Уличные прелести

Из дверей ресторана доносилась заводная музыка. В парке было шумно, будто случилось что-то невероятное. Но этот шум и веселый настрой объяснялся лишь хорошей погодой, которая была частой гостьей в наших краях в конце июня, и стайками детей, которые с визгом носились вокруг клумб.
 Люди из соседних домов, спешившие с работы, обязательно шли через парк. Они входили сюда угрюмыми и усталыми. Но эта милая суета поднимала им настроение, и они были готовы здесь же пуститься в пляс вместе с детьми.
 Ранними вечерами народ не собирался быстро расходиться. Эти вечера я любил больше всего на свете. Я сидел на лавочке, наблюдал за жизнью и улыбался. Огромные, свисающие со столбов фонари в форме цветов начинали светиться. К ним слетались ночные жуки и бабочки. Музыка ресторана замолкала, поэтому было слышно только кузнечиков из кустов и грохочущих жесткими крыльями жуков. В парк стекались уличные музыканты со своим репертуаром, художники-самоучки и те, кому страсть как не хватало общения. Все они работали безвозмездно. Обычно подходили именно ко мне. Я узнал их всех по именам. Сначала почему-то стеснялись меня, а потом привыкли. Когда зрители с приходом полноправной ночи покидали парк, то звали меня в гости. Но я вежливо отнекивался и смущенно улыбался. У меня тем летом не стало дома.
В нашем маленьком городке я жил с рождения, в голубом двухэтажном домике с потрескавшейся лепниной под крышей, оставшейся со времен царя Гороха. А жил я с братом и с его беременной женой. Родители давно уехали в большие города на поиски лучшей жизни. В апреле у жены брата начал округляться живот, и я понял, что скоро нам будет совсем тесно в двух маленьких комнатах. Поэтому сказал брату: «Летом буду жить у друга». На самом деле я соврал. В мае закончил одиннадцатый класс и убрался из квартиры в наш парк отдыха. Жена брата облегченно выдохнула. Удивительно, как от такого глубоко выдоха из нее не выпал ребенок.
- Пётр!
 Ко мне вышел невысокий мужчина с темно-коричневыми волосами и в светлой летней одежде - мой брат Гоша.
- Почему, почему ты отказываешься переночевать у кого-нибудь из твоих приятелей?! – он уселся рядом со мной. - Ты, черт возьми, с ними дружишь!
- Здесь лучше, - ответил я. - Тем более, сейчас лето: на улице тепло и приятно. Когда идёт дождь, хожу к одному музыканту. Он восхитительно готовит чай...
 Гоша недоверчиво хмыкнул, а потом протянул пакет.
- Еду тебе принес. Плохой из меня брат. Ничем не могу тебя выручить. Только кое-когда деньгами да едой.
- Разве это не помощь? В парке прекрасно живется. Только мне порой неудобно брать твои деньги. Я ведь и не пытаюсь заработать сам.
- Естественно, ты же ничего не умеешь, - он по старой привычке задел больную тему. - Всю жизнь кто за тебя все делал? Гоша.
- А говоришь, что плохой брат, - я улыбнулся. - Иди домой. Жена ждет тебя. А я и сам справлюсь.
  Гоша поднялся, пожал мне руку.
- Не хочешь сходить к парикмахеру? - полюбопытствовал он, хватая меня за волосы. - Вон, какую гриву за месяц отрастил!
- Мне и так хорошо. Иди, иди, поздно уже!
 Я поправил очки и усмехнулся, глядя на Гошу - брат выглядел таким же простым и открытым, как дети, играющие здесь днем. Тот пожал плечами, и, бросив на прощание "До скорого!», удалился.
Я улегся на скамейку, положив руки под голову. Надо мной не осталось ни следа красок дня, словно какой-то из моих знакомых художников в порыве гнева замалевал чернилами холст с неудавшейся картиной. Только фонари-цветы безмолвно светили на лужайки. Осматриваясь, я прошептал:
- Зачем мне нужна тесная квартира, если у меня есть это чудо, этот рай?
 Я ощущал себя королем маленького мира. Особенно по ночам. Конечно, остановись я не в нашем парке и не летом, всё складывалось бы труднее, но как вышло, так вышло.

