Глава 4. Аннушка. Слепая любовь

Я иду вслед за мужчиной. Это теперь мой муж. Только вот свадьбы как таковой не было. Он пришёл, забрал меня из родительского дома, нас обвенчали и мы тут же ушли. Мне хочется вырваться и убежать, но он крепко сжимает мою кисть в своей. Мне страшно, я иду и тихо плачу. Мы идём по дороге, вокруг густой лес. У него на ногах лапти. Он молодой мужик лет двадцати пяти, но мне кажется старым. Наверное потому, что мне двенадцать лет. У меня тоже на ногах лапти, на голове косынка, завязанная узлом под подбородком. Он остановился по среди дороги, посмотрел на меня с нежностью и сказал, что всё, я теперь его, и мы пошли дальше. А мне страшно: я и возвращаться не хочу и идти боюсь, потому что не знаю, что меня там ждёт. О нём слава такая, что он бобыль, как перекати поле. Мы вышли из леса и идём через поле. Я иду, как-будто сопротивляясь, потому что он идет быстрее, чем я, и тянет меня за руку. Эпизодически он останавливается, оборачивается и спрашивает, не идёт ли он слишком быстро, но я мотаю головой. Потом я начинаю опять плакать, он останавливается, смотрит мне в глаза и говорит, чтобы я его не боялась, ничего плохого он мне не сделает. Он вытер мне слёзы, погладил по щеке, поправил косынку и мы идём дальше. Мы дошли до невысокой ограды, в которой что-то типа калитки. Он открыл её, вернее отодвинул и потом закрыл обратно. Сквозь сад мы идём к дому. Собака, которая сидит на цепи, сначала начинает лаять, но учуяв хозяина, радостно повизгивает и виляет хвостом. Он подходит к ней и гладит по голове, а меня всё время держит за руку, так крепко, как-будто боится потерять. А у меня всё время перед глазами пелена от слёз. Он заводит меня в дом. Дом небольшой. Через маленькие сени попадаешь в большую комнату по середине которой стоит большая русская печь. Он закрывает дверь на засов и говорит, чтобы я раздевалась. Мне становится ещё страшней и я снова начинаю плакать. Тогда он аккуратно развязывает платок, сажает меня на скамью и начинает разувать. На мне длинное платье из плотной грубой ткани. Он развязывает на мне лапти, снимает с ног белую ткань, затем начинает раздеваться сам. Он остается в одних штанах босиком, встает напротив меня, руки в боки, осматривает внимательно и говорит, что я чумазая. Затем он откуда-то достает посудину, похожую на таз, только деревянную, вынимает из печи ведро с теплой водой и собирается меня отмывать. Мне ужасно стыдно раздеваться перед ним, но я беспрекословно все с себя снимаю. Он говорит, что некогда ему сейчас баню заваривать, так мол помою тебя и уложу спать, а сам по делам пойду. Я когда разделась, то села в корыто, но он поднял меня и начал мыть, говоря, что нечего его теперь стесняться, потому как я теперь жена. Но я всё равно вначале одной рукой груди прикрывала, а другой между ног. Он улыбнулся, взял руку и начал мыть её, сначала одну, потом вторую, а сам так внимательно и нежно на меня смотрит, что мне захотелось сквозь землю провалиться. После того, как он меня помыл, то сначала вытер одной простыней, потом завернул в другую и отнес на печку спать, накрыл одеялом и пожелал доброго сна. Корыто он вылил в окно, облил себя холодной водой, вытер голову и куда-то ушёл.
Как он обращается к тебе и как зовут его?
Меня он называет Аннушкой. А его зовут Михаил. Я боюсь его жутко. Но это странный страх. С одной стороны боюсь до онемения, а с другой он как-бы часть меня. Когда я смотрю на него, у меня внутри все переворачивается. Я не понимаю, что это за ощущения. Да и потом я воспринимаю его, как брата. Он был другом моего покойного старшего брата. Я ложусь на бок и засыпаю. Я очень устала, был очень трудный, тяжелый день. Много слёз было за последние дни, как не стало брата. Брат был моей защитой от отца и самым близким на свете человеком, с которым можно было и поговорить обо всем, и поплакаться ему в плечо и просто помолчать у костра. Нас было пятеро у родителей, ещё трое детей помладше меня: девочка лет десяти, мальчик лет шесть-семь и совсем маленький мальчик, он только начало ходить.
А как отец поступал с вами?
Бил наотмашь. Он постоянно пил и избивал меня и мать. А старший брат он не женат был, вернее он вдовец. У него жена родами умерла. И он с нами остался. А мать, она тихая забитая с большими испуганным глазами. Никогда слова лишнего не скажет. Я же наоборот всегда дерзила отцу. Он когда начинал меня оскорблять, отвечала тем же и быстро убегала и пряталась, а Сашка его всё время останавливал. Однажды, когда я не успела убежать, отец кулаком на меня замахнулся, но брат схватил его за руку и не отпускал, пока тот не успокоился. Сашка был выше и сильнее отца, поэтому сколько бы тот не пытался, вырваться не смог. Они потом долго разговаривали, я слышала только отрывки фраз и конец разговора, когда брат сказал, что он конечно уважает отца за то что он его отец, но это единственное, за что он может вообще его уважать.
