Анекдоты для Геракла

                АНЕКДОТЫ ДЛЯ ГЕРАКЛА               

                1. СТОУНХЕНДЖ
 
   Итак, знакомьтесь – Сизоворонкин Алексей Михайлович. Тридцати трех лет отроду, холостяк; сто сорок килограммов живого веса и море оптимизма. Последнее благодаря тому обстоятельству, что на  момент, когда Алексей Михайлович, или просто Лешка, как его звали практически все вокруг, вышел на высокое крыльцо ресторана «Лагуна», он никому ничего по жизни не был должен. И, как самоуверенно предполагал, собирался  дальше плыть по мутным волнам своего холостяцкого бытия так же легко и беззаботно.
   Алексей вышел из «Лагуны» не один. В компании хохочущих парней и девчат он был девятым; без пары, но отнюдь не лишним. Потому что этот вечер, как и многие другие раньше, прошел весело до умопомрачения во многом  благодаря именно ему. Сизоворонкин был мастером анекдота. Не просто коллекционером, а талантливым рассказчиком; человеком, который несколько строк анекдота превращал в целый спектакль –  на разные голоса и даже лица; как это не удивительно. В нем, казалось, жило множество людей, причем людей, безусловно, талантливых; заставлявших слушателей верить, что с ними поочередно говорят то маленький пацан Вовочка, то его строгая учительница Марья Ивановна, то хитролицый и узкоглазый чукча, а то и Василий Иванович – собственной персоной. У последнего, кажется, и усы на половину лица  завивались, хотя никаким гримом Лешка никогда не пользовался.
   Вот и сейчас  его приятели и приятельницы с готовностью повернулись и подняли головы вверх – туда, где  Сизоворонкин с высокого крылечка выдал свой очередной шедевр. Анекдот, как признавал сам Алексей, был так себе – на слабую троечку. Но в его исполнении, как и всегда, он произвел фурор; хотя  совершенно не тот, на который рассчитывал сам рассказчик.
   - Итак, слушайте, - начал первый герой, в котором каждый слушатель почему-то сразу узнал собственного соседа по лестничной площадке – мрачного и сердитого:
            
   - Что может быть хуже камешка в ботинке?
   - Может, песчинка в презервативе?

   – это с надрывом ответил ему второй персонаж.
   В его голосе была такая мука, словно он как раз сейчас эту песчинку на себе и испытывал. Причем именно в том месте, о котором говорил. В разговор с надрывом в голосе вступил третий участник:

   - Эх, вы,  а вам камень в презервативе не попадался?! 

   Спектакль кончился, и на крыльце снова стоял Леша Сизоворонкин. Его круглое лицо, освещенное яркими декоративными фонарями сразу с обеих сторон, лучилось от удовольствия и предвкушения того шквала хохота, который несомненно должен был захлестнуть снизу его внушительную фигуру. Но там, у подножия крыльца из мраморных блоков, царила тишина. Причем очень напряженная и – Лешка каким-то шестым, или седьмым чувством почуял – тревожная; даже паническая. Он включил первое чувство; то есть зрение. Открыл глаза, которые в том самом предвкушении прикрыл раньше веками и ресницами, длине и кокетливому изгибу которых завидовали все его знакомые прекрасного пола.
   Взгляд наткнулся на лица, освещенные теми же фонарями. Они действительно были напряженными и испуганными; и устремленными куда-то за спину Сизоворонкина. Именно оттуда раздался первый звук; первая реакция на его анекдот. Но это был не хохот и не аплодисменты. За спиной Лешки словно стоял, а может, уже разинул громадную пасть тигр. Видение именно этого полосатого хищника пришло в голову Лешки в первое мгновение, когда он услышал зарождающийся рык. Ноги, сразу ставшие ватными, сами стали поворачивать туловище, а вместе с ним голову и чувства, которых снова стало гораздо больше обычных пяти - назад, к роскошным ресторанным дверям.
   Совсем недавно эту тяжеленную и толстенную дверь из массива какого-то ценного дерева придерживал швейцар в генеральском мундире. Теперь на его месте стояла троица. Причем двое громил мало чем уступали самому Сизоворонкину – если брать во внимание вес. Во всем остальном они были полной противоположностью Алексею. Широкоплечие, накачанные, а скорее даже перекачанные мускулами, с  угрюмыми лицами, точнее физиономиями, готовыми ринуться в атаку даже раньше каменных кулаков и железных ступней. Но Лешка гораздо больше их обоих вместе взятых испугался третьего – который внешне как раз  очень напоминал Сизоворонкина. Против рассказчика – в метре, не больше – стояла его уменьшенная копия. Такой же пухлый и круглолицый человечек был на две головы мельче и Алексея, и своих спутников.
   - Точнее, телохранителей, - машинально поправил себя Алексей, пытаясь придать собственному лицу выражение, которое привык видеть вокруг себя главный бандит славного города Рублевска.
    Да, это именно он пытался сейчас играть желваками под толстыми щеками. Получалось у бандюка плохо. Под внушительным  слоем жира и кожи не катались камни - как ему, наверное, хотелось.
   - Да что там камни, - вспомнил вдруг свой анекдот Лешка, - тут даже на песчинку не тянет… нет, про песчинку не прокатит!
   Тут же вспомнился другая история, услышанная пару дней назад:

   - Инструктор по технике безопасности очень любил рассказывать поучительные истории из своей жизни. Все они заканчивались одинаково: «До больницы, конечно, не довезли…».

   Что-то карликовый бандит, очевидно, прочел в лице Алексея, потому что рычать перестал, и кивнул, словно подтверждая: «Да, парень, от тебя даже для морга ничего не останется». Сизоворонкин еще раз оценил кулаки телохранителей и согласился с…
   - Камень! – истерично выкрикнула за спиной Наталья – тридцатилетняя девица, с которой у Лешки когда-то давно случился короткий, ни к чему не обязывающий роман.
   Да – именно так звали грозного бандита, сейчас шумно переводящего дух после натужного рычания. Это было производным от фамилии – Каменщиков – хотя многие всерьез утверждали, что дело скорее было в характере бандита; в  железобетонном характере, об который обломали зубы все его конкуренты.
   - Камень, - чуть слышно повторил Гена Петров, один из сегодняшних собутыльников Сизоворонкина.
   Наш герой машинально и громко продолжил, опять возвращаясь мыслями к первому анекдоту: «В презервативе…». А потом нырнул вниз – не рыбкой, конечно, а целым китом, расплескавшим по каменным «берегам» из тротуарной плитки всю компанию. Хотя анекдот в тему вспомнился совсем не про кита:

   -  Если ласточки летают низко… Значит, они обожрались!...

   - Кажется, никого не зашиб, - успел подумать Алесей, исчезая в темноте пустыря, который примыкал к ресторану.
   Это он так помечал: «Исчезая». На самом деле уже через пару мгновений он услышал истошный крик Камня, пославшего в погоню своих двухметровых бультерьеров. Охранники вскричали что-то явно восторженное и тоже обрушились вниз, наверное, окончательно размазав недавно веселую толпу по площадке. Ни времени, ни желания пожалеть приятелей у Лешки не оказалось. Он почти сразу же услышал за спиной громкий топот погони, и постарался шустрее шевелить ногами. Что удивительно – своих шагов он практически не слышал. Может, их забивал бешеный стук сердца, не привыкшего к таким нагрузкам, да сиплое дыхание? Легкие, даже не пораженные ни каплей никотина, которая, как известно, убивает лошадь, тоже не желали работать в полную мощь. Только голова не отказывала ему, предлагая на выбор анекдоты один шикарнее другого. Правда среди них не оказалось ни одного про спорт, и Лешка мучительно замычал.
   - Как будто это может помочь?! - подумал какой-то сторонний наблюдатель в голове, так  и не дождавшийся очередного шедевра, - тут если только боги вмешаются.
    И Алексей Сизоворонкин, самый обычный атеист, не знавший даже, на какую сторону надо правильно креститься, действительно возопил; кажется даже вслух:
   - О боги! Ну почему я не олимпийский чемпион по бегу?!!
   Это была его последняя связная мысль в этот вечер. Небо – по прихоти этих самых богов, или совершенно самостоятельно – приложилось по его затылку так, что темнота взорвалась ослепительным светом. Может быть, как раз один из тех богов, к которым он в отчаянии взывал, подал знак, что его крик услышан. Сверху на пустырь, а точнее на макушку практически падающего от изнеможения Алексея, обрушилась ломаная молния, заполнившая собой вселенную. Так, по крайней мере, показалось Сизоворонкину, успевшему отметить за мгновение до того, как провалиться в черную пропасть небытия, как вытягиваются от удивления квадратные физиономии телохранителей, освещенные все той же молнией. Нет, последним все-таки был анекдот:

   - В пруд ударила молния, и мужчина, который два года назад пошел купаться пьяным, вышел на берег со словами: «Фигассе, шорты сперли!»…

   Открывать глаза не хотелось. Так же, как и отрывать руки от самого прекрасного, что могло оказаться в мужских руках – от женской ножки. Голова Сизоворонкина, лежащего на каком-то каменном полу, но отчего-то не испытывавшего при этом ни малейшего неудобства от столь жесткого ложа, была прикрыта чем-то нежным и невесомым. Он догадался, что этот полупрозрачный полог, скорее всего, был предназначен для сокрытия от нескромных взоров той самой ножки, которую никак не хотела отпускать правая рука.
   - Или ножек, - поправил он себя, охватывая левой ладонью вторую лодыжку.
   Она тоже была божественно нежной, так что первым и нестерпимым желанием очнувшегося неизвестно где Алексея было подключить к тактильным ощущениям  все остальные чувства. Прежде всего, конечно, зрение, а потом и…  Правая рука поползла вверх, к округлой коленке, а затем и выше, а левая, оторвавшись на самое краткое мгновение от нежной кожи незнакомки, попыталась резким движением смахнуть с головы ткань. Попыталась как-то неловко, захватив двумя пальцами подол женского одеяния. Материал негромко треснул где-то много выше Лешкиной головы, и огромный зал, который был залит светом столь ярко, что парень невольно опять  закрыл глаза, заполнился громким возмущенным криком. Девичьим, естественно.
   Потому что это рядом стояла именно девушка, девственница – и это Сизоворонкин понял не благодаря указательному пальцу, который вместе со всей правой ладонью прополз по всей ножке и сейчас нагло и бесцеремонно тыкался в курчавый треугольник светлых волос – в  место, которое незнакомка тщетно пыталась спасти от вторжения. Нет – что-то в голове Алексея щелкнуло, и он с вполне понятной ухмылкой узнал ту, кто захлебывалась сейчас криком, не делая, впрочем, ни малейшей попытки, отскочить от насильника.
   - Ора, одна из девственных богинь времен года, - определил Сизоворонкин непонятно как, - а именно богиня Весны – сама прекрасная и желанная. Вот это я попал пальцем в…

    На курорте мужчина познакомился с дамой. В первый день он погладил ей пальчик, на второй ладошку, на третий…
   Женщина разозлилась:
   - Вы что думаете, я сюда на полгода приехала?!

   Лешка  задержал палец перед самым взятием  девичьего сокровища, оглядывая остальных Ор, которые – в этом он тоже непостижимым образом не сомневался – охраняли врата дворца повелителя Олимпа от всяких наглых проходимцев. В смысле – тех, кто проходил мимо.
   - Ну, я как раз таки мимо не проходил; я тут вообще непонятно как оказался, - подумал  Алексей, сравнивая с практически обнаженной богиней Весны остальных Ор, одетых в длинные одеяния и вооруженных короткими мечами, которые они начали угрожающе поднимать над головами.
   Сравнение было в пользу красавицы, которая как раз томно закатила глаза и прерывисто задышала. Алексей поспешно, хоть и с немалым огорчением оторвал свой палец от занятия, которое тот нашел без всякой команды со стороны хозяина, и уставился на него. Это был не его палец! Таким пальцем можно было пробивать железные доспехи и черепа крупных животных. Причем без всякого ущерба для перста. Теперь взгляд Сизоворонкина пополз по собственному телу, начиная со злополучного пальца. Ладонь – широченная и могучая; такой не девичьи одеяния рвать, а вражеские латы; вместе с ребрами, выворачивая последние из тел. Рука, переходящая в бицепс настолько громадный и естественный, что его даже смешно было сравнивать с выращенными искусственно в залах бодибилдинга. Лешка напряг его; совсем немного, и сам испугался результата. Бицепс, а может, трицепс - или как там его правильно называют - теперь едва ли смог бы объять двумя руками мужик средней комплектации.
   - Так я и дам обнимать себя мужикам, - чуть не рассмеялся обалдевший от увиденного Сизоворокин, - а вот этой красотке?!..
   Он опять повернулся к Оре Весны, одновременно вскакивая на ноги. Вскочил  одним стремительным и плавным движением, о каком стосорокакилограммовый  бухгалтер Алексей Сизоворонкин раньше  не смел даже  и мечтать. Из тряпки, в которую превратилось одеяние Оры, он тут же соорудил платок, и протер им вспотевшее от умственного напряжения лицо. Да и кто бы не напрягся, увидев себя в обличие Геракла, каким его изображают в учебниках истории. Лешка еще к месту и закон сохранения масс вспомнил (или открыл?). Так что сейчас его сто сорок килограммов были горой мускулов, способной сокрушить все вокруг.
   - Вокруг?! – он, наконец, оторвался от лицезрения божественной Оры и огляделся.
   Это действительно был дворец. Нет – Дворец! Именно так повелел называть свое жилище громовержец Зевс. Сизоворонкин вспомнил о молнии, что прервала его натужный бег по темному пустырю; оценил мощь и скрытую силу бородатого мужика, сидящего на троне посреди огромного зала, вдоль стен которого сидели и стояли не менее колоритные представители местной знати. Слуги, или там какие-то рабы не могли с такой надменностью рассматривать Алексея. Кто-то внутри него, а затем и сам Сизоворонкин, рассердился:
   - Ну, Зевс, ну другие боги Олимпа! Так че теперь, можно рассматривать меня, как вошь? А я вам не вошь, я вам вот!
   Он отбросил в сторону комок ткани и напряг монументальную фигуру, обратив столь же гордый, и даже немного снисходительный взгляд сразу ко всем богам, но прежде всего, конечно, к Зевсу. И тот перестал ухмыляться. Физиономия главного олимпийца стала немного задумчивой, а потом такой хитрой и довольной, что сам собой вспомнился анекдот, о чем Лешка всем и сообщил:
   - Слушайте анекдот:

   - Бывает, придешь в дом, а там на тебя все орут, ругаются, пытаются выгнать из дома. Ты сперва обижаешься, а потом понимаешь, что это не твой дом…

   Видимо, талант рассказчика новому телу передался. Потому что после короткой паузы мелко захихикал отвернувшийся  на всякий случай от  верховного бога Гермес – темноволосый типчик с хитрым лицом и глазами, шныряющими по углам с навечно застывшим в них вопросом: «Что бы еще тут стибрить?». Это Лешке тоже сообщил внутренний голос, который, как оказалось, знал здесь всех. И Геру, морщившую лицо рядом с супругом-громовержцем, и богиню любви Афродиту, начавшую с интересом поглядывать на рассказчика; причем не на его рот, только что выпустивший в мир немудреную историю, а много ниже – в место, до сих пор недвусмысленно реагировавшее на прелести богини Весны. Место это было едва прикрыто  накрученной тряпкой, хитрый узел на которой был готов лопнуть от напряжения. И Лешка не выдержал, начал новую историю голосом Афродиты, который вроде бы ни разу не слышал:

   - Расскажи мне сказку на ночь, дорогой.

   «Дорогой», он же Алексей Сизоворонкин, гордо ответил:

   - Я сам сплошная сказка!

   Богиня любви зарделась и в жизни, и в исполнении Лешки:

   - Даже не знаю, как спросить… а конец у тебя плохой или хороший?

   Теперь первым рассмеялся, скорее даже расхохотался Зевс, извергая при этом из могучей груди раскаты грома. Остальная кодла представителей божественного меньшинства дружно присоединилась к своему предводителю; даже  Афродита, успевшая, впрочем, метнуть в сторону рассказчика не очень дружелюбный и что-то обещающий взгляд.
   - Почему меньшинства? – спросил у себя Сизоворонкин, и тут же ответил, - потому что вас, ребята, должно быть больше – десятки, если мне память не изменяет. А тут…
   Он продолжил перечисление олимпийских богов, уже не удивляясь, что знает их как давних знакомцев, с которыми не раз сиживал за столом с «мальвазией», и про которых мог рассказать сейчас такие пикантные подробности, что весь Олимп мог бы утонуть в стыде:
   - Гефест, бог кузнечного ремесла; кстати – муженек Афродиты. Вон как зыркает глазищами из-под мохнатых бровей. Хотя смеется так же раскатисто, как шеф. Арес – его братец, бог войны. Еще две сестрицы, дочки Зевса от разных матерей – Артемида-охотница и Афина-воительница. Хотя нет – Афину бог-отец, кажется, сам сподобился родить. Интересно, миллион долларов за это он додумался стребовать? Плюс четыре Оры… Итого у нас получается… Тринадцать! Чертова дюжина. Себя считать не буду; не бог, все-таки.
   - Ты не прав, Геракл, - громыхнул, наконец, с трона Зевс, - это твой дом, и ты призван защищать его.
   В груди Сизоворонкина при слове «защищать» что-то заныло; личность, любезно представившая ему окружение, тоже не проявила энтузиазма.
   - Эге, - подумал Алексей, - а тебе, друг,  прежних двенадцати подвигов с головой хватило, как я погляжу?
   Внутри согласно кивнули, заставив его вспомнить еще один из старых анекдотов:

    - Устроился деревенский парень сантехником. Первый вызов – забившийся унитаз, соответствующее амбре в туалете. Парень не брезгливый – становится на колени, начинает рукой вычерпывать содержимое. А потом поворачивает к застывшим в дверях владельцам квартиры: «Вы что, сюда срете, что ли?».

   - Вы это к чему, уважаемый? - осторожно спросил он у Зевса, - если насчет Авгиевых конюшен, то я пас. Я вам, ребята, не Маяковский - не ассенизатор, и не водовоз. Сантехника, понимаете ли, совсем не мой конек.
   - Какой конь? – удивился громовержец.
   - Да и остальное все… Гидры там многоголовые, львы с быками… Это не ко мне. Это вам нужно к профессиональному охотнику обратиться. Если пожелаете, я и адресок могу дать.
   Такой знакомый у Лешки действительно был. Правда, Сизоворонкин не был уверен, что тот согласился бы повторить любой из двенадцати подвигов без надежного карабина. А здесь… Он огляделся еще раз. Самым грозным оружием был лук в руках Артемиды, да устрашающего вида копье, которое кто-то (Арес, скорее всего) прислонил к мраморной стене.
   - Ну, еще, громы с молниями самого Зевса, - предположил Лешка, остановив взгляд на мощных – не меньших, чем у него самого, Геракла – руках громовержца.
   Сейчас они были пустыми; никаких приспособлений для метания молний не было. Но такие руки вполне были способны порвать пасть не самому хилому льву.
   - Вот и рвал бы сам, - подумал Лешка-Геракл, пытаясь вспомнить подходящий анекдот.
   Раньше свое слово сказал желудок. Видимо, для мощной мускулатуры и костяка плоти самого Алексея не хватило; весь сегодняшний ужин вместе с литром водки производства рублевского ликерно-водочного завода тоже трансформировался в мышцы, о чем желудок и заявил громким и требовательным урчанием. А Зевс вроде только этого и ждал. Он улыбнулся, показав крупные ровные зубы, и ответил – не самому Сизоворонкину, а его желудку:
   - А не перекусить ли нам? – и хитро подмигнул Лешке.
   Тот отказываться не стал, хотя предположил, что его сейчас будут банально охмурять.
   - Может, даже, и подсыплют чего-нибудь такого, что я вприпрыжку побегу эти самые подвиги свершать. Ну и хрен с вами, - махнул он бесшабашно рукой Геракла, - пошли.

    - Зашел мужчина в ресторан, сел за столик. Подошла официантка:
    - Здравствуйте, что заказывать будете?
    - Как обычно: первое, второе, третье и на десерт что-нибудь.
    - Первое есть, а вот второго нет – хоть сама ложись.
    - Тогда два вторых!
 
   Идти пришлось совсем недалеко. Лешка даже не успел выбрать из вереницы богинь - кого бы он в первую очередь выбрал в качестве  "второго". Прямо за троном Зевса пряталась дверь, в которую все боги, кроме Ор, и Алексей за компанию с ними (с главными богами) прошли, не теснясь и не стараясь протиснуться вперед, поближе к богу-отцу. Как-то так получилось, что следом за Зевсом с Герой в пиршественный зал вошел Геракл. Вошел и остановился с удивленной миной на лице. Огромный стол посреди этого зала был практически пуст. Небольшой кувшин, да десяток бокалов непрозрачного камня – вот и все, что «украшало» столешницу массива какой-то древесины медово-желтого цвета. У самого Сизоворонкина, несмотря на холостяцкое состояние души и быта, хранился на кухне чайный сервиз на двенадцать персон. Так там бокалы были куда солидней.
   -  Значит, - предположил Лешка, - бокалы, да и сам кувшин непростые.
   - Точно, - подтвердил внутри гид, очевидно хорошо знакомый с реалиями божественной кухни, - таких бокалов и такого кувшина больше нет… И не будет. С ними разве что Святой Грааль сравниться сможет… когда-нибудь. Но его пока нет.
   - И не будет! – громыхнул рядом голосом-громом Зевс.
   Он явно мог слышать голос невидимого собеседника Алексея.
   - Не будет! – повторил громовержец, - ни Грааля, и ничего  Сущего, если ты, Геракл, не справишься с миссией.
   - Почему я-то?! – опять возмутился Сизоворонкин, - вон у тебя сколько героев. Бессмертных, между прочим.
   Он сам не заметил, что перешел на «ты» с верховным олимпийцем, а тот вроде бы и не возражал, только махнул рукой: «Об этом потом. А пока…». Зевс совершенно по-простонародному потер ладошками и поднял единственный тут кувшин на уровень собственных глаз. Так, не сев в массивное кресло, он и наклонил его. Из кувшина в бокал потекла дугой нескончаемо длинная струя ярко-красной жидкости. Такое количество просто не могло поместиться в бокале, который вместимостью вряд ли превышал обычный граненый стакан. Гид внутри принялся объяснять.
   - Прежде, чем налить амброзию в бокал, представь себе, что бы ты хотел выпить… И закусить. Или наоборот – вкусом какого блюда хотел бы насладиться, и каким напитком подчеркнуть этот вкус.
   - Ага, - начал представлять Сизоворонкин, выбрав почему-то шашлык по-карски и «Хеннесси» - не тот, который подпольно разливали на заводе родного города, а настоящий, французский.
   Лицо внутри Алексея поморщилось от такого выбора – совершенно невообразимого на его вкус -  но новый хозяин гераклова тела только отмахнулся: «Это я так, для пробы!».
   Зевс, между тем, умудрился не пролить на столешницу ни капли; он передал кувшин Гере, и прильнул к бокалу. По мере того, как жидкость исчезала внутри божественной сущности, его лицо расплывалось в экстазе. Так, наверное, не был счастлив ни один умирающий путник в пустыне, случайно обнаруживший родник с чистой холодной водой. В какой-то момент Зевс начал что-то жевать; даже  разгрызать – с хрустом и звуками из работающих челюстей, удивительно похожими на рычание Камня.
   От этого увлекательного зрелища Лешку-Геракла оторвала соседка, Артемида. Вместо лука в ее руках был кувшин, который она протягивала Алексею. Лешка принял тяжелый кувшин, в котором жидкость, почему-то бесцветная, плескалась у самого горлышка, и наклонил его над бокалом. Наклонил осторожно, без той бравады, какую демонстрировал Зевс-олимпиец.
   - Ну, так опыт у него… который не пропьешь. Но опыт  - дело наживное.
   Он поднес к губам полный бокал, в котором плескалась янтарная теперь жидкость, и вспомнил – как раз по такому случаю:

   - Ну, как говорила моя бабушка: все, что нас не убивает, можно попробовать еще разок.

   Вспомнил вслух, громко, и это прозвучало как тост; первый на этом удивительном пиру - таком скромном на первый взгляд, совсем не олимпийском. Под одобрительные смешки пирующих он сделал первый глоток. Это действительно было божественно. Коньяк не обжег, не попросился наружу, как это бывало прежде. Он, казалось, проник в каждую клеточку языка, неба, а потом и всего тела. Хотелось петь, обнять весь мир… Да хотя бы соседку – Артемиду, которая явно тоже пребывала в эйфории и не отодвинула ножку, когда Алексей словно невзначай промахнулся по столешнице, и уронил ладонь на коленку богини охоты. Советчик внутри тоже, очевидно, принял на себя удар алкогольной бомбы, потому что икнул и кивнул головой, которой у него не было: «Не теряйся парень, девушка на сегодняшний вечер свободна».
    Коленка была на удивление мягкой и податливой для профессии, которую курировала богиня. Алексей уже наклонил было к девушке голову, чтобы одарить ее анекдотом уже персонально, но тут волшебная жидкость напомнила о себе второй частью пожелания. Во рту Сизоворонкина вдруг оказался сочный кусок баранины, запеченной столь искусно, что он словно сам поворачивался, подставляя самые лакомые бока крепким зубам. Эти зубы, в отличие от Лешкиных родных – леченных-перелеченных – могли разгрызть любую кость, но сейчас этого не требовалось. Мясо таяло во рту само, и никак не желало проваливаться внутрь такого же мощного, как и все в этом теле, пищевода, до тех пор, пока не отдаст всю гамму ощущений пищевым рецепторам. А соседка уже протягивала кувшин, опять полный и манящий прозрачной жидкостью.
    Алексей машинально кивнул, и на мгновенье завис – не знал, чем можно дополнить тот удивительный букет, которым были загружены все сто сорок килограммов его плоти. Наконец он выбрал; после совета с невидимым подсказчиком, который заверил, что любое извращение в этом зале не может принести вреда – ни несварения желудка, ни изжоги, ни утреннего похмелья. Лешка на слове «извращение» легонько сжал ладонью коленку соседки, но пока ограничился пожеланием водки (холодной и кристально прозрачной – от слова завод «Кристалл») а потом… Еще пару секунд раздумий, и понеслось поочередно – сало с прослойками, непременно с самой Украины; соленые груздочки с лучком, политые подсолнечным маслом ручного отжима, рассыпчатая воронежская картошечка, и… На этом второй бокал закончился, а до третьего очередь не дошла - кувшин застрял где-то на противоположной стороне круглого стола.
   - Ну что ж, - подмигнул внутреннему собеседнику теперь Алексей, - теперь можно и о других «извращениях».
   Артемида это подмигивание приняла на свой счет, потому что подняла к возвышавшемуся в соседнем кресле горой Алексею-Гераклу лицо, в котором давно уже застыл какой-то вопрос. Сизоворонкин ответил на него, конечно же, анекдотом:

   - В волшебной палочке главное – не длина, а магические свойства.

   - Ну-у-у, - протянула соседка, явно имевшая способности к фольклорным изысканиям, - размер тоже имеет значение.
   И цапнула рукой под столом ту самую «палочку». Брови Сизоворонкина от такой стремительной атаки полезли на лоб, но не так высоко, как у самой богини, которая так и не сумела охватить «палочку» ладошкой.
   - То-то же, - ухмыльнулся Лешка, наклоняя над бокалом кувшин в третий раз.
   Увы – кувшин, который Алексей принял полным, вдруг предъявил совершенно ненужную легкость; в бокал из него не упало ни капли. А справа, от бога-громовержца, донеслось ироничное громыхание, в котором Сизоворонкин распознал еще и легкую грусть от необходимости перехода  к более скучным вещам, чем коньяк с водкой, или, скажем, женская ладошка на том самом месте. Впрочем, ладошки там уже не было. Артемида не успела справиться с хитрым узлом набедренной повязки, и теперь сидела на своем месте, ну точно как первоклассница – даже руки на столешнице сложила. Впрочем, остальные божественные личности тоже присмирели; изображали школьников, может, не так рьяно, но вполне приемлемо, на взгляд самой строгой учительницы.
   - А я что? – ухмыльнулся Алексей в сторону верховного бога, - я школу давно окончил; успел еще два диплома получить – финансовый и юридический. Так что…
   Тут Сизоворонкин, конечно, лукавил. Он тоже мог сидеть вот так – с противоестественно выпрямленной спиной и угодливым выражением лица. И сидел; раньше – когда в бухгалтерию заходил главный бухгалтер, или, не дай бог, сам генеральный директор фирмы. Но сейчас он мог позволить себе развалиться в кресле, потому что давно понял – этой кодле вместе с их паханом что-то от него, Сизоворонкина, нужно. Причем такое, что сами они свершить не могут.
   Зевс неодобрительно покосился на него, но смолчал, почти сразу же подтвердив подозрения Алексея. Громовержец, кстати, тоже не чурался фольклора.
   - Делу время, а потехе час, - хлопнул он по столешнице рукой.
   Кувшин с бокалами истаяли, а Зевс встал, кивнув Сизоворонкину. И тот теперь не посмел ослушаться, тоже поднялся на ноги и застыл, готовый внимать словам олимпийца. Потому что вид у того был не просто грозный, а торжественный – словно сейчас, в эту минуту, решалась судьба всего сущего. Как оказалось, Алексей был недалек от истины.
   -  Есть деяния, которые не под силу богам, - начал Зевс, и тут же поправился, скривившись, словно от зубной боли, - нет, не так! Богам подвластно все. Но есть подвиги, которые должен свершить именно человек. Чтобы подтвердить тем самым право человечества на существование.
   - А если…
   - А если их свершат боги, значит, и мир будет принадлежать только им. А зачем нам мир без людей, молитвами которых мы живем? Только для этого?..
   Зевс щелкнул пальцем и на столе на пару мгновений материализовались кувшин с бокалами. Они – как понял Сизоворонкин – тоже были продуктом тех самых молитв; не хилая доля чьих-то взываний к богам сегодня отвалилась и Лешке. Он уже понял, что отвертеться не удастся; что сейчас – если он согласится добровольно, и помчится навстречу подвигам и славе вприпрыжку, с флагом в руке и барабаном на шее - можно будет выторговать какие-нибудь бонусы вроде плазменного гранатомета или…
   - Нет, - остановил его так и не разбушевавшуюся фантазию Зевс, - только тело полубога и человеческий дух.
   - Не  мешало бы помыться, перед тем, как на рать идти, - подумал Алексей, вслух задавая вопрос с подковыркой, - а вы что будете делать все то время?
   - Мысленно мы будем с тобой, - ухмыльнулся Зевс.
   Помимо его воли, или так было задумано им – на столе опять мелькнул невзрачный сервиз с волшебным содержимым. Алексей удрученно вздохнул, обозначая согласие; боги вокруг вздохнули гораздо глубже, и очень обрадовано.
   - Может, я не первый тут такой, - еще раз вздохнул Алексей, садясь.
   Ладошка соседки тут же вернулась на место; кувшин опять пошел по кругу, но Сизоворонкин, прежде чем очередь дошла до него, успел ответить на подъ… ковырку  отца-олимпийца. Анекдотом, естественно:

   - Мы с тобой за эти годы стали как одно целое…
   - Конечно! Знаешь, как я устаю, когда ты работаешь?..

   Боги за столом весело засмеялись, в руке Сизоворонкина оказался кувшин, а Артемида, наконец, справилась с неподатливым узлом…

     - Девочки! Помните: на первом свидании главное – не храпеть!

    Артемида не храпела. Она мирно посапывала и причмокивала губами, которыми этой ночью… Сизоворонкин горделиво улыбнулся и потянулся громадным телом, постаравшись сделать это так, чтобы не разбудить прекрасную богиню.
   - А кстати, где ее лук? Где стрелы, с которыми она, если верить подсказчику внутри, никогда не расстается? И где, наконец, одежда?
    Он приподнялся на локте, и обвел взглядом комнату, в которой, как оказалось, не было ничего, кроме ложа и двух обнаженных тел. Незримый гид, который исчез как раз к окончанию общей оргии, с которой Артемида утащила его чуть ли не силком, тоже молчал.
   - Может, под кроватью?
   Сизоворонкин сам не мог понять, зачем ему сдался этот злосчастный лук. Может, просто хотел подержать его в руках, оценить силу тугих жил, которая, как утверждал пропавший подсказчик, не была подвластна никому, кроме хозяйки. Он скатился с ложа, в котором утопал вместе с Артемидой, словно в облаке, и приник взглядом к узкому пространству, что отделяло огромную кровать от мраморного пола. Кровать даже на вид была неподъемной; массив мореного дуба, из которого был изготовлен каркас, был толщиной не меньше пятнадцати сантиметров. Размеры самого ложа тоже поражали – метров двадцать квадратных, не меньше.
   Никакого лука под ним не было. Алексей-Геракл чуть не стукнулся макушкой о дуб, когда сверху прозвучал чуть насмешливый возглас:
   - Мой герой! Ты решил отнести меня для утреннего омовения вместе с ложем?
   Сизоворонкин содрогнулся, все-таки задев затылком жесткий брус; а вот Геракл, в чьем теле он сейчас обитал, без всякой подсказки выпрямился во весь рост, напряг все мускулы, которых у него, казалось, было намного больше, чем у обычного человека, и горделиво согласился:
   - Легко!
   Конечно, был соблазн поднять ложе за край, стоя к нему лицом. Так это самое лицо оказалось бы как раз напротив шаловливо раскинутых в стороны ножек богини.

    - Ах, женские ножки! Одна другой нежнее… Но истина, как всегда, где-то между ними…

   - Нет! –  поняли и Алексей, и Геракл, - стоит мне попытаться прильнуть к этой истине, и шоу под названием: «Полубог показывает свою силу», - не состоится.
    Тогда  Сизоворонкину пришлось бы доказывать что-то другое. А ему сейчас было не до этого "другого". Потому что в комнате не было не только лука, и одежды двух страстных полуночников, но и самого обычного ночного горшка.
   Поэтому он принял позу низкого старта, вцепившись за спиной ладонями в край деревянного бруса. Конечно, в дверь этот необычный экипаж мощностью в одну полубожью силу не вписался бы ни при каких условиях. Но Лешке  нужно было лишь продемонстрировать свою силу; поднять кровать, весу в которой было не меньше тонны, и протащить ее вместе с божественной наездницей несколько шагов. Показав при этом, естественно, могучие мышцы спины. Мускулы действительно напряглись; Алексей гортанно выдохнул из себя воздух, и дернул неимоверную тяжесть вверх, закрыв от натуги глаза.
   Лешка утвердился с тяжеленным грузом  на задрожавших ногах; вес ложа он оценил явно неверно. Тонна для Геракла была вполне по силам. А сейчас ноша тянула книзу с такой силой, что казалось – ноги сейчас промнут мрамор пола. А под левой подошвой еще и камешек какой-то оказался. Но он стоял, подобно Атланту, которого когда-то заменил, и ждал, когда позади раздастся восхищенный девичий крик. Дождался – кто-то действительно хрюкнул; самым натуральным образом. Словно на ложе лежала не богиня, а свинья; причем громадных размеров. Пальцы Геракла стали разжиматься и поползли – почему-то не по дереву и облачному матрасу, а по холодному камню, царапающему кожу до крови.
   Сизоворонкин вспомнил:

   - Коротко о себе? Плохо переношу жару и тяжелую мебель…

   Вокруг действительно было жарко. Или это от неподъемного груза по Лешкиному телу текли целые ручьи пота? Он, наконец, выпрямил пальцы, отпуская тяжелый груз в свободное падение и одновременно открывая глаза. Мир содрогнулся, когда рядом упали тонны грубо отесанной глыбы голубого цвета; потом еще раз, когда свинья позади заверещала так, словно ее резали сегодня уже в десятый раз подряд. Сизоворонкин подскочил на месте не меньше, чем на полметра, одновременно разворачиваясь к каменюке, в которое превратилось ложе. Но это было не самой удивительной трансформацией. Богиня на нем, а вернее рядом с кроватью, превратилась в свинью!
   - Самую натуральную, - чуть не вырвалось у Алексея.
   Но нет – свинья была натуральной только выше шеи; оттуда и исторгался водопад визга, в котором Лешка с удивлением разобрал членораздельные звуки. Ниже – начиная с плеч и до ног, одну из которых придавило глыбой, все было  человеческим, хотя и заросшим вполне себе поросячьей щетиной. С бокала коньяка и такого же пузыря водки подобный глюк родиться в голове Сизоворонкина не мог. Разве что в бокал что-то подсыпали… Он спросил у кошмарного создания:

   - Знаешь, как готовят коктейль «Три поросенка»?

  Человекосвин, как оказалось, вполне понимал по-русски, потому что решительно замотал рылом, подняв ушами нехилый ветерок.

   - Покупаешь ящик водки, и приглашаешь двух друзей…

   Чудовище раздвинуло пятачок в несмелой улыбке, показав два внушительных клыка.
   - Ни фига себе, - продолжил Лешка уже без иносказаний, - и  вот с этой тварью я сегодня ночевал?
   Первым его побуждением было шагнуть к монстру, который никак не желал закрыть свое рыло, и свернуть ему шею – так, чтобы разделить надвое это противоестественное создание.
   - А почему противоестественное? – остановил он свой кровожадный порыв, но не движение к человекосвинье, - тут еще страшнее квазимоды шляются!
   И действительно – окрестности заполняли пары еще более невероятных тварей, несущих такие же голубые глыбы. Вот одна из таких едва не наткнулась на спину верещавшего напарника Сизоворонкина; остановилась и издала синхронно какие-то звуки, которые Алексей перевел: «В сторону, придурки!».
   - Сам придурок, - буркнул Сизоворонкин-Геракл, наклоняясь над своей глыбой, чтобы освободить свиноголового напарника, которого уже начинал помаленьку жалеть, - не видишь, у нас авария. Не трамвай, объедешь!
   - Ты как назвал меня, несчастный?! – передний из пары, уткнувшейся в спину Хрюну (так назвал верещавшего Алексей), громко клацнул клыками длиной не меньше двадцати сантиметров каждый и тоже отпустил камень.
    К Хрюну присоединилась еще одна сирена. Вернее один – судя по отростку, который жалко болтался между ног завывавшего монстра. Кстати, такой же, только чуть потолще, болтался и у напарника, и у клыкастого чудовища, и у всех остальных совершенно фантастических существ, что подходили к месту предполагаемого конфликта, привлеченные шумом.
   - И не стесняются же ходить в таком виде, - восхитился Алексей невозмутимостью очередного монстра, который остановился прямо перед ним.
   Этот, в отличие от Хрюна, физиономию имел почти человеческую; только заросшую так, что непонятно было, где у него кончаются брови и начинаются усы с бакенбардами. А вот плечи, непропорционально узкие, и все, что ниже них, могло принадлежать прямоходящему крокодилу.
   - Привет, Гена, - тут же обозвал его Сизоворонкин, - а где твой Чебурашка?
   Он имел в виду напарника ящера; того, кто нес с «Геной» очередную плиту.

   - Гена, а давай я понесу чемодан, а ты понесешь меня!

  Лешка усмехнулся, обозревая «чемоданы», которые побросали монстрообразные носильщики.
    «Чебурашка» в наличии был. Тоже мохнатый и ушастый, но размерами едва ли не крупнее самого Лешки-Геракла. Он напоминал огромный меховой ком, в котором с трудом моно было разглядеть поблескивающие глазки и клыки, не уступающие размерами и остротой тем, что теснились во рту первой твари, посмевшей поднять голос на Сизоворонкина.
   - А где, кстати, он? - повернул голову Лешка, сжимая кулаки.
    Монстр был недалеко, но сейчас агрессии в нем явно поубавилось. Да и все остальные присмирели, вроде даже втянули головы - такие разные - в плечи, которые тоже не повторялись ни разу. А еще – чудовища поспешно перестраивались, образуя проход для двухголового великана, который шел к нему, не обращая на остальных никакого внимания. Теперь только Хрюн, да второй монстр с придавленной плитой ногой чуть слышно подвывали.
   Геракл, он же Сизоворонкин, оценил то, с какой величественной медлительностью вышагивает этот урод, в котором росту было не меньше трех метров, а плечи, на которых свободно располагались две головы, были шире, чем у него, полубога, в два раза. Алексей решил, что успеет сделать хоть одно доброе дело, пока предполагаемый шеф местной братвы доберется до него. Он рывком дернул гигантскую плиту кверху, одновременно отбрасывая могучим плечом Хрюна в сторону. Тот полетел кувырком, тряся поврежденной конечностью. А двухголовый сделал еще два шага, и навис над распрямившимся Алексеем, дохнув на него сразу из двух ртов. Дыхание, к удивлению Сизоворонкина, было совсем не смрадным. Больше того – кажется, этот монстр  по утрам чистил зубы, причем левая голова – пастой со вкусом ментола, а правая какой-то цветочной, но тоже очень приятной. А еще двухголовый отличался шикарной прической, вернее прическами. Причем, если одна шевелюра – у левой головы, если смотреть ей в глаза, спадала на плечи, и дальше, на спину – была ослепительно белоснежной, то вторая ипостась этого существа была не менее шикарным брюнетом.
   - Ну, здравствуй, - кивнул ему Алексей, - ты, что ли, тут будешь прорабом?
   Сизоворонкин имел в виду, что глыбы, которые несли монстры, и сам он, явно предназначались для какой-то стройки, остов которой смутно виднелся совсем недалеко – метрах в сорока от него.
   - Прораб?! – удивились обе головы, повернув шеи так, что уставились друг другу в глаза, - почему Прораб? Никакого Прораба мы не знаем.
   Он говорили на удивление синхронно, создавая эффект стереозвучания, которое обволакивало и Сизоворонкина, и всех вокруг. Монстры при первых звуках этого дьявольски завораживающего голоса благоговейно подняли головы к небесам. Двухголовый чуть подождал, а потом поморщился. Он явно ожидал, что Лешка тоже последует их примеру.
   - А вот хрен вам на палочке, - рассердился Сизоворонкин, - ты не красавица писанная, чтобы я закатывал глазки и пускал слюни.
   Монстр, который, исключая гигантские размеры и лишнюю голову, был здесь ближе всех к человеческому роду, повторил еще раз:
   - Мы не Прорабы, - а потом представился, теперь уже на два голоса, - «Я - Вельзе», «Я – Вул».
   Вместе очень гармонично получилось Вельзевул, и Лешка почему-то довольно кивнул:
   - Очень приятно. А я Сизоворонкин, Алексей Михайлович, он же Геракл, полубог. А ты, я так понимаю, дьявол этого мира. Хочешь анекдот про себя?
   - Анекдот?! – сразу четыре брови поползли вверх.
   - Да, анекдот. Слушай.

