Египет. В песках

Пророческий сон.

Ранним утром я отправлялась в Луксор. Сон, приснившийся накануне, не давал покоя... Да это был словно и не сон: я отчетливо осознавала, что нахожусь в номере каирской гостиницы и мучительно пытаюсь проснуться. Это надо сделать как можно быстрее, потому что все более явной становится опасность. С ужасом вспоминаю серую призрачную руку, тянущуюся ко мне из стены, и жуткий вой собаки прямо над ухом. Шакал, священное животное Анубиса, египетского бога некрополей, выводил свою зловещую песню в стенах каирской гостиницы, словно препровождал меня в загробный мир Дуата. С огромным трудом ускользнув от гибельной руки, в холодном поту, я проснулась. Этот сон был явно не к добру...

Утро. Мы разместились в автобусах, которые, выстроившись в положенный для Египта «караван», повезли нас через пустыню в египетские «стовратные Фивы». В автобусах — прохлада от исправно работающих кондиционеров, а за окнами — зной безжизненной пустыни. Кругом лишь пыльно-желтый песок и гряды гигантских скал вдоль дороги. Из подобного серого монолита и был когда-то высечен Великий Сфинкс. Теперь в каждой такой глыбе, показывающейся из песка, мне чудилось его присутствие.

Разноцветные автобусы вереницей летели сквозь пустыню, и возникало ощущение, что за окнами время остановилось. Оно словно превратилось в сплошной «полдневный жар», в один раскаленный до белизны полдень: цвета расплавились и исчезли, все стало пепельным. Ни дуновения, ни ветерка, ни штриха реальной жизни. Нас окружало нестерпимое Солнце, Мировой огонь, Изначальный Абсолют...

Потом случилось непонятное и страшное. Шофер шедшего перед нами автобуса по одной, только ему понятной причине, покинул строй и выехал на встречную полосу. По ней мчался одиночный, почему-то без каравана, автобус, везший туристов из Луксора. Столкновение было неизбежно - и теперь один из автобусов, искореженный до неузнаваемости, лежал прямо перед нами, мессиво от второго отлетело далеко от дороги, в пустыню. Наш автобус, ехавший следом, тоже основательно тряхнуло. Люди попадали в проходы, ударяясь обо все углы и крича от ужаса. Но когда движение прекратилось, и у нас появилась возможность осознать происшедшее, мы увидели, как нам повезло. Особенно мне, ведь в автобус этот, когда-то ярко-розовый от веселых туристических реклам, а сейчас лежащий перед нами безжизненными руинами, я чуть было не села там, в Каире. Но автобус, как оказалось, вез немцев и, уже войдя в него и услышав немецкую речь, я решила вернуться на остановку и дождаться следующего, с гидом, говорящим по-английски.

В этой аварии пострадали многие: автобусы были полны до отказа. Я думаю, что цифра — двадцать погибших, которую нам сообщили позже, сильно занижена. Не в интересах властей обнародовать реальные факты катастроф, происходящих на египетских дорогах все чаще...

Спустя два часа, караван вновь двинулся в путь. Нубиец Микдад пытался вести экскурсию, но не мог. Его руки дрожали, а лицо изменило обычный цвет кожи и из черного стало серым. Мы заехали в какую-то лавочку, торгующую сувенирами, и он купил нам каждому по маленькому голубому скарабейчику. Думаю, на счастье.

Да, не надо было мне вчера входить в пирамиду. Ведь почему-то отказались же все остальные туристы от этой затеи и предпочли обойти пирамиду лишь снаружи. А я не только вошла, но и за небольшой бакшиш попросила гида провести меня извилистыми путями внутрь пирамиды Хефрена, где, забравшись в гранитную коробку-саркофаг, я еще и полежала, разглядывая высокий двускатный потолок камеры. Видно, не простили мне египетские боги этого святотатства.



Пирамиды Гизы.

... Единственная камера пирамиды Хефрена — небольшой пустой зал с саркофагом в углу - находится не внутри сооружения, а под ним. Так как все три пирамиды Гизы стоят на скалистом плато, то подземные камеры оказываются вырубленными в толще камня. И если вторая пирамида — Хефрена - имеет в основании плоскую каменную площадку, то первая, Великая пирамида Хеопса, сооружена на девятиметровом базальтовом холме. Подземная камера находится внутри базальта на глубине тридцати метров под поверхностью плато.

