Фантазёр

У Петра Ивановича Плещёва была богатая фантазия. Он любил долгие прогулки, когда ничто не мешало ему помечтать о вещах непрактичных и даже вредных. Выходил после работы на бульвар по дороге домой и гулял, заложив руки за спину, с одного конца на другой. И обратно. Можно было не торопясь нагуливать аппетит, дома никто не ждал. Мама умерла через четыре года после того, как он начал работать, а Лиза ушла три года назад.
- Я никогда не любила тебя, Петя, - сказала она напоследок, - Ты был хорошим другом, а я спутала это с любовью.
Больше с женщинами он не связывался. Жил один в своей хрущобе с крошечной кухонькой и с узбекскими коврами, оставшимися от мамы, на стенах. Ему нравились бумажные обои с выцветшими желтыми цветами, которые он помнил еще с детства и местами облупленная белорусская стенка, забитая дешевым хрусталем и любимыми книгами. Иногда он вынимал томик Чехова или Золя, перелистывал, нюхал и ставил обратно. Читать он перестал еще в студенчестве и теперь пищей для ума ему дважды в месяц служил Московский бухгалтер. А ведь было время, когда он переходил из библиотеки в библиотеку, прочитав, все что там было. Состоял почетным членом Клуба юных книголюбов и писал школьные сочинения, которые входили потом в методические пособия для учителей литературы. И друзья у него тогда еще были и даже враги. Именно про таких и говорят – подает надежды.
Подавал, да не дал. Почему он бросил институт? Разочаровался в будущей профессии? Не хотел тратить время на учебу и стремился поскорее жить? Он уже не мог вспомнить, да и не очень хотелось. Все сливалось в мутную белесую полоску, из которой вываливалось, как кусочки фруктов из йогурта, то, что было дорого – залпом прочитанные «Три мушкетера», когда ему было десять, опьянение первой сигаретой в седьмом классе, месячный круиз по Волге с мамой после первого курса, скорая женитьба… Не так уж и много для сорока шести лет. Было и другое, но вспоминать об этом было больно. Он заблокировал неудобные воспоминания и они скоро забылись.
Петр Иванович работал бухгалтером на заводе точной измерительной техники уже девятнадцать лет. Этот факт налагал на него определенные обязанности. Он должен казаться сухим и скучным. Так и было. На работе он вел себя тихо, был незаметен и незаменим. На людях он держал марку и лишь наедине с собой мог расслабиться и предаться любимому занятию. Пофантазировать.
Одной из любимых забав у него было представлять, что он путешественник во времени. Будто он перенесся в современную Москву из восьмидесятых. Сценарий всегда один и тот же. Не то, чтобы фантазия его была бедна. Просто ему нравилось сравнивать эти два близких, но таких разных времени. И в обоих, что немаловажно, он лично пожил.
Вот и сегодня он вышел из конторы и удивился безумно красивым автомобилям, припаркованным яркими рядами, словно игрушки на полочке в шкафу его детства. Вечернее солнце лениво играло бликами на блестящих боках. Игра началась.
- Ух ты! – подумал он, - Это же иномарки! И ни одного Москвича, и Жигулей не видать... Неужели отечественный автопром у них тут совсем загнулся? А нет, вон одна Жулька стоит. Кажется пятерка… Новая совсем, только грязная и какая-то бесцветная… Господи, я ведь когда то мечтал о такой! Ужас…
Он прошел мимо двух белых Тойот, замедлил шаг у огромного черного Мерседеса и совсем остановился возле роскошного ярко красного БМВ, любуясь ломаной футуристической формой. Заглянул внутрь. Стекла были тонированные, что само по себе интриговало, а за стеклами, внутри – как в космическом корабле. Точно, изысканно и дьявольски красиво. Поцокал языком. Скрипнул пальцем по капоту, а потом легонько пнул колесо, как всегда делал отец перед поездкой. В машине что-то еле слышно щелкнуло, и неожиданно громко завопила, заквакала сирена. Караул! Петр Иванович в ужасе отшатнулся. Потом обернулся по-воровски быстро на окна конторы, и поспешил прочь, втянув голову в серый плащ и прижимая портфель к груди. Сердце стучало, как изношенная шаровая опора в отцовской ласточке. Игра продолжалась.