   Встречаются две подруги – блондинка и брюнетка.
   - Что-то муж у тебя в последнее время подвижный стал; веселый, бодрый… Волосы погуще стали и пышнее?
   - Да… Собака сдохла… А сколько корма осталось – не выбрасывать же!

   Вельзевул раздвинул губы в подобии улыбки, а потом покачал головой:
   - Нет, я не собака, тем более  не дьявол. И ты не полубог. И здесь никакой не мир.
   - Как не мир? А это что? – в удивлении повел рукой вокруг Алексей, - и кто эти парни?
   - Никто, - был ответ, - мира, как ты это понимаешь, пока нет. Есть Большой и Единственный Выбор, который должно сделать Бытие, которого тоже пока нет.
   - Ага, - помотал головой Сизоворонкин, не поняв ничего из объяснений; точнее приведя их к смутному понятию из учебников школы и двух вузов, которые успел закончить в прошлой жизни, - это так ты… вы называете Большой взрыв? Точку, от которой берет отсчет Вселенная?
   - Выбор, - внушительно прозвучало опять в стереозвуке, - Большой Выбор!
   - И кто кого будет выбирать? - Лешка-Геракл не торопясь сделал полный оборот на месте, словно показывая, что выбирать здесь – в любом качестве – никого не собирается.
    Ему стало смешно, а потом почти страшно, когда он представил рядом этого «Гену» с головой Афродиты на плечах, или двухголового монстра, широченные плечи которого венчали бы головы Афины и Артемиды – той, чьи губы, и не только они, дарили ему блаженство всю прошедшую ночь. Губы левой головы – Вула – действительно шевельнулись. Лешка даже успел заметить, как тот хищно провел языком по верхней губе и поспешно отвел глаза.
   Он остановился взглядом прямо напротив сооружения, к которому, как он понял, и волокли кошмарные твари свои неподъемные булыжники. Что-то смутно-знакомое было в очертании этих хаотично нагроможденных плит голубоватого цвета.
   - Или это такое освещение здесь? - поднял он голову кверху.
   Ни солнца, ни луны, ни звезд на небосводе не было. И небосводом, в общем-то, ту муть, которая слабо светилась сама собой, назвать было нельзя. Почему-то пришла уверенность –  там, наверху, нет предела; сколько не лети на самом навороченном звездолете.
   Рядом противно захихикал на два голоса Вельзевул. Он словно говорил: «Убедился, ничтожный?». Вслух же он сказал:
   - Не будем терять время, презренный. Времени, правда, тоже пока нет. Но совсем скоро Бытие вздохнет в очередной раз, и снова уснет, если мы не поможем ему пробудиться. И тогда Оно, а не мы, сделает свой выбор.
   - Это каким таким волшебным образом? – иронично заметил Сизоворонкин, - скажем: «Ахалай-махалай?».
   - Ничего мы говорить не будем, - равнодушно сообщили обе головы Вельзевула, - мы призовем ту, которой вручим семя нового мира.
   - Как призовем? – еще саркастичней спросил Лешка, - построим ей голубой домик? Или поднимем все эти камни, и грохнем их по команде наземь, чтобы содрогнулась твердь земная, и пробудилась спящая царевна, или как ее там называют?
   - Тверди тут тоже нет, - напомнил двухголовый, - а призывать будем Призывом, собравшись вокруг алтаря.
   Сизоворонкин на всякий случай потопал голой подошвой по земле, убеждаясь, что какая-то твердь под ногами все-таки есть, и вспомнил очередной анекдот:

   - Бабушка в маршрутке:
   - Сынок, возле базара остановишь?
   - Базара нет, бабуля!
   - Как нет?! Вчера же был!

   Потом он опять присмотрелся к сооружению, на которое указывал двухголовая предтеча дьявола.
   - Стоунхендж! – ахнул он, - это же Стоунхендж. Значит, мы на Британских островах?!
   -  Островов тоже нет, - напомнил ему Вельзевул.
   - Так вот что это такое! – воскликнул Алексей, не обращая никакого внимания на подсказку, - вот над какой загадкой бьют голову уже сотни лет ученые мужи?!
   - Мужей тоже нет, - с непреклонностью, достойной лучшего применения, пробурчали головы.
   - Как нет?! А это? – обвел рукой Сизоворонкин монстров, включая Вельзевула, и гулко бухнул кулаком по собственной груди, - А я?!  Кстати, почему тут одни мужики? Где бабы, парень? Как мы будем выполнять один из главных заветов бытия, которое должно скоро прийти, если ты не сочиняешь?
   - Какой завет? - головы Вельзевула опять уставились друг на друга, теперь уже в недоумении.
   - Главный! – усмехнулся Алексей-Геракл, очень вовремя вспомнивший прекрасное лицо Артемиды и не менее волнующие обводы ее тела, - «Плодитесь и размножайтесь!».
    - А-а-а, - протянул двухголовый, - так я же об этом и говорю. Призовем сущность; женское начало. Оно выберет одного из нас и сольется с ним, дав начало миру, звездам, тверди и всему остальному.
   - И от того, кого выберет эта сущность, будет зависеть, какой мир получится в конце концов? – догадался Алексей.
   Он передернул плечами, словно замерз в этом пространстве, не обогреваемом никем и ничем.
   Двухголовый монстр согласно кивнул, а потом махнул на Стоунхендж:
   - Так что, человече, тащи вместе со своей второй сущностью камень. Алтарь почти готов. Ваша плита должна лечь на последнюю, шестую трилиту. На ней ты и будешь встречать женскую половину Предтечи.
   Лешка сначала поухмылялся, снова представив головы богинь Олимпа в самых различных сочетаниях на плечах монстров, грудившихся вокруг них с Вельзевулом, а потом вдруг ужаснулся:
   - Какая вторая сущность?! Эта, что ли?
   Он выцепил взглядом из толпы чудовищ Хрюна, и тот ему с готовностью улыбнулся. Даже потряс головой, заставив большие волосатые уши взметнуться, подобно птичьим крыльям.  Алексей мысленно простонал, вспомнив, кстати, вычитанное где-то утверждение, что внутренние органы человека и свиньи близки, как никакие другие. Вельзевул рядом злорадно раздвинул губы, показав мелкие, но очень острые зубки, которых было явно больше тридцати двух.

   - Маршрутка. Внезапно откуда-то раздается поросячье хрюканье. Хрю-хрю.. Народ начинает оглядываться. Звук повторяется. Потом еще раз. Одна девушка начинает копаться в сумочке. Наконец она находит мобильник и отвечает:
   - Да, Зайка!..

   - Фиг вам,- заявил Сизоворонкин Вельзевулу, стирая своей усмешкой дьявольскую ухмылку того, - тащите сами. А я отсюда ни на шаг.
   - Как это?! – даже растерялся двухголовый, - а как же предназначение, как же семя будущего, которого нет, и которое никогда не появится, если нам не удастся призвать половину Предтечи?!
   - Призывайте, - разрешил широким жестом Алексей-Геракл, - а я отсюда посмотрю.
   Он действительно уселся на голубую глыбу, закинул ногу на ногу – так, что мужская «сущность» на всякий случай все-таки немного выглядывала, и похлопал по камню рядом:
   - Садись, Хрюн, анекдот тебе расскажу.
   В груди Лешки ворохнулось не очень светлое чувство при виде того, как свиноголовое существо с готовностью подскочило и уместило свой розовый зад, покрытый редкой щетиной, на камне рядом с ним. «Значит, - вздохнул он, - действительно вторая сущность человека. Точнее, полубога». Но анекдот он все-таки рассказал:

   - Попали на необитаемый остров три мужика – двадцатилетний, сорокалетний и шестидесятилетний. А на соседний – куча баб. Младший, как увидел, что девки там купаются, без всяких бикини, сразу возбудился:
   - Мужики, айда туда!  Девки ждут!
   - Да ну, - махнул рукой сорокалетний мужик, - подождем немного - сами приплывут. Правильно я говорю?
   Он повернулся к пожилому, который уже уселся на песке, умащиваясь поудобнее. Тот только махнул рукой:
   - А мне и отсюда хорошо видно!

   - Понял, что я сказал? - ухмыльнулся Лешка прямо в лицо наклонившемуся к нему Вельзевулу, - мне и отсюда неплохо видно. Так что иди и не мешай. И еще – мой участок не занимай. Не закрывай вид из окна.
   Двухголовый недодьявол громко икнул, но насчет того, что окон тут тоже пока нет, говорить не стал. Он круто развернулся, и пошел к недостроенному мегалиту, увлекая за собой разнорабочих. В смысле, что твари здесь были все разные; ни одной пары одинаковых не было. Единственное, что их объединяло – принадлежность к мужскому полу. Хрюн рядом дернулся было следом за «прорабом», но звонко шлепнулся розовым задом обратно на камень, когда Алексей-Геракл несильно прихлопнул его по плечу.
   - Рассказывай, - велел он человекосвину.
   - О чем? – хрюкнул тот.
   - Обо всем! Обо всем, что знаешь.
    Знал Хрюн немало. По крайней мере, о том, что скоро должно было произойти в точке, которую окружали несколько концентрически расходящихся каменных колец, он знал. Потому что церемонию тут проводили не в первый раз.
   - Неудачно, - догадался Алексей, - никто к вам так и не явился.
   Хрюн обреченно кивнул и перешел к подробностям.
   - Вон там, - ткнул он вполне человеческим пальцем, заросшим щетиной совсем редко, - в самом центре стоит алтарный камень, на который и должна опуститься вторая половина Сущего.
   - Прямо как вертолет, - ухмыльнулся Сизоворонкин, - хорошо, что с одним «с».

   - Сижу перед камином, попиваю ароматный эрлгрей... и думаю о... сущем... ссущем мне на ногу коте!!! Блин, Барсик... зараза!!!

   -  Продолжай, - кивнул Лешка, на всякий случай отодвинув от Хрюна ногу.
   - Вокруг алтаря, в семи с половиной метрах от него, должны стоять шесть трилит, на которых будут ждать те, кто готов соединиться с Половиной в одно Целое. Пять уже стоит, а шестая…
   - Шестой не будет, - Геракл сурово свел брови в одну линию, - если этой половине вздумается выбрать меня, пусть шлепает сюда.
   Он сам шлепнул ладонью по голубому камню, вспомнив почему-то опочивальню во Дворце Зевса. Камень отозвался на удивительно мягко и упруго, словно внутри него действительно скрывались пружины. Хрюн рядом глубоко… хрюкнул, и продолжил:
   - Второй круг – в пятнадцати метрах. Там стоят тридцать столбов. На одном из них раньше стоял я.
   - Еще постоишь, - успокоил его Алексей, - если захочешь. А зачем, кстати, тебе там стоять-то.
   - Ну как же? – тряхнул свиными непалеными ушами Хрюн, - а вдруг Шестеро не понравятся половинке Сущего, и она  примет в себя кого-то из нас, Тридцати?
   - Ага, - Лешка тут же дал название этой тридцатке запасных, - вторая лига. А есть еще и третья, и четвертая?
   Это он прикинул общее количество тварей, что продолжали таскать камни к недостроенному мегалиту.
   - Есть, - вздохнул Хрюн, - еще два кольца по Тридцать, и последнее – уже Пятьдесят Шесть. Но на них всех камней уже не хватит.
   - О, как! И как же вы такой кодлой из пяти колец не можете поймать одну бабу? Или это была не баба?
   - Не знаю, - пожал косматыми плечами человекосвин, - она ни разу не являлась.
   - Наверное, плохо молились, - рассмеялся Лешка, - бабы – они всегда являются; особенно, если их не ждешь. Правильно?
   -  Не знаю, - растерялся Хрюн, - мы всегда ждали.
   - Вот, - поднял кверху палец Сизоворонкин, - что же вы к женщине так грубо, без предварительных ласк. Явись, и все! Да там, я вижу, с вашего Алтарного камня нормальная баба и спрыгнуть не сможет – шею свернет. Хотя бы лестницу поставили, что ли…
   Алексей плюнул в сердцах; немного подождал, но его плевок так и не зашипел, не разъел камень. Тогда Лешка разродился очередным анекдотом:

   Разговаривают две подруги:
   - Представляешь, познакомилась с хирургом, и он предложил мне руку и сердце!
   - Да ты что! И что дальше?
   - Что дальше, что дальше… Принес!

   Сизоворонкин сам рассмеялся, и продолжил нравоучительным тоном:
   - А вы что прекрасной незнакомке предлагали, вот это?
   Он ловко щелкнул пальцем по вялому члену, свисавшему меж розовых ляжек человекосвина. Тот звонко визгнул, и этот звук словно порвал какую-то невидимую струну. В мире, где еще не родился Зевс, раздался гром, сверкнула молния; наступившую тишину почти сразу разрезал долгий тоскливый крик. Судя по тому, что он звучал с вполне различимым стереофоническим эффектом, это кричал Вельзевул. Монстры вокруг забегали, теряя камни, и подвизгивая от нетерпения. Хрюн лишь метнул виноватый взгляд на напарника, прошептал-прохрюкал: «Начинается», - и метнулся к мегалиту громадными прыжками, один из которых, последний, вознес его на вершину одиночно торчавшего камня.
   Сизоворонкин уважительно присвистнул, и принялся устраиваться на своем камне поудобней – словно на диване перед телевизором. Об этом «четвероногом друге» он вспомнил почти с нежностью. Может, поэтому камень показался ему таким мягким, удобным; он, как настоящий диван, принимал под могучим боком удобное положение. Алексей еще не опустил голову на подставленную руку (подушку здесь никто не припас), а все монстры уже заняли свои места и вытянули шеи вперед, в ожидании чуда.
   Прямо напротив Лешки – метрах в сорока – напряг оба лица Вельзевул. Он чуть различимо морщился; очевидно, вид вольготно расположившегося на каменном ложе Сизоворонкина резал ему все четыре глаза. Алексей подмигнул ему, уверенный, что недодьявол прекрасно увидел его улыбку, и начал с ним разговор, сам отвечая за Вельзевула по причине того, что на таком расстоянии тот участвовать в разговоре не мог:

   - Теперь я точно знаю, что прекрасная половинка Сущего неравнодушна к тебе, Вельзевул!
   - С чего ты взял, человече?
   - Она сама сказала, что нуждается в тебе!
   - Прямо так и сказала?
   - Да! Она сказала: «Нужен он мне!».

   Двухголовый словно только и ждал, когда Лешка закончит анекдот. Он поднял обе головы к отсутствующему тут небу и завопил что-то совсем невообразимое. В прежней жизни бухгалтер Сизоворонкин поседел бы, или сошел с ума, если бы услышал, как этого монстра поддержали десятки других чудовищ. Это был вой, рычание, рев, слитые воедино; и в нем явственно прозвучал призыв: «Приди!». Нынешний Алексей-Геракл не удержался, и присоединил свой голос:
   - Ну, приди уж, что ли? Неужели неинтересно глянуть хотя бы одним глазком?
   И чудо случилось! Над алтарным камнем родилось облачко, тут же трансформировавшееся в огромный глаз – определенно женский. Жуткий вой, метавшийся меж громадных камней, мгновенно стих, и фигуры на камнях, и внизу – в тенях мегалита – напряглись в горделивых позах. В тенях, потому что наверху провозвестником Будущего вспыхнуло самое настоящее солнце. Предполагаемое мужское будущее мира демонстрировало товар лицом. А в большинстве своем другой частью  тел. Вельзевул, кстати, тоже. У него только головы было две – все остальное было вполне человеческим, хотя и громадных размеров. И только Сизоворонкин по-прежнему расслабленно лежал на своем  каменном диване, ожидая продолжения чуда чуть ли не с равнодушным выражением лица. Может поэтому око, обрамленное ресницами с явными следами туши, остановилось на нем, на человеке. Оно медленно закрылось и вспыхнуло ярким пламенем, затмившим даже солнце. Когда Алексей проморгался, на алтарном камне стояла женщина. Человеческая, прекрасная – такая, какую Алексей видел в своих снах до того, как встретил олимпийских богинь. Она была краше их, женственней, а главное – желанней.
   Лешка, совершенно не раздумывая, запел; самую обычную песню, которую можно услышать на любом кооперативе. А что тут было, если не сборище озабоченных самцов, с нетерпением ждущих, когда из тортика появится «стриптизерша»?

   - Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..

   Его голос заполнил все пространство, и заставил женщину на постаменте всю устремиться к нему, к человеку.
   - Эх, вы! – возмутился Лешка внутри Геракла, - лестницу так и не поставили!
   Он интуитивно чувствовал, что сейчас нельзя подниматься с ложа, бросаться к царственной незнакомке; что только сделай он одно движение, и все его преимущество перед монстрами, которое заключалось непонятно в чем, тут же рассыплется звонкими осколками, и солнце потухнет, а только что зародившийся мир снова канет в Небытие. Вместе со своим женским началом. Потому что он, Сизоворонкин, сыграет по правилам, раз и навсегда утвержденным кем-то. Или чем-то.
   - Пластинка, - прошептал он практически беззвучно – так, чтобы никто не услышал, - заезженная пластинка, которая крутит лишь первую строку песни – бесчисленное множество раз. А тут являюсь я – такой красивый и наглый, и черчу на виниле царапину. Ой, что сейчас будет!
   А было вот что. Красавица каким-то образом оказалась на земле (которая, как понял Лешка, уже появилась в этом мире; как и сам мир, кстати), и сделала первый шаг. К нему, Алексею, как он самонадеянно подумал в первое мгновение. Потом пришло смутное воспоминание – еще из школьных лет. Тот камень, на котором он лежал, когда-то назовут пяточным. (Тут он легонько постучал по ложу пяткой, чтобы будущее не забыло об этом; внушительный кусок плиты при этом откололся, явив Гераклу и новому миру чуть зеленоватый скол). И  через него, через пяточный, алтарный камень указывал точно на точку летнего солнцестояния. А значит, красавица сейчас шла навстречу светилу.
   - Ну и ладно, - не обиделся Алексей, усаживаясь на плите, и широко разводя руки, мимо которой прообраз будущей Евы никак не могла пройти.
   Она шла, и монстры на камнях вспыхивали беззвучными яркими кострами. Дольше всех горел Вельзевул. Он широко разевал оба рта, отправляя ему, Сизоворонкину, какое-то послание – может, проклятие; а может, благословление. Следом не так ярко вспыхнула тридцатка на персональных столбах. Хрюна Алексею было жаль. Он вдруг представил себе, как входит в пиршественный зал Дворца Зевса и знакомит своего напарника с олимпийцами. Смеяться было не время, но широко улыбнуться, представив ошарашенное лицо Зевса, и его окружения, Лешка себе разрешил – вместе с очередным анекдотом:

   В ресторане официант – посетителю:
   - Что будете из горячего: курицу, отбивную, поросенка?
   - Поросенка.
   - Вам с хреном, или без?
   - Хрен отрежьте.

   На тех монстров, что стояли с благоговением на страшных физиономиях во внешних кругах, энергии Предвечного  осталось совсем мало. Они корчились в своих кострах и опадали не  тончайшим прахом, какой сейчас ветерок сдувал с каменных плит, а целыми костяками. И им – скелетам цивилизаций, которым не суждено было развиться - предстояло лежать тут нетленными тысячи и миллионы лет, пока они не попадут в жадные руки человеческих ученых.
   Наконец девушка наткнулась на неодолимое препятствие – грудь Геракла. Его мощные руки сейчас были необычайно нежны, и это была первая нежность нового мира. В нем вообще было все первым – и солнце, которое подмигнуло и закатилось за народившийся горизонт, уступив место полной луне и ярким, невероятно громадным звездам. И первая ласка, которой Алексей одарил девушку… Нет, уже женщину, которая назвалась первым именем этого мира – Лилит. И первый крик, женский стон и мужское рычание, полное любви.
   Камень под спинами был мягче лебяжьего пуха; он принимал поочередно разгоряченные тела мужчины и женщины – человеческих Предтеч, сейчас щедро даривших родившемуся миру семена жизни. И заниматься  этим они могли бесконечно долго, поскольку силы Лешки-Геракла не иссякали, а желание – тем более. Так они  пропустили мгновение, когда первое любопытное существо выползло из соленых морских пучин; как появились, а потом исчезли динозавры, и, наконец, как первая обезьяна взяла в руки палку. Все это Сизоворонкин  пропустил, убаюканный волнами страсти, и пропустил бы вообще все на свете, включая собственную жизнь, если бы не… анекдот. Да, этого из Лешки невозможно было вырвать никакими силами, даже колдовской любовной энергией Лилит. Сознание само выбрало немудреную шутку – как раз в тот момент, когда солнце в очередной раз сменилось  заметно изменившейся картой звездного неба:

   - Дорогая, ты любишь смотреть на звезды?
   - Да, милый…
   - Тогда я сверху!

   Алексей действительно рывком опрокинул на спину Лилит, которая успела почувствовать, что теряет контроль над волей первого и единственного мужчины в мире, и скривила божественно красивое лицо в гримасе неудовольствия и боли. Словно  к ней сейчас приставал постылый супруг, и головная боль была единственным средством, чтобы отказать ему в законном интиме. Она еще и губу закусила  так сильно, что показалась капелька крови. Сизоворонкин впился в эту капельку своими губами, а всем остальным организмом, ведомым острым твердым копьем - в податливое женское тело, вминая его в камень. Лилит провалилась в плиту, а следом за ней и сам Лешка оказался в сумраке, где не было ничего – ни солнца, ни звезд с луной, ни… Был только еще один анекдот:

   Мужчина спросил у мудреца:
   - Почему у женщин так часто болит голова?
   На что мудрец ответил:
   - Голова болит от слабых мужчин, а от сильных она кружится...



                2. СВЯТОЙ  ГРААЛЬ

   Голова действительно кружилась – у самого Геракла. И камень он, а точнее Алексей Сизоворонкин, сжимал сильной рукой полубога. Камень не был сейчас податливым и мягким, как на ложе, которое он делил с божественной Лилит целые эпохи. Рядом что-то громыхнуло, и Алексей открыл глаза. Гром, как он тут же понял, издал в качестве деликатного напоминания, что спать нужно в опочивальне, а не за обеденным столом, сам Зевс, шеф олимпийских богов.
   - Спасибо, - отвел взгляд от лица громовержца Сизоворонкин.
   Благодарность была искренней и безмерной, ибо тот камень, о котором он вспомнил в первую очередь, был бокалом из волшебного сервиза олимпийцев. И Зевс сейчас своим покашливанием напомнил, что Алексей бесчисленное число эпох не обедал. А еще не завтракал, и не ужинал. Алкоголя пока не хотелось. Хотелось чего-нибудь горяченького – и на первое, и на второе, и на третье. Он сообщил волшебному бокалу:

   - Мне чай с лимоном.
   - Вам лимон порезать?
   - Да. И чай заварить…

   Чай, как и все из бокала, был превосходным. А вслед за глотком обжигающего напитка во рту оказался пельмень, да не один, а целая миска; поочередно, естественно. Прямо во рту на каждый из них чья-то щедрая рука наваливала ложку густой сметаны.
   - Эге, - вспомнил вдруг школьную программу по литературе Сизоворонкин, - а не побывал ли тут в свое время автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки?».
   - Нет, - грохнул со своего места Зевс, - такого здесь не было; хотя слушок, быть может, до Гоголя и дошел.
   Рядом с ним откашлялся незнакомый бородач с таким холодным взглядом, пронзившим Сизоворонкина до самой печенки, что внутри  испуганно охнул вернувшийся из небытия гид. Да еще Алексею померещилось, что там же, рядом, кто-то еще ойкнул девичьим голосом.
   - Ну и кто этот суровый дядечка? - спросил Лешка себя внутри.
   Ответил Зевс, громыхнувший голосом не очень любезно:
   - Знакомься, Геракл… еще раз. Мой брат Аид, повелитель Царства мертвых.
   - Очень приятно, - выпрямился Алексей-Геракл, которому на самом деле было как раз не очень приятно.
   Прежде всего, потому, что рядом он не обнаружил Артемиду. Кувшин из его руки вынула Афина, не менее блистательная, чем богиня охоты.
   - А где Артемида? – вырвалось у него.
   Ответил опять Зевс:
   - А нет больше моей дочери.
   - Как нет?!
   - Принесла себя в жертву, - совершенно серьезно сказал громовержец, - иначе послать тебя туда (он посмотрел вверх, к высоченному куполу потолка) было бы невозможно.
   - Как это,- заныло в груди Сизоворонкина, - зачем? Почему?! Навсегда?!!
   - Вернется, - улыбнулся Зевс; ему, очевидно, было приятно, что человек так сокрушается о горькой участи его божественной дочери, - а пока часть ее в тебе.
   - Во мне?!! – Алексей вдруг вспомнил об испуганном девичьем возгласе внутри себя.
   Сразу два смешка в груди озадачили его, а затем заставили губы расползтись в улыбке:
   - Значит, в любую минуту сможем сообразить на троих. А кто, кстати, второй – тот, кто испугался со мной к началу Времен прогуляться?
   - И ничего не испугался, - обиженным голосом ответил гид, - сказали же – туда только тебе, человеку, позволено было пройти. А я – Геракл; настоящий Геракл, полубог. Отдал тебе свое тело, кстати. По просьбе Зевса-громовержца.
   -  Навсегда?
   - Размечтался, - отрезал Геракл внутри собственного тела, - сделаешь свое дело, и освободишь жилплощадь… квартирант!
   - Дело? Какое дело?!
   - За этим я сюда и пришел, - прогудел с противоположного конца стола Аид, наполнив зал жутким могильным холодом.
   Сизоворонкин не желал иметь никаких дел с этим существом. Но здесь музыку заказывали совсем другие… боги. А конкретно – один, Зевс. Он показал дланью («Рукой», - перевел про себя Лешка) на кувшин, который как раз оказался в ладони полубога.

   - Мораль сказки «Колобок» - нужно жрать, пока горячее.

   Алексей с сожалением проводил волшебный кувшин, который Зевс невероятно удлинившейся дланью выхватил из его руки. В бокал громовержца длинной дугой полилось содержимое артефакта. Олимпиец с удовольствием отхлебнул из бокала, кивнул и задал вопрос, показавший, что кто-то (а именно настоящий Геракл) втихаря стучит на «квартиранта»:
   - Ты правильно заметил, человече, что бокалов должно быть двенадцать. Их было столько – изначально. Кстати, и бокалы, и этот кувшин (он тряхнул полным артефактом) изготовили из того самого куска камня, который ты своей пяткой отколол от навершия триплиты. Помнишь?
   -  Помню, - кивнул Сизоворонкин, - а кто?
   - Имя мастера нам неведомо, - Зевс повернулся к Аиду, - Крон, наш отец, знал. Он, кстати, и потерял два бокала из этого сервиза.
   - Потерял?! – хмыкнул не поверивший Алексей, - верховный бог?!
   Зевс вроде даже немного смутился, а Аид рядом скривил губы в жуткой улыбке:
   - Продул он один артефакт, - проскрипел он, - проиграл в карты.
   - Кому?!!
   Зевс метнул недовольный взгляд на брата и ответил сам:
   - Вы, люди, называете его Вечным Жидом.
   - Ты серьезно?
   Зевс с Аидом синхронно кивнули.

   - Шалом, - сказал Серый Волк.
   - У-ф-ф… кажется, пронесло, - выдохнули три поросенка.

   Зевс юмора не оценил, продолжил серьезно:
   - Он меняет имена, обличья, но живет до сих пор. Кстати,  сейчас обитает в России.
   - Неужели Жириновский? – ахнул Сизоворонкин; больше известных представителей богоизбранного народа он вот так, сходу, вспомнить не смог.
   Зевс только усмехнулся: «Гадай, парень – правду все равно не дано знать никому!». А Лешка ухмыльнулся в ответ:
   - Значит, вся ваша сила; бессмертие… Громы и молнии… Все это берется из  этих вот бокалов? - он  потряс своей пустой посудиной.
   - Не совсем так, - не смутился громовержец, - это сосуды, в которых собираются все людские молитвы; все те чаяния и мольбы, что несут люди к капищам и в храмы, оказываются здесь.
   Он опять тряхнул кувшином, в котором что-то бултыхнулось. Сизоворонкин ужаснулся и одновременно восхитился мысли:
   - Это сколько же  молитв влил я в себя  за эти два обеда?!
   Потом его скептическая ипостась воскликнула:
   - Что-то ты, друг-громовержец, присочинил. Сколько религий, сколько богов и божков за тысячи лет… А все молитвы – в ваших стаканах?
   - А ты уверен, что перед тобой стоит сейчас Зевс? И что ложе с тобой сегодня разделила Артемида?
   - А кто?! – едва не вырвалось у прикусившего язык Алексея-Геракла; женский голосок внутри хихикнул.

   - Все, мужики, шабаш! Я свое уже выпил!
   - Ты чо, в завязку уходишь?!!
   - Нет, теперь я буду пить ваше…

   Сизоворонкин выхватил кувшин из длани громовержца, опять невероятно удлинившейся, судорожно заполнил свой бокал водкой и в несколько длинных глотков обрушил обжигающую жидкость в желудок, заставив заткнуться захохотавших внутри Геракла и Артемиду.
   - Давайте к делу, - обратился он совершенно трезвым голосом к братьям-Кронидам.
   - Хорошо, - кивнул Зевс, - к делу, так к делу. Проблема в двенадцатом бокале. В том, который вы, люди, называете Святым Граалем.
   Алексей об этом артефакте слышал; даже видел – в фильме «Код да Винчи». Там, конечно, все было выдумкой… А вдруг?
   - В чем проблема? – спросил Сизоворонкин, - какая разница, сколько волшебных бокалов гуляет по миру? Есть Вечный жид, почему бы не быть какому-нибудь вечному чукче, или папуасу?
   - Пусть будут, - разрешающе махнул рукой Зевс, - но только не с Граалем. Это особенный сосуд; история с кровью Христа, что окропила Грааль, правдива, но не единственна. Этот сосуд обладает силой, которая неподвластна даже нам. Разрушительной силой…
   -   В смысле?
   - В том смысле, что если Святой Грааль будет разрушен, свершится непоправимое.
   - Прежде всего, для вас, - догадался Алексей, - что, божественности поубавится? Бессмертия, там; всевластия?
   - И это тоже, - не стал отказываться громовержец, - но суть в том, что мы неотделимы от мира; не будет нас, или других существ, которые способны воспринимать чаяния людей, и мир станет другим. Не думаю, что тебе, например, понравился бы  такой мир.
   - Ладно, - кивнул Сизоворонкин, - убедил. Только что грозит этому самому Граалю? И главное – где его искать? Насколько я знаю, его ищут уже тысячи лет; безрезультатно. Да и как его отличить от других?
   Он повертел в руках бокал; на него и указал Зевс.
   - Про угрозу Святому Граалю ничего сказать не могу. Может, он будет лежать в своем тайном укрытии еще тысячу лет, или миллион. А может – его уже сейчас пытаются расколоть кувалдой. Судьба вещей, исполненных из осколка Предвечного камня, неподвластна даже богам.
   -  А мне, значит…
   - А тебе – да! – Зевс даже встал с кресла, - ты единственный в тварном мире, кто видел и осязал Предвечный камень – до того, как он стал обычным булыжником голубого цвета. Даже возлежал на нем (усмехнулся олимпиец) – не буду говорить с кем. Так что если у кого и есть шанс найти Грааль, так только у тебя.
   В голову Сизоворонкина вдруг закралась не совсем приятная мысль; может, ее безмолвно подкинули Геракл с Артемидой:
   - А этот товарищ, - он показал пальцем на Аида, который как раз отпивал из волшебного стакана какое-то питье, - не по мою душу сюда явился?
   Брат Зевса, к которому, наверное, в первый раз обращались так: «Товарищ», - поперхнулся и отчаянно закашлялся.
   - Что, крепка огневка? - постучал его по спине могучей дланью громовержец.
   - Надо будет попробовать эту самую «огневку», - заложил в память новое слово Сизоворонкин; постояльцы внутри его тела содрогнулись, заставив Алексея растянуть губы в предвкушающей улыбке.
   Зевс эту мысль, очевидно, тоже уловил, потому что улыбнулся не менее злорадно; но на вопрос ответил.
   - Именно, что по твою, Геракл. Видишь ли, развоплощать на время еще одну из дочерей мне как-то не хочется, хотя некоторые были бы и не против.
   Афина рядом мило покраснела и плеснула из бокала прозрачной жидкости на стол. Столешница зашипела и почернела.
   - Ага, - понял Сизоворонкин, - это и есть огневка. Что нам на этот счет говорит очередной анекдот?

   - Водка – самая идеальная косметика: и сам замаскировался, и на подругу приятно посмотреть…

   Он бросил еще один ласковый взгляд на богиню-воительницу, и решил, что в случае с этой красоткой ни водки, ни огневки не требуется.
   Зевс терпеливо дождался, когда мечтательное выражение сползет с физиономии Лешки-Геракла, и продолжил.
   - Мой брат властвует в Царстве мертвых, а дороги там редко когда совпадают с нашими. Он может отправить тебя в прошлое – туда, где ты почуешь след Грааля.
   - А в будущее? - тут же спросил Алексей.
   Аид, очевидно, был не очень разговорчивым. Он еще раз отхлебнул из бокала, а ответил опять Зевс.
   - Он, - положил громовержец руку на плечо брата, - бог, сын Кроноса, а не машина времени. В прошлое – пожалуйста, хотя и с оговорками. А будущее не подвластно даже богам.
   -   Насчет оговорок подробнее, пожалуйста.
   - Не получится вмешаться в события, которые могут повернуть ход мироздания. Заглянуть – можно, а вмешаться никак. Так что за Тайной вечерей, на которой Христос вкушал из Грааля, можешь понаблюдать; так же, как это было позволено когда-то Леонардо да Винчи. Незримой тенью можешь пройти за божьим сыном по тропе скорби до Голгофы; дождаться, когда Иосиф Аримафейский соберет в Чашу кровь распятого на кресте Спасителя. Оттуда проследишь за Граалем. Где он сейчас хранится – в пещерах Гластоберийского холма, в каферальном соборе Валенсии, или в волшебном замке Мунсальвеш, куда его якобы привезли тамплиеры, узнаешь сам.
   - Это мне придется таскаться по странам и континентам, - пробормотал Сизоворонкин, - а я языков знаю – только английский со словарем.

   - Ну как? Были у тебя в Лондоне проблемы с твоим английским?
    У меня нет. У англичан были.

   - Проблем с языками не будет, - пообещал Зевс, - на это у нас сил хватит.
   - Тогда давайте торговаться, - решительно заявил Лешка-Геракл.
   - Торговаться?! – изумился громовержец, - какая торговля?! Разве герой не должен спасать мир бескорыстно; единственно по велению сердца.
   - Я не герой,- отрезал Лешка, - я Сизоворонкин Алексей Михайлович, бухгалтер. Торговаться; считать и пересчитывать – моя профессия. А сюда я попал вопреки собственной воле. Так что… Грааль, я так понимаю, вы себе приберете – во избежание, как сказать.
   - Правильно понимаешь, - кивнул Зевс, - и во избежание, и ради расширения круга избранных (он обвел рукой стол). Видишь ли, в трапезную эту всегда  очередь…
   И действительно – сегодня здесь Сизоворонкин не видел Афродиты с супругом, Гефестом.
   - Какой ревнивый, - самодовольно усмехнулся Лешка-Геракл, невольно расправляя плечи, - а это что  за типы?
   Так он обозвал неизвестных пока ему богов, чья очередь, очевидно, как раз подошла. Артемида с Гераклом ворохнулись внутри, пожелав познакомить его с родственниками, но Алексей волевым решением загнал их обратно. Потому что его уже манил рукой Аид. Лицо Повелителя подземного царства выражало нешуточное нетерпение и даже тревогу. Лешка понял, что его пребывание на Олимпе имеет какой-то временной предел. А может, что-то там, в преисподней по-гречески, случилось, и Аид спешил сейчас домой.
   Сизоворонкин с грохотом отодвинул стул, но прежде, чем последовать за младшим Кронидом в соседний зал, предъявил свои требования:
   - Все знания, умения, в том числе владение иностранными языками, которые станут мне понятными там, - он махнул вниз, имея в виду не Царство мертвых, а прошлое человечества, - останутся со мной.
   - Отныне, и во веки веков, - подтвердил договор Зевс.
   - Ну, я вам, ребята, напутешествую, - пообещал мысленно Лешка, выходя в дверь, которая раньше была плотно прикрыта за креслом громовержца.
   Его немного насторожило, что боги, все как один опустившие бокалы на столешницу, старательно отворачиваются от этой двери. Аид ждал сбоку. Он толкнул створку, и оттуда на Алексея потянуло могильным холодом. Сизоворонкин поднял ногу, перешагивая высокий порог; прежде чем провалиться вниз, в пропасть, он успел вспомнить:

    - Скоро Новый год. Все куда-то поедут: кто-то в Таиланд, кто-то в Доминикану… Ну а кто-то -  на заднице с горки…

   Впрочем, горки не было. Не было ничего, кроме звука захлопнувшейся где-то позади и наверху двери и серой мглы, заполнившей мир. Можно было разглядеть какие-то тени, медленно бредущие по равнине… А может, в гору, или под горку. Здесь невозможно было определить, есть ли у мира низ и верх; прошлое и будущее. Сизоворонкин попытался вызвать к разговору Геракла с Артемидой; увы – они не откликнулись. В душе Алексея зародилось смутное подозрение – а могут ли божественные личности существовать вне пределов Олимпа? Да хотя бы тот же Аид?
   Алексей оглянулся – входа (или выхода) из Царства мертвых не было. Он не был уверен, что младший Кронид шагнул вслед за ним, а значит…
   - Ничего это не значит, - успокоил себя Сизоворонкин, - есть задание, и его надо выполнять. А как потом отсюда выбраться, решим… Точнее, решу, потому что спутников в этом походе пока не наблюдается. Не считать же за попутчиков эти тени!
    Он попробовал несколько минут следовать за одним из  смутных силуэтов; быстро убедился, что понятие «минута» миру вокруг не известна, что такая вот ходьба без цели и направления засасывает сильнее любого алкоголя или наркотика; что минуты скоро превратятся в часы, потом годы…

   - Обожаю путешествовать.
   - Где ты был?
   - В Рязанской области.
   - А еще?
   - В Рязани.
   - И все?!
   - Рязань большая!

   - М-да! – подвел итог Сизоворонкин, - это, конечно, не Рязань, но какие-то огоньки впереди светятся.
   Он обогнал медленно бредущую тень и устремился к далекому источнику света, который совершенно случайно обнаружил практически прямо по курсу. Лешка даже поблагодарил отставший призрак, на что тот никак не отреагировал. Сколько минут, или часов прошло, пока он добрался до отверстия во мгле, в которое пробивался не очень яркий огонек, ни сам он, ни – тем более – тени, огибавшее это место по большой дуге, сказать бы не смогли. Но это Сизоворонкина не интересовало. Гораздо интереснее была картинка, что открылась ему в маленьком оконце, ведущем из царства теней в тварный мир.
   - Не врал, собака, насчет Леонардо, - улыбнулся Алексей, подумав о громовержце, - вот в это самое окно великий итальянец, скорее всего, и подсмотрел сюжет своей знаменитой фрески. Это сколько же лет тайно вечеряют здесь апостолы во главе со своим?..
   Сизоворонкин задал себе вопрос и устыдился – даже такому безбожнику, как он (ага – после знакомства с олимпийцами!), было понятно: здесь и сейчас не место ни усмешке, ни сарказму, ни даже… анекдоту. Потому что люди, что внимали своему мессии, истово верили ему; каждому слову, которое Христос произносил с бокалом в руке.  И Алексей не посчитал для себя возможным вторгнуться как-то в это таинство; тем более – лишить это совсем не роскошное пиршество его главного украшения – Чаши. Для него главным было сейчас убедиться, что Грааль действительно существует, или существовал. И Лешка отпрянул от окошка; от света, рожденного Граалем; от вдохновенных ликов; от слов, которые не были предназначены для его ушей.
   Что интересно – он был уверен, что понял бы каждое слово; этот язык,  даже не услышанный, уже укоренился в нем.
   - Ну вот, - довольно подумал Алексей, удалившись от оконца на столько, что даже отзвуки его мыслей не могли достичь Тайной вечери, -  хоть какой-то результат уже есть. Знать бы еще, что за язык я сейчас изучил, и где его можно будет применить.
   Следующей мыслью было немедленно отыскать другой огонек – обещали ведь, и не один. Увы, как он не вглядывался в серые окрестности, огней больше не было. Да и тот, в котором перед ним приоткрылась тайна двухтысячелетней давности, тоже пропал.

