Лёха Мариман

Вечерело. Холодное солнце, немного помаячив в сером декабрьском небе, спешило снова спрятаться за бушующей морской пучиной Татарского пролива.
Чёрно-серые волны с шумом набегали на прибрежную кромку и отчаянно кидались на скалы. А там, где берег был пологим, с шипением выкатывались на затвердевший песок, оставляя на нём бесформенные клубки из морской растительности с запутавшимися в ней различными обитателями глубин – морскими ежами, трепангами, осьминогами.
Местные жители не очень-то жаловали такую погоду. Осенние шторма всегда приносили им массу проблем — часто выключалось электричество, так как линии электропередачи были изношены и свет начинал мигать даже при слабом ветерке. Энергетики всегда были начеку и незамедлительно выезжали на место аварии. Но случалось это так часто, а ремонтно-восстановительные работы длились порой не одни сутки, и потому люди с тревогой следили за прогнозом погоды, держа всегда под рукой фонарики, походные газовые плиты и термосы с горячим чаем.
Бродить по морскому побережью в такое время было, конечно, не очень комфортно. Студёный ветер, казалось, продувал насквозь. И уже через полчаса такой прогулки у самого закалённого островитянина просто зуб на зуб не попадал. К тому же шум разбивающихся о берег тяжёлых волн и скрипящий, как несмазанная телега, свист ветра непосильной ношей ложились на сердце и гнали человека прочь, поближе к теплу и устроенному быту…
Лёха Мариман — по-другому его никто в этом городе не называл — только что вернулся из очередного обхода морского побережья. В такие часы он не терял времени даром. Вместе со своим верным псом, лайкой-полукровкой Пиратом, прошёл участок от Чёртовых ворот до выброшенного на мель лет 30 назад иностранного судна, бороздившего наши воды под флагом Филиппин. 
Самодельным трезубцем, загнутым под углом 90 градусов, Лёха ловко растаскивал свалявшиеся клубки морских водорослей, извлекая оттуда обитателей глубин. Большое пластиковое ведро из-под шпатлёвки быстро наполнялось деликатесами. Дары моря, как он уважительно называл трубачей, трепангов, кальмаров, осьминогов и небольших, с метр-полтора, сельдёвых акул, давно стали ему хорошим подспорьем в мелком семейном бизнесе и, разумеется, всегда были желанны на собственном обеденном столе. Готовил из них блюда он в основном сам. Помощников привлекал только для чистки морепродуктов и черновой их обработки.
Занимался всем этим Лёха с большим удовольствием, а оттого почти всегда находился в отличной физической форме и в прекрасном расположении духа. Много шутил, молниеносно реагировал на любые предлагаемые ситуации, с превеликим удовольствием могкого хочешь разыграть, причём по самому безобидному поводу. И делал он это, надо признать, мастерски. Фантазии ему было не занимать, поэтому всякий «развод» рождался мгновенно и сопровождался такими подробностями и деталями, что со стороны его росказни могли показаться действительно правдой.
Буквально на той неделе Лёха вдоволь поиздевался над своим шурином, который практически всегда был не прочь дерябнуть на халяву стопку-другую. Шурин заглянул к Лёхе по делу — надо было поточить цепь от бензопилы. Отказать в таком деле мужу своей младшей сестрёнки Лёха не мог. Но и отпустить его вот так, без подвоха, было бы с его стороны тоже непростительной роскошью.
Приняв у шурина цепь, Лёханачал настраивать самодельный станок, служивший ему в этом непростом деле уже много лет.
— Ну как жизнь, родственничек, что новенького? — не глядя на собеседника, спросил Лёха.
— Да ничё, всё путём, — словоохотливо отозвался шурин.
— Натаху-то не обижаешь?
— Она сама кого хошь обидит! — тут же последовал ответ.
— Рыбой-то запасся на зиму?
— Да есть малёха.
— А то возьми вон пару горбылей, — и показал рукой на ванну за перегородкой, где лежало несколько серебристых горбушин, покрытых лёгкой ледяной глазурью.
— Час тому назад как поймал, — объяснил Лёха.
Потом добавил, обращаясь будто к самому себе:
— Вас-то, оглоедов, ей, поди, легче убить, чем прокормить. Ну давай, шевели поршнями, пока я не передумал.
Шурин тут же схватил подвернувшийся под руку мешок из-под сахара, закинул в него две самые большие рыбины и засеменил к калитке.
Через некоторое время шурин вновь показался в доме у Лёхи. Взгляд у него уже был слегка затуманенным, а движения вялы и неуверенны.
— Что, небось, и до дома не донёс, загнал кому-нибудь за черпак самогонки? — встретил его недружелюбно Лёха.