Сашина жена умерла из-за отцовской агрессии. Она беременная на сносях была. Сашка когда женился, отец пить перестал. Держался он почти год. Однажды отец как всегда пьяный пришел и начал хулиганить. Она девочка другого склада характера, не то что я. Она и не видела такого обхождения с людьми, а уж с детьми и подавно. Он вошел и начал меня строить по привычке, я держалась до последнего, но в итоге сказала, чтобы он от меня отстал и тут отца понесло. Он взял меня за косу, поднял над полом и начал трясти, крича всякие гадости и угрожая меня убить. Я естественно в крик, жена Сашкина тоже закричала и подбежала к нему, умоляя меня отпустить. Отец оттолкнул её и она упала. В это время влетел брат и началась у них с отцом драка. Дрался в основном отец, а Сашка его просто от себя отталкивал. В итоге Саше это надоело, он схватил отца и запер его в подполе. Упала жена его не сильно, но то ли из-за нервных переживаний, то ли из-за всего вместе, но только начались у неё преждевременные роды. Она сама маленькая хрупенькая была, а ребенок большой. Все бы ничего, но воды то отошли, а потуги не начинались. Она так сутки бедная промаялась, потом кровь оттуда пошла, а ребенок все не выходил. Как на зло, бабки повитухи местной не было, она уехала неизвестно куда. Так на вторые сутки жена его и померла. Саша после этого хотел меня забрать и уехать подальше, но мать так рыдала, что он её пожалел и остался. Но жизни дома уже никакой не было. Отец пил почти беспробудно, дрался и издевался над матерью. Жили мы все только за счет Сашиных заработков. А сам Саша жил только из-за чувства ответственности перед матерью и младшими детьми.
С Мишкой они познакомились на одной из строек. Оба рукастые и деловые, к тому же непьющие и не женатые. На этом и поладили. Вместе было им просто и легко. Они друг друга понимали с полуслова и поэтому работу делали быстро и хорошо. Последняя их совместная работа была при строительстве церкви недалеко от дома, несколько часов ходьбы. Леса с одной стороны обвалились и Сашу завалило. Когда Миша достал его из-под завалов было уже поздно. Он перед этим из-за меня очень поссорился с отцом и поэтому взял меня с собой. Когда все произошло, всё было как в тумане. Я увидела, как он падает вместе с лесами и закричала, что есть мочи, не помню как очутилась рядом с ним, когда Мишка его вытащил. Я трясла его и плакала, умоляя его очнуться, но в руках было просто его безжизненное тело. Осознание, что брат мертв, пришло когда его закопали и я поняла, что не могу вернуться к родителям, потому что отец сказал, что теперь наконец-то доберется до меня и убьёт. Мишка меня забрал, отвел в сторону, а потом подошел к отцу и они с о чём-то долго разговаривали. А мать на меня грустно посмотрела и сказала:”Ну вот, Аннушка, и началась твоя женская доля.” И заплакала. Я попыталась утешить её, но внутренне понимала, что когда женщина выходит замуж, между ней и мужем происходит то, от чего моя мать сильно страдала. Он избивал и насиловал её, когда приходил пьяный, а мы прятались по углам и смотрели со страхом, как он трахает мать. Она никогда не сопротивлялась, наверное, потому, что это было бесполезно. Только тихо плакала потом за печью, когда он падал рядом и засыпал. И мне стало очень страшно, но оставаться дома, где пьяный отец может убить в любой момент, было ещё страшнее. Я не знаю, о чем они с Мишей говорили, но отец пришел чернее тучи и сквозь зубы нас благословил. Вскоре после этого пришел священник. Они втроём опять о чём-то разговаривали и священник ушёл. Был уже вечер и мы переночевали у родителей. Мишка меня придвинул к стенке и сказал, чтобы я спала спокойно и ничего не боялась. Отец ходил как всегда пьяный, что-то зло бубнил, потом Мишка встал молча, отец выругался на него и куда-то ушёл. Утром мы пошли в церковь. Сзади шла мать и молча плакала. Я тоже шла со слезами на глазах и эпизодически всхлипывала. Пару раз я пыталась убежать, не знаю правда куда и зачем, просто было очень страшно. После второй попытки Мишка хорошенько встряхнул меня и жестким голосом сказал:”Всё! Ты больше никуда не побежишь. Поняла?” Я зажмурилась, закрыла руками лицо и закивала в ответ. После чего он он молча взял мою руку и повел. В церкви нас быстро обвенчали. Свидетелями были два церковных служителя, молодые парни в рясе, вроде Михаила. В конце обряда мы чмокнулись в губы. Священник сделал запись в церковной книге, отдал что-то Мишке и мы вышли из церкви. Отец начал бурчать про приданое и про то, что я ничего не получу, на что Михаил плюнул в его сторону и сказал, чтобы они забыли, что у них была дочь и даже не вспоминали больше. После этого мы ушли. Было ещё утро, когда мы вышли из деревни. Я спросила его, зачем он это сделал. Он посмотрел на меня устало и сказал: “Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя?” Я опять заплакала. Он обнял меня, вытер слёзы, взял за руку и мы пошли. Путь до его дома занял целый день. Он эпизодически останавливался, вытирал мне слёзы, обнимал и мы шли дальше. В руке у него была длинная палка, как посох и мешок за спиной.
Я не знаю, сколько проспала, но был уже день. Он пришёл, принес молока с хлебом и сало. Отрезал ломоть мне и сказал, чтобы я садилась есть. Он принес мне голубое платье. То мое на талии подвязывалось и длиной чуть ниже лодыжек, а это сарафан. Снизу прямой до самых пят, а сверху две широкие бретельки. Ещё он сказал, чтобы я головной убор одела, потому как я теперь замужняя женщина. Я заплела косу, заколола её на голове и сверху одела что-то типа маленького кокошника тоже голубого цвета с желтой каймой, только он полностью закрывает волосы и завязала его на затылке. Потом я повернулась к нему и спросила: “А что, вот так муж с женой и живут?” Он улыбнулся и сказал, что пока мы будем жить так, а там уж как Бог пошлёт. Потом как-то засмущался и быстро пошёл заниматься каким-то важным делом.
