Журавлик в небесах 17. Романтика

17. Романтика

     Годы  юности…  романтическое настроение. Читал книги о фантастических приключениях, о возвышенных чувствах смелых людей, о путешествиях.… Хотелось путешествовать.  Даже не то, что хотелось, он и сам не понимал, что это было за ощущение. Что-то не нравилось в размеренной жизни. Родители не знали, как с ним совладать: ребенок стал упрям, задумчив и порой даже груб.
     После истории с альбомом, смертельно не хотелось идти в художественную школу. Начал тайно прогуливать, шел на бульвар, бродил по тенистым аллеям и думал. Егор  мечтал о свободной, самостоятельной жизни. Видел сны… Один из них запомнился на всю жизнь.
     Не спалось… Лунный свет мешал и притягивал. Звезды заглядывали в окно. Егорка приветливо помахал им рукой. Поворочавшись еще минут пятнадцать, встал, оделся и тихо вышел  во двор. Дверь сарая приоткрыта. Осторожно, чтобы не шуметь, извлек из-под нескольких тазов старый отцовский рюкзак, в который заранее вложил все необходимое и спрятал накопленные за год деньги. Рюкзак оказался тяжелым и давил на спину, лямки резали плечи. Уже начинало светать, когда он переступил  порог дворовой калитки и бодро зашагал к вокзалу.
     Товарные вагоны чередовались пассажирскими, он ехал уже два  дня. Третий день провел на крыше пассажирского вагона. Он так и не узнал, как называлась станция в Казахстане, когда из-за инспекторской проверки ему пришлось сойти с поезда. Тихая среднеазиатская станция. Ночь.
     Несколько человек, судя по одежде чабаны, сидели в зале ожидания, и пили чай из пиалы. Они приехали верхом на верблюдах и ждали утреннего поезда. Из их разговора Егорка понял, что приехали они из «Байконура» проводить двоих товарищей и утром уедут обратно. Этого хватило, чтобы он, переборов страх перед верблюдом, решился на отчаянный шаг: он спрятался в одной из двух корзин, висевших на горбатой спине верблюда. Чего это ему стоило, нетрудно представить, если знать его взаимоотношения с этими животными.
     Однажды, когда ему было лет восемь, в  город приехал зоопарк на колесах. Недалеко от дома отгородили полутораметровым забором территорию, расставили клетки и стали принимать гостей. Егорка ходил туда не раз и не два, не боялся даже тигров и медведей… Но вот однажды, по пути в магазин, проходил мимо забора того самого зоопарка и вдруг увидел возвышающуюся над забором  длинную шею и голову верблюда.
    
     Верблюд с интересом смотрел  сверху на тротуар, на людей, спешащих по своим делам.  Егор остановился и, задрав голову, с раскрытым  от удивления  ртом уставился на верблюда. Тот, в свою очередь, тоже уставился на Егорку. Они смотрели друг на друга около минуты. Глаза в глаза! Первым не выдержали нервы у верблюда.  Гоша увидел, как по длинной шее животного прокатилось вверх какое-то колебание, а потом  из пасти выплеснулось нечто и накрыло его голову и лицо.
     Это был плевок-чемпион! Плевок-красавец! Очевидно, верблюд обрадовался достигнутому результату, как футболист, забивший гол, потому, что затопал ногами и отвернулся с чувством выполненного долга. А Егор стоял задыхаясь, испуганно и торопливо оттирая липкую слюну с головы и лица. Какая-то женщина  сорвала с головы косынку и стала ею оттирать слюну, потом отвела его домой. С тех пор он опасался не только подходить к верблюдам, но и смотреть на них. А сегодня вот решился, и уже в корзине, успокоившись, поняв, что животное до него никак не дотянется, уснул.
    
