Неизъяснимость

«Очередной труп», - подумал он, войдя в затхлое захламленное помещение. За столом в белой грязной (уже давно не белой) майке-алкоголичке сидел, развалившись, человек, его ноги словно болтались, голова была запрокинута, руки раскинуты, рот открыт. Сложно было понять, как он еще не упал со стула, на котором умер. Иными словами, почти классическое расположение трупа, найденного на месте преступления, вот только было ли оно? Никаких внешних признаков, указывающих на насильственную смерть, как и в последних десяти случаях, которые вел следователь Панфилов. Вот и теперь по беглому взгляду на вполне стандартное помещение, казавшееся привычным, все было «на своем месте» - в порядке, характерном для линейки происшествий, имевших тенденцию повторяться почти каждые пару дней на протяжении вот уже месяца.
Передвигаясь в особой манере следователя, Панфилов обошел комнату, осматривая ее на предмет улик. Наконец, он что-то заметил. В руке у потерпевшего был зажат какой-то сверток. Он было потянулся взять его, но вспомнил, что на нем нет перчаток, и крикнул:
- Эй! Михаил, подойди сюда, пожалуйста, посмотри, что у него в руке. – Михаилом был криминалист, у него-то перчатки были, да и не только они: все необходимые приспособления для стерильного сбора образцов и улик везде, где это могло бы понадобиться. Человеком он был веселым, что для подобной работы являлось порой необходимостью.
- Да-да, Егорушка? – подошел он. – Похоже, у тебя тут трупешник без улик, не так ли? Прямо как мы любим.
Сегодня Егору Панфилову было не до «искрометных» шуток коллеги, а потому он ответил:
- Имей уважение к человеку, Михаил. Едва ли он сделал что-либо, чтобы заслужить подобный конец, как, впрочем, и все остальные жертвы.
- Ну не скажии, - ответил Миша, склоняясь над трупом в том месте, куда ему указал Панфилов.  – Люди всякое творят, и пока мы вообще ничего о нем не знаем. А если судимостей и близких у него не было, то, вероятно, и не узнаем,  – протянул он, уже извлекая сверток из руки покойника.
Конечно,  можно было поспорить с заявлением криминалиста, но сейчас Егора это интересовало в последнюю очередь. Он был полностью поглощен деталью, которая могла стать прорывом в беспросветном деле, скинутом на  него как на вытянувшего короткую спичку. Судмедэксперты и патологоанатомы могли только чесать затылки и разводить руками, осматривая мертвецов, погибших по необъяснимым причинам. Была ли это новая пандемия XXI века или серия изощренных убийств, никто не мог дать ясный ответ.
Миша вытащил из руки «жильца», как они в узком кругу между собой иногда называли трупы, сверток, на поверку оказавшийся скомканной запиской. В записке было лишь одно слово: «неизъяснимость». Очевидно, это было последнее слово, а также письменный манифест, произведенный на свет этим человеком. Прочтя записку, Миша и Егор озадаченно переглянулись.
- Хм, «неизъяснимость», - многозначительно сказал Миша.  – Что бы это значило?
- Не знаю… - задумчиво проговорил Панфилов.  – Упакуй с остальными вещдоками, - сказал он отсутствующим голосом и, погрузившись в свои мысли, с таким же, как и голос, отсутствующим видом медленно направился восвояси с места преступления.
- Так нечего больше упаковывать, разве что труп! - крикнул ему в след Михаил, но Егор уже не слышал его, на остаток рабочего дня он сфокусировался лишь на одном слове: «неизъяснимость». Дело было не только в том, что других зацепок не было и не предвиделось. Скорее, что-то щелкнуло в голове следователя, он что-то почувствовал.
Таков был метод его работы: Панфилов опирался на наитие. Интуиция, шестое чувство - нечто, существующее за пределами рационального.  Начальство и сослуживцы это знали. Как только его «переклинивало» и он замыкался в себе, его оставляли в покое. А потому он мог не волноваться за свое карьерное будущее, уезжая на машине в никуда подумать.
На улице шел дождь, звук мотора и работающих дворников оказывал на Егора почти медитативное воздействие. Его сознание было полностью поглощено посланием мертвеца. Предсмертной запиской, которая непременно должна была вывести его на истину за этим потоком смертей, он был в этом уверен. Но, помимо обычной профессиональной чуйки, Панфилов чувствовал что-то еще. В этот раз происходящее было как будто куда более личным, чем всегда.  «Отчего так?» - думал он.  Панфилов не знал никого из жертв, подобных дел в его практике доселе не было, но с чего вдруг сейчас все иначе?