Я покушала и вышла во двор. Там кроме собаки никого и не было. Я спросила, большое ли у него хозяйство, а он сказал, что хозяйства у него нет никакого, так как оно ему никогда не было нужно. А то что дома прибрано, то только потому, что он бабу Нюру попросил прибраться, да собаку на цепь посадить, чтоб меня она не напугала. Так что хозяйством теперь будем обзаводиться вместе.
Михаил по виду своему не чистый славянин. Смуглая кожа, густые иссине черные волосы и большие миндалевидные глаза серо-голубого цвета. И весь волосатый. У него отец цыган. Он изнасиловал Мишкину мать, когда та в поле работала. Так он и появился на свет. За мужем она никогда не была. Мишка очень рано остался один. Когда ему было лет семь или восемь, она покончила жизнь самоубийством - повесилась на берёзе. Она от позора, что с ней такое произошло, уехала далеко от родных мест и работала наёмной работницей, а заодно и Мишку растила. Он вспоминал, как она попрощалась с ним. Спела колыбельную ему, уложила спать, прощения весь вечер и перед сном у него за всё просила, а когда он уснул, пошла на задний двор и на ближайшей же берёзе и повесилась. Утром, когда одна из местных баб обнаружила её и истошно заорала, Мишка проснулся, увидел, что матери рядом нет и побежал на задний двор. Его схватил кто-то из мужиков на руки и унес. Он только краем глаза видел, как мать его с березы снимают.
Поскольку Мишка был наполовину цыган, его люди то побаивались. Да и по нраву он достаточно буйный был мальчишка. Его поп к себе взял на воспитание после смерти матери, но Миша долго там не выдержал и сбежал. Его батюшка покалачивать стал за непослушание и проделки всякие, хотел его на путь истинный наставить. Но Мишка взял котомку, засунул туда свои пожитки, хлеба, яблок и ушёл искать отца, чтобы морду ему набить. Но он не имел понятия даже, как тот выглядит. А потом к цыганам прибился ближе к зиме. Кочевал он с ними лет до пятнадцати. Как он сам вспоминал потом, был в своей стезе. Научился коней воровать и ему эта жизнь даже нравилась. Но после случая одного, он из табора ушёл. Это было в начале осени. Они в очередной раз уводили лошадей и откуда ни возьмись перед ним возникла пожилая женщина, которая встала на колени и со слезами на глазах стала умолять его оставить ей коня, так как он был её единственным помощником. Мишкин приятель вдарил ей по лицу и хотел убить. Но Миша со всего размаху дал ему оплеуху, да так сильно, что решил, что на смерть. После этого он быстро сел на коня, приятеля своего положил на второго и ускакал. Коня с приятелем он потихоньку довел до табора, а сам ускакал куда глаза глядят.
Мишка был сильным мощным мужиком. Помню мне еще лет восемь было, когда сидели мы у костра и он этот случай брату рассказывал, а потом глянул на меня и говорит: “Вот сестрёнка твоя подрастет, женюсь на ней и осяду наконец. Обзаведемся хозяйством с ней, нарожаем детишек кучу и будем жить в любви и согласии.” Но Сашка сказал, чтобы он на ком угодно женился, только не на его Аннушке. Ты говорит, как был перекати поле, так им и останешься. Похлопал его дружески по плечу и смеются оба, а на меня искоса поглядывают, как я реагирую. А мне тогда не до чего было. Голова начинала болеть и я понимала, что сейчас со мной будет. Это уже вошло в привычку и я уже ждала, что все снова и по накатанному сценарию, долго и мучительно.
У меня очень часто и очень сильно голова болела. Это началось после того, как меня в детстве сильно ударил отец. Он дал мне со всего размаху по уху и я другой стороной ударилась об стену. У меня из носа и рта кровь пошла. Я попыталась встать, потому что начала кровью захлёбываться, но отец дал мне со всей силы в лоб и я упала навзничь.  Помню, что сознание тогда потеряла, потому что очнулась у Сашки на руках уже во дворе, куда он меня вынес от отца. Помню этот сладковатый вязкий вкус крови во рту и он мне вытирает ее мокрой рукой из-под носа. Голова гудит и такое впечатление, что трещит по швам, сейчас расколется. Мне было тогда лет шесть. С этого момента она начинала болеть по любому поводу. Болела долго, могла день болеть, два. Сильно, до рвоты и потери сознания. Раз в месяц она точно была. А когда в одиннадцать лет у меня месячные начались, то перед ними всегда была эта боль. У меня когда первая раз кровь месячная пошла, я так испугалась, что даже расплакалась. Мать посмотрела, плюнула в мою сторону и с усмешкой сказала, что меня теперь замуж выдавать пора и переживать здесь нечего, и уж тем более рыдать. Если кровь пошла, значит радоваться надо, а не истерику закатывать. Вот когда не придут, тогда можно и начинать паниковать. Потом объяснила, что надо юбку нижнюю поддевать и подворачивать её кпереди. А в промежность тряпки подкладывать и менять их три-четыре раза в день, а то и чаще, мол как пойдет. Тряпки стирать сразу надо, лучше в холодной воде, так отстирываются лучше, и вешать на заднем дворе, чтобы никто их не видел.