Площадь у метро его просто раздавила. Обилием информации, безумными сочетаниями цветов и запахов. Как же все изменилось за эти двадцать лет! Отовсюду вопила иностранщина: – Sale, Макдоналдс, доллары, шоу, хот-доги!
- Они нас все-таки победили? – подумал Петр Иванович. Даже растерялся немного.
Над входом в метро висел огромный телевизор, как табло на стадионе, а в нем мельтешили кадры, будто из сна шизофреника. Практически голые девицы выли про какой-то клуб, потом полилось рекой пиво, мелькнула непонятная еда, снова голые девицы затрясли накаченными ляжками… Его сильно толкнули в плечо, словно наказывая за нерасторопность, и он отскочил в сторону. К стене, возле которой молодая еще совсем бомжиха делила беляш с таким же бомжеватым рыжим псом. Бомжиха сидела на картонке, поджав по-турецки ноги в сильно поношенных кедах, которые когда-то были белыми, и не обращала на суету вокруг никакого внимания. Словно кроме нее и пса здесь никого не было. Она что-то говорила ему ласково и все пихала под нос надкушенный беляш, а пес морщил нос и отводил морду в сторону. Снова и снова. Бомжиха смеялась, откусывала от беляша и опять протягивала псу. Тот по-прежнему отказывался. Косился виновато на Петра Ивановича и вилял тугим хвостом по асфальту, раскидывая окурки и сгоревшие спички. Сытый, наверное. Больше всего Петра Ивановича поразило в девице то, что волосы ее были как палки, давно не мытые и свалявшиеся, они торчали в разные стороны. И еще у нее был проколот нос, и под ним болталось иссиня черное кольцо. Как у папуаса из журнала «Вокруг света». Девица вдруг подняла на него глаза, и он поспешно отвел взгляд в сторону. Они у нее были разные! Один желтый, кошачий, а другой совершенно черный с белым зрачком. И в довершении всего у нее отсутствовали брови. Совсем их не было.
- Но ведь так не бывает! – в ужасе подумал он и бочком, бочком, как краб отошел от странной парочки подальше, - Проказа у нее, что ли?
Отошел Петр Иванович и заметался на пятачке у входа в метро. Везде он кому-то мешал. Наконец примостился в углу возле газетного развала и перевел дух. Ну и суета тут у них! Людей стало намного больше. И как же ярко они теперь одеваются! В его годы все ходили в одинаково немарких, сереньких робах, а теперь гляньте на них – кто в чем! И ни одной девушки в юбке. Все затянулись в джинсу. Аппетитно, ничего не скажешь. Все угадывается, где надо выпячивается. Но что это? Он не поверил собственным глазам. У девушки возле сигаретной палатки над джинсами виднелись розовой полоской трусики! Бесстыдно, ажурно, напоказ…
- Это оттого что джинсы так низко на бедрах сидят? – не понял Петр Иванович, - И у этой, и у той, и вот еще… А у этой в темных очках на пол лица и того хлеще - вообще в пупке кольцо!
У Петра Ивановича даже голова закружилась от такого хулиганства. Он поплелся к вестибюлю, шаря по карманам в поисках карточки: - Скорее нырнуть в метро, а там отдышусь! В метро, слава богу, практически ничего не изменилось. Те же бодливые турникеты, только вместо жетонов - карточки из картона. Та же желтоватая известка на стенах и потолке, неистребимый запах машинного масла и матрешкоподобные скучающие дежурные в своих смешных шапочках-пирожках. Еще он заметил, спускаясь вниз, что резиновый поручень все так же, как и в восьмидесятые бежит быстрее, чем лента эскалатора. Это почему то окончательно его успокоило, и он забыл про игру в путешествие во времени. На станции Китай-город он сделал пересадку и скоро поток утомленных пассажиров понес его от душного вагона к выходу.
