Три встречи

Три встречи
Старшая сестра зажигала керосиновую лампу, садилась на стул, а мы с средней напротив – на диване.  Читала повести Гоголя – «Вий», «Майскую ночь», «Страшную месть» …  Иногда мое детское воображение трещало по швам от страха, и я убегал в соседнюю комнату. Сестра терпеливо ждала, да и я не мог долго прятаться: интерес толкал меня в спину и выталкивал на диван, как вода выбрасывает мяч на поверхность. Сестра хорошо читала и знала это.  Понимала она и то, когда сладкая истома в наших детских душах уступала место липкому страху, и умело дирижировала ситуацией – театр одного актера.
   Прошло много лет. Семья покинула Восточную Сибирь, и нашу семейную лодку прибило на уральский берег. Я подходил к рубежу пятнадцатилетнего возраста. Родня насильно запихала меня в ПТУ – учиться на слесаря КИП и автоматики – одно из самых мерзких воспоминаний моей жизни. Учебу ненавидел, в училищной атмосфере задыхался. Как-то утром собирался «в тюрьму». Работало радио – громко и навязчиво. Вдруг что-то услышал, волшебное и властное. Иннокентий Смоктуновский читал Пушкина. К тому времени я хорошо знал русскую прозу и любил ее – сестра ввела меня в ее мир. А стихи оставались для меня чем-то непознанным и незнакомым. Их власть на меня не распространялась. И вдруг интонации Смоктуновского схватили клещами, защемили какие-то каналы души. В училище пришел ко второму уроку.  Вечером схватил книжку не Пушкина, а почему-то Блока. Стал читать вслух, подражая великому актеру, произвольно, уже от себя, меняя интонационный рисунок. Наверное, со стороны я был похож на сумасшедшего.
    Прошло еще несколько лет. КИП и автоматика стали прошлым, я запретил себе вспоминать об этом.  Получив диплом филолога, в первый раз открыл дверь школы в роли учителя. Классы были разные. Директор бросила меня в пасть разновозрастной детской гидры. Шестые и седьмые классы – сущий кошмар, десятый – страх: не хватало ни опыта, ни знаний. Тепло было в пятом.  Как-то, отбросив в сторону требования методики, начал читать вслух «Муму» Тургенева – до конца урока.   Периферическим зрением видел детские  напряженные лица. Звонок совпал с последним словом рассказа. Они сидели, и никто не двигался. Я читал стоя, закончив – угнездился на учительский стул и тоже молчал. Поднялись. Не говоря ни слова ни мне, ни друг другу, как будто поссорились, и вышли вон.
    Что тут сказать? Ничего и не скажешь. Есть магия талантливого слова, есть магия талантливого человека. Как жить без этого?