Воспоминания 65 или Триумф застенчивости

Опачки! Сходил сегодня, на всякий случай, к банкомату, а он, вдруг, открыл свои яхонтовые, стальные уста, да и выдал мне моё законное пособие! Сто сорок гривен, правда, оставил в своём пузе - видишь ли, мелкие у нашего Коломоя закончились. Ладно, пусть немного покрутит их, подправит своё финансовое положение. Один мужик, правда, мастерски обошел это дело – сначала добавил свои, кровные, чтобы округлить сумму, а потом полностью опустошил  счет! Финансовая грамотность населения растет не по дням, а по часам. Не далек тот час, когда бабульки на тротуарах начнут принимать карточки «Виза». - Давай, давай, касатик! Пинкод-то не забыл, чай? Вижу, вижу – на руке наколот…

Жаль только, что моя милая знакомая девочка из банка, на входе в который висит хитрый банкомат, сегодня не работает…

Ну, продавцы и продавщицы цветов, цветочницы и цвЕтники, перекупщики и дачницы, разорители краснокнижных полян и теневые тепличники – готовьтесь! Завтра, чуть свет, Серёга Снакин заявится к вам и начнет бешено торговаться и хаять ваш великолепный товар, пока не утащит, в пакете, свой ежегодный налог, ясак и вено этим своим прекрасным, еще дремлющим в тёпленьких кроватках, амазонкам кухонных и интернетных ристалищ.

Слыхал я сегодня по радио, что некоторые, очень, очень продвинутые женщины выступают категорически против того, чтобы им дарили цветы на восьмое это марта. Ну, почему же, почему же только цветы?! Бриллианты, значит, можно, а мимозку, которую уже начали продавать на вес (!) – нельзя? Интересный подход, однако
!
И, вообще, куда смотрят зоркие поборники закона о декоммунизации? Ведь завертела всю эту бодягу страстная комми, Кларочка Цеткин, она же Дикая Клара. Да её ведь сам Ильич боялся, до чего была дика-то! «Клагочка! Вы, своим этим коммунятством, нам всех бугжуинов гаспугаете! Кто же нам денежки на геволюцию-то даст?» «Володья! Во-первых, иди ко мне, мой лысенький, а во-вторых, всех буржуй надо вешайт, а из ихних киндер делайт фаер вместе с кирхен!». Ну, какое же тут может быть восьмое марта?! Одумайтесь! Петицию, немедля петицию!

Кстати, я совершенно не помню, как проходил этот праздник в моём Днепропетровске. Очень отдалённо, каким-то эхом, у меня проблёскивает некая картина, в каковой очкастый мальчик старательно, с помощью циркуля, чертит на альбомном листике аккуратную, почти аккуратную, гигантскую восьмёрку. И получается вполне не плохо, пока он не начинает вытирать лишние линии, всё размазывает и, в дополнение, полностью похабит дивный свой рисунок ляпами акварели. Причем, в нежной краске оказывается всё, до чего наш старательный художник сумел дотянуться, купно с ним самим. Можно ли это назвать подарком, а не «насмешкой едкою безрукого сыночка над бедной мамочкой своей», я не знаю. Но старательно вывожу красивыми каракулями нечто поздравительное. Всё. Теперь, если уроки уже сделаны, можно лететь на улицу.

Еще мы дарили своим матерям всякие рукодельные поделки. Помню, как мы плели какие-то дурацкие ажурные шнурочки, используя для этого пустую катушку от ниток. Как-то там, с торца, забивались четыре тоненьких гвоздика, на которые наматывалась обычная нитка, а, потом, с помощью вязального крючка, нужно было колдовать над переплетениями белых паутинок, всё время добавляя нитку, и в отверстие катушки постепенно, как скелет некого червя, ползло и ползло кружевное тело шнурка.

Весь класс, вся почти мужская его часть, корпела над этими самыми шнурками. У кого получался самый уродливый, можете догадаться с одного раза, а, вот, наиболее аккуратное, и удивительно, ажурно щегольское произведение плетёного искусства являло себя восхищенному миру у еще одного моего друга, у Славика Сирченко. Да у него всё получалось удивительно мастерски и с большой выдумкой.

Может, кто из пацанов помнит, как, всё из той же, незаменимой катушки, мы делали некие прототипы вездеходов на резиномоторе? Там, где, с одной стороны резинка стопорилась гвоздиком, или, чем придется, затем пропускалась через отверстие катушки, и крепилась за длинную спичку, короткий конец которой располагался над отверстием, и под него прокладывался кусочек мыла, чтобы, после завода резинки, спичка могла, подобно разнобокому пропеллеру, легко и неспешно вращаться вокруг продольной оси катушки. Теперь, если установить вездеход на ровную поверхность, и отпустить – он уверенно и непоборимо двинется на покорение диких и неизведанных просторов.

