Журавлик в небесах 21. Свобода!

21. Свобода!

     Первым нырнул Степан. Обвязавшись веревкой, он  вошел в воду неспешно, в одежде и медленно побрел к дальней стене.  Погружался все больше и больше, пока вода не достигла уровня груди. Тогда он присел, окунувшись с головой, и двумя-тремя мощными гребками проплыл оставшиеся несколько метров до стены.  Несмотря на прозрачность водоема, никому не удалось увидеть момент его прохождения под скалой: мешал полумрак, царивший вокруг. Три горящих факела не могли осветить глубину. Водичку потрогать успели все, еще на пути к выходу, и почувствовать ее ледяной холод тоже успели все. Степан не зря входил в воду медленно и осторожно. От такого резкого холода может и сердце остановиться, тем более, измотанное долгими днями голода и страданий.
    
     Конец веревки задергался и все поняли, что Степан прошел скалу успешно. Следующей переправлялась Татьяна. Егор пропустил ее вперед, потому что вслед за ней должен был плыть Гарик, и там ему необходим быстрый и заботливый уход. Она обвязалась веревкой и как была в куртке, так и вошла в воду.  Громкое «Ох!» в полной мере передало степень страдания от холода, на секунду остановившего ее дыхание. Но Татьяна, пересилив себя, пошла к стене, не останавливаясь, окунулась с головой и поплыла. Правда, поплыла по поверхности, потом, у самой стены, поднырнула и скрылась. Подземное течение подхватило ее и понесло по короткому тоннелю. Оставалось только отталкиваться от стен, чтобы не получить травму. По движущейся веревке было понятно, что Татьяна жива и продвигается к выходу. Потом веревка дернулась три раза. Значит — уже на воздухе и свободна.

     Оставалось самое сложное — переправка Гарика. Парень хорохорился, пытался доказать, что он в воде чувствует себя как рыба, что проплывет в скале не хуже других. Может это и так, но рисковать не хотелось, и Егор решил обвязать его особым способом. Помимо веревки, обхватившей талию, была протянута  веревка вдоль тела. Конец, направленный на выход из пещеры был накрепко привязан к правой ладони Гарика, а второй конец, остающийся в руках Егора, на уровне ноги Гарика был привязан к его правой ноге. Словом, получилось какое-то «тяни-толкай» — веревка, вдоль которой во весь рост был привязан молодой мужчина. На голову ему одели несколько мягких шапочек, на случай если он потеряет сознание под водой и придется тянуть его вслепую, через нагромождения острых камней.
     Егор и Карен вошли в воду, поддерживая Гарика под руки. Стучали зубы от страха и от холода. Гарик даже попытался шутить, но никому не было дела до его шуток. Они подвели его на максимальную глубину, окунулись вместе с ним, дернули условным сигналом за веревку, он поплыл. Егор готов был поклясться, что ноги у него работали, но, боясь ошибиться, никому ничего не сказал. Секунды ожидания были мучительными. А тут еще холод, сковывающий мышцы и тело. Факелы уже догорали, поэтому тепла от них практически не было. Тем не менее, все три факела Женя держала у их ног, стараясь хоть как-то согреть. Три рывка веревки просигналили о том, что переправа прошла успешно.

     А на той стороне Степан уже спустился ниже водопада, нашел укрытую от ветра площадку и развел костер из сухих веток  кустарника и валявшихся внизу бревен. Он помог Татьяне перевести Гарика к костру, а сам вернулся, чтобы страховать следующего пленника.
     Следующим был Карен. Вообще-то, по замыслу Егора, следующей должна была плыть Женя, но Карен так промерз, помогая Гарику, что Женя наотрез отказалась.
— Чем дольше он здесь сидит, тем больше остывает. У него может не хватить сил. Он может не выплыть! Ты понимаешь! — Женя  смешно размахивала руками, как будто хотела показать, как он может не выплыть.
     Егор вынужден был согласиться. Он вопросительно посмотрел на Карена: стук зубов и дрожь всего тела были ответом. Карен на этот раз забыл про героизм и готов был делать что угодно, только бы быстрее согреться. Поэтому он без лишних слов дал обмотать себя тросом и прыгнул в воду.
     — Воспаление легких я ему гарантирую, – тихо сказала Женя, и помолчав, добавила, — это в лучшем случае.