Наверное, в свойствах базальта и кроется разгадка ощущений, вызываемых пирамидами. Кажется, что ее камеры работают, как энергетические генераторы.
Базальт - это застывшая магма, которая закупоривает трещины в земной коре, образуя подобие «пробки». Базальтовый стержень и остроконечная, устремлённая в небо форма пирамиды, сообща представляют собой нечто вроде антенны, соединяющей центр земли с космосом.

Я не смогла попасть внутрь пирамиды Хеопса. Мне сказали, что там идет «реставрация», а это значит, что в будущем, возможно, нас ждут открытия. Скорее всего, очередная группа энтузиастов, заплатив, впрочем, немалые деньги египетскому департаменту древностей, ведет какие-то исследования внутри этого самого загадочного в мире сооружения. Ведь то, что мы сейчас знаем о пирамиде Хеопса, — это ничтожная малость. Мы о ней не знаем почти ничего.

Мне она представляется гигантским механизмом неизвестного назначения, пирамидальный каркас которого из желтых глыб известняка укрывает компьютерно сложное устройство с «винтиками-шестеренками» галерей, камер, шахт, колодцев. Но какой цели служила эта машина?

Каждый уважающий себя египтолог видит в монументах Гизы лишь некрополь: пирамиды - усыпальницы царей, а Сфинкс, ровесник пирамид, сооружен исключительно для их «охраны».

Романтики видят в Гизе отражение карты неба, где Сфинкс — Страж Горизонта, пирамиды — три звезды из созвездия Орион, а Нил - Млечный путь. Все это очень здорово и, скорее всего, недалеко от истины.

Гиза — это действительно некрополь, плато все испещрено гробницами египетской знати Древнего и Нового царств, полуразрушенными, засыпанными песком, заросшими колючками. Среди развалин гробниц и выступающих из песка камней древних дорог бродят ослики в поисках колючек, важно шествуют верблюды, ведомые бедуинами в длинных одеждах.

И над развалинами, как желтые кристаллы, возвышаются пирамиды. Они столь огромны, что в пирамиде Хеопса, например, мог бы свободно разместиться Ватиканский собор св. Петра, а это самая большая в мире христианская церковь.

Гиза находится на окраине Каира. Этот гигантский город сейчас так разросся, что включил Гизу в свои пределы. А за ней — уже настоящая пустыня. Кажется, что само плато -  это остров, священный остров, в один берег которого бьются волны жилых кварталов Каира, а в другой - дышит жаром Ливийская пустыня.

Египтологи датируют возвышающиеся на плато пирамиды и Сфинкса 2500 годом до нашей эры. Проблема датировки египетских сооружений очень и очень сложна. Хочется заметить лишь одно: Геродот, который путешествовал по Египту в пятом веке до нашей эры, в своих заметках называет пирамиды седьмым чудом света, а о Сфинксе даже не упоминает. То есть уже в это время гигантская фигура выше шестиэтажного дома и длиной в квартал была полностью скрыта в песке.

... Фараону Тутмосу IV (1400 год до нашей эры), заснувшему в пустыне, приснился сон, в котором к нему обращался из глубин песка таинственный голос. Тутмос повелел вести здесь раскопки, и из песка был извлечен Сфинкс. Затем Тутмос поставил между передними лапами статуи гранитную стелу. На ней высекли слова о «великой магической силе, которая существует в этом месте с начала всех времен».

Лев смотрит на восход солнца. Возможно, выражение его «лица», сейчас обезображенного людьми и временем, когда-то было иным — голова фараона на львиных плечах намного младше самого тела. Думаю, что раньше, тысячелетия назад, впечатление от фигуры было еще более сильным. Но и сейчас на устах Сфинкса — не улыбка тайны, а сама фигура - не мираж, загадка, миф, как хотелось бы видеть многим. В его теле с могучими львиными лапами — физическая мощь, а во взгляде - абсолютный реализм победы.

Глядя на каменного исполина, выступающего из египетских песков, я вспомнила слова, которые некогда произнес суфий Санаи: «Человек сам запутывает себя в своих цепях. Лев (человек Пути) разбивает свою клетку на части…».




