Глава 3. Хасан. Жизнь в пути

Я веду караван по пустыне. Собирается песчаная буря: небо заволокло и потемнело, ветер усиливается. Караван остановился и все суетятся, готовясь к непогоде. Я быстро устанавливаю что-то типа небольшой палатки, накрываю себя и своего верблюда. Я опытный караванщик и это моё последнее путешествие. Я слежу, сделаны ли все приготовления. У меня длинная густая борода. Мы в пути уже месяц. Караван большой и мы двигаемся довольно медленно. Дорога достаточно опасная, но мы преодолели её без преград, да и потом нас должны через день другой встретить. У нас в караване лошадь для падишаха - красивый белый скакун весь в серых яблоках с длинными тонкими ногами и светлой золотистой гривой. Я его везу в дар за что-то. Но это не всё. Это не просто дар - это выкуп за невесту, калым. Много даров: золото, драгоценности, дорогие ткани, ковры и этот жеребец. Я собираюсь жениться на дочери падишаха. Я знаю, что мне на отдых там будет лишь несколько дней, а затем мы двинимся в обратный путь.   
Как тебя зовут и сколько тебе лет?
Меня зовут Хасан ибн Али Саид.. Какое-то длинное имя. Мне сорок два года.
Буря прошла, но мы остались на ночлег здесь же. Я сижу рядом со своим верблюдом. Он очень умный. Уткнулся мне головой в бок, я его глажу. За последний год я очень много ходил в караванах, почти всё время. Дома был пару недель за весь год. Я устал и уже хочу отдыха. Ведение караванов для меня как хобби, это не основной доход, просто для удовольствия. Я очень богат. И такое впечатление, что я принадлежу не просто к высшему сословию, я - сын какого-то султана. То ли в Персии, то ли какой-то рядом страны. Дочь падишаха отдают равному ей. Но если я сын султана, то почему сам вожу караваны?
У меня несколько жен. Среди них была любимая, которая умерла во время родов вместе с ребенком лет пятнадцать назад. Повитуха, которая должна была вести роды почему-то отсутствовала, а та которая была, выбрала неправильную тактику родов. Ребенок был крупный и шел ягодицами. Мне ничего не сказали, хотя я неоднократно принимал подобные роды и у верблюдиц и у лошадей. Я знал, как повернуть плод правильно и что делать. Я узнал обо всем, только когда жена и сын уже были мертвы. Я эту повитуху до смерти забил, когда увидел, что произошло. Но было уже слишком поздно. Ей было всего тринадцать лет. Моя старшая жена переживала так же как и я за неё. У них были замечательные теплые отношения. Это была для нас обоих страшная потеря. Долгожданный ребенок, любимая женщина... Она не могла зачать где-то с год, но расставаться я с ней не хотел. И вот, когда уже совсем перестал ждать, обнаружилось, что она беременна. Было столько счастья у всех. И тут на тебе...
Это была третья жена. Вторая оказалась бесплодной и я отдал её сначала обратно, но потом мы с женой решили, что лучше ее забрать обратно. Так она и осталась. От первой жены у меня дочь, больше детей она родить не смогла. Собственно поэтому я и собрался жениться, но только из-за того, что всё состояние необходимо было кому-то потом оставить, да и жена меня уже доканала, что я состоятельный человек и мне нужен наследник. Она сама выбирала мне разных наложниц, но ни одна из них не задерживалась в моей постели дольше одного раза, я был холоден абсолютно к ним. Она же мне и эту принцессу сосватала и настояла, чтобы я женился. Моя жена мне с самого начала была больше другом и соратником, даже можно сказать сестрой, чем женщиной. Очень спокойная, понимающая женщина, но по чувствам - ни о чём. Нас поженили ещё при рождении. Два богатых рода, у её отца были одни дочери, Аллах сына не дал. Она старшая дочь, я всегда помогал её отцу в делах и, собственно, все дела свои он мне и передал. В моё отсутствие все дела вела она, хозяйством и производством управляла тоже она, как полновластная хозяйка. У нас было большое производство дорогих тканей и