Он встал на эскалатор тремя шагами ниже крупной пожилой женщины с тележкой и, задрав голову, вгляделся в ниточку спускающихся на соседнем эскалаторе людей. Загадал: - Если сейчас встретится негр, квартальный отчет сдам легко. Как выяснилось через минуту, негров в Москве было катастрофически мало. Не хватало негров. Особенно в его районе. И квартальный отчет затрещал по швам. Еще даже не начатый он уже в голове представлялся чем-то непропеченным и безнадежным. А мысль неслась дальше: - А если бы я сам был негром? Шел бы сейчас по улице, гибко размахивая длинными руками, улыбался бы белозубой улыбкой проходящим мимо девушкам. Небезуспешно улыбался бы. Звали бы меня Карим, и в заднем кармане тесных джинсов лежал бы блокнот с номерами телефонов красивых русских девушек. Наташя 8-915-239-45-70, Галына 8-916-117-56-45, Татанья 8-926-234-56-78. Он пожевал русские имена на иностранный лад со смаком, словно леденец во рту покатал, и даже улыбнулся от того, как глупо они звучали. А потом вспомнил Лизу и передумал быть неотразимым и желанным: - Да на черта мне сдались эти бабы! С ними только морока одна. Особенно с современными.
Воображение послушно и живо нарисовало ему картинку. Он прогуливается неспешно в обнимку с девицей в джинсах с низкой талией и с проколотым пупком. На ней накинута белая лакированная курточка из кожзама. Коротенькая, со всякими молниями и побрякушками золотистыми. Под ней блузка с глубоким вырезом. А там есть на что поглядеть, между прочим! Лицо ее как-то упорно не рисовалось, и Петр Иванович сосредоточился на других деталях. Итак, она буквально на нем повисла. Чавкает жвачкой весело и мотает из стороны в сторону маленькой аппетитной попкой. А он улыбается счастливый, как идиот, называет девицу Заей и все пытается засунуть правой рукой обратно в джинсы эти ее ажурные розовые трусики. Безуспешно. Левой рукой он, тем временем, мотает туда-сюда старым кожаным портфелем с квартальным отчетом. Который, между прочим, если кто забыл – ждет тяжелая судьба и полное забвение. У девицы в руке с длинными накладными ногтями мобильник, который с искажениями выплевывает в окружающую гармонию песенку. На удивление тупую. За странной парочкой далеко-далеко тянется шлейф приторных до оскомины духов…
- Здравствуйте, Антонина Павловна, - кивает он соседке, прогуливающей собачку, - А мы вот с Заей из театра идем…
- Добренького вечера, Петр Иванович, - мило улыбается им соседка, - И Вам того же, Зая…
- Бред! – он встряхнул плечами, словно сбрасывая глупый образ на землю, и толкнул стеклянную дверь.
На улице посвежело. Солнце еще висело над крышами, словно оранжевая пуговица на разболтанной ниточке. Но невидимая нить потихоньку ослабевала под напором прохладного ветерка, и солнце опускалось все ниже и вот оно уже стукается о крыши домов, рассыпая по городу брызги теплых бликов. Пахло завтрашним ненастьем. Люди уже не такие многочисленные, как час назад, спешили по домам, стараясь нагнать свои длинные тени, а Петр Иванович загрустил. Неплохой, в общем-то, день катился к закату, и его стало жаль. Петр Иванович задумался. Вот сейчас он зайдет по дороге домой в универсам. Купит двести грамм салата мимоза и что-нибудь еще, на что упадет взгляд. Придет домой, пофыркает в ванной и переоденется в старые домашние джинсы и широкую линялую футболку. Потом поужинает перед телевизором. Пощелкает каналами. Станет зевать и уснет тут же на диване, кое-как разложив постель. И как только перед глазами его поплывут первые размытые еще, неясные кадры сна, день умрет и наступит новый. Какой он будет – неизвестно. Это еще посмотреть надо. Попробовать на зубок. А этот день ему очень даже нравится. Двадцать первое апреля. Хороший, спокойный и уютный получился день. И вот выходит, что он каждым своим движением, каждым действием – словно нож в спину всаживает уходящему дню. Убивает его против своей воли.
