Дед Мороз без ПМЖ

Нина Николаевна Негина овдовела под Новый год. И до того она убивалась по мужу, что к маю его это, судя по всему, достало. Покойный Василий Васильевич и стал являться вдове во сне: обросший и всклокоченный. Вставал из гроба и, бормоча невнятное, тянул к ней когтистые руки.

При жизни Негин ни чем подобным не промышлял. Да и жену ему упрекнуть было не в чем. Но, уйдя за черту бытия, стал он наказанием для Нины. И до того замучил бедную страшилками, что дома ей стало вовсе невмоготу.

Целыми днями Негина бездумно слонялась по городу или часами сидела в скверах, наблюдая за возней малышей и слушая, не слыша, чужие разговоры. А с наступлением сумерек шла в порт и там бродила вдоль причала, глядя на суетливых пассажиров, круизные теплоходы и аспидно-ртутную зыбь воды, манящую кануть камнем на дно и застыть там, баюкаясь, в вечном анабиозе... Нет, смерти Нина Николаевна не искала, да и к ночным визитам покойника почти привыкла, но было муторно и как-то уж очень тупиково.

Там в порту вдова и дремать повадилась на скамейке, а домой забегала лишь переодеться да перекусить.

Поженились Негины еще студентами, вместе поступили в аспирантуру, вместе остались работать на кафедре. Но рождение мертвого ребенка так надломило Нину, что она ушла из университета и посвятила себя мужу, который в течение двадцати лет был для нее и сыном, и отцом, и мужем, и единственным другом. Они и жили друг другом, тем и довольны были бы еще не один десяток лет, если бы не нелепая смерть Васи на новогоднем корпоративе. И ведь сколько раз просила его — не болтать с набитым ртом…

С безвременным уходом мужа жизнь вообще потеряла для Негиной всякий смысл.

Возможно, ей помогла бы работа, да и до пенсии было еще целых пять лет. Но трудового стажа по специальности — с гулькин нос, а идти в мерчендайзеры или поломойки пока не хотелось. Вот и тратила Нина потихонечку то, что годами копилось на дачу, которую Негины так и не успели купить.

Верующей Нину Николаевну назвать было трудно, но «Отче Наш» она знала и, когда в кошмарах возникал покойный Вася, вспоминала молитву и даже крестным знамением его осеняла. И вот в один из теплых сентябрьских вечеров забрела несчастная в храм при кладбище, на котором ночной безобразник вполне мирно себе лежал почти год. Разговорилась со старушкой, что свечками торгует, а та и окажись бывшим психотерапевтом. И, как истинно верующая, посоветовала она вдове заказать сорокоуст по мужу, а как доктор со стажем, прописала почаще ходить на могилку, чтобы примириться с потерей и понять иносказательность снов. А еще настоятельно рекомендовала отнести в церковь все мужнины вещи. Так, мол, и доброе дело сделаешь, и лишнего повода для слез не станет. Известное дело: с глаз долой — из сердца…

И зачастила Нина на кладбище. Сначала узлы с барахлом таскала в тамошнюю часовенку, а потом и просто к Васе. И все, бывало, у ворот мелочью нищих одаривала, не глядя, потому как совестилась — подавала-то мало, да и с чего...

Но до того ей полюбилось быть среди могилок-то да сосенок, что и не передать. Место умиротворенное, старинное, а со дня на день и вовсе должно было закрыться для погребений, так что и тишине уже ничто бы не мешало.

Так Нина Николаевна, изо дня в день прогуливаясь вдоль оград и вглядываясь в фотографии на надгробиях, мало помалу научилась додумывать чужие судьбы и приводить их к счастливому финалу. Так она перестала бояться мертвых, и муж наконец-то угомонился. Зато теперь она могла говорить с ним, будто с живым. И делала это вслух, как истинно одинокий человек.

В канун Старого Нового Года сидела Нина на скамеечке возле Васиной могилы, ведя привычную беседу и согреваясь чаем с бальзамом. Но то ли от того, что алкоголя в термосе было слишком много, то ли от холода, а стала задремывать Негина. И уж было заснула, как муж покойный опять и нарисуйся — всклокоченный, злющий, глазами буравит, перстом когтистым тычет. Мол, смотри, куда велю!