— Что ты сразу на меня наезжаешь, хоть совсем к тебе не ходи!
— Ну и не ходи, кто тебя сюда звал?
— Дак ведь цепочка-то совсем затупилась. Дров напилять срочно надо.
— А у тебя всегда так: как на охоту идти — так собак кормить…
Шурин по дороге домой одну из рыбин действительно сбыл соседке — рано овдовевшей и быстро состарившейся почтальонше. Выпив почти на ходу пару стаканов мутной и вонючей жидкости, он теперь нетвёрдой походкой шёл к Лёхе в надежде выпросить у него ещё две-три штуки. Как говорится, куй железо, не отходя от кассы…
В разгорячённом мозгу шурина каким-то неведомым молоточком била по темени фраза «час тому назад поймал», брошенная небрежно Лёхой. Поначалу он к словам родственника-баламута отнёсся с подозрением — какая, нафиг, путина в середине декабря, горбуша ведь давно проскочила и отметала икру? Ну, а вдруг он на своём джипе на рыборазводный завод сгонял, там ведь, по сути, рыбалка круглый год? У Лёхи ведь везде макли, друзей — немеряно.
Взяв наточенную цепь, шурин помялся у двери. Не знал, как ещё выпросить у Лёхи несколько рыбин.
— Чего мнёшься, как девица красная, что-то не так? Или рыба не понравилась?
Лёха видел, что наживка в виде будто бы случайно брошенной фразы про недавнюю рыбалку сработала, и теперь ему остаётся только вытянуть улов. Но он не спешил, тянул время, давал хищнику возможность заглотить живцапонадёжней.
— Что молчишь и пузыри пускаешь, неужели Натахе моя рыба не понравилась?
— Да ты чё такое говоришь-то? — прорезался голос у шурина. — Она, наоборот, сказала: почему так мало? Фаршу, вишь, хотела накрутить да котлет ребятишкам нажарить. А чё там две штуки — ни то, ни сё.
— Так в чём же дело-то? — взял Лёха быка за рога. — Бери вон палку с гвоздём да лови сам, сколько утащишь. У меня и без этого дел невпроворот.
Палкарядом появилась, разумеется, совсем не случайно. Её Лёха притащил, когда увидал в окно своего шурина, ковыляющего по натоптанному снегу в направлении его дома. Гвоздь на конце будущего черенка от лопаты, загнутый вверх, вполне подходил для воплощения недавно разработанного плана.
— А где, Лёха, где? Да я мигом надёргаю…
— Да в бане, в бассейне. Правда, там света нет, смотри сам не плюхнись в воду. А то края гладкие, не выберешься.
А потом, выждав паузу, продолжил:
— Я с утреца поймал уже пяток, думал, пока хватит. А тут вот тебя чёрт принёс. Вечно тебе всё перепадает на шару. Когда уже за ум возьмёшься, прохиндей?
Но шурин пропустил мимо ушей последнюю Лёхину фразу и думал уже только о том, куда спихнёт свой улов. Но больше для порядку, чем, действительно, из интереса спросил:
— А в бассейн-то нафига рыбу запустил? Сейчас зима, наморозил бы, сколько влезет, – и ни хлопот, ни забот.
— Э-э, Фёдор, — Лёха даже приостановился и, наверное, впервые за многие годы назвал родственника по имени, — ты не прав. Живая рыба — это тебе совсем другой коленкор. Серебрянка на столе круглый год — понимаешь ли ты хоть, что это такое? Я вон в июле полтонны горбуши в бассейн закинул и через день ловлю себе сколько нужно. Одно хлопотно: воду часто менять приходится да иногда подкармливать молотыми чилимами или крабовым мясом. А так всё отлично. На будущий год планирую бассейн расширить. Тесновато рыбе в нём…
Заведя шурина в баню и поставив его у края бассейна, Лёха тихо удалился.
— Если что, кричи, — напутствовал он родственника напоследок.
Сам же потихоньку выключил рубильник, чтобы шурин ненароком не включил свет, и пошёл в дом, насвистывая услышанную недавно и очень понравившуюся мелодию. Решил попить зелёного чаю да перевести дух у телевизора.
Шурин появился минут через сорок. Весь мокрый и уставший.
— Нихрена там уже нет! — завопил он прямо с порога. — Я потом даже сачком весь бассейн процедил, хоть бы одну тварь поймал — полный голяк!
— Ну ладно, не переживай, — смачно потягиваясь и позёвывая, отозвался Лёха. — Видать, и вправду намедни закончилась. Возьми вон корюшки пакет. Пока ты спал, я уже пару мешков надёргал.