ковров. Я же больше жил в свое удовольствие, если можно это так назвать. За острыми эмоциями я никогда не охотился. Вся моя жизнь протекала достаточно ровно без особых эмоциональных всплесков. Когда набирались определенное количество заказов, я собирал караван и развозил по заказчикам товар. Сейчас же я решил ещё раз жениться, глядишь молодая жена мне сына родит и не одного, буду заниматься производством, так сказать вести осёдлый образ жизни. Какие только караваны я не водил: и на кораблях ходили и по пустыни в разные страны, города. Мне нравился такой образ жизни до определённого момента. Потом я, вероятно, уже устал. Были даже войны. Я высокий мужик, выше среднестатистического тех времён сантиметров на десять и широкоплечий. На лице шрам на правой щеке, но шрам такой не глубокий, в смысле не уродующий. Волосы густые, как в бороде, но бреюсь налысо. Да и на теле очень обильная волосатость. Борода вся черная, а по бокам, где усы заканчиваются, она седая. Очень привлекательный мужчина. Хорошо умею писать, много прочел книг. Знаю пять языков и один понимаю довольно хорошо, но не разговариваю, еще два или три с натяжкой могу понимать. Это не только арабские языки. Я много по делам общался, с русичями имел дело, с англичанами. Их языки как раз я и знаю средненько, но понять в общих чертах могу. У меня и жена то последняя, которая умерла, русская была. Я её на рынке у работорговца купил. Любил я её сильно. И жена к ней относилась очень тепло, как к дочери. Жалела её во всем. Она вообще у меня очень сердобольная, эдакая мамочка для всех. Удивительно, что на производстве, как хозяйка, она вела себя достаточно жестко и последовательно. При необходимости она себя умеет поставить, как надо. Мне иногда кажется, что она не в том теле родилась. Мужик из неё получился бы правильный.
Мы едем караваном дальше. И вот вдали показались всадники, это личная охрана падишаха. Значит уже к вечеру будем на месте, как я и рассчитывал. Жеребец красавчик. За время пути я уже к нему так привык, что и расставаться с ним жалко. Он очень изящный, и грива с хвостом на солнце золотом переливаются. Он тоже ко мне привык. Визирь когда его увидел, сам аж обомлел. Вперед гонца послал, сказать, что нас встретили и что коня падишаху необыкновенного привезли. Подъезжаем к стенам. Огромный город по середине пустыни стоит. Встретили нас более чем радушно.
На меня жена всё время ругалась, что денег куры не клюют, а я жениться больше не хочу. Хоть бы пару толковых жен ей в помощь взял и шлялся бы дальше постоянно по разъездам. Это одна из причин, что я решил осесть и обзавестись нормальной семьей и кучей детей. Жена у меня грузная такая бабенция, с усиками. Чувств у нас друг к другу никогда не было, но уважение и почтение есть. Тридцать лет назад она конечно симпатичненькая была, но это было не главное. Дочку она тоже очень тяжело рожала. Еле жива осталась и повитуха сказала, что детей у неё больше не будет. Так и получилось. Через несколько лет я жениться во второй раз, детей не было, третья умерла и я решил завязать с этим делом. Уж больно дорого они моим нервам обходились.
Пока я это всё вспоминал, падишаху дары все преподнесли, он осмотрел всё внимательно. Всем доволен, особенно, конечно, конем. За свою дочь приданого тоже кучу дал, шмотки разные. Она сама такая махонькая, хрупенькая девочка лет тринадцати-четырнадцати с большими светлосерыми миндалевидными глазами и темнокаштановыми волосами.
Свадьбу сыграли красивую. Несколько дней отдохнули и двинулись назад. Она едет на верблюде одногорбом, сверху закрытая палатка.
Дальше полная пустота. Вижу себя со стороны. Лежу распластанный по подушкам и гляжу тупо в потолок. Рядом стоит кальян, кубок с вином, куча фруктов. Внутри опустошенность и безысходность, но жалости к себе и душевной боли нет. Вообще чувств как таковых никаких нет.
- А какая это эпоха?