Бедную аж подкинуло со страху. Очнулась и видит — наяву идет к ней… Василий Васильевич… Красный пуховик и штаны лыжные стеганные — все его, только разгрязнющее! Да и зарос за год: седые патлы из-под шапки, той, что она сама ему и вязала к прошлому Новому году, ниже глаз висят и лица толком не разобрать в густой бородище. Подошел, на оградку облокотился и просипел:

— Давно я за тобой наблюдаю... Не делом ты занята. Живым к живому тянуться надо, а не на кладбище селиться…

Прихмелевшая от «глинтвейна» Нина Николаевна закричала в голос, заплакала, бросилась, было, к мужу со словами:

— Вася, голубчик, воскрес! Ой, не зря ж я молилась и сюда каждый день ходила!

Но муж будто и не рад ей был, а знай поучал:

— А уж если приспичило в стужу по могилкам шляться, экипируйся соответственно! Что напялила, а? Разве ж в такой морозище можно в демисезонке да в капроне? Еще чуть-чуть, и кони бы двинула, дурища! Ты на меня посмотри! Весь я на вате — что спереди, что сзади. И никому глаза не мозолю — завалюсь на кучу старых венков и нет меня. И на жалость бьет отлично, и подают лучше. Да я и руки не протягиваю — нужды нет, сами суют да наливают, — оживший покойник многозначительно подмигнул вдове.

— Как подают? – пролепетала Нина, краем сознания догоняя реальность, — Ты... не Вася?

***

Косматый догнал ее в конце аллеи, схватил за плечо и зловеще прорычал в самое ухо:

— Жизнь или кошелек, снегурка! И фляжку свою гони!

Негина без чувств и повалилась разбойнику на руки.

Очнулась она в темной земляной норе. Воняло грязным бельем, гарью и прокисшей едой. Но было тепло и безумно хотелось пить.

«Живая, слава тебе, Господи! Оклемалась! Я ж пошутил с тобой от скуки, а ты сознание терять! Видать, и правда чуть кони не двинула на морозе-то! Ко времени я подоспел. На-ка, выпей, а то заболеешь, — бомжик заботливо сунул Нине кружку с темной горячей жижей. — Это пустырник на спирту. Я траву эту еще с лета припас — за воротами ее тьма-тьмущая. А может и не пустырник, но все равно лучше, чем ничего... Пей, живо в себя придешь!»

Сопротивляться сил не было. Негина сделала глоток обжигающе-горького пойла и снова впала в забытье. В бреду ей привиделось, как все в той же церкви ее покойный Вася венчался с другой. Но Нина почему-то знала, что эта другая — жена кладбищенского побирушки. Было до невозможности тесно и душно, и хотелось плакать. А потом вдруг стало как-то легко и радостно. И новобрачные послали ей воздушный поцелуй, взошли на облако и растворились в золотом сиянии, сочащемся из-под купола, будто сотовый мед…

А разбойник этот, рыдая, принялся рассказывать Нине о том, как преподавал в университете сопромат, и как студенты ему башку проломили за вредность. И как память ему отшибло, и как скитался... Как, измучившись от голода и собственной неприкаянности, безнадежно пытался попасть в тюрьму за мелкую кражу. Как, вспомнив однажды все, решил было вернуться домой, но дома уже не было. Вернее, он был, но принадлежал другим людям. Как узнал о том, что жена умерла с горя, не перенеся его пропажи.

И остался он, на чем болтался. Ни угла, ни родной души на всем белом свете. Попробовал было восстановить свои документы, да что-то не заладилось. В общем, идти ему было некуда, кроме кладбища, где жену схоронили. Там и прижился втихую…

В этом сне Нине было бесконечно жалко бомжика. И себя — нестерпимо...

