Глава 6. Ганс. Вожделение, слезы и кровь

Конец 1400 - начало 1500 годов, территория современной Германии. Я стою у окна и любуюсь прекрасным закатом. На фоне густого леса с краснеющими листьями он выглядит завораживающе. Справа за перелеском начинается бескрайнее поле. Окно узкое, чуть шире моих плеч и высокое. Я нахожусь на верху одной из башен замка, метров за пятьдесят от меня есть еще одна. Я совсем ещё молодой мальчишка, мне двенадцать лет. Забираюсь почти каждый день наверх для того чтобы наблюдать за этим закатом. Ко мне прилетел почтовый голубь - белоснежный с кучерявыми крыльями и штанишками, розовыми лапками и черными, как две маленькие бусинки глазками. На лапке у него послание. Это записка. Из соседней башни мне весело машет девица. Мы с ней переписываемся всякими рожицами. На мне довольно простая одежда. Я очень устал от чего-то. Я стою и вспоминаю это, как-будто было, как вчера.
А сейчас я взрослый мужчина, который стоит на том же самом месте, смотрит на багровеющий закат и вспоминает всё это. Меня зовут Ганс. Мне никогда не нравилась своё имя. Оно состоит из нескольких слов. Мне больше по душе, чтобы меня называли по прозвищу, но я не знаю, как его перевести русский, что-то типа дикого зверя. Сейчас мне двадцать восемь лет. Женился я в двадцать три. Средневековье. На ногах длинные узкие ботинки, а у дам конусообразные головные уборы. У нас родилось два сына. В детстве я часто прибегал сюда отдыхать от всего и сейчас я сюда прихожу для этого же, чтобы никого не видеть. За моей спиной лежит обнаженная женщина, простолюдинка. Она лежит на каком-то подобии лежанки, не двигаясь. Во мне что-то бурлит внутри, а при взгляде на нее бегут мурашки по спине и по телу разливается приятный кипяток. Она мертва, это я убил её, а именно задушил. Комната не слишком большая, обустроена специально для утех. У меня абсолютное равнодушие к этому телу. Когда я тащил её за волосы вверх в эту комнату она рыдала и сопротивлялась. Она для меня просто игрушка для развлечения: удовлетворил свои потребности и выкинул. Проходя мимо неё, я пнул тело ногой и, убедившись, что она мертва, пошел вниз. Спустившись вниз, я позвал слугу, чтобы он там прибрался и пошел к себе. Уже почти стемнело. Няня принесла детей, вернее одного принесла, а старшего привела за ручку. Я посюсюкался с ними, поигрался минут пять, рассказал какую-то историю типа сказки, расцеловал, и няня увела их укладываться спать. Одному ребенку семь, другому два. Старший, по моему мнению, какой-то уж слишком романтичный, квёлый, постоянно ходит, мечтает о чем-то, так же как и их мать. Я всё время смотрю на него и понимаю, что лучше бы он родился девочкой. Мужчина не должен быть таким чувствительным и мягкотелым, да я и не воспринимаю его как мужика. Вот младший, мой. С пеленок уже видно, что мужик.
Я сажусь за свой стол в кабинете. Во всём теле приятная расслабленность. Пью вино. Пришла жена, что-то бормочет, чем-то возмущается. Я смотрю на неё и понимаю, что мне все равно, чтобы она там не болтала, у меня уже всё хорошо. Задушил бы её, суку, но жена это святое, это то, что берегут и холят. Выговорившись, жена уходит и я сажусь перед большим камином в удобное кресло. С удовольствием проверяю, как там поживает мой член с яичками и вспоминаю, как душил и насиловал эту девочку. По телу опять разливается волна удовольствия. Я уже два месяца сижу в замке безвылазно, скучаю. Такое впечатление, что я со дня на день жду гонца с важным письмом, чтобы свалить наконец-то опять на год-полтора. У меня небольшая бородка с легкой недельной небритостью, густые темные волосы, очень жесткие, слегка вьющиеся до плеч. Глаза темно коричневые, почти черные и прямые густые брови. Достаточно массивный нос и широкие скулы. Рост выше среднего, атлетическая фигура. Эдакая гора мышц - машина для убийств. Я выпил прилично вина, меня слегка пошатывает. Я поднимаюсь, чтобы идти спать. Пока шёл в спальню, мимоходом зашел к жене и трахнул ее, чтобы не возмущалась. Потом лег в кровать и хотел уснуть, но решил помыться. Слуга сделал мне горячей воды. Я залез в посудину типа вытянутой бочки, полежал в ней, немного подрачил на воспоминания, но кончать было неохота, поэтому я намылился, нырнул под воду, потом смыл остатки, вылив на себя холодной воды из кувшина, завернулся в простыню и побрел спать.