Когда я сидел на низкой ограде клумбы и наблюдал, как две девочки кормят голубей, ко мне подошел высокий аккуратно одетый человек и поздоровался.
- Петя, ты как-то уснул на ступенях моего кафе, - напомнил он.
Я не смог вспомнить тех событий, но из вежливости кивнул и улыбнулся. Только потом я пробудил в памяти тот день. Была дождливая ночь в начале июня, в парке меня трясло от холода. Прятаться было негде, поэтому я вышел за ворота и отправился бродить по улицам. Я замерзал во всех своих одеждах, которые, уходя, забрал из квартиры. Дойдя до каких-то ступеней, выплывших передо мной из темноты, устало сел на них и не заметил, как заснул. Оказалось, я спал на пороге кафе всю ночь. Меня разбудил хозяин этого помещения. Этого человека звали Алексей Николаевич. Он из жалости пригласил меня внутрь, накормил за свой счет и отогрел. Позже он дал мне деньги, которые я радостно взял. Я никогда не отказывался от денег. Тем более, они пригодились совсем скоро - простуда завладела мной после той ночки аж на неделю. 
  Теперь он снова приглашал меня в свое кафе. Я пошел, почему нет. В наших уютных кафешках, пестреющих открытыми террасками в цветах, всегда готовили вкусно. Он рассказывал мне о своей работе, о семье и футболе. А потом завел старую пластинку:
- Почему бы тебе не найти работу? – наседал Алексей Николаевич, пока я молча ел. - Авось накопишь на комнату. И заодно отдашь мне долги. Шутка, шутка!
- Поймите, мне и в парке хорошо живется, - отвечал я, умоляюще глядя на него. Алексей Николаевич подумал немного, затем сказал:
- Знаю одну организацию, которая платит деньги за то, что люди ходят на центральный рынок и читают стихи с выражением. Ты просто относишь им деньги, которые заработал, а они раз в две недели платят.
- Я и сам могу устраивать цирк в парке, зачем наниматься куда-либо? - я усмехнулся.
- На рынок ходит больше народа с деньгами. Там обычно попытки подзаработать своим творчеством пресекаются, а эти ребята знаются с охраной.
- Глупо все равно.
Алексей Николаевич недовольно отвернулся, пробубнив напоследок "От счастья своего отказываешься". Потом он быстро написал что-то в блокноте и, вырвав листок, протянул мне:
- Их адрес. Сходи, не пожалеешь. Они часто заходят в мое кафе, хорошие ребята.
С этими словами он встал из-за столика и пошел к другим вошедшим посетителям. Я на всякий случай не стал выбрасывать бумажку в первую же урну, решив подождать с этим.
Вернувшись в парк, я сел под дерево и закрыл глаза.
- Мама! Там "король парка"!
  Я нехотя обернулся. Какая-то малышка, держась за руку матери, с восторгом смотрела на меня во все глаза. Многим детям я был знаком. Если взрослым я казался всего лишь несчастным ребенком, выброшенным злыми родственниками на улицу, то дети видели во мне нечто вроде лесного существа. Я встал, сорвал с газона ромашку и протянул девочке, улыбаясь. Она потянулась ко мне, но мать грубо дернула дочку к себе:
- Не подходи к нему! - и обратилась уже ко мне, гневно сверкая глазами. - Ты всем уже надоел своим присутствием! Не трогай детей, помоишник!
 И она ушла дальше, уводя за собой ничего не понимающего ребенка. Я так и остался стоять с ромашкой, глядя им вслед. И как такая злая женщина гуляет по такому чудесному месту?

Не выдержав, я вскоре отправился по указанному на бумажке адресу, ничего не сказав о своем решении ни брату, ни Алексею Николаевичу. Выбрав самую чистую одежду из всей, которая заботливо хранилась в углублении под парковым мостиком, я вышел из своего "королевства" и пошел по улице. Знакомые люди как всегда со мной здоровались, но я только спешно махал им и бежал дальше. Впервые чувствовал себя настолько взволнованно.
Пунктом назначения оказалось небольшое одноэтажное здание старой постройки, притаившееся среди двора с рядами бельевых веревок. Я осторожно подошел к дверям и прислушался. Внутри было тихо. Нигде не наблюдалось ни одной таблички, ни одной вывески о том, что же это за заведение такое.
В тускло освещенном коридоре я разглядел такую же голую дверь рядом с подъездной лестницей и, решив не медлить, зашел. За ней меня встретили так, будто давно ждали. Молодые люди совершенно обыкновенной наружности о чем-то меня спрашивали, оглядывали со всех сторон и, в конце концов, объявили:
- Ничего сложного не будет. 
  Сунули мне сборник стихов и спросили, когда хочу начать. Я ответил, что хоть сейчас. Им это понравилось, и скоро я уже шагал по знакомому с детства рынку, показав записочку от «хозяев» лениво курящим в углу охранникам. На душе почему-то было неспокойно, хотя в целом ничего криминального в чтении стихов я не видел. Да и "хозяева" были наверняка ненамного старше меня самого. Хорошо, что не заставили прикидываться инвалидом или ненормальным. Это я не люблю.
Не зная, с чего начинать, я решил положиться на ведущее меня провидение и ввалился в собравшуюся вокруг палатки с фруктами толпу, чуть не полетев головой вперед. Громко кашлянул, призывая всех услышать меня. Некоторые обернулись. Растерявшись, я сжал руки в кулаки и несмело начал:

- Черные тучи меня не пугают,
Черные ангелы душу терзают.
Время уходит, звезды горят.
Стрелы из бездны разят всех подряд.

