Балаган

               «Балаган»
 
     Зима… Деревья на опушке леса покрыты тяжелым снегом. Боря (борисматрос) вышел из кустарника в своей старой шинели без погон.

Утопая в снегу и напряжённо клонясь вперед, он продвигается в сторону кирпичных развалин за речкой. Высокая насыпь железной дороги огибает развалины дома обходчика, расходясь на две ветки. В не замерзшей протоке отражаются деревья и свод кирпичного моста через одну колею мёрзлых рельсов холодно сверкающих на солнце.

     Квартира Артура. Предновогодний вечер. В тесном квадратном пространстве комнаты с несвежими обоями, в старом кресле сидит молодой человек нездоровой наружности и покашливая в кулак, листает альбом репродукций Ван-Гога.

Крутится старая пластинка, винилово) потрескивая, звучит музыка Баха.
Входит полноватая женщина двадцати пяти лет - русское лицо, распаренное от кухонного хозяйства, а на руках ребенок.
Досадливо морщась на умного мужа, она подкручивает ручку громкости, сделав музыку тише.
Артур досадливо встаёт и она делает ещё тише.

     - Вынес бы мусор. Уже девять, скоро мать с отцом придут. Я буду ребенка укладывать. Три часа до Нового года, а ты…

И жена, покачивая белобрысого мальчонку, ушла в другую, столь же тесную, но все же вторую комнату, к сожалению и последнюю. Ушла - Артур смотрит ей вслед, настырно сжав тонкие губы.

Потом он решительно направился в коридор, в ванной комнате взял молоток и небольшой гвоздь из металлической баночки. Над раковиной полочка с зеркалом, а над ним плакат: белый «Мерседес» наполовину утыкан ржавыми гвоздями. Легкими ударами он вбил гвоздь прямо в белую дверку буржуйского лимузина.

Удовлетворенно хмыкнув, накинул болоневую куртку цвета как у всех, то бишь не то коричневую, не то уже тёмно-коричневую, прошел на кухню, взял пластиковое мусорное ведро, некруглое с одной стороны и, обувшись в крепкие ещё сапоги, тихонько вышел, плотно прикрыв за собой дверь - с этой стороны коричневую, а с другой тёмно-коричневую ;

На дворе ночь и звезды в небе. Артур вышел из подъезда многоклеточного дома в пять этажей,  постоял у мусорного бака, что-то решая про себя, да и пошёл прочь с ведром в руке.

На улицу, через слякоть жОлтых фонарей, через детский парк, где стоит танк Т-34 для забав, а из кустов доносится рёв дикого осла, да стук колес, проезжающих вагонов электрички.
Раннее утро, над лесом занимается рассвет. К железнодорожной ветке, придерживая полы шинели, поднимается по насыпи Борис. Идёт по шпалам к дому обходчика.


Строительный участок, ночь. Артур пробирается по краю глубокого котлована со злополучным ведром в руке, благо оно лёгкое и с одной стороны некруглое. Кругом торчат бетонные сваи, поскрипывает фонарь на столбе.

В прорабском вагончике горит свет и через подмёрзшее окно видно, как молодой бородатый сторож и Артур, подливая чай в гранёные стаканы, оживлённо беседуют.

Из маленького приёмника на столе говорит «Голос Америки». Сторож злится:

     - Ты что, думаешь мы будем жалеть? Ушли от этого дерьма, не стали участвовать в интригах совковых, не захотели быть рабами в конце концов! И что? Будем жалеть? Вот уж  нет! - помолчав, зачем-то глянул под стол и добавил цитату:

     - "Будь я проклят, если это мираж!» А они развалятся, как бы не пыжились. Корабль идёт ко дну, а на корме - красный флаг...

Артур задумчиво смотрит в окно, где-то шумит ветер, погромыхивает лист кровельного железа, лает собака.

На столе лежит книга Льва Толстого  из девяностотомного собрания сочинений. Артур поднял голову:

- Сейчас бы коньячку…


- Ха!! Недаром мы через космос повязаны, - сторож достал из стола на треть отпитую бутылку водки и мудро глянул на приятно пораженного друга - до полного безмолвия, лишь улыбка до ушей.

Через слегка запотевшее окно видно, как Артур, потихоньку расправляясь от выпитого, расхаживает по вагончику и что-то горячо говорит.