—  Да не трынди! — шурин от удивления даже открыл рот. — Лёд в речке только что встал, ещё тонковат. Только детвора пока на него смело выходит. Да и у магазина её ещё не продают, знать, не ловит народ. Я бы уж знал.
— Да кто ж первую рыбу будет продавать-то, сам подумай? — сходу подхватил новую тему Лёха. — Пока сами рыбаки не наедятся  с охотки да не обеспечат семьи свои, на сторону ни-ни! Закон такой неписаный существует, забыл, что ли? Да что с тобой говорить, ты и не рыбак, и не охотник, и вообще тебе всё по барабану. Прошёл день, и слава Богу! А что завтра будет — неведомо. Нельзя так жить, Фёдор, — второй раз за сегодняшнее утро вырвалось у Лёхи имя его непутёвого родственника, – мозгами шевелить нужно. Ты ведь человек всё-таки, а не скотина какая…
— Да ладно тебе, — отмахнулся шурин от нравоучений своего родственника и покровителя. — Завёл старую пластинку. Дома на мозги капают, к людям придёшь – тоже самое… Сказал бы лучше, где корюшка-то ловится? Мне что за ней по всей речке гоняться, что ли?
Этого вопроса Лёхатолько и ждал. Но виду не подал, что польщён сметливостью собеседника. Повертел в руках отвёртку, которой только что закручивал винты от сменных ножей на ледобуре. Постоял в некотором раздумье, затем ответил с придыханием, будто делясь последней краюхой хлеба:
— Так это, у нефтебазовского моста. Только ты помалкивай, не будь простофилей. Надо хоть самим немного подзапастись свеженькой рыбкой. Усёк?
— Да усёк, усёк, — выдавил из себя шурин.
Но нос шурина уже учуял огуречный запах корюшки и голова  крутилась по сторонам, нервно моргая стеклянными глазами от переизбытка чувств. Слова собеседника, напрямую затрагивающие его честь и достоинство, совершенно не воспринимались. Не брали за живое.
Лёха это видел, понимал, а потому не спешил выпроваживать Федю, на которого в период его ухаживания за любимой сестрёнкой возлагал большие надежды. Но тот оказался совершенно не приспособленным к семейной жизни. Любил поспать, вкусно поесть. А потом ещё и к алкоголю пристрастился. Брал его Лёха несколько раз с собой на рыбалку и по ягоды, но проку от этого было немного. Бегать по речке с бреднем или грести на лодке шурин не хотел и всячески увиливал от подобной работы. В сборе клоповки или брусники тоже особой прыти не выказывал. Развалится, бывало, под кустом рябины, в тенёчке, и прохрапит полдня. И что короб у него почти пустой, его никак не смущало. Пробовал Лёхапоначалу вразумить своего непутёвого родственника, да скоро отступился. Как говорится, ему в глаза, а для него всё «божья роса». 
Не проймешьтаких ни словом добрым, ни хулой. Только время зря потеряешь да накрутишь нервы. А потом ещё корить себя будешь, что наговорил сгоряча всяких обидных слов, что не сдержался, видя дикий пофигизм по отношению не только к себе, но и к жене, детям. Словно блаженный, лыбится, будто и не о нём вовсе речь. В общем, после нескольких таких попыток вразумить родственника Лёха успокоился и стал относиться к нему более спокойно, как к недотёпе какому-то.
 Наконец Лёха взглядом показал на чёрный пакет, стоявший у порога, и сказал на прощанье:
— Не вздумай куда замутить, — и показал огромный кулак. — Ты меня знаешь. Чтобы домой всё отнёс. Я Натахе позвоню, слышишь?
— Да слышу, слышу, — нехотя отозвался шурин. — Что я, совсем алкаш, что ли? Никуда — сразу домой. Мне же ещё дров напилять надо.
— Так цепочку-то чего не забрал? Уж забыл, зачем и пришёл? Смотри, по гвоздям-то не режь. Посадишь цепь, сам в другой раз править будешь…
С этими словами Лёха и выпроводил своего шурина. На душе было муторно, несмотря на то, что на этот раз без особого труда удалось разыграть этого неотёсанного балбеса.
Горечь от встречи с родственником на Лёхином сердце оставалась от того, что было ему очень жаль свою сестру. Ведь какими дружными они были в детстве. Понимали буквально с полуслова друг друга.Можно сказать, последним сухарём делились, не говоря уж о леденцах. Мороженое друг без друга никогда не ели – всё всегда делили поровну. А вон, видишь, как всё вышло. Не повезло ей с мужем. Да чего теперь ворошить прошлое? Троих ребятишек нажили, теперь их воспитывать надо, в люди выводить.