     Проснулся от холода. Утренняя  прохлада катилась по казахской степи, обнимая всех и вся. Егор выглянул из корзины. Верблюд жевал какую-то траву и был безучастен к окружающей действительности. Проще говоря, ему не было никакого дела до мальчика, сидящего у него на спине. Людей не видно. Вдали какой-то забор. «Как в нашем парке», — невольно подумал Гоша и стал сползать из своего убежища.
     Неожиданный грохот заставил его вздрогнуть: это же старт ракеты! Он все-таки дошел до космодрома!
     Подбежал к забору, за которым тянулось бесконечное поле, и только на горизонте  виднелись верхушки стартовых мачт. Попытался пролезть между прутьями забора. Втиснул сначала  верхушку головы, потом, чуть наклонившись, просунул правое ухо, потом – левое. И все. Застрял! Ни вперед, ни назад! Кое-как протиснул голову, оцарапав щеку, теперь стало полегче: прутья не давят на лицо. Держась за прутья, кое-как поднялся. Положение было ужасное. Ему уже чудилось, что это заброшенный участок космодрома, что сюда никто никогда не придет, а он, молодой, красивый, полный сил останется здесь навсегда с зажатой между прутьями решетки головой. Умрет здесь от жажды и голода. И, может быть, даже стервятники выклюют ему глаза, как в каком-то историческом романе.
    
      И вот, жалость к самому себе оказалась настолько сильной, что он заплакал. Сначала тихо, потом все громче и громче, и, наконец, стал звать на помощь.
     — Помогите! — кричал он сквозь слезы, — мама!  Помогите, спасите меня!
     — Помоги бог, что случилось? — услышал он сзади  хрипловатый голос, но увидеть владельца этого голоса не смог, потому что зажатая в решетке голова не поворачивалась. Кто-то взял его за пояс и тут же отпустил:
     — Ах вот оно что! Ты, мил-человек, застрял! Хотел проникнуть на территорию секретного объекта. Ты, часом, не шпион ли?
     — Я не шпион! — еще больше испугался Гоша. — Я не шпион, нет! Я только хотел посмотреть на ракету и устроиться на работу к вам.
     — На работу? — человек, видимо, обошел ограду и появился прямо перед лицом Егора. Это был пожилой мужчина, можно сказать, старик, с несколько приплюснутым носом и пышными усами, которые стекали из-под этого носа и растворялись в густой бороде. — На работу — через забор? Нет, наверное, ты все-таки шпион. Где твои документы?
     Егор похолодел. Документов у него не было.
     — У меня их нет, я еще маленький, — и он заплакал.
     — Что ж ты так? Маленький, а сюда прискакал?
     — Я работать хоте-е-е-е-л, — слезы текли по щекам  и падали на рубашку.

     Человек подошел сзади и тихонько прикоснулся к его голове: «Ну-ка, поверни чуть влево, еще… Во так… Одно ухо пролезло. Теперь присядь и поверни голову направо. Тихо. Тихо… Ну вот, а ты боялся, плакал… Разве космонавты плачут? Эх, ты…» Голова пролезла обратно, и Гоша теперь сидел, взволнованный и счастливый, оттирал слезы с лица, еще больше их размазывая.
     «Ну, вставай, вставай, кому говорю», — голос звучал сердито и устало. Он с трудом осознал, что это не голос сторожа.  Огромным усилием воли открыл глаза: отец стоял перед кроватью и стаскивал с него одеяло. Еще через секунду он окончательно проснулся и с сожалением осознал, что это был сон.  Прошло уже более сорока  лет с тех пор, как Катенин видел этот сон, но до сих пор помнит его в деталях.

     «Если бы мне в детстве сказали, что я буду пленником пещеры, — думал  Егор, —  я был бы на вершине счастья. Мне тогда ужасно хотелось попасть в какое-нибудь приключение, я был уверен, что легко преодолею все опасности. Эх, как же мне хотелось пожить одному, без родительской опеки!»
     Однажды утром, опаздывая в школу,  не мог вспомнить куда  подевал альбом, потом, найдя его, кинулся искать карандаши. Отец торопил  и  ворчал о несобранности. Сын огрызнулся: что-то вроде — сам знаю что делать. Слово за слово, и отец не выдержал — дал  подзатыльник.
     Егор был потрясен: отец, который никогда  его «пальцем не трогал», вдруг… Было ужасно обидно. Вот он — момент истины!  Тяжело и часто задышал, бросил портфель, театральным жестом открыл дверь и, полуобернувшись, крикнул: «Ну!.. Прощайте!»  И  ушел решительным, быстрым шагом.  Наверное, это выглядело комично, потому что родители не поняли его решимости уйти навсегда.