Идет викторианская.   Цивилизация достаточно хорошо уже развита. Вот это всё богатство и роскошь вокруг, блестящие ковры, шелка... Но удовлетворения ничего из этого не приносит. Я надеялся, что молодая жена принесёт какое-то удовольствие, но она тоже никакая. Молоденькая, симпатичная, конечно, я её хочу, но чувств никаких нет. Тупая она. Грустная все время. И служанки её три вокруг неё прыгают. Старшая жена тоже чем-то недовольная ходит. Чем она то недовольна? Ходит брюзжит, что наследник нужен, а я уже неделю как приехал и к молодой жене зашел только пару раз. Для чего ты говорит её взял, если совсем не хочешь? Ты говорит мужик или нет? А у меня в теле какое-то онемение. Что-то случилось, но не пойму пока что... Онемение и полное безразличие к женщинам. Что-то случилось за несколько лет перед этим. Я же караваны последние лет десять водил по определенному маршруту через несколько больших городов и в одном из них у меня что-то типа наложницы. Такое заведение типа дома терпимости и в нём женщина у меня. Я хотел забрать её от туда, но она категорически отказалась со мной уехать. Это длилось последние четыре года. Я готов был даже ей там дом купить с прислугой и со всем необходимым, чтобы она жила как жена, пусть неофициальная, но нормально по-человечески. А она сказала, что не из тех женщин, которые сидят и ждут у окна своего мужика. Ты мол заедешь раза три-четыре в год, а я здесь одна буду сидеть без любви и мужского внимания. И осталась в этом барделе. Но чем-то она меня цепляла. И разговор наш последний состоялся как раз перед тем, как я решился жениться еще раз. Я ведь даже перед тем как ехать уже по прямой со всеми дарами еще раз заехал в этот бардель, но мне сказали, что она вышла замуж и съехала от туда. Я был в ярости. Даже девок двух других взял, но никакого удовольствия не получил. Просто напряжение физическое скинул и всё. Уж больно цепляла она меня. Не смог я с ней переговорить еще раз и узнать, любила она меня или нет. Это мысль терзала меня. Уж больно это всё странно как-то. Я не верю, что она могла так поступить. Ведь не смотря на то, как она жила, всем видом показывала, что любит и ждет только меня. Я ведь первые три года спокойно к ней относился. Меня не смущало, где она живет, с кем она спит, а последний год прямо загорелся. Такое впечатление, что она приворожила меня. Вероятнее всего, что она ждала, что я её официально забиру от сюда как жену, а я ей просто предложил быть одной из моих наложниц, пусть дорогих, но просто одной из. Это её не устраивало. Ей статус подавай. А какой статус? Кто я и кто она? Как я её приведу к себе? Да никто этого не позволит, чтобы у такого как я была подобная жена. Да и мне, честно говоря, нужно было знать, что я приеду и меня здесь ждут и что она моя женщина. Таких вот чувств ярких нет, просто зацепка в душе, как струна. Эта женщина очень похожа на мою покойную третью жену: и тип лица и телосложение такое же. Ещё она живая была и умная. С ней можно было и в шахматы сыграть, и поэзию обсудить. Она читала книги, умела играть на разных инструментах. Да и рода то она знатного была. Её должны были продать дорого какому-нибудь богатею, но пока везли на судне, она полезла нарожон на капитана и оскорбила его перед всеми. Он вынужден был отдать её в расход, чтобы не потерять перед подчиненными лицо. Каким уж образом она после этого выжила, я не знаю, но даже не смотря на все это девка была на столько красивая и своенравная, что от злости за её выходку, капитан подарил её хозяину этого барделя и я был её фактически первым клиентом. Когда я хотел её выкупить, сначала она начала истерику, что уйдет от сюда только если женой моей, но после разговора, было видно, что она считает себя недостойной вообще жить другой жизнью. Я пытался её уговорить, но  упрямство этой женщины было сильнее моего терпения. И я ушел, в надежде, что к следующему моему приезду от него не останется и следа. Я не мог не думать об этой ситуации. Это было выше моих сил. Не могла она ни за кого выйти замуж. Не нужна она никому была. Хозяин прекрасно знал, что если пришел Хасан, то без Марьям денег не будет. А золота я там оставлял не мало. Хватило бы на полгода вперед. Не выгодно ему это. После того, как он мне вывел этих двух девок молодых, я чуть ему морду не набил. Поругался я с ним по полной и сказал, что больше не приду. Ведь он знал, что я был готов выкупить её за любые деньги, только бы назвал мне сумму. Но он потупил свои бестыжие глаза, сказав, что его вынудили, лепетал что-то про карточный долг и что она сама этого хотела. Мне бы сразу насторожиться, но я неожиданно развернулся и уехал, решив что это дура сама во всём виновата. Надо было выбить из него, кому он её продал, хотя бы для того, чтобы посмотреть ей в глаза. И вот я сейчас лежу пьяный и обкуренный, думаю обо всём этом. Всё. Я принял решение ехать за ней. Во чтобы то ни стало. Последний караван, нет, чем скорее, тем лучше. Я не знаю даже, жива она еще или нет... Как я мог оставить все на самотёк? Ехать без промедления и никаких.
