М. М. Кириллов Ржевка Очерк

М.М.КИРИЛЛОВ

РЖЕВКА

Очерк

Посвящается 73-ей годовщине
снятия блокады Ленинграда

    Мой прадед по отцу – Григорий Кириллов, дед - Иван, его братья  и сёстры Кирилловы, а также дед по матери отца с его семьёй – Семён Гомозов – жили за Невской Заставой в Петербурге и работали здесь же, на Обуховском заводе. Более дальние родственники мне мало известны. Все, кого я назвал, участвовали в известном восстании рабочих - Обуховской обороне 1902-го года. Эти события  предварили  Революцию 1904 года, первую русскую Революцию.
     Мой отец – Кириллов Михаил Иванович, - ровесник этой революции,  закончив церковно-приходскую школу,  там же, на Обуховском заводе, до Октябрьской революции  поработал учеником слесаря.
     После Октябрьской революции Кирилловы перебрались из Обухова в пригород Петрограда, на Ржевку и Пороховые, где работали на артиллерийском полигоне и на заводах этого района. Об этом  описано в книге воспоминаний нашего отца, изданной уже нами, его сыновьями, в двухтысяных годах под названием «Живите и помните». А Обуховский завод после революции был переименован в завод «Большевик».
     Ржевка тогда представляла из себя посёлок, состоящий  в основном из деревянных одно- или двухэтажных домов, окружённых  огородами, отдельных каменных строений и крупных заводских корпусов за высокими заборами. К посёлку из города подходил трамвай, построенный на месте бывшей железнодорожной одноколейки. Через посёлок протекала речка Лотта в грязных берегах с деревянными мостками.  У трамвайной остановки была булочная - одна на всю Ржевку. В ней в во время блокады выдавали хлеб по карточкам.   Воду жители брали из колонок. Утром  весь посёлок будили громкие заводские гудки. Тысячи рабочих  дружно шли на работу.
      Унылая питерская непогода, чахлая растительность посёлка, постоянно дымящие заводские трубы и вечная копоть дополняли картину.
     Здесь, на улице Кабанихе, жили наши дедушка и бабушка - токарь завода «Краснознамёнец» Иван Григорьевич и работница завода Аггрипина Семёновна. С ними жила и семья их сына, дяди Саши, токаря того же артиллерийского предприятия. Отец нащ тоже часто бывал здесь. Он тогда, в 20-е годы, учился на рабфаке и в Военной академии связи.
     Видимо, и меня возили сюда в раннем детстве. Мы тогда с моим отцом и мамой жили в самом  Ленинграде, на Петроградской стороне. Но, став взрослым, я впервые побывал в бывшем доме деда на Ржевке только после войны, осенью 1945-го года. Бывал я там и в 50-е – 70-е годы. И даже ночевал здесь пару раз.
     Меня тогда неприятно поразило название улицы, где стоял наш родной дом: Кабаниха. Но всё объяснялось просто. Когда-то здесь жили домовладельцы Кабановы, наверное, была и та, которую прозвали Кабаниха. Позже эта фамилия закрепилась и за деревней того времени,  и за улицей.
     Ржевка мало изменилась за послевоенные годы. Как была десятилетиями пролетарским пригородом Ленинграда, такой же и осталась. Рабочий пригород и по форме, и по содежанию, и по качеству жизни. Рядом со Ржевкой и после войны были крупнейший в стране артиллерийский полигон и пороховые  заводы. Можно сказать, средоточие рабочего класса – «гегемона», а жил этот класс бедно. Правда, тогда все в стране жили бедно.
      С самого своего зарождения во времена Петра Первого это поселение было военным, связанным с созданием в России порохового дела, столь необходимого для ведения петровских войн. Население долгое время жило здесь поротно. В 18 веке насчитывалось не менее четырёх рот.
     Название «Ржевка» связывают с неким капитаном Петрова войска Иваном Ржевским (1712 год). Но возможно возникновение этой слоболы связано и с переселением крестьян из-подо Ржева при строительстве Петербурга. Но отец об этом, видимо, ничего не знал, по-крайней мере, не рассказывал. Названия соседних посёлков «Пороховые» и «Полигон» (здесь проводились  испытания взрывчатых веществ) сомнений не вызывали.
     В июне 1941 года началась  Великая Отечественная война. Фашисты быстро наступали. Через два-три месяца связь страны с Ленинградом прекратилась. Почти сразу началась и продолжалась по январь 1944-го года блокада города. Мы ничего не знали о судьбе наших родных, оставшихся там. Только в 1943-ем году, по запросу отца (а он был тогда начальником производства оборонного завода по выпуску артиллеийских снарядов в Москве), пришло из Ленинграда официальное подтверждение о смерти и дедушки, и бабушки, соответственно в декабре 1941-го  и в апреле 1942-го года.
     О том времени  мы узнали только в июле 1945-го года от родного брата отца, санитара медико-санитарного батальона, Александра Ивановича Кириллова,  вернувшегося с фронта к нам в Москву. 
     Сохранились мои записи о его рассказах о времени блокады  именно  на Ржевке.