Храмы Луксора.

...Скоро Луксор. Этот арабский поселок возник на месте древних Фив, которые ныне погребены под слоем песка, а нынешняя мечеть сооружена прямехонько на крыше одного из фиванских храмов.

Пустыня оставалась позади. Интересно, что лишь четыре процента всей территории страны пригодны для жизни. Обитаемый Египет — это собственно, «антипустыня», узкая полоска земли вдоль Нила и островки оазисов среди равнин песка.

Мы проезжали маленькие селения, прилепившиеся к Нилу и каналам. Глиняные домишки в такой деревне имели очень странный вид: они были не достроены и лишены обычных в нашем понимании крыш. Действительно, каждое новое поколение может добавить еще этаж к этой одно- или двухэтажной хижине. А пока на такой крыше - потолке с торчащими вверх балками устроены открытые всем взорам «чердаки», заваленные всяким хламом.

За автобусом бежали чумазые ребятишки и что-то кричали вслед. Во дворах, устланных сухими пальмовыми листьями, копошилась какая-то живность. Мы видели согнутые фигурки людей с мотыгами в руках на перерезанных каналами огородах.
Молодые и не очень молодые пары, которые, удивительно, в Египте часто ходят, взявшись за руки, махали нам вслед. Какая-то старушка, сидящая на груженной доверху арбе, пыталась что-то рассказать нам, но не успела - арба безнадежно осталась позади...

Вот, наконец, и храм Луксора: лабиринта гигантского сооружения, леса колонн, подобных деревьям, темнота закоулков и укромных камер, куда неизменно тянуло... Мигдад, еще не пришедший в себя после аварии, рассказывает нам о потрясшем его некогда лазерном шоу в Луксоре.

Он рассказывал нам об увиденном — «оживающих» от вспышек лазера колоннах и огромной статуе Фараона, вдруг «заговорившей», и ежился от пробегающих по его коже мурашек. Да и нам стало не по себе... Египетская интеллиген¬ция давно и бесперспективно спорит о так называемой «личности Египта». Одни говорят о том, что «фараонизм — это мумифицированное прошлое», а «ислам — живое настоя¬щее», другие убеждены в абсолютно «не арабском» характере египтян, считая, что в его основе лежит психология предков — «нильских солнцепоклонников».

Не могу принять участие в этом споре. А как хочется узнать истину...

Как устроен храм, подобный луксорскому или храму в соседнем Карнаке? Меня поражает ясность плана этой колоссальной конструкции. Длинный ряд залов, «перетекающих» один в другой, словно модель, схема своеобразного маршрута из мира внешнего, физически проявленного, в мир внутренний, духовный.

К храму вела аллея сфинксов. Длина дороги, аллеи были исключительно длинны, и однообразие фигур по сторонам говорили о долготе пути и о необходимости сосредоточенного на цели постоянства. Пилоны, огромные плоские стены, отражающие свет солнца, служили воротами, впускающими внутрь храма.

Первый зал не имел крыши, что давало возможность лучам солнца ярко освещать украшенные рисунками — сценами из жизни — колонны.

Следующий зал, узкий и неосвещённый, был «мостом» между реальной жизнью и жизнью невидимой. Он заканчивался дверцей в стене, за которой располагался Зал Ладьи. Ладья переносила путешественника в иное измерение, следующий зал — Святилище. Это маленькая темная комната находилась в самой дальней части зала; здесь совершались тайные обряды и сюда допускались лишь посвященные.

Если еще раз окинуть взглядом фиванский храм по всей длине, то можно заметить, как по мере продвижения вглубь потолки становятся все ниже, а залы все меньше и темнее. Это создает отчетливое ощущение вхождения в подобие пещеры. Жилища жрецов скрывались и вовсе под землей, они соединялись между собой подземными переходами. Ни один из этих ходов ныне не найден; считается, что братство последних жрецов постаралось их уничтожить, засыпав песком и камнями.

Фиванский храм по бокам от основных залов имеет еще множество довольно мрачных камер. При желании в них можно заглянуть, где за положенный бакшиш обитающий там темнолицый египтянин осветит фонариком роспись стен. Эти люди в белеющих во тьме одеждах, помню, были не очень дружелюбны, они были скорее хмуры, и посещать подобные места было страшновато. Но не зайти во мрак, пахнувший подземельем, было невозможно...



