Дедушка остался один

Для своих семидесяти пяти он вполне бодр. Бороду не отпустил, не сгорбился, не растолстел. Два огорода держит: дачный участок и старый родительский дом в деревне. Не для корысти ради, а потому что жалко бросить.

Жена умерла пять лет назад. Моложе его на семь лет, а ушла раньше. Болезнь. Учительницей работала и в Бога верила. Семерых детей вместе породили, к сожалению самый старший малолетним умер, а остальных вырастили, выучили, на ноги поставили. Кто-то рядом, кто-то в далеких городах живут. Семьи у всех.

Грустновато деду. У детей своя активная жизнь, кружатся они в ее водовороте и отцу нет туда входа. Будто прозрачная непробиваемая стена между ними, не подойдешь, не притулишься. Не обнимут, не пожалеют. Даже дочери. Даже взглядом.

Жить без душевного тепла, без проявлений любви дед не умеет. Вот такой уж он чувствительный уродился. Бывают же бесчувственные чурбаны, кому лишь  бы сытно да уютно? Бывают. А он какой-то задушевный. Все чаще и щемящей стал вспоминаться старший сын, этот ангелочек, оставшийся навсегда ласковым беззащитным родным комочком. Дед, наверно, никогда и не забывал о нем, просто в делах да заботах повседневных сердечная боль зарубцевалась, почти не беспокоила.

 Свалившаяся же на старости лет одиночество разбередило рану. И вот раз разом он возвращается к событиям сорокалетней давности,  почти осязаемо прижимая к себе немощное тельце больного сыночка, перебирает в памяти его детский лепет, разглядывает единственную сохранившуюся фотографию малыша. И чудится деду, был бы жив, он согрел бы замерзшую душу отца, нашел бы для этого время, далеко отбросив все важные дела. Нет, не в обиде он на остальных,  понимает, но оставшийся вечно махоньким точно не оставлял бы его наедине с грустными думами, дал бы знать, как бесконечно дорог отец и любим. Как? Ну как-нибудь… Нашел бы способ!