   - Почему кошки научились видеть в темноте?
   - Потому что не достают до выключателя.

   У Алексея Сизоворонкина тоже не было выключателя. Здесь вообще не было ничего; даже тени были бесплотными и безымянными. Плотью обладал лишь Алексей.
   - Значит, и выключатель должен находиться внутри меня, - понял он.
   И Лешка устремился вокруг всеми чувствами, которые были у него; а может быть, и теми, каких у него быть не могло. И первым откликнулось обоняние. Может потому, что обедал он – по ощущениям – годы назад. Откуда-то справа потянуло чуть уловимым, но весьма дразнящим ароматом. В ту сторону Сизоворонкин и обратился теперь всей сутью. И добился-таки, что и зрение поддержало его. Далеко - на краю видимости - едва мерцали несколько точек, и Лешка бросился туда.
   - Раз, два, три, четыре.., - считал он по мере того, как вспыхивали одна за другой яркие звездочки.
   Он прошел мимо двух окон, и остановился прямо посреди круга, который составили сразу восемь ярчайших пятен.
   - И что это может означать, - озадачился Алексей, - что в мире гуляют сразу восемь Граалей? Или то, что они разнесены во времени?.. И с какого мне начать?
   Он опять доверился нюху, и шагнул к окну, от которого мощно дохнуло жареным мясом. Размеры этого отверстия были малы даже для среднестатистического гражданина. У Сизоворонкина-Геракла в него поместилась бы разве что голова.
    - А руки на что? – решил он, просовывая в окно сразу две ладони, и раздвигая его на манер подобного окошка в планшете, - вот так-то!

   - Это только в мелодрамах в конце появляется мужчина и решает все проблемы. В жизни с точностью наоборот: мужчина появляется в начале, и с него-то проблемы все и начинаются.

   Это Лешка сообщил невероятно громадному мужику, перед которым прежний Сизоворонкин-бухгалтер был как младенец рядом со взрослым человеком. В нем было гораздо больше полутоны живого веса, но  при этом толсторожий и толстопузый тип вполне выглядел живчиком. Он вскочил на ноги и затряс пудами подкожного жира так резко и стремительно, что Алексей едва успел выставить вперед кулак, который утонул в необъятном пузе незнакомца вместе с локтем  и бицепсом. Вторая рука полубога ловко выхватила  практически не видный в ладони великана бокал. В руку тут же кольнуло приятным узнаванием. Этот бокал действительно был изготовлен из осколка Предвечного камня, и какой цели он здесь служил?!  Именно вот этот Грааль сам Сизоворонкин святым назвать никак не мог. Рог изобилия? – да; своеобразная скатерть-самобранка? – определенно. Алексей рассердился было на хозяина чудо-бокала, который лежал сейчас на ковре, запрокинув кверху ноги и тряс ими, как жук, и пытаясь глотнуть широко раскрытым ртом живительный глоток воздуха.
    - Да ты, дружок, отсюда и не выходил, наверное, - Лешка обвел взглядом комнату – самую обычную, с деревянной дверью и окном, затянутым какой-то мутной пленкой.
   Из мебели тут присутствовали грязные обшарпанные ковры, устилавшие весь пол, да какая-то корчага, от которой несло тошнотворными миазмами.
   - Ночной горшок, - понял Сизоворонкин, - а так же дневной и вечерний.
   Незнакомец, пока не понявший, что лишился своего драгоценного сосуда, наконец, глубоко вздохнул. И тут же сел на ковре – рядом с переносным туалетом.
   -  Кто ты,  несчастный, - воскликнул он, - как ты попал в мои покои?
   - Это покои? – еще раз огляделся Алексей, - а что, кто-то еще изъявлял желание разделить их с тобой?
   - Разделить? – толстяк икнул; его лицо залило бледностью, а палец, похожий на громадную сардельку, протянулся к Сизоворонкину.
   -   Ага, - усмехнулся тот, - понял, что игрушку отобрали?
   Алексей, который - напомним - никогда не был женат, доверительно сообщил:

   - Моя жена за год поправилась на восемьдесят килограммов!
   - Выгони ее на фиг.
   - Поздно, она уже во входную дверь не пролезает.

   - А ты? Ты помнишь, когда выходил отсюда в последний раз? Помнишь, когда касался женского тела?
   Толстяк жалобно потряс головой, продолжая тянуть руку к бокалу. От него тоже несло тем самым «ароматом», который буквально извергал из себя горшок. Алексей невольно отступил на шаг и махнул рукой, разорвав плотный пузырь, которым было затянуто окно. Окошко, в котором оказался Грааль, осветилось светом настолько ярким, что хозяин комнаты вскрикнул, закрывая ладонями глаза. Свечение тут же прекратилось, стоило лишь втянуть бокал обратно в комнату. Теперь Сизоворонкин сунул в окно голову – чтобы глотнуть свежего воздуха, а заодно попытаться определить, в какую эпоху его занесли поиски волшебного сосуда.
   Это было средневековье; европейское – судя по зданиям, которые окружали жилища толстяка.
   - Двадцать лет, - наконец ответил проморгавшийся хозяин, - двадцать лет назад в мои руки попал этот сосуд блаженства и греха. И с тех пор я только ем, и ем… Нет – я жру, я обжираюсь едой и питьем. Достойной самого короля!
   - И какой у нас сейчас король там? – кивнул в сторону окна Алексей.
   - Филипп четвертый Красивый.
   Это имя Сизоворонкину практически ни о чем не говорило. Разве только то, что сейчас он научился говорить на древнефранцузском.
   - Ну, год и место можем определить потом, в Интернете, - впервые вспомнил родной мир Алексей, - если получится вернуться. А пока скажем гостеприимному хозяину: «Прощай!», - и…
   Он поднес под жадным взглядом живой громадины бокал к губам, и глотнул… Что-то непонятное, но невообразимо вкусное – такое, от чего никак невозможно было оторваться, потекло в его глотку. Сизоворонкин глотал, рыча и давясь, и ничто не могло остановить этой чудовищной трапезы, разве что анекдот…

   - Вчера пришел домой поздно. Голодный…
   Во мне боролись два человека. Один говорил: «Выпей стакан кефира и ложись спать»; другой: «Пожри нормально!».
   Победила дружба: и выпил, и пожрал!

   Неизвестно, чем подавился Лешка-Геракл – смешком, или тем самым питьем, которое готово было политься из переполненного организма назад – но сделал он это очень вовремя. Потому что громадная туша уже взвилась вверх, чтобы накрыть собой вчетверо меньшего противника. Геракл был стремительней. Еще раз бить несчастного толстяка, которого и так обидела судьба, подкинув такое коварное чудо, он не стал. Лешка сиганул в окошко, раздавшееся вширь и ввысь – как раз под гераклов размер; прыгнул святой Чашей вперед. А вот толстяк следом не поместился. Он застрял уже в плечах, и дико заверещал, очевидно, увидев, в какой мир едва не попал вслед за  дерзким похитителем. Голова с широко раскрытым ртом и выпученными глазами тут же исчезли в дыре, которая медленно затянулась. Настолько медленно, что Алексей успел дать средневековому французу полезный совет:

   - Картошка – прекрасное средство для похудения!
   Возьми гектар картошки и окучивай, окучивай… К концу сезона сможешь прятаться за тяпкой.

   - И куда теперь тебя девать? - этот вопрос Алексей задал  Граалю.
   Вопрос был не праздным. Он по-прежнему стоял в серой мгле, а вокруг медленно скользили… уже только семь огоньков.
   - Еще семь волшебных Чаш? - весело изумился Сизоворонкин, - Зевс будет в восторге! Надо будет в следующем мире какую-нибудь котомку приватизировать. Кстати, если Граалей действительно восемь, то почему именно столько?
    Никаких ассоциаций  со знаковыми событиями прошлого, которые донесли до двадцать первого века магию этого числа, Алексей вспомнить не смог. Впрочем, знатоком истории человеческой цивилизации он себя не считал, потому и успокоился, решив, что жизнь сама приоткроет завесу над тайной восьмерки. С этой мыслью он и остановился перед вторым окошком. Остановился и протяжно засвистел…
   Эту эпоху, и эту женщину Алексей Сизоворонкин узнал. Хотя в жизни Клеопатра совсем не была похожа на своих киношных двойников. Даже сквозь слепящий огонь волшебного окна она была ослепительно прекрасной. А еще – совершенно нагой и ничуть не смущающейся ни двух парнишек, которые разгоняли над ней воздух опахалами; ни пары чернокожих здоровяков, что стояли перед ее ложем на коленях – практически распростершись на толстом ковре; ни, наконец, двух стражников с какими-то острыми железяками в руках. Лишь эти двое вооруженных мечами бородача  в огромной опочивальне были одеты. Остальные если и чувствовали себя в присутствии венценосной повелительницы несколько скованными, то отнюдь не из-за собственной наготы.
    Алексей невольно вспомнил тот самый анекдот про шестидесятилетнего старичка, которому и отсюда, из окошка было бы все прекрасно видно. Что все?
   - Что-то вроде крутейшего порнографического фильма, - ответил сам Сизоворонкин, - осталось только режиссеру и главной героине выбрать достойного актера.
   Именно этим и занималась сейчас египетская царица, переводившая взгляд с одного чернокожего красавца на другого. Алексей, впервые увидевший Клеопатру, вдруг взревновал; в душе ворохнулось что-то нехорошее.

   - В моей семье никогда не было чернокожих. Может, мы расисты?

   Руки Геракла тем временем сами, без всякой команды, раздвигали проем до размеров, вполне достаточных, чтобы одним движением запрыгнуть в роскошную опочивальню, большую часть которой занимало ложе, а при  необходимости  еще быстрее выпрыгнуть назад, в Царство теней. С новым кубком, естественно. Тем самым кубком, в который Клеопатра заглядывала сейчас. Словно там, на дне волшебного сосуда и таился ответ на нелегкий вопрос: «Какого счастливчика, или – быть может – несчастного, выбрать на сегодняшнюю ночь?". Несчастного,  как очень вовремя вспомнил Сизоворонкин, потому что ни один из прежних возлюбленных прекрасной царицы этой единственной волшебной ночи не переживал.
   Он еще раз посмотрел на острое железо в руках стражников, которое, скорее всего, и должно было прервать существование одного из негров. Нет! Не одного! Клеопатра отпила из Грааля совсем ничтожную частицу содержимого, и каким-то непостижимым движением тела дала понять обоим чернокожим, чтобы они готовились к скорой смерти. После того, конечно, как одарят свою повелительницу страстью, негой… Чем там еще делятся мужчины с женщиной по ночам?
   Именно в этот момент тело Геракла, за которым сам Сизоворонкин наблюдал без всякого желания вмешаться (пока), и предстало перед собравшимися во всей своей красе. Прежде всего, конечно, перед царицей, которая тут же переменила свои планы, на эту, а быть может (это уже самодовольно подумал Лешка) и на несколько последующих ночей. Она легким движением руки заставила обоих чернокожих красавцев поспешно сдернуть  ноги, которые они  успели утвердить на ложе повелительницы Египта.
   - Кто там шагает левой? – вспомнил Алексей Маяковского, ловко огибая застывших стражников, - правой! Правой!!!
   Могучим движением правой руки Лешка-Геракл смахнул обоих негров в самый угол обширной залы, где они и замерли, изобразив в двух лицах попеременно целую гамму человеческих страстей – гнев, ужас перед белокожим великаном, жалость от недостижимости  воплощенной мужской мечты, до которой было рукой (и чем-то иным) подать. Наконец – не менее сильное облегчение от миновавшей их участи, которую несла за собой та самая воплощенная мечта.
   - Вот этого, ребята, я вам не обещаю, - успел подумать Сизоворонкин, прежде чем самому запрыгнуть на ложе, - время понимаете ли, суровое. А нравы – еще кровожадней.
   Клеопатра объяла его взглядом всего – от набедренный повязки, которая уже подозрительно потрескивала, до Чаши, копии той, что она сама сжимала в руке. Сизоворонкин – русский, что с него возьмешь?! – протянул свой Грааль (чашу, конечно) вперед; даже тост сказал:

   - Девушка, а давайте с вами переспим!
   - Я так возмущена вашей наглостью… У меня даже слов нет!
   - А вы просто кивните.

   Русский язык Алексея сам собой трансформировался в древнеегипетский (или как его здесь называли сами аборигены?); так что Клеопатра его прекрасно поняла. Она действительно кивнула и двинула вперед свой бокал. Ни чарующего звона, ни каменного стука! Ничего этого Сизоворонкин не ощутил. Зато его опять пронзило чувство, подобное тому, с каким он откалывал осколок от Предвечного пяточного камня. Теперь перед ним, и перед Клеопатрой, был лишь один Грааль, и  двое сжимали его ладонями, стараясь каждый перетянуть на свою сторону. Лешка-Геракл чуть поддался, направив сосуд повыше – прямо к женским устам, которые открылись в предвкушающем стоне. Царица прильнула к Чаше, вливая в себя с каждым глотком и океан энергии, и еще что-то столь завлекательное, что Алексей едва дождался, когда Клеопатра остановится, чтобы перевести дух. Бокал тут же оказался в восхитительной близости от губ Геракла, и тот сделал первый глоток. Энергии, сил полубогу и так было не занимать. А вот тот огонь, что полыхнул в жилах, и набрал ярость в паху, он прежде не мог себе представить – ни с Артемидой, ни с Лилит, ни…
   Царица не дала Лешке углубиться в чужие воспоминания; она необычайно ловко – куда там богине охоты! – освободила полубога от набедренной повязки и обхватила сразу двумя руками… В общем, обхватила, на самый короткий промежуток времени. Потому что этот орган и Геракл, и теперь Сизоворонкин лелеяли совсем не для того, чтобы им играли только женские ручки. У самого Алексея, кстати, обе руки тоже оказались свободными, и они как-то очень органично накрыли два упругих полушария, которые так соблазнительно подчеркивали талию царицы Египта – снизу. Верхние полушария были не менее восхитительными.
   - До вас очередь еще дойдет, - пообещал  Лешка.
   Он чуть сжал нежные ягодицы – так, чтобы Клеопатра не вырвалась, даже если бы захотела – и поднял женское тело на вытянутых руках. За то короткое мгновение, что царица замерла в предвкушении чего-то ею еще неизведанного, она тысячу раз успела воскликнуть: «Да, мой бог!».
    - Я не бог, - усмехнулся Сизоворокин, - я только учусь, – и резко свел руки в локтях.
   Клеопатра закричала – не боли, а от восторга – и в свою очередь впилась ногтями в мужские плечи. А потом они потеряли счет и времени, и позам, которых у обоих в памяти оказалось великое множество. В краткие мгновения восприятия реальности Алексей видел ошарашенные рожи египтян. Особенно молодежи, куда-то подевавшей свои опахала. Сейчас они – потные и покрасневшие - судорожно дергались где-то за ложем, не в силах отвести взглядов от откровенной эротики, густо замешанной на порнографии. Сизоворонкин их понимал – сам когда-то был юным и озабоченным.
   Впрочем, все посторонние мысли и образы тут же таяли в голове; сейчас не разум, а тело и гормоны, подстегнутые волшебным питьем, управляли мощным телом. А еще их подстегивал непрерывный стон Клеопатры, в котором Алексей без всякого перевода читал: «Еще! Еще!! Не останавливайся!!!».
   И Алексей-Геракл никогда бы не остановился, если бы под ногу не подвернулся какой-то гладкий камень.
   - Грааль! – обожгла нутро посторонняя мысль, - это все он! Проклятый камень; из-за него я забыл обо всем на свете – об Олимпе; о задании, которое хочешь, не хочешь, а надо выполнять. Даже об анекдотах!
   Нет, об анекдотах Сизоворонкин забыть не мог.

   Встречаются два друга:
   - Представляешь, я тут женился, на англичанке. Зовут Кони.
   - Ну и как тебе?
   - Ничего, только сексом с ней тяжело заниматься; постоянно приходится говорить: «Чуть помедленнее, Кони, чуть помедленнее…».

   Алексей прошептал последние слова в нежное ушко, которое восприняло их как очередной комплимент, и действительно стал замедлять темп, превращать неукротимую скачку в усыпляющую негу. Даже чуть анекдот про колыбельную не рассказал. Но этого не потребовалось – царица мерно засопела со счастливой улыбкой на губах. Геракл поднялся на чуть дрожащих ногах и медленно обвел взглядом зрителей. Мальчишки смотрели восторженно и завистливо; в неграх поселилась какая-то обреченность. Лешка прочел в их глазах: «Ну вот, теперь точно головы снесут. Потому что такого мы показать богине Египта ни за что не сможем!». А те, кто стоял тут с саблями наголо, явно пребывали в замешательстве. Они ждали команды повелительницы, а та беззастенчиво дрыхла, кокетливо подтянув одну коленку к полным грудям.
   Сизоворонкин сам шагнул навстречу им – с Граалем в одной руке и собственной набедренной повязкой в другой. Это было проблемой – завязывать ее Алексей так и не научился, а ждать, что она сползет с чресел в самый ответственный момент, не желал. Между тем один из стражников, отличавшийся более густой и длинной бородой на физиономии, решил проявить самостоятельность – замахнулся на полубога своим оружием. Этому чудаку на букву «м» Геракл просто пнул ногой в промежность. Что-то твердое и напряженное там мгновенно превратилось в кашу-размазню. А сам стражник выпучил глаза, громко икнул, и рухнул на ковер в позе еще не рожденного младенца. Второй лишь на мгновение опустил глаза на напарника, и тут же был награжден ударом волшебной чаши по макушке, защищенной круглым шлемом. Камень заставил прочную сталь звонко зазвенеть. Сам Грааль не раскололся от мощного удара, но содержимое щедро плеснулось на лицо стражника. Тот машинально лизнул языком и замычал от удовольствия. Лешка представил себе, что этот потный мужик прямо в железе, с мечом в руке, лезет на спящую Клеопатру, и его всего передернуло от отвращения. Чувство собственника в этом мире еще никто не отменял, и Геракл поднял руку, чтобы свернуть незадачливому стражу шею. Однако сам Сизоворонкин решил иначе. Он поднял взрослого мужчину в облачении древнеегипетского воина за шкирку, как напроказившего котенка, и ткнул его мордой – только не в его собственное дерьмо, а в оконце, откуда потянуло могильным холодом. Оно проявилось в мраморной стене, лишь только невидимой пленки, разделявшей два мира, коснулся Грааль.
   Тело в руках Алексея неистово задергалось, а когда мощная рука вдернула его обратно в тварный мир, царскую опочивальню заполнил крик ужаса, который никак не кончался, и который заставил проснуться Клеопатру; вскочить с перекошенным от боли лицом второго стражника, а потом и вбежать в распахнутые двери целую ораву других стражей. Сизоворонкину в этой толчее стало неуютно. Прежде всего потому, что он понял – еще мгновение, и ему придется  крушить кости и ломать шеи – только чтобы остаться невредимым самому.
   - А кстати, - подумал он, ныряя в оконце, - тень бессмертия и неуязвимости уже коснулась меня? Сколько я уже мальвазии выпил… И сколько еще выпью!
   Он еще успел оглянуться, чтобы в последний раз насладиться прекрасным видом царицы Египта, уже стоящей на ложе в полный рост. В лице божественной Клеопатры еще царило блаженство и благодарность ему, полубогу, за эти мгновения, а может, столетия. Но что-то в нем, в чеканном профиле древнеегипетского канона красоты, уже тянулось вслед за Сизоворонкиным – в царство мертвых. И он понял, что эта прекрасная женщина уже получила в жизни то, о чем мечтала. И что новые страсти, и новые мужчины – какими бы умелыми они не были – не заставят царицу забыть об этом дне. И это разочарование будет копиться в ней; оно будет усугубляться пропажей волшебного сосуда, и когда-нибудь – совсем скоро – прорвется в роковую минуту, когда эти нежные и опытные руки достанут из ларца смертельных аспидов.
   Лицо Клеопатры таяло в застывающей дымке, а Алексей в первый раз в мире мертвых содрогнулся; ну не любил он змей! Он искренне пожелал царице отодвинуть этот страшный миг как можно дальше. Наслаждаться жизнью – хоть и без Грааля. Выйти замуж, что ли!

   - А муза у вас есть?
   - А муза нет. Вот такая в зызни зопа…

   Вокруг по-прежнему мерцали огоньки. Круг теперь стал поменьше – в нем осталось шесть окон. Они ничем не отличались друг от друга. Сизоворонкин непроизвольно втянул поглубже туманного воздуха; убедился, что кухней не пахнет, и отдал право первого шага Гераклу. Тело само шагнуло вперед, к стремительно выросшему окну. Лешка заглянул внутрь, и в первый момент ничего и никого не заметил. Комната – если окно действительно вело в комнату – была погружена во тьму. Из нее несло чем-то кислым и неприятным настолько, что Алексею расхотелось попадать в этот мир.
   - Эх, грехи мои тяжкие, - простонал кто-то в темноте уныло.
   Почти сразу что-то затрещало; тьму разорвал целый сноп искр, а потом зародился огонек, осветивший прежде всего крючковатый нос  на бледном мужском лице. Сравнивать этот персонаж с Клеопатрой было не просто неприлично – чудовищно и оскорбительно для царицы. И все же у этих двух таких разных персонажей было общее – Грааль. На столе, теперь достаточно ярко  освещенном  каким-то допотопным светильником, стояла копия сосуда, который сжимал в руке Сизоворонкин. Но пробовать то, что было налито в копию серого мира, чем-то схожего с Царством мертвых, ему категорически не хотелось.
   - А ведь придется, - вздохнул он, кое-как наматывая на бедра длинный кусок ткани.
   Лицо старика, теперь сидевшего за столом, не выразило при появлении полубога никаких чувств. Наверное, потому, что на нем просто не оставалось места для чего-то иного, кроме грусти. Не легкой меланхолии или, как раньше говорили, сплина. В лице этом давно и прочно поселилась вселенская грусть. Оно не изменило выражение, даже когда Алексей поднял со столешницы бокал, и, держа его подальше от собственного, в котором перемешались безумная страсть и лучшие яства всех времен и народов,  отхлебнул из нового сосуда.
   Лучше бы он этого не делал. Лешка рухнул на стул рядом с незнакомцем, придавленный к полу чудовищным грузом беспросветной тоски. Все, что было внутри него черного и грязного, взбаламутилось, заполнило тело без остатка.

   - Давайте поговорим о смысле жизни…
   - Не хочется.
   - Ладно, пойдем длинным путем. Хотите выпить?

   Вообще-то такой анекдот нужно рассказывать женщинам. Но унылый мужчина за столом кивнул, и Алексей подсунул ему Грааль. Свой, конечно. По мере того, как огромный кадык на морщинистой, плохо выбритой шее скакал все быстрее, а глаза над бокалом выпучивались в изумленной, а потом восторженной гримасе, Сизоворонкин понял, что с бокалом он угадал. А когда незнакомец, наконец, со стуком опустил волшебный сосуд на столешницу, Лешка даже чуть не отскочил от него в угол – таким желанием было заполнено сейчас лицо старика. Впрочем, стариком этого человека называть было рано. Несколько глотков из Грааля разгладили его морщины; заполнили румянцем щеки, а глаза, как уже говорилось, заставили сверкать ярко и ищуще.
   - Потом, - остановил, наконец, его порыв Алексей, успевший тоже испить оживляющей влаги, - потом пойдешь отрываться. Сначала ответь мне – зачем ты пьешь эту гадость?
   Он потряс емкостью в левой руке, заставив румянец на щеках незнакомца чуть потускнеть.
   -  Деклетианий. Так зовут меня, чужеземец.
   - Ну, не такой уж я и чужеземец, - проворчал про себя Сизоворонкин, - настоящий Геракл тоже был… является греком, как и ты, парень. Алексей (это он представился уже вслух, тоже ограничившись именем). Так что заставляет травиться этим?
   Бокал еще раз плеснул своим содержимым.
   - Это сосуд греха, чужеземец, - начал пояснение Деклетианий, - мудрец, что подарил его, предполагал, что со временем он может  явить миру остальные пороки, ради которых стоит жить на земле. А как узнать, что питье в этом сосуде (он ткнул пальцем в Грааль, несущий тоску) несет нечто иное, чем уныние? Только попробовав.
   - Ага, методом проб и ошибок, - сообразил Алексей, - только вот тебе еще одна ошибка, экспериментатор. Грехов-то издавна люди насчитывают всего семь. Я имею в виде общепринятых, смертных.
   - Вот! – вскричал Деклетианий, бросая жаркие взоры не на Сизоворонкина, а на его бокал, - вот общепринятая ошибка. В то время, как ученый муж Евагрий Понтийский доказал, что на самом деле таких грехов восемь.
   - И я, кажется, этому понтийскому парню склонен поверить, - подумал Лешка, вспомнив восемь огоньков во мгле Царства мертвых; вслух он очень вкрадчиво спросил, взболтав Грааль перед носом грека, - может, ты помнишь их все? Огласи, как говорится, весь список.
   Деклетианий не стал ломаться, огласил:
   - Первый, и один из самых страшных – чревоугодие.
   Сизоворонкин вспомнил толстяка из французского средневековья, и согласился.
   - Второй, - продолжил грек, - прелюбодеяние и блуд.
   Тут Лешка-Геракл вспомнил Клеопатру  и не стал сразу кивать.
   - Если это и грех, - подумал он, - то такой, без которого никак не обойтись. Иначе, откуда дети будут браться? К тому же насчет нас с Клеопатрой… Я парень молодой, неженатый; она тоже живет… жила по законам своего государства…
   Тот факт, что законы эти, быть может, Клеопатра сама и написала (если, конечно, умела писать), Алексей предпочел проигнорировать. Вместо этого он еще раз вспомнил волнующие изгибы тела египетской царицы, и… Грозно сверкнул очами на Деклетиания, который шумно задышал в опасной близости от него.
   - Продолжай, - сурово кивнул он греку.
   Тот вздохнул, и продолжил  - теперь уже без пауз:
   - Алчность, печаль, гнев, уныние, тщеславие, гордыня.
   Сизоворонкин сначала примерил все это на грека; решил, что последнему больше всего подходит уныние, и только потом восхитился – с немалой долей возмущения:
   - А как же грех смертоубийства? Где пропали предательство, зависть, черствость. Это что – если я сейчас сверну этому дохляку шею, то буду пред богами чист и невинен, аки агнец? А если сяду опять рядом и буду скулить как сука, потерявшая сразу и хозяина, и щенков, то стану неугодным провидению?
   Деклетианий печально кивнул. Скорее всего тому обстоятельству, что отобрать волшебный бокал у громилы, ворвавшегося в его унылое жилище, никак не получится.
   - Это ты зря, парень! – ухмыльнулся Геракл, - сейчас для тебя провидение – это я! Очень доброе провидение. На – лечись!
   Понимая, что ударная доза «лекарства» в виде эликсира сладострастия и чревоугодия может стать для изголодавшегося страстотерпца смертельной, он свел за спиной оба бокала, ощутив, как тело пронзила приятная истома – сродни слабому электрическому току. Это соединились три сущности Грааля.
   Алексей протянул сосуд с тремя смертными грехами Деклетианию, и тот жадно припал к бокалу. Сизоворонкин его понимал. Он впал в грех уныния всего  на пару десятков секунд, и то до сих пор зябко поводил плечами, а этот грек…
   Деклетианий наконец оторвался от питья. Его глаза теперь стали совершенно безумными. Сизоворонкин от греха подальше  решил опередить его; подтолкнул в спину, предварительно открыв скрипучую дверь. Снаружи в комнату ворвалось низко сидящее солнце, навстречу которому и устремился грек. Алексей выходить туда, в мир, где соседи двадцать лет лишь наблюдали за страданиями Деклетиания, не стал.
   - Теперь он вам вашу «любовь» вернет, - позлорадствовал Лешка, ныряя в свое оконце, - может, сегодня тут родился местный Казанова? Или поручик Ржевский?

   - Ржевский недолюбливал женщин… Не успевал!

   - А я? – подумал Алексей, выбирая, к какому из пяти оставшихся светлых пятен шагнуть, - я успеваю? Или Зевс не врал, когда утверждал, что здесь, в Царстве мертвых, нет ни прошлого, ни будущего.
   Сизоворонкину вдруг стало совсем неуютно. Ему захотелось назад, к теплому свету трапезной в олимпийском дворце, а лучше – на ложе роскошной спальни, где его ждала бы одна из богинь.
   - А хоть бы и не одна, - облизнулся он, вглядываясь в очередную комнату.
   Нет, это была не комната. Огонь из большой жаровни освещал юрту, и людей, которые разыгрывали в ней очередную драму. Главным действующим лицом в ней был властный старик с жидкой бородкой красноватого в свете углей цвета. Он был одет в какой-то совсем не праздничный халат и кожаные сапоги, туго натянутые на кривоватые ноги. Старик, очевидно, только что вскочил с маленькой скамеечки, и сейчас навис над распростершимся перед ним соплеменником, чей наряд был гораздо роскошней и богаче. А вот фигура этого монгола (Сизоворонкин готов был внимать словам нового языка, который уже знал – на этот раз древнемонгольскому) выражала всем – поникшими плечами, мелко трясущимся задом и всхлипыванием со стороны уткнувшегося в кошму лица – раскаяние, страх и понимание неизбежности сурового наказания.
   - Ты не юзбаши,- сурово бросил в его спину старик, - ты кусок навоза под копытами наших коней. Как надлежит поступить с трусом, Субудай?
   - Юз - сто; баши - глава... Значит, сотник, - перевел Лешка.
   У входа в юрту ворохнулась куча железа и кожи, оказавшаяся еще одним стариком с изборожденным морщинами темным лицом и жидкими усами того же красноватого цвета.
   - Твоя Яса говорит, о Великий, что этого презренного, недостойного следовать за тобой к Последнему морю, следует оставить здесь – на потеху диким зверям. А каждого десятого из его сотни предать милосердной смерти чистым железом.
   - Приступайте, - махнул рукой неизвестный пока Алексею повелитель.
   К преступнику, вина которого  была неизвестна полубогу, подскочили от войлочной двери еще две живые груды, теперь уже практически полностью железные.
   - Барласы… Или тиграуды, - всплыло в памяти Сизоворонкина давно и напрочь забытые названия из когда-то прочитанной книжки.
   Тиграуды (это название понравилось ему больше) подхватили труса под руки, но не утащили его прочь – на ту самую встречу с дикими зверьми – а вздернули его так высоко, что монгольский воин, чем-то провинившийся перед своим повелителем, провис позвоночником над полом. Теперь трясся не только зад, но и все тело монгола. Сизоворонкин не успел ни посочувствовать этому несчастному, ни заполниться презрением к нему. Субудай, оказавшийся на удивление проворным старичком весом далеко за сотню кило, высоко подпрыгнул и обрушился всеми своими килограммами на тот самый позвоночник. Алексей услышал громкий противный треск, означающий, что этому человеку не сможет  помочь уже ничто и никто – даже боги. Теперь тиграуды поспешили утащить из юрты потерявшего сознание мужика. Следом, низко поклонившись повелителю, вышел и Субудай – очевидно, чтобы выполнить вторую часть уложения Ясы властного старика.
   Алексей, уже решивший для себя, что встретится здесь с ипостасью Грааля, дарующей гнев, с удивлением увидел, как лицо оставшегося в одиночестве бородатого старика тут же разгладилось; оно не было теперь гневным. Скорее этого человека можно было назвать мечтателем – покорителем земель до того самого Последнего моря, о котором говорил Субудай. Мечтой повелителя действительно было  дойти до берега, за которым нет ничего, кроме соленых волн, повернуть назад своего коня, и воскликнуть, обращаясь к покоренным землям и народам: «Я сделал это!».
   - Гордыня, – понял Сизоворокин, - вот чем питает его Грааль!
   Он заскочил в юрту и остановился перед стариком, который даже в своей гордыне не мог не отметить, что человек, появившийся перед ним из ниоткуда, имеет право говорить с ним на равных. Может потому, что обнаженный незнакомец с фигурой, о какой мог мечтать любой нормальный мужик, сжимал в руках бокал, удивительно смахивающий на его собственный. Он метнулся взглядом к сундучку, где, очевидно, и хранился артефакт. Это движение разрушило эффект появления полубога. Перед Сизоворонкиным опять стоял Властелин, пред которым все остальные – в том числе и Лешка-Геракл  – были букашками под ногами его коня.

   - Доктор, у меня в квартире бегает какой-то зверек и разговаривает со мной.
   - Это белочка к вам заглянула… Пьете, наверное, не просыхая.
   - Нет, что вы, я непьющий.
   - Значит, писец пришел…

   - Я не белочка, и не писец, - сообщил старику Алексей, - я посланник из будущего.
   Это гордеца задело; но только в контексте того, достигнет ли Последнего моря он, Чингиз из рода Борджигинов, собравший все племена монголов и других народов в бесчисленную рать.  И куда направится он, Потрясатель Вселенной, теперь, когда перед ним склонилось великое синьское царство.
   На последнее замечание школьных знаний Лешки хватило. Он помнил, что именно после похода на Китай великий завоеватель скончается в походе, и будет погребен неизвестно где.
   - Эх, - немного помечтал он, - что бы мне попасть к тебе в тот момент, когда тебя хоронили  с почестями. Стал бы Алексей Сизоворонкин знаменитостью – первооткрывателем могилы Чингисхана.
   Но об этом он говорить старику не стал; зато с нескрываемым злорадством сообщил:
   - А никакого Последнего моря и нет. Земля, понимаешь ли, круглая. И если ты со всем своим войском будешь переть вперед, не поворачивая никуда, то попадешь опять туда, откуда и вышел – в междуречье Онона и Керулена. Но столько тебе не пройти – жизни не хватит.
   Лешка, довольный своими познаниями в географии, уставился в лицо владыки. Увы – тот не дрогнул ни мускулом в своей скуластой узкоглазой физиономии. Видимо, силу Грааля, дарующего этому человеку гордыню, превозмочь было невозможно.
   -  Разве что умыкнуть его, - усмехнулся он, - кстати, за этим я сюда и пришел.
   - Не верю, - открыл, наконец, рот Чингисхан, - что деяния мои пойдут прахом под копыта коней, а имя мое развеют ветры степей.
   - Это да, - вынужден был согласиться Сизоворонкин, - твое имя действительно не забудут. Даже через (он произвел нехитрый подсчет)… восемьсот лет.
   Старик довольно кивнул и тут же осел на свою скамейку под стремительным, но достаточно бережным ударом по черепушке. И это было милосердием к нему – изымать артефакт под безумным от безвозвратной потери взглядом Алексей посчитал бесчеловечным.
   - Хотя, - оглянулся он в достаточно скромной походной юрте повелителя стран и народов, - слово человечность тут, наверное, ни разу не звучало.
   Грааль действительно ждал его в сундучке. Последний был чудовищно толст, да еще прикован надежной цепью к столбу. А замок на сундуке был едва ли не больше его самого. Но Сизоворонкин почувствовал по нетерпеливому дрожанию своего Грааля, что четвертая ипостась внутри, и что она жаждет воссоединения.

   - Почему ты закрылся от меня? Я же слышу, как тебе одиноко, как ты стонешь внутри.
   - Петрович, блин, отойди от туалета! Дай посидеть спокойно.

   Одна восьмая Грааля спокойно сидеть в сундуке не пожелала. Стоило только Лешке поднести свой артефакт к сундуку, как внутри него что-то стукнулось о крышку столь мощно, что последняя отлетела в сторону, повиснув на замке. А Сизоворонкин едва успел подхватить второй Грааль. Прежде чем соединить эти две сущности единого, он обтер набедренной повязкой, которую по-прежнему держал в руке, краешек сосуда и отхлебнул очень скромный глоток. Это хватило, чтобы планы Алексея-Геракла на будущее кардинально поменялись.
   - А может, ну его, Зевса… и всех его красавиц-дочерей вместе с ним. Может, мне занять место этого ничтожества, и возглавить поход к последнему морю? Ах, да – моря-то такого нет… Значит – будем покорять планету. Русь дремучую, чванливую Европу. Америку открою; налогами обложу весь мир так, что…

   - Пап, вот тут пишут, что татаро-монголы обложили народ такой данью, что он ни вздохнуть, ни пукнуть не мог. Выгребали все, оставляли лишь самый минимум. Интересно было бы на себе это прочувствовать.
   - Вот женишься, сынок, прочувствуешь…

   Две части артефакта наконец соединились – даже без помощи Алексея – и он, подпрыгнувший на месте от электрического разряда, на этот раз достаточно мощного, тут же выбросил бредовые мечтания из головы. Гораздо сильнее его сейчас занимал вопрос:
   - Это что, с каждым разом будет бить все сильнее? Так даже сердце полубога может не выдержать.
   Он, ворча и ругаясь, полез из юрты в Царство мертвых. Напоследок он бросил взгляд на лицо Потрясателя вселенной. Старик привалился к войлочной стене и хрипло дышал. Его лицо даже в красноватых огнях жаровни было неестественно бледным. Сизоворонкин представил себе, какое будет выражение этого лица, когда Чингисхан увидит раскуроченный сундучок, и понял, что о сердце нужно  думать совсем не ему, Алексею.
   - Что там у нас еще оставалось? – задал он себе вопрос, останавливаясь у очередного светлого пятна, - тщеславие, гнев, алчность?.. О! – печаль!
   В окошке он увидел картину, достойную кисти великого художника, отразившего неизбывную печаль Аленушки у пруда. К собственному стыду, Сизоворонкин не помнил, кто написал этот шедевр.
   - Какой стыд у полубога? - задал он себе вопрос, - к тому же такого греха в списке досточтимого Евагрия Понтийского нет. А в качестве наказания за собственную дремучесть обязуюсь прогнать печаль из глаз этой красавицы.
   Красавица действительно была достойна кисти самого великого художника. В этой белокурой девушке не было ничего общего с неистовой Лилит, страстной Клеопатрой, и очень раскрепощенной Артемидой. Сизоворонкин мысленно наделил этими чертами незнакомку, поднявшую к нему печальные глаза, и результат ему очень понравился. Он огляделся. Вокруг был парк; ухоженный и безлюдный. Незнакомка сидела на скамье у пруда, явно искусственного, и молчала.
   - О чем грустим, красавица? – бодро заявил Сизоворонкин, присаживаясь рядом.
   - А чему радоваться? - на безукоризненном немецком языке ответила та, поразив полубога еще и мелодичностью своего голоса, - тому, что все тлен, тщета и суета? Что все проходит, и жизнь, и любовь? Что тебя – как бы ты не был благочестив и милосерден – забудут не через поколения;  через годы, а может, часы?
   - Благочестив и милосерден? – Алексей едва не расхохотался про себя, - жги, убивай и насилуй – и тебя не забудут… да хотя бы и через восемь сотен лет, как того же Чингисхана. А тебя, милая, будут помнить разве что мужики, к которым ты снизойдешь. А не снизойдешь – плюнут, и пройдут мимо.
   В лице незнакомки образ вселенской грусти не дрогнул; она словно забыла, что рядом сидит молодой да пригожий парень, каких поискать – вряд ли найдешь. А парень, как не сомневался Сизоворонкин, был доктором как раз для таких вот дамочек. Он ничуть не удивился и не обиделся на наплевательское к себе отношение. Напрягать могучие мускулы – рук, груди, ног… ну еще кое-каких, не менее интересных, он не стал. Зато достал из кое-как сооруженной набедренной повязки, в которой ухитрился устроить карман, волшебный артефакт. Девушка, которая даже не назвалась, на Грааль посмотрела лишь с чуть заметным удивлением.
    - Отец сегодня уже поил меня из Сосуда Благочестия, - равнодушно заметила она.
    -  Отец? – хмыкнул Сизоворонкин, - он сам тоже пьет из этого… сосуда?
    - А как же?! – все-таки удивилась незнакомка, - и сам он, и я, и мои младшие братья и сестры.
   - Младшие сестры – это хорошо, - проворчал Лешка-Геракл, - я, пожалуй, наведаюсь сюда еще раз… попозже. А пока, милая, прими-ка внеочередную дозу лекарства. Пей-пей!
   Девушка слабо трепыхнулась в могучих объятиях полубога. Алексей не отрывал с нежного лица глаз. Ему было безумно интересно наблюдать сам процесс трансформации безразличной ко всему особу в…
   - Ох, ты! – воскликнул он, когда глаза незнакомки, в которых загорелись хищные огоньки, остановились на его лице с плотоядным выражением.
   - Ах, ты! – это он воскликнул, когда девушка буквально вырвала у него Грааль, и прильнула к горлышку, глотая жадно и нетерпеливо, не отпуская, впрочем, второй ладошки с узла набедренной повязки.
   - Ух, ты! – это воскликнули они уже вместе, когда узел, наконец, поддался, и уже обе девичьи ладошки с недюжинной силой стиснули все, что попало в них.