У меня сарафан был, когда я совсем ещё маленькой была. А потом мать меня во что попало одевала. А Мишка мне красивый сарафан принёс. Спереди узор весь расшитый блестящими нитками. Такой яркий и удобный. Но я его сняла и платье своё старое одела, когда мы уборку затеяли. Я по дому убиралась, мыла все, пыль вытирала, а Мишка печь всю вычистил, дров наколол, внизу печи разложил целую кучу. Потом воды натаскал. Чугунков несколько мне вынес на улицу, и я их чистила песком. Утвари на чердаке оказалось много и все в хорошем состоянии. Он этот дом сам купил. Ну как купил… Ему часть дома по наследству перешла, а вторая половина брату матери не нужна была и он Мишке её продал. Причем двойную или тройную цену с него содрал. А Мишка отдал и говорит, чтоб подавился.
Он со мной не ночевал. Уходил в баню или на сеновал. Мы так долго жили, года два, может больше. Я один раз за водой сама пошла, воды почему-то в доме не оказалось, а Мишка за дядькой побежал, который животным в родах помогал. У нас корова разродиться никак не могла. И я у колодца то стою, а передо мной две бабы смотрят на меня в упор и шушукаются. И одна мне говорит: “Странно, вроде и складная ты девка и молодая, а цыган твой всё время к вдове бегает. Что ж ты мужа совсем не удовлетворяешь? И детей у вас нет. Интересно, это он не плодовитый совсем, или ты пустая?” И так хихикают ехидно. Я стою смотрю на них и не понимаю, о чем они говорят. А они замолчали, когда я сказала, что не понимаю их, сказали что я в таком случае просто дура и ушли. Я призадумалась и решила, что поговорю об этом с мужем, когда освобожусь.
У нас хозяйство к этому времени уже большое было. Кур штук двадцать, козы две, корова, хряк годовалый, две свиньи, десяток овец да конь. Мишка на нем пахал. У нас поле большое было. К Мишке два помощника наемных приходили. Он сеял и для нас и на продажу. Вообще, у него удивительным образом всегда получалось деньги зарабатывать. Он пронырливый и умел их делать из всего. Там что-то смастерит, там купит, перепродаст.  Часто на ярмарки ездил и всегда мне оттуда чего-нибудь привозил. Мишка на удивление спокойным по характеру был. Напивался правда иногда. Но не часто. Бывалоче придет пьяный, сядет за стол и глядит тупо на меня молча. Потом отрубится и спит так всю ночь. Я однажды попыталась к нему подойти в такой момент. Подошла, за руку его взяла, хотела спать уложить. А он так зарычал, что я отлетела от него как ошпаренная, испугавшись. Потом он как стукнет по столу и говорит: “Никогда не трогай меня в такой момент, дура. А то пожалеть потом можешь!” И отключился. Ну я, естественно, перестала к нему пьяному подходить и обращать на него внимания.
Я никогда не задумывалась над тем, как мы живем. Как тогда порешили, так и жили. Я относилась к нему, как к брату. Он мне ведь действительно фактически Сашу заменил. А когда эти бабы мне уже впрямую то сказали, я уже призадумалась не на шутку, что что-то в наших отношениях не так. Я и раньше замечала косые взгляды в свою сторону, но списывала это на то, что моего мужа недолюбливают, потому что он наполовину цыган. Да и не общалась я толком ни с кем, кроме бабу Нюры. Мне некогда было. Когда хозяйство появилось, я только и успевала за всем следить и по дому хлопотать. Мишка рукастый был, все время чего-то мастерил. Все время что-то на продажу готовилось.
Спали мы все эти годы отдельно. Мне уже лет шестнадцать было, когда меня так впрямую об этом спросили. Мы даже парились отдельно. И когда я в одной сорочке выходила или что-то где-то не заправлено, он глаза отводил, становился сразу мрачным и уходил куда-то.
Так вот про корову то. У нее два теленка родилось, бычки. Оба слабенькие, вяленькие. Пока она разрешилась, пока с бычками возились, устали оба. Потом Мишка ушёл и пришёл очень поздно, я уже почти уснула. Три длинных лучины сгорели, пока я его ждала. Пришел он выпивши прилично. Удивился, что я его жду. Когда я сказала, что мне надо с ним серьезно поговорить, заявил, что разговор будет завтра. Но мне уже было все равно, я заорала, что разговор должен состояться прямо сейчас. От такой неожиданности удивленный Мишка аж присел. Я никогда не позволяла себе повышать голос, всегда говорила тихо и робко. Я рассказала ему мой сегодняшний разговор у колодца и спросила, чем я его не устраиваю. Возможно я веду себя с ним не так, как полагается, готовлю не так, за хозяйством плохо смотрю. Я искренне не понимала, что не так. Он подошел ко мне, встал на колени и крепко обнял. Я первый раз увидела, как мужчина плачет. Он сказал, что я его полностью устраиваю, но как настоящие муж и жена мы не живем. Еще сказал, что не притронется ко мне как к женщине, пока я сама не захочу этого. Я попросила, чтобы он мне рассказал, чего мне следует захотеть и я тут же этого захочу. Потому что я очень хочу, чтобы он больше никуда ни к каким вдовушкам не ходил. И еще хочу, чтобы у нас детки были. Он устало улыбнулся, поцеловал меня в щеку, сказал что поговорит об этом завтра со мной на трезвую голову и ушёл спать. Но мне стало страшно, что я могу вдруг его потерять, что однажды он просто возьмет и останется у неё и ко мне больше не вернётся. На следующий день утром ни свет ни заря я побежала к местной бабке, которую прозвали повитухой, хотя по сути своей она была знатной травницей и ведуньей. Пришла к ней, а сама не знаю, с чего начать. Она посмотрела на меня, усадила за стол, а сама по хозяйству суетится. Ты, говорит, когда будешь готова со мной свои отношения с мужем обсудить, скажи, поговорим. Я еще больше смутилась, покраснела и пот градом пошел. Я сказала, что не знаю, что со мной не так, почему мой муж ко вдове местной ходит, а мне говорит, что любит только меня, но я чего-то захотеть должна. А вчера вообще заявил, что мы, оказывается, как муж и жена не живем. Мне так обидно стало, что слёзы сами потекли из глаз и я заплакала навзрыд. Она села напротив, подождала, пока я успокоюсь и начала меня выспрашивать, как днем мы живем, как ночью спим, много ли ссоримся по мелочам, возможно ночью я его не устраиваю. А мне и сказать было нечего.