Я вспоминаю своего отца. Он погиб несколько лет назад в одном из сражений. Это произошло вскоре после моей свадьбы. Между прочим, мой отец тоже ходил в такую же комнату, только в другую башню. Он брал женщину, заламывал ей руки, почти вывихивая их и насиловал ее. А я за ним подглядывал. Потом, когда она была уже еле жива, он резал ее, чтобы руки у него были по локоть в крови и она умирала в конвульсиях. Он знал, что я наблюдаю за ним. Однажды, он резко обернулся, а я не успел спрятаться и чтобы не попасться резко отпрянул назад, так что начал падать с винтовой лестницы. Я пытался удержать равновесие, но ничего не получалось и в тот момент, когда я уже почти слетел, отец схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Он завел меня наверх в комнату и спросил, нравится ли мне то, что тут происходит. Я помялся и сказал, что скорее да, чем нет. Тогда отец довольный похлопал меня по плечу и с гордостью сказал, что я истинный сын своего отца. Потом уже, когда мне было лет тринадцать, мы ходили с ним вместе в эту комнату. Мы брали одну или двух девушек и истязали их. Иногда одну, но чаще двух. Мне нравилось смотреть на вторую, когда насилуешь и истязаешь первую. Я просто тащился от этого. Глаза полные ужаса и слёз. Но я не любил в отличие от отца кровь. Я даже девственниц из-за этого не брал. А отца пёрло именно от момента, когда он её разрезал в конце и она в агонии в судорогах билась перед смертью. Кончать с первой он давал мне, потому что я уходил, когда он начинал свои кровавые процедуры с женщиной. Это было огромным удовольствием брать в руки вторую, задушив первую. Уже с одного прикосновения она впадала в некий анабиоз и ее можно было крутить как хочешь и делать с ней все, что вздумается. Меня возбуждало трахать женщину, глядя в глаза. Эта смесь боли, ужаса и оцепенения от полной безысходности приводила меня на вершину блаженства.
А кровь я перестал воспринимать после одного случая. Отец в очередной раз вспорол живот одной девицы и достал из живота полуразрезанные кишки. Пошёл запах кишечника и он был омерзителен. Лицо женщины почти ничего не выражало, глаза были стеклянными и было непонятно, жива она или нет. Её ноги забились в судорогах, когда из разрезов на животе фонтаном хлестала кровь. У меня перед глазами слегка потемнело и закружилась голова от запаха и от вида, как её кишечник пульсировал у отца в руке. Я упал. Отец засмеялся, но это был не смех человека, а какой-то голос из преисподней, дьявольский. И глаза у него горели неестественным безумным блеском. Мне стало совсем дурно и меня стошнило прямо там. Отец вытер руку о платье жертвы и подошел ко мне, когда она затихла. Он помог мне встать и спросил, не ушибся ли я, когда падал. Я встал и сказал, что всё в порядке, но видеть подобное мне больше не хотелось бы. На этом и порешили. Я не резал свои жертвы. Я либо придушивал их рукой, когда кончал, либо во время семяизвержения засовывал свой член ей поглубже в горло и она задыхалась от этого. Если у меня было плохое настроение, то вместо секса я женщину избивал руками и ногами до смерти. Вообще оргазм у меня долго не наступал, мне нужно было обязательно убить, чтобы кончить. Половой акт длился около двух часов, не все доживали до конца. Основная масса жертв умирала от самого секса. Сначала она сопротивляется, через короткий промежуток времени от безысходности и потери сил ее можно крутить и делать все, что хочешь, а потом у неё не остается сил даже двигаться и дышать. В глазах полное отчаяние и ужас, рот слегка приоткрыт, дыхание поверхностное и слёзы льются по вискам. Это и приносило мне разрядку. Если женщина не умирала раньше времени, то я её душил. Однажды мне попалась очень живучая девица. Чтобы я не делал, она никак не подыхала. Теряла сознание, я испытывал оргазм, но через некоторое время она приходила в себя и у меня неожиданно начиналась опять эрекция. Я трахал ее не менее трех часов.