     Одежда Егора просыхала в местах соприкосновения с факелами, но большая часть ее по-прежнему оставалась мокрой. Однако он, в отличие от Карена, еще сохранил какие-то силы и, желая согреться,  все время прыгал и бегал короткими рывками. Это мало помогало, но все же состояние его было несравненно лучше, чем у Карена.
     — Давай-ка мы теперь отправим этих «архаровцев», — предложил Катенин.
     — Да ты что! Тебе срочно надо к теплу, это я тебе как врач говорю. Нет, Егор, тебе надо в первую очередь переправиться. — Женя требовательно смотрела на него.
    — Ага, — устало улыбнулся он, — я поплыву к теплу, а свое сокровище оставлю в компании этих мерзавцев. Ничего умнее ты придумать не могла? Тогда давай ты ныряй.

     Женя поняла, что спорить бесполезно и согласилась с его доводами.
Развязали руки и ноги Энкину, по отработанной схеме обвязали его веревкой и тот молча вошел в воду. Он не стал погружаться постепенно, а прыгнул сразу и поплыл по поверхности. Потом, цепляясь за выступы скалы стал погружаться. Рыжов с волнением следил за веревкой. Наконец веревка дернулась три раза — все в порядке, Энкин выбрался. Страх сковал ноги оставшегося «благотворителя»:  а вдруг веревка оборвется… или соскользнет с тела… Он явственно представил, как его задохнувшееся тело будет, раскачиваясь, биться о скалы в узком проходе, и ледяные воды маленькой речушки будут омывать его до тех пор, пока не сползет с костей его плоть, а потом его скелет высвободится наконец из горного плена и, крутясь в водовороте, низринется с высоты и разлетится, и…
     — Ну, ты идешь или нет?! — Голос Катенина привел его в чувство, — может, хочешь остаться здесь? Это можно устроить. Поймешь, каково нам было.
     Рыжов  не ответил, но тем не менее торопливо сам связал себя веревкой и полез в воду. Он громко кричал, словно его пытали. Понимал, что от крика толку мало, что никто ему не поможет, но все-таки надеялся вызвать хоть немного сострадания к себе. Опустился под воду тоже неловко, как-то сидя. Веревка натянулась, а в отверстие попасть не смог, захлебнулся и вынырнул, барахтаясь и задыхаясь.
     — Не ходи! — тихо сказала Женя, видя, что Егор снова собрался в воду.
     — Он сам не сможет, — отрезал Егор и на этот раз бросился в пруд,  сразу и энергично  работая руками, подплыл к растерянно стоявшему Николаю, насильно уложил его на воду, подтопил и поплыл под водой вместе с ним. Когда голова вошла в узенький лаз, Егор два раза дернул веревку, и с той стороны потащили ее, а вместе с ней и привязанного Николая.  Едва Егор вылез из воды, веревка дернулась три раза — значит переправляемый уже там, греется.
Катенин стоял перед Женей до предела окоченевший. Вода стекала с головы, с одежды, и из-под одежды. Губы стали синими, зубы стучали, тело дрожало.
     — Снимай куртку, — приказала Женя, — нет, снимай все!
Катенин с трудом снял куртку, пиджак, рубашку и остановился в нерешительности.
     — Штаны тоже снимай.
     Ледяной холод так затормозил происходящие в организме жизненные процессы, что он абсолютно не понимал, что она хочет, но сел, чтобы снять брюки. Женя тем временем смазала ладони соляркой из догорающих факелов и стала изо всех сил натирать спину и грудь Егора, затем, видя, что его окоченевшие руки не справляются  с брюками, помогла ему снять их и растерла ноги. После этого накинула на его плечи свою куртку и стала отжимать промокшую одежду. Видя, что тело его все еще дрожит, она села рядом и прижалась к его груди, обняв за плечи, и согревая его своим теплом.
    
     Постепенно Егор приходил в себя и вместе с отогревающимися клетками тела приходили и отогревались мысли. «Господи, как хорошо! — думал он. — Как хорошо!  Она его обняла! Он чувствует ее тепло, ее тело! Остановись, мгновенье! Трепет чувств, испытанный им в юности, вернулся сейчас в полумрак пещеры.
     Веревка неистово дергалась, очевидно, оттуда спрашивали: что случилось? Почему не перебираетесь  к нам? Егор смотрел на извивающуюся веревку и не видел ее. Его мысли были сейчас совсем о другом.  Он ощущал  изможденное тело любимой и не верил, не мог поверить, что это она.
     Нависавшая над ними смертельная опасность, не позволяла предаваться мечтам, но сейчас, когда все уже почти позади, непреодолимая сила первой любви вновь охватила все его существо. Он крепко-крепко прижимал ее к себе, и она не противилась. Он поднял ее голову за подбородок и заглянул в глаза, потом, окончательно потеряв рассудок, впился губами в ее губы.
     Она улыбнулась, пытаясь пошутить: «Поцелуй двух дистрофиков».
     «Господи, неужели это я, и это она! — думал он, все еще дрожа от холода. — Неужели исполняется мечта всей моей жизни! Неужели она тоже меня любит!»