   У меня сейчас постоянная подруга, у нас серьезные отношения. Так что, девушки, извините… Встречаться получится только на вашей территории.

   Сизоворонкин лукавил – никакой постоянной подруги у него пока не было; но вот насчет «вашей территории» - угадал в самое яблочко. Потому что понеслось – прямо здесь, на аккуратно постриженном газоне, который нежно щекотал гераклову спину, когда он оказывался снизу. А оказывался он там все чаще, и чаще, изумляясь неистовости Магдалены – так назвалась дочка местного властителя.
   - А вот и он сам, - Алексей не сделал даже попытки остановить разбушевавшуюся немку, - что-то ты, дядя, печален. Наверное, отхлебнул из своего кубка, прежде чем идти искать дочь?
   Грааль – его печальная ипостась – тоже был тут, вместе с маркграфом. Высокий, неестественно выпрямленный господин с изумлением и зарождающимся возмущением воззрился на игры молодых людей, сейчас полностью обнаженных; потом перевел взгляд на обрывки девичьих одежд, и…
   - Это не я, это она сама разорвала их в клочья! - приготовился в притворном ужасе воскликнуть Сизоворонкин.
   Но этого не потребовалось. Прежде, чем разразиться проклятьями и перейти к активным действиям в отношении растлителя юной души и тела, старик заглянул в свой артефакт и машинально глотнул из него. Теперь в его взгляде не было ничего, кроме бесконечной печали. И картинка разнузданного разврата на лужайке должна была эту печаль только усугубить. Только ее, этой картинки, уже не было. Алексей-Геракл  вскочил на ноги, воспользовавшись секундной заминкой так и не насытившейся Магдалены, и даже успел намотать на бедра первую попавшуюся тряпку, которая оказалась частью девичьего платья. Внутри этого необычного одеяния ждал своего часа (точнее минуты) Грааль.
   Сизоворонкин надолго задерживаться в этом поместье, и в этом времени не собирался. На вопрос правителя, папашки Магдалены: «Что, даже чаю не попьете?», - он бы ответил решительным отказом. Ведь его Грааль таил в себе рецепты самых аппетитных блюд земных цивилизаций. И мог придумать что-то новое, никем неизведанное – пожелай только того Лешка.
   Он остановился перед ландграфом и изобразил на физиономии глубочайшее почтение и изумление, обращенное к волшебному сосуду.
   - Неужели это то самое сокровище, о котором говорят все?
   В лице ландграфа ничего не дрогнуло; неприкрытые лесть и восхищение незнакомца не смогли даже на гран потеснить печаль в его взоре. Сизоворонкин вздохнул и перешел от слов к делу. Тонкие пальцы властителя местных земель были на удивление сильными, но разве они могли что-то противопоставить олимпийскому чемпиону и полубогу. Алексей выдернул чашу из руки ландграфа практически мгновенно; еще быстрее он выхватил свою часть артефакта из-под новой набедренной повязки. Между двумя мужчинами сверкнула молния, от которой старик в ужасе отшатнулся, а Сизоворонкин удовлетворенно ухмыльнулся  -   его  предположение о возрастании силы электрического тока в Граале блестяще… не подтвердилось. Нынешний удар был красивым, но ничуть не болезненным.

   - Купил энергосберегающую лампочку, пришел домой, подключил, а она не горит.
   - Все правильно! Бережет энергию…

   Ландграф об электрической лампочке слышал, скорее всего, впервые в жизни; точнее – он сейчас ничего не слышал. Он страдал, не решаясь броситься в бой за собственное имущество. Алексей жадничать не стал – сунул Грааль прямо ко рту старика. Тот опять машинально открыл рот и глотнул. Его глаза полезли на лоб еще стремительней, чем у Магдалены. А хищное выражение его физиономии почти напугало Лешку-Геракла. Хорошо еще, что Алексей был здесь не один; в смысле объектов повышенного внимания было два – сам Сизоворонкин, и прекрасная Магдалена. Во избежание непоправимого, о котором и сам старик, и его дочь, наверное, жалели бы до конца своих дней, полубогу пришлось задержаться.
   Он подхватил ландграфа на плечо – так, чтобы тот не мог дотянуться шаловливыми ручками ни до чего интимного – и зашагал к видневшемуся совсем недалеко  строению. Это не был дворец, или замок. Сарай – так назвал его Алексей. Главное – что из него доносились женские голоса.

  - «Шерше ля фам»? Лучше ищите деньги, женщина вас сама найдет.

   - Ну, у тебя, папаша, денег хватает,  - усмехнулся Сизоворонкин, буквально зашвыривая ландграфа в приоткрытую дверь и плотно прикрывая ее.
   В спину полубогу, уже спешащему к заветному окошку, у которого теперь Магдалене предстояло вздыхать, вспоминая полуобнаженного олимпийца, ударил слитный женский крик – сначала испуганный, потом восторженный и, наконец, по-базарному деловой. Словно там, в овине или коровнике, тетки делили какое-то имущество.
   - Всем хватит, - усмехнулся  Алексей.
   Он притормозил было у спящей на траве Магдалены, чтобы поменять обрывки ее платья на свой гардеробчик. Увы – для этого надо было разбудить красавицу, потому что сейчас его набедренная повязка заменяла девушке подушку.
   - Ладно, - махнул он, спрыгивая с узкого подоконника в царство теней, - заберу в следующий раз. К тому же интересно будет посмотреть на лица олимпийцев, когда они увидят это.
   Лешка потряс рукавом платья, свисающим почти до колена, и направился к следующему оконцу…

   - Придешь, бывало, туда, куда вовсе и не звали, глянешь на покислевшие лица и сразу поймешь – не зря пришел.

   - Да, мужик. Кислее лица я в жизни не видел, - Сизоворонкин подмигнул мужчине неопределенных лет, высохшему, словно древнеегипетская мумия, - тебя, случаем, не Гобсеком зовут?
   Незнакомец отрицающее мотнул головой.
   - Или Плюшкиным? – Сизоворонкин огляделся в полуподвальном помещении, заставленном рухлядью разной степени сохранности; по большей части самой последней степени.
   Видно было, что незнакомец – старый еврей, судя по ивриту, который вдруг стал понимать Алексей – собирал эти «богатства» всю свою жизнь. Ну, или с той самой минуты, когда в его загребущие руки попала алчная ипостась Грааля.
   - Где он, кстати? - еще раз огляделся Сизоворонкин, - тут его искать придется до скончания веков.
   - Не отдам! – старик словно понял его невысказанную мысль и бросился в самый темный угол, который и закрыл своим тщедушным костлявым телом, завернутым в какую-то грязную хламиду.
   - Всем евреям еврей, - уважительно присвистнул Лешка, - и как теперь тебя из этого угла выковыривать?
   Вообще-то он не был чересчур брезгливым, но этого человека он касаться не хотел. Зато мог – как самонадеянно предположил – потягаться с ним в хитрости.
   - А давай меняться? – воскликнул он, вытаскивая из недр новой набедренной повязки свой Грааль.
   Волшебное слово буквально подбросило еврея на ноги. Он, очевидно, любил меняться – с пользой для себя, конечно. Свой артефакт он доставал из кучи тряпья долго и муторно. Старик перебирал шмотки, перекладывал их из кучи в кучу, одновременно – так понял его действия Лешка – лихорадочно прикидывал, как бы половчее облапошить полуголого незнакомца, неведомо как попавшего в его полуподвал, закрытый изнутри на громадный засов. Наконец он нашел  Грааль и, как опять-таки предположил Алексей, способ обмануть его, полубога.
   Тягаться с этим хитрым жадным до безумия евреем Сизоворонкин не пожелал.
   - Верю, что способов отъема денег и иных материальных ценностей у тебя, папаша, больше, чем у Остапа Бендера. Но сейчас засунь их все поглубже в жо… В общем, поглубже.

   - Загадай двухзначное число от сорока до восьмидесяти. Умножь на три. Отними одиннадцать. Прибавь семнадцать, раздели на два и закрой глаза. Темно, правда?

   Старик, не пожелавший назвать свое имя, действительно закрыл глаза и кивнул, шевеля губами – явно  продолжая считать в уме те бессмысленные арифметические действия, которые обрушил на его голову Алексей-Геракл. Теперь  туда же обрушился и кулак полубога. Легонько так, чтобы отключить сркягу на полчасика, не помешав при этом математическим изысканиям. Полутьму подвала разрезала короткая молния; она была скупой, как и все вокруг, но Лешка этому был только рад. А еще больше он был рад убраться из той клоаки, в которую алчность превратила самый обычный полуподвал. Делиться с так и оставшимся безымянным евреем волшебной жидкостью из Грааля, который стал настоящим уже на шесть восьмых, Сизоворонкин не пожелал – побрезговал. А еще – пожалел тех несчастных созданий обоего пола, на которых мог наброситься старый еврей.
   - Так что, - заявил он неведомой стране, в которую  так и не попал (не считая подвала, конечно), - будем считать, что здесь я свершил доброе деяние. А может, и не одно…
   С гневом и тщеславием он поступил по древнеримски: «Пришел, увидел, победил!». Надоели ему эти метания из окошка в окошко. И серая муть вокруг надоела до жути. И  тени, которые совсем близко сомкнулись вокруг оставшихся двух огоньков, раздражали. Поэтому  и  русскую боярыню восемнадцатого века, олицетворявшую для дворни вселенский гнев, и тщеславного  итальянского художника, который свою бездарную мазню  ставил выше творений великого Леонардо и Рафаэля, он навестил минут на пять – каждого. Дарить отрезвляющее блаженство своего артефакта тоже не стал. И теперь стоял в беспросветной серой мути с Граалем в руках, и не знал, куда идти. Потому что огней вокруг не было. Но серые тени по- прежнему опасливо огибали его. Почему?
   - Боятся, наверное, нарваться, - мрачно решил он, - потому что настроение у меня…

   - Настроение как у Карлсона! Хочу сладкого и… пошалить!

   Сладкое могло быть только в сосуде, и Сизоворокин отхлебнул от него – до дна, которое у Грааля, оказывается, было. Вкус у питья был непривычным и совсем иным, как прежде. Да и было его – глоток, не больше.
   - Кровь, - понял вдруг Алексей, - неужели?..
   В голове вспыхнуло, и серая мгла вокруг сменилась непроглядной тьмой.




               

















3. ХРУСТАЛЬНЫЙ  ЧЕРЕП

   Очнулся Алексей оттого, что стало неприятно холодить мягкое место.
   - Ну, правильно, - подумал он в первую очередь, - замерзнешь тут с вами с голой задницей на каменной скамье.
   «С вами» - это с олимпийскими богами во главе с Зевсом, которые с понятным нетерпением ожидали, когда Сизоворонкин откроет глаза. Впрочем, на него самого смотрели больше прекрасные представительницы Олимпа. Двое из них – Артемида с Афиной – даже вцепились  с двух сторон крепкими ладошками, словно боялись, что обнаженный полубог может исчезнуть так же внезапно, как появился в пиршественном зале. Артемида (которой сам Лешка несказанно обрадовался) еще и тыкала пальчиком в импровизированную набедренную повязку Геракла, которая сейчас лежала на столе, рядом с Граалем: «Это что такое?!».
   Но Сизоворонкин оправдываться не собирался; никаких обязательств он ей не давал.

   Социологи установили, что женатые мужчины живут дольше, а холостые – интереснее.

   - Уж как я стал жить интересно! - воскликнул про себя Алексей, - с Зевсом вон общаюсь, и с его… братцем?
   Рядом с громовержцем действительно сидел еще один представительный бородач с трезубцем. Сизоворонкин присмотрелся – кажется, с его бороды до сих пор стекали тягучие капли воды.
   - Ты угадал, - грохнул со своего места Зевс, - это мой второй брат – Посейдон Кронид.
   -  И он тоже явился по мою душу, - еще раз угадал Алексей.
   - Ты прав, - кивнул громовержец, заставив воздух в олимпийской столовой тяжко завибрировать, - но сначала давай об этом.
   Он протянул перст в сторону имущества, добытого Лешкой-Гераклом в последних странствиях.
   - Не отдам, - Лешка дурашливо улыбнулся и прижал обрывки платья к груди.
   В тряпку вцепились сразу четыре женские (или, правильнее – божеские) руки, которые еще и заставили гераклово тело подняться, явив к общей зависти все, что оказалось выше столешницы. Афина с Артемидой резво принялись пристраивать импровизированную набедренную повязку на место. Причем действовали их руки так согласованно, что Сизоворонкин невольно поежился. Он чуть слышно прошептал:

   Неприлично при посторонних держать руки в карманах брюк. Особенно если вы женщина, а брюки мужские.

   Набедренная повязка на брюки никак не походила, но Алексей решительно вынул из нее шаловливую ручку Афины, которая пыталась там все поудобнее уложить. Потом он сел на нагретое уже место – как раз в то мгновение, когда привычно удлинившаяся правая длань громовержца цапнула со стола Грааль и подтащила к себе. Зевс заглянул в артефакт, зачем-то перевернул его над столешницей, не явив замершим в ожидании олимпийцам ни капли содержимого, и вперил тяжелый взгляд в Сизоворонкина.
   -  Ты пил из него?! – констатировал он очередной факт.
   - А из чего я, по-твоему, должен был пить там, в Царстве мертвых? Не нравится – шел бы сам и пил в три горла. А я – и пил, и ел!

   - Алло! Привет, Мишаня!
   - Привет, Андрюшка!
   - Помнится, ты мне говорил, что пиво – это жидкий хлеб, говорил?
   - Ну, говорил…
   - А говорил, что водка жидкое мясо?
   - Ну, говорил…
   - Ну что, делай бутерброды, я сейчас загляну…

   Зевс чуть заметно поморщился.
   - Ага, - немного позлорадствовал Лешка, - кажется, тебе поход в гости – на «бутерброды» не грозит; ты действительно обречен сидеть тут безвылазно, вместе со всей свитой, в которой все повязаны с тобой родственными связями. Конфликт интересов – вот как это называется. Прокуратуры на вас нет.
   Зевс глубоко вздохнул, усмиряя гнев, который очевидно зародился в его божественной груди и от факта несанкционированного использования артефакта, и от последней мысли Сизоворонкина, на которую Геракл глубоко внутри отозвался коротким смешком.
   - А ты молчи, - прикрикнул на него Лешка, - исчезаешь, понимаешь ли, в самый ответственный момент.
   Он тут же сменил гнев на милость – без всяких слов – потому что понял, что олимпиец, поделившийся с ним телом, тоже, скорее всего, не имеет права выхода наружу, в тварный мир. В первый раз Сизоворонкин задумался о том, что ему самому когда-то придется вернуться в собственное тело. И эта перспектива ему не очень понравилась.
  - Об этом попозже, - успел подумать он, прежде чем внешне покорно склонить голову перед повелителем олимпийских богов и воскликнуть с обидой, - надо было предупреждать! Думаешь, было очень приятно пить человеческую кровь?..
   - Она не человеческая! - громыхнули в унисон Зевс с Посейдоном.
   - А чья?!
   Боги на мгновение замерли, уперлись друг в друга взглядами, а потом Посейдон махнул рукой старшему брату: «Чего уж теперь, рассказывай".
   Алексей еще раз обиделся – теперь уже на олимпиек – Артемиду с Афиной, которые отпрянули от него и уставились на отца с открытыми ртами. Очевидно,  в этой зале, где все обо всех всё знали, подлинных новостей божьего мира было очень мало. И вот сейчас своим вопросом Сизоворонкин вызвал к жизни одну такую тайну.
   - Знай же, человек, - вздохнул Зевс, - что и этот сосуд, и все остальные изготовило из куска Предвечного камня существо, которое на этом камне и пробралось в наш мир. Ему не было место под нашими звездами, и Крон, наш отец, убил его, как только последний сосуд – вот этот самый – был готов. В него, в Грааль, и плеснуло несколько капель крови Предвечной твари…
   -  И я, - прошептал Алексей.
   - И ты, - голос Зевса достиг уровня грома, - испив этой крови, привязал Грааль к себе. Смотри!
   Он опустил артефакт на драгоценную столешницу, громко стукнув об нее каменным дном, и оторвал от него руки. Грааль медленно истаял, чтобы тут же проявиться в другом месте – там, где сам Сизоворонкин его недавно и поставил. Неизвестно, чего больше было сейчас в лице Алексея-Геракла – восторга или мистического ужаса. Скорее все-таки восторга, потому что подлянку – а ее не могло не быть – он пока только чуял одним местом, а пользы от такого артефакта, который невозможно ни потерять, ни продать, ни… подарить?
   Зевс согласно кивнул: «Ты прав!».
   Алексей поднес бокал ко рту, ощутил на языке знакомый вкус всех восьми грехов, но глотать не стал – пожалел старичка, который специально прибыл сюда ради него. Еще и подарок какой-то притащил. А выпей он сейчас пару глотков побуждающей сразу ко всем грехам жидкости - и ему будет ни до Посейдона, ни до его черепа… Черепа!
   Кронид, усмехаясь, протягивал ему длинными, как у старшего братца, руками прозрачный череп, в котором Сизоворонкин ухитрился распознать какие-то знакомые черты.
   - Я его знал? – осторожно спросил Алексей, рассматривая громадный, гораздо больше обычного человеческого, хрустальный череп.
   Почему-то он воспринял этот артефакт творением природы, а не человеческих рук.

- Что произойдет, если я буду кушать генно-модифицированные продукты?
   - Вырастешь сильным и крепким.
   - И на кого я буду похож?
   - На Шрека!

   - Там действительно другие гены, если ты понимаешь, что это такое, - прогудел Посейдон, - этот череп вручил мне отец. Он хранил его в память о Предвечном. Таких черепов было два, и их надлежало хранить раздельно – во избежание Непоправимого. Я и хранил их в самых надежных местах на Земле.
   - Каких? – Сизоворонкину стало интересно, что было самым надежным  для владетеля морского царства.
   Он не ошибся в своем предположении – хранилища действительно были подводными.
   - Этот, - Посейдон не стал тянуть руки, показал на череп пальцем, - я хранил в Марианской впадине. Туда он и вернется. А второй…
   - Второй исчез, - еще раз блеснул прозорливостью Лешка, - неожиданно и безвозвратно.
   Он тут же прикусил язык, поняв, что насчет «безвозвратно» он погорячился. Что возвращать вторую копию черепа генетического мутанта придется, и, скорее всего, именно ему.
   - Да, - кивнул еще раз младший Кронид, - второй исчез из тайного хранилища в Бермудском треугольнике. И его надо найти.
   - Зачем?! – воскликнул Сизоворонкин, - пусть пылится где-нибудь в музее или частной коллекции. Есть не просит.
   - Это так, - согласился Посейдон, - до тех пор, пока кто-нибудь не бросит его в море – в том самом месте, где хранится этот.
   На этот раз удлинившаяся рука чуть огладила гладкий хрусталь.
   - Ну, это шанс даже не один на миллиард. Я такого придурка, который безвозвратно бросит артефакт в пучину вод, даже представить себе не могу.
   - Я тоже, - кивнул повелитель тех самых вод, - но дело в том, что эти черепа взаимно притягивают друг друга – так, словно они суть часть одного целого. Да еще могут оказывать влияние на людей.
   Слова насчет взаимного притяжения заставили Лешку внимательней приглядеться к черепу. И он совершенно непроизвольно перевернул Грааль над черепом. Из него на хрустальную макушку упала одна тягучая темно-красная капля. И череп начал стремительно зарастать плотью. В глазах, которые проявились на месте пустых глазниц, зажглась жизнь.
   - Или не-жизнь, - усмехнулся совершенно не удивившийся Сизоворонкин, - учитывая, что ты, милый друг, этому миру не принадлежишь.
   На него сейчас смотрела, бешено вращая глазами, одна из голов Вельзевула.
   - Нигде не чешется? - ехидно спросил он у головы старого знакомца, - в яйцах не жмет?
   Частичка монстра шутить не пожелала. Голова открыла рот и проскрипела, бесстрастно глядя на Лешку-Геракла:
   -  Твое время истекает, человек. Больше тебе не удастся обмануть Судьбу.
   - А я женщин не обманываю, Вельзе… Или Вул? Я женщин люблю, -расхохотался в ответ Алексей, - и они меня любят! Права, девочки?
   Он умудрился подмигнуть сразу и Артемиде, и Афине, и те счастливо кивнули, положив руки на обе коленки парня.

   «А ведь он хороший парень. Может, переспать с ним?», - сказала бутылка «Мартини» внутри Леночки.

   Внутри Афины явно говорила огневка, а что заставляло обещающе улыбаться Артемиде? Лешка решил попробовать. Он поднял со столешницы чужой бокал и хлебнул. Слабенький алкогольный коктейль никак не соответствовал безудержному напору вечно юной богини.
   - Хочешь попробовать? - подмигнул Сизоворонкин уже голове на столе, - вкусно!
   Часть Вельзевула гордо молчала. А Алексей покачал головой.
   - Зря ты, дружище, так хочешь воссоздаться в первозданном виде.
   - Почему? – не выдержала голова.
   - Потому что попадешь тогда в какой-нибудь бродячий цирк. Будешь кривляться на потеху публике вместе с карликами и бородатыми женщинами.
   -   Фу, какая гадость! - воскликнули обе богини, - где ты такое видел?
   - А что? - подмигнул им еще раз Сизоворонкин, - знаете, какие это непередаваемые ощущения, когда там колются бородой.
   Он прижал две женские ладошки под столешницей к собственным бедрам, и богини захохотали. А голова тем временем, очевидно, оценила незавидную перспективу своего будущего существования, и попыталась возмущенно помотать – собой! Ничего хорошего из этого не получилось. Она завалилась набок, явив всем ровный срез шеи, и заверещала:
   - Смерть! Смерть всем – всему миру, всему сущему! Смерть! Смерть!!!
   - Ну, смерть, так смерть, - согласился с головой Алексей.
   Он взял теперь бокал Афины и наклонил ее над Вельзевуловой головой. От огневки плоть на черепе противно зашипела, почернела, и стала истаивать так стремительно, что кусок дьявольского отродья не успел еще раз постращать собравшихся.
   -  И зачем все это? – недовольно громыхнул на другой стороне стола Зевс.
   - Как зачем? Вы же сами сказали, что две головы связаны между собой. Пусть второй череп задумается – стоит ли воссоединяться… с такой-то перспективой. А сомнение противника – первый шаг к его поражению. Не помню, кто из великих это сказал.
   Кронид с подозрением посмотрел на него, словно хотел спросить: «А не сам ли ты сейчас придумал эту фразу?». Сказал же он совершенно другое:
   -  Вот это ты и скажешь второму черепу – когда его найдешь.
   -  Опять  я?! - притворно возмутился Сизоворонкин, - других героев нет?
   - Говори, чего ты теперь хочешь? – понял его нехитрую интермедию громовежец.
   -  Я так понимаю, что где-то лежит моя собственная тушка, - начал Алексей; Зевс кивнул, - вариантов несколько. Или я лежу в коме с проломленным черепом (он погладил хрустальную макушку Вельзевула) в обычной клинике, или с промытой башкой в психбольнице. Так вот - я хочу, чтобы к тому моменту, когда вы решите, что я больше тут не нужен, и отправите меня в собственное тело, мое тело должно быть вот таким!
   Он встал со скамьи, и напряг мощную фигуру так, что зарделась даже Гера рядом с громовержцем. Зевс недовольно нахмурил брови, бросив взгляд на супругу, но сказал вполне спокойно; даже торжественно:
   - Да будет так!..
   Утром – если это действительно было утро – Сизоворонкин проснулся от деликатного покашливания. У двери стояли сразу две богини – Артемида с Афиной.  Из-за спины красавиц прямо в глаза полубогу било нереально большое ласковое солнце.
   - Или это отражение моей последней мысли? – принялся усиленно моргать Алексей.
   Он вскочил с ложа – могучий, неудержимый – готовый к новым подвигам. Например, к таким же, какие свершал с богинями в эту длинную незабываемую ночь. Дочери Зевса сейчас стояли скромными; даже потупили взоры. Они смотрели не на своего сегодняшнего героя, а на какие-то тряпки, которые были аккуратно свернуты на их руках. Рук, как у всех приличных человеческих богинь, было по паре. Хотя ночью Лешка за это бы не поручился – казалось, женских конечностей в постели было на удивление много; ртов гораздо больше двух, как и всякого другого тоже…
   Теперь же Афина бережно поглаживала свернутые аккуратно обрывки платья, в которых Сизоворонкин и явился в пиршественный зал. У Артемиды на руках лежала аккуратно свернутая ткань, на которую Лешка уставился с подозрением. От этого материала неизвестного происхождения ощутимо тянуло чем-то таким, как… В-общем, словно парень отхлебнул из своего волшебного бокала.
   - А где, кстати, он?
   Грааль словно сам оказался в руке, и даже потянул ее за собой – к губам полубога. Сизоворонкин отхлебнул, привычно почувствовал, как по жилам пробежал живой огонь, и глянул на свое предполагаемое одеяние критично:

   - Дорогая, какие штаны мне надеть: те, которые с дыркой, или те, которые без пуговиц?

   - Те, что с дырками и без пуговиц, мы оставим себе – на память, - заявила Афина, пряча обрывки платья Магдалены за спиной.
   - А эти, - хмыкнул Алексей, - с пуговицами?
   - С ними, - кивнула Артемида с хитринкой во взгляде, - и не только…
   Она опустилась перед богом на колени; рядом примостилась богиня охоты. Алексею показалось, что рук у двух шалуний опять стало много больше четырех; они удивительным образом не мешали друг другу, по очереди нежно и требовательно касаясь чувствительных мест. Таких, точнее такого, места у Лешки-Геракла было много. Может потому процесс примерки нового одеяния затянулся надолго.
   - Ну вот, - первой встала на ноги Афина, - печать замкнута.
   - Какая печать? - насторожился Сизоворонкин.
   - Видишь ли, - вкрадчивым голосом включилась в разговор Артемида, - это не простая набедренная повязка. Ее всю ночь шила сама Гера!
   - Во, как! – изумился Лешка-Геракл, - и Зевс не приревновал?
   - Он сам! – воскликнули обе богини, - он сам велел ей!
   Красавицы переглянулись, и продолжила одна Артемида:
   - Отец предвидел, что тебе придется мотаться по странам и временам – пока ты не отыщешь проклятый череп. В этом одеянии ты будешь выглядеть  своим в любом обществе – хоть в пещере троглодитов, хоть  на приеме у английской королевы.

   Идете в казино – надевайте самые красивые трусы. Возможно, именно в них вам придется возвращаться домой.

   Афина юмор не оценила; может, в силу специфики своей «работы» она не знала, что такое казино?
   - Твой Грааль, - заявила она, - тоже способен приспосабливаться к любому костюму.
   - И вот это! – богини опять говорили в унисон, протягивая ему свое оружие.
   Артемида лук со стрелами, а Афина – тяжелое копье.
   - Да вы что, девчонки, - поднял руку в отрицающем жесте Сизоворонкин, - вы же без них, как… голые!
   - А что? – первой подмигнула Артемида, - мы тебе такими не нравится.
   И она сделала движение, словно попыталась скинуть с нежных плеч божественный хитон. Может, она хотела смутить полубога? Щас! Алексей тоже рванул узел на новеньком поясе, пошитом верховной богиней. Еще раз щас! Узел не поддался!
   - И не поддастся, - захихикала теперь Афина, - печать! И откроется она лишь тогда, когда ты  исполнишь зарок, данный богам – принесешь череп Двухголового.
   - А как же.., - перед остолбеневшим на миг Сизоворонкиным промелькнули страстные лица и тела Клеопатры, Лилит и Магдалены, - как я… в туалет буду ходить там, в тварном мире?
   - А зачем? - не менее хитро, чем воинственная богиня, улыбнулась Артемида, - с твоим бокалом этого не нужно. Концентрированная энергия, если ты еще не понял – вот чем наделяют нас волшебные бокалы. Никаких шлаков. А потеть, я так понимаю, тебе там не придется. Ты свое сегодня ночью отпотел.
   Сизоворонкин не успел придумать ответ. Четыре руки развернули полубога к двери, которая распахнулась сама собой, и нежно вытолкнули его в полутьму…
   Геракл отличался завидным зрением – за это Алексей сказал ему сейчас спасибо. А потом – невольно – Гере, соорудившей для него такой замечательный костюмчик.
   - Надо будет его оставить себе, - огладил Лешка превосходно сидящий на его фигуре пиджак.
   Тройка нигде не жала, очень удачно скрадывала его чудовищные мускулы, и вообще – практически ничем не выделяла его среди людей, собравшихся в этом полутемном зале. Рядом возникла из небытия старушка, напомнившая Алексей миссис Хадсон – в русском; точнее, еще советском, киношном  ее варианте. Судя по бейджику на  строгом жилете, это была смотрительница Британского музея. Очень опытная смотрительница, раз сумела неуловимым движением руки строго объяснить ему – без всяких слов: «Не шумите, мистер, сейчас я отведу вас на  место!».
   Она пошла вперед, приглашая полубога в тройке теперь уже выпрямленной спиной  к месту, которое он не заказывал. И Сизоворонкин двинулся вперед, доверившись чутью. Чутье вместе с «миссис Хадсон» привели его на мягкий стул, каких в полутемном зале было с полусотню; все они были заняты чего-то ждущими людьми. Единственный свободный стул возмущенно скрипнул под тяжелым телом Алексея-Геракла. Нет – он скрипнул обиженно, а возмутился (точнее попытался возмутиться) незнакомец, которому Лешка своей внушительной фигурой перекрыл видимость. Сизоворонкин благодарно улыбнулся уже спешащей на свое место смотрительнице, а потом повернулся назад, чуть подкорректировав улыбку, отчего всякое возмущение там тут же прекратилось. Хотя вновь прибывший мог бы  наградить наглеца еще и парой крепких ласковых слов на современном английском – его Алексей теперь тоже знал.

   - Когда смотришь сериалы на английском, сложно сосредоточиться на сюжете, - все время думаешь: какой я умный, что смотрю это без перевода.

   Впрочем, Лешке понравилось  манипулировать людьми одной лишь мимикой на своем не совсем классическом греческом лице. Он повернулся теперь налево, к соседке, и едва не поперхнулся. Улыбка на его губах стала какой-то жалкой.

   «Желтый цвет – к разлуке», - подумал я, глядя на ее зубы…

   Вообще-то Сизоворонкин зубы интенсивно желтого цвета видел лишь один раз в жизни – в детстве, в зоопарке, у какой-то лошади, изображавшей дикую африканскую родственницу. У англичанки, что сидела рядом с ним, и приветливо улыбалась во все тридцать два зуба, эмаль на них была ослепительно белой. За зубами эта представительница славной британской нации ухаживала – отбеливала, или еще что там делала? Причем все они были родными, не вставленными и не вживленными. Потому что Сизоворонкин не мог представить себе человека, который добровольно пожелал бы вставить себе такие зубы. У лошади, которая вдруг всплыла в памяти из детских лет, зубы были покороче; торчали вперед не так вызывающе…
   Алексей спохватился; англичанка явно ждала от него ответной любезности, и он вымученно улыбнулся. Британке этого хватило; она наклонилась (вместе с зубами!) поближе к уху лощеного английского лорда, которого изображал сейчас Сизоворонкин, и проворковала, заставив его судорожно ухватиться за то, что он, оказывается, держал в руке. Трость – совершенно обычная на первый взгляд – была трансформацией лука со стрелами. Она в любой момент, если того потребовала бы ситуация, могла превратиться обратно в оружие богини охоты, в автомат Калашникова, или какую-нибудь базуку.
   - А где копье? Где Грааль? – спохватился Алексей, судорожно шаря по карманам.
   Второе полушарие мозга в это время внимало соседке:
   - Профессор Браун, - вещала она, - признанный специалист по истории цивилизации майя. Я уверена – сегодняшняя лекция будет не менее занимательной и убедительной. Вы уже видели череп?
   Алексей едва не подавился. Он как раз примерял первым полушарием череп Вельзевула к зубам соседки (или наоборот?). Получалось что-то совсем устрашающее.

   - Девушка, вы поразительно похожи на одну французскую актрису!
   - Да?! И на какую?
   - На лошадь д,Артаньяна.

   Тут как раз под руки подвернулось современное воплощение Грааля; в виде плоской серебряной фляжки с плотно притертой крышкой. Артефакт ждал своего выхода на свет во внутреннем нагрудном кармане пиджака. Сизоворонкин не стал копаться в памяти; выяснять – позволительно ли джентльмену прихлебывать из фляжки, когда на его ухо щебечет  дама? Он присосался к горлышку, моля бога (или богов), чтобы в Граале оказалось сейчас что-нибудь покрепче, и побольше. Длинный глоток обжигающей жидкости вернул на место все – и самообладание, и природную галантность, с которой он прежде относился ко всем своим женщинам. Только вот эту британку, которая представилась, как Джейн, графиня Солсберри, он своей назвать не пожелал. И впервые, наверное, порадовался неприступности собственного гардероба.
   - Смит, - представился он в свою очередь, - Майкл Смит.
   Это имя без всяких титулов было произнесено таким царственным, и в то же время снисходительным голосом, что не только соседи, а, наверное, и все присутствующие в этом зале заполнились благоговением. Графиня даже сделала намек на движение, означавшее, что она готова примостить голову на широком плече Геракла. Сизоворонкин в ужасе приготовился отбиваться – да хотя бы перочинным ножичком с множеством лезвием, которое нащупал в специальном карманчике, и который сейчас представлял собой копье Афины.

   - Когда девушка скажет тебе: «Ой, какая у тебя фамилия красивая…», - это первый признак того, что надо срочно сваливать с концами и побыстрее!!!

   Спасителем на этот раз выступил профессор Браун. Он как раз вышел на небольшой освещенный пятачок, где нашлось место и небольшой трибуне, и столику с какими-то приспособлениями. Долговязый ассистент тащил следом большую коробку. Тащил так небрежно, со стуком водрузив ее на столик, что профессор сначала бросил на него укоризненный взгляд поверх очков, и лишь потом поклонился публике.
   В ответ раздались жидкие аплодисменты; громче всех хлопала Лешкина соседка. Сизоворонкин был искренне благодарен этому смешному низенькому толстячку средних лет, который постоянно причмокивал губами – словно недавно бросил курить. Еще он поминутно протирал большим носовым платком обширную лысину, которая – к удивлению полубога – тут же опять покрывалась крупными каплями пота. Только теперь он понял, что в зале очень жарко; что немногочисленные дамы обмахиваются веерами, а джентльмены сидят красные, практически распаренные.
   Сам Сизоворонкин чувствовал себя вполне комфортно, за что еще раз искренне поблагодарил Геру за чудо-костюм.
   - Оставлю себе, - решил он, - свершу лишний подвиг, но оставлю!
   А профессор в это время тараторил, явно не собираясь оставаться в этом пекле лишнюю минуту. Всю историю древней американской цивилизации майя он развернул и свернул перед удивленными зрителями, начавшими уже обмахиваться  носовыми платками, за какие-то пять минут. А потом перешел собственно к черепу.
   - Этот артефакт, - ласково погладил он извлеченный из ящика хрусталь, - дважды, трижды… неизвестно сколько раз можно произносить – так вот, он не должен существовать в нашем мире. Этому препятствуют физические законы. Прежде всего, правила кристаллографии.
   - Это как со шмелями, - повернула к Алексею возбужденную физиономию графиня.
   -  Какими шмелями?!  - не понял тот.
   - Которые по всем законам физики не могут подняться в воздух. Но почему-то летают.
   Профессор продолжал в том же ключе.
   - Если взять кусок кварца подходящего размера, - вещал он, - которым является природный горный хрусталь, и начать вырезать из него подобное чудо (теперь он легонько постучал по черепу), то кристалл разрушится очень быстро – со стопроцентной вероятностью. Почему?
   - Да, почему? – выкрикнула с места Джейн.
   - А потому, леди, - повернулся в ее направлении профессор, - что этот череп изготовлен из цельного куска хрусталя с игнорированием осей симметрии. В любом другом случае он рассыпался бы после первых прикосновений резца гениального резчика. А этот – вот!
   Профессорская рука совершенно по-хозяйски похлопала по хрустальному лбу уже всей ладонью.
   - Второе недоразумение, - продолжил он, - связано с возрастом этого артефакта.
   -  А что не так с возрастом? – выкрикнули из другого узла зала.
   - Все не так! – поднял палец кверху Браун, - этот череп изучали в самых современных лабораториях. И каждый раз специалисты называли разные даты. Причем разбег во времени изготовления этого чуда оскорбительно велик для современной науки. Первое обследование показало, что этому черепу чуть больше ста лет. Под этим утверждением подписались сразу несколько мировых светил науки. Потом – через полгода – оказалось, что ему больше двенадцати тысяч лет. А цивилизация майя, как я уже говорил, зародилась не позднее двух тысяч шестисот лет до рождения Христа. Так кто же изготовил сей артефакт?
   - Может, исследователи на этот раз попались не такие опытные, - нерешительно предположил кто-то в середине зала.
   - Да?! – искренне расхохотался профессор Браун, - исследователи были очень опытные – те самые, первые, светила науки.
   - Что еще интересного таит этот череп? - это уже Сизоворонкин-Геракл заполнил зал могучим баритоном, прервавшим и смех профессора, и всякий шум в зале.
   - А вот что! - выпалил, наконец, лектор, обхватывая череп теперь двумя руками; он даже потряс им, - внутри этого куска хрусталя, имеющего форму человеческого черепа, находится хитрая система линз, воссоздать которую современная промышленность не в состоянии. И эта система работает! Гарри!
   Так, очевидно, звали ассистента, потому что именно он на призыв профессора шагнул откуда-то их темноты, и одним движением руки привел в действие современное чудо. А точнее – просто включил настольную лампу, оборудованную какой-то приставкой. Череп очень органично лег на эту конструкцию, заменившую ему плечи. Из хрустальных глазниц в зал протянулись два узких, не рассеивающихся луча, которые пометались в полутьме и остановились на Сизоворонкине.

   - Отгадайте загадку: «Светит, но не греет»?
   - Открытый холодильник?

   Лучи действительно были жутко морозными – но не могильным холодом, а тем, что мог быть привнесен из Предвечной тьмы. В зале, да и во всем остальном мире, лишь Сизоворонкин мог знать, что это такое. Он встал в полный рост. Нет – для потрясенных зрителей в полный рост встал Геракл – могучий в своей первозданной силе; в набедренной повязке, с луком Артемиды за плечом и копьем Афины в руке. В другой руке Лешка-Геракл держал готовый к научному  эксперименту Грааль. Уверенными шагами он ступал по проходу, и морозные лучи не отпускали; даже вроде бы пытались оттолкнуть его, героя и полубога. Череп словно чувствовал, что ничего хорошего ему новый опыт не принесет.
   - А в зале-то стало попрохладнее, - это  усмехнулся уже Сизоворонкин, - и тишина совершенно могильная.
   В этой тишине все вздрогнули от отчетливого щелчка единственной тягучей капли, которая упала из Грааля на череп.
   - От первого щелка, - очень приблизительно вспомнил Лешка Пушкина, - взвился поп до потолка…
   Череп не шелохнулся; как и зрители в зале, которые не отрывали взглядов от капли. Сквозь подсвеченный лампой хрусталь было видно, что кровь Предвечного монстра легко скользит вниз, словно не встречая никакой преграды. И это было единственной реакцией черепа на Грааль.
   - Значит, - сделал вывод Сизоворонкин, - это не настоящий череп. Талантливая, волшебная, но копия. Волшебная, скорее всего, потому что перед мастером, создавшим этот шедевр, стоял оригинал. И сколько таких копий создал твой талант?
   Это он обратился к мастеру, чей прах давно уже превратился в землю; а может, и не один раз. За него шепотом ответил профессор Браун, тоже не отводивший взгляда от капли:
   - Тринадцать… Всего тринадцать известных копий. Девять в частных коллекциях, по одной у нас, в Парижском музее примитивного искусства…
   В этот момент капля, наконец, пробила себе путь сквозь череп. Абажур и стекло лампочки она прожгла мгновенно. Соединившись с раскаленной вольфрамовой нитью, она вспыхнула маленьким солнцем. Алексей словно предвидел такой финал действа, потому что за мгновение до того плотно сжал веки. Но даже так радужную оболочку глаз обожгло. К дверям он шел в полной темноте; по памяти тела, которая у Геракла была развита не хуже, чем все остальные чувства.
   Наконец он прошагал мимо смотрительницы, скорее угадав, чем увидев ее, поблагодарил в ее лице и профессора, и весь Британский музей, и шагнул в очередное приключение. Ну и извинился – за то, что отключил свет в половине Лондона…

   Как-то пришел домой пораньше, в комнате незнакомый мужик. Ну, я и огрел его табуреткой по башке. Оказался электрик из ЖЭКа.
   Теперь жена пишет, что в квартире темно. А в колонии уголовники дали мне кличку Выключатель…

   Про табуретку Лешка-Геракл вспомнил очень вовремя – ему пришлось уворачиваться от тупого предмета, падающего на голову, сразу же, как только он попал в очередной музей. Это было хранилище в запасниках, пропахшее пылью и чужой историей. Чужой – потому что Соединенные Штаты собственной многовековой историей похвастать никак не могли. А чей это мог быть музей, как не американский, если из разных углов хранилища на него посыпались, как тараканы, самые настоящие копы? Они еще и дубинками махали, не переставая – и мужики и тетки. Теток, кстати, было даже больше, чем полицейских сильного пола; одна из них и вознамерилась опустить свой демократизатор на его голову. Сизоворонкин успел предположить, что череп Геракла такой удар спокойно выдержит, но рисковать не стал. Тело отреагировало само. Алексей ловко перехватил руку женщины-полицейского, осторожно вывернул ее, чтобы не причинить серьезной травмы, а потом прижал тетку спиной к собственной груди так, что свободная рука обхватила сразу два мягких полушария размера не меньше пятого, которые едва умещались в форменной рубашке копа. Сам  Сизоворонкин был в демократичной паре – джинсах и клетчатой рубашке свободного покроя. А где были его артефакты?
   Первый – копье Афины – нашелся сразу. Он имел сейчас форму ножика угрожающих размеров, лезвие которого Лешка  прижал к нежному женскому горлу.