Сам же Лёха на судьбу не жаловался. Жена ему попалась степенная, заботливая. И хозяйка хорошая. Только вот молчаливая очень. Поначалу Лёху это сильно раздражало, но постепенно свыкся. Решил, что в семье достаточно и одного балабола. 

Наутро, управившись по хозяйству да расчистив тропинку от выпавшего за ночь снега, Лёха выгнал из гаража свой «Паджерик» и покатил на речку. Ему не терпелось посмотреть, сколько «пингвинов» сидит на льду в ожидании своей рыбацкой удачи. В том, что шурин растрезвонитвсем о заходе в Углегорку корюшки с моря, Лёха ничуть не сомневался. Надо же, в конце концов, как-то растормошить народ. Начнут по речке шарахаться, бурить там и сям, прикормки в лунки класть. Глядишь, и вправду раздраконят рыбу. В это время ей уже по-любому пора в речки заходить.
По его прикидкам, через пару дней, если толчков (отголосков от землетрясения, случившегося на юге Японии)серьёзных не случится, то можно и самому с удочками выходить на лёд. Это занятие он любил и мог целыми днями пропадать на речке. Вот только не всегда мог это себе позволить. С годами количество проблем, требующих его личного участия, никак не уменьшалось. А только всё почему-то увеличивалось. Сидеть сложа руки было выше его сил. А вот занятие или работу по душе для Лёхи было найти совсем несложно. Природу он любил, хорошо знал и сопки, и речки, и прибрежную полосу. Отлично разбирался в повадках зверя и птицы. Имел неплохие рыбацкие навыки. Нескучно было ему нигде и никогда. А с ним, так выходило, и всем окружающим.
Кстати, корюшку, которой он угостил шурина, ему из Поронайска друзья передали. Только Лёха, вон видишь, ещё и с сеструхой поделился. Через пару дней начнёт сушить уже свою, лично пойманную. В этом можно даже не сомневаться.

К вечеру на небе высыпали яркие звёзды. Ночь обещала быть тихой, морозной.
Лёха подкинул в печь несколько берёзовых поленьев, проверил воду в котле и сел поджидать своего друга Виктора.
Их дружбе уже не один десяток лет. По молодости вместе ходили в моря, на небольших судах перевозили различные грузы. В советские времена снабжали юг Сахалина, а также Камчатку и Курилы овощами, выращенными в своём районе, и продукцией местного мясомолочного завода – сметаной, сливочным маслом, колбасой, копчёными грудками и окороками. Сколько уж лет прошло с тех времён, а народ до сих пор вспоминает, какой славой пользовались у покупателя продукты питания, произведённые здесь.
В 90-е годы всё это рухнуло. Многочисленные поля, в которые были вложены огромные средства на проведение мелиоративных работ и агрохимию, поросли бурьяном. В цехах мясомолкомбинта давно гуляет ветер, производственные площади летом заливают дожди, а зимой засыпают снега, так как пустые глазницы окон и прохудившаяся крыша не способны больше хранить тепло и защищать строение от непогоды и человеческого равнодушия и разгильдяйства. 
После того как Советский Союз рухнул, а вместе с ней и плановая экономика, Лёха с Виктором не бросили море. Стали ходить в соседние страны — Японию, Корею, Вьетнам – на судах под чужими флагами. Промышляли в наших водах камчатского краба, креветку, гребешок, лосось, треску и селёдку да сдавали свои уловы, прячась за спинами всемогущих покровителей-соотечественников с большими звёздами на погонах, в иностранные порты. И хотя должности у наших друзей по морским меркам были немаленькими — сменный помощник капитана и штурман, больших барышей от этой рискованной деятельности они не имели.
В конце концов, им это надоело, и они навсегда списались на берег, занявшись более спокойным и прибыльном делом — организацией автомобильных перевозок. Благо, что к тому времени уже имели по паре японских грузовиков и, конечно, по надёжному внедорожнику. Ведь рыбалка и охота по-прежнему оставались любыми видами отдыха. Причём круглогодичными. Нередко добытая рыба, по сходной цене либо совсем даром, доставалась тем, кто помогал в ведении их скромного бизнеса – нанятым водителям, друзьям и знакомым.