Отчего умирали женщины?
Я думаю, что от внутреннего кровотечения. У меня член довольно больших размеров: сантиметров тридцать пять длиной и диаметром четыре-пять сантиметров. Сил у меня было много и я всаживал его до конца, интенсивно двигаясь. Когда я однажды попытался засунуть его до конца жене, она заорала от боли и я перестал к ней приходить голодным. С женой у нас были половые контакты только когда я уже сбросил основной пар, и только чтобы выполнить свой супружеский долг. Это было не часто, а когда я уезжал, то одевал ей пояс верности и оставлял ключ своей мачехе. Та открыла его только однажды без меня, потому что жена была беременна вторым сыном. При этом мачеха по моему приказу запирала её всё время в комнате. Вообще, конечно, она жила в ужасных условиях и меня боялась. Она однажды попыталась вынести мне мозг и получила увесистую оплеуху от меня. Она потом долго сидела в углу и рыдала. У меня к ней нет никаких чувств. Просто так принято, чтобы была жена и что нужно продолжение рода.
А еще мне нравится наблюдать. Наблюдал я за своими слугами. Не знаю уж кто они, но это мои собутыльники и соратники. Они из более низшего сословия, но такие же, как и я. Когда мы выпивали, мне нравилось брать одну на всех девушку. Обязательно девственницу. Одежду с неё снимал я сам. По моему приказу, привозили девочку, лет двенадцати-четырнадцати. Они раскладывали её на столе и трахали, а я смотрел на это все и получал удовольствие. Иногда я подходил поближе и начинал дрочить прямо на нее или кончал ей в горло.
Я состоял на службе у короля. В мою функцию входило выбивать неуплаченные налоги. Тогда вообще наступала лафа. Мы жгли, убивали, насиловали прямо там же и брали еще девок с собой.
За отцом я наблюдал с самого детства. Первый раз я это увидел, когда мне было лет пять. Я должен был уже спать. Меня няни уложили спать на дневной сон. У меня было три няни. Моя родная мать умерла при родах. Когда мне было лет восемь отец снова женился и привёл домой мачеху. Она никого не родила. Я один был наследник. Она никогда не была жестокой или даже жесткой, наоборот сдувала всегда с меня пылинки.
Я вообще в детстве был своеобразным ребенком. Мог ходить молчать неделями и ни с кем не разговаривать. У меня всегда, так же как и у отца было очень бережное и нежное отношение к животным. У меня была любимая собака. Однажды, когда мне было лет пять, пес тоже был еще щенячьего возраста и никак не хотел выполнять мои команды. Я мучился с ним долго, в итоге пнул ногой под дых, тот завизжал и отбежал от меня. Когда я ринулся было за ним, меня за шиворот схватил отец и хорошенько встряхнул. Я испугался и не мог сказать ни звука, а он сказал, чтобы я никогда не смел обижать собак, а наоборот берег, что это единственное животное, которое всегда до конца будут верным и никогда не предаст. И добавил, чтобы лошадь свою тоже берег и вообще, животных обижать грех.