Нечего и говорить, что пятый «Б» немедленно бросил, на полдороге, плетение пресловутых шнурков и немедленно же занялся вездехододеланием. Славик же Сирченко превзошел всех и вся. Он не просто разукрасил свое изделие всеми необходимыми знаками и символами, но еще и иезуитски точно и мастерски навбивал тончайших, острейших булавочек по обеим ободкам катушечных колёс. И его вездеход, космоход имени Сирченко, под наши изумлённые возгласы, уверенно пополз по отвесно висящей шторе!

Квартира же Славика, по его словам, было просто доверху забита всякими удивительными вещами и поделками, ни об одной из которых в моей памяти не сохранилось ни единого бита информации, кроме колоссального моего изумления, от одного только перечня всех этих мальчишеских богатств. И Славик очень, очень хотел все это непременно показать мне, в котором почуял подлинного ценителя и смакователя всех тонкостей и хитросплетений мальчишеских мечтаний. И мы даже оговорили день и час, когда я должен был явиться к нему в дом для осмотра коллекции.

Как сейчас, вижу себя пред высокой, деревянной дверью квартиры товарища, где-то на втором или третьем этаже кирпичного, достойно уверенного в себе дома – уж не на углу ли Паторжинского и Гоголевского бульвара?.. Жил Славик где-то неподалёку, это точно. Я даже помню, что квартира помещалась сразу справа, как поднимешься на лестничную площадку. Я жму на звонок, предвкушая все эти невероятные чудеса, и товарищ немедленно открывает передо мной двери. «Серёжа! Проходи!».

А Серёжа, отчего-то, замер на пороге и не может, просто не может переступить его! В глубине, в комнате, куда ведёт непривычный, чем-то красиво обставленный коридор, он замечает какого-то веселого, и естественно, незнакомого человека, который на мгновение прерывает свое разговор, чтобы глянуть - кто это там припёрся? И опять продолжает оживлённую, со смехом и шутками, беседу с кем-то, мне невидимым. А я застрял, как муха в патоке, завис, как перегруженный комп, и не могу ступить в этот запечатанный, чужой для меня мир!

Я топчусь, и что-то бормочу, не понятное даже мне самому. Я с ужасом, ясно и обреченно понимаю, что никогда не смогу переступить этот порог, никогда не увижу всех этих чудес и красот. В конце концов, я просто разворачиваюсь и ухожу…

Вот он, тот самый момент, когда проклятая моя застенчивость, наконец, целиком и полностью овладела мной, чтобы мучить и корёжить, коверкать и плющить, выставлять полнейшим болваном и невежей. Ох, и покуражилась же она надо мной, ох поиздевалась! Стоило только, в самой, самой привычной для меня обстановке, в окружение знакомых, как облупленные, друзей, появиться только одному, какому-то, новому для меня человеку, как я замыкался, словно громом ушибленный, словно напуганный суслик перед удавом.

Какие девочки! Какие свидания! Теперь уже я не мог записаться в секцию на, так привлекающий меня, парусный спорт не из-за нелюбви к дисциплине и навязанному извне режиму, а именно из-за неё, не к ночи будь она помянута! И ведь я уже почти пришел к воротам этого дивного, парусного мира, до сих пор манящего меня своей независимостью ни от чего, кроме ветра, с чем я еще, скрепя сердце, могу примириться…

И у меня на руках все необходимые документы – метрика, медицинская справка, в авоське какие-то тряпки, которые, по словам всё знающего Юрика, совершенно необходимы новичку – нужно там что-то протирать. И Юрик, который только что начал посещать эту самую секцию, с завистью вещает, что мне, по возрасту, сразу же разрешат плавать на учебной, верткой лодочке под парусом!

И я опять, опять не могу, как ни стараюсь, пресечь условную границу парусного эллинга, что раскинулся всё в том же парке Шевченко! Я понуро опускаю голову и бреду, преследуемый недоумённым взглядом моего верного товарища, обреченно тащусь к трамвайной остановке, с уныло повисшей в моей безвольной руке авоськой… Эх, паруса вы мои, паруса!

Ладно, что еще хоть в родном дворе и, главное, в классе я всё более и более притирался и начинал себя превосходно ощущать и, без стеснения, наслаждаться роскошью общения и дружбы с прекрасными моими товарищами. И даже наши, классные, в обоих смыслах, классные девочки меня всё меньше и меньше пугали и я мог уже, не заикаясь, осторожно шутить и балагурить с некоторыми из них
.
Но впереди незримо маячил и неумолимо приближался наш переезд в Киев, где всё начнётся сначала и я опять погружусь в кипяток застенчивости и дурацкой своей неловкости.

Но! Это еще так не скоро! Нет, нет, еще не скоро я покину тебя, мой милый, единственный и неповторимый Днепропетровск моего детства! Не отпускай меня, родной мой город, будь всё время со мной! Будь со мной...