В осенние погожие деньки на день-два всем коллективом выезжали в лес по ягоды. С наслаждением вдыхали неповторимый запах сахалинских просторов, любовались синевой чистого неба, наполнялись впечатлениями. Непременно набирали по паре вёдер сизой ароматной брусники, а также клоповки и голубики. Кто не ленился, успевал притащить ещё и огромный короб грибов — боровиков и груздей. От щедрот островной земли и временного затишья бытовых и житейских проблем у всех в эти дни поднималось настроение. А вечерние посиделки у костра под традиционную уху или шурпу из дичи придавали всему этому действу особый колорит и потом ещё долго будоражили память воспоминаниями…   
Вот уже несколько лет по субботам Виктор приходил к Лёхе попариться да «за жизнь» поговорить. Выпьют домашней настойки на элеутерококке, закусят хрустящими огурчиками или груздями с картошечкой, и мир сразу становится менее суровым, безжалостным и жестоким. Не так уже давят и бесконечные дела да проблемы.
Сегодня Виктор пришёл не один. Не так давно к нему в гости приехал родственник из центральной полосы России — художник по призванию и по профессии. Погостив однажды на Сахалине, он проникся такой любовью к острову, что по возращении выдал целую серию полотен. Это были и удивительные по своей красоте пейзажные сцены, и картины, навеянные рассказами об истории острова коренных обитателей этой богатой, неповторимой и загадочной земли.
— Здорово были! — с порога пробасил Виктор. — Как житуха, не даёт скучать?
— Да всё путём, — живо отреагировал Лёха. — Бьёт ключом!
— И всё по голове? — тут же съязвил Виктор, не дав другу продолжить его любимую присказку. — То-то я и смотрю, лысина у тебя вся в шрамах. Так каску надевать надо. Я тебе уже не раз об этом говорил.
— Иди ты знаешь куда? — завёлся с пол-оборота Лёха. — Вон, в баню! Да свою бестолковку побереги, а то, неровён час, угодишь мягким местом на каменку. А у тебя там мозги — вытекут все через прямую кишку. Что потом делать-то будешь? По улице ходить да мух ловить в декабре-то месяце?
— Не боись за меня! — не унимался и Виктор. — Знаем, что почём. О себе лучше бы побеспокоился. Кстати, а это что за фуйня под ногами валяется? Споткнёшься впопыхах да действительно растянешься прямо у раскалённой печи. Тогда уж точно не до смеху будет.
Взоры всех присутствующих в один миг сосредоточились на огромной плетёной бутылке, гордо стоявшей на деревянном столике в  комнате отдыха. Выполнена она была так искусно и смотрелась до того изящно и внушительно, что просто глаз радовала.
— Да так, друг из Грузии прислал, — нарочито спокойно и даже обыденно отозвался Лёха. — Вино двадцатипятилетней выдержки. Сына он женил на днях, а я вот не смог на свадьбу поехать. Так он ко мне джигита прислал, уважил старого боевого товарища. А вот насчёт «фуйни» ты явно погорячился. Похоже, тебе придётся пить воду вон из той кадушки, раз в не состоянии отличить произведение искусства от ширпотреба.
— Заливай-заливай, слышали мы уже эти байки, — тут же отреагировал Виктор. — Тебя послушаешь, у тебя по всему миру друзья да родственники. Ты вон ему можешь по ушам втирать, а у меня на твои выдумки уже иммунитет выработался. Кстати, познакомься: Геннадий, мой дальний родственник, из Брянска приехал. Член Союза художников. Материал собирает для будущих картин. В лучших залах Москвы и Питера выставлялся.
Геннадий, услышав своё имя, как будто инстинктивно втянул голову в плечи и, немного смущаясь, протянул Лёхе свою большую влажную ладонь.
— Ну и ладушки, — живо отреагировал Лёха, тряся руку своего нового знакомого. — Пойдёмте уже париться, а то разболтались тут, как бабы базарные. Тело всё ноет, веничка берёзового просит.
Разместившись на верхней полке в парилке, они уже втроём продолжали балагурить  и отпускать в адрес друг друга различные колкости. Это была своего рода игра, целью которой являлось как можно сильнее завести товарища. Заставить его нервничать, оправдываться, объяснять какие-то вполне очевидные вещи. Вроде той, почему матерные слова в нашей речи встречаются чаще, нежели литературные. Ведь и так всем было понятно, что это вовсе не ругательства, а способ выражения мыслей со всеми языковыми оттенками.
— Это, если хотите, наивысшая форма образности мышления, — доказывал Лёха. — Её народность и колорит. А вот скажите, читали ли вы «Евгения Онегина» в матерной версии? Если нет, то пару глав я вам, так и быть, сегодня прочту. Ну, к примеру, знаменитое письмо Татьяны к Онегину. Это же высший пилотаж поэтического таланта! Сколько в нём любви, нежности, экспрессии! Настоящие чувства томящегося сердца! Лично меня всё это глубоко трогает. И возбуждает…
— Такое светлое чувство, как любовь, грязное матерное слово только опошляет, — не соглашался с ним Виктор. — Нежное, божественное создание благодаря таким хлёстким выражениям и сравнениям предстаёт перед читателем настоящим чудовищем, монстром. Как любить эту Татьяну после того, как узнаёшь, о чём она мечтает? Как всё это низменно и гадко!