Это было на следующий день после того, как я в первый раз наблюдал за утехами своего отца. Это было совершенно случайно. Я в это время обычно уже спал. Няньки меня уложили и рядом уснули, а я услышал женский крик и выглянул в окно. Отец среди бела дня волк по двору молодую девицу, которая отчаянно сопротивлялась. Он намотал её косу на руку и поволок за собой в башню. Никто не обращал на это внимания, как-будто это было в порядке вещей. Все занимались своими делом. Он по ходу дела подозвал своего слугу и стоял разговаривал с ним. Она начала кричать, тогда он размотал с руки косу и вдарил её по лицу так, что та потеряла сознание, а он продолжал разговаривать. Потом он взвалил её хрупкое тело на плечо и понес в башню. Меня это удивило и заинтересовало. Что-то животное проснулось внутри, как зверь. Мне это понравилось и просто необходимо было посмотреть. Поэтому я тихо прокрался в башню, чтобы никто не увидел. Войдя в дверь я услышал, как она там кричит наверху. Сначала он ее бил до тех пор, пока она не перестала громко кричать, затем порвал на ней одежду, снял свою и начал насиловать. Она уже не была способна сопротивляться. Какое-то время он её трахал, а потом взял заковал руки в наручники, подвесил на крюк, взял нож и начал отрезать ей грудь. Он вешал ее полуживую, а когда начал резать тело сотрясалось в конвульсиях, пока не вытекла вся кровь. Когда он отрезал ей грудь, то взял одной рукой за волосы, а второй открыл глаза. Было видно по лицу, как она мучается. Кричать женщина уже была не в состоянии. В глазах был ужас с безысходностью и текли кровавые слезы. Он обмазался кровью, взял свой член в руку и облил её своим семенем.На всё это я смотрел, как завороженный и не мог оторваться. Рядом с одеждой стояло ведро с водой. Когда тело перестало дергаться и безжизненно обмякло, отец взял это ведро, облился, вытерся женским платьем и стал одеваться. В этот момент я тихонько спрятался за бочкой. Когда я услышал, что он ушел, то вылез из-за бочки и поднялся наверх. Я подошел к безжизненному телу без одной груди. Кровь уже не текла по телу. Я слегка ткнул его и наблюдал, как оно покачивается. Потом попробовал кровь на вкус: сладковатая густая масса, слегка обжигающая губы. Я обошел всё кругом, понюхал её платье, потом понюхал у неё промежность, потрогал там у неё везде. Отовсюду текла кровь. Отец трахал её недолго, но очень интенсивно и во все дыры. Я ещё тогда про себя отметил, какой у него большой член. У отца было весьма внушительное телосложение и руки несколько длиннее, чем у обычного человека, как у паука, до середины бедра. Несмотря на то, что у него весьма большой кулак, член полностью он не обхватывал и длина была с две трети предплечья. Мы с отцом по фигуре один в один. Мне понравились и запахи ее и вкус отовсюду, только потом очень пить хотелось и одновременно чего-то соленого съесть.
Я до определённого возраста был хрупким худеньким мальчиком и очень плохо ел. А потом, уже лет в тринадцать, когда отец обнаружил, что я наблюдаю за ним и мы стали потом вместе ходить на эти утехи, я сам по себе начал нормально питаться и мужать. Так что к шестнадцати годам я уже был похож на нормального половозрелого мужика, ничем по телосложению не уступавшему своему отцу. Он никогда со мной не разговаривал о сексе и обо всем, что с ним связано. Только однажды спросил, нравится ли мне это или нет. Из его окружения ни один человек не доходил до такого садизма, как мой отец. Да насильники, да убийцы, но чтобы так издеваться над женщинами, нет. С врагами он тоже очень жестоко расправлялся, любил всевозможные пытки. И мне тоже это нравилось.
Его жена, тоже любила всякие извещения. Но если отца она побаивалась, то меня же просто боготворила. Я для неё был, как ясно солнышко. Меня всегда поражало, что это единственная женщина, которой можно вставить член до конца и ей не то что не больно, она испытывает от этого удовольствие. Отец знал, что я сплю с его женой. Иногда мы вместе с ним трахали её напару, только без всякого садизма. Она так орала от удовольствия и кончала раз по пять, по шесть за ночь. Меня это все время удивляло и завораживало. Как-то после очередного секса она сказала, что я выбрал себе не ту жену. Что лучше было жениться на той, которую она мне выбрала, а теперь, сказала она, терпи, ничего не поделаешь. Она очень по-садистски относилась к моей жене. На дух её не переносила. У нас с мачехой была небольшая разница в возрасте, шесть лет. Первый раз я попробовал её, когда мне было лет четырнадцать. Мы крепко выпили с отцом и сидели у камина в его комнате. Он спросил, хочу ли я кого из женщин трахать без насилия и садизма, а я ответил, что пробовал пару раз, но ничего не получается, так как не могу вставить до конца, женщина начинает орать от боли и приходится останавливаться. Он рассмеялся своим дьявольским смехом и сказал, чтобы я попробовал трахнуть свою мачеху. Он позвал её и сказал, что хочет посмотреть, на наш с ней секс. Она, к моему большому удивлению, была рада этому. Сначала одним махом сняла с себя платье, подошла ко мне и стала меня раздевать. Потом села сверху и мой член вошел ей до самого основания. Через некоторое время отец не выдержал и присоединился к нам. Она вопила и извивалась на наших членах, крича что хочет еще и еще. Потом она сказала, что хотела меня с самого начала, еще когда вышла за моего отца замуж. У неё взгляд всегда был такой, развратно-оценивающий, как-будто всех мужиков она оценивала, на подойдет не подойдет. Женщин же она ненавидела всех лютой ненавистью. Кроме меня с отцом мачеха больше ни с кем не спала. Отец был уверен в ней на сто процентов. Когда я однажды в очередном походе спросил, почему он не одевает ей пояс верности, тот рассмеялся и сказал, что эта женщина знает толк в удовольствии и спать больше ни с кем не станет. Она и сама говорила, что спать имеет смысл только ради оргазма, а таких членов, как у нас с отцом больше ни у кого и нет. Это правда.