     На поверхности пруда неожиданно появился Карен:
     — Вы… вы что? Почему не лезете? Умирать собрались?
     — Идем, идем… Ты чего приплыл? Жить надоело? Давай назад, мы за тобой.
Карен нырнул, как ловец жемчуга у берегов Пуэрто-Рико. Егор и Женя вместе опустились под воду, Егор подтянул ее прямо к отверстию пещеры, а там уж течение само вынесло на воздух. Затем он сам, оттолкнувшись ногами и вытянув руки  перед собой,  проплыл в бурном потоке между узкими стенами.
     Как это здорово — снова увидеть солнце! Оно грело! На глаза тут же надели повязки. Замерзшие до окоченения, они стояли на выступе, не торопясь спускаться к костру, как будто выбирали между солнцем и костром. Степан потащил их за руки вниз, приговаривая: «Сонце канешна гарячи, но он далеко, а костер горячий и близко. Луче маленки кастер близко, чем балшой сонце далеко».


                * * *

     Торжественный банкет проводился  в двухкомнатной квартире Жени Сагатовой. Присутствовали все участники пещерной эпопеи и семья Жени: сын Артем с невесткой, две дочери – Ануш и Луиза, четыре внучки. Все вели себя  весело и непринужденно, радуясь чудесному спасению. Центром всеобщего внимания был дед Степан — их спаситель. Все знали — если бы не он, все могло бы сложиться гораздо трагичнее.
     Пили немного, все-таки многодневная голодовка давала о себе знать, но зато разговоров и воспоминаний было, хоть отбавляй. Женя играла на пианино и довольно прилично пела. Чуть погодя, к ней присоединилась и Татьяна — они спели песню о матери, потом Карен под аккомпанемент Жени спел песню из старого фильма «Песня первой любви».
     «Ты всех милей и нежней…» — Карен немного фальшивил, но эти слова в сочетании с прекрасной музыкой, воздействовали на Егора  своеобразно: глядя на Женю, он впал в состояние грустного счастья.
     «Грусть и радость моя…» — пел Карен, а  Катенин чуть не рыдал от жалости к самому себе, от сознания, что жизнь прошла и что эта женщина, сидящая сейчас за пианино, лучшие годы свои провела без него, с другим мужчиной. Ему казалось это кощунством!
    