"Что я несу?!" - я ужаснулся. Это были стишки, которые мы с Гошей сочиняли года четыре назад от нечегоделать. Почему они сейчас вспылили в моей памяти - непонятно. Наверное, от волнения. Я видел, как у всех вытянулись лица от изумления. "Мне дали стихи о любви!" - всё внутри меня кричало. Хотелось вытащить из сумки тот сборник, но руки будто онемели. Дергаясь, как припадочный, я истерично кричал что-то про жертвоприношения. Некоторые смотрели с укором, другие улыбались. Внезапно один мужчина сказал:
- Кореш, давай до посинения за пять тысяч! Больно нравятся твои стишки.
 Я покраснел. Никогда не ощущал себя таким ущербным. Но словосочетание "пять тысяч" ласкало душу, и я продолжил.
 Поделившись нашим прекрасным творчеством до последней строчки, тревожащей некогда души маленьким мальчикам, замолчал и перевел дух. Раздались редкие хлопки. Продавщица крутила пальцем у виска. А мужчина с деньгами не обманул.
- Спасибо вам! Спасибо! - я чуть было не бросился ему на шею, но он скрылся в толпе. Выйдя с рынка, я остановился так, чтобы меня не толкали люди с пакетами, и блаженно воззрился на купюру. Но вдруг меня бросило в дрожь. В правом нижнем углу краснела надпись "Не является денежным средством". И приклеенная бумажка "Закладка в виде купюры. 15 рублей".
 Я выронил свой "заработок" и упал на колени. Из моей груди вырвался нечеловеческий крик отчаяния. Прохожие возмущенно ругались, цепляясь о мою сумку. Я заревел от обиды, как первоклассник, злясь на прикинувшегося добрым мужика и на равнодушных к нашему с братом творчеству покупателей. Вокруг меня собралась группа любопытных. Видя сидящего на земле пацана с грязными волосами и в потертой одежде, они сетовали, что среди молодого поколения развелось чересчур много наркоманов. Какой-то старик, видимо решив, что я опасен, шваркнул меня по спине тростью. Не знаю, как бы я отреагировал на подобную дерзость, если б не неожиданность.
Толпа расступилась, и ко мне подошла рыжая девочка в светлом летнем сарафане. Она отпихнула старика и, словно не слыша возмущений насчет прогнившей молодёжи, протянула мне руку:
- Идем.
Я неловко постарался встать сам. Она схватила мою руку и пошла, придерживая меня. Ей было сложно это делать, она еле доставала мне до плеча. Незаметно мы оказались в небольшом дворе между двух пятиэтажек. Там цвел яблоневый сад, поскрипывала детская площадка. Девочка, не отпуская руку, втащила меня в подъезд. Не соображая, что происходит, я молча следовал за ней.
- Заходи. Не стой столбом! - девочка позвала меня на кухню, когда я стоял в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Сняв ботинки, я осторожно вошел, чувствуя себя неуютно.
- Мила. А тебя как зовут, Король парка?
- Вы знаете меня, да? - я не удивился.
- Лично не знаю, а так вижу каждый день. Я за тобой слежу.
- Следите? - я изумленно приподнял голову. - Зачем?
 Мила одной рукой сняла с меня очки, придирчиво оглядела их и протерла стекла рукавом.
- Я, понимаешь ли, писатель. А ты меня вдохновляешь.
- Серьезно? Мэм, вы меня поражаете, - я вырвал из ее рук очки. Теперь можно было рассмотреть Милу внимательнее. Девчонка лет четырнадцати, среднего роста, с невероятно бледной кожей. Ее серые, глубоко посаженные глаза смотрели внимательно и тоже немного недоверчиво. Одета девчонка была по-простому. Таких, как она, не приметишь в толпе. В парке я вижу много народу, и, конечно же, конкретно ее не помню.
- Меня зовут не Мэм, а Мила, - вдруг она усмехнулась, и лицо ее озарилось. - А давай прямо сейчас отправимся в твой парк. Я как раз хотела что-нибудь написать там...
 Я пожал плечами, мол, согласен. Хотя в первую очередь не отказался бы от того варева, которое кипело в кастрюле на плите маленькой кухни с треснутыми кафельными стенками.

Как только мы пришли в парк, так сразу, откуда ни возьмись, выскочил Гоша:
- Друг мой сердешный! Где тебя черти носят?
 И запнулся, увидев, что я не один. Театрально поклонившись, он сунул мне в руку пакет и исчез в неизвестном направлении, ухмыляясь.
- Твой брат, так ведь?
- Хорошо же Вы за мной следите! Всё знаете! - я немного обиделся. Почему-то было неприятно осознавать, что в мою жизнь тайно лезут посторонние люди. Уголки губ Милы дрогнули, она прошла чуть вперед и развернулась:
- Присядем куда-нибудь? Ну же, ты ведь знаешь все милые места парка! 
Я кивнул и повел ее к моему любимому дереву, которое стояло рядом с маленьким озером. Под мостом, который перекинулся через это озеро, хранились все мои вещи. Ямка, в которой они лежали, постоянно затоплялась, поэтому было жутко неудобно перед Гошей. Ведь грязное барахло я отдавал стирать ему. 
Усевшись на траву, я сложил руки на животе и уставился наверх, в крону дерева. Мила присела рядом, раскрыла свою тетрадь с яркой обложкой. Она изредка поднимала голову, осматривалась и снова переводила взгляд на страницы. Я не заметил, как заснул прямо рядом с ней. И проснулся только к вечеру, когда уже светили фонари-цветы. Мила ушла, ее не было рядом. "Интересно, она завтра придет?" - подумал я, почесав давно не мытую голову. Спать уже не хотелось, поэтому до утра пришлось блуждать по улицам призрачной тенью, пугая запоздалых людей гулкими шагами.