Много садизма, очень много. Жестокость, кровь и насилие в душе. Одна чернота с блёклыми прожилками света. Не могу понять, как я отношусь к женщинам. К мачехе у меня отношение, как к жене, только вот родить она никак не могла. Поэтому пришлось жениться. Все знали о нашей особенности с отцом. И мачеха с женой тоже знали. Все относились к этому, как к само собой разумеющемуся.
Когда младшему сыну было лет восемь, моя мачеха убила мою жену. Это произошло у меня на глазах, но я ничего не сказал и не сделал, а просто сидел и допивал свою бутылку крепкого вина. Я смотрел на это с безразличием, как-будто дрались два петуха. Жена в очередной раз в чём-то обвиняла мачеху. Та вдарила её и началась потасовка. Жена была более хрупкой и маленькой, и мачеха била ее наотмашь до тех пор, пока та подавала признаки жизни. Била сначала руками, потом ногами, резко со всего размаху. Когда та умерла, Одель села напротив меня в кресло и стала тоже пить вино. На мой вопрос, зачем она это сделала, та ответила, что моя жена её достала и вообще, она больше не собирается меня ни с кем делить. Я спросил, как же те женщины, которых я таскал в башню. В ответ Одель пожала плечами и сказала, что прекрасно понимает, что они не женщины, а просто мясо для меня. А ещё сказала, что любит меня с самого первого дня нашего знакомства. Я же не любил её. В моей жизни всё измерялось степенью экстаза и нравится-ненравится. Мне она была скорее удобна.
Через какое-то время я привез из очередной вылазки двух аппетитных молодых девок. Мне уже было лет тридцать пять. Это были две сестры-двойняшки. Мне они понравились и я не хотел их убивать. Они жили у меня в башне, прикованные к стене месяца полтора. Одну из них я все время трахал, глядя в глаза второй. Меня сильно возбуждал ужас в её глазах. У той, которую я все время трахал, уж больно была хороша задница, да и размер моего члена её не убивал. А вторая очень хорошо делала миньет, от которого я просто улетал сразу и кончал. Одель очень ревновала и все время пыталась прийти в башню, чтобы убить обеих, но я стал запирать башню и ключь хранить в своей шкатулке. Она бесилась, потому что стала мне безразличной. Я стал редко к ней приходить. Меня влекло в башню все сильнее.  В конце концов Одель неожиданно сильно заболела. Это произошло непонятно от чего. Промучившись недели три, она наконец-то умерла. Я ждал этого момента с нетерпением, потому что она опостылела уже мне. Она умирала у меня на руках. Её все время тошнило и рвало. Моя Одель угасала на глазах. Лекарь когда пришел, сказал, что её отравили, но если бы на пару дней раньше я его позвал, шанс спасти её был бы. Мне не хотелось выяснять кто это сделал, мне было не до чего. Я похоронил свою Одель и пил три дня не просыхая. Все это время меня иссекала жажда насилия. Мне всё это стало противно. И без этого я не мог и с этим гадко. К концу третьих суток у меня гормоны начали стучать в ушах и я понял, что до безумия хочу своих девочек. Шатаясь от похмелья и в ужасном настроении пришел в башню. Я начал трахать одну из сестер, но она мне не сопротивлялась совсем и я с досады начал вначале её просто придушивать, а когда вторая разрыдалась, задушил её и кончил на лицо. Это было непроизвольно и вызвало у меня досаду. Я впервые понял, что не хотел убивать. Откинув убитую жертву к стене я перевел глаза на ее сестру и увидел там невероятное возбуждение. Было ощущение, что она сейчас кончит, только прикоснись. Шатаясь я встал, подошел к ней, снял кандалы и сказал, что она свободна и может идти на все четыре стороны. От неожиданности, она остолбенела. Я пошел к противоположной