     Женя играла, глядя на  отражение Катенина в полировке пианино, а он, скрываясь за вазой с фруктами, исподтишка смотрел на нее. Казалось, еще немного и мысли, которые теснились в его голове,  сорвутся  с  губ: любимая, милая, нежная, душа моя, солнышко, как же я тебя люблю!
     Она видела  эмоции на его лице через полировку пианино и боялась повернуться. Она боялась, что вот сейчас он кинется перед ней на колени и, на глазах у всех, на глазах ее детей, начнет объясняться в любви.  Она боялась столь сильного чувства, проявление которого Егором стало для нее неожиданностью, и к которому Женя так и не смогла привыкнуть.
     Застолье сменялось танцами, танцы — застольем. Женя положила ему в тарелку мяса с зеленью и картошкой: «Ешь, а  то опьянеешь».
     — Я уже пьян, Жень, ты не видишь, что ли? — и, наклонившись к ее ушку, — Я пьян от любви! — затем помолчал и добавил. — К тебе!
     Конечно, если бы не поцелуи в пещере и двести грамм коньяка, он бы никогда не решился на такое признание, но сегодня был его день, и он верил в свою удачу.  Немного смущало присутствие ее детей, но он старался не думать о них. Она же, наоборот, смущалась от его открытых ухаживаний и  в панике искала повод, чтобы поменять тему разговора.
     Наконец наступило время, когда любая шумная компания, какой  бы она ни была веселой, начинает затихать. Коллектив разбредается в разные стороны, кто-то сидит у края стола, кто-то вышел покурить и не вернулся (ушел по-английски), кто-то в углу спорит о футболе… Словом, наконец, стали проявляться признаки окончания банкета. А еще через полчаса в комнате остались лишь Егор и Женя. Он все думал, что бы такое придумать, чтобы не уходить, чтобы остаться здесь, в ее объятиях, остаться и умереть от счастья. Она мыла посуду, что-то рассказывая. И думала о том же, только наоборот: она думала, как бы  потактичнее отправить его в номер гостиницы.
     И когда Катенин попытался ее обнять,  уклонилась и, глядя ему в глаза, повела разговор, который начала готовить с первой минуты их встречи, еще там, в поликлинике. Вот уж два года минуло, как умер муж, и она могла бы позволить себе  расслабиться, поддаться чувству. Но рушить семью, состоявшуюся более тридцати лет назад, рушить семью, которая  прошла долгий путь трудностей и испытаний, она не была готова. Ей казалось кощунственным воспользоваться  слабостью Егора, воспользоваться, что называется,  кризисом среднего возраста, и строить свое счастье на руинах чужой семьи.
     — Послушай, Егор, — Женя сняла фартук, протерла об него руки и села на диван, — мне очень нужно с тобой поговорить. Не знаю, как ты это воспримешь, но… По-другому не могу. Скажи, пожалуйста, в твоей жизни,  наверняка было много женщин, и наверняка были и женщины, которые сходили с ума по тебе, которые готовы были жизнь за тебя отдать. Ведь были же? А? Были? Признайся!
     — Может и были, но я то их не любил!  Чего ты волнуешься. Я, кроме тебя, ни на кого теперь смотреть не могу.
     — Речь не обо мне. Видишь, ты сам говоришь, что смотреть ни на кого не можешь. Ну, назови мне одну из них — самую красивую и запомнившуюся.
     — Да не нужны мне они, как ты не понимаешь?! Мне сейчас нужна только ты! Все!
     — Я тебе еще раз поясняю: речь не обо мне. Назови одну из своих, я тебя прошу… — Женя медленно села за стол.
     — Жена не в счет? Ну да, я же ее не отвергал…— опершись ладонями в торец стола,  Егор наклонился над ней, заглядывая в глаза. — Не обидишься?
    
     Женя нетерпеливо посмотрела на него.
     — Ну, была одна… Но ведь это было до тебя, до жены… Пойми, за столько лет разлуки могло все что угодно произойти, но я всегда любил…
     — Как ее звали? — голос ее стал требовательным и жестким.
     — Ну, Вика.
     — Она была красивой?
     — Обезьяной, по сравнению с тобой.
     — Ну ладно, предположим, что я тебе не верю: она была-таки красавицей. А теперь представь, что завтра в твой номер в гостинице  войдет твоя Вика, и скажет: «Здравствуй, Егорушка, наконец-то я тебя нашла! Я тебя всю жизнь искала, милый, я тебя так люблю, я тебя всю жизнь любила…  А помнишь, как  мы…» И так далее…
     — Я ей скажу: «А не пошла бы ты куда подальше!»
     — Что, прямо так и скажешь?
     — Ну, не совсем так, конечно… Послушай, Жень, ты зря этот разговор затеяла. Уверяю, мне никто и никогда не нужен был, кроме тебя.
     — И все-таки представь, что Вика приехала. Приехала влюбленная в тебя по уши женщина. Женщина, прожившая целую жизнь, в которой были и другие мужчины, и  муж, и дети, и много родственников, знакомых… Женщина, которая тридцать лет варилась в такой смеси из мужчин, друзей и родственников и не сумевшая раствориться в них, не сумевшая забыть тебя. Приехала с какой-то своей надеждой,  приехала за воплощением какой-то своей мечты… И что? Ты ей скажешь «А не пошла бы ты?»
     — Это ты про себя сейчас говорила? — Катенин все не мог понять, чего же она хочет, к чему она клонит.
     — Ну, почему про себя?  Про Вику! Неужели ты никаких чувств к ней не будешь испытывать? Неужели не вспомнишь какие-то счастливые моменты ваших встреч, неужели твое сердце не ёкнет при виде когда-то любимой женщины?
     — Не ёкнет! — улыбнулся Егор. — Не ёкнет, потому что в моей жизни была ты. Ты  все полвека моего существования на этой земле была эталоном, мерилом всех человеческих чувств и качеств, и с эти эталоном никто не смог сравниться.
     — А у меня оно ёкнуло. — Женя  встала из-за стола и  подошла к нему. — Ты не понял, Егор, я  спрашиваю о Вике не из ревности. На ее примере я хочу понять, как мне себя вести. Ты не понял, Егор! Ты не понял! Вика — это ты. А ты — это я.
     — Как это? — Егор, все еще находящийся под градусом, натянуто улыбнулся, чувствуя, что сейчас произойдет нечто страшное. И в те несколько секунд, как это предчувствие в нем проявилось, он стал трезвым как стеклышко. Он все еще не понимал, что происходит, и даже попытался обнять ее. Женя не уклонилась, но задала ему вопрос, который обрушил его мир, существовавший всю его сознательную жизнь. Она спросила:
     — Неужели ты не можешь поставить себя на место той Вики? А меня вместо себя?
     — Почему же? Могу.
    