   - «Морковка или жизнь?!», - кричал заяц, угрожая снеговику феном.

   Сизоворонкин ничего не кричал; может потому, что местные копы и сами знали, что надо делать, когда их коллеге угрожает смертельная опасность. Они же не могли знать, что Алексей ни за что не позволил бы себе причинить вред женщине с такой грудью. В огромном помещении словно пошел град – это полицейские бросали наземь свои палки. Потом – чуть погромче – на пол посыпались пистолеты. Копы один за другим исчезали в двери, совершенно не интересуясь, какие требования выдвинет налетчик. А что это именно налетчик, никакого сомнения у них не вызывало – ведь ждали же они кого-то здесь, в пыльном хранилище.
   Совсем скоро в дверь скользнул человек в штатском; Сизоворонкин понял, что это профессиональный переговорщик. У него была такая располагающая улыбка, что Лешка даже огорчился – этот спец явно был готов предоставить в его распоряжение и миллион долларов мелкими купюрами, и вертолет до России… А Сизоворонкину была нужна сущая ерунда – хрустальный череп. Переговорщику почему-то такая цена освобождения государственного человека показалась чрезмерной. Он нахмурился. А ладонь Лешки-Геракла без всякой команды именно в это мгновение непроизвольно сжалась, вызвав сладострастный стон у женщины, или девушки – самому Лешке в его чудо-костюме такие тонкости были ни к чему. Вспомнив о такой особенности одеяния, он сам едва не застонал. Ладошка сжалась еще сильней, и на новое мычание полицейской переговорщик отреагировал как надо.
   Он исчез – как понадеялся Сизоворонкин – за артефактом. А женщине в его руках, наверное, впервые в жизни пережила унизительную процедуру допроса.
   - Как зовут? – мягко дохнул Алексей в нежное ушко.
 Тело в его руках дрогнуло, выдавило очередной стон: «Джуди», - и совсем обмякло. Еще одного вопроса Сизоворонкин задать не успел – вернулся переговорщик. Он держал в руках большую коробку, в которой действительно находился какой-то артефакт. Ну, или переносной морозильник – включенный, естественно. Потому что от коробки несло жутким холодам даже на расстоянии. Лешка почувствовал, как две мягкие вишенки в его руке – одна в ладони, а вторая на сгибе локтя – мгновенно превратились в упругие сливы.

   Погода сменилась с «чего липнешь, и без тебя жарко!», на «ложись рядом, моя тепленькая собачка!».

   Джуди теперь сама вжималась в гераклово тело, словно в печку.
   - Показывай! – скомандовал Сизоворонкин, и коп в штатском полез рукой в коробку.
   Полез с опаской, и не зря. Он едва удержал череп одной ладонью. Казалось – еще мгновение, и тот окажется на полу, покрытом плиткой серого цвета. Самого Алексея такой поворот событий вполне устраивал – настоящий артефакт вряд ли можно было разрушить таким примитивным способом. Но переговорщик справился; он выпустил из рук коробку, и схватился за череп второй рукой так цепко, что стало понятно – он уже подсчитал, во сколько месячных зарплат обойдется ему порча казенного имущества.
   - Потому что на меня свалить не получится, - усмехнулся Сизоворонкин, - я тут, ребята, задерживаться не собираюсь.
   Переговорщик ухватился за артефакт таким образом, что череп теперь смотрел своими пустыми глазницами прямо ему в лицо. И Алексей не выдержал, попробовал скомандовать хрустальной черепушке, словно тот мог услышать полубога:
   - Ну-ка, дружок, подмигни парню.
   Лицо мужика у дверей осветилось красным светом, и он заорал, действительно отбрасывая череп от себя. Сизоворонкин при желании мог бы изобразить из себя Яшина, или Дасаева, и поймать этот хрустальный мяч. Однако держаться за  другие «мячи» было гораздо приятней, и он лишь проводил взглядом череп в его полете до пола, а переговорщика – в  броске за дверь.

   Вот женщины в нашем отделе! После корпоратива отвезли меня пьяного домой, втащили на пятый этаж и сдали жене, пожелав чудесного секса на всю ночь. Так и произошло… Хотя на самом деле я живу на втором этаже и никогда не был женат…

    Джуди была одна, без подруг из отдела. Но лишь только хрустальные брызги от разлетевшегося на мириады осколков черепа попали в нее, она  с безудержной силой подняла Сизоворонкина со всеми его ста сорока килограммами, копьем, луком со стрелами и Граалем, и на вытянутых руках донесла его  до противоположной стены, в которую и впечатала с…
   Нет – этот монстр с неестественно горящими красными глазами попытался (или попыталась) впечатать Алексея в полку с какими-то экспонатами. Однако его тело – вслед за разумом, который удостоверился, что артефакт был жалкой копией одного из черепов Двухглавого Предвечного – скользнуло сквозь эту полку, не нанеся при этом больше никакого ущерба музею.
   - Осталось одиннадцать, - подумал Сизоворонкин, разворачиваясь в прыжке, и останавливаясь в полумраке комнаты, которую заполнял монотонный речитатив на языке настолько древнем, что Алексей безмерно удивился.
   Потому что на этом языке, наверное, говорили самые первые разумные на Земле, а интерьер в зале был почти  современным – самому Алексею. К тому же слова эти представляли собой абсолютно бессмысленный набор; то, что обычно именуют абракадаброй.
   - Ага, - понял Сизоворонки, пока невидимый в своем темном углу, хотя появился он в этом мире стремительно и бесцеремонно, - слышали звон, да не знаете, о чем он! Пытаетесь говорить на давно забытом языке, чтобы вызвать к жизни дух… Кого?
   Интерьер в комнате, все углы которой тонули во мраке, действительно сильно напоминал тайное капище середины двадцатого века. Вполне современные шкафы соседствовали с черепами и какими-то жуткими масками на стенах; на столе чадили неярким огнем и тошнотворным запахом семь свечей черного цвета, и столько же человек сидело на стульях с высокими спинками. Шестеро из них скрывали свои лица под черными же масками. Седьмой – тот, кто декламировал абракадабру на древнем языке – был без тряпочки на физиономии, которая была смутно знакомой Сизоворонкину. Впрочем, узнавание решило подождать, потому что все внимание полубога в первую очередь обратилось к ассистентам – точнее, ассистенткам – медиумов. Светловолосые красавицы с пышными формами скрывали часть своих причесок под фуражками с высокими тульями. И каждая из них могла воскликнуть – под диктовку Алексея:
   - Если мне нужно выпросить у мужа какую-нибудь обновку, то я сгоню его со стула, встану на него, и с выражением расскажу стихотворение:

     - Выйду в поле голая!
     Пусть сожрет медведь!
     Все равно мне, бедненькой,
     Нечего надеть!

   Этим красоткам мужья, или те, кто их заменял, кроме фуражек купили лишь длинные блестящие ремни черного цвета, которыми роскошные тела были перетянуты в самых неожиданных местах. Да – еще в руках блондинки держали нервно подрагивающие плетки. Сизоворонкин вдруг представил себе, что и его чудо-повязка может трансформироваться в такой вот «костюм», и невольно растянул губы в улыбке – жизнь, кажется, поворачивалась к нему лицом.
   Лицом!!! Он узнал хищное вытянутое лицо медиума, переставшего бормотать околесицу. Узнал, после того, как понял, что высокие тульи фуражек «украшает» нацистская свастика! А человек, руководивший вызовом неведомого духа, был рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Алексей едва подавил внутри себя дикое желание ворваться в круг, к столу, и поотрывать головы и высокопоставленному фашисту-оккультисту, и его сподвижникам в черном деле, среди которых, быть может, скрывался и сам фюрер.
   Этот порыв остановил череп, блеснувший глазницами с центра стола, а потом и мысль о том, что вмешиваться в естественный ход истории нельзя; что тем самым он может только навредить – на смену этим живодерам могут прийти люди пусть не такие жестокие, но гораздо более умные и расчетливые. И тогда…
   От стены в темном углу вышел не Геракл; вышел не уступавший ему габаритами и дикой мощью питекантроп (или неандерталец – сам Сизоворонкин в таких вопросах разбирался не очень хорошо). Он не бормотал – он громко, нараспев, продолжил последнюю фразу рейхсфюрера:
   - И явится исчадие ада, и поклонится оно вызвавшему его, и придет последний, судный день, в котором будут жертвами все, кроме меня!
   С последним словом Алексей поднял со стола череп, который налился бордовым цветом, и теперь хорошо освещал и вытаращенные глаза медиумов, и пышущие жаром – и на вид, и на ощупь – тела истинных ариек. На ощупь – в этом Сизоворонкин убедился сам. Уже на обратном пути в свой угол он не удержался, и щипнул за голую задницу, самонадеянно подумав, что ее подвернувшаяся половинка  уместится в ладони полубога вся. Щас! Она бы даже в длани Зевса не уместилась бы. А крик, которым проводила эта белокурая бестия Лешку до его угла, заставил бы побледнеть от зависти любую из олимпийских богинь. Этот крик пробудил от транса всех; причем, весьма своеобразно. Первым отреагировали как раз женщины. Они словно по команде взметнули к высокому потолку плети, и обрушили их на мужиков; да не один раз. Нацистские бонзы орать умели не хуже своих наперсниц.

   Тамада:
   - Дорогие друзья! Сегодня на этой свадьбе собрались лишь самые близкие и самые родные люди. Будет очень трудно спровоцировать драку, но я профессионал!

   Когда Сизоворонкин, проваливающийся в какую-то духоту, бросил прощальный взгляд на «свадьбу», драка была в самом разгаре. И не факт, что обезумевшие фурии в ремнях должны были проиграть мужчинам в этой схватке. Впрочем, итогов этого спиритического сеанса Алексей так и не узнал…
   Он вскочил на месте с громким проклятием – новый наряд, распиаренный как непробиваемый артефакт, ничуть не защитил ягодицу полубога от длинной, устрашающей на вид, колючки. Такие Сизоворонкин видел в парке родного города, на чудом прижившейся гледичии. Здесь же таким «оружием» был вооружен небольшой куст, больше похожий на дикобраза. А почему не защитила чудо-повязка? Да потому что в новом одеянии, в котором Алексей чувствовал себя разнаряженным петухом, совсем не было предусмотрено чего-то, прикрывающего срам. Какие-то разноцветные перья, связанные в короткую юбчонку, ощутимо щекотали все, что должны были скрывать – но не более того. Лешка-Геракл с удовольствием почесал свои причиндалы, подумав, что, несмотря на всю несуразность и неудобность наряда, он готов с этим смириться.
   - Если бы, конечно, сейчас рядом была парочка тех белокурых бестий, - Сизоворонкин аж зажмурился  от удовольствия, осторожно вытягивая колючку из мягкого места.
   Он вспомнил другое место – упругое и теплое, выгодно подчеркнутое черными блестящими ремнями, и  почти замычал от предвкушения. Теперь-то уж – представься такая возможность – Лешка-Геракл своего не упустит. 
   - Хотя.., - он оглядел себя уже всего, - в таком прикиде меня вряд ли какая красотка подпустит к себе.

   - Алешка, как тебе не стыдно, ходишь, как лох, в рваных джинсах!
   - А что такое? Сейчас мода такая!!
   - А рваные трусы под ними – это тоже модно?!

   Дыр в новом костюме Алексея было больше, чем целого. Последнее тоже все состояло из перьев. Сизоворонкин сказал бы, что стоит сейчас в костюме индейского воина, или жреца, если бы эти перья не были жалкими, словно их выдрали у мокрой курицы. В фильмах с Гойко Митичем в главной роли индейцы выглядели гораздо внушительней. Примирить со столь неказистым видом Алексея могло разве что внушительное украшение, свисающее с шеи. Это был громадный, тяжеленный – явно золотой – медальон, в котором что-то булькнуло, когда Лешка чуть подпрыгнул. Он обрадовался, мгновенно узнав: «Грааль».
   Он осторожно опустил на мягкую травку хрустальный череп; тут же отыскал крышку, отвинтил ее и припал иссохшим нутром к волшебному сосуду.
   - Совсем другое дело! - воскликнул он бодро, с некоторым опозданием приступив к разведке окрестностей.
   А они были очень живописными. Все вокруг заросло буйной растительностью, сквозь которую надо было идти с большой осторожностью – не забывая о колючке в заднице. Таинственности окружающему вокруг миру придавали едва проглядывающие сквозь зелень камни. Древние камни – судя по тому, что какие-то надписи, или значки на них, практически стерло безжалостное время. Где-то совсем недалеко вдруг раздался пронзительный крик.
   - Майя?! – удивился Алексей; какое-то чувство подсказывало, что время вокруг недалеко отстоит от его, Лешки Сизоворонкина, собственного.
   Между тем невидимый пока глашатай обращался к Вселенной на чистом наречии древнего народа. Это  почему-то успокоило и обрадовало полубога; даже ему было известно, что именно с представителями американской цивилизации были  связаны практически все легенды о хрустальных черепах. Один череп у Сизоворонкина уже был. Он затолкал артефакт под тот самый куст, который так негостеприимно встретил  его; затем поправил за плечом несколько видоизменившийся лук Артемиды, крепче сжал в руках копье Афины, и вышел из зарослей. Первым в глаза полубога бросился огромный обтесанный камень, угрожающе нависший над двумя белокожими пленниками. Связанные по рукам и ногам мужчина средних лет и совсем юная девушка сидели, опираясь спинами на эту плиту, и не подозревали, что им грозит смертельная опасность.
   Они первыми увидели появившегося из зарослей Сизоворонкина, но не придали этому никакого значения. Скорее всего, потому, что выглядел сейчас Лешка-Геракл точной копией дикарей, которые окружали их. Впрочем, окружали – сказано было не совсем верно. Перед пленниками стоял лишь один индеец – «Прораб», как его обозвал по старой памяти полубог. Потому, наверное, что он руководил действиями соплеменников-чернорабочих. Его лица, как и физиономий остальных индейцев, практически не было видно под толстым слоем краски.
   - Ага, - понял Алексей, - вот почему все лицо стянуло.
   Он мазнул свободной ладонью по носу и уставился на шматок красной глины, которой, очевидно, был украшен – совсем как клоун.

   Утро. «Сегодня у меня Хеллоуин!», - сказала Танечка-бармен себе перед зеркалом и пошла на работу ненакрашенной.

   - Потом, - махнул рукой Лешка-Геракл, имея в виду освежающее и очищающее омовение, - не тратить же драгоценную влагу… Еще обидится Грааль!
   - Кетцалькоатль! – выкрикнул  вдруг старший индеец.
   - Хо! – ответили ему остальные, и навалились на плиту.
   Громадный камень пошатнулся, но устоял. Плита была гораздо тяжелее двух десятков индейцев, которые облепили ее края, как муравьи.

   - Заложило нос. Теперь не знаю, какие носки чистые…

   Носоглотка Геракла, которой сейчас дышал Сизоворонкин, была в полном порядке. Однако сейчас он предпочел бы, чтобы его нос был полностью забит – потому что с очередным: «Хо!», -  большая часть индейцев шумно испортила воздух. А ветерок, кстати, дул как раз на Лешку. А что при этом чувствовали пленники, которые от чернорабочих были в нескольких шагах?!
   Впрочем, они только сейчас узнали о другой опасности. Очевидно, облегчение придало индейцам новые силы, и очередной их рывок едва не стал для белолицых пленников последним. Камень угрожающе накренился, подрожал несколько мгновений, словно в нерешительности, но вернулся на место – пока. Следующее: «Хо!», - могло стать последним для мужчины, а главное  (это решил Сизоворонкин) – для девушки. Полубог счел ее лицо, даже искаженное от ужаса, вполне привлекательным.
   - Кетцалькоатль! – воскликнул в очередной раз «прораб», но: «Хо!», - не прозвучало.
   Потому что на сцене появился Сизоворонкин.
   - Да иду я, иду, - громко проворчал он на мертвом языке майя, совершенно не думая о том, как воспримут эти слова дикари в перьях.
   Вообще-то со стороны его возглас очень органично прозвучал ответом на призыв индейца, руководившего работами. Тот круто повернулся и застыл, не в силах отвести взгляда от монументальной фигуры Лешки-Геракла. Потом выкрикнул что-то отчаянное и восторженное, чего даже Сизоворонкин не смог перевести, и распростерся ниц перед полубогом – как если бы к нему вышел целый бог. В следующее мгновение рядом лежали на каменной крошке остальные дикари.
   - Кетцалькоатль! – теперь уже благоговейно простонал вождь, - протягивая руку в грудь Алексея.
   - А точнее – в Грааль, - догадался Лешка.
   Такое положение дел его устроило. Он даже решил укрепить свой образ, как суть великого и ужасного божества. Рисковать пищеварением Геракла, позволив грязному оборванному индейцу отхлебнуть прямо из горлышка волшебного сосуда, он не стал. В его широкую ладонь, сложенную объемистой лоханкой, щедро плеснулась струя чудесного питья. Индеец прильнул губами к щедрой ладони своего бога, и снова упал на землю – теперь уже в совершенном экстазе.
   Алексей не стал жадничать – накормил и напоил всех дикарей.

   - Эй, слышь, в чужое счастье не лезь!
   - Что?
   - Руки, говорю, от моей шоколадки быстро убрал!

   Последнему из дикарей показалось мало, и он полез слюнявым ртом к Граалю. Сизоворонкин быстро пресек безобразие, ловко заткнув волшебный сосуд. А вождь, смотревший до того на него, полубога, с немым обожанием, теперь сменил выражение лица на выжидающее. Алексей правильно понял его: «Веди!».
   Он попытался успокоить пленников взглядом и, пожав плечами, пошел посреди толпы восторженных поклонников по неизвестному пока адресу. Идти пришлось недалеко. За пригорочком обнаружился еще один громадный обелиск, вокруг которого теснилась походная индейская деревушка. Алексей вспомнил мультик про Простоквашино – тот момент, когда Матроскин с Шариком ссорились, и последний рисовал на печке национальную индейскую избу. Здешние «избы» мало чем отличались  формой и размерами от нарисованной. В каждой из них – как критично оценил Лешка – поместилось бы не больше двух аборигенов. С условием, что они не будут там шевелиться. Полубог в такую даже заползти бы не смог. А вот в центральном вигваме, покрытом не сухими листьями, как остальные, а роскошными даже на взгляд звериными шкурами, могла бы свободно  разместиться вся многочисленная семейка Зевса. А рядом – что несказанно обрадовало Сизоворонкина – манила к себе гладь небольшого водоема, чья мерцающая на ярком солнце вода вызвала неодолимый зуд в лице, и некоторых других частях тела, раньше недоступных такому простому и необходимому действу, как купание.
   - Твой дом! О, Великий! - повернулся к нему с поклоном вождь, - он всегда с нами, и всегда ждет тебя – каждое твое явление.
   - Эге, - подумал Алексей, невольно замедляя шаг, - кажется, это «Жу-жу-жу» неспроста.
   Но ноги запнулись лишь на миг, а потом сами помчали вперед – когда из вигвама вышла индианка. Если не брать во внимание ее лицо, тоже густо и художественно измазанное глиняной палитрой, это был идеал женского тела всех времен и народов, едва прикрытый в самых пикантных местах вездесущими перьями. В спину Сизоворонкину ударил ликующий крик вождя: «Моя дочь понравилась Кетцалькоатлю!».
   - А кому не понравилась бы?! – задал вопрос и ему, и себе Сизоворонкин, хватая испуганно пискнувшую девушку за руку и увлекая ее в теплые воды пруда.
   Алексей часто слышал выражение: «Вода – как парное молоко!». Но впервые в жизни насладился волшебным прикосновением такой ласковой жидкости. А тут еще и не менее возбуждающие прикосновение нежных ладошек индианки, которая на удивление быстро освоилась в его объятиях, и теперь с чарующим смехом помогала полубогу принимать водные процедуры. И себя не забывала, кстати. Уже через несколько мгновений килограммы цветной глины оказались в воде, и взгляд Сизоворонкина радовала очаровательная мордашка. Ничуть не смуглая, кстати.
   Некоторый дискомфорт создавала мужская часть индейского поселения, которая равномерно распределилась вокруг водоема, и не отрывала внимательных взглядов от пары,  резвящейся в воде, словно дети. Но потом Алексей понял, что взгляды эти скорее одобрительные, и даже одобряющие; что дикари совсем не против действа – даже того, которое индианочка, назвавшаяся Нежной Пумой (во как!) - начала недвусмысленно предлагать своими уже совсем нескромными прикосновениями. Лешка на прикосновения ответил – пока тем же самым. Он убедился, что никаких перьев на этой «курочке», носящей такое хищное имя, уже нет; как и на нем самом, кстати. Лишь узенькая поясная веревочка, в которую трансформировался волшебный наряд, «украшала» сейчас атлетическую фигуру Геракла; да что-то совсем микроскопическое, совсем не мешавшее ни его рукам, не ладошкам Пумы, напоминало о том, что полубог явился сюда  с тремя артефактами.
   - Это какие-то горизонтальные стринги получились, - весело вспомнил очередной анекдот Сизоворонкин:

   Бабулька в магазине, разглядывая стринги, заявила в недоумении:
   - Вот захочешь обделаться, а некуда!

   Легкое электрическое покалывание одного из артефактов показало, где сейчас замаскировался Грааль. Это было проблемой – не хотелось представать перед племенем без золотого медальона на груди. Потому на берег – и дальше, в персональный вигвам - он вышел, скрывая собственную грудь от нескромных взглядов женским телом. Все ниже груди, естественно, было выставлено теперь на всеобщее обозрение, и вызвало одобрительный, и даже – показалось Алексею – завистливый гул.
   Через несколько мгновений Сизоворонкин понял, почему многие считают, что в культуру майя многое привнесла иноземная цивилизация. Потому что те изощренные ласки, с которыми набросилась на него Нежная Пума, родиться на Земле никак не могли.
   - Ну, мы тоже не лыком шиты, - усмехнулся Алексей, рывком опрокидывая Пуму на спину, и погружаясь в пучину страсти.
   Единственная мысль не давала ему поначалу покоя – то самое «жу-жу-жу».

   Кот, живущий на мясокомбинате, постоянно боится, что его кастрируют. Потому что ну не может быть все так хорошо!..

   Алексей выбрался из вигвама, когда жаркое солнце уже не грело американский континент. Нежная Пума спала на мягких шкурах, которые покрывали весь пол жилища; Сизоворонкин бросил на нее прощальный ласковый взгляд и отхлебнул из Грааля, который уже висел привычной тяжестью на шее. Огненный шквал пронесся по жилам, и почти такой же встретил его на улице. Вместо светила окрестности  освещал весело потрескивающий костер, взметнувший жадное пламя выше рукотворной скалы. Перед ним - перед костром – стоял, не шелохнувшись, отец Пумы; если, конечно, верить его собственным словам. Стоял так близко от яростно гудевшего пламени, что было совершенно непонятно, как еще не вспыхнули его длинные черные волосы, и еще более лохматые птичьи перья, торчащие во все стороны от тела вождя.

   - Скажите, какой камень вас оберегает?
   - Какой схватил, такой и оберегает!

   Единственным объяснением могла служить та прозрачная каменюка, которую индеец прижимал к собственному пузу. Сизоворонкин пригляделся: судя по тому, как дрожали его напряженные руки, весу в этом хрустальном черепе было намного больше пяти килограммов и ста девяноста граммов, о которых говорил еще профессор Браун. Да и размерами этот артефакт очень напоминал тот, что приносил для знакомства Посейдон.
   Алексей даже немного разочаровался: «Неужели все, нашел! А как же остальные десять?! Это скольких приключений я сейчас лишился?». А вот индеец его появлению был очень рад. Видимо, он давно ждал его появления, грея спинку в нестерпимом жаре костра.
   - Это не ко мне, - ухмыльнулся полубог, - это дочурке скажи спасибо!
   Вождь шагнул вперед, протягивая артефакт «Кетцалькоатлю»:
   - Пришло время, о Великий, очистить твою голову живым огнем. Яви малой части своего народа чудо!
Сизоворонкин, предположивший, что подобная церемония проводится в руинах заброшенного города не впервые, ухмыльнулся еще сильнее, но глубоко внутри – чтобы не нарушать торжественности момента. Он решил, что индейцы не скоро забудут сегодняшней церемонии. Лешка не стал принимать артефакт (держи сам эту тяжесть!). Он высоко поднял Грааль, сейчас опять сверкавший золотом тяжелого нагрудного украшения, и перевернул ее открытым горлом над черепом. Тяжелая тягучая капля летела на хрустальную макушку нестерпимо медленно – так, что руки вождя, тянувшего артефакт к Алексею, начали дрожать. А потом вообще понеслись в безудержной пляске святого Витта, когда капля, наконец, достигла лысой прозрачной макушки, и впиталась в хрусталь, заставив того превращаться в живую плоть Предвечного чудовища.
   Вторая голова Вельзевула медленно открыла глаза и проскрипела отсутствующим горлом:
   - Ты разделил мою сущность надвое, человек! За это ответишь и ты, и твой род.
   Своим родом Сизоворонкин мог назвать все человечество. Больше того – любая козявка; самый последний червяк был ближе Алексею, чем эта чудовищная голова в индейских руках.

   - Мама, а если червяка разрезать, то его половинки будут дружить?
   - С тобой – нет!

   Сизоворонкин вынул из рук покрывшегося холодным потом индейца голову существа, возложившего  на него всю вину за деяние, которое он не совершал, и без всякой задней мысли шагнул в костер. Вообще-то первым его желанием было сжечь в безжалостном огне жуткую ухмылку монстра. Это уже потом – вполне освоившись в пламени,  благосклонном и к самому Алексею, и к его одеянию, и к черепу – он ухмыльнулся не менее злорадно – чего жалеть тело? Оно все равно не мое – Геракла!
   Костер был на удивление большим – невредимый полубог шагал и шагал, в то время, как Предвечная плоть исчезала черным вонючим дымом. Из костра он вышел уже с совершенно прозрачным черепом в руке. И едва не запрыгнул назад, в последний момент удержав ногу над тем самым кустом, «ласковое» прикосновение которого до сих пор помнила правая ягодица. А потом уверенно опустил ногу – рядом с кустом. Нога была обута в крепкий башмак, и сейчас полубог с удовольствием растоптал бы такой негостеприимный кустарник. Но в нем хранился еще один череп, и Алексей опустил и второй башмак с осторожностью. Позади раздался негромкий хлопок; даже не оборачиваясь, Лешка понял, что  костер обрел свою естественную границу – там, где индейцы пронзительными воплями провожали своего бога.
   - Ну вот, - расстроился Сизоворонкин, - Пуму разбудят… А еще пленников!
   Он только теперь вспомнил о несчастных бледнолицых, которые лежали долгие часы связанными, и ждали… Чего? Или кого? Лешка теперь действовал стремительно. На то, чтобы оценить новый прикид, ушло не больше десятка секунд. Добротно пошитый камуфляж покроя середины двадцатого века; мачете в одной руке и короткий карабин во второй. Оружие отняло еще пару секунд;  потом надо было еще решить, куда сунуть сразу два черепа. Однако за спиной обнаружился вместительный рюкзак, или то, что его заменяло. В этом мешке с хитрыми наплечными ремнями и оказался большой череп, а сверху тот, который Сизоворонкин реквизировал у рейхсфюрера СС, пустив насмарку годы работы таинственной и зловещей «Аненербе».
   В таком виде – бравым искателем приключений – его и встретили двое английских исследователей. Они сидели у собственного костерочка, мирно потрескивающего рядом с  большой палаткой, и казались вполне довольными жизнью. Как оказалось, их – всемирно известного британского путешественника Фредерика Альберта Митчелла-Хеджеса и его дочь Анну индейцы освободили от пут сразу же, как только процессия во главе с вождем и Лешкой скрылась за скалой. И даже разрешили остаться здесь – до рассвета.
   -   А потом? - спросил Алексей, присаживаясь у костра.
   - А потом мы должны покинуть развалины древнего города майя Лубаантуна. Поэтому никаких открытий в этом году уже не будет, - печально сообщил глава ученого семейства.
   - Каком году? - машинально спросил Алексей, доставая Грааль, который теперь мирно грелся на поясном ремне в виде объемистой походной фляжки.
   - Одна тысяча девятьсот двадцать первом, - с удивлением в голосе ответила вместо отца Анна.
   Ей и протянул Сизоворонкин меньший череп со словами:
   - Держи, Анюта, свое открытие; вписывай имя в историю…
   Когда охи и ахи закончились, Сизоворонкин получил свою долю крепких мужских рукопожатий и невинных девичьих поцелуев, и теплая южноамериканская ночь вступила в свои права. Анна выскользнула из семейной палатки, и села рядом с парнем на бревнышко. Костер еле тлел, заполняя окрестности теплом, которого и без него хватало.  А Сизоворонкина совсем не тянуло схватить девушку в охапку и утащить ее в кусты – колючие и не очень. Не потому, что в палатке рядом кряхтел и ворочался явно не спавший Фредерик Альберт. И не потому, что до сих пор дрожали и тело и душа при воспоминании о неистовой Пуме. И даже не потому, что на нем сейчас опять был не снимаемый камуфляж. Его при большом желании можно было трансформировать в другое одеяние, совсем крохотное, едва прикрывающее кончик…

   - А ты точно ко мне не будешь приставать?
   - Не буду – не буду! Я даже презервативы не взял.
   - А у меня есть…

   Просто у Алексея Сизоворонкина не было никакого желания. Нет – одно желание было. Просто встать, взять свой допотопный рюкзачок с тяжелым черепом, сказать милой девушке, ждущей от него, судя по всему, решительных действий: «Пока»… И шагнуть в ночь.
   Что он и сделал.





























4. ЛИБЕРЕЯ

   Такая же вселенская грусть царила и за олимпийским пиршественным столом.
   - О чем грустим, девчонки? – Алексей со стуком водрузил на столешницу тяжелый череп и приобнял сразу двух красавиц – Афину и Артемиду, которые возродились на этот раз удивительно быстро.
   Богини никак не отреагировали – даже на достаточно откровенное поглаживание в местах, до которых достали шаловливые ручки полубога. Только Артемида чуть заметно вздохнула. Сизоворонкин понял, что в этом зале только что закончилась вечная дискуссия о невозможности вырваться в большой мир; о скуке и безнадеге. А скучающая женщина – это вам…

   - Самая страшная работа – это быть домохозяйкой. Зарплаты нет, выходных нет, отпуска нет, работа никогда не кончается. И при этом муж всегда с гордостью говорит:
   - А моя жена не работает, дома сидит!

   - Вам что, не интересно, как я на дело сходил? - решил немного обидеться Алексей, - так я могу вернуться, еще немного побродить.
   Он протянул руки вперед и… схватил рукой воздух (или чем тут дышали боги?). Потому что череп Двухголового был уже в руках Зевса. Громовержец тряхнул головой и, наконец, улыбнулся. Хрустальный артефакт растаял в его ладонях, доказывая, что в пределах Олимпа боги всевластны. Еще одно движение рук, и на столе появился обеденный сервиз.
   - Что ж,  - громыхнул он, первым наливая в свой бокал одному ему ведомый нектар, - давайте поднимем бокалы за новый подвиг Геракла. Хотя…
   Издевательская улыбка немного скривила его бородатое лицо, и громовержец закончил, передав кувшин супруге:
   - Хотя какой же это подвиг, если герою сполна заплатили за него – причем вперед?! Есть ли у тебя, герой, еще какое желание?
   - Ага, - подхватил Лешка-Геракл, - а есть ли у вас еще одно задание, которое подвластно только человеку?
   Зевс сначала отхлебнул из кубка, довольно крякнул, и состроил совершенно еврейское выражение лица. Даже нос громовержца свесился вниз унылым баклажаном.
   - Торговаться будем, - довольно повернулся поочередно к соседкам Сизоворонкин, и поперхнулся.
   Потому что обе – и Артемида, и Афина – явно готовились принять участие в торге. Причем, в качестве товара. Да еще Гера рядом с супругом хищно улыбалась. Геракл внутри Сизоворонкина так и не успел рассказать о всех сложных перепутанных родственных связях на Олимпе, но сейчас Лешка и без подсказки понял – Гера на правах супруги главы клана совсем не против  сейчас стать его тещей. За определенную плату, конечно. И такой платой могла стать только свобода – полная и ничем не ограниченная.

   - Знаешь, доченька, мне соседи сказали, что ты спишь со своим женихом!
   - Ой, мама, ты больше слушай – соседи тебе расскажут! У них как с кем переспишь, так сразу и жених!

   Эти слова так явно читались в глазах Алексея, что девушки по обе стороны полубога стряхнули с себя бредовые идеи, навеянные бездельем и хронической нехваткой свободной мужицкой силы. Они снова стали такими, какими так нравились Сизоворонкину – озорными, бесшабашными; готовыми на все – но только с тем, кто тоже готов на это.
    - Да и тебе, красотка, - бросил он Гере с вызовом, хотя и безмолвно (все-таки опасался громовержца), - тоже явно не хватает занятия какого-нибудь. Муженек-то у тебя занят больше других. А ведь есть у тебя талант, не отнимешь – вон какую мне одежку подогнала…

   - Кабы я была царица, я б на целый мир одна наткала бы полотна!
   - Кабы я была царица, то на весь крещеный мир приготовила б я пир!
   - Кабы-кабы… Мужика бы!

   - Кстати, - вспомнил он уже вслух, - об одежке. Спасибо великое тебе, Гера, за подарок. К нему бы еще пульт управления. Желательно встроенный.
   - Пульт? – вскинула брови в недоумении богиня.
   Зевс рядом громко хлопнул ладонью по столешнице, показывая, кто здесь уполномочен на торговлю со стороны богов.
   - Будет тебе пульт, - кивнул он,  - на вечной батарейке. А нам всем взамен нужна книга.
   - Книга? – совсем не удивился Сизоворонкин, - какой-нибудь артефакт? Манускрипт, написанный кровью? Или Предвечной мочой? Я готов – дайте координаты, описание, что еще?
   - Если бы мы знали все это? – скривился в беспомощной улыбке Зевс, - все, что мы знаем о Книге Судеб – это то, что в ней записано лишь одно слово. Нет, не слово – СЛОВО (в зале ощутимо громыхнуло)! И именно оно заперло нас здесь.
   - Немного, - хмыкнул Алексей, - «Пойди туда, не знаю куда – найди то, не знаю что». Так, что ли?
   - Не так, - возразил олимпиец, - последнее место хранения, и возможной гибели Книги мы действительно не знаем. Зато знаем место, где она могла находиться прежде. Нет не так! Таких мест несколько, и там она точно была – в свое время.
   - Я так понимаю, что главное – угадать это самое время, - усмехнулся Сизоворонкин, - а потом перелистать все книжки, и каким-то неведомым способом узнать это слово?
   - Ну, перелистать все книги будет трудновато, - в свою очередь ухмыльнулся Зевс, - в Александрийской библиотеке, например, в период ее расцвета было больше семисот тысяч экспонатов – книг, свитков… даже глиняных плит с неведомыми письменами. Но у тебя есть преимущество перед любым другим существом тварного мира – Грааль!
   -  Ага, - догадался Лешка, - и здесь отметился мой двухголовый дружок?
   - Он, - кивнул верховный бог, - именно его кровью написано Слово!.. А сейчас, как я понимаю, ты хочешь рассказать нам анекдот?
   - Правильно понимаешь:

  Часто в детских сказках можно услышать фразу: «Он набрался смелости, и пошел биться… например, с драконом».
   Так наших детей с самого юного возраста приучают к невозможности совершения какого-либо важного дела без того, чтобы предварительно не набраться…

   - Ну, мы вчера и набрались! - Сизоворонкин сел на кровати, отодвинув в сторону слабо застонавшую Афину и нашарил Грааль.
   Волшебный сосуд попал прямо под руку, хотя в этой безумно длинной ночи он ни разу не помешал.
   - Понятливый, - ласково поблагодарил артефакт Алексей, поднимая его над головой.
   Из Грааля на макушку потекла ледяная вода, принося облегчение телу полубога  и визг Артемиды, на которую стек излишек жидкости. Лешка на женский крик не обратил никакого внимания – наслушался за ночь. Теперь горлышко Грааля очень органично переместилось к губам полубога. Каждый глоток возвращал в тело бодрость и энергию. Наконец, Сизоворонкин был готов вскочить на ноги – навстречу новым подвигам. Но сначала он свершил два других - маленьких, но очень милосердных. Напоил жаждущих богинь.
   - Ты куда? – села рядом и затрясла гривой роскошных волос Артемида.
   По другую сторону прижалась к его мощному бедру своей ножкой Афина, которая сегодня отличалась короткой прической.
   -  Как куда? – даже удивился, - за Книгой!
   -  Как бы я хотела пойти с тобой!
   - Щас! – подумал про себя Сизоворонкин, - это все равно, что идти на рыбалку с женой – ни рыбы, ни пьянки, ни…

   Муж рано утром собирается на рыбалку.
   Жена, проснувшись:
   - Возьми меня!
   Муж (растерянно):
   - К… куда?
   Жена (томно потягиваясь):
   - Куда хочешь! И как хочешь…
   И все! Какая там рыбалка…

   - Стой, - остановил Лешку-Геракла слитный девичий выкрик.
   Алексей остановился, не решаясь бросить опасливого взгляда назад. Потому что предположил, что анекдот сейчас претворится в жизнь.
   - Ты прямо так и пойдешь? - захихикали сзади богини.
   Сизоворонкин опустил голову. Его наряд – неряшливо скомканные тряпки в руках - сейчас прикрывал разве что пупок. Это его не смутило – ведь прежде чудо-костюм сам знал, в каком виде ему являться перед новыми героями  затянувшейся одиссеи.
   - Щас! – передразнили его девчонки – божественные во всех смыслах.
   Они тут же вскочили с ложа, и оказались рядом с полубогом. В результате короткой борьбы, где сам Сизоворонкин лишь задавался вопросом: «Не порвут костюмчик-то?», - одеяние оказалось в руках Афины, развернувшей набедренную повязку так, что один конец ее оказался на полу, а второй принялся наматываться на… В общем, Алексей весь отдался воле ее шаловливых ручек, лишь сознанием обратившись к Артемиде.
  - Ты же сам просил об управлении артефактом? – попеняла ему богиня охоты, - Гера полночи старалась, настраивала пульт на тебя.
  Лешка почувствовал, как его лицо стремительно заливается румянцем – хотя этого он от себя никак не ожидал. А в памяти возникали картинки минувшей оргии – как иначе можно было назвать события  ночи, когда супруга Зевса нагло и бесцеремонно отодвинула в сторону более молодых (и, как оказалось, менее опытных) богинь, и сама занялась «настройкой». И это у нее получалось лучше! Так, что Сизоворонкину временами становилось стыдно – что ж он так халатно отнесся к обучению молодого поколения премудростям, которые, несомненно, должны были пригодиться в их бесконечной жизни?!
   - А Зевс? – похолодел вдруг Сизоворонкин, - испепелит ведь!
   Дворец действительно содрогнулся, но в этом грозном рокоте полубог с искренним удивлением распознал снисходительное одобрение – словно громовержец неведомым способом подмигнул ему: «Ну, как тебе моя женушка?!».
   - О, времена! О, нравы! – вспомнил он чью-то широко известную фразу, переводя взгляд на Афину, которая закончила, наконец, пристраивать повязку на его могучих чреслах и теперь отступила, любуясь делом своих рук.

   Женщинам на заметку:
   Замужество – это когда смотришь на симпатичного, стильного мужчину; смотришь, смотришь и думаешь: «Надо мужу такую же куртку купить!».