На следующий день Мила вернулась. Она была чем-то недовольна, поэтому сразу села на скамейку и достала тетрадь. Я хотел подойти к ней, но она отмахнулась, мол, не мешай работать. Я понимающе кивнул и прогулочным шагом двинулся вдоль по парку.
  В воздухе пахло грозой, народу гуляло мало. Вскоре начал дуть сильный ветер, гоняя по асфальту пыль. Люди спешили поскорее уйти с улицы, только небольшие компании молодежи еще оставались на лавочках. Я пошел к озеру, чтобы надежнее укрыть вещи под мостом.
 Спустя некоторое время дождь все-таки начался. Сначала на землю упали две-три крупные капли, потом, будто осмелев, застучал по асфальту мелкий, частый ливень. Компании бросились укрываться в ближайших кафе. Я же никуда не побежал, а просто прибавил шаг, возвращаясь к Миле. Но та уже сама спешила навстречу, стараясь спасти свои записи от дождя.
- Проклятая гроза! - выпалила Мила. - Будто у меня без этого проблем мало! 
- Что-то случилось? - поинтересовался я, стараясь разглядеть ее сквозь залитые очки. Ее волосы намокли и перестали быть пышными, белая рубашка и короткие штаны прилипли к телу. Но менее милой и менее чудаковатой она от этого не стала. Я усмехнулся.
- Не стой, лучше отведи меня в какое-нибудь сухое место! Моя тетрадь развалится от этих дождевых ванн! – проговорила Мила, становясь еще более недовольной. Я сообразил, что можно пойти в закрытую от дождя беседку в конце парка.
  Придя туда, Мила немедленно положила тетрадь на деревянный столик беседки и принялась вытирать ее рукавом. Перелистав страницы, она убедилась, что основной текст расползтись не успел.
- Мила, почему Вы сегодня грустная? - я задал ей прямой вопрос. Мила с яростью ударила кулаком по столу:
- Ненавижу своего брата! Они с друзьями опять развели кого-то на деньги! Они создали свою организацию, где разные люди могут "заработать", читая стихи на рынке. Но ничего они этим людям не платят! Они их обманывают!
- Я там был, - не удивившись тому, что Мила приходится одному из них сестренкой, я продолжил. - Почитал стихи, мне заплатили фальшивой купюрой, а потом я встретил Вас и в эту организацию не возвращался. Я, если честно, забыл про них.
- И правильно сделал, что забыл, - Мила, выговорившись, облокотилась на столик. - Бесят они меня. Не лезь туда, не надо. Тем более, брат с нами не живет, - зачем-то добавила она.
  Мила подперла щеку рукой и уставилась на парк, видневшийся сквозь решетчатую дверь беседки. Она опять задумалась. Я подсел поближе к ней и хотел что-то спросить, но вдруг откуда-то снаружи послышался стук шагов, и в беседку ворвался Гоша:
- Пётр, почему в последнее время я вынужден бегать по всему парку и искать тебя?! Тебе не нужна еда, что ли?
  Заметив повернувшуюся к нему Милу, он, почесав голову, произнес:
- Второй раз вас вместе вижу. В парке появилась королева? Может, ты нас познакомишь?
 Сейчас меньше всего мне хотелось видеть брата. Злясь на него из-за сорвавшегося разговора с Милой, я ответил:
- Оставь мне еду и иди домой. Я занят. И да, Мила - моя хорошая знакомая.
- Вот, значит, как ты ко мне относишься, - обиделся Гоша, и, демонстративно швырнув пакет мне в руки, ушёл. Мила покосилась на меня:
- Нехорошо ты со своим братом поступаешь. Он не такой ведь, как мой. И я тебе не "хорошая знакомая". Я лишь прихожу от тебя вдохновиться для работы, ничего большего.
 Мила встала, откинула с лица мокрые волосы и, прикрывая собой тетрадь, тоже ушла.
- Дождь почти кончился, - услышал я ее голос снаружи.