стене и сел. Я сидел и тупо глазел на неё, ожидая, когда она убежит. Но произошло совсем обратное. Девку эту звали Катариной. Вместо того, чтобы бежать, куда глаза глядят, она сняла с себя платье и подошла ко мне. От её прикосновений член снова встал и она села на меня сверху. Оказалось, что её внутренние органы соответствовали моему члену так же, как и у Одели. Она орала в истоме и извивалась у меня в руках, как змея. Её тело сотрясалось от нескончаемого оргазма. Протрахались мы, наверное часа три. Я впервые в жизни упал от усталости. Я был полностью удовлетворен и мне ничего больше было не нужно. Катарина прижалась ко мне всем телом, и я чувствовал, как разряды молнии эпизодически простреливали через её тело. Это было невероятно приятное и совершенно незнакомое ощущение. Я женился на ней через пару месяцев. Она оказалась еще более лучшей любовницей, чем была в свое время Одель.
Я так и не смог уйти от насилия и жажды убивать. Но теперь со мной в этом участвовала Катарина. Это стало происходить гораздо реже, раз в два-три месяца, изредка чаще. Я не мог без этого. Её сильно возбуждало то, как я насилую и убиваю другую женщину. Та еще не успевала дух испустить, как Катарина уже раздевалась, ложилась рядом со мной и кончала. Потом я слезал с тела убитой жертвы и занимался сексом уже с женой. Иногда она клала на себя женщину и держала ей руки, пока я её трахал. После того, как та умирала, я вынимал член и сразу вставлял его в Катарину. Это приводило её в экстаз до некончающегося оргазма.
Однажды я спросил её, как она живет с этим и как вообще можно жить со мной таким. Она ответила, что безумно любит меня и все, что я делаю ей не может не нравиться. Я узнал, что она влюбилась в меня, еще когда увидела в первый раз. Сказала, что сразу поняла, что я её мужчина. Когда я при ней начал насиловать её сестру, она была в ужасе, но не от того, что я это делал, а от того, что её это дико возбуждало. От всего этого конгломерата чувств Катарина кончала. А для сестры это был страшный ад. Она молила Бога о смерти, что возбуждало еще больше. Но самое страшное было в том, чтобы признаться себе в этом. До меня у неё не было мужчин. Когда она села на меня, я это почувствовал. Ей в тот момент было чуть больше тринадцати лет. Она родила потом от меня. Роды были тяжелые, очень тяжелые и детей больше быть не могло, поэтому мы занимались всем, чем хотели. Наш общий сын с самого рождения был просто исчадием ада. Он все время мне напоминал моего отца. Но в отличие от него, у сына, не смотря на все наши старания, не было бережного отношения к животным. Ему было абсолютно без разницы, кого колоть. Однажды, он при мне отрезал собаке часть хвоста. Я сильно протряс его и дал пощечину. Жена налетела на меня, крича, что он ребенок и пускай развлекается, как хочет. После этого у нас был серьезный скандал, мы орали друг на друга, отстаивая свое мнения с пеной у рта. Сын больше никогда не трогал собак, но кошек резал только так, а когда стал постарше и людей тоже.
Старший и в детстве то был слишком чувствительный, а потом и вовсе сбрендил, когда ему исполнилось пятнадцать лет. От всего увиденного он стал местным дурачком. Он так и не смог пережить ни садизма его младшего брата, ни наших смертельных оргий с Катариной. Его психика начала меняться после смерти матери. У них были очень нежные отношения. Он каждый день до самой своей смерти ходил к ней на могилу. Довольно часто у него случались эпилептические припадки. Он прожил не долго, когда ему было около двадцати, после очередного эпиприпадка он повесился. Я никогда им особо не интересовался.