   - Ну, молодой; ну, стильный, - немного испугался Сизоворонкин, - только давайте сейчас только про куртку. Что с ней не так?
   Испугался он не слова «замужества», а непривычного ощущения – на нем вдруг не оказалось набедренной повязки, а на плечах приятно скрипела натуральной кожей куртка-косуха, которая не прикрывала ничего ниже пояса. Богини весело захохотали и легко повалили сто сорок килограммов мужской плоти обратно на ложе. Лишь через пару часов (по ощущениям) Алексей, наконец, смог приступить к изучению новых возможностей подарка Геры. Перед восхищенными девами представал поочередно могучий султан, чья одежда блистала нереально крупными бриллиантами, французский денди, в чьи узенькие брюки-дудочки каким-то чудом втиснулись мощные ноги Геракла. Но больше всего Афине с Артемидой понравился Геракл в роли (и в костюме, естественно) Филиппа Киркорова. Этот костюм блестел мишурой даже ярче султанского.
   Алексей  попытался запеть: «Единственная моя!..», - но тут же заткнулся. Не из-за отсутствия вокальных данных, а потому, что таких «единственных» сейчас рядом стояли две, и выражение лиц у них было под стать язычкам, которые в жадном предвкушении облизывали пересохшие девичьи губки.
   Сизоворонкин от греха подальше скомандовал чудо-костюму: «Автонастройка!», - и шагнул за дверь, прямо в теплую воду, напоенную каким-то чудесным ароматом.

   Пловцы, если вам не удалось побить рекорд - замочите его!

   Алексей попытался вынырнуть наружу – к новой реальности. Последняя встретила его лицо мягко и волнующе. Полубог подумал даже, что  сам громовержец призвал его в свои апартаменты на инструктаж, и что это в грудь Геры он уперся своим носом. Рот, кстати, оказался прямо напротив розового соска, и без всякой команды впился в это лакомство. Над головой раздался ликующий женский крик, а в крепких мужских руках изогнулось напряженной дугой тело, которое Сизоворонкин смутно помнил.
   - Клеопатра! – выдохнул он, когда перед ним, наконец, оказалось – в последнюю очередь – женское лицо.
   - Нет! – захохотала ничуть не обидевшаяся красавица, действительно удивительно похожая на египетскую царицу, - эта старая потаскуха сдохла еще триста лет назад. Она давно сгнила – вместе со своим змеиным ядом. А я нынешняя царица Египта – Зенобия. И пусть кто-то скажет, что она была краше меня!
   Царица соскользнула с колен Геракла и предстала перед ним по пояс в воде – прекрасная и удивительно похожая на свою далекую предшественницу. Но в этом шальном выкрике Лешка все-таки распознал чуть заметную нотку возмущенного огорчения – видимо, давнюю знакомую Сизоворонкина в Египте до сих пор помнили и славили. Но теперь неистово принялись восславлять именно ее, Зенобию. Множество голосов заставили Алексея тоже вскочить. Воды в огромном бассейне чуть поубавилось, и уровень ее для напрягшего мускулы героя стал как раз… В общем, Зенобии все равно было по пояс.
   Теперь всеобщее внимание переключилось на фигуру полубога; он отчетливо расслышал и женские, и – к собственному неудовольствию – мужские восхищенные крики. Потому что в этих криках была немалая доля страсти и вожделения. А Сизоворонкин к такой противоестественной страсти никогда не стремился. Тем более теперь, когда к нему опять тянула руки самая прекрасная  женщина на Земле. Ну, вот таким традиционалом он уродился!

   Вчера играли на раздевание... Я уже была не против того, чтобы раздеться, но карта блин, не шла...

   Лешка огляделся. В этой зале карта шла всем, причем исключительно козырные тузы. Большую часть огромной залы занимал бассейн, в котором нежилось десятка два обнаженных аборигенов. Делить по парам этих «тварей» он пока не стал – какие-то уж очень причудливые человеческие конфигурации сложились тут к моменту его появления. Бассейн по всей окружности окаймлял невысокий широкий бортик, который чей-то каприз превратил в пиршественный стол. Чего тут только не было! А слуги (или рабы?) тащили и тащили все новые блюда и кубки. Кстати, прислуга тоже была вся, как один, обнажена, и представлена миленькими девушками, и не менее прекрасными юношами, которые четко делились на две  категории – мужественных самцов, которые ждали приказа с кубками в руках, и женоподобных мальчиков с подведенными глазками и похотливыми улыбками.
   Вот одна из девушек-рабынь грациозно наклонилась в опасной близости от  края воды, и это заметил не только Сизоворонкин. Какой-то волосатый толстопузый мужик, только что тискавший еще более толстую, пьяно хохотавшую девицу, единственным одеянием которой были длинные волосы цвета воронова крыла, отпустил ее и схватил прислужницу за руку. Миг – и она оказалась в воде; причем – судя по выражению лица – ничуть от этого не смутившись. Алексей отвел взгляд от начавшегося действа, которое с большой натяжкой можно было назвать эротическим, и спросил у ждущей чего-то Зенобии:
   - Что празднуем, крошка?
   Царица покачала головой и показала на уши. В зале теперь царил такой невообразимый гвалт, что она даже на расстоянии в один шаг не смогла расслышать полубога.

   Мужик на приеме у врача, жалуется на плохой слух.
   - Курите?
   - Да.
   - Пьете?
   - Да.
   - Женщины?
   - Ну…
   - Надо завязывать.
   - Чтоб лучше слышать? Никогда!

   Алексей притянул царственную голову к себе так, что ее ушко буквально ткнулось в его уста, и повторил вопрос.
   Зенобия ответила таким же интимным способом:
   - Празднуем? Последний день!
   - Какой день?
   - Последний день моего царствования, - жарко и пьяно выдохнула в ухо Сизоворонкина царственная египтянка, - пойдем!
   Она схватила полубога за руку, и потащила его к противоположному краю бассейна, не обращая никакого внимания на подданных. Они, кстати, отвечали ей взаимностью. А вот на него, полубога, одна из «красоток» явно запала. Она, не выныривая из воды, в которую была погружена так, что торчала только мокрая голова – точная копия голливудской актрисы Барбры Стрейзанд – схватила Геракла за щиколотку. Алексей ловко вывернулся из скользкой ладошки, и на пару мгновений задержался, одарив ее, а заодно и соседок советом:

   Девушки, внимание!
   Мужчин, которые видели вас пьяными, голыми, в слезах и без макияжа, в живых оставлять нельзя!

   А потом, увлекаемый на удивление сильной рукой царицы, полез на мраморный барьер, заставленный яствами. Он прошагал  прямо голыми ступнями по винограду, жареному каплуну, и еще чему-то восхитительно вкусному, обязанном возбудить нешуточный аппетит у героя, которого всю ночь «мучили» сразу три богини, но… Алексей нащупал в плавках, в которых он вынырнул из воды, сразу три кармашка, один из которых отозвался приятным покалыванием Грааля, и выбросил из головы такие манящие названия. А вот два имени – Афина и Артемида – в той же голове проявились; пусть на мгновение, которое было заполнено искренней благодарностью за оружие, ждущее своего часа в двух других кармашках.
   А в том, что не знающие промахов лук богини охоты и копье воинственной дочери Зевса сегодня могут понадобиться, он понял, как только за ними с Зенобией захлопнулись двери громадного балкона. Шум из купальни как отрезало; но здесь, на пустом балконе, их встретил другой, не менее ужасный. Внизу, перед дворцом, шел  самый настоящий штурм. Ревели боевые трубы, лязгало железо. Все перекрывал неумолчный людской крик, в котором перемешались яростные крики воинов, предсмертные вопли умирающих жителей города, стенания женщин, которых солдаты, забывшие о приказах командиров, волокли в темные углы.

   - Не представляю, как раньше люди без компьютеров жили? Скукотища небось такая была.
   - Угу. Балы, дуэли, охота, ярмарки, кровавые репрессии, дворцовые перевороты. Прям заняться нечем было.

    - Что это?! – воскликнул Сизоворонкин, - вернее кто?!
   - Это воины императора Аврелиона, - почти весело выкрикнула хмельная царица, - он поклялся, что сожжет дотла квартал Брухейон – последний символ величия Александрии.
   - А библиотека?! – еще жарче воскликнул Лешка-Геракл, хватая женщину за плечи, и разворачивая ее к себе.
   - А библиотека уже горит, - так же, смеясь, ответила Зенобия, - точнее, догорает.
   Она протянула руку в сторону величественного здания, исторгавшего из себя черные клубы дыма.
   - Мне надо туда, - Лешка сделал движение, словно собирался сигануть вниз прямо с балкона, от которого до каменной мостовой, залитой кровью, было не меньше двадцати метров.
   Остановил его лишь такой же порыв царицы, которая готова была разделить участь античного героя.
   - Ну, нет, - остановил Сизоворонкин и себя, и Зенобию, - я-то, быть может, и воскресну – в олимпийской столовке, а вот тебе, девочка, к богам пока рано. По крайне мере, не я буду виновником твоей гибели…
   - Тебе нужна была библиотека? – спросила немного протрезвевшая повелительница, чисто машинально проведя руками по волнующим воображение изгибам тела.
   Сизоворонкин мгновенно охрипшим голосом ответил, ничуть не кривя душой:
   - Не только она, моя царица!
   - Сейчас к тебе приведут ее смотрителя, - еще провокационней подмигнула ему Зенобия, и снова впустила на балкон застольный (вернее, забассейный) шум.
   Впрочем, этот шум тут же умолк – как только Зенобия добавила властности в свой голос:
   - Мельдония ко мне!
   Сразу несколько рабов помчались в открытые двери; даже несколько царских собутыльников попытались выскочить из бассейна. Но Сизоворонкину их потуги были не интересны. Он про себя восхитился именем последнего, судя по всему, хранителя библиотеки Птолемеев. Вслух же  машинально спросил:
   - А Милдроната у вас нет?
   - Умер, - без всякого сожаления в голосе ответила Зенобия, - обезглавлен по  царскому указу еще в прошлом году.
   Алексей не стал интересоваться, какой проступок привел к столь ужасной участи несчастного, имя которого через века станет известным  миллионам, если не миллиардам любителям спорта. Потому что египетская царица еще раз провела ладошками по своим роскошным формам, явно унаследованным от Клеопатры, и хрипло приказала:
   - А пока, мой герой…

   Приходит женщина на базар и покупает десяток петушков и одну курочку…
   Продавец в недоумении:
   - Женщина, вообще-то надо наоборот – десять кур и одного петуха брать…!!!
   Женщина:
   - Да что вы понимаете – пусть хоть ей повезет!..

   Зенобии сегодня сказочно везло (если не считать штурма столицы, конечно) - раз, и второй, и третий!.. Так везло, что ни она, ни «сказочник» Сизоворонкин не заметили, как на балкон вошел, и скромно застыл на месте невысокий грек в хитоне. Его пальцы, которыми он нервно теребил свое одеяние, наблюдая за забывшейся в экстазе парой, были испачканы чернилами – и это сейчас было единственным, что отмечало его как ученого мужа. Во всем остальном он сильно смахивал на взъерошенного мальчишку, которого впервые допустили к просмотру фильма для взрослых.
   Алексей, наконец, вспомнивший о своей основной миссии, отстранил обессилевшую царицу на край ковра, на котором они и резвились все время, и подмигнул ученому мужу:
   - Мельдоний?
   Тот кивнул, судорожно проглотив комок в горле. Сизоворонкин едва не рассмеялся, задержав внутри себя такое непонятное для всех, включая адресата, сообщение:
   - Это ты еще  Анну Курникову не видел. Ну, ничего – когда-нибудь познакомишься…
   Вместо этого он грозно спросил:
   - Где КНИГА?
   Последнее слово словно исторг из себя сам Зевс. Казалось, даже битва внизу, перед дворцом египетской царицы, застыла на долгие мгновения. Мельдоний вторгся в них дрожащим голосом:
   - К… какая книга?
   - Книга.., - Лешка не знал, как ему объяснить хранителю, какой предмет доверенного последнему имущества его интересует; он опять привлек на помощь громовержца, - КНИГА со СЛОВОМ!
   - Словом… Слово… Сло.., - эхо разнесло гром по всей Александрии и война в ней действительно прекратилась; Алексею для этого даже не пришлось доставать волшебное оружие.
   - А-а-а, - протянул, наконец, хранитель, - книга с единственным словом?
   Волшебство вокруг растаяло; страшный лязг битвы внизу возобновился; теперь с утроенной силой. Так что Лешка с трудом расслышал объяснения Мельдония:
   - Так ее давно  у нас нет.
   - Как нет, - это вступила в разговор разбуженная громом Зенобия, - куда дел, собака? Продал?!
   - Не я! Это не я!! – заверещал Мельдоний, явно помнящий о незавидной кончине Милдроната, - это еще Цезарь унес ее –  триста лет назад.
   - Ага, - протянула царица,  опять вспомнившая о прекрасной возлюбленной знаменитого римлянина, - так он за этим устроил первый пожар в библиотеке?!
   Мельдоний поник головой. Отвечать за чужие грехи он не желал.
   - Ступай, - царственный жест Зенобии явно обрадовал хранителя и наделил его удивительной шустростью.
   Лешка-Геракл не успел мигнуть, а Мельдония уже не было на балконе -  рванул  не хуже Усейна Болта.
   - Допинг, - уважительно проворчал полубог.

   Наших спортсменов вы легко узнаете по красным трусам и белым майкам. Остальные лыжники одеты теплее...

   А египетская царица уже тянула его внутрь дворца, к земным наслаждениям, которыми Сизоворонкин уже пресытился.
   - Кроме тебя, конечно, - он огладил взглядом, а потом и рукой роскошные формы Зенобии, и открыл перед ней двери, в которые обнаженная царица шагнула, как в тронный зал.
   Следом шагнул Алексей…
   В новой реальности было еще жарче, хотя что могло быть жарче египетского побережья? Алексей одернул себя: «Не каркай – попадешь в следующий раз в Сибирь… Или на Северный полюс. Хотя, какие интересы могут быть там у олимпийских богов, которые и снега-то настоящего не видели. Или видели?».
   Сизоворонкин с трудом отвлекся от мысли принести двум  «скромным» богиням в качестве дара настоящие меха, которые очень недурно смотрелись бы на них.
   - А потом, - помечтал он еще, - содрать эти меха, и отодрать…
   Мечты были грубо прерваны – ругательствами сразу на нескольких языках и стоном раскалываемого в крошку камня. Лешка-Геракл резко расправил свою фигуру, чтобы встретить неведомую пока опасность во всеоружии – то есть противопоставить врагу всю мощь полубога. А если понадобится – и оружие двух олимпийских богинь. Увы, твердый камень его намерений не оценил. Сизоворонкин материализовался в какой-то пещере; настолько низкой, что его макушка чувствительно впечаталась в потолок. Пещеру тут же заполнил еще один град ругательств – сначала на русском языке, а потом на древнееврейском и ассирийском – именно ими так виртуозно владел незнакомец. Человек этот, замерший с открытым ртом, стоял у входа в пещеру, так что Лешка, не останавливая потока сквернословия, одновременно хорошо рассмотрел его. Сумрачное выражение лица; длинная борода и густые брови, из-под которых на полубога смотрели разгневанные глаза. Незнакомец медленно опустил вниз нечто, в родном мире Алексея именуемое кувалдой. Инструмент не обладал изяществом форм, которое придали ему грядущие столетия, но свою задачу он прекрасно выполнил. У ног аксакала местного народа лежали каменные обломки, в которых едва угадывались некогда прямые линии какого-то изделия. А еще остроглазый Геракл углядел, что на самых крупных кусках начертаны буквы древнего языка; даже языков – тех самых, на которых гремела недавно брань. В груди Лешки-Геракла что-то противно заныло. Не сердце, конечно – какой инфаркт может быть у человека, чуть ли не каждые полчаса прикладывающегося к Граалю? Нехорошее предчувствие – вот что проявило себя в груди полубога.
   - А где, кстати, он - Грааль? – Сизоворонкин пошарил по складкам какого-то древнего одеяния, в которое был облачен, и вынул  корчагу, по виду глиняную.
   На самом деле она была небьющейся, а главное – всегда полной, в чем Алексей в очередной раз убедился. Он отнял от губ горлышко Грааля, крякнул и подмигнул незнакомцу.

   В пивном баре:
   - У вас пиво свежее?
   - Свежее! Только привезли, я его даже разбавить не успела.

   - Будешь? - спросил Лешка, - свежее, неразбавленное.
   Тот даже не кивнул благодарно; сразу ухватился за баклажку и опрокинул ее над собой. Сизоворонкину стало понятно, почему  древнееврейских ругательств во рту, в котором сейчас исчезало невообразимое количество мальвазии, было больше.
   - Ну, ты, парень, силен, - Лешка едва вытащил Грааль из чужих рук, - кто таков?
   Незнакомец ответил так, как того требовала его древняя кровь и еще более древние традиции – то есть вопросом на вопрос:
   - А ты кто такой?
   - Сизоворонкин, Алексей Михайлович, - официально представился гость, - бухгалтер. По совместительству полубог.
  Хозяин-молотобоец ничуть не удивился.
   -  Моисей, пророк.
   - Ага, - вспомнил Лешка школьный курс истории, - тот самый, который собственный народ по пустыне сорок лет водил. Кругами, наверное?
   - Врут, - решительно отмел Моисей инсинуации многих поколений историков, - седмицы две, не больше.
   - А остальные тридцать девять лет с лишком?
   - А-а-а, - с хитринкой в голосе протянул пожилой еврей.

   Сорок лет водил Моисей свой народ по пустыне. Иногда он останавливал длинную шеренгу изможденных соплеменников, и с надеждой спрашивал:
   - Ну что, никто не нашел мои восемь шекелей?

   - Понятно, - не менее хитро ухмыльнулся Сизоворонкин – подъемные, командировочные, билеты за проезд…
   -  А гостиничные услуги? - подхватил тут же Моисей, -  мы ведь в самых скромных отелях останавливались!
   - Ага - в однозвездночных, - расхохотался вслед за ним Алексей.
   Он тут же нахмурился
   - Это что ты тут за каменоломни устроил?.. Предупреждаю сразу – денег нет. За информацию расплачиваюсь только этим, - Лешка поболтал перед евреем баклажкой, попросив полный Грааль погромче побултыхать содержимым.
   Моисея плата устроила. Он состроил скорбное выражение лица и начал повествование:
   - Пока мой народ тут обустраивался, - он махнул к подножию горы, где действительно виднелось какое-то селение, - я был вызван на Синай (теперь его рука метнулась в противоположную сторону – к вершине горы), к Богу.
   -   К которому из них? - чуть не ляпнул Сизоворонкин.
   - Великое деяние свершили мы вдвоем, - продолжил пророк, облизав губы, - заключили договор.
   - Договор?
   - Потомки назовут его Заветом. Всевышний сам начертал десять заповедей Завета на каменных скрижалях.
   - Да.., - посочувствовал Алексей, - нелегкая это работа…
   - Ему-то что! – вздохнул Моисей, - он Бог. Для него только в удовольствие – явить свою милость избранному народу. А мне теперь восстанавливать скрижали.
   - А зачем же ты их бил? - не удержался от недоумения Лешка.
   - Не сдержался, - потупил голову Моисей, - в гневе я себя не контролирую. А тут даже до селения не добрался – вести плохие донесли.
   - Да, - согласился Алексей, - плохие вести, они такие – приходят, даже если их не ждешь… Особенно, если не ждешь.
   - Пока я отсутствовал – с богом там, и… В общем, за время отсутствия соплеменники во главе с моим собственным братцем возвели себе Золотого Тельца, и начали поклоняться ему.
   -  Ну, так развенчай темный, вернее золотой культ!
   - Развенчаю, - пообещал Моисей, - а как вернуть мое имущество, которое продали, чтобы этого самого Тельца отлить? Все ведь продали, собаки. Даже жену не пожалели, даже…
   - Неужели тещу! – ахнул Сизоворонкин.
   Он почему-то представил себе Геру; ее неприступный вид у трона Зевса и жаркое дыхание ночью.
   - Такая сама кого хочешь продаст, - решил он.

   Интеллигентный человек никогда не скажет теще: «Гореть тебе в аду!». Он просто пожелает ей как можно больше тепла и заслуженного внимания.

   - Так что вот, - пророк подвинул ногой еще один камушек к Лешке, и вздохнул  так жалобно, что тот без слов протянул волшебную корчагу.
   Теперь пророк, уже распробовавший мальвазию, не отрывался от горлышка так долго, что Лешка забеспокоился – не захлебнулся бы Моисей, не оставил бы человечество сразу без нескольких красивых легенд.

   - Сегодня заболело в правом боку, всю ночь читал в интернете статьи, смотрел фильмы о циррозе печени. Страшно…
   - А что так долго смотрел, если страшно?
   - Так пива четыре литра было!

   Наконец кадык под седой бородой перестал дергаться, и пророк с великим сожалением вернул Грааль владельцу. Его еврейская сущность протестовала, но не могла не понимать, что с таким артефактом ни один разумный человек не расстанется. Силой отобрать? Он оценил разворот плеч полубога, его предвкушающую улыбку, и… вспомнил про договор:
   - Что еще ты хотел знать, чужеземец?
   - Совсем немного, Моисей. Скажи, не было ли в тексте заповедей СЛОВА?
   Олимпийский бог тут же отозвался громом, который обрушился на собеседников с чужого для него холма. Еще одна сила – хозяина Синая, как понял Сизоворонкин – пробудилась вслед грому и недовольно заворчала, заставив сорваться с кручи целый град мелких камешков.
   Алексей с пророком этот камнепад проигнорировали; у них своих камней было – куда только девать? Моисей потрогал древней сандалией еще один обломок, и печально сообщил:
   - Слов тут было много – на древнееврейском и на ассирийском языках. Какое из них нужно было тебе?… Прости, чужеземец, не знаю.
   Сизоворонкин выругался – опять  на трех языках. Поначалу на тех самых древних, а потом – поняв, что проклятия слетают с языка не очень складно - перешел на великий и могучий.
   - Прощения он просит! - проворчал, наконец, полубог, отведя душу, - дам я тебе парень один совет. Или мудрость – русскую, кстати. Совершенно бесплатно:

   Запомни несложное правило русского языка:
   Слово «извините» говорят, когда хотят сделать какую-то гадость. А слово «простите» - когда эту гадость уже сделали.

   Моисей поднял голову с вопросом: «А что это за язык такой, русский?». Но рядом никого уже не было…
   - Блин,  накаркал все-таки, - Сизоворонкин даже прикрыл глаза от солнышка, которое нестерпимым бликом отразилось от белоснежной кучи, нагребенной у высокого крыльца.
   Кто встречал его на этом крылечке, рассмотреть сразу не получилось, потому что на широченных плечах Геракла повисли сразу несколько молодцев в серых кафтанах, островерхих шапках и сапожках с высокими каблуками, которыми, наверное, неплохо было отбиваться от  разбойников – если, конечно, умеешь делать это. Лешка хорошо рассмотрел эти каблуки, когда молодцы полетели вверх тормашками после того, как он небрежно повел плечами. Вместо них были готовы прыгнуть другие – сразу пара десятков. А один – самый хитрый и коварный – бросился в ноги; в попытке сбить полубога резким толчком. Толчковая нога этого шустрика подвела – каблуки скользнули по утоптанному снегу, и молодец докатился до Сизоворонкина на спине, раскинув руки и ноги так широко, словно хотел обнять весь мир. За свое коварство он первым и поплатился.
   Лешка, как оказалось, тоже был обут в сапоги; каблуки на них были не менее внушительные. Один из них – правый,  кованый – тут же опустился коварному типу чуть пониже шелковой завязки на штанах. Молодец заверещал тонким криком, рождая русскую народную сказку.

   - Сказка ложь, да в ней намек.
   - Это ты про что?
   - Про смерть Кощея.
   - А поподробнее?
   - Ну, если любому человеку разбить яйцо, то он, может, и не умрет. Но из строя выйдет надолго…

   Остальные на мгновение замерли. И на этом лихая атака закончилась, потому что какой-то бородатый дядечка в собольей шубе   негромко сказал с крылечка: «Будет вам!», - и окрестности заполнила звенящая тишина. Даже совсем не добрый молодец, сейчас свернувшийся на снегу в позе вполне развитого эмбриона, прикусил язык и не смел даже мычать. Лишь два звука нарушали сейчас эту тишину – чуть сиплое, заинтересованное дыхание бородача, которого Алексей видел когда-то в родном мире – в кинокартине «Иван Васильевич меняет профессию» - и ровные вдохи и выдохи полубога. Сизоворонкин первым решил, что меряться дыханием с пожилым дядечкой ему невместно и, скрипнув снегом, приветствовал даже с имитацией поклона:
   - Здравствуй царь русский Иоанн Васильевич. Прими доброе слово от богов заморских, и их же волю.
   - Волю? - проскрежетал на крыльце царь, и стрельцы опять подобрались, готовые скрутить наглеца.
   - Каких заморских богов? – из-за спины Рюриковича выступил козлобородый священник в расстегнутой шубейке на длинной черной рясе.
   Попу явно не было холодно, несмотря на морозец  градусов в двадцать пять, не меньше. Судя по ярко-сизому носу, его согревала не только вера, а что-то еще, не имевшее никакого отношения к Граалю, но тоже вполне волшебное.
   Из-за второго плеча самодержца выступил молодец с нахальными злыми глазами, тоже явно успевший согреться – вся грудь его была нараспашку. Сизоворонкин почему-то решил, что это Малюта Скуратов. И не ошибся. Потому что тот сверкнул очами, вытянул из ножен длинную кривую саблю, и воскликнул:
   - Дозволь, государь – я его в темницы. Голову в одну, а все остальное – в другую.
   - Погоди, Малюта, - повел плечом государь, и главный опричник тут же спрятался за ним, - пусть сначала соврет нам про богов.
   У самого Алексея тоже была на боку сабля; пожалуй, даже подлиннее, чем у Скуратова. Но он ее вытягивать не стал, предпочел просто соврать. А  как не врать – царь повелевает.
   - Много богам от тебя не нужно. Надобно мне попасть в твою библиотеку, да отыскать там  особую книгу. А в ней – СЛОВО!
   Гром на этот раз заставил рухнуть тонны снега с островерхих крыш дворца. Лишь сам Грозный изо всех, противостоящих сейчас посланцу богов, не дрогнул; напротив – протянул навстречу Сизоворонкину кулак. Кулак был внушительным, мосластым; явно битым не раз – о чужие рожи. Но Лешка этот экзамен успешно прошел. Он понял, что не грозит ему сейчас Грозный царь, а предлагает решить хитрую; практически неразрешимую задачу – прочесть витиеватую надпись на громадном перстне-печатке. Неразрешимую – потому что вряд ли в средневековой Руси нашелся бы толмач, умевший читать сразу и на древнееврейском языке, и на ассирийском. А Сизоворонкин умел – минут десять назад научился. Еще его, полубога, позабавило, что эта надпись вилась вокруг изображения глиняной корчаги – точно такой, которую так не хотел выпускать из рук еврейский пророк. Так что прочесть эту короткую надпись для Лешки не составило никакого труда.

    Врач:
   - Прочтите нижнюю строчку.
   Мужчина:
   - Не могу!
   Врач:
   - Э, батенька, да у вас близорукость…
   Мужчина:
   - Отлично! Всю жизнь был неграмотный, а теперь еще и близорукий!..

   Сизоворонкин напротив – и грамотой владел, и зрением не был обижен. Вот он и возвестил на всю площадь – сначала на заморских языках, а потом на том русском, к какому привыкли при дворе Иоанна Васильевича:
   - Простите! Простите!.. Это, государь, - объяснил он, - пророк иудейский, Моисей, через тысячелетия просит у людей прощения за все те злодеяния, что успел совершить в своей жизни.
   -  Богохульник! – это из-за плеча царя взмахнул посохом монах.
   - Постой, - остановил его лишь движением руки Грозный, - тебе врать время еще не пришло. Пусть продолжает. Про перстень он соврал складно.
   - А чего продолжать? – пожал Сизоворонкин плечами, стянутыми ладным полушубком мехом внутрь, - сейчас идем, ищем книгу, и я тю-тю… Прямым рейсом на Олимп, на доклад верховному богу.
   - Колдует, государь, - яростно зашептал за спиной владыки Малюта, - давай я его саблей. А то скажи – стрелами побьем.
   Стрелы Алексей видел; и луки, в которых стрелы уже давно дрожали, и руки лучников, застывших в напряжении. Он поежился – больше от почти забытого морозца, чем от страха, и решил подлечиться – конечно же, Граалем. Сосуд теперь имел вид узкогорлого плоского кувшина, прообраза походной фляжки. Он сверкнул серебряным боком и застыл в наклоненном положении. Сизоворонкин опять вспомнил незабвенного Моисея; его любовь к «пиву». Алексей пил и пил, а царь дисциплинированно ждал. Лешка-Геракл понимал его. Сколько лет собирать библиотеку; точнее пополнять бабкино наследство, единственную в своем роде Либерею, и не знать, что там хранится неведомый артефакт. Лешка словно читал его мысли:
   - Пусть чужеземец найдет КНИГУ. А как ею распорядиться… посмотрим! Постойте! Чужеземец ли? Вон как по-нашему чешет!
   Он, очевидно, решил еще раз проверить незнакомца. Оглядев поочередно попа с царедворцем-палачом, он усмехнулся и молвил:
  - А пойдем-ка, франка проведаем. Пусть ученый человек с посланцем франкского короля поговорит. Чтобы охальник лягушачий языка не забыл.  Иначе как он при дворе брата нашего, короля франкского Людовика, рассказывать будет, чем его тут, в Александровской слободе потчевали, да каким забавам он нас, Русь дремучую, обучил?
   И столько веселой кровожадности было в его голосе, что Сизоворонкину сразу стало понятно, почему этому – без всякого сомнения, великому – царю в Отечестве до сих пор не поставили ни одного памятника. Малюта, опять явивший миру нахальное лицо, деликатно и предвкушающее захохотал, а поп стремительно начал креститься – так, что Лешка не успевал следить, правильно ли он это делает. Впрочем, в двуперстии, или трехперстии (если такие действительно существуют), он совершенно не разбирался. В бога не верил – до тех пор, пока не попал на Олимп.
   Теперь же он был готов взбежать на крыльцо, но царь со своей малой свитой сам  спустился вниз. Свита сразу же стала очень внушительной. К ней не присоединился лишь тот молодец, что до сих пор беззвучно скулил на снегу. Царь возглавил шествие. Монах с царедворцем взяли полубога в правильную коробочку – после того, как Грозный кивнул им: «Расскажите».
   - Франк – это имя франку, - не очень складно начал Скуратов, - в слободу, ко двору государя, он прибыл нонешним летом. Зимой бы не доехал – замерз бы в своих бумазейных штанах и кафтане на рыбьем меху.
   - Замерз бы, - кивнул поп, для наглядности стукнув зубами.

   - Почему мне так холодно, Герда?
   - Потому что ты злой, Кай.
   - Я злой, потому что тут мороз минус сорок, а я в одной майке!!!

   Сизоворонкин пожалел духовное лицо, хотя до минус сорока было далеко – протянул ему Грааль.   Священник перекрестил узкое горлышко и припал к нему. Процессия остановилась. Потом  - пока поп с выпученными глазами пытался отдышаться  -  волшебный сосуд оказался у Ивана Грозного. Лешка внимательно осмотрел, чуть ли не обнюхал, ладони и уста Скуратова. Человеческой кровью они не пахли. Тогда он разрешил и ему прильнуть к Граалю. А поп уже был готов снова подхватить кувшин. Пока государь с подельниками соображали на троих, Алексей вдохнул полной грудью свежий морозный воздух, набираясь и молодецкой удали, и этой самой свежести – словно чувствовал, что ее нужно запасти побольше. Мороз – как ему показалось – крепчал. Низкое уже солнце стало совсем багровым; словно именно оно вобрало в себя всю кровь, которая, если верить легендам, лилась кругом ручьями.

   - Ледник. Ночь. Воет ветер. Туристы лежат в палатке. Холод-д-д-д-но оч-ч-ч-чень.
   Руководитель видит – дело плохо.
   - Сейчас мы будем заниматься аутотренингом. Представьте, что мы в пустыне. Палит солнце… Жара… Идет изнемогающий от жажды верблюд. Вот он идет-идет-идет, наконец, его силы кончаются, и он падает на раскаленный песок…
   Голос с края палатки:
   - И зззамерзззает…

   Наконец Грааль опять оказался за пазухой Геракла, а повеселевший Малюта собственноручно открыл скрипучую створку, скрывавшую ход в какой-то подвал.
   - Вот здесь тот верблюд и умер, - воскликнул про себя Сизоворонкин, отшатываясь от смрадного духа, который мощной волной вырвался на мороз.
   Единственным достоинством подземной атмосферы было то, что она была теплой. Это же было и одним из недостатков – потому что в этой теплоте явно что-то гнило, и не первый день.
   - А может, год! - уточнил Лешка, заставляя себя шагнуть вслед за Грозным в подземелье.
    Опричники остались снаружи, образовав мощный заслон от всякого, кто рискнул бы полезть в отравленную атмосферу вслед за царем и сопровождавшими его лицами. Одно из них – Лешкино – было очень бледным. Ну, не был он любителем скотоводства! А если быть точнее – свиноводства. В закуте за толстыми железными прутьями на какой-то грязной соломе (или сене – в растениеводстве Сизоворонкин разбирался еще меньше) лежала громадная свинья! Нет – две! Нет – все-таки одна; потому что вслед за гигантским животным вскочил на ноги человек, до того мирно храпевший в обнимку с хавроньей.
   - Слюбились все-таки, - захохотал Иоанн Васильевич.
   Следом мелко захихикал, тряся козлиной бородкой, священник. Теперь его нос в свете факелов, торчащих на противоположной стене туннеля, был ярко-огненным. А Скуратов весело продолжал:
   - На приеме у великого государя Франк скакал что твой петух… Перед курочками. Ну, мы его на постой и определили – к курочке-несушке. Варвара – на что опытная женщина (вся опричная сотня в том крест целовать готова), но выдержала с этим охальником только до утра.
   - Что так?
   - А! – махнул рукой однофамилец бывшего генерального прокурора (для Сизоворонкина – бывшего; для остальных - будущего), - к вечеру этот жабоед – даром, что чуть не треснул пузом на государевом пиру – наловил в пруду лягушек и велел Варваре их изжарить. Вообще-то Варька боярская дочь. Из худородных, конечно, и обедневших.
   - Репрессированных, - перевел Алексей.
   Скуратов продолжил:
   - Она и курицу никогда не жарила, а тут лягухи. Так она ими Франка по харе… по всем хоромам гонялась, пока у нее в руках одни лягушачьи лапки остались.
   - Самый деликатес, между прочим, - чуть слышно – чтобы тоже не заработать по роже, – пробормотал Алексей.

   Бомж Витя теперь требует, чтобы его называли ВиктОр. А все потому, что вчера он съел лягушку…

   - Вот именно, - что-то все же расслышал Малюта; он предвкушающее ухмыльнулся.
   Опричник вдруг рухнул коленями прямо в жидкую грязь под ногами и запричитал по-бабьи так естественно, что Сизоворонкин явственно представил себе толстощекую крикливую тетку – любительницу поспать, пожрать и пое…
   - Прости, государь-батюшка, не могу больше видеть этого ирода – удавлю. Я ведь женщина честная; свою бабскую долю знаю и блюду. Повеление твое исполнить пыталась со всем тщанием. Подмыла себя всю, как привыкла. Ни один молодец твоей опричной сотни не скажет, что я свое дело бабское с малым тщанием сполняю. И батюшка соврать не даст.
   Сизоворонкин с царем повернулись к попу, лицо которого сравнялось цветом с носом. Таким  - чуть смущенным, но в то же время еще более одухотворенным - поп полубогу  понравился куда больше. Впрочем, он тут же принял неприступный надменный вид, опять став похожим на козла средней упитанности. Но Лешку он теперь своим показным благочестием обмануть не мог, а царь и до того, очевидно, знал про него немало, потому что только крякнул и подмигнул полубогу с откровенно блудливой улыбкой. Алексей поспешил опустить взгляд на Малюту, который запричитал с новой силой – еще визгливее и обличающее:
   - Я даже, надежа-государь, на четыре кости стала, как нехристи-басурмане молятся – это мне тоже батюшка подсказал. А он, подлюка франкская, козел немытый и вонючий, соизволил только штаны свои снять срамные, да сапоги длинные, которыми, наверное, естество свое натирает.   Лучше бы он, собака франкская, в них, в чунях кожаных, и остался. Потому, царь-батюшка, что я от их запаха чуть в обморок не грохнулась – как в тот раз, помнишь, Малютушка, когда ты меня первым еще в девах пользовал.
   Тут опричник, видимо, понял, что ляпнул лишнее, и замолчал;  голову покаянно он свесил уже раньше.
   - Продолжай, собака, - царь пнул его сафьяновым сапогом в бок.
   Лешка Малюте сочувствовать не стал, а вот Варваре, которую тот так талантливо изображал – очень даже. Потому что вспомнил свое недолгое проживание в студенческом общежитии. Вот там, в одной комнате с ним, жил подобный «франк». Поутру тот прогульщик и пьяница долго выбирал в углу, где стояли его носки – какие потише стучат об пол.
   - Так с него, царь-батюшка,  еще и воши сыплются, аки снег зимой. И больше всего – с естества.
   -  Это как ты, проказница, разглядела? – подыграл Скуратову царь.
   - Дык он, государь, мной воспользоваться не восхотел. Сразу свою кочерыжку в рожу стал мне тыкать. Дык я  и откусила бы ее, если бы она не смердела, аки крыса, сдохшая пару седмиц назад. Да там и кусать то нечего было, государь-батюшка. Вот!

   - Хороший мой… Бедненький… Маленький… Малюсенький…
   - Варвара, блин! Ну, кто ТАК возбуждает?!

   Малюта, выходя из образа Варвары-красы, вскочил на ноги и, не отряхивая колен, показал всем свой мизинец – скрюченный и жалкий. Сизоворонкин предположил, что у настоящей Вареньки мизинчик был еще миниатюрней, и расхохотался – вместе с государем. Малюта в качестве поощрения за интермедию в лицах получил во временное пользование Грааль, а продолжил отсмеявший свое Грозный.
   - Эту собаку, - он ткнул пальцем в жалкую фигуру Франка, - ко мне батогами пригнали. Так он еще пальцы гнул, козел надушенный.
   - Это они, чтобы поменьше вонять, - подсказал Сизоворонкин.
   - А! – махнул рукой царь, - сколько козла благовониями не поливай, все равно он козлищем останется.
   При этом он почему то глянул на попа; Лешка принюхался – нет, от того если и несло чем, то разве что застарелым перегаром.

   Доктор пациенту:
   - Задержите дыхание.
   - А вы что, пукнули?

   Франк за решеткой громко испортил воздух. Свинья немедленно отреагировала – прошествовала трусцой в дальний темный воздух, откуда тут же донесся звонкий шум струи, которая мало что могла добавить в «аромат» теплицы-темницы. Франкский посланник утруждать себя не стал; опростал мочевой пузырь тут же, едва не попав в длинное деревянное корыто, и заставив четверку исследователей подземелья с проклятиями отскочить от решетки.
   -   Вот, козел! - с выражением воскликнул Сизоворонкин.
   - Вот-вот! – подтвердил Грозный, опять окинувший заинтересованным взглядом священника, - еще он врал, что у них, у франков, благородное сословье воду потребляет исключительно внутрь, и что баб надо потреблять везде, где господь бог своей милостью создал у них дырки.
   - Тьфу ты, - не выдержал священник, удачно попав плевком в корыто.
   - Мы его, охальника, конечно, помыли, - не стал осуждать попа государь, - веничками попарили. Орал так, что в самой Москве, наверное, слышали. Но Варька о нем даже слышать больше не хочет. А как же мы посланцу самого франкского короля почет и уважения оказывать будем – без женской-то ласки?
   Он притворно вздохнул, и остановил грозный взгляд на священнике.
   - Пришлось батюшке взять грех на душу. Окрестил он Хавронью, да еще и обвенчал с франкским боярином – прямо тут.
   -  Ну и как, - поинтересовался Сизоворонкин, - понравилось?
   - Не знаю, как ему, - Иоанн Васильевич сверкнул веселыми глазами на священника, - а молодой семье очень даже понравилось. Не сразу, конечно. Дня три поголодали, а потом молодая жениха… то есть законного мужа уговорила.
   Свинья как раз вернулась к корыту и «улыбнулась» гостям. Сизоворонкин такие зубы уже видел. Первый раз в детстве, в зоопарке, у лошади. А второй – в Британском музее, у леди, от которой он позорно бежал. Сейчас же Лешка понял, что франк, скорее всего, кардинально пересмотрел свои взгляды по поводу использования отверстий, созданных природой, или – если хотите – добрым дедушкой богом. Вряд ли он рискнул бы сунуть что-то в это зубастое рыло.
   - А хочешь посмотреть?! – воскликнул Малюта, возвращая, наконец, кувшин, - щас мы тебе представление устроим. Принесем ведро помоев, которым возлюбленую пару из общего корыта кормим, маленько подразним, и...