Петр Иванович замедлил шаг, выходя на бульвар по дороге домой.
- Не буду торопиться. Пусть этот день продлится дольше, - решил он.
Под ногами захрустела мелкая гранитная щебенка. Солнце грело спину и затылок, а лицо даже немного замерзло, обдуваемое ветерком.
- Если бы я не был такой седой, голова нагрелась бы еще больше, - подумал он и с удовольствием вздохнул полной грудью. В остывающем воздухе, как ошалелые носились терпкие запахи земли и новой травы.
Петр Иванович привычно пробежался взглядом вперед по бульвару и в шести или семи скамейках от себя заметил странно напряженный женский силуэт. Женщина сидела вполоборота, прислонившись плечом к высокой спинке, и смотрела на него. Или в его сторону. Он сразу же подумал, что ей должно быть неудобно сидеть в таком положении. Вот если бы она закинула на скамейку ноги, убрав их под себя, как это обычно делают женщины, тогда, пожалуй, не выглядела столь напряженной. Хотя, (мысли его по обыкновению понеслись дальше, влекомые предвкушением игры), так бы ей тоже было неудобно. Ведь сиденье жесткое и она скоро бы отсидела ноги. На них отпечатался бы полосатый рисунок скамейки, а этого никакая женщина допустить не может. К тому же ей пришлось бы снять туфли, что тоже не совсем удобно в общественном месте.
Он медленно приближался, а она все смотрела на него, не меняя позы. Он еще не мог разобрать ее лица, но виделся какой-то вызов в том, как она смотрела на него. Неподвижно, чуть откинув голову назад. В какой-то момент ему показалось, что время и вовсе застыло, как на фотокарточке. Это ему понравилось. Фото такое он с удовольствием бы разместил на рабочий стол своего компьютера в конторе. А еще лучше подвесил в рамке над диваном дома. Бульвар, длинные тени, отбрасываемые кленами и фигуркой мужчины, который идет навстречу ожидающей его на скамейке женщине. Чистая поэзия в кадре.
Когда до скамейки оставалось несколько метров и он, наконец, смог рассмотреть черты лица женщины, показалось, что он ее знает. Или когда-то знал. На вид ей было около сорока, и выглядела она очень недурно. Светлые длинные волосы мягкими прядями спадали на плечи, чуть вздернутый носик был тонок и прям. Поза ее была напряженной, но то было напряжение готовящейся к прыжку кошки, тело которой практически идеально. Глаза ее были закрыты. Оказывается она и не смотрела на него вовсе, а просто подставила лицо лучам уходящего солнца и наслаждалась теплом.
До нее оставалось несколько шагов, вдох и выдох; и ему захотелось сказать ей что-нибудь, привлечь внимание, но он был в таких вопросах нерешителен, даже робок и сразу понял, что пройдет мимо. В лучшем случае сядет на пару скамеек дальше и будет поглядывать в ее сторону. А потом, когда солнце скроется за старыми домами, она уйдет. Может быть, даже посмотрит в его сторону на прощанье с легким укором. Впрочем, кажется, такое уже случалось когда-то в его жизни. А значит это не фантазия, а играть в такие игры всегда больно и грустно.