Днем все тихо спокойно. Мы так уже притерлись друг к другу, что иногда и слов не надо было, понимали все молча. Ссориться, да мы вообще с ним за эти годы ни разу не поссорились, просто не из-за чего было. А ночью? Спим, как все спят. Я на кровати или на печи, а он, когда тепло на сеновале ночует, когда холодно то на кровати, то на сундуке, сундук у нас большой при входе стоял и он когда поздно приходил, ложился на него.
 У бабки от удивления глаза на лоб полезли.
А почему вы вместе то не спите?
Так это же нехорошо. Вот с братом я спала, а с Мишкой нет.
Тут у повитухи совсем дар речи пропал.
А как же ты с братом то спала? Куда же родители смотрели?
Как куда? Мать по углам вечно пряталась от отца, когда он пьяный приходил. А Сашка меня к себе в кровать положит к стенке, чтобы я всего ихнего безобразия не видела. Так и спала носом к стенке тихо сопя в две дырочки.
Вот оно что. Так ты девка еще…
А что я захотеть должна, баба Нюр?
Ты не маленькая ведь уже. Знаешь дети от чего появляются?
Знаю. Только это ужасно страшно и больно. Мама всегда так кричала и плакала потом за печкой. Я так не хочу.
Матери твоей не повезло с мужиком. Бабы обычно от другого кричат и потом радостные да спокойные ходят. А что отец то твой всегда буйным был?
Нет. Он когда трезвый, очень спокойный и добрый. Он мне всё время на трезвую лавочку говорил, чтобы я прекратила ему перечить и на амбразуру лезть, когда он пьяный приходит. А я отвечала, что он ведет себя не по-мужски. Что нельзя такие вещи вытворять и говорить. Однажды он мне даже сказал, что если бы я мужиком была, он бы меня за мои проделки уважал. А бабам не пристало мужикам перечить. Он менялся очень сильно, когда выпьет. Стоило ему хоть одну маленькую рюмочку выпить и его начинало нести. Он мгновенно менялся в лице и становился диким зверем, как-будто демон в него какой вселялся. Я его как и отца то не воспринимала, когда он пьяным был. А поутру, как протрезвеет, прощенья у матери просил, в ногах валялся, говорил, что не знает, что на него находит: вроде он и не он вовсе, как выпьет.
Мишка твой не такой. Он разумный мужик, хоть и замкнутый. Поэтому не бойся ничего. Иди баньку затопи, вымойся, причешись. А муж когда придёт, выйди к нему в одной сорочке, обними и поцелуй. Да скажи что хочешь его, хочешь жить с ним, как жена. Дальше он сам всё сделает как надо. Он у тебя мужик бывалый в этом плане.
На этом мы и закончили разговор. Я сделала всё как ведунья мне сказала. Но во второй половине дня у меня начался приступ сильнейшей головной боли. Помню только как Миша домой пришел рано, радостный такой сияющий. Я встретила его и потеряла сознание. Потом началось как всегда: рвота, потеря сознания, потом опять рвота и так по кругу несколько часов. Болело всё: голова, шея, плечи, глаза. Муж не выдержал и пошел за бабкой Нюрой. Она пришла, принесла мне травку какую-то, дала выпить и я уснула. Сквозь сон помню как она на него ругалась: “Плохо ей. Конечно будет тут плохо. Ты в этом и виноват. Она уже в том возрасте, когда бабы второго или третьего ребенка рожают, а она все у тебя в девках ходит. Тут не только голова, тут всё остальное заболит. Бабу свою обхаживать надо, а ты все к этой проститутке бегаешь, прикоснуться к жене боишься, как будто она прокаженная.”