   - Крошка, ну давай…
   - Я не могу, когда он смотрит.
   - Кто?
   - Кот.
   Удар! «Мяу»…
   - Все, он на кухне. Давай!
   - Я не могу.
   - Что еще?
   - Хомяк…
   - Он стоит в углу, из-за шкафа и ни фига не видит.
   - Я хочу, чтобы он смотрел…

   Сизоворонкин смотреть не пожелал. Он  яростно замотал головой, так что опричник сразу шагнул назад: «Ну, не хочешь, так не хочешь. А мы уже насмотрелись". Теперь задал свой вопрос царь:
   - Не хочешь поговорить, посланник богов? Покажи, что ты и по-франкски разумеешь.
   - Разумею, - кивнул Лешка; он вспомнил толстяка, который двадцать лет безраздельно владел обжорной ипостасью Грааля; его старофранцузский язык.
   Потом почему-то вспомнил другого француза, графа Монте-Кристо – в тот момент его жизни, когда тот еще не был графом, а сидел в темнице в замке Иф и жаловался на жизнь тюремному смотрителю. Алексей попытался вспомнить тот сочувствующий тон, с которым смотритель задавал вопросы Эдмону Дантесу, и спросил у существа, мало похожего на цивилизованного человека:
   - У вас есть какие-нибудь жалобы, сударь? Предложения, пожелания?
   - Есть, - кивнул франк, - скажите этим людям, чтобы поменьше чеснока в еду клали.
   - И все!? – изумился Лешка, переводя столь скромную просьбу.
   - Нельзя, - тут же отказал государь, - зимой без чеснока нельзя. Вот придет весна - заменим на травку; крапиву там, лебеду...
   Узник понял без перевода; он только пожал плечами и опустил руку меж ушей хавроньи, которая на почесывание благодарно засопела. У ней, как понял Сизоворонкин, жалоб и предложений было еще меньше.    Алексей  еще поинтересовался, куда же делся толмач, что прежде переводил с франкского на древнерусский.
   - Утопили, - равнодушно ответил Грозный, - в дерьме. Чтобы своим поганым языком франкскую ересь не разносил… Бабы и утопили, с Варькой во главе.
   - Суровые тут у вас бабы, - покачал головой полубог, - почти как в Челябинске…

   Попытка деда Семеныча почистить старый туалет во дворе окончилось полным провалом.

   Царь со сподвижниками – духовным и светским – вежливо посмеялись. Уже на ходу, кстати. Сизоворонкин шел с ними по длинному извилистому ходу – к таинственной Либерее. Свод местами поддерживался каменными столбами. Особенно много их было в том узком коридорчике, где сквозь камень стен сочилась темная жидкость.
   - Под рекой идем, - пояснил царь, не оборачиваясь, - случись что – обрушим своды, и ни одна собака не найдет наследство Софьи Палеолог.
   - Так и не нашли, - вспомнил Лешка историю поисков библиотеки Ивана Грозного, - ни собаки, ни ученые.
   Но об этом он говорить не стал. Только пробурчал:
   - Как по кишке какой движемся… Вон – даже желудочный сок по стенкам течет.
   О  том, что обычно движется по кишкам – хоть человеческим, хоть свиным – он говорить не стал; и так все знали. Даже анекдота соответствующего вспоминать не стал. Вспомнил позже – когда процессия уперлась своей головой, то есть царем Всея Руси, и прочая, и прочая – в железную дверь устрашающей толщины. Замок на засове тоже мог привести в восхищение любого кузнеца – своим весом. Грозный извлек из недр своей шубы фигурный ключ и двумя руками – Сизоворонкин сам это видел – провернул его в недрах замка раз пять, или шесть.
   Вынимал пудовый замок уже Скуратов. Он опустил неподъемную тяжесть на каменный пол и попытался открыть дверь. Щас!

   Деревенские мужики, прикупив пару бутылок вина, устроились на завалинке. А открыть их без штопора не могут. Один другому и говорит:
   - Вот видишь, Иван Афанасьевич, мы с тобой в глухой деревне живем, а проблемы-то у нас московские!
   - Это какие, Федор Кондратьевич?
   - Пробки, Ваня, пробки…

   У Малюты Скуратова тоже не было штопора. Зато был полубог – живой, готовый к подвигам. Сизоворонкин отодвинул могучим плечом опричника, и рванул дверь. Та завизжала так, словно из дерева выдернули не меньше сотни ржавых гвоздей на двести пятьдесят. И открылась, являя взглядам книжное чудо. Лешка посторонился, уступая право первого шага государю, а потом шагнул следом за ним. Малюта с попом остались в дверях, и Алексей их опаску понял.
   В царстве Либереи было ощущение ожившего чуда – совсем такое же, как в олимпийском чертоге. Здесь было на удивление сухо и чисто. Не ткали по углам паутину пауки; не выглядывали из-за сундуков вездесущие крысы. Тут и сундук-то был всего один. Все остальное пространство занимали громадные книги, пергаментные свитки, даже какие-то глиняные таблички.

   У современного человека дома должно быть три телевизора, два компьютера и одна книжка.

   Лешка это правило выполнял ровно на треть. Телевизор у него был только один, как и компьютер. И книжка тоже одна. Нет, не книжка – КНИГА. Всем книгам книга. Сборник анекдотов почти на тысячу страниц, подаренный дружной компанией на тридцатилетие Сизоворонкина. А тут их было… Он огляделся в восхищении, и упустил момент, когда Иван Грозный рухнул на колени перед тем самым сундуком. Который, кстати, был открыт еще до их триумфального появления в этом подземной пещере.
   - Кто-то успел сказать: «Сезам, откройся!», - раньше нас, - сделал очевидный вывод Алексей, заглядывая поверх плеча самодержца.
   Сундук был пуст.
   - ОНА была здесь? – задал Сизоворонкин вопрос, на который уже знал ответ.
   - Да, - глухо ответил Грозный, - книга, в которую даже моя царственная бабка не решилась заглянуть.
   - А ты? – перестал церемониться полубог.
   - А я попытался, - признался Иоанн Васильевич, - взял в руки, но открыть не смог. Не далась.
   Они помолчали – вместе с попом и Малютой, которые вообще превратились в каменные столбы, очевидно понимая, на кого в первую очередь падет монарший гнев. Сизоворонкин спросил – прежде всего затем, чтобы немного разрядить обстановку, в которой уже попахивало зевсовым громом:
   - А как она хоть выглядит, КНИГА?
   Царь, качаясь на коленях, мучительно медленно принялся описывать артефакт. И Лешка - вслед за Иваном Грозным и ишачком Иа – стонал:
   - Мой любимый цвет!.. Мой любимый размер!..
   Потому что монарх сейчас описывал именно его сборник анекдотов – кожаную тисненую обложку коричневого цвета; золотые (у Лешки медные) фигурные уголки; размер в журнал «Огонек» (Сизоворонкин специально мерил); содержание…
   Нет – содержания царь не знал, а Алексей даже не смел представить, что послание богам – суть один большой похабный анекдот.
   - А впрочем, почему бы и нет? – решил он, прикусывая губу до крови.
   Это он так резво отскочил в сторону, чтобы не мешать царю устраивать дворцовые разборки.

   Разница между плохим и хорошим ужастиком.
   Плохой – это когда горы трупов, крови и кишок на весь экран, а тебе пофиг.
   Хороший - это когда по зеленой солнечной лужайке весело бежит девочка, напевающая милую песню, а ты уже обделался от страха!

   Вот с такой доброй улыбкой Иван Грозный и шагнул к двери. Алексей пожелал все троице счастья в семейной и личной жизни, и медленно истаял  из пещеры. Вместе с Граалем, конечно.
   Видимо, магия крови все же существует. Потому что материализовался Алексей именно в том месте, где все было залито его собственной кровью. Он облизал высохшую губу Геракла – в ней уже ничего не напоминало о недавнем укусе; отдаленное последствие его Сизоворонкин сейчас и наблюдал вокруг. Это бы тот самый пустырь, с которого Алексей махнул прямо на Олимп. Он стоял в полутьме перед двумя здоровяками, которые сейчас смотрелись достаточно жалко рядом с могучей фигурой полубога. Они, в свою очередь, стояли спинами к нему, и поджидали своего босса – криминального авторитета Камня. Тот подступал к ним вприпрыжку, не глядя под ноги, так что остановился, наступив правым башмачком прямо в темно-красную лужицу.  Это тотчас вызвало глухую злобу в душе Лешки-Геракла. Хотя – казалось бы – не будь этого плюгавого Камешка («В презервативе», - хихикнул кто-то внутри), не было бы встречи с Артемидой и Афиной, Клеопатрой и Зенобией… Волнующий и воображение и плоть список можно было продолжать, но…
   Камень уже злобно и удивленно смотрел на него. Сизоворонкин ответил не менее вызывающе; пока только взглядом. А охранники начали докладывать, глотая слова, и перебивая друг друга:
   - Так это, босс… Это… Увезли му…ка. Скорая как раз мимо проезжала. Но бошку мы ему проломили капитально… Да, капитально…
   - А это что за Геракл – в штаны накакал?!
   Лешка еще успел пожалеть Камня; спросить: «Где твои мозги, парень?!».

   - Ребята, объясните мне, что такое утечка мозгов?
   - В твоем случае, Маша, это насморк.

   В случае Камня мозги утекли внутрь организма, поближе к спинному коллеге. Потому что та злость, что зародилась в Сизоворонкине, была сродни легкому слабенькому ветерку рядом с всесокрушающим штормом, который помимо Лешкиного сознания двинул могучим кулаком по макушке Камня. Вот этот кулак действительно был каменным. Он вколотил человеческую голову по самые плечи – вместе с глазами, ушами, зубами, которые так и не успели процедить сквозь себя еще одно ругательство.
   - Теперь уже и не успеют, - пробормотал опять Алексей, заглядывая внутрь человеческого тела в совершенно немыслимое отверстие.
   Безголовый труп постоял еще пару секунд, а потом завалился назад – прямо к ногам стонущих в беспамятстве телохранителей. Мгновения, когда Геракл расправлялся с ними, Сизоворонкин не застал. Но сейчас, отмечая некоторое жжение в отбитых кулаках, он понял, что эти парни, если и доживут до больницы, то в охрану вряд ли когда-нибудь наймутся.

   - Как быстрее успокоиться, если от раздражения и злости готов просто взорваться?
   - Сделай глубокий вдох, сосчитай трупы вокруг себя, выдохни…

   - Это не я! - в панике сообщил кому-то внутрь организма Лешка, сосчитав до трех… трупов.
   - Не ссы, парень, - добродушно прогудел в ответ Геракл, - этот подвиг я возьму на себя. А сейчас… прощай!
   В душе громадного тела, застывшего над троицей, прекратившей всякое шевеление, стало пусто, как никогда. Алексей понял, что полубог, с которым он практически сроднился, как с братом-близнецом, навсегда покинул собственное тело. А еще – что он покинул его с ликующим криком, словно вырвался, наконец, из постылого каземата.
   Алексей очнулся от шока (минут через десять), решительно тряхнул головой и зашагал к дому, держась в ночных тенях домов. На нем сейчас был собственный джинсовый костюмчик, подкорректированный олимпийской магией. Но попадаться в таком виде – с мускулами, выпирающими из джинсы и свирепым выражением, которое не сползло с лица, даже когда Лешка терзался муками первого реального убийства – он не захотел. До дома, кстати, было совсем ничего – пара кварталов. И  скоро полубог стоял у двери человеческой квартиры. Вполне себе ничего  квартиры – однокомнатной и очень уютненькой. Алексей как раз недавно сделал евроремонт; поставил новые, надежные замки. Он похлопал по карманам – нашел в нагрудном фляжку-Грааль; в других перочинный ножичек Афины, и травматический пистолет Афродиты. Ключей не было. Он наудачу толкнул новую железную дверь, и удача улыбнулась ему. Дверь практически бесшумно отворилась.   Сизоворонкин осторожно вступил в собственную квартиру.

   - Как отличить осторожность от трусости?
   - Очень просто: если боимся мы, то это осторожность; а если другие – трусость.

   Дубликаты были только у двух приятелей Лешки; так же, как у него самого  – их запасные ключи. Приходилось пользоваться, понимаете ли. Естественно, по предварительному согласию. Теперь же кто-то вторгся в его квартиру без всякого на то согласия хозяина. В тот момент, когда хозяина еще, быть может, до больницы не довезли. Этот кто-то – а именно один из двух приятелей, Гена Петров – и стоял сейчас в проеме двери, ведущей в единственную комнату Сизоворонкина. Сейчас эта комната должна была играть роль обиталища любви и страсти, потому что Генка, парень достаточно субтильного сложения (особенно рядом с Гераклом), был полностью обнажен. С его плеч и спины на ягодицы, и дальше – по кривым волосатым ногам – на паркет, еще стекали капли, и целые струйки воды.
   Алексей возмутился – приперся без спроса; принял ванну, заботливо обустроенную Лешкой для себя, любимого; да еще и не вытерся, как следует.
   - Слушай! – обратился вдруг Генка к кому-то в комнате, не подозревая, что за спиной у него замерла громадная фигура, - вот что я вычитал в Лешкином талмуде.
   И он начал цитировать ту самую книгу, ради которой Сизоворонкин вернулся в собственный мир:

    Я тут увидел, что в аптеке продаются пачки презервативов по двенадцать штук и в подарок одна гигиеническая салфетка. Спросил друга:
   - Зачем салфетка?
   Услышал ответ:
   - Ну, чтобы пот со лба вытирать!..

   Кто-то хихикнул женским голосочком в комнате, и Алексей узнал, кого Генка Петров хотел поразить сегодня сразу двенадцатью артефактами. В анекдоте, конечно… В жизни ему хватило бы одного.
   - А еще лучше – ни одного, - решил Сизоворонкин.
   Он очень вовремя вспомнил, что ни на Синае, ни в Александровской слободе ему не встретилось ни одной особи женского пола. «А Варвара, свинья?», – задал вопрос кто-то ехидненьким голосочком в месте, которое раньше занимал Геракл. Но Лешка решительно отмахнулся от этого неизвестного,  а заодно и от Петрова. Последнему он еще успел вручить бельишко, поверх которого угнездились большие семейные трусы в горошек. Книга уже была в руках хозяина, и тот, не заглядывая, процитировал другую страницу:

   Если на узкой лесной тропе вам повстречался медведь, не теряйтесь – сразу бейте его по морде обделанными трусами.

   - Да ладно уж, иди, - Сизоворонкин повернул Петрова, уже схватившегося за трусы, к двери и легким тычком заставил его оказаться на лестничной площадке – прямо в объятиях соседки, женщины лет сорока; безмужней, злой и худой без всяких диет и фитнеса.
   Как там у них сладилось, Лешка так и не узнал; но – судя по счастливому воплю соседки - что-то  получилось. Сам же он занял Генкино место в  дверном проеме и устроил для Наташки –  она сейчас ойкала в восхищении на кровати – сеанс стриптиза. Наталья вообще была девушкой глазастой; именно она когда-то первой узнала Камня. А сейчас обалдело открыла рот, округлив испуганные, и одновременно предвкушающие глаза, когда Лешка, наконец, избавившись от последних лоскутков одежду, кивнул ей: «Жди меня, я скоро!». Он не спеша принял ванну, фыркая от наслаждения. А когда опять встал в проеме, тоже забыв обтереться насухо, Наталья так и лежала на кровати, белея своим роскошным телом.
   Сизоворонкин невольно опять прошелся по списку, начиная с Артемиды, и заканчивая Зенобией; решил, что на его собственном двухспальном ложе сейчас ждет что-то среднее от олимпийских и земных богинь. Последняя мысль мелькнула в голове при виде Наташкиного ротика, округлившегося, как и глаза, в восхищенном изумлении. Очень некстати (а может, напротив, кстати?!) вспомнился еще и франк с его потребительским отношением ко всем особенностям женского тела, и Алексей не сдержал себя – прыгнул в объятия девы прямо от порога.
               




                5.  НЕТ ПОВЕСТИ  ПЕЧАЛЬНЕЕ  НА  СВЕТЕ...

   Застолье. Здоровенный мужик не пьет. У него спрашивают:
   - Ты чего не пьешь?
   Мало выпью – мне не будет весело. Много выпью – вам будет невесело.
 
   Самым здоровым здесь, конечно же, был Зевс. Ни Сизоворонкин в обличье Геракла, ни младшие братья-Крониды, ни Аполлон с Аресом  даже рядом  с верховным олимпийцем не стояли. В смысле – подчиненные боги сидели за круглым столом, гораздо меньшие размерами, но с такими же сумрачными, как у Зевса, лицами. А за спинами счастливчиков, успевших занять сидячие места, толпились остальные обитатели дворца. Алексей не всех из них узнавал, а подсказать было некому – Геракла внутри себя он так и не обнаружил.
   Зато разглядел на столешнице перед собой сразу два артефакта – Грааль и собственную книгу анекдотов. Он так и не открыл ее дома; счел, что живое общение гораздо приятнее. И не прогадал – судя по тому, как грозно смотрели на него Афина с Артемидой. Они единственные здесь были не печальными, а, скорее, просто хмурыми. Да и это чувство, как быстро распознал Сизоворонкин, было напускным, связанным с тем, что он – пусть на короткую ночь – променял богинь на земную женщину.
   - Ну, так не в первый же раз, - пожал могучими плечами Лешка, – да и обещаний я никаких вам не давал. А если вы думаете, что у меня не хватит сил и на вас, мои кошечки…
    Он отхлебнул от Грааля, здесь принявшего  привычную форму каменного бокала, и почувствовал, как по жилам побежал огонь, а вместе с ним и сладкое желание. За столом засияли начищенными медными чайниками уже три лица. До тех пор, пока Сизоворонкин не хлопнул Граалем по столешнице, и не открыл свою книгу.
   Улыбка медленно сползла с его губ.

   - Смотришь в книгу – видишь фигу!

   В своей книге Лешка увидел на первой странице то самое жилище североамериканских индейцев, которое с таким тщанием вырисовывал на печке пес Шарик. Вигвам был словно выжжен в листе чудовищной толщины. Только дьявольская кровь Двухголового могла так поступить с бумагой. Больше листов в книге весом в четыре килограмма не было. Лешка выдохнул название так, как следовало:
   - Фиг вам!
  И прикрыл рот ладошкой, больше  похожей на совковую лопату. Боги отреагировали спокойно; они словно ждали такого приговора. Зевс без единого слова протянул удлинившуюся длань, и книга поменяла хозяина.
   - Почти две тысячи рубликов стоит, кстати, - заметил про себя Сизоворонкин.
   Зевс читал Слово долго, шевеля губами и хмуря брови. Может, ему, как верховному богу, начертали несколько слов? Следом Книга оказалась у Геры, а потом пошла по кругу, вызвав еще один легкий приступ ревности.
   - Если бы это был автомобиль, - подумал Лешка, - в каждой новой паре рук она теряла бы в цене столько, что…

   Если  деньги мерить кучками, то у меня была бы ямка…

   Пытка, наконец, прекратилась – когда Зевс громыхнул в своем кресле и встал, чтобы вынести окончательный приговор.
   - Итак, - обвел он присутствующих тяжелым взглядом, - наш герой подтвердил самые худшие наши ожидания. Он же принес весть, что свобода для нас – для каждого – есть! Но не та, какая нам нужна.
   Он помолчал – долго и тяжко - и забил большой и ржавый гвоздь в гроб с надеждами олимпийцев.
   - Каждый из нас может уйти в тварный мир – обычным человеком. Прожить там положенное количество лет, в горе или радости, и умереть… Навсегда. Кто из вас готов?
   Боги молчали. И те, кто сидел за столом, и те, кто жался  тенями к стенам пиршественной залы. Лишь две красавицы, сейчас тесно прижимавшиеся к Сизоворонкину, беспечно строили ему глазки. Волна теплой благодарности затопила парня не хуже, чем мальвазия из Грааля. А еще – на него, и на Артемиду с Афиной, от противоположной стенки с завистью смотрела Афродита. Казалось – она только что вышла из морской пены, и мучительно решала – не вернуться ли назад, подальше от мрачных тоскливых рож. И только вот эта троица напротив – огромный парень с упрямым квадратным подбородком и две веселые девицы - подсказывали ей, что этот мир достоин того, чтобы в нем жить.
   - «Этот», - с легким ужасом понял Алексей, - значит, земной, тварный.
   В первый раз он подумал, что  тварный – значит не только реальный, но и мир, в котором живут жуткие твари. И что богам, с их снисходительным и покровительским отношением к смертным, придется в этом мире ох, как несладко…
   Сизоворонкин понял, что надо спасать ситуацию. Что еще немного, и вокруг начнется истерия – вон, у некоторых богинь на вечно юных лицах уже начали появляться морщины. Он встал с полным Граалем  в руках, постучал по нему ногтем, привлекая общее внимание, и возвестил:

   Стопроцентно действующий совет тем, кто боится появления морщин: кушайте больше – они сами разгладятся.

   Лешка сделал мощный глоток из волшебного бокала, и передал его направо, Артемиде, с легким кивком: «Отпей, и передай дальше!». Грааль поплыл по рукам, как раньше книга. Но если толстенный книжный том нес по рядам уныние и хмарь, творение Двухголового разносило вокруг облака разнузданного веселья – словно в нем родился еще один смертный «грех» - вседозволенность. А когда из него отпил Зевс, махнувший неизвестно кому: «Разрешаю», - в зале началась вакханалия.
   На столешницу запрыгнули сразу четыре Оры, а внутри этого живого круга неведомо как оказалась богиня Любви. Только чтобы увидеть этот танец, стоило жить. И Лешка жил, хохотал, опрокидывал в себя новые порции хмельного напитка, и лапал руками девичьи талии, и кое-что еще. Причем не всегда понимал, чья это талия, и чья это… Единственно, что печалило  его в этот вечер – то, что рук у него было только две, а красивых девушек в зале, кажется, становилось все больше и больше.

   - Обращаться с девушкой надо аккуратно, как с елочкой.
   - Вырубить и привезти домой?

   На Олимпе были свои правила. Это Сизоворонкина вырубили с помощью коварного Грааля, и утащили в хорошо знакомую ему спальню. Девки-богини громко хохотали, пытаясь содрать не снимаемую одежду. Потом на помощь пришла создательница чудо-костюма. Она же  сняла и сладкую пенку с героя, с сожалением уступив, наконец, его тело младшим подругам. Потом лица и груди, руки и ноги (и самое интересное между ними) мелькали как в калейдоскопе, и Алексею было хорошо, как никогда. Наконец, все стало бессмысленным и ничтожным – все, кроме нежного тела богини Любви. На какое-то время Сизоворонкин забыл и про Грааль, и про всех остальных олимпийских богов (и богинь!), и даже про анекдоты. Только когда обнаженная Афродита легко скользнула за дверь, оставив ему запах морской свежести и горькое сожаление от того, что такое волшебство в его жизни больше не повторится, второе нутро, наконец, выползло наружу.

   Мужики хвастаются друг перед другом:
   - Я вчера ночью со своей три раза! И утром она сказала, что я – самый лучший!
   - А я пять раз! А утром она сказала, что лучше меня не бывает!
   - А я один раз…
   - А утром что она сказала?
   - Не останавливайся…

   Лешка провалился в сон – легкий, воздушный; он словно долго и расслабленно возлежал сейчас на облаке. Которое несло его… куда?
   Так  же разом он проснулся. На огромном ложе он развалился один. Лешке даже стало немного стыдно – потому что Артемида с Афиной переминались с ноги на ногу у двери, словно боялись к нему присоединиться. И лица их при этом были очень печальными – куда печальнее, чем была улыбка Афродиты, пославшей ему прощальный воздушный поцелуй. Почему сейчас Алексей вспомнил именно богиню Любви? Может…
   Нет – в устах Лешкиных подружек прозвучало совсем другое имя – Зевс.
   - Отец.., - начала Афина.
   - Что с ним, - вскочил Сизоворонкин, совсем не стесняясь наготы, - пропал? Ушел, не попрощавшись?
   - Нет, - слабо улыбнулась уже Артемида, - он требует тебя к себе.
   - Вот как, - ухмыльнулся успокоившийся Лешка, - раньше он такого себе не позволял.
   Оставив позади богинь, открывших от изумления рты, он двинулся к пиршественному залу, облачаясь на ходу посредством команд творению божественной Геры; перед самой дверью, у которой стояли, словно нашкодившие мальчишки, Посейдон с Аидом, он остановился.
   - М-да, - процедил он про себя, - компания не из самых приятных, но традиции надо блюсти. Если утром после пьянки соберутся три мужика, и у одного из них окажется с собой бутылка, то…
   Посейдон оказался пошустрее братца – выхватил Грааль из рук Сизоворонкина с такой жадностью, словно с самого раннего утра ждал этого момента, изображая из себя  обычного привратника.
   - А может, и ждал, - решил Лешка, с изумлением наблюдая, как мощно скачет кадык по горлу бога подводного царства.

   Вопрос на кулинарном форуме:
   - Какое вино больше подойдет для фуршета из тарталеток с черной икрой: бургундское или андалузское?
   Ответ:
   -  А чтоб вы подавились, сволочи!

   - Как ты сказал – на мгновение оторвался от Грааля Посейдон, - бургундское?!
   Он опять приник к горлу сосуда.
   - Нет,  - понял Лешка, - этот не подавится.
   Между тем лицо бога стало совсем мечтательным. Оно не перестало сиять, даже когда Аид в нетерпении выхватил чашу из его рук, и присосался к ней не менее основательно. Наконец и до Сизоворонкина дошла очередь полечиться.
   - Мечет громы и молнии? - заговорщицки подмигнул он братьям-Кронидам.
   - Пьет! – Посейдон одним словом объяснил и свою опаску (топтание под дверью),  и то, с какой жадностью они вливали в себя литры мальвазии.
   - Значит, - решил для себя Сизоворонкин, - товарищ Зевс у нас запойный, и не любит, когда ему мешают в этом деле… Но меня-то он сам вызвал!
   Алексей еще раз подмигнул богам, показав теперь на дверь, но те в ужасе отшатнулись, и тогда он шагнул в зал один. Дверь захлопнулась за его спиной, снабженная сразу четырьмя тугими пружинами – мощными руками верховных богов. Она чуть задела по крепкому заду, раньше принадлежавшему Гераклу, и придала начальное ускорение к столу и этому совсем не мягкому месту, и всему Сизоворонкину. Одним стремительным броском он оказался за столом, в качестве завершающего штриха своего появления  хлопнув Граалем по столешнице.
   Зевс, перед которым стоял свой прибор – кувшин с единственным бокалом – поднял к нему лицо. Громовержец действительно был пьян.
   - Это что же он такое потреблял, если даже его божественную суть пробрало? – ужаснулся Алексей.
   - А-а-а… Явился? - вяло махнул рукой Зевс, - а я как раз твой анекдот вспомнил.
   - Какой?
   - Тот, который ты в Александровской слободе русскому царю так и не рассказал… Про Кощея бессмертного.
   - Ты не Кощей, - решил успокоить бога Сизоворонкин, - правишь справедливо, юных дев не крадешь…
   Тут он вспомнил, что какие-то некрасивые истории в этом плане с громовержцем как раз случались; озвучить  их не дал громовержец.
   - Я не о себе, - Зевс махнул рукой уже тверже, - я о Гефесте… И о жене его, Афродите
   - Я что-то сделал не так? – покраснел и одновременно поежился парень; впрочем, даже под угрозой самого сурового наказания он не отказался бы от сегодняшней ночи.
   - Все так, - Зевс отпил из бокала, и начал рассказывать удивительную историю неразделенной любви, которая длилась тысячелетиями.
   Лешка под монотонную речь бога  даже закрыл глаза, слушая волшебную  сказку о том, как богиня Любви и Красоты вышла из пенных волн кипрского побережья – как раз в то мгновение, когда там бродил в поисках затонувшего корабля с грузом небесного металла Гефест – тогда стройный и красивый. Он и показал дорогу к Олимпу только что родившейся богине. А по пути влюбился в юную  Афродиту – раз и навсегда!
   - В устах бессмертного бога сказать «навсегда» - это очень серьезно, - торжественно заявил Зевс, отвлекаясь от усыпляющей вязи повествования, - боги не люди!
   - Человек – звучит гордо! – попытался  защитить своих Сизоворонкин.
   - А бог – звучит вечно! – парировал громовержец, - в общем, наш главный и единственный кузнец добивался благосклонности Афродиты столетиями.
   - И она ждала?  - ахнул Лешка, опять вспомнив сегодняшнюю ночь, - как терпела-то?
   - Ну, у нас, у богов, совсем другие понятия о… обо всем, - усмехнулся верховный бог, - думаю, моя Гера и та же Афродита тебе это доказали.
   Лешка пораженно уставился в помятое лицо Зевса – ни капли ревности в самой физиономии; ни рогов над ней. Только ухмылка от уха до уха, да слабое нетерпение – богу никак не удавалось закончить свою сказку.
   - Ну и дурак, - заявил Алексей, с удовольствием наблюдая, как вытягивается лицо громовержца, - это я не тебе; это я про Гефеста.

   - Мишаня, как тебе удалось затащить Ленку в постель?!
   - Слушай и учись – сначала мы смотрели на звезды, потом я ей стихи читал… и она растаяла… ну и, естественно, пол-литра водки…

   - Все это он прошел, - кивнул Зевс, - и стихи, и звезды… Даже водку… А уломать девку так и не смог.  Тогда Гефест решил подарить ей чудо, какого еще не было на Олимпе. Из того небесного металла он принялся ковать цветок, от которого невозможно было оторвать глаз.
   -   И? – отхлебнул еще глоток мальвазии Сизоворонкин.
   - И лучше бы он действительно не отрывал взгляда – от кипящего небесного металла. А он замечтался; как сам мне потом сказал,  представил себе, как вручает цветок своей избраннице. Так замечтался, что не заметил, как опрокинул целый ковш себе на штаны…
   -  Ага! – воскликнул Лешка, - вот почему ты вспомни про тот анекдот!
   - Именно поэтому, – согласился громовержец, - будь в ковше обычный металл, ничего страшного не произошло бы. А небесный металл прожег и штаны, и божественную плоть так, что…
   -  Восстановлению не подлежало.
   - Так, - еще раз кивнул Зевс, - был единственный шанс – пока небесный металл не остыл, Гефест выковал отковал себе… протез. На новый цветок металла не хватило.
   - Гефест - стальные яйца! Они у него при ходьбе не стучат? – захохотал Сизоворонкин так громко, что в приоткрывшейся двери появились встревоженные лица Кронидов.
   Они помаячили пару секунд, убедились, что со старшим братцем все в порядке; что сумасшедший полубог сидит достаточно далеко от него, и исчезли.
   - Но это, - вытер со щеки  слезу Зевс, не удержавшийся и тоже заполнивший зал громовым хохотом, - как раз Гефесту и помогло. Афродита оценила такую жертву и согласилась стать его супругой.

   - Все мужики козлы!
   - Да, дорогая. Абсолютно все.
   - И ты тоже?
   - Я самый большой козел в мире!
   - Тогда почему я вышла за тебя замуж и живу с тобой столько лет?
   - А вот теперь мы плавно подошли к теме, что все бабы – дуры.

   - Нет, - покачал головой Зевс, - Афродита не дура. Она несчастная женщина, которая любит своего супруга, но на которую не действуют чары небесного металла.
   -  Это как?
   - Все остальные в один голос утверждают, что новые причиндалы Гефеста  на вид и на ощупь ничем не отличаются от естества, дарованного ему Предвечным Сущим. А твердостью многократно превосходят.
   Тут он неожиданного покраснел – может, от очередного глотка мальвазии (или что он там себе в бокале наколдовал?), а может – в силу особенностей божественного сообщества, которые недавно сам же  восхвалял.
   -  Давай про Афродиту, - помог ему Сизоворонкин.
   - Давай про нее, - продолжил Зевс, - для нее это был и остается обычный кусок железа. Точнее оставался – до сегодняшнего дня.
   - А что поменялось сегодня?
   - Сегодня Афродита… как бы это назвать?..
   - Оторвалась по полной, - еще раз помог Алексей.
   - Вот! - даже вскочил с кресла громовержец, - так оторвалась, что к утру исчезла из Дворца.
   - Все-таки ушла, - прошептал Лешка, вспомнив прощальный взгляд богини Любви.
   - Ушла в тварный мир, - уточнил Зевс.
   - А Гефест?
   - Он последовал за ней…
   - Первый пошел, - усмехнулся Сизоворонкин совершенно беззлобно, - точнее, первые.
   - Ну,  не совсем так, - поправил его громовержец, - первым все-таки был Геракл. Где-то он там,  в вашем мире бродит. А может, уже отбродил.
   Сизоворонкин предположил, в кого превратился полубог; по этому предположению выходило, что тело и дух Геракла никак не могли вместиться во что-то меньшее, чем Илья Муромец, Иван Поддубный, или, к примеру, Леонид Жаботинский. Впрочем, таких примеров было сотни, или тысячи. Гораздо  хуже, если неукротимый дух полубога ютится сейчас в теле какого-нибудь убогого калеки.
   - Бедненькие, - вполголоса пожалел двух богов-супругов Алексей, - если бы вы знали, что вас там ждет.
   - Что, все так плохо?! – не выдержал Зевс.
   И было в этом возгласе так много нетерпения и желания бесповоротно изменить спокойное течение жизни, что Алексей понял: Кронид не выдержит, уйдет – рано или поздно – в тварный мир. А еще он понял, что именно от него, от Лешки Сизоворонкина, зависит – когда наступит это «рано» или «поздно». Но кривить душой он не стал.
   - Тяжеловато вам там придется, ребята! Если, конечно, не какой-нибудь счастливый случай. Или вы как-нибудь можете подгадать? Поднапрячь бога, отвечающего за счастье, удачу… Быть может, именно ты встретил меня в Александровской слободе; в обличье Иоанна Васильевича.
   Алексей прищурил глаза, отыскивая в обличье Зевса черты, знакомые по учебнику истории и единственной встрече с Грозным. Верховный бог воспользовался этой паузой, чтобы сформулировать, наконец, новое задание для Лешки.
   - Вот мы и подошли к главному, - провозгласил он, - придется тебе послужить еще раз обществу. Сходить по следу Гефеста с Афродитой и принести нам, богам Олимпа, весть о них – об их судьбе; о том, исполнилась ли в тварном мире мечта богини Любви, соединила ли их Судьба так, как то предписана законами – и человеческими и божьими.
   - Во, как загнул, - восхитился про себя Сизоворонкин, - не мог попросту сказать: «Проверь там, с какими яйцами родился Гефест – со стальными, или обычными?»; вслух же он спросил, с долей иронии, - об участи небесного металла тоже интересно будет узнать?
   - А он остался здесь, - Зевс вынул откуда-то из-под стола  бесформенный комок железа размерами с двухпудовую гирю, - и он будет тебе наградой за новый подвиг.
   Лешка сначала поразился и восхитился: «И вот с этим промеж ног бог-кузнец ходил столько лет?!». Потом представил себя с таким «украшением», и замахал руками: «Спасибо, не надо!».
   Громовержец теперь не мог прочесть, какими ругательствами обкладывает его в душе Сизоворонкин; друг-доносчик Геракл сгинул где-то в иной реальности. Но сейчас панику на Лешкином лице смог бы прочесть даже младенец. Бог усмехнулся и пояснил:
   -  Получишь этот артефакт в том виде, каком твоя душа пожелает.
   - Ага, - усомнился Сизоворонкин, - вы тут без кузнеца такого накуете… на букву «х».

   - Железный дровосек, что ты хочешь попросить у волшебника Гудвина? Сердце?
   - Нет, Элли – печень.
   - Но почему?
   - Потому что я железный, а она – нет!

   - Не боись, - подмигнул Зевс, - недаром говорят, что не боги горшки обжигают. А боги и не такое умеют. Смотри…
   Он простер над бесформенным куском металла правую длань, из которой вниз ударили микроскопические молнии. Остро запахло озоном, а потом тем необъяснимым чувством, которое сам Лешка привык называть магией. Перед глазами изумленного человека в обличье полубога небесный металл стремительно трансформировался в самые различные предметы – в богато украшенный клинок с тускло мерцавшим узорами лезвием; в корону, всю покрытую каменьями величиной с куриное яйцо; наконец, в настоящее яйцо, точнее яйца – со всеми прилегающими атрибутами, которые  когда-то очень давно выковал Гефест.
   - Верю, - замахал Сизоворонкин, - вот пойду, отосплюсь, да подкреплюсь - и отправлюсь. Мне, знаешь ли, тоже иногда надо… «Принять ванну… выпить чашечку кофе…».
   - Там выпьешь, - неожиданно жестко заявил Зевс, очевидно сообразивший, что не этот тонизирующий напиток сейчас интересует землянина больше всего, - и дев там, в тварном мире, хватает…
   - Да.., - протянул Лешка, - дев здесь хватает. Это не в гарем ли я сюда попал по милости громовержца, - точно гарем!
   Он тут же схватился за мотню длинных восточных шальвар – не потому, что решил – Зевс сделал предоплату в виде последней трансформации небесного металла. Нет – Сизоворонкин первым делом вдруг вспомнил, кому разрешен вход в святая святых восточного владыки. Конечно, только евнухам. Он возблагодарил небеса за свое бухгалтерское образование; за то, что умеет считать до трех – именно столько «предметов» собственной плоти он и насчитал в штанах. Потом он оглядел себя всего, и решил, что Зевс все-таки расщедрился на подарок – бросил его в тварный восточный мир в облике владыки. И владыка этот сейчас возлежал на мягком ковре, в котором утопали его могучие формы и вкушал… конечно же мальвазию из Грааля. Разве могли сравниться с ней восточные сладости и горы фруктов на золотых подносах, которые радовали его глаз, но никак не желудок.
   А вот красавицы, окружавшие его – в количестве двенадцати персон – радовали всё, и все; кроме одной – толстой, усатой и… старой.
   - Не меньше двадцати пяти лет, - определил он возраст женщины в откровенной одежде; тут же, по примеру красноармейца Сухова, назначил ее старшей женой.
   Остальные – по сюжету, становились младшими, а значит, любимыми.
   - Ух, какими любимыми, - возбудился он, отхлебнув из Грааля в виде золотого бокала вычурной формы, и проверив еще раз, что железа в его организме больше не стало.
   Эти одиннадцать дев тоже были в прозрачном одеянии, которое совсем не скрывали их прелестей. Они лежали, сидели; иногда вставали и переходили с места на место, чтобы взять с низеньких столиков приглянувшееся лакомство.

   Девушки плясали, пили, веселились. Юноши платили, злились, матерились.

   В здешней восточной сказке все было наоборот. Сизоворонкин не платил (пока), не злился и не матерился (тоже пока). А вот девушки не веселились – они были печальными; некоторые откровенно ревели.
   - И чтобы это значило? - поднял  голову Лешка к потолку – словно оттуда мог дать совет Зевс.
   Громовержца там не было, а вот изумленное лицо мальчишки, держащего в руках опахало из длинных перьев, он узрел. Был ли этот пацан слишком мал, или уже прошел обряд посвящения в евнухи? Лешка не стал углубляться в этот вопрос; он понял, что сейчас мальчишка заверещит  совсем как Савелий Крамаров все в том же фильме про Ивана Васильевича: «Подменили! Царя подменили!». Он состроил грозное лицо,  которым постарался безмолвно воскликнуть: «Только крикни!», и сказал вполне себе мирно, хотя и повелительно:
   - Продолжай!
   Пацан повиновался – принял махать перьями, что твой вентилятор. Сизоворонкин довольно кивнул. Ему не было жарко в  чудо-костюме, и он никогда не служил в армии, но не раз слышал от тех, кому не повезло увильнуть от срочной: «Руки и голова солдата всегда должны быть заняты. Тогда у него не будет времени для лишних мыслей и…». Додумать ему не дали. Его команду услышал еще один человек. Этот мужик (судя по голосу, весьма образованный в персидском мире, куда попал Алексей) пропуска в гарем не имел, потому находился за какой-то плотной ширмой. Услышав: «Продолжай!», - он затянул заунывную песнь, в которую новоявленный властитель поначалу не вслушивался. Он сейчас решал другую проблему – как убедить красавиц, которые тоже сейчас устремили взгляды к нему, что именно он, Алексей Сизоворонкин, и есть владыка всего; прежде всего гарема.
    Он подхватил под талию самую ближнюю красавицу, готовую открыть рот для пронзительного крика. Она действительно открыла нежный ротик, в который тут же ткнулось горлышко Грааля. Красавица едва не поперхнулась; а потом почти захлебнулась – так жадно она глотала мальвазию. Лешке оставалось только молить богов – и олимпийских, и всех остальных – чтобы сейчас в Граале проявился самый главный из восьми грехов – прелюбодейский. И боги пошли ему навстречу, потому что красавица, назвавшаяся Фатимой, только оторвав губы от сосуда, тут же впилась ими в губы Геракла, а значит, Сизоворонкина. Руки же ее – сразу обе – полезли туда, где сам Лешка уже дважды все проверил.
   - Кажется, железа там сейчас действительно прибавится, - успел подумать он.
   В следующее мгновение Фатима повернула ошеломленное лицо к подругам (или кем они ей приходились), и прошептала: «Есть!». Теперь к Лешке ринулись все – даже толстуха, которой Алексей тоже милостиво разрешил убедиться, что там действительно есть!
   Такой оргии могла позавидовать даже вечеринка богов Олимпа, которую Сизоворонкин пережил минувшей ночью. Непонятно как, но он ухитрялся сейчас ублажать сейчас всех – при неоценимой помощи Грааля, конечно. Лишь мальчишка, куда-то подевавший свою палку с комком перьев, изумленно таращился на свальную вечеринку, да за ширмой все бубнил да бубнил чтец. В какой-то момент Алексей отдал все свое тело на потребу изголодавшимся по мужским ласкам девам, а сам стал вслушиваться в этот бубнеж:
   - И звали этого юношу Кайс ибн аль-Мулаувах. Был он из могущественного племени бедуинов Бану-Амир, и судьба назначила ему быть поэтом. Случилось так, что воспевать он стал девушку, краше которой не было для него никого в подлунном мире. Звали девушку Лейли аль Амирийя. Увы – законы племени не позволили им быть вместе. Девушку отдали другому, а бедный юноша удалился в пустыню, где и бродит до сих пор, со своими стихами и болью в жизни…
   Певец замолк, очевидно, занявшись поправкой организма, а конкретно – пересохшим горлом. А Сизоворонкин с изумлением обнаружил в объятиях старшую жену, толстуху. И ничуть не пожалел об этом. Он сейчас ни о чем не жалел, разве только – совсем немного – того самого юношу-поэта. Почему немного?
   - А нечего было сопли жевать, - попенял он через расстояния и, быть может, через время, - умыкнул бы девку и жил с ней – хоть в пустыне, хоть… (он оглядел гарем и подмигнул очередной красавице, дорвавшейся до тела полубога), - за любовь надо бороться, правильно я говорю?
   - Правильно, - чуть смущенная от персонального внимания девушка залилась краской, но от него не отлипла, - а как?
   - Вот так, - Сизоворонкин широко раскинул руки, и – как неводом – зацепил еще двух красавиц, и подгреб их под себя.