Вокруг гости с их нескончаемыми арабскими разговорами ни о чем. Я лежу и курю кальян, не слушая всю эту болтовню. Весь последний год мы с ней провели больше за разговорами, чем занимаясь любовью. У меня нет к ней такой бурной страсти. Есть тяга, как к родной душе, частичке себя самого. Я там проводил не менее недели, когда приезжал. У меня там типа апартаментов в городе и я забирал её к себе на всю неделю. Мой весь путь был расписан по часам. Было несколько больших городов и они не повторялись, то есть моё путешествие фактически составляло большой круг или даже больше овал. Воспоминания и кальян усыпляют меня. Просыпаюсь я от того, что кто-то будит меня. Что-то случилось... У нас пожар. Через некоторое время сижу подсчитываю убытки и выясняю, кто виноват. Затем иду к городскому судье на разборки. Я очень хорошо на человека, который не уследил и этим спровоцировал пожар. Ему отрубили голову.
Странно, если я наследник султана, почему живу в доме, а не в замке? Ведь я жил в замке отца... Там когда на престол вступает старший брат, то всех остальных умерщвляют. Но я и был этим самым старшим братом. У меня уже была жена и дочь, когда я ушел, отказавшись от всего. Почему я остался жив?
Я снова собираюсь в путь. Молодая жена беременна, старшая охает ахает, что мол я обещал больше не водить самому караваны. Я молча собираюсь, сказав, что не доделал кое-какие дела и что это точно последний. В этот раз я еду на лошади, а не на верблюде. Красивый арабский скакун серо-серебристого цвета с длинной гривой и пушистым хвостом. Вокруг меня охраны человек двадцать. Я специально их взял с собой, самых сильных и проверенных людей, чтобы выбить признание из этого ублюдка. Узнав, где находится моя Марьям, мы поехали на другой конец города. Я ворвался в дом к этому жирдяю, который тут же сказал, что типа её забили плетьми, поскольку она непокорная и не сговорчивая. Типа он ждал несколько месяцев, но она не покорилась его воли и ему надоело ждать. Я потребовал предоставить мне либо тело, либо чтобы мне показали, где она похоронена, на что меня отвели в сарай на задний двор. То, что я там увидел, повергло меня, видавшего виды мужика в шок. Лежит исполосованное еле живое тело, по которому ползают мухи, заводя потомство. Ей не давали пить уже дня три. Лекарь потом сказал, что ещё бы пару часов и мы не застали её уже в живых. Я аккуратно заворачиваю это обнаженное почти бездыханное тело в одеяло и везу к себе. Когда я нёс её, пришло молчаливое осознание, что если она сейчас умрёт, то и не надо мне ничего в этой жизни больше. Я вдруг понял, что та умершая девочка, которую я называл своей женой была просто моей страстью, а здесь другое, здесь та самая любовь, ради которой и стоить жить. Лекарь стоял около минуты без движения с немым вопросом в глазах, зачем его позвали. Лишь после звона монет в увесистой котомке до него дошло, что он их получит, если женщина останется жива. В противном случае, он последует за ней следом на тот свет. Побледнев и заикаясь он сказал, что она наврятли выживет, но посмотрев в мои глаза, молча принялся за свою работу. Эти же оба получили по полной программе. Один ходить потом мог еще недель пять только под себя, а второй летел вместе со своей охраной и серебряными тарелками вниз по лестнице. Пусть скажет спасибо моим людям, которые оттащили меня от него, не дав убить. Он еще цену за неё хотел назначить. От городского судьи я откупился только благодаря моему другу и помощнику, моей первой руке. Он ему золота дал столько, что тот заткнулся прямо у себя в кресле.