Вот он поравнялся с ней и только хотел отвести взгляд, ведь неприлично так пялиться, как длинные ресницы задрожали и она открыла глаза. Голубые, как небо этим утром. А в них пляшущими чертиками - крошечные рыжие крапины. Глаза, как горное озеро – глубокое и чистое. Петр Иванович провалился в эти глаза и падал в них стремительно, а ноги двигались уже сами по себе, и все вокруг осталось, как и было – дома, деревья, заходящее солнце, чириканье птиц; только он уже не знал ничего кроме этих глаз. И не то познавал их, не то вспоминал что-то давным-давно забытое…
И тогда она сказала: - Здравствуй, Петя.
Этого Петр Иванович никак не ожидал. Словно статуя в музее с ним заговорила. Ну, не могут такие красивые женщины к нему обращаться! На бульваре. Первыми. Никогда.
- Она назвала меня по имени? - Он остановился, на долю секунды вынырнул из синей глубины, и мир ударил его со всех сторон всеми своими красками, предметами, запахами и звуками. Как будто он затянулся сигарой. И ни закашляться, и ни вздохнуть. Петр Иванович в изумлении перевел взгляд с ее глаз на рот, только что взорвавший мир двумя простыми словами, а потом обратно. И снова провалился в синеву. А в глазах у нее на самом дне – смешинки и что-то еще, от чего неловко стало, даже вспотел.
- Извините? – только и смог выдавить он из себя.
- Ты что, не узнаешь меня? – спросила она, улыбаясь.
Голос у нее был сильный, глубокий, а в интонациях промелькнуло что-то страшно знакомое, то, что заставило память взволнованно метаться по самым потайным своим уголкам. Петру Ивановичу показалось на мгновение, что эта сильная, красивая женщина чем-то взволнована, хоть и прячет это довольно искусно. А она вдруг распрямилась, поправила волосы, и так это у нее вышло естественно и спокойно, что он еще больше стушевался. А потом заметил крохотный белый шрам в уголке ее рта. Справа. Шрам был похож на латинскую s. Он мог поклясться, что уже видел его. У дорогого человека, которого любил когда-то давно.
- Лена? – прошептали его губы. Они уже вспомнили, а он все еще до конца не понял.
- Ну, наконец-то, - смеясь, сказала она, - Неужели я так изменилась?
- Ленка Русанова, - сказал он, не сводя с нее глаз, и покачал головой, - Ты ли это?
- Я, Петя, я… - она погладила скамейку рядом с собой. Словно собаку, - Да ты садись!
Он неловко сел. Неудобно, на край, так, чтобы видеть ее всю и тут же пожалел, что не сел слева. Солнце слепило глаза.
- Что ты здесь делаешь? – спросил Петр Иванович.
- А ты, значит, все еще тут живешь, - сказала Лена, - В пятом, если память мне не изменяет?
- Точно, в пятом, - ответил он и приставил ко лбу ладонь.
Он смотрел на нее и не находил прежней Ленки в этой холеной, моложавой женщине. А ведь ей тоже сорок шесть. Невероятно…
- Ты замечательно выглядишь, - сказал он, - Правда.
- Спасибо Петя, и ты тоже. Такой… как бы сказать? – она наморщила лоб, - Солидный что ли. Я бы не узнала тебя, наверное, но мне повезло. Ты шел медленно.
- Я здесь часто гуляю по вечерам после работы…
- А знаешь, как я тебя узнала?
- Нет…
- Ты по-прежнему пинаешь камешки, - она засмеялась и накрыла ладонью его руку, - Совсем, как мальчишка, которого я когда-то знала.
Рука ее была прохладной и невесомой. Запахло дорогими духами. Что-то цитрусовое с нотками кориандра. Лена легонько сжала его руку, и у Петра Ивановича перехватило дыхание. Ему хотелось доказать, что он совсем не изменился. Он все тот же фантазер и веселый парень. Петька по прозвищу Лещ. Он даже распрямил плечи и разогнул спину. Насколько мог.