Долина Царей.

Нил разделял Фивы на две части. На восточном его берегу, там, где восходит солнце, находился Город Живых с расположенным в нем храмом, а на западном, где солнце заходит, — Город Мертвых. Наше путешествие в Фивы Мертвых, Долину Царей, я помню плохо: это место — одно из самых жарких на планете, потому что стены ущелья усиливают и без того запредельный жар солнца.

Скалы, окружающие долину, как сотами, изрыты отверстиями многочисленных гробниц. Жители соседней деревушки Дейр-эль-Медине до сих пор промышляют в них, строя на торговле древностями свои немалые состояния.

Гробницы уходят в глубь камня на сотни метров, причудливые лабиринты в толще известняка опускаются все ниже, и оказывается, что Камера Воскрешения, святая святых гробницы, расположена в самом глубоком месте скалы.

Ежевечерне Солнце, видели египтяне, спускается за линию горизонта и скрывается под землю от глаз людских. На своей Ладье Вечности проплывает Солнце по подземному Нилу, чтобы на рассвете появиться у подножья восточных гор и через горную пещеру снова выплыть на небосклон. И как дневное светило, неизменно умирающее к ночи и возрождающееся утром, так и дух человеческий, частица вселенского огня, не подвержен смерти. Умирает тело, считали египтяне, а дух, подобно Солнцу, уходит в подземный мир Дуата. Путешествие по глубинной стране полно опасностей: двенадцать долин (по числу двенадцати ночных часов) пересекает странник, и каждую долину разделяют неприступные врата, охраняемые чудовищными огнедышащими змеями.

Путешественник, вооружившись знанием колдовских заклинаний, мужеством и поддержкой богов, передвигался из долины в долину, и очередные врата со скрежетом захлопывались за его спиной. Наконец, миновав все двенадцать долин и претерпев страшные испытания, дух умершего победно возрождался и включался в новый цикл бытия.

Змея, кусающая свой хвост, образуя тем самым кольцо, - этот символ вечности и ритмической повторяемости законов мироздания, был «придуман» когда-то мудрецами Египта, могучим братством «Сияющих».

...В Долине Царей жила особая каста жрецов, чьим верховным божеством был Анубис.

Стаи одичавших собак бродили среди гробниц, по ночам наводя ужас на человека своим воем и отпугивая грабите¬лей. Наверное, поэтому Анубис, страж Царства Мёртвых, имел вид шакала чёрного цвета или дикой собаки Саб...



Несостоявшаяся поездка в Асуан.

...Я обошла все лавочки Луксора в поисках фигурки бога Тота. Повсюду мне предлагали бесчисленных Осирисов, Анубисов и даже богиню-кошку Бастет, выдавая их, не без корысти, за бога Тота. Наконец, в одном магазине я нашла то, что искала.

Изображение Тота было сделано из черного базальта, и клюв его изгибался, подобно месяцу. Базальтовый Тот оказался тяжелым и приятно округлым на ощупь. Пока я радовалась находке и стирала с черных граней фигурки пыль, накопившуюся за время пребывания в захламленной лавочке, я не заметила, что за мной наблюдают чьи-то внимательные глаза.

«Где же вы так ударились? Неужели это случилось в столь любезном моему сердцу Египте?» - прозвучал голос из глубины комнаты. От неожиданности я вздрогнула и, обернувшись, увидела хозяина магазина. Маленький, худой, словно усохший от старости, человек сидел за низким столиком и перебирал ветхие, потрепанные временем денежные купюры. Видимо, мой приход застал его за подсчетом немудреной дневной выручки.

«Да, я попала в аварию между Каиром и Луксором», - ответила я, машинально потирая большую шишку, украсившую мой лоб после той ужасной поездки. «Расскажите, как это произошло, - попросил меня старичок. – Эй, Фаррух, принеси-ка нам чаю!». Так, за красным, словно лепестки роз, египетским чаем, который принес нам юркий мальчонка Фаррух, я и поведала любопытному старому египтянину историю о моем путешествии в Луксор. Не забыла я рассказать и о сне, увиденном мной за несколько часов до этого в каирской гостинице.