Просидели мы в городе недели полторы-две, пока раны на теле Марьям не начали заживать, а она сама не начала самостоятельно глотать воду. На её спине не было живого места - одни ошметки кожи. Лекарь искренне удивлялся, что раны на ней заживают, как на кошке. Он даже себе и предоставить не мог, что бы я с ним сделал, если бы этого не произошло.  Мне нужно было двигаться дальше с караваном.
Марьям мне никогда не рассказывала, но как оказалось потом, я у неё был первым и практически единственным клиентом. Так как я оставлял там достаточно большие деньги и требовал всегда только эту рабыню, её держали исключительно для меня. Появлялся я там не слишком часто. Мой караван шел три, максимум четыре месяца. Затем я отдыхал дома недели три и опять уходил. Получается четыре-пять раз в год. Она сказала, что первые годы ещё были какие-то несколько клиентов, а потом она что-то сделала, какой-то то ли оберег, то ли ещё какое колдовство, но клиенты её не выбирали, а хозяин не гнал. Для клиентов она благодаря этому талисману была не интересна. Поэтому когда я приезжал, она талисман снимала и убирала куда подальше, а потом после моего отъезда одевала его обратно. Детей у неё нет и она сказала, что не будет, так как после изнасилования на корабле в самом начале она была беременна и на большом сроке капитан по пьяни её сильно избил и ребёнок родился в ту же ночь мертвым, а она сама чудом осталась жива. Женщина, которая её спасла и выходила, оказалась повитухой. Она и сказала, что детей у Марьям больше не может быть, только если чудо какое приключится.
Караван шел по намеченному пути. На моего верблюда сверху поместили палатку из достаточно плотной ткани и уложили туда Марьям. Нам повезло, что в нашем караване оказался лекарь, Фахид, которому нужно было добраться в один из последних городов, которые проходил наш караван. Конечно, он мог бы пройти по прямой, но все знали, что на караваны Хасана ни один разбойник не нападает, а он панически боялся любых переездов и доверял мне, поэтому наша больная была под пристальным присмотром, ведь денег я с него не взял. А с разбойниками у меня была договоренность: в одном из городов я встречался с доверенным лицом местного главаря и передавал ему мзду, но кроме меня и моего помощника никто об этом не знал. Фахид знал, что я изуродовал и владельца Марьям и владельца барделя, в котором она жила, и всё выспрашивал, сколько денег я отвалил судье, чтобы откупиться. Когда я назвал ему сумму, он, конечно, промолчал, но на лице было написана крайняя степень удивления, зачем за какую-то проститутку я выложил столько золота. Но за время нашего путешествия, а это был последний и длинный путь, рассчитанный на полгода не меньше, так как я показывал своему новому караванщику дорогу и места куда и что, он изменил свое мнение. Через месяц, когда мы пришли в следующий город, Марьям была почти здорова, оставалась только слабость. Специально для неё было выделено два верблюда, которые везли воду, урюк, орехи и остальную еду. Ей на тот момент было около двадцати лет. Она славянка. Красивая и очень умная девка. Уж где она брала книги я не знаю, но начитанная образованная женщина. Фахид, когда начал с ней общаться, был в шоке, неужели женщины бывают такими. С ней когда начинаешь общаться на какую-нибудь философскую тему, она сначала молчит и слушает, а потом как выдаст пару фраз в ответ или задаст вопрос, понимаешь, что разговариваешь с мыслящим человеком. С ней всегда было интересно разговаривать, и не важно, на какую тему. И в глазах её блеск жизни, который отсутствовал у моих предыдущих жён. Но от мысли, что я скажу дома, когда приведу её, холодеет спина и затылок. Я плюнул на это и решил, что будь что будет. Не смотря на всю свою характерность, в глазах этой женщины видна смесь панического страха меня потерять и униженности. Мозгами она понимает, что раз я так поступил, то уже наврятли брошу её одну, но память о прошлом иногда накатывает на неё и тогда она становится обычной хрупкой девочкой, которой остро нужна моя защита. В эти моменты она прижимается ко мне всем телом и я чувствую, что не просто нужен здесь, я необходим. Как воздух или вода, как солнце земле. Именно это меня и цепляет в ней. Именно этого мне не хватало всю мою жизнь. И ради этого я готов пойти хоть на край света, отдать все сокровища мира, только бы это нежное капризное дитя смотрела на меня своими счастливыми и всё понимающими глазами, вдыхать её, проникать в её глубины. Это ощущение не передать словами. Я понял это в тот момент, когда нёс её в своей накидке еле живую из хлева на заднем дворе того жирного торговца. В одном из городов я накупил ей всяких нарядов и драгоценности. Если есть на свете любовь, то это она. Раньше, по молодости лет у меня были гормональные вспышки, мне всё время хотелось секса, но с ней не так. Секс вторичен в наших отношениях, это как их продолжение, необходимое, но вторичное. Да, любовница она первоклассная, а у меня сравнить есть с чем. Она как отдушина в моей обыденности.