- Ну как ты? – спросила она тихо.
-Я? – зачем то переспросил он, - Я в порядке. Живу, работаю… - он махнул рукой, – Так - суета… Ты-то как? Рассказывай!
- Я, Петя, теперь совсем другая, - сказала Лена и убрала руку. Достала из сумочки элегантный мобильник, посмотрела на экран как будто немного удивленно, и кинула обратно, - Слушай, ты один живешь?
- Да, - ответил он, - Но…
- Я почему-то всегда думала, что ты будешь один, - сказала она и легонько коснулась пальцами его локтя, - Ты только не обижайся на меня...
- Мы с женой разошлись три года назад, - сказал Петр Иванович. Ее слова задели.
- Мне жаль…
- Не страшно, - сказал он и улыбнулся, - Ты знаешь, я даже рад, что один теперь. Сам себе хозяин. Так сказать, король своего маленького государства. Делаю, что пожелаю. Иду, куда хочу.
- Я тебя понимаю, - сказала Лена и запахнула полы легкого фисташкового плаща, - Что-то прохладно стало...
Петр Иванович поднял голову и с недоумением посмотрел на темное небо. Солнце оказывается уже село за хребет домов, а он и не заметил. Воздух стал густым, коричневым и прохладным. В домах зажигались огни. Город затихал.
Все, как тогда, в юности…
- А помнишь, мы с тобой здесь целовались? – вдруг спросил Петр Иванович. Он начал вспоминать то, о чем давно забыл. Обрадовался этому, как собака первому снегу, - Помнишь?
- Пойдем к тебе, Петя, - сказала Лена, - Выпьем за встречу старых друзей.
Она встала со скамейки и протянула ему руку: - Идем?
- Да, - засуетился он, - Конечно. У меня водка есть дома...
- А универсам ваш еще работает?
- Работает, что с ним будет? Он у нас теперь круглосуточный.
- Удобно, – сказала Лена и взяла Петра Ивановича под руку, - Зайдем, шампанского купим. Там ведь можно купить приличное шампанское?
- Конечно…
Они пошли вперед по бульвару. Она слева, держась за его руку и чуть наклонившись к его плечу, что-то говорила о гениальной книге какого-то малоизвестного автора с незапоминаемой фамилией. Он шел ровно, словно только что наутюженные штаны и казалось, что он теперь немного выше ростом. Каблуки Лены вязли в гранитной щебенке, она смеялась и тащила его прочь с бульвара на асфальт тротуара через дорогу. Ему было неловко.
Ему было неловко и в универсаме, когда она расплачивалась за неприлично дорогое шампанское и горку деликатесов, мимо которых он и по праздникам проходил, не задерживаясь и стараясь не вдыхать аромат. Он попытался было достать бумажник на кассе, но Лена посмотрела на него строго и оттерла плечиком в сторону: - Складывай в пакет давай.
Всю дорогу до дома Лена шутила и называла его Таранькой.
- А вот какой этаж, убей - не помню, - сказала она в подъезде, - Донесешь?
Петр Иванович на секунду замешкался, а потом потянул руки к ее талии.
- Шучу я, Таранька! - крикнула она и побежала по лестнице вверх. Как девчонка совсем.
- Третий, - крикнул Петр Иванович ей вслед, - Пятьдесят пятая квартира!
Он догнал ее на втором этаже, на котором уже полгода не горела лампочка. Развернул к себе и взял за руки. В темноте ее лица не разобрать, но ему не нужны ни лампы, ни солнце, чтобы видеть все. Он вспомнил эту ее улыбку. Он теперь вспомнил все.
- Ленка… - выдохнул он.
- Не надо, Петя, - тихо сказала она и легонько толкнула его в грудь.
Он сделал шаг назад и отпустил ее руки. Ему снова стало неловко.
А она тихо засмеялась и пошла наверх.
Дверь заскрипела, пропуская их в темное тепло.