     — Я никогда не была в тебя влюблена, Егор. Наверное,  это тебе тяжело слышать, но ты все-таки поставь меня на свое место. То, что ты чувствуешь к Вике, я чувствую к тебе. Причем, в отличие от тебя, я умру, но не скажу  «А не пошел бы ты…» И раньше не сказала бы, а уж после пещеры… Ты сам знаешь, как мы все тебе благодарны…
     — И ты в их числе, — сказал он с горьким сарказмом.
     — Да, и я в их числе. Я подумала, что честнее будет сказать тебе правду, чем из чувства благодарности за спасение  играть фальшивую роль влюбленной. Тем более, что  всего два года как похоронила самого дорогого мне человека. Вот его я любила. Прости, но я очень сильно его любила. Так сильно, что после его смерти не хотелось жить совсем. Я поэтому и пошла с вами в горы…  Мне даже в пещере не страшно было, и я думала там, что если все кончится, это будет к лучшему, я встречусь с мужем в лучшем из миров. Я тебе благодарна за то, что ты вернул меня к жизни. Вернее, я ожила с появлением Гарика и Тани, ну а когда мы выбрались из пещеры, я окончательно ожила.
     — И ты меня даже не вспомнила?
     — Нет, почему же, я вспомнила тот эпизод, когда ты подходил ко мне после музыкальной школы, вспомнила, как ты смотрел на меня на новогоднем вечере, конечно же, всегда помнила твою записку — вместо шпаргалки подсунул… Но, прости, ни тогда, ни после никаких серьезных чувств к тебе у меня не было. Может, конечно, они возникли бы, будь ты тогда понастойчивее.
     — И ты не знала, что я каждый день ходил за тобой как тень?
     — Знала. Но не придавала этому значения. Здесь еще какую-то роль сыграли и подружки. Они подшучивали надо мной. Говорили: «Ой, смотри: твой пошел на вокзал, а тебя и дома нет. Пойдем, скажем ему, где нас искать». Меня это злило, и я делала вид, что ты мне безразличен. Это было легко, потому, что ты действительно тогда был мне безразличен.   И, естественно, возраст тоже сыграл свою роль: выражаясь твоим языком, ты был «пацаном», а я «пацанкой». Я, как и ты, не знала, как себя вести.
     Она замолчала, только сейчас заметив, что они находятся уже в разных концах комнаты. Егор прислонился к подоконнику  и  смотрел на нее так,  как будто она стояла в медленно отправляющемся вагоне поезда. Она удалялась от него, с каждой секундой все быстрее и быстрее, пока не исчезла совсем. И в сердце воцарилась тишина, как на пустом перроне.  Все: поезд  ушел.

     — Прости меня Егор, — слова ее и слезы на щеках вернули его в реальность, — ты же сам знаешь: сердцу не прикажешь. А врать и притворяться, только для того, чтобы не остаться в старости одной — это не по мне. И твоя семья… Прости. Поверь, у меня сердце разрывается, когда я говорю тебе об этом, но ничего с собой  поделать не могу. Мы с тобой еще не раз встретимся, и будем хорошими и верными друзьями, и я, как и все «пещерники», люблю тебя, как родного брата, и готова, если потребуется, жизнь за тебя отдать...  Извини, за пафос, но это действительно так.
     Егор молчал, потупившись, и изредка исподлобья поглядывал на нее. Он не мог сказать ни единого слова, все силы ушли на то, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Даже дышал  осторожно и неглубоко, потому что огромным усилием сдерживал слезы. Все. Конец. Мыслей нет.  В голове хаос и смятение. 
     "Эх…" - Егор подошел к ней, ни слова не говоря, обнял, потом тихонько оттолкнул и вышел из квартиры.

     (Окончание следует)