Средний был похож на меня. Он также не любил кровь. Хотя, я не могу сказать, что я не любил кровь, просто мне это было не в кайф. Я брезгливо относился ко всему этому. Зачем пачкаться кровью, когда можно просто задушить. Когда он подрос, мы вместе трахали Катарину. А умер я потом от сифилиса. Мы оба с женой заразились от одной девки. Сначала жена умерла, а потом и я представился.
Вспомни самое начало. Кто был в соседней башне? С кем вы переписывались через голубя?
Это была моя мачеха.
А от чего ты уставал?
Что-то мне очень не нравилось делать.
Что конкретно?
Отец заставлял его обслуживать, как мужчину. Заставлял драчить и сосать его член, а потом трахал меня. Это происходило всегда, когда у нее начинались месячные. Она видела, как я отношусь ко всему этому и неоднократно подходила к отцу, предлагая ему подрачить и сделать миньет, но он категорически не трогал её в эти дни.
Он не жалел тебя?
Жалел, но очень относительно. Никакой боли не было, он все делал очень аккуратно. Но это было слишком унизительно. Это произошло первый раз, когда мне было восемь с половиной лет. Через пару месяцев, после того, как в доме появилась мачеха. Года два в начале он просто давал мне свой член в рот, а трахать начал пробовать лет в десять.
Первый раз это было полной неожиданностью для меня и привело в тихий ужас. Был уже поздний вечер. Я собирался спать. Отец отозвал всех нянек, сказав, что у него с сыном будет серьёзный разговор и спать я вероятнее всего буду у него сегодня. Потом он усадил меня напротив себя. Даже сейчас помню это тишину и потрескивание дров в камине. Он сказал, что я будущий мужчина, но сейчас я должен кое-что сделать для него и достал свой эргированный член. Я был в ужасе, потому что видел, что он этим членом делает с женщинами, так как наблюдал за каждой. Он знал, что я слежу за его утехами. Сняв штаны, отец раздвинул колени и поставил меня перед собой. Сначала я дрочил ему член, потом он наклонил мою голову и сказал, чтобы я взял головку в рот. От его запахов меня вырвало и я заплакал, говоря, что он плохо пахнет. Отец не орал, не возмущался, а просто погладил меня и сказал, чтобы я не переживал, в следующий раз будет легче. У нас был целый ритуал. Отец раздевался, подходил к тазу с водой, я брал мягкую тряпку и мыл ему там все, чтобы не пахло. Затем он садился в свое большего кресло, а я становился перед ним тоже голый на колени. Двумя руками я водил по стволу члена взад-вперед, а головку сосал. Он не засовывал ее глубоко. При этом он держал меня за шею, слегка придушивая, не до конца, но иногда темнело в глазах и, когда я почти терял сознание, ослабевал хватку. Его возбуждал больше сам факт, что это делаю именно я. Не могу сказать, что мне это нравилось, скорее это было для меня неким жутким унижением. Но присутствовал какой-то странный восторг перед его огромным членом. Самый ужас был, когда он попробовал этот член вставить мне в задний проход. Он аккуратно вначале засовывал мне туда пальцы, обмазав все жиром, потом потихоньку начал вставлять член. От боли я потерял сознание. Он в последствии сделал еще пару попыток, окончившихся неудачно и перестал пробовать. Когда мне было лет четырнадцать он начал делать то же самое для меня. Также мыл меня, потом мы ложились на бок в позиции 6:9 и брал в рот. Вначале эти все действия оставляли у меня страшный осадок. В голове у меня не укладывалась, что я беру в рот член, которым он убивал женщин. Именно сам факт этого. Первое время, когда я понял, что он это делает во время её месячных, я стал убегать и прятаться. Именно этот голубь мне и приносил весточку о том, что можно выходить, у неё всё закончилось.