Незаметно, день за днем, пролетело лето. За ним отшумела своими опавшими листьями красавица-осень. Жена Гоши должна была скоро рожать, поэтому моё возращение откладывалось на неопределенный срок. Я, если честно, и не рассчитывал провести на улице всего лишь одно лето.
А в двери постучалась зима. Проснувшись однажды утром, люди увидели, что с неба падают маленькие снежинки, кружась в своем зимнем танце. Вскоре ударили первые морозы. Они за какие-то две недели сковали прочным слоем льда местную речку и мое мелкое парковое озеро. Все деревья стояли припорошенные снегом, который медленно сыпался с небес почти каждый день.
  Из-за холода больше не было возможности ночевать в парке, поэтому пришлось отыскивать старых знакомых - уличных художников и музыкантов, которые не высовывались наружу, ютясь по своим теплым квартирам. Один из них - молодой мужчина примерно Гошиного возраста, который приходил летом на бульвар с гитарой и начинал басом распевать старинные песни - с радостью принял меня в свою квартиру. Вечерами мы с ним и с его маленьким сыном сидели в гостиной, пили чай. Я рассказывал разные истории, они слушали и порой восхищались. Потом гитарист укладывал сына спать, и мы с ним шли на кухню. Там он курил в форточку и вспоминал свою жену, утонувшую прошлым летом. Я молча слушал, иногда показывая сочувствие.
  Иногда телефон, стоящий в прихожей, начинал дребезжать и весело трезвонить. Как ни странно, звали меня. Это звонил Гоша. Он выкраивал несколько спокойных минут одиночества и беседовал со мной. Чаще всего, бегло уточнив мое самочувствие, брат начинал рассказывать мне о новостях в мире, о его жизни, о моей родившейся племяннице и об интересных зимних мероприятиях. Но мне никакие особенные мероприятия не были нужны. Вполне устраивала большая новогодняя ёлка, которую поставили в парке. Каждый день туда сбегались дети, играли в снежки и строили снежные крепости под наблюдением старших. Порой принять участие в этом приглашали и меня. Соорудив из снега небольшое заграждение, мы с командой детсадовцев отчаянно атаковали соседнюю "крепость", которую обороняли школьники. Они бежали сюда сразу после уроков, настроившись на сражение. Несмотря на разницу в возрасте и дети, и товарищи постарше общались со мной, как с равным. Вдоволь наоравшись и наигравшись снежками, мы, взъерошенные и красные, бежали в палатку, в которой всегда продавались горячие пирожки. Мои младшие друзья тайно совали мне свои пирожки, чтобы их родители не начали вечный разговор "Опять ты с этим бездомным!". Некоторым действительно доставалось за игры со мной, но в разгар наших сражений родители скромно стояли в сторонке и порой умилялись, глядя на нас.
 Возвращаясь домой после активной прогулки, я на ходу скидывал с себя пальто и сапоги и направлялся в ванную. Там умывался и более-менее приводил себя в порядок. Довольный, одевался и шел на кухню. В такие моменты жизни я чувствовал себя богачом. Вся квартира была в моем распоряжении, гитарист ушел на работу, его сын - в школу. Усевшись на подоконник, я смотрел на улицу, которая всё тянула меня к себе. Я ревновал свой парк к тем, кто сейчас там гулял и не чувствовал моей незримой власти.

Я долго не виделся с Милой. Она училась, ходила на олимпиады и конкурсы, где представляла свои рассказы. Как, наконец, выяснилось, она писала о добрых людях, о том, как важно любить ближнего, каким бы он ни был. И добавляла посвящение: «Петьке, королю парка».
Я же продолжал жить у гитариста, проводя все дни напролет в парке. Порой звонил Гоша, но это случалось всё реже. Он возился с дочкой, которую я пока не успел увидеть.
Один раз я по традиции веселился с детьми, постоянно падая в подтаявший снег и громко смеясь. Наигравшись вдоволь, один из моих приятелей, мальчик лет тринадцати, вдруг предложил:
- Петька, хочешь, я тебе покажу фотографию моего класса? Нас недавно фотографировали.
Мальчик достал из сумки фотографию в твердой бумажной рамке и показал мне:
- Вот мой класс! Вот я, первый в третьем ряду слева. Вечно меня назад ставят, я высокий. А это наш классный руководитель. Он на тебя похож, Петька.
- Так это ведь Гоша! - опешил я, вырывая у мальчика из рук снимок и разглядывая его. - Может, просто похож... Кому я вру?! Это и вправду мой брат!
- Я знаю, - улыбнулся мальчик. - Он нам про тебя рассказывает иногда. Про ваше детство.
 До свадьбы Гоша раз в день ездил на завод крутить какой-то вентиль, а как почувствовал себя семьянином, сменил место работы на что-то поближе к дому. Всегда, когда я спрашивал у Гоши про новую работу, он уводил разговор в другую сторону.
- Пётр!
А вот и он показался. Вышагивает, как ни в чем не бывало, без пакета. Меня ведь гитарист кормил, вот Гоша ему деньги и давал. Еще и запрещал мне отстегивать на карманку. «Петя такой транжира», - говорил он гитаристу, закатывая глаза от святости.
- Ты чего такой кислый?
- Почему я узнаю о твоей работе от чужих людей? - быстро заговорил я. - Почему ты никогда не говорил мне о том, что работаешь в школе? Ведь...- я сглотнул вставший ком в горле. - Ведь ты можешь устроить меня туда каким-нибудь уборщиком! И тогда я не лез бы в подозрительные организации, а работал бы нормально и получал деньги! А не сидел бы на чужих шеях...
- Тише, тише, - брат замахал руками, явно пытаясь скрыть усмешку. - Я всего лишь учитель, я не могу никого никуда устраивать. Да и к тому же ты, дорогой мой, бомж. Кому ты такой в школе, среди детей, нужен?
Гоша, мой родной брат, теперь надо мной смеялся. Я развернулся и побежал к выходу из парка, закусив губу. Он что-то крикнул мне вслед, но я не услышал. Может, поэтому-то он и не говорил о своей работе? Знал сам, что так отреагирует? Я не хотел об этом думать. Вернувшись к гитаристу, забрался на диван, взял книгу и углубился в чтение, не понимая, о чем в тексте говорится.