       «В 1942 году его (дядю Сашу) спасло то, что, уже отёкший от голода и негодный к военной службе по состоянию здоровья, он был направлен военкомом санитаром в медсанбат, стоявший на Ржевке (дяде Саше было тогда 21 год). Он буквально упросил военкома взять его на службу. Потом с этим медсанбатом он прошёл разные фронты, вплоть до Румынии. Стал ефрейтором, был награжден двумя медалями. Он ничего не знал о своей семье, отправленной им из Ленинграда на Алтай ещё в 1941-м  году через соседнюю Ладогу. К нам дядя Саша приехал с рюкзаком за спиной, со скаткой  шинели и с полупустым чемоданом. На нём были гимнастёрка, солдатский ремень и пилотка.
      Он расцеловал нас, я помню, уколов рыжей щетиной щек, такой же, как у нашего отца. Узнав, что наша мама лежит в больнице уже три года с туберкулёзом, тут же поехал к ней повидаться. А вечером они посидели за столом с отцом, выпили водочки. Вещей у дяди Саши было мало.  Рассказывал, что, пока ехали с фронта, менялись с демобилизованными  различными предметами, в том числе,  часами, по принципу «махнем, не глядя». Несмотря на всё, что он пережил, был он легким и веселым человеком, единственным из Кирилловых, кто побывал на фронте. На следующий день он уехал в Ленинград, в родной дом на Ржевке».
           Дядя Саша вспоминал: «на Ржевке, к началу блокады, со мной оставались моя жена и дочь,  отец и мать. Продолжали, пока могли, работать на заводе «Краснознамеец», выпускали снаряды, патроны и порох… Выкопали и съели всю картошку на своём огороде у дома. Стали голодать.
      Как-то Иван Григорьевич, уже в декабре, сидя в кресле, позвал внучку и попросил молочка. Девочка растерялась, так как они давно уже не видели молока, и обратилась к бабушке, что ответить дедушке. Та сказала: «А ты налей стакан воды и дай ему». Когда внучка подошла к деду с водой, тот был уже мертв. Умер, сидя в кресле. Это было в декабре 1941-го года. А ведь у них  всё же был огород (с которого съели даже ботву), но это не спасло: из-за блокады и уничтожения в Ленинграде крупных Бадаевских складов с продовольствием в сентябре 1941 г. в городе быстро наступил жесточайший голод».
     После того, как удалось отправить  семью зимой по «дороге жизни» в Вологду и дальше на Алтай, дядя Саша остался в городе вдвоём с матерью (нашей бабушкой). . Мертвого дедушку он отвез на санках на Пороховское кладбище, где его похоронили в братской могиле.  Позже, уже в апреле 1942-го года,  наступил черед бабушки. Она умерла от истощения и была захоронена там же.  (Осенью 1945-го года дядя Саша сводил меня к этой могиле, и я смог поклониться их праху). После  похорон матери дядя Саша остался в доме вообще один. Уже не смог работать. Стал сильно отекать и ослабел. Вот тут-то он и упросил военкома, чтобы его взяли в медсанбат (я уже писал об этом). Там он хоть что-то ел.
     Умерли в это же время от голода и несколько других  человек из большой семьи Кирилловых – рабочих и специалистов артиллерийского полигона на Ржевке. Было известно, что пропал без вести (позже сообщили, что погиб на Карельском фронте) двоюродный брат отца по линии Кирилловых, Павел Григорьевич Новоженин. 
     Но, по-крайней мере, двое Кирилловых, живших на  Пороховых и работавших на Полигоне (Николай и Фёдор Григорьевичи), всё же остались живы. Я встречался с ними в конце пятидесятых годов. Знаю также, что и фронтовик Александр Григорьевич Новоженин, другой двоюродный брат отца, после войны тоже вернулся на Полигон и жил там. Я бывал у него в гостях ещё в семидесятые годы.
     Сам дядя Саша после возвращения с фронта женился во второй раз и уже с новой семьёй (прежняя семья с Алтая  не вернулась) так и жил в доме на улице Кабанихе. Работал на том же заводе, что и в войну. Стал токарем высшего разряда и рационализатором, чем очень гордился. Любил выпить, но в меру. Шутя, задавал мне вопрос: «Что такое страна Лимония?» И сам отвечал, смеясь, «это когда один раз в год гудок и каждый день получка». В 1974-м году они с женой получили квартиру на Средне-Охтенском проспекте, но огород на улице Кабанихе  у них ещё долго сохранялся, так же как и их старый дом. Стоял заколоченный.
     К 1976-му году умерли и нащ отец, и дядя Саша. А мы, трое братьев Кирилловых («Михалычи», я, Саша и Володя),  ещё живём. В Ленинграде, Москве, Рязани и Саратове живут, работают и учатся сейчас около сорока потомков Кирилловых.
      Живёт и крепнет на Ржевке и оборонный завод «Краснознамёнец», можно сказать, завод нашей семьи.
     Сравнительно недавно я узнал, что Ржевка отмечена памятником, как место, откуда в блокаду начиналась дорога через Ладогу, то есть «дорога жизни», как её назвали в те годы  сами ленинградцы. Улица Кабаниха переходит в улицу Челябинскую, а та тянется к самой Ладоге. Именно здесь начиналась переправа. Беспокойное и важное было место.  Вот что такое Ржевка!
     Конечно, Ржевка – не парадный Невский проспект нынешнего Санкт-Петербурга, но, несмотря на петровское происхождение, точно - Ленинград!

13 января 2017-го года, г. Саратов.