Последние слова он произнёс с таким отвращением, что на минуту в парилке воцарилась тишина. Наступило какое-то опустошение. Две непримиримые позиции как будто разом пали в равной, жестокой,бескомпромиссной борьбе, не в силах уже подняться.
— А знаешь что, мой друг сердешный, — обратился Лёха к Виктору, – ну-ка ложись на полог, я тебя сейчас так обработаю! И только посмей хоть слово произнести в нашем присутствии из нецензурной лексики, правда, Ген?
И не дожидаясь согласия, набрал в ковш горячей воды, капнул в него из стеклянного пузырька несколько капель ароматной жидкости и затем ловко плеснул на каменку. Из неё вырвался клуб белого пара, а воздух сразу наполнился невероятными запахами, от которых голова немного закружилась и дышать стало труднее.
Виктор покорно распластался на верхней полке, подставив другу своё красное, распаренное, мускулистое тело.
— Ах ты, сволочь белогвардейская! Допрыгался, довыступался! Сейчас узнаешь, почему раки красными на стол подают!Получай, гнида, за все твои фокусы и подначки. На тебе по голой заднице! Вот тебе ещё! Получай, получай сполна! Ты у меня сегодня живым отсюда точно не выйдешь!
«Сволочь белогвардейская» для Лёхи было однимиз самых любимых выражений, которое он употреблял в моменты наивысшего напряжения — досады либо обиды. К примеру, когда срывалась с крючка рыба. Но теперь оно попало ему на язык как будто случайно, но так пришлось по душе, что произносить его он готов был каждую минуту.
 Виктор только покряхтывал и улыбался от умиления. Расслабленная спинас благодарностью принимала каждый удар крепких берёзовых веток с тугими листьями и становилась ещё более красной.
— Ещё, родной, хлещи! Не жалей пару-то, подкинь ещё малость, — приговаривал Виктор, не открывая глаз. — Да пятки, пятки прогрей как следует. А то застыли вовсе.
Не выдержав такого накала, Геннадий стрелой выскочил в коридор, прикрывая зачем-то лицо.
Лёха же поплотнее закрыл за ним дверь, натянул по самые брови войлочную будёновку со звездой, взял в левую руку ещё один веник и с новой силой накинулся на свою жертву.
— Что, сволочина деникинская? Притих, молчишь в тряпочку? Ну-ка поворачивайся к лесу задом, а ко мне передом. Обхожу я сейчас все твои прелести в две руки. Хотя, понимаю, раньше надо было это сделать. Наплодил уже, небось, себе подобных десятка полтора по всей матушке России. Пудрят теперь всем мозги. Получай же, гад ползучий! Это тебе за язык твой змеиный. Это за глаза твои завидущие. Это за руки твои загребущие. На тебе, на тебе ещё!
Работая вениками, Лёха и сам уже взмок.  Последние удары наносил с тяжёлым придыханием и вяло. Виктор это почувствовал и решил немного приободрить своего друга:
— Ну всё, всё чёрт лысый. Шабаш! Дорвался до бесплатного. Умаял, как мальчишку. Пошли хватанёмгорячего чайку с шиповником, а потом я над тобой поколдую. За мной ведь тоже не заржавеет. Отработаю по полной программе. Ну всё, кончай. Кончай, говорю!
С этими словами Виктор медленно сполз на пол и выкатился в предбанник. От его тела исходил пар. А взгляд был чистым и бездонным, как у младенца.
Через некоторое время на скамейку подсел и Лёха. Его лицо озаряла довольная улыбка.
— Да, брат, извини, если что не так, — с ухмылкой произнёс Лёха, всячески маскируя вырывающееся наружу только что полученное удовольствие. — Я не думал, что ты такой чувствительный. Впредь буду осторожней.
— Ты о чём? — не понял Виктор, совершенно не догадываясь, какой же подвох приготовил ему друг. Чувствовал только, что здесь что-то нечисто. С какой это стати он вдруг стал извиняться? Вроде бы ничего такого не произошло. Наоборот, всё было замечательно. Просто классно!
— Ну как о чём? Ты же сам мне сказал, что хватит парить. Что ты уже достиг наивысшей точки блаженства. Просто разомлел от удовольствия и всё шептал: «Я кончаю, я кончаю!»
— Дурак ты и не лечишься! — выругался Виктор. — Мелешь своим помелом всё подряд, а люди и вправду подумать могут.
