  очередной  летний  визит.  Открыл  свой  спецпортфельчик:  водка,  огурчики,  шпроты  -  ставит  всё  на  стол,  а  головой  молча  кивает  назад,  дескать,  встречай  там.  Я  отправился  за  ворота,  а  сам  думаю,  уж  не  Мусю  ли  иду  встречать?  Так  и  вышло.  Она  стояла  не  одна,  рядом  был  еще  один  общий  друг  нашей  юности.  «Узнаёшь?!»  -  спросил  он  вместо  приветствия.  Муся  стояла  полубоком,  то  есть  не  старалась  «представиться»,  искоса  с  улыбкой  выжидательно  смотрела  на  меня.  Я  же  в  первую  очередь  внимательно  обежал  взглядом  лицо  ее,  фигуру,  то  есть  молчал.  Можно  сказать,  она  не  изменилась.

-  Он  меня  не  узнал!  -  воскликнула  Муся,  обращаясь  к  сопровождавшему  ее.

А  я  уже  обнимал  Мусю  и  даже  поцеловал,  приговаривая,  мол,  как  я  мог  не  узнать  тебя?!  И  вот  мы  сидим  за  столом.  Муся  и  моя  жена  тоже  обнялись  за  встречу,  стали  выпивать,  пошла  разная  трескотня  о  том,  о  сем.  Все  больше  того  смеялись,  будто  снова  наступила  наша  общая  бурная  молодость.  А  между  тем  Муся  подолгу  задерживала  на  мне  взгляд,  что  и  понятно,  а  моя  жена  при  этом  взглядывала  на  Мусю,  вскидывая  бровь.  Мне  пришлось  ни  словом  не  обмолвиться  с  гостьей  о  нашем    «личном»  прошлом,  да  и  зачем  бы  я  вспомнил  про  что-нибудь,  когда  все  мы,  ее  друзья  молодости,  теперь  давно  женаты  и  уже  отцы  и  деды,  а  она  тоже  жена,  мать  и  бабушка.  Но  сейчас  мы  -  просто  мы:  Муся  и  ее  кавалеры,  и  мы  встретились,  выпиваем  за  минувшее.

Договорились  о  «специальной»  встрече,  и  Муся  с  мужем  приехали  к  нам  в  гости  с  ночёвкой,  понавезли  гостинцев:  соленьев  и  саженцев.  Повечеровали,  попьянствовали,  ночевали,  попрощались.

-  А  ты  не  знаешь,  зачем  она  сюда,  к   в а м   ездит?  -  спросила  меня  жена  после,  как всегда  -  с  подтекстом.

-  Кого-нибудь  из  нас  отбить!  -  тут  же  ответил  я,  упреждая  долгие  подходы  к предмету.

-  А  почему  и  нет?..

Потом  в  ихней  деревне  был  юбилей.  Почти  все  наши  общие  друзья  и  Муся  прибыли.  Я  едва  уговорил  жену  «тоже  съездить».  Компания  расположилась  за  длинным  столом  в  сквере  в  тени  кленов.  Рядом  еще  продолжалась  «торжественная  часть»  в  перемежку  с  концертом.  Завидев  нас,  Муся  замахала  рукой.  Я  тоже махнул,  дескать,  сейчас.  «Я  водку  не  пью!»  -  тут  же остановила  меня  жена.  Я  хотел  сказать,  что  там  и  вино  на  столе,  но  не  сказал,  потому  что  любая  жена  тут  же  скажет,  что  «никого  там  не  знает»,  а  если  я  как-нибудь  развею  это,  то  следующим  аргументом  будет:  «у  меня  давление»,  и  так  далее.  Что  делать?  Мы  сели  в  «Волгу»  и  уехали  домой.

Спустя  полмесяца,  в  связи  с  днем  рождения  жены,  Муся  позвонила  ей,  поздравила  и  долго  пеняла,  что  мы  тогда  сбежали.  Жена  моя  не  стала  долго  оправдываться,  отвечала  односложно:  много  работы,  давление  и  прочее.  Потом  она  стала  посматривать  в  мою  сторону,  и  я  понял,  что  речь  перешла  на  меня,  и,  может,  сейчас  мне  отдадут  телефон.  Я  скрестил  перед  собой  руки:  меня  нет,  я  что-то  делаю  во  дворе...   А  о  чем  бы  я  поговорил  с  Мусей?  О  том,  о  чем  бы  я  хотел  с  ней  говорить,  я  говорить  не  могу  -  и  не  буду!  А  говорить  о  бытовых  пустяках  -  с  ней!   -   Это  издевательство  над  собой,  и  еще  над  чем-то  -  и  уже  не  важно  над  чем.

Потом  жена  поделилась,  на  что  жаловалась  ей  Муся.  У  нас  был  один  общий  друг,  по  кличке  «Рыжий»,  хотя  он  был  просто  русый,  но  с  несколькими  веснушками.  Рыжий  не  приехал  на  юбилей  родной  деревни,  не  разделил  со  всеми  юбилейное  застолье.  Муся  взяла  у  кого-то  его  номер  телефона,  попозже  позвонила.  Он  ответил,  но  узнав,  кто  звонит,  стал  молчать.  Муся,  как  она  рассказала,  зовет  его  в  трубке:  «Рыжий!  Ну,  Рыжий!  Что  ты  молчишь?  Это  я,  Маша,  Муся!  Ответь,  это  ведь  ты?»  А  в  ответ,  после  некоторого  молчания,  послышалось:  «Это  не  я!»  Муся  тут  же  спросила:  «А  кто?»  А  в  ответ  опять  было  холодное  «это  не  я!»  И  Муся  жаловалась  моей  жене,  мол,  не  смешно  ли  -  взять  телефон  и  так  ответить:  «Это  не  я!»  А  я  подумал:  а  ведь  прав  наш  любимчик  Рыжий!  Муся  хочет,  чтобы  мы  остались  теми  «мы»,  а  мы  уже  давно  совсем  другие.  Но  мы  правильно  сделали,  что  так  бесшабашно,  играя  во  вся  и  всё,  прожили  молодость,  потому  что  дальнейшая  «настоящая»  жизнь  -  это  очень  узкие  оглобли  и  вечный  хомут.