Лишь один ответ приходил на ум: «неизъяснимость». Что именно подразумевалось? Понятие вполне себе абстрактное, его можно было применить к великому множеству вещей, вот только в данном случае оно значило что-то определенное, и Панфилов знал это. Откуда-то знал.
Он ехал долго, простоял не в одной пробке, ехал, пока бензин почти не закончился, а когда заправился, выехал за черту города. Бессознательно он ехал и ехал по дороге, пока не остановился, обнаружив себя возле странного здания: огромного отреставрированного загородного особняка, судя по вывеске, переделанного под сумасшедший дом.
- Вот так новости, - сказал он вслух.
«Не слишком жизнерадостное завершение пути», - думал он, опуская боковое стекло машины. Панфилов знал, что чутье не подвело его, иногда самый верный способ добраться до цели – забыть о том, что она у тебя есть. И вот он уже звонил в звонок на въезде. Из-за шлагбаума перед подъездной дорожкой, выйдя из своей каморки, к нему подошел охранник.
- Здравствуйте, часы посещений уже закончились, - обратился он к следователю, в ответ тот молча продемонстрировал удостоверение. На лице охранника появилось удивление, однако он быстро совладал с собой, взял удостоверение в руки, подставил его на свет, как если бы проверял купюру на подлинность, затем вернул. – Что вы хотели? 
«Сам не знаю», - чуть было не сказал Панфилов, но вместо этого произнес:
- Веду расследование, есть основания полагать, что недавние убийства как-то связаны с сотрудниками этого учреждения, больше сказать не могу.
Конечно же, у Егора не было никаких оснований предполагать подобное, но заявление возымело эффект. Охранник, более не задавая вопросов, пропустил его на территорию больницы.
Вскоре следователь уже поднимался по ступенькам главного входа. Еще один охранник вышел ему на встречу – видимо, привратник на въезде сообщил о госте.
- Здравствуйте, - сказал он, не выказывая, впрочем, какую-либо приветливость.
Панфилов молча кивнул и, особо не сбавляя темп, направился внутрь. Легким движением руки охранник остановил его:
- Прошу прощения, а вы, собственно, к кому?
Егор смерил его взглядом:
- К главврачу, - без запинки проговорил он.
- Хм, а вам назначено?  - не отставал охранник.
- Нет, но я по особому вопросу, - ответил Панфилов,  - быть может, уведомите его, раз уж вы тут?
Охранник какое-то время молчал, недоверчиво глядя на следователя, но вскоре перестал «качать права» и покорно кивнул, затем открыл дверь гостю и прошел за ним внутрь здания. Для Егора эта мелкая стычка ровным счетом ничего не значила, в данный момент на уме у него была одна лишь «неизъяснимость». Он, словно ищейка, напал на след и был близок к разгадке.
После недолгого ожидания Егора проводили по парадной лестнице на второй этаж бывшей усадьбы и по лабиринтообразным коридорам подвели к кабинету главврача.
- Да-да, войдите, - послышалось из-за двери, Панфилов вошел.
Охранник вернулся на свой пост. Сложно было поверить, что здесь, в застенках такого богатого дома, обитало бог знает сколько сумасшедших. С другой же стороны, кто из нас нормален? Однако сейчас Егор не собирался размышлять на эту тему. Он пришел по делу, чувствовал, что почти у цели.
Главврач была одета в строгий джемпер, из-под которого выглядывал белоснежный воротник рубашки, она приподнялась на стуле, чтобы поприветствовать гостя рукопожатием, и Егор увидел, что на ней была тугая черная юбка. Она указала ему на стул для посетителей с внешней стороны секретера, следователь сел. Женщина сделала то же, после чего сложила руки на столе перед собой и нацелила на пришедшего взгляд, выжидая, что он скажет. 
- Я, собственно, вот по какому вопросу, – начал Егор. – Вы, наверное, слышали о серии происшествий, произошедших недавно в столице? Необъяснимые смерти совершенно не связанных между собой людей…  Полагаю, в нынешнюю эру интернета едва ли можно надеяться скрыть что-то такое от общественности…
- Позвольте вас прервать, - встряла женщина.  – Я не просто слышала об этом, но стала невольным свидетелем нескольких таких необъяснимых смертей. Но ведь, знаете ли, когда что-то такое случается вне больших городов, а даже в ближайшей области, градус значительности человеческой жизни резко падает, - говорила она с чувством оскорбленного достоинства, будто была обыкновенной скромной жительницей провинции, а не заведующей явно не бедного учреждения. Но Панфилов молчал, давая ей возможность выговориться.
- Особенно когда дело касается душевнобольных, - продолжала она. – Мы неоднократно обращались в вышестоящие инстанции в поисках помощи, но нам ее никто не выделил. Конечно! Кто будет заниматься несчастными психами, когда волна смертей прокатывается по мегаполису?