Я долго думал о том, как поскорее забыть последний разговор с братом. Даже в парк перестал ходить, превозмогая дикое желание остаться там даже ледяной скульптурой. Видеть учеников Гоши было неприятно: сразу вспоминалась его усмешка и то, что он умолчал о своей профессии. Я ни в коем случае не был против его работы в школе, но тот факт, что он об этом не рассказывал, сильно угнетал. Помучившись так неделю, я пошел в районную управу и чуть ли не ползал перед ними на коленях, чтобы устроили хоть куда-нибудь. В итоге стал уборщиком подъездов. Мне выделили два пятиэтажных дома, и я приступил к выполнению своих новых обязанностей. 
  Сперва всё шло замечательно. Подъезды были не такие уж и грязные. Я спокойно таскал мешки с мусором, мыл лестничные клетки. А к марту начался ад.
 В управе придумали собирать пищевые отходы из каждой квартиры, чтобы отправлять на свинофермы. Для этого на каждой лестничной клетке поставили огромное ведро без ручек, чтобы кто-нибудь левый не стащил. Они быстро наполнились картофельными очистками, шелухой от лука и прочими объедками. Я терпеливо ждал, когда же за этими ведрами придут, но никто их и не думал забирать. К середине марта в обоих домах стоял мерзкий запах. Я пошел к начальству с вопросом, можно ли ведра выкинуть. Они согласились, мол, идею забросили.
  Я склонился над одним из ведер. Там, среди протухшей еды, ползали большие белые черви. Скрепя сердце, я обхватил ведро руками и приподнял, проклиная тех, кто отрезал ведрам ручки. Мне было привычно видеть насекомых рядом с собой, но за зимовку у гитариста я совершенно отвык от уличных прелестей.
  Вытащив кое-как ведро на улицу, я медленно, стараясь не опрокинуть его на себя, побрел в сторону мусорных баков, зеленеющих за гаражами. Перетаскав все ведра с пятого подъезда, я не мог пошевелить рукой от усталости. А оставалось еще шесть подъездов с таким же количеством гадких ведер. Немного отдохнув, я принялся за работу, утешая себя мыслью о том, что мне за это заплатят, и я отложу энную сумму на будущую съемную комнату.
  К вечеру я закончил. Соседний дом решил оставить на завтра, ведь впереди ждало отмывание ведер от грязи. Помыв штук шесть, с отвращением кинул их под лестницу и приставил к ним остальные, которые я мыть не стал. Я надеялся, что черви не заползут в квартиры. Оставалось лишь протереть пол первого этажа. Воду я пошел набирать на второй, так как знал, что там живет Мила. У нее были весенние каникулы, но я еще не виделся с ней.
  Нажав на дверной звонок, стал ждать. Дверь неожиданно распахнулась.
- Идите к черту! Я не буду у вас ничего покупать, отвяжитесь, наконец! - Мила запнулась, увидев меня. Злое выражение ее лица сменилось улыбкой. - Ах, Петька, это ты. Давно не виделись! Ты как?
- Уборщиком работаю. Позвольте набрать воды, - по-деловому сказал я.
- Проходите, уважаемый. С каждым разом вы все лучше.
- Вы, гражданочка, тоже, -  ответил я, выразительно глядя на ее растрепанные волосы. Мила только фыркнула, пропуская меня в ванную. С кухни мне помахал какой-то мужчина с пивным пузом, это был Милин отец. Он предложил мне по кружечке, но получил отказ.
  Пока я мыл пол, Мила, накинув плащик, руководила моими действиями, стоя на лестнице.
- Пой песенку, пока убираешься, - советовала мне подруга. Я послушно запел пафосный гимн нашего маленького городка, который мы в школе разучивали, а потом исполняли на мероприятиях:

- Цветут у нас в полях цветы
И солнце очень ярко светит.
И знаю я, и знаешь ты,
Наш город - лучший на планете!
 