     За воротами двора остановился, успокоился и, не торопясь, двинулся на окраину города. В кармане нащупал мелочь. Остановился. Пересчитал: ровно шестьдесят копеек. Конечно, это не нынешние шестьдесят копеек — тогда шестьдесят копеек были большей частью рубля. А на рубль можно было купить не только спички. Зашел в кондитерский магазин и купил конфет, наверное, грамм пятьдесят — сто.
     О чем тогда думал? Боролся с собой, пересиливал страх и неуверенность: а правильно ли поступил? Не слишком ли много на себя взял? И сумеет ли жить самостоятельно, где будет жить, как появится в школе? Эти вопросы лезли  в голову, и он их с трудом отгонял.
     Через несколько кварталов начались окраины, частные дворы и домики теснились вдоль дороги, кое-где асфальтированной, а чаще грунтовой. Прошел какой-то скверик с памятником-стелой, потом опять потянулись заборы частных домов, потом железная дорога и, наконец, море. Оно начиналось внизу, под обрывом, и уходило в бесконечность. Утреннее солнце пригревало  редко расставленные  пальмы. Красота! Тротуар закончился, дальше дорога вдоль моря была с обочиной, поросшей травой. Егорка старался экономить конфеты, чтобы их хватило надолго. И это тоже была  борьба с самим собой: очень уж хотелось их съесть.

     Начался пригород — частные дома, плетенные ограды, каменные заборы. Как ни растягивал удовольствие, но на подходе к санаторию «Дельфин» конфеты кончились. Было уже часа три — время обеда, и голод начинал  донимать. Солнце тоже разгулялось: сухо и жарко. Ужасно хотелось пить, но денег на газировку не было, и  простой воды тоже  нигде не было. К тому же он очень устал. Дойдя до очередной пальмы,  постоял, отдыхая в тени, и поплелся обратно в город.
Прошло еще несколько часов, пока он подошел к начальной точке путешествия. Боялся пройти мимо своего двора, поэтому, сделав широкий круг по соседним кварталам, обогнул родительский  дом и вышел на родную улицу с другого ее конца.
     Начинало темнеть. Измученный, усталый, голодный  брел по городу в поисках места ночевки. Причем  понятия не имел, как это место должно выглядеть. Это  мог быть подвал какого-то дома, лавочка в парке… Впрочем,  вместе с сумерками пришел и холод. Егорка был в одной рубашке, поэтому мысленно отверг вариант ночевки в парке.
    
     Ноги несли  по родной улице к дому. И тут увидел автобусную остановку. На той же улице, в том же квартале, недалеко от дома! Она была огорожена с трех сторон, деревянная, и внутри по всей длине, деревянные же лавочки. Давным-давно все это было окрашено в синий цвет. Но очень давно, потому что о цвете он догадался, увидев кусочек стены за скамьей.
     Поколебавшись,  решил остановиться на ночевку здесь. Если что — дом рядом. Надо признать, романтический пыл Егора  в этот день заметно поистрепался. И парень уже с тоской размышлял о своей несчастной судьбе, и  втайне от себя самого, где-то в глубинах мозга, сознавал, что совершил гигантскую, непростительную ошибку. Вот так и сидел на лавочке, жалел себя  и ждал, когда автобусы развезут по домам всех, оставшихся на остановке, чтобы после этого устроиться на лавочке поудобнее.

     Люди ждали терпеливо. Еще бы! Они были уверены, что скоро придет автобус, и они поедут домой — в тепло, к еде, к родным… А он...   он  вынужден, скрючившись,  на грязной, изрезанной ножами пацанов и исплеванной алкоголиками  лавочке ждать рассвета.  Быстро темнело. Все меньше становилось прохожих, хотя еще не было и девяти. Автобусная остановка опустела. Мучил голод, хотелось пить. «Как же я буду спать здесь? — думал Егорка. — Ведь даже сидеть на этой скамье жестко и неудобно. А дома… эх…»
     Тоскливые  размышления прервал звук шагов и стук костыля. В освещенной части остановки появился бородатый страшный старик. Страшный, потому что был одет очень неопрятно, нечесан, и хромал, опираясь на корявую  палку. Он посмотрел на мальчика исподлобья, крякнул и грузно сел. Егорка почувствовал, как лавка прогнулась под его тяжестью. Старик неспешно достал сверток, завернутый в платок, поковырялся в нем и положил на лавку. Он собирался ужинать, но, видимо,  мальчик ему мешал.
    