При этих словах Виктор бросил взгляд на Геннадия. Потом вновь на Лёху, смачно выматерившись:
— Я знал, что ты пиз..бол. Не сомневался в том, что ты мастерски умеешь всё опошлить. Но сегодня, дружище, ты превзошёл все мои ожидания. Отольются волку слёзы, помяни моё слово. Вот только дай мне отдышаться. Пощады у меня просить будешь в парной, так и знай.
Лёха же только гоготал в ответ на его гневную тираду и скалил свои белые зубы. Он был доволен, поскольку достиг своей цели. Он вынудил своего давнего оппонента в бесконечных спорах вновь заговорить бранными нецензурными словами. Это для него сейчас было главным и означало только одно — победу. В данной ситуации она возвышала злостного матерщинника над радетелем за чистую русскую речь. Подтверждала его тезис о том, что без крепкого словца речь русского человека бедна и невыразительна.
Снисходительно похлопав Виктора по плечу, Лёха примирительно сказал:
— Ладно, друг, наливай твоего божественного напитка. Я знаю, что золотистый корень и плоды шиповника так благотворно влияют на человека, что отказываться от такого чая было бы большой глупостью. А мы ведь с тобой ещё вполне вменяемые люди. Не правда ли?
Виктор внимательно посмотрел на Лёху и молча полез в сумку за термосом. Сотрясать воздух пустыми разговорами ему сейчас совершенно не хотелось.
— Виктор Александрович, — вдруг обратился Геннадий к своему родственнику, — а почему вы вот эту бутылку «фуйнёй» назвали? Её действительно здесь так называют?
Виктор с Лёхой переглянулись и… закатились гомерическим хохотом, изредка показывая пальцами на стол. Сквозь слезы по очереди они произносили это удивительное слово и с ещё большей силой ударялись в дикий, безудержный смех.
Геннадий сидел, недоверчиво поглядывая то на одного, то на другого и совершенно теряясь в догадках. Слово «фуйня», произнесённое его родственником, как только они переступил порог бани, сразу как-то резануло его слух. Показалось довольно мелодичным, принадлежащим к восточной культуре, и в тоже время — чертовски знакомым. Тут же пришло на ум знаменитое шукшинское выражение «чудак на букву «м».
Видя, что своим смехом они ставят гостя в нелепое положение, друзья после некоторого усилия над собой всё же остановились. Раскрасневшиеся, немного полноватые, укутанные по пояс простынями, они сами были смешны. Цепкий взгляд художника уже отметил для себя всю несуразность увиденных им картинок. Для карикатуриста их вид был бы настоящим открытием. Но он-то в основном пишет пейзажи – лесные урочища, заливные луга, гладь озёр с возвышающимися куполами. Даже за портреты не брался уже лет десять. Что-то не впечатляют его люди с их не очень выразительными чертами лиц и озабоченными взглядами. С их извечными проблемами, которые не удаётся скрыть ни за солнцезащитными очками в пол-лица, ни за вымученной улыбкой. Куда лучше часами смотреть на мелкую зыбь озёр, отражение в воде облаков, угасающий закат на фоне колышущегося тростника!
— Ген, да ты обижайся, — первым обратился к нему Виктор. — Мы ведь не над тобой, а над собой смеёмся. Ты даже сам не представляешь, как ты попал в десятку. Для нас обоих это заморское словечко — просто бальзам на сердце. Мы с Лёхой его так обожаем, что фуйнёй называем всё на свете: и алкоголь, и инструмент, и диковинную ракушку и многое-многое другое. Фуйня — это универсальное понятие. Оно сопровождает нас повсюду. Но аналог в русском языке ему, безусловно, есть. И ты, может быть, сам порой этим выражением пользуешься.К нам это словечко пришло из соседней Японии. Но пусть обо всём по порядку расскажет тебе мой лучший друг Алексей Николаевич, поскольку его версия — самая правдивая.
При последних словах Виктор уважительным жестом показал в сторону Лёхи, а сам в сотый раз приготовился слушать увлекательную историю.
Лёха отхлебнул из стеклянной кружки несколько глотков ароматного чаю, выдержал небольшую паузу и начал:
— Ну что ж, это на самом деле забавная история. А произошла она именно со мной, в конце 90-х, на Хоккайдо.
Я в ту пору ходил вторым капитаном на одной небольшой посудине под иностранным флагом. Зашли в порт, сдали продукцию. Команда, не теряя времени, стала пополнять запасы провиантом да горючкой. Мне же захотелось взять себе хорошую тачку, так как после этого намеревались на недельку зайти в наши воды: в Холмск или Корсаков.