Наутро мне стало полегче. Солнце только встало. Я проснулась и обрадовалась, что он со мной остался. Я прижалась к нему и поцеловала. Он заулыбался, поцеловал меня и сказал, чтобы я вставать не смела. Пошел сам по хозяйству хлопотать. Накормил скотину, убрался там, корову с козами подоил. Мне по малой нужде приспичило, а встать не могу. Вроде бы голова не кружится, но ноги не держат. Сажусь и тут же назад заваливаюсь. Я падала наверное раз пять так, но ползком до скамьи доползла и лежу. Мишка пришел, хотел меня в кровать уложить, но потом понял в чем дело, на ведро посадил, а мне уже все равно было. Ноги ватные и голова опять болеть начала, я опять сознание потеряла. Баба Нюра пришла, опять отвару мне дала, а мне все хуже и хуже. Потом я, как Мишка рассказывает в забытье впала и так до утра и лежала, вроде сплю, вроде брежу. Ночью ко мне мать пришла. Я смотрю на неё и спрашиваю, почему она плачет, а она плачет навзрыд, потом чуть успокоилась и сказала, что отец умер. Тут меня такое отвращение к ней взяло и я спросила, почему она тогда плачет, ведь она же радоваться должна. Но она лишь продолжала плакать и причитать. Я сплюнула через плечо и она исчезла. Проснулась я когда голова уже совсем болеть перестала. Открываю глаза, а вокруг темно, хоть глаз выколи. Чувствую Мишка рядом лежит. Я рукой его щупаю, а сама глаза таращу, пытаюсь хоть что-то разглядеть, но темно совсем. Вдруг он меня и спрашивает:”Аннушка, ты чего на меня так вылупилась? Не узнала что ли?” Нет, говорю, темно очень, не вижу ничего. Он перепугался, ты что издеваешься говорит, день уж на дворе и солнце яркое светит. Я заплакала. Он побежал за бабкой Нюрой. Та усадила меня, я сидеть уже могла, меня не кидало из стороны в сторону, а встать было страшно. У меня такое впечатление было, что между ногами и полом подушка воздушная. Вроде встать могу, но такой ужас берет, что пола как такового не чувствую и падаю обратно. Мне так страшно стало, что захотелось лечь и умереть. Ведунья сама не знала, начну ли я ходить или нет. Одно сказала точно, что видеть я больше не буду. Этой ночью и все остальные дни Миша уже никуда на ночь от меня не уходил. Через неделю, может чуть больше, у нас была первая нормальная брачная ночь. Все произошло без боли и  в конце мне так было хорошо, что перед глазами возник яркий свет. Я думала, что прозрела, но нет, зрение так и не вернулось ко мне. Яркий свет я видела каждый раз, как мы с Мишей были близки. Через девять месяцев у нас родился сынок, Иван. Роды были очень тяжелые, ребеночек не перевернулся головкой вниз. У нашей бабки Нюры в это время гостила сестра, такая же ведунья и травница, они целые сутки обе просидели со мной. Было очень страшно и больно. Сначала я не хотела пугать Мишку и когда бабки его выгнали, даже была рада. Он не хотел ни в какую уходить. Его просто выставили за дверь. Но через несколько часов, когда стало ясно, что либо я, либо ребенок можем погибнуть в родах, я так испугалась, что стала рыдать и звать Мишу. Он влетел так, что чуть дверь и бабок не снес, сказал, что будет в изголовье сидеть и не глядеть туда. Только помню, что он всё время меня за руку держал, по голове гладил и шептал, что любит меня больше жизни и умолял, чтобы я осталась с ним, осталась живой. Мне было очень больно. Ребеночка они аккуратно вытащили, не повредили, но я же внутри была разорвана вся. Мне бабка Нюра всё повторяла, чтобы я тужилась, а у меня уже сил не было и тогда она надавила мне на живот. Боль было просто невыносимой я закричала и по-моему потеряла сознание от боли и треска в ушах, мне показалось, что все внутренности у меня порвались. Я очнулась от крика сына и попросила дать его мне на руки подержать. Мне казалось, что я вот-вот умру, так было больно. Мишка плакал, не знаю уж от радости или жалости ко мне. Баба Нюра приложила мне сына к груди и сказала, чтобы я его покормила. Она все приговаривала, чтобы я про сына не забыла, что нужна я ему и что он без меня пропадет. Эти мысли не покидали меня ни на мгновение потом, когда, как говорят я лежала в забытье в родовой горячке. Я помню, как пришел ангел, такой красивый в белой одежде и взял меня за руку, а я руку то отдёрнула и говорю: “Я никуда не пойду. Сын у меня и муж. Я не оставлю их.” Он улыбнулся и молча ушёл. На прощание по голове погладил и сказал, что хоть глаза мои ничего не видят, но видеть я буду. Я удивилась, как такое может быть, но поблагодарила и попрощалась. Лежала я в забытьи почти семь дней. Слава Богу, что в это же время родила и наша соседка. У нее это были тоже первые роды и молока было хоть отбавляй. Благодаря этому мой Ванюша остался жив и здоров, потому что у меня молока не было ни дня. Баба Нюра потом сказала, что все ждали, что я вот вот умру, так я была плоха. На шестую ночь у меня дыхание вначале стало совсем поверхностным и частым, как у запыхавшейся собаки, сердце билось, как крылья мотылька от жара, я совсем огненной стала, а потом и вовсе дышать перестала и пульса не было. Мишка не отходил от меня ни на шаг и когда я стала  безжизненным телом он взял меня на руки и стал выть, как волк. Так продолжалось минут десять. Потом я вздохнула и обняла его, уткнувшись носом ему в шею. Он разрыдался, как ребенок, положил меня в кровать, а я держала его за шею и не хотела отпускать. Тогда он лег со мной и к утру мне стало легче, жар спал и я проснулась. Зажило все довольно быстро, как на кошке. Уже через  неделю я начала вставать, а еще через пару недель и забыла про разрывы и тяжёлые роды. Только голова не давала нормально ходить и глаза не видели. Жизнь начала входить в своё русло и постепенно всё наладилось. Мишка нанял работницу мне в помощь. Это была младшая сестра молочной матери Ванюши. Сначала я её ревновала к Мишке, но спустя несколько недель поняла, что для мужа она, как женщина, пустое место. Он относился к ней хорошо и с благодарностью, потому как она и за сыном нашим ходила и за мной присматривала в то время как он занимался своей мужской работой.
Осознала я слова ангела только когда Ваньке уже где-то полгодика было. Я неожиданно поняла, что уже не калека, что ноги мои ходят и голова не кружится. Но самое удивительное было, что я действительно всё видела и предметы и людей. Не так как глазами, по-другому. Предметы я чувствовала, а людей видела, как шарики разноцветные, причем видела, улыбается человек или грустит, злой он или добрый.  Я стала опять заниматься хозяйством как раньше и не чувствовала себя ущербной, хотя Мария, так звали мою помощницу, так и осталась у нас. Постоянно бегала к бабе Нюре, чтобы она меня научила травкам своим. Как с хозяйством управлюсь, ребенка под мышку и к ней. Мы с ней ходили в лес, она рассказывала, как и когда какие травки собирать. Сначала я сушила и хранила их на чердаке. А потом, когда баба Нюра передала мне всё, что знала, Мишка мне отдельную комнату с чуланом сделал, где я травки сушила и отвары с настроями делала.