- А я ведь им сначала поверил. В гласность, бл… В партию даже вступил. А они после моего выступления на общеинститутском комсомольском собрании, стали нас просто травить. Дошло до статьи в «Комсомольской правде», помнишь ведь? И вынудили нас с Козаком перевестись на заочное отделение, - он закашлялся, доставая из кармана отечественных джинсов пачку дешевых, кубинских сигарет за двадцать копеек. Упрямо затянулся.

- Да что там говорить, Михалыч? Они - подонки. Или нам их пожалеть? А, чёрт! Говорю, а сам слышу банальную историю. Тысячу раз видел по телевизору. Демагоги. Фашисты проклятые. Судить их надо. Нюрнбергским процессом… - конец своей речи Артур договаривал, опускаясь на стул и вытирая со лба испарину. Он побледнел.

Рядом с покосившимися воротами, в кромешной тьме они обнимаются на прощание. Михалыч говорит, будто пьяненьким голосом, но больше придуривается:

- Старик! Сколько мы уже с тобой, так сказать, соли съели. Да всю сознательную жизнь! И ведь я тебя люблю, стервеца этакого. И не хочу, чтобы ты разрушался. Назло врагам ты должен быть целым и крепким. Береги себя.


- Я никому ничего не должен. Слово «долг» я с пионерской скамьи ненавижу.

Артур отодвинул Михалыча на расстояние вытянутых рук и ясно, будто протрезвев, сказал:

- А я ведь домой не пойду. Я с вами в избушку пойду.

- Конечно, давай со мной. Только ты больше не спорь с Козаком, бесполезно.

- Тогда я сейчас за Гогой зайду. А ведёрочко-то - здесь ещё… - он то и дело перескакивал с одного на другое.

- А ведь с Хэмом они то же самое сделали, суки подколодные, - вдруг вспомнил он ту же систему, только за речкой ; - Ну, пошёл я.

И, помахивая однобоким ведром – с одной стороны круглым, а с другой плоским, побрёл к пятиэтажкам - светятся ячейки окон.


Борис перебирается по бревну через небольшую речушку у железнодорожной насыпи и поднимается к кирпичным развалинам дома обходчика - остатки стен, проём окна.

На стене плакат: ВАЖНЕЙШИМ  ИЗ  ИСКУССТВ  ДЛЯ  НАС  ЯВЛЯЕТ…  - дальше не видно, загораживает стена.

Борис принимается расстёгивать шинель.



Тем временем, Артур вышел к переулку в Центре и через арку попал в тёмный двор к двухэтажному дому под снос. Один из двух подъездов заколочен досками и лишь в окне первого этажа мягкий зеленоватый свет от настольной лампы. Громыхнула входная дверь и в темноте он проник в громадную кухню.

По коридору, шурша рукой по обоям на стене, прошёл к двери в комнату. Из замочной скважины сочится зелёный свет, он стукнул поверх два раза.

Из-за письменного стола, заваленного рисунками, радостно поднимается навстречу высокий, коротко стриженый парень, принимаясь стягивать с Артура куртку.

- Я так рад тебя видеть! Ты вовремя. Идёшь с нами? А ведро зачем? Пригодится, да?

Они оба весело рассмеялись.

За окном, между стеной и забором натуральная свалка: сломанная коляска, двуногий стул, куча мусора.

Снаружи видно: светящееся окно комнаты вдруг распахивается - из него с хохотом и потоком света вылетает мусор из Артурова ведра и следом порхают листочки из тетрадей.

Они принялись пить чай. Артур, сидя на полу, молча прихлебывал из большой узбекской пиалы. Повертев её перед глазами,  прочёл надпись: «Чай не пьёшь, откуда силы? Чай попил - совсем ослаб».

Гога с улыбкой глянул на приятеля:

- Так вот, я что говорю. Это ведь правильно - не надо наезжать друг на друга и все будет о’кей.

Артур пьяно перебил:

- А! Слушай! У Хэма есть клёвая телега: Представь - вечер. Поле за обочиной шоссе. Седой мужчина стоит на пашне. От шоссе видно, как он достает из кармана толстую пачку денег. Недалеко останавливается военный джип с двумя женщинами и шофёром. Они что-то кричат - ветер относит их слова. Мужчина достает из заднего кармана брюк толстый портмонет и бросает на землю пачку долларов. Спускает брюки.

Грозный зад нависает над зелёными американскими деньгами.

Гога вскочил и, энергично выбросив руку кулаком вперед, выкрикнул:

     - Мы - вместе! В каком? Кто-нибудь знает? Эй, кто-нибудь!!