Ну, поехал, значит, я в город, на стоянку машин. А денег в кармане — кот чихнул. Заранее знал, что на хорошую, стоящую машину не хватит. Словом, наудачу поехал. Прицениться хотя бы к нынешнему курсу.
Походил, погулял по стоянке. А машин, надо сказать, всяких, на любой вкус и кошелёк. От ярких женских малолитражек до крутых, навороченных джипов. В общем, глаза разбегаются.
Выбрал я себе машинёху. «Морковник» серебристый. Хорошая тачка, крепкая. Кожаные сиденья, на полу коврики, как новенькие, салон чистый, непрокуренный, «потеха» с телевизором и двумя колонками. Наворотов всяких — куча. В смысле — климат-контроль, сверху люктонированный. И на спидометре всего-то тысяч 50.
Словом, понравилась мне машина. И класс такой достойный, представительский.Сразу нарисовал в уме картину, как рассекаю на ней по нашим улицам. Идёт — не шелохнётся, как пароход в хорошую погоду.
Видя такое дело, подбегает ко мне пожилой японец. Улыбается, в глаза заглядывает. А я чувствую, что моих денег явно не хватит для такой покупки. Хлопаю небрежно дверцей и говорю ему на полном серьёзе:
— Х..йня, а не машина!
 Он, конечно, ничего не понял. Но видит, что я остался недоволен.
— Что есть «фуйня»? — переспрашивает меня японец. — Зачем «фуйня»?  — Плечами пожимает и руки в стороны разводит.
А я снова ему, уже на полном серьёзе:
— Х..йня автомобиль. Санта-Мария! Мани биг ноу.
И сую ему восемьсот долларов.
Увидев деньги, он вообще в осадок выпал. Закудахтал что-то на английском, вставляя изредка русские слова.
Заметили что-то неладное его товарищи. Подходят к нам ещё четверо. Цокают языками, спрашивают у него уже по-японски.
Недолго общались, но наше слово мелькало в их речи довольно часто.
Потом самый старший из них обращается ко мне и, глядя прямо в глаза, на полном серьёзе спрашивает:
— «Фуйня» – это есть что?
А я, недолго думая, показал рукой на свои мужские прелести и говорю:
— У меня о'кей — стоит вот так, — и показываю ему руку, направленную вверх,  со сжатым кулаком.
Потом пальцем тычу на его причиндалы, морщась при этом, показываю ту же руку, но уже вялую, направленную кулаком вниз, и говорю: «А у тебя всё, упал. Подъёмным краном не поднимешь, значит —  х…йня».
Они сразу поняли, что я имел в виду, и давай ржать. Пальцами друг на друга показывают и сквозь смех талдычат: «Фуйня! Фуйня! Фуйня!». 
Потом на меня глянут и чуть ли не хором выкрикивают: «Раша — о'кей».
А посмотрят друг на друга — и снова: «Фуйня! Фуйня!».
— Видать, шибко им понравилось это наше словцо, — высказал свою точку зрения Виктор. — Коротко, но ёмко.
— А причём тут машина? — не поняв всей подоплёки происходящего, совершенно серьёзно спросил Геннадий. — К машине это какое имеет отношение?  И потом, самое главное, цену-то японец согласился снизить?
Лёха с Виктором опять залились громким смехом, хватаясь за животы. А немного успокоившись, Лёха выдал:
— А куда они, нахрен, делись бы?  Им стоило только открыть капот, как я тут же начал тыкать на аккумулятор, генератор, ремни и прочие агрегаты, называя всё х…йнёй. В салоне тоже оказалось, как вы, наверное, уже догадались, всё негодным и скверным.
И поскольку настроение у всех было прекрасным, со мной, в общем-то, никто и не спорил. Через десять минут я уже ехал на этом автомобиле в порт, горланя  в открытое окно наши песни.
По приезде домой мы с Виктором Александровичем обмыли покупку, как положено. Выкушали пару пузырей да в караоке попели. Знаешь, какой у твоего родственника голос? Закачаешься!  Я на этой машине потом лет семь-восемь откатался. Верой и правдой мне служила. Но никто её в округе кроме как «Фуйня» не называл. Прилипло к машине это заморское словечко.
— А потом ей, кажется, пришёл пипец! Так, Лёш?
— Ну да, — охотно согласился Лёха Мариман. Но это уже другая история. Главное, что фуйнёй мы теперь называем всё, что не внушает доверия.  Вроде бы и негрубо даже получается. Верно ведь?
— Хватит уже трепаться, — оборвал пустую болтовню друга Виктор. — Залетай скорей на полог, буду дурь из тебя вышибать. А ты, родственник, мотай на ус. Вот такие мы, сахалинцы…