А позицию, где мы лежим и сосем друг у друга члены, придумала Одель. Она сказала, что хочет это видеть, что одна мысль об этом приводит её в экстаз. Не знаю, как она его убедила, я слышал только конец их разговора. Мы с отцом замялись, когда Одель начала разговор переводить к действиям. Отцу явно не хотелось брать в рот мой член. Она же перевела все в шутку и сказала, что неужели ему трудно доставить ей удовольствие, может ему самому это понравится. Мы легли на бок и он взял мой член. Это были очень необычные для меня ощущения и я потянулся к его члену и стал его драчить. Таким образом мы переползти в позицию друг на против друга и довели друг друга почти оргазма. Одель стояла сначало рядом и смотрела, потом упала на колени и стала мастурбировать и орать от удовольствия. Закончилось все как обычно. После этого эксперимента, даже когда у нее были месячные, мы теперь поступали именно таким образом, так как отцу эта поза очень понравилась. Да и я со временем привык к этому и тоже возбуждался от наших с ним игр. Считал это даже за честь. Отец умел все переворачивать в свою пользу. 
Впоследствии у меня похожие отношения были со средним сыном.
Младшие сыновья очень издевались над старшим. Он, возможно, и не был дурачком. Ему просто было удобно вести себя именно таким образом. Из-за их издевательств, особенно младшего, который мог взять зажать его где-нибудь в углу и мучить перед ним какое-нибудь животное. Тот не выносил насилие и садизм ни в каком виде. Его начинало трясти, рвало, начинался эпиприпадок. Младшие братья над ним смеялись, обзывая его по всякому. Не каждая психика выдержит подобное, если изначально не было предрасположенности. Вот он и повесился. Мне когда сообщили, я плюнул в сторону кладбища, сказав, что туда ему и дорога.
У меня все окружение было подобное мне. У нас даже священник был. Правда он не участвовал в кровавых ленивых, мотивируюя это религиозными убеждениями, которые однако не запрещали ему внимательно за всем этим наблюдать. Он не любил насилия. Он любил поговорить, уговорить женщину. Да и потом у него в сравнении с моим членом, была совершенно безопасная пимпа весьма скромных размеров. Благодаря ему у меня на территории замка была небольшая часовня, в которой я регулярно исповедовался ему и он отпускал мне все грехи. Еще я ездил в большую церковь и жертвовал на церковные нужды увесистые мешки с золотом.
Кто отравил Одель?
Она сама виновата. Она неоднократно пыталась отправить моих девиц. Яд было очень сильным и смерть мучительно долгой. От него не было противоядия. Постепенно происходил некроз внутренних органов. Вначале она сильно заболела, скорее всего от нервных переживаний. Потом немного оправилась и начала активные действия. Когда я впервые заподозрил, что она отравила еду, стал запирать башню и кормить их сам, так как все равно ходил к ним каждый день. Её же я сильно избил. У меня был сильный завод на этих девок, а на неё на тот момент было наплевать, она просто мешала. Было несколько попыток отравить еду и мои все угрозы и драки с ней не действовали. Каждая драка заканчивалась у нас сексом. Но однажды, я увидел, как она всыпала что-то им в компот. Меня это привело в слепую ярость. Не помня себя, я налетел на неё и заставил выпить отраву. Одель сопротивлялась, как могла, но всё было тщетно. Будь Одель поумнее, я бы никогда себе ничего подобного не позволил. Она начала просто выедать мой мозг своим претензиями и стенаниями. Я через несколько дней пожалел о своей ярости, ведь какая никакая, но она долгие годы была мне самым близким человеком. Но было уже поздно и я просто ждал её смерти. Когда она умирала, то просила за все прощенья и плача, говорила, как любила меня всю жизнь. Это было сильное потрясение, после которого я очень хотел пересмотреть всю свою жизнь, но это было сильнее меня. Она не учла одну особенность моего характера: я был очень упёртый и любое препятствие на моём пути к желаемому я сметал, как лось, убегающий от погони. Мне было всё равно, что стояло или кто на моём пути. Если я хотел что-то, то шел напролом, без терзаний совести и душевных метаний. Думать я начинал уже потом, когда добился своего. Особенно это касалось жажды женского тела. Одель только перед смертью поняла, что ей просто нужно было подождать, а не гнать так сильно лошадей вперёд. Она стала тем препятствием, которое мне нужно было смести на тот момент, так как я просто еще ими не насладиться. За четыре года после смерти жены она успела привыкнуть, что является единственной женщиной в моей жизни и что других нет и быть не может. Конечно, ей трудно было пережить, что по мимо неё есть кто-то еще. Это было и моей и её ошибкой.
Всё. Темнота. Больше ничего.