Она со смехом ввалилась в квартиру, он сзади протянул руку, и привычным движением зажег свет.
- Ух ты, как тут у тебя! – сказала Лена.
- Как?
- Не знаю… - сказала Лена, - Словно в прошлое попала.
Она пробежалась взглядом по обоям под кирпичную стену. Тронула медные завитки светильника на стене, потом потрепала тонкими чуткими пальцами загривок фарфоровой собачки на телефонном столике. На кончиках пальцев осталась пыль. Стряхнула ее, как брызгают водой, и подняла на Петра Ивановича задумчивый взгляд. И тут же рассмеялась легко: - Расслабься, Плещев! Мне у тебя нравится. Ты проходи, а мне позвонить надо кое-кому. Ну и руки помыть…
И она вытолкнула его из прихожей. Даже не дала помочь снять плащ…
Он прошел в гостиную, встал посредине, прямо под люстрой и посмотрел на свое жилище. Слева направо не пропуская ни одной детали. Глазами Лены. Все, что вчера еще так нравилось своим привычным удобством и простотой, выглядело жалко и запущено.
- Пора делать ремонт, - подумал Петр Иванович, - Вынести все к чертовой матери и купить новую мебель…
Он вздохнул и занялся наведением лоска. Для начала убрал следы холостяцкой жизни. Носки под диван, журналы в шкаф, мусор, объедки вчерашние хоть бы и в этот пакет – завтра разберусь. Подтянул поближе к дивану массивный журнальный столик. Водрузил в центр шампанское и закуску. Два бокала и приборы. Прислушался. Слов было не разобрать, но судя по интонации, Лена с кем-то ругалась. До него доносились отдельные слова: - Какого… битый час… а теперь ты… Он почему-то покраснел. Схватил пульт с дивана и включил телевизор.
- Ого! У тебя уже все готово, - сказала Лена с порога. Она прошлась по комнате, тронула корешки книг и села на диван, - Ну, Петя, открывай!
Петр Иванович мастерски открыл шампанское. Без хлопка.
- За встречу!
- Ура!
Пузырьки шампанского зашипели в носу. Это было неприятно. Петр Иванович мотнул головой, засмеялся и допил до дна: - Ух! В носу жгло.
- Принести бы водки, да неудобно, - подумал он, - Невесть что еще решит …
Он наполнил бокалы.
- Петя, а ты помнишь Надю? – спросила Лена.
- Мою соседку?
- Да, - сказала Лана и пригубила шампанское.
Конечно, он ее помнил. Вернее только что вспомнил. Как и многое в этот вечер. Надя Михайлова… Она была Ленкина школьная подружка, и именно она принесла тогда ту записку от нее. Это было через полгода, как он бросил институт. Он уже работал. И все еще с ума сходил от горечи и разочарования. Хотелось сломать, разбить все. Казалось, что весь мир его предал. А тут эта записка от нее. Смешная, трогательная. Но было поздно. Слишком поздно. А Надя? Они продали квартиру в начале девяностых и переехали куда-то на окраину. Кажется в Митино…
- Ну и как она?
- Надя умерла в прошлом году, - сказала Лена.
- Как умерла?
- Обычно, Петя. От рака.
Он не знал, что сказать. Они помолчали. Она ковыряла вилкой икру, он смотрел на нее. Страшно хотелось есть, но как-то неудобно было что ли.
- Ты так и не сказала, как ты… Что здесь делаешь? Как живешь? – спросил Петр Иванович.
- Я, Петя теперь совсем другая. Не такая, какой ты знал меня когда-то.
- Ты… чудесная, - сказал Петр Иванович.
- Ты не можешь знать – Лена отложила вилку в сторону, почти бросила на стол, - Я ведь тоже себя сломала. Мечтала о любви, о счастье. Какой же дурой я была, Петя! Наивной милой дурочкой. А теперь уж поздно. Я теперь плохая. Плохая…
- Лена! – он протянул руку. Хотел погладить по плечу, но она отшатнулась и встала с дивана.