Помню сыну месяцев десять было, когда вдовушка Мишкина к нам на двор пришла. Миша ее выставить хотел по-тихоньку. Я в это время полы мыла. Слышу, как она ему истерику пытается закатить. А Мишка страсть как истерики всякие не выносил, сам всегда мне говорил, что этот хорошо, что я такая тихая да спокойная, иначе не ужились бы мы. Мне смешно стало, вышла на улицу, стою из-за угла слушаю. Сначала она его обвиняла во всех грехах, а потом начала рыдать и кричать, что я ему всю жизнь порчу, и хозяйка из меня некудышная, и какая из меня мать, из курицы то слепой. Сказала, чтобы он меня бросил, и что она готова сына его, как родного воспитывать. При этих словах злость неимоверная на меня напала. Так мне обидно стало. А Михаил мой спокойно ей сказал, что от меня он никуда не двинется и что всю жизнь если кого и любил он, то только меня. После этих слов она попыталась на него накинуться. Я это видела так, как будто зрячая была. Не помню, как оказалась рядом с ними. Я начала бить её тяжелой мокрой половой тряпкой, которую держала в руках, била я наотмашь, да так, что она упала и начала из последних сил орать, а я всё била, крича, чтобы она убиралась вон из нашей жизни, не могла остановиться, пока Миша не схватил меня, закричав, что я сейчас её убью. Я попыталась вырваться и достала до неё ногой. Удар пришелся судя по всему по носу, потому что она захрипела, а меня муж в дом тут же унес, закрыл дверь на засов снаружи и пошел к ней. Тут уже у меня истерика началась, и я рванула к окну, но услышала её сдавленный стон, как у матери, когда отец приходил пьяный и начинал её бить и душить. Это отрезвило меня. Я чётко увидела злое до ненависти выражение лица своего мужа. Никогда ни до ни после такого не было. Он держал её за горло, говоря что убьёт её, если она не уберется сама. А если с его Аннушкой что-то случится, он её из-под земли достанет и заживо порежет на куски. Потом спросил хорошо ли она его поняла, так из последних сил закивала головой, захлёбываясь своими слезами и кровью. Когда он ее отпустил, она встала и, шатаясь, ушла. Больше мы её не видели, так как в течение недели она продала дом и уехала неизвестно куда.
Когда Ванюша стал подрастать, то стал мотаться всё больше за папкой своим, чем за моей юбкой. Я была рада, так как свободного времени у меня стало больше, но потом поняла, что очень хочу еще ребенка. Муж наотрез отказался, говоря, что еле пережил одни то роды и что больше никаких детей. К тому времени по округе понеслись слухи, что в неделе езды от нас живёт дед ведун, который умеет в родах детей переворачивать. Я уговорила Мишку, чтобы он меня к нему отвез на обучение. Когда мы приехали, дед Егор, так его звали, сам меня встретил и сказал, что видение ему было за год до этого, что мол слепую видящую он найти должен и обучить всему, что умеет перед смертью. Он был рад моему приезду, но предупредил, что обучение может занять несколько лет. Мы с Михаилом не были готовы к такому. Я не могла себе представить, что сына и мужа не будет рядом больше нескольких часов. И вообще я ведь собиралась просто расспросить его, как он детей переворачивает в родах. Он призадумался и стал рассказывать, как и о чем надо с ребенком разговаривать, какой отвар матери для успокоения и расслабления делать. Рассказал мне все подробно. Я все слушала и запоминала, иногда перебивая его своими вопросами. Потом он спросил где мы живем и Мишка ему подробно рассказал, как к нам добраться. Гостили мы у деда Егора дня четыре. Потом Михаил сказал, что нам пора. Мне было жаль расставаться с дедом, уж очень добрая и светлая у него была душа, но он успокоил меня, сказав, что скоро доделает здесь свои дела и приедет к нам в деревню погостить. Сказал, что я впитываю информацию, как губка и что память у меня устроена удивительным образом: я запоминаю всё во всех подробностях и дословно, не забывая ни одной детали, поэтому ему будет легко мне передать мне все, что он накопил и на это уйдёт месяца два, максимум три. Я была счастлива. Все произошло, как он и сказал. Через пару месяцев он приехал, погостил у нас два с небольшим месяца. За это время мы с ним приняли народу больше, чем я до этого принимала за год. Из него информация лилась рекой, и все мне на пользу, все так легко и просто запоминалось. Потом он уехал и приснился мне буквально через неделю после своего отъезда. Пришёл весь в белых одеждах, сияющий, радостный. Сказал, что счастлив, что вся работа его жизни не пропадет даром. Я онемела так, что даже и спросить ничего не смела. А он погладил меня по голове, благословил и ушел, сказав на прощание, что если что, я могу его смело звать, он всегда придет и поможет. Так и было всю мою оставшуюся жизнь. Если я что-то не знала, достаточно было подумать о нем, и я тут же слышала его голос, рассказывающий мне, что следует делать. Много народа я вылечила, спасла и уберегла от разных напастей.