     — Что, пацан, не идет твой автобус? — голос был груб и скрипуч.
Егор молчал, с ужасом представляя, как этот Карабас-Барабас  ночью зарежет его, спящего. Понимал, что это всего-навсего нищий, но ничего не мог с собой поделать. Страх сковал не только тело, но и язык.
     Если раньше он сопротивлялся возникающему  в глубине серого вещества  желанию вернуться домой, то сейчас ноги сами понесли от остановки. «Все-таки хорошо, что этот дед пришел, — думал  Егорка, — иначе ни за что не решился бы вернуться». Теперь сердце билось учащенно по другой  причине: стыд перед родителями, соседями, родственниками… Тем не менее, калитку открыл резко и, не оглядываясь, гордо держа  повинную голову (делал вид, что вернулся с прогулки) прошел через весь двор к своей двери.

     Шел и слышал со всех сторон: «Пришел! Пришел!»  Это соседи. Конечно же, они всё  знали и тоже переживали Егоркину выходку. Уже открывая дверь в дом,  краем уха услышал шепот  любимой тети  Мани, обращенный к матери: «Только не бей».
     Никто и не собирался бить. Наоборот, сразу умыли и накормили, а потом, когда  ожидал укоров и расспросов,  молча, положили спать. Только отец сказал: «Утром разберемся».
     Но утром опять ничего особенного не случилось. Спросили, где был, и посоветовали больше так не поступать. Могли бы и не говорить. В этот вечер твердо решил, что никогда так делать не будет. Было очень стыдно.
     С этого дня Егор взялся за ум. По-прежнему случались и тройки и двойки, но появилась уверенность, что все это легко исправить. Он стал учиться  легко. По-прежнему  не делал домашнее задание, во всяком случае, не часто, по-прежнему прогуливал некоторые уроки, но на тех  занятиях, которые посещал, старался слушать внимательно, вникая в корень темы. Память была неплохой,  не зубрил, а вникал в суть, поэтому очень скоро  учеба перестала быть в тягость. Знал: если захочет, то всегда, по любому предмету сможет  получить пятерку. Эта уверенность, с одной стороны,  придавала силы, а с другой — несколько расхолаживала.

     Родители, видимо, нащупав нечто похожее на метод воспитания, тоже изменились. Они старались помогать сыну. Конечно, не делали с ним  уроки, но  чаще беседовали о школе, прикидываясь непонимающими, задавали какие-то вопросы  по темам уроков. Отец пытался вселить уверенность в своих силах. Мать перестала ругать за неудачи в учебе, но активно хвалила за положительные результаты. Однажды, когда Егор получил пятерку по математике, она сказала: «Вот видишь: если захочешь, ведь можешь! — а потом тихо и доверительно, — Гошенька, помнишь, мы смотрели кино “Дети капитана Гранта”? Там песенка такая, помнишь: “Кто весел — тот смеется, кто хочет — тот добьется, кто ищет — тот всегда найдет!” Ты, сынок, на секунду задумайся: какие прекрасные слова, какие умные слова! Это ведь правда, если чего-то очень захочешь — непременно добьешься. Будь весел — и будешь смеяться, ищи — и найдешь, добивайся упорно — и добьешься.  Запомни, сынок, эти слова, они тебе в жизни очень могут пригодиться».
    
     Егор запомнил. Ох, как нужны ему сейчас эти слова, вера в себя…
«Если очень хочешь… — думал он, — Куда уж более! Хочу! Еще как хочу вырваться из каменной ловушки! Но как?! Верь в себя, верь в удачу…»
     В периодических спорах и многочасовых молчаниях прошло три дня. Бывали спокойные беседы, когда каждый рассказывал о своей жизни, о семье, о друзьях. Споры возникали, когда речь заходила об их безнадежном положении, и о политике. О еде старались не говорить — тема  негласно была признана запретной.
     В первые два дня съели все нехитрые припасы, у кого что было на перекус, и три маленьких  бутерброда с маслом и сыром, которые Таня прихватила для Гарика. Голод постепенно отбирал у них силы и оптимизм. Хуже всего было положение с водой — ее не было вовсе.

     (Продолжение следует)