 Мила тихо подпевала мне, покачивая рукой в такт гимну. Она его тоже разучивала. Когда я закончил убираться и отнес швабру и ведро под лестницу, Мила пригласила меня обратно к себе.
- Посмотри, уже половина первого ночи. Переночуй лучше у меня, куда ты пойдешь в такую темень.
- Мне не привыкать, - объяснил я, но приглашение принял. До самого рассвета мы с Милой и ее отцом Павлом Семёновичем сидели на кухне и разговаривали. Павел Семёнович что-то говорил о своих прошлых командировках, я слушал.


 Совсем скоро я окончательно съехал с квартиры гитариста и стал жить с Милой и ее отцом. Одну из трех комнат они выделили мне. Хоть зарплата уборщика не была колоссальных размеров, я мог обеспечить себя сам, не садясь на шею Павлу Семёновичу. Но однажды утром я услышал, как Мила тихо разговаривала с кем-то в прихожей:
- Уходи отсюда!
- Я здесь прописан, - отвечал низкий хриплый голос. – Ты не имеешь права меня выгонять.
  Я вышел в коридор посмотреть, что происходит. Мила стояла рядом с входной дверью, пытаясь закрыть ее. Но сделать этого ей не давал высокий черноволосый человек, придерживающий дверь ногой. Он недовольно уставился на меня. Потом обратился к Миле:
- Вас с отцом бросает из крайности в крайность!
- Я живу здесь, - я подошел поближе и положил руку на его плечо, стараясь казаться другом. – Комнату, можно сказать, снимаю.
- Ага, знаю, как ты «снимаешь», - хмыкнул парень. Заметив замешательство Милы, он проскользнул в квартиру, захлопнув за собой дверь. – Жрёшь на халяву в кафешках, пироги клянчишь у школоты. Видел тебя с ведрами, видимо, ты нашел свое призвание. Но я голым пробегусь по парку, если узнаю, что ты отцу платишь за проживание деньгами, а не спасибом, как обычно.
- Фрол, замолчи, - прошипела Мила, сверля его взглядом.
Фрол прошагал в дальнюю комнату ушедшего на работу Павла Семёновича и закрылся там. Не выходил он до самого вечера, пока не приехал с работы отец и не вызвал сына на переговоры. Беседовали они от силы минут двадцать, после чего разошлись по своим делам: Павел Семёнович - к себе в комнату, Фрол - в ванную, где просидел довольно долго, раздражая Милу. Вскоре, разрешив ей быстренько помыться, он перетащил туда матрас и подушку и демонстративно улегся.
...На город спустилась ночь. Я лежал в прохладной постели и слушал постукивание маятника. Красивые часы, выполненные под старину, висели над моей кроватью, и размеренное «стук-стук» должно было действовать усыпляющее, но сон ко мне не шёл. Я думал о человеке, который спит в ванной. 
 Неожиданно дверь комнаты распахнулась, и по-хозяйски вошел Фрол. Подойдя к серванту, он с треском отодвинул стекло и принялся что-то выискивать.
- Вспомнишь солнце – вот и лучик. Что ты пришел среди ночи? -  я приподнялся на локте.
- Смотрю, нет ли здесь моих вещей.
- А днем этим заняться нельзя? Я вообще-то сплю.
- Плевать я на тебя хотел, - поморщился Фрол, откидывая с лица крашенные черные волосы. – Я все равно никогда не приму тебя, что бы мне ни говорили. Ненавижу тебя. Король парка. Тьфу!
- Ты пришел греметь по полкам в два часа ночи, чтобы со мной ругаться? – я вконец разозлился. В коридоре послышались недовольные вздохи Милы, которая всегда ложилась поздно из-за творчества. Она заглянула к нам и грозно сказала:
- Пошел отсюда. 
 Фрол зло посмотрел на нее и вышел.
- Я тебе говорила, чтобы ты не реагировал! –  Мила подошла и пихнула меня в бок.
 