Нина Николаевна очнулась, прислушалась к своим ощущениям. Признаков насилия, простуды или отравления не было. Разве что от неудобного лежания в тесной конурке ныла спина и покалывало правую руку. Свет едва пробивался через мутную линзу в потолке, сделанную из куска пластиковой канистры. «Шишкин лес» — прочитала Негина на уцелевшем клочке этикетки. В углу под кучей тряпья вовсю храпел гостеприимный хозяин.

***

Ровно в полночь в дверь квартиры, расположенной на первом этаже блочной девятиэтажки, позвонили.

— Деда Мороза заказывали?

Нина Николаевна посмотрела в глазок. На пороге стоял вчерашний разбойник:

— Девочка Нина тут живет? Я ей подарочки принес, открывайте!

И она… открыла.

В большом полиэтиленовом пакете из-под корма «Чаппи» оказалась целая россыпь «сокровищ»:

цветастая нейлоновая женская комбинашка начала 70-х годов прошлого века;

пара ядовито-оранжевых длинноносых туфель со сломанными супинаторами;

каштановый парик а-ля Гаврош;

клетчатая клеенчатая косметичка производства приснопамятной ГДР;

букетик бумажных незабудок;

полупустой пузырек одеколона «Сирень»;

две гирлянды елочных лампочек;

мишура и…

живой котенок!

— Да не бойся, снегурка! Барахло не с могилки и не с покойницы. Это все подарки от сердобольных прихожан. На тебе, Боже, что нам не гоже…

«А этот тоже из храма? — Нина в недоумении смотрела на отирающегося возле ног пузатого мурчалку, — А как вообще вы меня нашли?»

— Так, давай по порядку, Нина. Как нашел? Так я следил за тобой. Не спалось… Разговорила ты меня, разбередила душу, а как Васей-то назвала, такая обида во мне взыграла. Какой я Вася! Я ж Николай! Николай Николаевич Николаев! Вот ведь фантазия богатая была у моих предков. Ты не думай, я не бандит и не пропойца. Но сам себе судьбу сломал по своей же глупости… Уж больно вредный я был, прямо лютый. Столько студентов из-за меня в армию ушлю, недоучившись… Кто-то из них и проучил, видать… в темном переулке обухом по затылку… чтобы впредь добрее был…

А храпел я, будто во сне, так лишь для конспирации. И чтобы поутру тебя не смущать. Что касаемо этого зверюги, так я его у твоего же дома и подобрал. В такой мороз один болтался на улице — разве ж можно! Принимай парнишку, лишнего тебе не нарожает. А паразиты — что за беда, раз помыла, чем надо, пролечила и порядок. Да и меня не мешало бы, а то запаршивел, сама видишь, до чего хорош…

— Так это был не сон?

— Какой сон — ты мне с того пустырника всю ночь спать не давала — дебоширила. Видать, все-таки это другая трава... Вот только хрен ее разберет — какая. Я что — ботаник? Я всю жизнь сопромат преподавал...

***

Негина взяла себе обоих — и кота, и бомжа. Отскребла, пролечила, откормила. Жаль, мужских вещей в доме не осталось — все ж в церковь снесла тогда Васино… Так тем и судьбу себе нашла — из того барахла и Николаю Николаевичу кое-что перепало.

Не даром говорится — все что отдал, твое…

Видать, этого и хотел от нее покойный Вася, когда из дому гнал...

А документы Николай Николаевич восстановил и опять преподает сопромат в своем университете. Но теперь на него зуб точат уже не студенты, а другие преподаватели — уж больно мягок и бескорыстен он стал.

Негина устроилась к нему на кафедру лаборанткой, ибо пригляд за ним все же нужен. Память-то к нему вернулась, а привычки прежние не ушли. И если Нина Николаевна не отслеживает, то Николай Николаевич в своей незаметной экипировочке утекает на работу, оправдываясь тем, что так комфортнее…

И на кладбище они ходят, как и прежде, но делают это не каждый день, а лишь по великим праздникам…

***

Основные положения сопромата:

1. Аксиома: Всякое сопротивление временно.

2. Аксиома сложного сечения: Где тонко — там и рвется.

3. Теорема о паре сил: Была бы пара, а момент найдется.



13.01.2017