Я вообще-то очень замкнутый человек. Не то чтобы не общительный, нет. Ко мне в душу не пробиться, по выражению лица не видно, что и о ком я думаю. У меня в детстве произошла какая-то сильная травма, из-за которой собственно я долго не мог нормально общаться с людьми. Мне было лет десять - одиннадцать, когда мою мать у меня на глазах забили камнями. Я очень любил её и знал точно, что она ни в чем не виновата. Я начал плакать и хотел уйти, но стоявший рядом отец взял меня за подбородок, приказал открыть глаза и смотреть на то, как убивают мою мать по его же повелению. Он кричал, что хочет, чтобы я знал, кто такие женщины, что моя мать шлюха и заслужила эту смерть. Последнее, что я видел и слышал перед тем, как потерял сознание, это его садистский взгляд, как он упивался её страданиями и её крики о пощаде и рыдания. Я перестал его уважать и считать своим отцом после смерти матери. Хоть я и был старшим сыном, меня потом за глаза мягкотелым называли. Отец говорил, что мужчина не должен быть добрым и что он не имеет права плакать. Он женщин вообще за людей не считал. Такое впечатление, что у него не было ни сердца ни души. Его главный помощник, визирь, был тоже очень суровым и жестким человеком, но ко мне относился с большим трепетом и несколько раз спасал от смерти. В дела гаремные я никогда не лез, если и общался, то только со своей нянькой. Так что оставшаяся жизнь в гареме была для меня больше заключением, чем жизнью. Со смертью матери моя жизнь потеряла яркие краски. Мир приобрел сероватый оттенок. Мой младший брат-погодка, которому впоследствии я оставил все права на престол, был похож по характеру на отца. Он не знал жалости и сострадания к женщинам и признавал только силу. У нас с ним разница в несколько дней. Его мамаша всю жизнь сокрушалась, что я родился первым. Когда я узнал, что это по её наговору казнили мою мать и что это по её приказу меня пытались несколько раз убить - отомстил. Мне тогда было уже лет пятнадцать. Её отравили медленно действующим ядом, от которого нет противоядия. Я долго вынашивал эту идею. Отомстить отцу я не мог, поэтому решил, что отомщу ей. Её отправили так, что никто и не понял, что она была отправлена. Она очень страдала перед смертью. Я это увидел в её глазах, когда зашел посмотреть, как она умирает. Вначале она просто заболела, как-будто простудилась, затем начался сильный кашель и появились приступы удушья. Во время одного из таких приступов она захлебнулась собственной кровью и умерла. Но не смотря на все страдания, она считала, что была права в своих действиях. Мне не было её жаль, я лишь плюнул ей в лицо, когда она попыталась мне что-то сказать и молча ушел. Очень злая женщина была, под стать отцу, не то что моя мать, принцесса. Её "сыночек" даже не пришёл с ней проститься. Он, по-моему, даже и не заметил, что его мать мертва. А когда умер отец, я забрал своих жену и дочь, оставил всех наложниц и уехал в другой город, поселился в доме по соседству с тестем, заявив, что не претендую на роль шаха. Визири и советники были в полном замешательстве, но мне было всё равно. Я хотел странствовать по миру. Пустыня стала моим родным домом, а верблюд - лучшим другом. Внешне я создавал впечатление холодного рассчетливого человека, не имеющего эмоций и жалости, но справедливого и понимающего суть дела и людей.
