Первый день исповедь

     Я всегда знала, что он наступит. Мне кажется, что даже  когда вообще не пила, а было это лет этак до 27-ми.  Я знала, что наступит день, когда я навсегда брошу пить. Почему я буду пить? Мое поколение вкушало свободу на кухнях, и алкоголь для малолеток был частью и символом этой самой свободы. Правда тогда я не пила, а только  делала вид, дабы не выпадать из общего процесса «освобождения».  Можно сказать, что алкоголь как предвестник свободы обошел меня по касательной.
    Со второй волной было сложнее. Девяностые заставили «крутиться», научили полагаться на себя, ценить жизнь, доверять только надежным людям, не болтать о делах, скрывать доходы и все такое… Словом, кухня восстановила статус-кво,  потерянный в короткий период расцвета независимого частного общепита. Вряд ли я сейчас вспомню, когда и сколько,  и почему все больше и все чаще. Процесс был запущен, он     набирал обороты. Я поочередно разочаровывалась то в друзьях, то в единомышленниках,  в лидерах, в коллегах, в независимых СМИ, в вязании на спицах и крючком.  Это был кропотливый ежедневный анализ всех и вся с единственной целью: найти, в чем и в ком бы разочароваться. Самые глубокие мысли я обычно пыталась запечатлеть на обоях губной помадой. Не советую повторять: при прочтении с похмелья волосы встают дыбом, а помаду удалить не реально. Были ли успехи вне пьянства? – были (...) Случилось то, что должно было случиться: народ устал от ложной беременности России демократией и по первому зову прильнул к державным истокам. К этому историческому моменту мой алкоголизм окончательно оформился в диагноз. Не буду подробно останавливаться на личной жизни, скажу только, что самый надежный, самый преданный и стойкий покинул меня еще в 2001.                И я его понимаю.
    Первым днем было  8 февраля 2003 года. Когда в разговоре с людьми, не имевшими этого  пристрастия, я хочу нивелировать глубину и степень проблемы, я говорю: лет 12-13, исключительно следуя заповеди.  И я  лгу.  Пять месяцев, с сентября 2002-го,  я ждала мой «первый» день. Я призывала его в часы утреннего похмелья, в короткие минуты «послабления» после дневного коктейля (в моем «взрослом» алкоголизме я пила только разбавленную водку),  в часы вечерних возлияний.  Я не верила «последнему» дню – за ним ничего не следует, он знаменует финал, а дальше неизвестность. Шагать в нее всегда страшно. А «первый», он – начало, за ним идут такие же светлые второй, третий и так далее. Я не знала, чем буду заниматься в той жизни после выборов, которые мы неизбежно проиграем, но точно знала, что в ней не будет алкоголя  с его скучным однообразием, когда вечер играется, как по нотам, и уже  знаешь, на какой цифре начнешь икать, а где подступит слеза.  Когда вся интрига: попасть мордой  в салат или промазать.   Моя «самопсихотерапия» дала неожиданно хороший результат: однажды я проснулась со светлой головой, похмелья не было, самочувствие было прекрасным. Точно знала: это он. Ни разу с этого дня я не испытала раздражения при виде пьяных, ни разу не впала в истерику, уловив запах перегара в общественном транспорте, ни одному человеку не сказала: хватит пить. Я просто перестала видеть бутылки на праздничном столе, отделы алкогольной продукции в магазинах, банки пива и слабоалкогольных   коктейлей в ларьках и в руках праздношатающихся сограждан. Он перестал существовать для меня навсегда, и здесь ключевое слово «навсегда».
    Что изменилось с тех пор? – не знаю. Я не стала ни успешней, ни богаче, ни беднее, ни умнее и т.д. Те из друзей, кто остался после ухода бесценного, кто сумел выдержать мое пьянство и не оставить меня в похмельном дерьме, с ребяческим энтузиазмом поддерживают все мои начинания, помогают в сложных ситуациях, радуются и печалятся вместе со мной. Я стяжала особое уважение у старших родичей. Наверное, это все. Православные считают, что Бог любит раскаявшихся грешников больше, чем праведников. Подозреваю, что с Аллахом та же история. 
    И  это самая большая из обретенных мною свобод.