- Прошу прощения, - наконец перебил Панфилов. – Я здесь не для того, чтобы выяснять отношения. Я всего лишь следователь и расследую дело, – сказал он спокойно.
После нескольких секунд тишины Егор снова заговорил:
- Эта… эпидемия, как ни назови, застала всех врасплох. Беспрецедентный случай волны необъяснимых смертей.  Впрочем, сказав «эпидемия», я, вероятно, преувеличил, иначе сильные мира сего уже нажали бы на кнопку «паника», а пока никто даже не знает, к чему это отнести. Поэтому я и здесь.
- Вы подозреваете, что это дело рук человека? – удивленно спросила главврач.
- Я не знаю, что думать, - все так же спокойно сказал следователь, - но сегодня, впервые за этот злосчастный месяц, у меня появилась зацепка. Последний потерпевший, найденный сегодня утром, оставил записку с одним единственным словом…
Панфилов умолк, потому как увидел, что глаза главврача широко раскрылись. Она встала из-за стола, молча вышла из-за него и, поравнявшись со стулом, на котором сидел Егор, тихо сказала:
- Пройдемте.
Ничего не говоря, он покорно проследовал за женщиной. Через несколько минут они оказались в крыле здания, отведенном для палат. Здесь было куда мрачнее, чем в парадной части бывшей усадьбы, что не удивительно. Из некоторых комнат доносились приглушенные мычания, перешептывания и храп, но за той дверью, у которой они остановились, признаков жизни не наблюдалось. 
Достав связку ключей, женщина нашла нужный, вставила его в замок и повернула. Дверь с негромким скрипом отворилась. Палата была пустой, внутри стояли две не застеленные койки и две простые деревянные тумбочки. И все же долго высматривать то, зачем его сюда привели, Панфилову не пришлось: на стене огромными неровными буквами было вырезано прямо по штукатурке «НЕИЗЪЯСНИМОСТЬ».
Егор испугался. То есть это была его первая реакция. Он в остолбенении разглядывал надпись, а потом перевел взгляд на главврача.
- Это случилось около месяца назад, - сказала она, немного опустив глаза. – Оба пациента были найдены мертвыми без каких-либо явных причин. По результатам вскрытия выяснилось, что они внезапно прекратили жить. Сердца их просто-напросто перестали биться. Но самое странное, что это были даже не одни из наших тяжелых больных. Временное помешательство без агрессивного поведения у одного и затяжная депрессия у другого. Оба добровольно записались на лечение.
Разговор продолжился уже в кабинете.
- Что вы обо всем этом думаете? – спросила заведующая. Все это время Панфилов напряженно думал, ничего не говоря. Затем он произнес:
- Теперь я знаю, что это не человек.
- Но что же это?! – воскликнула женщина. – За последний месяц подобным образом у нас в клинике умерло еще пять  человек! Совершенно неожиданно, без каких-либо предпосылок, просто умерли, и все!
- А слово? – спросил Егор, - кто-нибудь еще оставлял послания?
Главврач кивнула.
- Один из пациентов постоянно повторяет и пишет его, но он еще жив, – сказала она.
- Отведите меня к нему! – скомандовал Панфилов.
- Вы едва ли сможете чего-то от него добиться… - начала главврач. Но Панфилов не желал слушать:
- От-ве-дите меня к нему, это необходимо.
Женщина оставила попытки что-либо объяснить и лишь вздохнула. А после провела Егора к нужной палате.
- Верюгин! Верюгин, просыпайся, – сказала главврач, обращаясь к человеку,  лежащему на койке, свернувшись калачиком. На нем был шерстяной болотного цвета халат. При оглашении его фамилии отреагировали практически все пациенты из соседних палат, кроме самого Верюгина. У Панфилова засосало под ложечкой, он уже решил, что последний человек, пусть и сумасшедший, способный пролить хоть какой-то свет на ситуацию, умер. Но вскоре он с облегчение вздохнул, заметив движение под халатом. 
- Верюгин! – грозно повторила главврач, подойдя вплотную к койке, - давай, вставай, с тобой хотят поговорить.
Он явно не горел желанием прерывать свой сон, и его можно было понять. Впрочем,  долго ждать не пришлось, в соседних палатах пациенты все более расходились. Флегматичный Верюгин же, кряхтя, приподнялся на кровати, осмотревшись вокруг невидящим взором.
- Паша, - ласково сказала главврач. – К тебе пришли. С тобой хотят поговорить.