Пустое пластмассовое ведро скучно стоит на подоконнике.


А у речки, тем временем, по насыпи промчался товарняк, раздирая грохотом белую тишину и взметая снежную пыль. Борис,  пописав под
висящей на стене простыне с плакатом: «ПОКА НАРОД БЕЗГРАМОТЕН  ВАЖНЕЙШИМ  ИЗ  ИСКУССТВ  ДЛЯ  НАС  ЯВЛЯЕТСЯ  КИНО» - вышел на снег и направился вниз вдоль речки, к виднеющемуся вдали одинокому деревянному дому - из трубы поднимается дым.
 
Артурова пятиэтажка светится багровыми окнами, будто за стёклами раскаляется и плавится жидкий, стеклянный воздух.

Мощный вертолётный гул нарастает над крышами и накрывает их, стремясь уничтожить всё живое.

Нестерпимое тарахтенье военной машины - голая мальчишечья задница плавно опускается на очко, застив белый свет. В полной тьме слышен слабый, дрожащий голос Кусика:

            «Забыв все на свете
            Закрыв свою дверь
            Я лягу при свете
            В кромешную тень
            Закрою я веки
            Лети всё к чертям!»

Крепнет голос пятнадцатилетнего Кусика и его задорное лицо проявляется в мутном зеркале на двери дощатого туалета.

Борис через палисадник подошел к крыльцу деревянного дома. Через сени попал в комнату. А там Козак, человек в длинном свитере, говорит со своими студийцами. Его внимательно слушают: красавица Катя, замерев во весь свой чемпионский рост - ноги в черных лосинах и синяя краска на губах.

Артур стоит у окна, задумчиво глядя на снежинки, бьющиеся о стекло. Гога рисует на сером листе картона, прибитом к стене - красной гуашью.

Румяная Надя сидит на диване, уютно подобрав под себя ноги и выставив полные круглые колени.


На подоконнике стоит большой аквариум без рыб - они давно передохли.

Борис останавливается в дверях, отогревая руки.

Козак, как директор ситуации, говорит очень правильно, временами прислушиваясь к собственному голосу:

- Те замерзшие, бетонные куски нашей совдепии, мы откалываем и отогреваем своим дыханием в наших, разбитых в кровь руках. Они оттаивают и… и мы слышим запах разложения этого «древнего ящура с новым вирусом в клетках», мы видим красоту гниения и дерьмо течет по нашим лицам…

Аплодисменты.

- Но мы можем это изменить. В себе. Или мы задохнёмся!

Он запутался и смолк. В осевшей тишине, Михалыч вдруг яростно замолотил по клавишам старой печатной машинки с инвентарным номером намалёванным на зелёном боку белой масляной краской.

Борис прошел к двери в другую комнату и толкнул её. Открылось белое пространство: стены, потолок, пол – всё белое. Подвешенные к потолку, висят раздутые резиновые перчатки с растопыренными пальцами,. Между ними сомнамбулически бродят две фигуры, с головы до ног оплетенные медицинскими бинтами, а в углу на полу неподвижно сидит третий - ему всё равно.

Лениво и необязательно перемещаясь в пространстве персонажи какой-то киношки отпивают молоко из стеклянных сосудов геометрической формы, расставленных повсюду: на подоконнике, на белом столе и на полу. Ненароком они задевают пузыри и те лопаются, разбрызгивая кровяную красную жидкость на бинты и белые лица.

Боря вернулся в комнату, а ребята уже за работой. Склонились каждый над своим паспортом.

Артур вписывает в краснокожую книжицу Настасью Кински.

Гога вклеивает фотографию счастливой пары стариков.

Катя бритвой соскабливает год рождения и запечатывает паспорт в конверт, вписав под своим фото:

ПАПА!  ЧТО  ЭТО  БЫЛО!?

Козак спрашивает Бориса:

     - Боря, ты ведь рисуешь?

Боря вдруг посуровел и вскричал диким голосом:

     - Через пять лет, мы - «ЧЕМПИОНЫ  МИРА», будем высчитывать через профсоюз - со всех! из заработной платы!! на краски! С каждого гражданина! А на проходных фабрик, после смены мы станем выдавать всем кисти! Всем!! Рисуйте, вашу мать!!!

     - Это твоя родина, сынок… - Козак погладил его по плечу и Боря стих.