Остаток ночи я проспал очень крепко. Утром, увидев открытый сервант, нисколечко не удивился и пошел посмотреть, куда же Фрол припрятал надыбанное.  Ответ оказался очевиден - в ванную. Это помещение теперь напоминало какую-то трущобную берлогу: сдвинутые в сторону шампуни и зубные щетки, наваленные на полки чашки и книги из серванта, свисающая с бельевой веревки нитка старых бус из жемчуга, наверное.
- И ради чего?
- Это мне завещали бабка с дедом, - оскалился вошедший за мной Фрол.
- А в серванте этому барахлу плохо лежалось?
- Еще вынесешь, кто тебя знает.
- Больно надо. Ты мешаешь тут, не думал об этом?
Фрол в ярости схватил меня за воротник и тряхнул; я чудом уберег затылок от кафельной плитки на стенах.
- Я мешаю? Я?! Хорошо устроился, ничего не скажешь. Сколько же в тебе наглости, иждивенец?
- Фрол, не трогай Петра, пожалуйста!
Это был недовольный Павел Семёнович. Завязывая наспех галстук, он как-то растерянно смотрел на Фрола, словно не понимая, какие слова подбирать и кто вообще перед ним стоит. Мне это показалось... Вот тут слова подобрать непросто и мне. Не то, чтобы Павел Семёнович был холоден с непутевым сыном, он был с ним... Никаким. И последующие дни вел себя так, будто квартирантом был именно Фрол. Вернее, даже не квартирантом, а просто мимо проходящим человеком на улице, который немножко неадекватен, и с ним лучше не входить в контакт. 
В чем-то я стал понимать Фрола после парочки недель совместной жизни. В груди теснилась жалость к нему. Ситуация в этой семье чем-то напоминала ситуацию в нашей. Когда Гоша только-только привел жить свою подругу. Ей была на первое время предоставлена моя комната, а я перекочевал на балкон. Благо, он у нас выполнял функцию комнатки-читальни, а не сарая, как у многих в городке.
Павел Семёнович был очень дружелюбен со мной, его искреннее гостеприимство вгоняло в краску. Ведь я действительно платил только «спасибом», не считая уборку по дому и приготовление обеда Миле. Порой она возвращалась из школы раньше, и тогда мы готовили вместе. В это время, как назло, в квартире появлялся забулдыга Фрол. Окидывая нас негодующим взглядом, он едко интересовался:
- Семейная идиллия?
- Петя мой настоящий брат, а не ты, - не поворачивая головы, отвечала Мила.
Ее фразы резали мне сердце, наверное, не меньше, чем Фролу. И однажды я не выдержал и вмешался:
- Мила, помолчи и порежь огурцы помельче!
Она удивилась:
- Чего ты?
- Имей хотя бы минимальное приличие!
- Петька, ты упал, что ли? А ты иди отсюда, что смотришь?!
- Хватит!
Я швырнул от себя салатницу, выскочил из кухни и подошел к Фролу. Не пытаясь разглядеть что-то сверхъестественное в его черных немых глазах, предложил прогуляться и поговорить. Он давно не буянил от наших минимальных контактов, поэтому согласился более-менее спокойно. 
Мы молча дошли до зеленеющего среди домов парка. «Милый дом, помоги мне», - помолился я и кивнул на скамейку. Мы сели. Недалеко от нее играл на скрипке молодой парень с чубом. На недавно установленных качелях резвились дети. И тут я ощутил такую дикую любовь к свободе, к своему парку, который опять зовет меня в радостную жизнь под теплыми лучами солнца и могучими кронами с тысячами жужжащих жесткими крылышками жучков и прекрасных бабочек, что в глазах стало горячо. Не хочу возвращаться в квартиру, закапризничала душа. Я терпел ее капризы с тех пор, как на пороге появился Фрол, открывший Павла Семёновича и Милу с немножко другой стороны. Я ни в чем не винил их, не имея морального права на подобную наглость, но...
- Говорят, в семье люди по крови связаны, и это по умолчанию означает любовь. Что родители любят свое дитя просто потому, что оно их. Такую любовь не нужно заслуживать. И на братьев с сестрами это правило якобы распространяется. А в реальности-то всё совсем иначе. Родных заменяют чужими. Это не плохо, нельзя быть эгоистами и требовать всеобщее внимание к себе, но не в том случае, когда происходит полное замещение. Прости, что я вмешался в вашу семью. Единственным выходом вижу свое отчаливание.
- Благородный шаг, но меня это не сплотит с ними. Вернешься в свой настоящий дом?
- Вот же он, - я повел рукой вокруг. - Если ты имеешь в виду квартиру, у меня ее нет.
- А брат? Почем ты вообще стал бомжевать?
И я поведал ему о своих приключениях.
- Значит, хорошо меня понимаешь.
- И ты меня, как выяснилось. Можно попросить тебя принести сюда мои вещи из твоей квартиры?
- Без проблем, - Фрол подмигнул и поднялся. - Сейчас и принесу. Куда подашься-то?
- Дома поживу, - я улыбнулся. - А там посмотрим. Гитарист, у которого я зимовал, вряд ли откажется от вечерних монологов в мои уши.
- Здорово садиться добрякам на шеи, да?
- Есть такое.
Фрол ушел по дорожке за ворота. Я повернул голову и стал наблюдать за мирно текущей парковой жизнью. Поздние весенние запахи будоражили, голоса и музыка вдохновляли продолжать жить. Эти люди могут быть какими угодно за воротами, но в моем королевстве они все как один - веселые и добрые. Искренне.
И на уме вертелась наивная школьная песенка, от которой слезы перекатывались за нижние веки и мочили обласканное ветром лицо:

- Цветут у нас в полях цветы
И солнце очень ярко светит.
И знаю я, и знаешь ты,
Наш город - лучший на планете!

18.02.2014 - 11.01.2017