Я помню как боялись отца в гареме. Каждую ночь там ждали с содроганием. Он мог за ночь женщину довести если не до смертельного исхода, то до полу безжизненно состояния точно. Мать после ночи с ним всегда болела несколько дней, впрочем, как и все остальные жены, а уж о наложницах я вообще молчу. Очень жесткий был человек. Он пытался и меня сделать таким же, но я стал лишь внешне и очень отдаленно на него походить. У меня хорошо шло военное дело, я прекрасно ориентировался по звездам, знал точные науки, языки. Но больше мне нравилась поэзия, я хорошо рисовал, играл на каком-то струнном инструменте типа дудука и много мечтал, глядя на звездное небо. Всю мою жизнь я боролся с несправедливостью. Она мучила меня, впрочем как и чувство вины, что я не спас тогда мать. Должен был, но не смог. Месть лишь не на долго успокоила меня. О матери у меня остался образ ангельского существа: нежного, изящного и беспредельно доброго и терпеливого, с тихой печалью в глазах. Я ненавидел своего отца, всю эту власть, их деньги и много лет мечтал уйти к дервишам, только они назывались тогда по другому.
Мне всегда нравились мужчины. Женщины тоже, но потому что так положено. Они необходимы для продолжения рода, для душевного равновесия, но мужчины совсем другое. Со мной одно время постоянно ходил молодой мужчина в качестве помощника, он был моим любовником. Мне на тот момент было тридцать с небольшим, а ему лет шестнадцать – семнадцать. Я увидел его на одном из рынков. Он стоял, торговал какими-то безделушками. Я подошёл к нему, мы разговорились и было видно, что я понравился ему не меньше, чем он мне. Он оказался славный мальчишкой из большой неблагополучной семьи. Как старший брат, он старался чем-то помочь матери и стал делать всякие поделки для детишек. Они пользовались неплохим спросом, но особого дохода не приносили. Конечно, когда я впрямую сказал, что он мне откровенно нравится и я готов взять его за неплохие деньги к себе в помощники, последовало радостное согласие. Я помню его восхищенные влюблённые глаза и свою нежность к нему. Да, у меня были наложницы, но с ними не связано острое сексуальное удовольствие. С мальчиком этим я расстался лет через шесть, когда у него начались нервные срывы на почве ревности. Помню, как он закатил мне очередную истерику, которая стала последней каплей моего терпения и я с размаху даль ему по лицу и на первой же стоянке в каком-то городе прогнал его вон. После этого как раз я встретил Марьям.
Первый секс у меня тоже был с мужчиной. Мне тогда было около пятнадцати лет. Это был мой слуга и друг. Он сын то ли визиря, то ли советника отца, старше на пару лет, мы выросли вместе. Всё случилось достаточно спонтанно, но это был долгожданный секс для нас обоих. Раньше я видел со стороны секс между мужчинами, так как многие этим грешили. Но в основном все были бисексуальны. Мы сидели курили кальян, вокруг было много танцовщиц. Они кружили вокруг нас, потом начали гладить, а я смотрю ему в глаза и понимаю, что нам обоим эти молодые женские тела только мешают приблизиться друг к другу. Было острое желание взять его член в одну руку, а другой прижать к себе и целовать. Я увидел, что он тоже изнемогает от нежности ко мне, и мы не выдержали и ушли в хамам. Там мы вначале делали друг другу массаж, целовали везде, гладили. Прежде чем войти в меня, он долго гладил там, массировал, входил аккуратно пальцем. Только когда я сам уже попросил его войти в меня, ввел туда свой член, одновременно массируя мой член. Ощущения были на столько острыми, что я кончил практически сразу. Всю ночь мы любили друг друга во всевозможных позах. То я входил в него, то он в меня. Два разных оргазма, но оба яркие и незабываемые. Это совершенно другая страсть, другие ощущения и чувства. Когда берешь в руки женщину, её хочется взять, накинуться и упиваться её хрупким нежным телом. Здесь же нет. Ты чувствуешь в нём ту же мощь, что и в себе. Но это не соревнование, не состязание или борьба. Ты отдаёшься, обхватывая губами его член или впуская в себя, и тут же ты берешь его грубо насаживая на свой член. Этот вид его яичек у себя над лобком, когда одной рукой обхватываешь его талию, а другой держишь за  эргированный член, медленно совершая фрикции, чтобы не пропустить не одного момента блаженства ощущений и созерцания происходящего. Мы кончили одновременно раз в пятый и упали в изнеможении.