     Потом он достал из кармана пожеванный паспорт с обгрызенным краем и вписал синим фломастером:


«БОРИС  ЛЮДВИГОВ - умер в 1988 году»

 И с чувством выполненного долга вытянул тяжелые ботинки в сторону, закурив дорогие красивые сигареты «DAVIDOFF».
    
Артур сел на стул против Кати и принялся её рассматривать с благоговейным уважением.

Гога шепчется с Надей, положив ей руку на колено и подмигнув при этом Козаку, выходит вместе с ней, плотно прикрыв за собой дверь.

Козак зовёт Бориса:

     - Пошли, я тебе своё кино расскажу.

Надо сказать, что не имея возможности снимать кино на плёнку, участники студии «Арьергард»

(«задница всегда сзади» - оруженосец Йонс)

собирались в избушке обходчика и рассказывали своё кино. Сами – себе.
   
Он толкнул дверь и она легко отворилась: за нетёсаным, из грубых досок столом, сидят голые мужские и женские негры.

Два парня и, свободно раскинувшие ноги, девушки.

Они остервенело раскалывают о край стола маленькие астраханские арбузы и поедают их, вращая глазами на потные телеса друг друга, забрызганные соком.

Самому весёлому сильно понравилась косточка, прилипшая возле напряженного соска соседки.

Он резко погружает пухлые губы в половинку арбуза, громко отсасывая соки.

В сени избушки влетела распаренная Надя в накинутом на голое тело тулупе, вроде как из бани - румяные колени. Влетела угорелая, да как закричит:

     - Ой, ребята! Скорее бежимте со мной! Фидель Кастро убил Павлика Морозова!! - и помолчав мрачно, добавила тихо:

     - Шашлычным шампуром. Случайно…

Все с диким хохотом повскакали и ринулись на улицу.

Метель уже угасла, ясное солнце искрилось.

Все несутся, падая и застревая в сугробах, вслед за Надькой к дощатому домику уборной. Надька широко распахивает дверь, повисшую на одной петле - за ней безмятежно посиживает Кусик на очке, скромный школьник. Мальчик встал, подтягивая штаны. Он ошалело оглядывает публику:

     - Вы чего? - пытаясь бочком улизнуть от них, говорит он на глазах хохочущей публики.

     - Зачем ты это сделал? - строго спрашивает Артур.

     - Да ладно, хорош, мне в школу пора… - сказал он и направился было по дорожке в глубоком снегу, но Надежда вдруг истошно завопила:

     - Его надо судить!!


Кусика дружно заломали и поволокли к бане. Из-под двери валит пар, доносятся повизгивания и покрякивания.

Распахнув дверь, народ увидел в клубах пара двух  мужчин в строгих костюмах, секущих розгами толстозадую девку, стоящую на четвереньках.

Она повизгивает и подрыгивает ногами, поводя разгоряченным задом в красных полосах.

Козак строго сказал:

     - Освободите актовый зал! сию же минуту.

В бане продолжался процесс: все чинно сидят по скамьям, а в конце красной ковровой дорожки стоит Кусик с опущенной головой.

Насладившись судебной тишиной и проникнувшись своей неожиданной ролью, он впал в полную импровизацию - вдруг вскинулся и дико заорал:

     - Да! Да!! Да!!! Он убил меня, сука! Случайно, правда… - и добавил грустно:

     - Кричал Павлик… Шашлычным шампуром он меня задел. И проткнул. А морда - в бороде вся.

Кричал бедный Паша на суде в третьем Интернационале… - Кусик стал сбиваться, все же привык по заученному, но выход нашел: остервенело вскинул руку в пионерском салюте и запел:

- Орленок, орленок, взметнись выше солнца и с неба взгляни с вышины! У нашей отчизны солдат миллионы и ими гордится страна!


Кто-то, не выдержал крутого патриотизма и вскричал:

- Караул с «Мосфильма»!

Надя в ответ на непонятную реплику (наш народ любит непонятное) скинула тулупчик и осатанело пошла вприсядку, размахивая юной, но уже давно пухлой грудью и лихо поводя задом, с прилипшим к левой ягодице, банным листом.

Ну, тут уж весь народ сорвался с мизансцены и пошел в разгул с «Орленком» в центре.

Чья-то рука с безопасной бритвой в тонких пальцах, разрезает чёрные колготки, обтянувшие выставленный кверху, толстый зад. Из разреза строго между ягодицами, быстро и весело выдувается красный воздушный шарик с увеличивающейся, по мере выпускания воздуха, надписью:

ЭТО   КОНЕЦ ?


Студия «Арьергард», 1988