«Да-а, конечно же, сон был предупреждением. Как вы это поняли? – выслушав мой рассказ, промолвил старичок. – Ведь это был знак на вашем пути. Он говорил: «Стоп! Дальше дорога опасна, вам следует сменить маршрут». Устами престарелого торговца словно говорила со мной сама судьба.

«Нет, - мысленно упрямилась я. – Продавец сувениров не может вещать, как оракул. Да что он знает о судьбе, просидев всю свою жизнь здесь, в этой темной, пыльной, заваленной всякой рухлядью лавке? Я еду на Элефантину, Слоновий остров, туда, где, как считали древние египтяне, берет свое начало Нил.

Допив чай и расплатившись – после недолгого, но обязательного на Востоке ритуала торга – за базальтового Тота, я покинула лавочку. И снова я не заметила, сколь внимателен и серьезен был взгляд темнолицего старика, устремленный мне вслед. «От самоуверенности могут излечить только беды», - думалось прожившему на этом свете немало лет египтянину, и его тонкие и цепкие, как паучьи лапки, пальцы вновь стали перебирать истрепанные бумажки египетских фунтов.

Несомненно, он был мудр, тот египтянин. Как приобрел он это умение – видеть в жизненном факте внутренний, обучающий смысл? Вошло ли это знание в его кровь с первым вздохом, наполнившим легкие горячим ветром египетских древних пустынь? Или это сама жизнь, полная неведомых мне треволнений, урок за уроком преподавала ему мудрость верного пути?

Глуп и недальновиден тот, кто ослепленный самоуверенностью, идет по жизни напролом, бесконечно совершая ошибки. Мудр тот, кто, внимательно всматриваясь в сюжет своего существования, видит в каждом повороте божественную игру, ЛИЛУ – как называют ее индусы. В этой пьесе, разыгрывающейся на жизненных подмостках, нет ничего случайного, здесь все просчитано до мелочей: выбор места и часа действия, персонажи и расстановка мизансцен. Каждый эпизод, каждый диалог и любой изгиб сюжета подчинен определенной «сверхзадаче», и как тут не вспомнить о том ружье, что висит на стене в первом акте спектакля и стреляет в последнем, непреложно доказывая, что повесили его на сцену не случайно…

Я не вняла предупреждению старого египтянина и, продолжая осуществлять намеченный мною план, ехала улочками Луксора на такси по направлению к пристани. Там я должна была сесть в «плавучую гостиницу», переправляющую пассажиров по Нилу из Луксора в Асуан. Оттуда, на рыбацкой лодочке-фелюге я смогла бы добраться до Элефантины.

Такси резво мчалось в потоке машин, истошно гудя и дергаясь на поворотах. Я не выпускала из рук фотокамеру, чтобы, пользуясь любой остановкой, успеть снять какую-нибудь уличную сценку. Египет – страна мусульманская, а это значит, что здешние жители не очень-то любят фотографироваться. Разве что только за всегда выручающий бакшиш…

Внезапно страшно заскрипели тормоза, машину занесло вбок, и раздался скрежет металла. Мощная сила подняла мое тело в воздух и, отбросив в сторону, стукнула о боковое стекло. Может быть, не будь в моих руках камеры, я успела бы схватиться за спасательный поручень (а ремни безопасности в Египте, как и в любой другой восточной стране, отсутствуют напрочь), а так удар оказался столь силен, что на какое-то мгновение я потеряла сознание.

Когда сознание ко мне вернулось, я увидела, что шофер продолжает лихо вести свою машину в потоке подобных же битых-перебитых машин и что-то недовольно бурчит себе под нос. Я подобрала с пола осколки фотоаппарата и выбросила их в окно. Прочь фотоаппарат! Пусть «останавливают мгновения» другие, а мой путь – плыть по реке жизни, что неостановима… Это был первый вывод, что сделала я, придя в себя после удара и ощупывая свой многострадальный лоб, на котором явственно вздувалась новая шишка.

Затем мне стало абсолютно ясно, что за этими двумя авариями с неизбежностью последует третья, и она-то будет окончательной и фатальной. «Вам следует сменить маршрут», - мгновенно вспомнились слова старичка-египтянина с паучьими лапками. Прочь, самоуверенность, и прощай, Египет, страна кладбищ под толщами песка!

Я еду домой!