Наши отношения длились еще несколько лет. Через некоторое время мы стали экспериментировать: брали в покои одну или несколько наложниц. Затем оба женились почти одновременно и отношения постепенно стали сходить на нет. А уж когда я уехал, позабылись совсем. Лишь к тридцати годам я вспомнил об этой страсти, когда увидел лицо того мальчика, отдаленно напоминавшего мне моего первого любовника. Именно любовника, потому что любовью наши отношения я бы не назвал. Любил я только одного человека в своей жизни - свою Марьям.
С женой у меня были отношения, потому как так должно быть, как и положено, раз в неделю супружеский долг. Она знала, что третья жена была моей страстью, знала, что у меня есть этот мальчик и никогда не лезла в мою постель. Возмущения от неё я слышал только на тему, что нам нужен наследник, а кроме меня его никто не заделает. Каких только наложниц мне она не приводила, мне никто не нравился, даже гадко было думать об этом. Когда же появилась Марьям в моей жизни, она постепенно стала менять меня. Её изящные чисто женские черты лица и характера сочетались с мужским складом ума. Не было сносящей крышу страсти. Нет, это была душевная страсть, любовь для души. Да и не важно, как её называть. Это не объяснить словами. Те месяцы, что мы шли в караване, ещё больше сблизили нас. Ближе к концу пути, она со слезами на глазах сказала, что у неё задержка уже второй месяц. Когда её осмотрел лекарь и сообщил о беременности, она радовалась и плакала от счастья.
Но без секса с мужчинами я обходиться не мог. У меня было много любовников. Даже когда рядом была Марьям. Лекарь, который смотрел за ней, был моим любовником. Он радовался её беременности больше, чем она сама, всё нашепчевая мне потом на ухо, что его методы лечения самые действенные. Он любил всё новое и был большим экспериментатором. Я его звал алхимиком. Мы расстались в предпоследнем городе, где были его жёны и дети. Для него семья тоже была скорее долгом, чем желанием.
Путешествие наше оказалось длине, чем я рассчитывал на два месяца. Поэтому я приехал домой уже фактически к родам молодой жены. Она родила мне долгожданного наследника, а Марьям - дочь. Это моя любимица и отрада, напоминающая мне мою мать. Всегда при её появлении кажется, что вокруг много солнца и тепла. Даже, когда приходишь злой и уставший, эта маленькая проказница прибежит, обнимет, состроит тебе какую-нибудь из своих веселых рожиц и все проблемы кажутся такими незначительными, такими далекими, что весь груз забот уходит и на душе остаются лишь легкость и спокойствие. 
Молодая жена родила мне ещё двоих сыновей. Свою старость я встретил в окружении кучи внуков и правнуков. До последнего я был в своем рассудке, имел молодого любовника, которому было чуть больше тридцати, и вёл все дела сам. Умер я в возрасте семидесяти пяти лет. Перед самой смертью я собрал всех своих детей и отписал каждому из них положенное наследство. А надо отметить я был очень богат. Любовнику тоже осталось неплохое наследство. Смерть наступила от старости. Я чувствал, как жизненные силы уходят из меня. Просто уснул и не проснулся. После яркой вспышки света я увидел лицо своей матери, с её улыбкой и свою третью жену. Через всю жизнь я пронес чувство вины за их смерть и только встреча там принесла мне облегчение и успокоение души. Я прожил длинную плодотворную жизнь. Я и убивал, и спасал жизни. Выполнил свой долг как муж и как отец. Я умер с чувством удовлетворения своей жизнью.
Конец регрессии.