Когда Ванюшке было лет десять, соседка, которая была его молочной матерью, не могла разродиться никак. Вроде роды уже были десятые по счету, и ребенок был маленький, но роды встали, и они позвали меня. Я посмотрела, шейка открыта, потуги идут, а ребёнок не хочет выходить. Это была девочка. Она мало того, что не перевернулась, еще и ножками уперлась и ни в какую не хотела появляться на свет. Сильно боялась расстроить родителей своим появлением и хотела умереть. Я спросила ее мать, что такое произошло неделю назад, что ребёнок так перевернулся. Мать сказала, что разозлилась на отца своих детей, за то, что он такой плодовитый, так как очень тяжело было прокормить всех детей и вслух сказала, что лучше бы этому ребенку умереть и не рождаться вовсе. Она не хотела больше детей. Тогда я спросила, готова ли она отказаться от ребёнка и отдать девочку мне на воспитание. Они вместе с мужем радостно в один голос сказали, что будут только счастливы. Я переспросила их, но ответ был тем же. Тогда я начала с ребёнком разговор. Уговаривала я ее не долго. После моего отвара, роженица успокоилась и матка расслабилась. Я помогла девочке перевернуться головкой к выходу и роды прошли быстро и незаметно. Молока у соседки было мало и оно быстро иссякло. Девочка была слабенькая и первый месяц все время находилась на грани смерти. Тяжелый был месяц, но оно того стоило. Ребенок остался жив. Девочка пошла на поправку, у её матери инстинкт материнский к ребенку так и не проснулся, впрочем, как и у отца. Люди они неплохие, но не складные какие-то. Отец вроде работящий и непьющий особо, но ни денег заработать ни по хозяйству помочь толком жене не мог. Она крутилась, как белка в колесе: бессмысленно и по кругу и выход у неё мог быть только один - смерть. Но она тянула лямку, скулила, причитая и жалуясь на мужа и жизнь, и каждый год рожала по ребёнку. Уже через год после Катеньки, так мы назвали девочку, она родила еще мальчика. Через неделю после родов, она подошла ко мне и спросила, не хочу ли я этого ребеночка усыновить. Но я сказала, что мне достаточно детей и она ушла. Когда дочке было три с небольшим годика, её родной отец по пьяни пришел к нам и стал требовать денег, за то, что они с женой нам ребенка родили. Я обалдела от такой наглости, а Мишка просто морду ему набил и сказал, что если еще раз такое повторится, он ему ребенка обратно отдаст. Тот сразу после этих слов и ушел. Так бежал, что аж споткнулся по дороге. У меня же после этих слов случилась истерика, я сказала, что лучше умру, чем отдам свою дочь, а если она ему не нужна, то значит и я ему тоже не нужна и я уйду куда глаза глядят от него с детьми. Мишка успокоил меня, сказав, что для него Катюшка такая же родная, как и Иван, и что он даже и не собирался её отдавать, просто это был единственный вариант тихо спровадить соседа домой. И я успокоилась. На следующий день ко мне пришла мать Катюши и слезно просила простить мужа за выходку. Что мол они только рады, что с ребенком все в порядке, что девочка жива и здорова, да так, что лучше и быть не может. Мы с мужем решили, что не будем гневить Бога и лучше уедем подальше отсюда. Деньги у нас были. Мы продали дом со скотиной и уехали. Наша Манька так рыдала , когда мы собрались уезжать, что пришлось её взять с собой. Мы были её единственной семьей. Когда она была совсем девчонкой, её изнасиловал один местный пьяница. Она так и осталась одна, без детей, и семья её с ней особо не общалась. Мы для неё стали родными за эти годы, да и она нам тоже была не чужой. Было самое начало лета и где-то через месяц с небольшим мы нашли место для нашего нового дома. К осени дом уже был готов к заселению. Он был втрое больше прежнего. Просторный, с двумя печами и большой горницей. Неподалеку Мишка распахал несколько полей под рожь, пшеницу и овес. У нас было пять работников и собственная небольшая мельница, которая сама по себе уже приносила потом немалый доход.
Мы потом как-то сидели вспоминали день нашей свадьбы и как жили до моей слепоты. Мишка всё вспоминал, как он боялся, что я в лес могу убежать, спрятаться так, что он не найдет и потеряться совсем. Там лес глухой был и болото рядом. Так что если бы я вырвалась, то не известно, чем бы это все кончилось. Он не зря боялся моей проворности. Бегала я быстро и поймать меня было очень сложно.
У тебя в глазах была пустота и отчаянье, и рвалась ты непонятно куда. Я руку твою покрепче взял, чтоб не вырвалась. А то могла почесать в чащу самую, тебе всё равно было куда бежать. Ты и так всегда шустрая была, а тут со страху невесть что учудить могла.
А потом, когда пришли, почему ты так долго меня не трогал?
Аннушка, милая, я ж не дурак совсем. Каждый раз, как я пытался к тебе подойти, как к женщине, приобнять тебя, ты шарахалась от меня и на лице было написано, что ты меня боишься до смерти. Вроде бы отсядешь от тебя на расстояние вытянутой руки, и ты становишься сразу прежней, веселой и беззаботной. Я несколько раз попытался, а потом плюнул и решил, что если ты сама захочешь, то будем жить как муж и жена, нет - ну значит нет. Даже думал одно время, что ты в другого кого влюблена, просто виду не продаешь, даже хотел с тобой на эту тему поговорить, да неловко стало. И тогда я решил, что если скажешь мне, что я тебе не мил, отпущу к другому, любимому, и благословлю вас на счастье.
Маньку я потом все-таки выдала замуж за местного вдовца. Ей к этому времени уже было под сорок, но она еще успела троих детей родить.
Умерла я в возрасте около семидесяти через несколько месяцев после смерти мужа.