Но едва ли Паша был охоч до бесед, он избегал смотреть в глаза, хоть и с любопытством оглядел нежданных посетителей. Панфилов пожирал его глазами, видя в нем последнюю оставшуюся зацепку, единственный ключ к разгадке необъяснимого смертоносного феномена, ответ на тайну «неизъяснимости».
Верюгин принял странную позу, как будто ему было неудобно в собственном теле, он слегка беспокойно покачивался, явно испытывая дискомфорт.
- Неизъяснимость, - тихо сказал он, покачиваясь. Егор не выдержал, он практически подскочил к душевнобольному и крикнул:
- Что ты сказал? Что это значит?! Объясни же!
Главврач положила руку на грудь Панфилову в сдерживающем жесте, сказав вполголоса:
- Полегче, не надо его так волновать, под давлением от него точно ничего не добиться.
Но следователь не мог более себя сдерживать, его буквально распирало от жажды докопаться до истины. И он чувствовал, что иной надежды не было.
- На вопросы нет ответов, а во тьме живет лишь тень, смысла в вашей жизни нету, и к концу подходит день. – ужасающе спокойно проговорил Верюгин, перестав покачиваться и уставившись в одну точку где-то на стене. Главврач с ужасом посмотрела на пациента и перевела взгляд на Егора. Она лишилась дара речи, ей явно было не по себе. Панфилов разделял ее чувства, еще больше его беспокоило нарастающее осознание безнадежности дела: чутье подсказывало, что большего от Паши не добиться.
Но в момент, когда эта мысль устаканилась в его мозгу, отчаяние и эмоции взяли верх. Он бросился к мужчине, оттолкнув от себя главврача. Он схватил Верюгина за плечи и закричал на него:
- Ты же знаешь, что тут происходит! Ты знаешь о неизъяснимости! Скажи мне, скажи! Ты должен!
Но Паша замкнулся в себе и умолк. Сумасшедшие из соседних палат уже вовсю галдели и бесновались. Главврач не могла позволить этому продолжаться и позвала на помощь санитаров, которые утихомирили пациентов и оттащили следователя от больного.
Уже внизу, когда его подводили к выходу, Панфилову удалось напоследок переговорить с заведующей. Он все-таки успокоился, смирившись с тем, что ответов здесь ему не найти.
- Что с ним? Каков его диагноз? – спросил он главврача. Уточнять, о ком речь, не пришлось, она сразу его поняла.
- Шизофрения, острая деперсонализация. Его личность практически полностью размыта, он плохо осознает собственное Я. – ответила она.
- Он говорит о неизъяснимости, потому что услышал об этом от кого-то? – спросил Егор.
- Вероятно, - задумчиво произнесла заведующая, - но мне кажется, он просто чувствует некоторые вещи лучше нас. Знаю, вы не получили ответов, за которыми приехали,  мне очень жаль.
В ее словах слышалась безысходность, которую ощущал и сам следователь.
- Да, мне тоже, - сказал он, - берегите себя.
Когда он  ехал обратно в город, размышлял о пережитом накануне. «Неизъяснимость, - думал он,  - неизъяснимость».
Это было не просто слово. Панфилов чувствовал его, чувствовал каждой клеточкой своего тела. Внезапно он начал задыхаться. Это было не физическое удушение. Неразрешимость дела, неразрешимость существования. С необыкновенной ясностью Егор понял, что означала «неизъяснимость». Мы все наделены даром осознания, огромным потенциалом разума, так ли удивительно, что этот потенциал требует реализации? Так ли удивительно, что бесценный дар рано или поздно обернется проклятием?
«Выходит, это действительно эпидемия XXI века», - думал он, пока разум и тело предавали его. В этот момент он ехал по шоссе и, включив аварийку, свернул на обочину.  Панфилов знал, что сейчас будет. Неизъяснимое, все невысказанное, все то, что нельзя облечь в слова, обволакивало его, подобно безумию. Большинство не осознает, в какой близости от безумия находится всю свою жизнь. Но практически никто не знает о силе неизъяснимости. Может, когда-то мы все знали, но забыли. И теперь она напоминает о себе. Возможно, если предупредить, катастрофы можно будет избежать.
Жизнь покидала его, пока он сидел в машине на обочине. На улице по-прежнему шел дождь, похолодало. Звук работающих дворников, урчащий звук работающего мотора, вибрирующий в кармане телефон. Еще пару мгновений и все. Панфилов протянул ослабевшую руку, чтобы пальцем вывести на запотевшем боковом стекле «неизъяснимость», но получилось лишь «неиз», палец соскользнул вниз, голова безвольно упала на руль. Машина протяжно загудела, дворники яростно сметали влагу с лобового стекла, аварийные огни размеренно мигали.