- Ты даже представить себе не можешь…
Она медленно подошла к окну и ткнулась лбом в прохладу стекла. Во дворе было темно, и только сбоку возле помойки голубым тусклым светом обкрадывал ночь одинокий фонарь. Кругом машины, натыканные, как попало. Ни души.
Лена достала телефон и набрала номер.
- Приезжай, - только и сказала. Этим своим сильным грудным голосом.
Вернулась, села на краешек дивана и улыбнулась.
- Вот и все, Петя. Пора…
- Жаль, - сказал он.
Она усмехнулась, допила шампанское и засобиралась.
- Не провожай меня.
Он подал ей плащ и открыл дверь.
- Прощай, - она тронула губами его щеку.
- Пока.
Он закрыл дверь. Постоял минуту, держась за дверную ручку, выключил свет и вернулся в комнату.
За окном глухо хлопнула дверь, басовито заурчал мотор и зашуршали шины. Все тише и тише, пока не смолкли совсем.
- Уехала, - прошептал он.
Наутро страшно болела голова. Петр Иванович опаздывал на работу, что случалось с ним не часто. Москва скрылась в пелене дождя, вымывая скопившийся за зиму мусор и грязь. Ветер швырял дождь пригоршнями сбоку, и зонтик был почти бесполезен. Петр Иванович подбежал к пешеходному переходу и выглянул из-под зонта. Проехавшая волга окатила ботинки мутной волной. Он чертыхнулся и побежал через дорогу. Даже странно – ни одной машины ни туда, ни оттуда. И вдруг мысль в голове, как молния. Машина-неведимка! Одна из его любимых и частых фантазий. Переходишь совершенно пустую дорогу и представляешь себе машину-неведимку, которая несется прямо на тебя. Ты ее не видишь и не чувствуешь опасности, а она уже скрежещет тормозами и разворачивается в заносе. А потом – бац! И ты в лепешку.
Он был уже почти на той стороне, когда фантазия ожила в его мозгу. Кинул взгляд вправо и даже будто услышал визг тормозов, сквозь шум воды. А на кипящем от дождя асфальте – мгновенно исчезающий пенный след. Он выронил зонтик и закрыл лицо руками. Удар! Воздух стал в горле комом, ни туда, ни сюда и тело пронзила страшная боль. В спине слева. Он сделал два вихляющих шага и упал боком на обочине в бурлящий поток воды.
- Мужчине плохо! – крикнул кто-то на остановке.
Петр Иванович почувствовал чьи-то руки на своем теле.
- Вызовите скорую!
Его куда-то несли, а потом дождь перестал бить в лицо. Он почувствовал под спиной скамейку.
- Как Вы, мужчина?
- Да не трогайте Вы его! Не видите, у него удар…
Голоса доносились до него тихо, словно через слой ваты. Болела вся левая сторона тела, и мучительно хотелось пить.
- Неужели это конец? – подумал Петр Иванович.
В глазах проносились какие-то звезды, вспыхивали и гасли. Потом шум в ушах стих, и он с облегчением понял, что все это была игра. Одна большая фантазия. Предательство Лены, свое тупое упрямство и девятнадцать лет в бухгалтерии. Странная несчастливая женитьба. Чужая жизнь, которую он переживал, корчась от брезгливости и отвращения. Все - фантазия.
Его наполнила радость. Она вытеснила боль, и Петр Иванович впервые за многие годы захотел жить. Откуда-то издалека до него донесся вой сирены, и он снова почувствовал на себе чьи-то руки. Он открыл глаза и увидел людей, похожих на ангелов. Они были смазанными и нечеткими.
- Ничего… - подумал он, проваливаясь в темноту.
Перед тем, как Петр Иванович закрыл глаза, он заметил на лице одного из ангелов маленький белый шрам в виде латинской s.