   После секса мужик встает, начинает собираться: «Пойду, обещал сегодня жене пораньше быть…». Она, с грустью в голосе:
   - Да, конечно, милый, иди… ПОСТОЙ, СВОЛОЧЬ! Я ЖЕ ТВОЯ ЖЕНА!

   - Ну, - тут мне такое не грозит, - самодовольно подумал Лешка, вставая в полный рост и обозревая лежбище котиков, - точнее кошечек. Имею право – от одной законной жены к другой. И пусть кто-нибудь посмеет вякнуть!
   Кто-то за спиной вякнул: «Э-э-э…». А потом визгнул высоким, почти женским голосом. Лешка резко подпрыгнул, разворачиваясь в воздухе, готовый обрушиться на врага. Низенький, необъятный в талии перс визгнул еще пронзительней, и вжал в плечи голову в роскошном тюрбане, напоминавшем размерами гнездо аиста. Сизоворонкин с трудом удержался, чтобы не опустить собственный кулак на это «гнездо». Единственно – картинка стоящего на ногах безголового Камня – остановила его сейчас. А еще – мысль о том, что ему все равно придется покинуть этот рай, а новый хозяин может быть много хуже этого парнишки. А при этом – Лешка сам не раз убедился – девчата были упитанными; ходили в роскошных одеяниях, а не в синяках.
   «Парнишка» тем временем, наверное, уже несколько раз умер – в своем мирке, сейчас закрытом от остальной вселенной веками с длинными, чисто девичьими ресницами. У Алексея самого были такие – в прошлой жизни. И это решило участь толстячка. Прямо под нос законному хозяину гарема ткнулся Грааль с повелительным призывом: «Пей!».
   Перс умер еще раз – пока тянулся дрожащими губами к бокалу. А потом оживал на глазах; он, кажется, рос и ширился в плечах. По крайней мере, тушку полубога со своего пути он смахнул одним движением. Еще решительней он принялся разматывать длинный шелковый кушак на появившейся талии, и выбирать красавицу, с которой хотел начать наказание. Последнее, что отметил Алексей в этом семейном гнездышке – глаза паренька, опять схватившегося за черенок опахала: круглые от возбуждения и предвкушения в ожидании второй серии «немецкого» кинофильма.

   -   Па-а-ап, смотри! Дядя тетю жарит!
   - Сын, отойди от окна! Дай людям нормально потрах… А, нет, действительно жарит.

   Сизоворонкин в семейные разборки влезать не захотел; он целомудренно шагнул за шторку, где обнаружил полную противоположность хозяина жилища, в которое он так бесцеремонно вторгся (спасибо Зевсу!). Чтец был неимоверно худ, ростом превышал и Лешку, и Геракла, и одет был очень скромно, если не сказать бедно. Он покорно последовал за героем, опасливо поглядывая на его накачанную фигуру. Может, потому, что Сизоворонкин зацепил указательным пальцем ветхий халат стихоплета? При этом русский перс оценил костяк перса персидского – практически пересчитал выпиравшие ребра.

   - Нашла диету. Супер! Нужно есть один раз в день. Кефир. Вилкой…

   - Ну, правильно, - совсем чуть-чуть ужаснулся Алексей, - вилки ведь еще не изобрели… кефир, наверное, тоже.
   Уже на улице, за высоким глиняным забором, ограждавшим богатое персидское поместье, он первым делом сунул под нос чтеца Грааль. Перс отказываться не стал. Вот у него кадык был – всем кадыкам кадык. Куда там пророку Моисею и русскому монаху! И дергался он на горле так интенсивно, что Сизоворонкин испугался – сейчас он оторвется и ускачет по пыльной улице; асфальт ведь тоже еще не изобрели. Какой это был год; даже век – Лешку не интересовало. Он не был историком; исследователем в широком смысле этого слова. Нет – исследовать что-то более материальное, мягкое на ощупь и благоухающее, как персиковый сад, он никогда не отказывался. Да вот только что доказал это.
   - А теперь, - вспомнил он Зевса, - время делу.
   Он терпеливо дождался, когда кадык перса успокоится, и тот с сожалением проводит взглядом волшебный сосуд.
   - Низамия – так меня зовут, - после глубокого и долгого поклона перс уставился в лицо Сизоворонкина с собачьей благодарностью в глазах, - чем я могу помочь господину?
   - Можешь,- кивнул ему Лешка, совсем немного обрадовавшись тому факту, что его багаж пополнился знанием древнеперсидского языка, - только сначала отведи меня туда, где от жары не плавится асфальт. Ах, да – асфальт же еще не изобрели.
   Низамия, несмотря на незнакомое слово в уста широкоплечего господина, суть его пожелания уловил. Он увлекал Сизоворонкина по улочке, ограниченной высоченными глинобитными стенами,  до тех пор, пока она не закончилась, и свою прохладу этим двум людям предоставила речка, чьи берега заросли деревцами, скорее кустарниками, усыпанными продолговатыми коричневыми плодами. Лешка сорвал на ходу один, попробовал пожевать мучнистый плод, и тут же выплюнул. Во-первых – чтобы не обижать Грааль, а во-вторых, потому что что-то, или кто-то внутри подсказал – этот кустарник называется лох. Лешка, бывший Геракл, сидеть под  кустом с таким названием  не пожелал; выбрал другой, безплодный на этот момент, и уселся на траву прямо в своих шикарных шароварах.
   Перс пристраивался на пригорочке осторожнее – наверное, потому, что штаны у него тоже было одни, а знакомой Геры, судя по всему, не было. Наконец он умастил свой тощий зад на камушке и выжидающе уставился на Сизоворонкина. Тот не спешил; отпил из Грааля и угостил еще раз Низамию – чтобы развязать ему язык.
   - Тот парень, - спросил он, наконец, продемонстрировав исключительную память, - Кайс, или как там его – он еще жив?
   Перс поднял голову кверху:
   - Только небо может знать об этом.
   Лешка досадливо поморщился, и задал следующий вопрос:
   - А где находится та пустыня, которую он превратил в свою студию?
   И опять перс понял – смышленый попался.
   - Далеко, - погрузился он в недолгие вычисления, - на хорошем верблюде можно добраться за полную луну.
   Алексей отшатнулся в притворном испуге.
   - Нет! На это я пойтить не могу!.. У меня верблюды дохнут – от переохлаждения.
   Низамия посмотрел на него с еще большим уважением.
   - Тогда не знаю, - пожал он плечами, - лошади там не пройдут. Человек тем более.
   - Посмотрим, - загадочно улыбнулся Алексей, - мне бы лишь направление поточнее узнать.
   Он попрощался с пересказчиком занимательных историй, пожелав ему найти занятие поденежней, дал напиться  из Грааля досыта, и без всякого сожаления покинул этот древнеперсидский городок. Даже гарем во главе со старшей женой не вспомнил.
     - Маджнун, - крикнул ему вслед перс, - Маджнун Лейли! Так зовут теперь несчастного поэта.
    - Сведенный с ума от Лейлы, - перевел на ходу Алексей.
    Уже ночью, в пустыне, в которой пока попадались жалкие безлистые кустики, он остановился и поднял голову к небу, обратившись к нему с безмолвным вопросом. И небо ответило! Почти прямо по курсу – чуть левее – вдруг сочно запульсировала звездочка. Сизоворонин ей поверил. Он вздохнул, приложился к Граалю, и неспешно побежал вперед. Ни пространства, ни времени он не боялся, хотя бездумной траты последнего ему было жаль. Потому что на Олимпе его ждали очаровательные женщины, за верность которых он, к сожалению, мог поручиться только тогда, когда был в состоянии до них дотянуться – не мыслью, а рукой.

    История Норвегии полна драматических событий. В середине десятого века все мужчины этой страны отправились на войну и проторчали там до середины одиннадцатого века. А в это время их жены изменяли им со всеми, с кем только могли. С тех пор, в память об этом событии, викинги стали носить шлемы с рогами.

    - Да,  парень, - Сизоворонкин сбил на затылок свеженькую чалму, убедившись, что никаких рогов на ней не выросло, - ты бы, наверное, не отказался сейчас оказаться на берегу какого-нибудь норвежского фьорда.
   Он сказал это высохшему, словно древнеегипетская мумия, парню. Тот лежал на песке с закрытыми глазами, и хрипло дышал, словно загнанный верблюд, о которого отказался Алексей. На заманчивое, хоть и трудновыполнимое предложение парень не ответил. Быть может, он даже не понял, что на него упала человеческая тень. Сизоворонкин вздохнул,  присел перед умирающим на корточки. Пришлось ему поднять голову парня ладонью, чтобы тот не захлебнулся мальвазией. Грааль в который раз показал свои волшебные свойства. Парень оживал на глазах. Где-то на шестом глотке он вдруг сел, заставив содержимого чужого артефакта плеснуться на раскаленный песок. Лешка с понятным любопытством уставился в это место, ожидая, что из песка тут же проклюнется росток. Увы – этого чуда не произошло, зато изумленному Сизоворонкину явилось другое. Парень стремительно превращался из изможденного араба в старого бога, готового рассыпаться в прах. Гефеста – если кто не понял. Лешка совершенно непроизвольно бросил взгляд на длинное ветхое одеяние бывшего арабского поэта – в то ее место, где талия переходила в тощие бедра.
   - Не стальные, - хрипло рассмеялся Гефест, или Кайс, или Маджнун, - рассказал все-таки, старый идиот.
   -  Почему идиот? – даже обиделся за Зевса Сизоворонкин.
   - Потому что сидит на Олимпе, как сыч на болоте, и не спешит сюда  - к воле, пусть горькой; свободе, пусть совсем короткой; счастью, подчас недостижимому. Но все-таки это счастье есть, и с ним в душе я умру – в очередной раз.
   Алексей поднял голову к потолку; вернее к тому, что служило потолком этой пустыне – к бездонному небу.

   - У всех свой рецепт счастья. У меня вот, например, на потолке написано:
   «Завтра начинаю бегать по утрам». Утром просыпаюсь, вижу надпись, и радуюсь: «Хорошо, что не сегодня!».

   - Счастье? – Лешка поразился поначалу именно этому слову, - какое счастье, если ты лежишь тут, умирающий, а твоя Лейла отдана другому – и может быть, счастлива с ним!
   - И пусть! Пусть моя Афродита будет счастлива с ним, как там, на Олимпе – с тобой. Потому что мы еще встретимся – в другом месте, и другом времени. И будем счастливы. Кстати, Лейла уже четыре года, как умерла…
   - Вот про это поподробнее, - Сизоворонкин уселся рядом с дряхлым богом и снял мягкие кауши, в которых путешествовал по пустыне, обогнав самого быстрого верблюда по времени раза в четыре, - не про Лейлу, а про новую встречу.
   - Ага,  - закашлялся Гефест, - это такой пряничек для бывших богов. Реинкарнация – так, кажется, это назовут?
   Лешка кивнул.
   - Так вот – она касается любого человека; быть может, любой твари… в тварном мире. Но лишь богам, или бывшим богам, подвластна память о ней – перед очередной кончиной. Я сейчас могу окунуться в океан страстей, которые пережил с моей возлюбленной Афродитой. Пусть она – эта страсть – порой была мучительной и кровавой, но она была! Так и передай Зевсу.
   - Ага, - кинул Лешка, понимая, что его миссия в этой пустыне заканчивается, - прямо сейчас и отправлюсь.
   - Если получится, - совсем хрипло расхохотался в странном предвидении бог-кузнец, он же арабский поэт, - хочешь, я расскажу тебе свою новую поэму?
   - Нет! – почти в самом настоящем ужасе замахал руками Сизоворонкин.
   Он, к собственному стыду (совсем крошечному, но все же!)  не любил стихи. А поэтов любил еще меньше. Быть может, если бы на его тернистом жизненном пути встретилась какая-нибудь поэтесса посмазливей…
   Конечно, Лешка признавал, что Пушкин – это наше все. Так то Пушкин! А здесь… Сизоворонкин бросил осторожный взгляд на арабского поэта (он же бог ремесел, среди которых – насколько помнил Сизоворонкин – поэзия не числилась), предполагая, что тот состроил на физиономии смертельную обиду. Но нет! Гефест улыбался. Поймав же взгляд бывшего Геракла, он засмеялся, а потом захохотал.
   Он хохотал и разваливался на куски. Остолбеневшему Алексею показалось, что даже из кучки песка, в которую превратился старик, продолжало доноситься издевательское хихиканье.
    Сизоворонкин встал, отряхнул революционные шаровары, и совершенно машинально нащупал ширинку там, где ее никогда не было. Тугая струя интенсивно-желтого цвета оросила песок почти в том же месте, где он был еще чуть влажным от мальвазии. И сельскохозяйственное чудо все-таки произошло. Из песка проклюнулся и начал демонстрировать стремительный рост какой-то кустарничек. Всего несколько мгновений, и маленький песчаный холмик оказался в тени густого куста, усеянного мелкими цветами,  источающими тонкий нежный аромат. Лешка протянул руку, чтобы сорвать на память веточку, и тут же отдернул ее с громким проклятием – ветка скрывала на своей поверхности мелкие, но дьявольски острые шипы. Настолько острые, что один из них проколол дубленую кожу полубога. Алексей машинально сунул палец в рот.

   - Сегодня гадала. Ромашку, правда не нашла… В итоге: кактус – в хлам, руки в кровь… но вроде любит!!!

   - А ведь, действительно, любит, - подумал с капелькой зависти Сизоворонкин, сплевывая комок соленой от крови слюны прямо перед собой, - как-то извращенно, но любит.
   - Синьор, - вскричал кто-то спереди и снизу, - за такое не то что шпагой в сердце – оглоблей в задницу будет мало!
   Лешка медленно открыл глаза, радуясь, что только что загрузил в память итальянский язык – такой, на котором говорили  веке в четырнадцатом-пятнадцатом. «Петушок» - так он охарактеризовал паренька лет тридцати, который пытался вытянуть из длинных ножен означенную выше шпагу. Сизоворонкин оглядел его с ног до головы. Гонористого дворянчика с тощими ногами, до неприличия обтянутыми какими-то рейтузами, заканчивающимися наверху штанишками-колокольчиками, можно было понять. С его физиономии на подбородок, и ниже – на кружевное жабо, которое когда-то было белым – стекал смачный плевок розоватого оттенка. Разгневанный итальянец, наконец, вытянул шпагу, и встал в позу умелого фехтовальщика, став еще больше похожим на общипанного петуха.
   - А где оглобля? – спросил Лешка.
   Незнакомец резко взмахнул шпагой, сделав почти полный оборот вокруг собственной оси: «А действительно, где?». Потом до него дошло, что его не только оскорбили; сейчас над ним еще и издеваются.
   - Защищайтесь, синьор, - вскричал он громче прежнего, - или я наколю вас на шпагу, как поросенка.
   В руке бывшего полубога сам собой оказался длинный и тяжелый клинок, который изображало сейчас копье Афины. За плечом – знал Сизоворонкин – висит арбалет, не знающий промахов; так, по крайней мере, утверждала Артемида. Проверить это сейчас не получилось – до стреляющего оружия дело не дошло. Два клинка скрестились, и превратились в один – в широкой ладони Сизоворонкина. А у дворянчика в руке торчал жалкий обрезок, которым не то что свинью – петуха невозможно было заколоть.
   - Толедская сталь! – ахнул итальянец, переводя неверящий взгляд с рукояти в руке на длинное лезвие, обиженно звякнувшее о камень.
   - А то! – победно усмехнулся Алексей.
   Изумление в лице местного дворянина длилось всего несколько секунд; оно тут же сменилось восхищением и жадностью, с которой он уставился на клинок Афины. Сизоворонкин поспешил спрятать шпагу в ножны. Взамен на свет появился другой артефакт – Грааль.
   - А не отметить ли нам примирение? – Лешка шагнул вперед, к не успевшему отшатнуться итальянцу.
   В руке пришельца из прошлого (или будущего?) вдруг оказался платок гигантских размеров, которым рука полубога в одно мгновение привела физиономию дворянина в порядок.
   - Сизоворонкин, Алексей, - протянул он правую ладонь, предусмотрительно опустив из приветствия обе свои профессии – предположил, что ни полубогу, ни бухгалтеру заносчивый дворянин не обрадуется.
   - Монтулетти, Витторио, - маленькая, но крепкая ладонь все-таки утонула в длани полубога.
   - Витек, значит, - пробормотал Лешка, -  где-то я твою фамилию уже слышал.
   Впрочем, сейчас было не до воспоминаний. Глаза нового знакомого жадно блеснули в предвкушении церемонии, которой обычно заканчивается любая потасовка – пьянки со всеми вытекающими последствиями.

   Алкоголь помогает от всех болезней.
   Кроме алкоголизма. Но и его течение алкоголь существенно облегчает.

   - Где тут у вас ближайший ресторан находится? Или «Макдональдс», на худой конец?
   Витторио нырнул рукой в свои чудные рейтузы – может затем, чтобы проверить, что он не такой уж и худой? Сизоворонкин пообещал себе, что заставит Монтулетти тщательно вымыть руки, прежде чем в них окажется Грааль. До его ушей тут же – словно ждал этого момента – донесся призывный звук льющейся с высоты воды. Он огляделся уже основательней. Небольшая площадь, на которой так быстро началась, и еще быстрее закончилась дуэль, была окружена каменными домами, украшенными вычурными барельефами. Окошки были маленькими; Лешка предположил, что пробраться ему в такое будет очень проблематично. Саму же площадь украшал небольшой фонтанчик, который с одной стороны был очень удачно прикрыт от нескромных взглядов густо вьющейся лозой. Остроглазый Алексей еще и какую-то лавочку под ней разглядел.
   - Ага, - решил он, увлекая туда Витторио, - вот тут у нас и будет ресторан. Есть где руки помыть; есть, куда Грааль пристроить.
    Это он не про столик, которого рядом с лавочкой не было; это про чистые руки, которые (итальянские, по крайней мере), не захотят выпустить волшебный сосуд – ставь хоть сотню столов рядом.
   - Что ты там говорил насчет свиньи? – спросил он Монтулетти, прикидывая, чем сейчас поразить итальянца.
   - Свиньи нет, - уныло сообщил Витек, опасливо опуская руки в воду вслед за Сизоворонкиным, - и очага нет, в котором можно было бы зажарить свинью; и дома нет, в котором мог быть очаг,  в котором…
   - Стоп, - остановил его Лешка, - дальше я уже знаю.

   - Вот мы недавно в горы поднялись, решили шашлык пожарить, а костер развести не смогли.
   - Ну, наверное, высоко поднялись, кислорода не хватило.
   - Ты слышала, что умные люди говорят?! Кислорода не хватило! А ты заладила: «Дрова нужны, дрова»…

   - А что такое шашлык? – застенчиво спросил Монтулетти.
   - Вот,  - сунул ему в руку Грааль Сизоворонкин, предварительно шепнув в него бессмертное «Ахалай-махалай».
   Витторио глотнул – раз, второй, третий. После первого глотка у него – как у попа из известной сказки – глаза полезли на лоб.
   - Ну, правильно, - кивнул Лешка, - Менделеев-то еще не родился; водку никто не изобрел. А тут ровно сорок  - ни градусом меньше.
   На глазах итальянца выступили слезы, но он мужественно протолкнул в себя второй глоток. Подпрыгивать до потолка, как  в сказке, не стал – тем более, что никакого потолка в «ресторане» не было. А потом активно заработал челюстью, пережевывая что-то  настолько восхитительное, что Лешка не удержался, тоже отхлебнул из тяжелого кубка, в который сейчас превратился Грааль. Витторио вытащил изо рта целое ребрышко; покрутил его перед носом и решил, очевидно, что на нем еще есть много чего вкусного. Ребро опять скрылось во рту, снабженном, как видно, очень крепкими зубами. Во всяком случае, сам Сизоворонкин такую кость грызть не решился бы. А Монтулетти похрустел, с трудом проглотил и опять потянулся рукой за Граалем.
   Алексей не препятствовал – ни сейчас, ни через десять минут, ни через полчаса. Однако к окончанию первого часа пиршества он решил, что можно, и нужно сделать небольшой перерыв. Кубок уместился в штанах – таких же смешных и кургузых, как у Монтулетти. Итальянец проводил волшебный сосуд тоскливым голодным взглядом.
   - Силен, - восхитился про себя Алексей, - сколько же ты постился?
   Вслух же он задал другой вопрос – короткий, как шпага Витторио:
   - Рассказывай!
   - Что рассказывать?
   - Все! Как живете, чем дышите, какими сплетнями делятся кумушки…
   Итальянец только пожимал плечами.
   - Ну, кого убили, наконец, можешь мне сказать? Или тут только ты ходишь, честь свою защищаешь?
   -  Синьор! – вскочил Витторио, выдирая из ножен обломок шпаги.
   - Сядь! - громыхнул Сизоворонкин, удачно сымитировав Зевса, - сядь и рассказывай  все, что знаешь об этом поганом городишке!
   - Верона не городишко, - оскорблено задрал подбородок к отсутствующему потолку итальянский дворянин, - и не поганый. Тут живут почтенные люди. А из последних дуэлей… если это тебе так интересно, могу назвать поединок, на котором Ромео из рода Монтекки убил на честной дуэли Тибальда, брата красавицы Джульетты из рода Капулетти.
   - За что? – лениво поинтересовался Лешка, понявший, что злосчастный плевок привел его по нужному адресу.
   - За то, что Тибальд убил Меркуцио – брата Ромео.
   Сизоворонкин провел в уме несложное геральдическое действо, и спросил:
   - А ты кем приходишься этим почтенным семействам?
   - Я в родстве с ними обоими, -  поник головой Витторио.
   Было видно, что богатые и знатные роды этого родича не сильно жалуют.
   - А что, - пришла вдруг в Лешкину голову идея, - сможешь провести меня в дом Капулетти?
   Идея эта была простой, и совсем не безумной – в теле и разуме девчонки, историю которой когда-нибудь прославит на века Шекспир, могла скрываться Афродита.
   -  А может, и не скрываться! - почувствовал он одним местом.
   - А что, друг, - попытался он приобнять за плечо итальянца, не давая времени ответить, - родственница твоя, Джульетта, действительно так хороша и скромна, как об этом говорят даже в других городах?
   Он, впрочем, тут же отодвинулся подальше, потому что от Витторио нестерпимо несло смрадом давно немытого тела.
   - А может, - подумал он, двигаясь еще дальше, - никогда не мытого?
   Очень ко времени вспомнился франкский посланник к русскому царю, который усилиями принимающей стороны сподобился все-таки почувствовать собственным телом все прелесть настоящей бани. Один раз, к сожалению... Италия, как оказалось, в средние века мало чем отличалась от Франции. Это прямо сейчас подтвердил Монтулетти:
   - Насчет прекрасной – спорить не буду. Хотя, на мой вкус, Джульетта худовата. А вот  скромность…  Да она с любым готова переспать – лишь бы от него пахло чуть лучше, чем от козла.
   - Вот откуда слухи о скромности; долго же ей придется ждать такого, – усмехнулся Сизоворонкин, и тут же воскликнул, - постой! Как с каждым?! Ей же всего лет четырнадцать… или тринадцать?
   - Это она сама так говорит, - не менее хитро усмехнулся итальянец, - да еще родители. Вот будет сюрприз ее будущему муженьку… Хотя…
   В его глазах проявилась задумчивость пополам с жадностью.

   Когда ей предложили выйти замуж, она упала со стула, прыгала по кровати, от счастья минут пятнадцать бегала по квартире и потом ответила:
   - Я подумаю.

   - А что Ромео? – Лешка подвинулся чуть поближе – вслед за ветерком, который принес долгожданную свежесть.
   - На что-то надеется, несчастный. Говорят – моется чуть ли не каждый день. Но это ему не поможет – родители не позволят. Ни Монтекки, ни Капулетти.
   - Несчастный Гефест, - вздохнул Алексей, - а может, счастливый? Может, он скрытый мазохист? Тогда несчастна Афродита. Кто ее сделает здесь счастливой? Разве что… я?
   Он поднял руку, призывая Витторио к вниманию, а на самом деле незаметно обнюхивая собственную подмышку. Пахло подвигами – то есть здоровым мужским телом, которому костюм, сработанный умелицей Герой, обеспечивал постоянную свежесть. Сизоворонкин подумал, попросил костюм еще раз пробежаться по всему телу дезодорантом и кивнул итальянцу:
   - Проведешь меня к родственничкам?
   - К которым?
   - Капулетти, конечно, - чуть удивился Лешка, - зачем мне озабоченный паренек Ромео?
   - Не получится,- пожал плечами Монтулетти, - после этих дуэлей в дом родителей Джульетты закрыт ход любому чужому мужчине.
   -  Так уж и всякому? – не поверил Сизоворонкин.
   - Разве что духовному лицу, - протянул нерешительно Витторио, - отец Лоренцо. Он мало того, что осенен обетом безбрачия, так еще и худой конец свой вряд ли найдет – даже если очень сильно будет его искать.
   Парень вскочил со скамьи, и изобразил, как мог, священника. Он растопырил руки, надул щеки, даже прошелся по камням мостовой, переваливаясь с бока на бок, желая показать, насколько толст и неповоротлив отец Лоренцо. Теперь он был похож не на петуха, а на индюка.
   - То, что надо, - обрадовался Сизоворонкин.
   Итальянец подробно объяснил, как быстрее добраться до усадьбы Копулетти, а потом с благодарностью принял в руки Грааль. Ударную дозу спиртного, которую Алексей не пожалел на этот раз, даже тренированный итальянский организм не вынес. Лешка ловко подхватил выпавший из его руки кубок, и помог парню  принять удобное положение – на той же скамье.
   Сизоворонкин напряг память; вспомнил, как монах из ближнего круга Ивана Грозного крестил себя, и всех вокруг, включая некрещеного полубога, и попробовал повторить его движения. Итальянец на лавке только причмокнул губами, когда его осенили православным крестом, и Лешка решил, что репетиция прошла очень удачно. Он тщательно отмыл руки в фонтане - не от крестного знамения, а от миазмов, которые буквально вцепились в ладони после краткого прикосновения к чудному костюму Витторио.
   - Впрочем, - усмехнулся он, - я сейчас выгляжу не менее смешно.
   Он отдал новую команду творению божественной супруги громовержца, и отправился в гости, к славному роду Копулетти, на ходу превращаясь в "отца Лоренцо"...

   - Тук-тук.
   - Кто там?
   - Полиция, откройте.
   - Вы должны подождать, я… какаю.
   - Мы это видим, телефонная будка-то стеклянная.

   Ворота в родовом гнезде Капулетти были не стеклянными. Они были собраны из толстых дубовых плах, да еще оббиты снаружи листовым железом. Такую даже полубог запарился бы отворять. Поэтому Сизоворонкин ничуть не удивился, когда на его стук кулаком, а потом и каблуком  тяжелого сапога, который прилагался (в количестве двух штук, конечно же) к длинной сутане коричневого цвета, выглянул детина ростом и размахом плеч превышавший даже полубога. А вот пузом, уверенно торчащим вперед, он до «отца Лоренцо» сильно недотягивал. Потому что под сутаной у Лешки услужливое творение Геры разместило три шубы и два полушубка – только так из Геракла получился колобок.
   Детина был очень недоволен; судя по лицу, его как раз оторвали от увлекательного занятия в «стеклянной будочке». Но при виде духовного лица, которое (лицо) скрывалось под низко надвинутым на голову капюшоном, привратник расплылся в угодливой улыбке. Шустрым оказался  паренек. И воротину мгновенно распахнул, и поклонился умело, и даже успел поймать руку полубога и страстно облобызать. «Лоренцо» поспешил вырвать  свою руку, и убежал в дом, подхватив для скорости полы сутаны. Единственное, что порадовало сейчас Сизоворонкина – этот здоровяк не был для него конкурентом. Потому что от него тоже несло, как от… Витторио.

   Он был таким редким козлом, что его убийцу осудили по статье «Браконьерство».

   Привратник остался во дворе, избавив Лешку от непланового убийства и судебных разбирательств. В доме было тихо, как в могиле. Только где-то в глубине, откуда несло мощным запахом прогорклого масла, слышались негромкое позвякивание кухонной посуды и чей-то визгливый голос. Решив, что юной представительнице рода Капулетти такой «ангельский» голосок никак не может принадлежать, лжемонах двинулся по крутой деревянной лестнице на второй этаж – туда, где, как помнил Сизоворонкин, должен был находиться балкон, с которого юная дева слушала по вечерам серенады. Ну, или вопли озабоченных котов – все зависело от времени года. Шекспир оказался прав. Джульетта занимала своей особой большую комнату – четвертую по счету, в которую открыл дверь Алексей. В трех предыдущих его встретили изумленными взглядами  давно не юные мужики и тетки.
   Героиня мечтаний Ромео и многих поколений других страдальцев обоего пола оказалась девушкой вполне развитых форм. Сходу Лешка дал бы ей лет двадцать-двадцать два. А когда заглянул в карие глаза, с которых Джульетта смахнула длинную прядь волос…
   Они устремились цепким взглядом под капюшон сутаны после того, как девичий нос поставил диагноз, предварительно смешно подергавшись, и глубоко вдохнув воздух, напоенный ароматами апельсинов, которые девушка только что трескала, лежа на кровати:
   - Ты не отец Лоренцо!
   - По запаху определила? – добродушно прогудел Сизоворонкин, сбрасывая с головы капюшон.
   - Геракл, - радостно завизжала Джульетта, и тут же поправилась, - Лешенька!!!
   Сизоворонкин не отбивался – ни когда девчонка повисла на его могучей шее, ни когда она с совсем не девичьей силой тащила его к ложу, ни когда смахивала с него, с ложа, остатки апельсинового пиршества, а потом  с него самого  шубы с полушубками «отца Лоренцо». Сам Алексей мог разоблачиться посредством одной команды, но он все это время мучительно пытался вспомнить – когда это он представлялся богине любви и красоты своим человеческим именем? Не вспомнил, но не сильно этому огорчился – потому что обнаружил себя лежащим на шелковой простыне совершенно обнаженным, а Джульетту-Афродиту – изображавшей скачку амазонкой на диком необъезженном мустанге. Потом они поменялись местами, потом…
   Потом обессилевшая и счастливая Афродита спросила: «Апельсин хочешь?».
   - У меня ест кое-что получше!
   Лешка перегнулся через  край ложа, накрыв собственным телом женское, затрепетавшее и слабо пискнувшее под его ста сорока килограммами, и нашарил Грааль в груде одежды, которую вынужден был таскать на собственных плечах. Причем шарил там долго и основательно – так, что Афродита  не сразу поняла затуманенным взором, что это ей протягивает хорошо знакомый полубог.
   Она поднесла волшебный сосуд к губам, провокационно провела язычком по краю кубка и прильнула к мальвазии, по которой, несомненно, успела соскучиться. Богиня жадно глотала огневку, а Сизоворонкин потрясенно соображал – это надо же было судьбе свести в пару два таких существа.
   - Насколько Гефест погружен в свой мазохизм, в свои переживания, в которых тем хуже, чем больше… и ветвистее у него рога… Настолько же радуется жизни и каждому новому мужику эта… Эта…

   … А у меня есть подружка, слово забыл. Вначале что-то сказочное, а потом крупа. Эльфогречка? Нет… Гоблинорис? Нет, это уже болезнь какая-то. Гномоперловка… А, вспомнил! Нимфоманка!

   - Как ты сказал? – оторвалась, наконец, от Грааля Афродита, - гномоперловка? А вот кто-то кого-то сейчас отперловит...
   Ее глаза опять блестели от желания, а руки жадно тянулись к… В этот момент кто-то осторожно постучал в дверь. Сизоворонкин все-таки сказал волшебное слово, и через пару секунд стоял в темном углу полностью одетым – даже последовательность шуб и полушубков не перепутал. Джульетта одевалась гораздо медленней, то и дело демонстрируя  скромно стоящему духовному лицу  позы – одна провокационней другой. Наконец раздался ее ангельский голосок:
   - Войдите.
   В комнату вошел отец Лоренцо; настоящий, конечно. Вряд ли еще у кого хватило бы фантазии пробраться к любвеобильной девице так синхронно с Алексеем. Монах свою копию не заметил. С горящими глазами он подступил к Джульетте так экспрессивно, что Сизоворонкин едва сдержал себя, не обрушился на Лоренцо и не взял на душу еще один грех в этом мире. Впрочем, Афродита справилась сама, вытянув руку вперед в таком решительном жесте, что монах махал руками и излагал хитроумный (на его взгляд) план с расстояния в три с лишним метра. Лешка понял, что грех, который пока обошел его стороной, суд, скорее всего, обозвал бы браконьерством.
   Он, как и Джульетта, постарался отключить обоняние; весь обратился в слух, и сейчас вспоминал прочитанное когда-то единственный раз творение великого Шекспира.
   - Впрочем, - напомнил он себе, - я ведь не слишком жалую поэтов. Разве что Маяковского, да Высоцкого. И то, потому что их стихи можно читать, как анекдоты – коротко, емко и по делу. Не в бровь, а в глаз! И посмеяться можно.
   Лешка, кстати, едва не заржал в полный голос, когда Лоренцо протянул Джульетте пузырек с мнимым ядом. Он вспомнил, что вытворяла эта девица незадолго до появления монаха-заговорщика, и задал себе вопрос:
   - Разве сможет она представлять сейчас из себя хладный труп? Никогда.
   Но Джульетта действительно протянула руку, выхватила кончиками пальцев какой-то бутылек и поднесла его ко рту. С закрытыми глазами («Наверное, представляет, что это Грааль, - усмехнулся Сизоворонкин) она опрокинула содержимое бутылочки в широко открытый рот. И даже не поморщилась. А потом упала, мастерски изобразив из себя мертвую царевну.

   - Как ты думаешь, Машка его из армии дождется?
   - Вряд ли. Она его с работы-то не всегда дожидалась.

   Лешка бросился было к ней – так естественно, с громким стуком затылка о деревянный пол она упала – но быстрее его это сделал юноша, ворвавшийся в комнату чуть раньше целой оравы галдящих людей. Сизоворонкин поначалу решил, что это Витторио очнулся так быстро, и явился сюда на запах Грааля, но нет. Лицо, повернувшееся к нему в смертельной муке, было незнакомым – до тех пор, пока этот юный итальянец, судя по всему называвший себя Ромео, не прошептал, обращаясь именно к Алексею.
   - Ну вот, опять. Опять она ушла раньше меня! И где ее теперь искать?
    В его искаженном мукой лице стали явственно проступать черты Гефеста, так что Сизоворонкин ничуть не удивился, когда понял – в словах Ромео была не только великая боль и отчаяние, но и какое-то… удовлетворение, что ли? Словно этот парень хвастал сейчас:
   - Смотрите люди, как мне плохо! Смотрите, какие ужасные страдания я испытываю. И нет мне жизни в этом мире – мире, где уже нет любимой женщины!
   Он вскочил на ноги, и взмахнул длинным кинжалом – картинно и медленно. Так, что не только Лешка мог шагнуть вперед и выбить оружие из рук обезумевшего от горя парня. Но ни Сизоворонкин, ни кто другой мешать Ромео не стали.
   - И правильно сделали, - решил Алексей, - иначе, что будут изучать в школах по курсу зарубежной литературы?
   Кинжал медленно, с треском, распорол камзол, а потом начал углубляться в человеческую плоть – еще медленней, так что Лешке стало еще труднее сдерживать себя; теперь уже в попытке помочь неопытному самоубийце покончить с собой. Острое лезвие, наконец, достигло какого-то важного органа. Скорее всего, сердца – потому что сильная алая струя хлестнула из раны, залив чуть ли не всю Афродиту. Девушка вскочила с громкой бранью, словно освобождая Ромео место, куда он и улегся – гораздо аккуратнее, чем прежде она сама.
     Дополняя картину невольной минуты молчания, на середину комнаты вышел Сизоворонкин. Его суровое лицо остановилось поочередно на всех свидетелях трагедии, и замерло на раскрасневшейся (от румянца, и от крови, пролитой парнем) Афродите. Он словно мучительно думал – что еще сказать, когда все уже изложил  своей напрасной жертвой Ромео-Гефест? На самом деле Сизоворонкин не менее трудно вспоминал текст финальной сцены шекспировой трагедии. Наконец он произнес, как сам надеялся, правильно:
   - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!
   Потом он повернулся, и все так же – в образе итальянского священника – прошествовал на балкон, чтобы ловко спрыгнуть со второго этажа на каменную мостовую.
   В спину ему ощутимо ударил возглас Афродиты на языке, который вряд ли мог понять кто-то из присутствующих; разве что Гефест,  только что испустивший дух:
   -  Передай там нашим, Лешенька… Здесь… прикольно.
   - Ага, блин – проворчал Алексей, переваливаясь через перила, - один прикололся… только что!
    Ловко перевалиться не получилось – наш герой не учел длины сутаны и толщины полушубков, которые она скрывала. Нелепо развернувшись в воздухе, Сизоворонкин шлепнулся  на камень лбом. Искры, посыпавшиеся из глаз, и гром, раздавшийся в голове, послужили насмешливым напоминанием о себе далекого олимпийского громовержца. Зевс, козел, еще и анекдот умудрился в меркнувшее сознание запихать:
   
   Кто сказал, что люди не умеют летать? Они просто не умеют приземляться…




 


























 6. ТЕНИ ДВУХГОЛОВОГО

   Голова практически не болела – так, чуть гудела. Сизоворонкин потрогал лоб, не открывая глаз. Пальцы нащупали громадную шишку – под стать лбу, который, как и все в теле Геракла, отличался внушительными размерами.

   В супермаркете встречаются две подруги, одна тут же восхищается:
   - Ой, Зинка, как это ты так быстро Костика охмурила?!
   - Ну, так… - я всегда сразу хапаю быка за рога!
   - Это точно! У Костика есть за что взяться.

   Рядом раздалось знакомое девичье двуединое хихиканье, явно связанное с растущим рогом.
   - Нет, - поправил себя Лешка, - на этот раз триединое…
   Перед ним, сидящим на мраморном полу олимпийского пиршественного зала, стояли сразу три богини – к Афине с Артемидой присоединилась Гера, обычно взирающая на всех из-за левого плеча царственного супруга. Это было первым звоночком. Вторым стало какое-то напряжение – и в лицах красавиц, и во всем зале, который опять не мог похвастать наличием сидячих мест для всех желающих. Впрочем, одно свободное место за круглым столом было. Как правильно понял Сизоворонкин – для него. Несмотря на «страшную рану», он гибким, классически-киношным прыжком оказался на ногах, а потом и за столом. Его густая прическа тут же зашевелилась; не от ужаса, конечно – Алексей в теле полубога уже давно ничего не боялся – а от теплого дыхания сразу трех избранных богинь.
   - Вообще-то я думал, что для вас, мои кошечки, места всегда забронированы… Вы же из дюжины старших богов. Это что вы такое натворили, что старший бортпроводник (читай – Зевс) перевел вас из бизнес-класса в эконом? Или вы сами объявили стоячую забастовку?
   Его неторопливые размышления прервал громовержец:
   - Рассказывай, - рявкнул он, - метнув недовольный взгляд – не на Геракла, кем до сих пор считался Сизоворонкин в олимпийском обществе, а чуть выше – на собственную супругу и дочерей.
   И Алексей рассказал – все, как на духу, ничего не приукрашивая и не скрывая. Лишь те эпизоды, которые не имели никакого отношения к одиссее богов-первопроходцев, он опустил. Да еще и контакт с Афродитой, который длился не один час, он обрисовал скупо, за десяток секунд. Закончил почти так же, как и в доме Капулетти:
   - Нет повести печальнее на свете, чем быль об Афродите и Гефесте! Но им, как мне кажется, такая быль очень даже нравится. Так что, ребята, если есть желающие, мотайте на ус байку о реинкарнации – и вперед, заре навстречу. Настоящей заре, с настоящим солнцем!
   - Вперед не получается,  - раздался сзади очень недовольный, почти сварливый голос верховной богини, - кому-то очень не хочется лишаться своих подданных.

   Приходит корова в стадо, вся такая довольная, глазки блестят…
   Бык ее спрашивает:
   - Корова, ты откуда такая счастливая?
   Корова, застенчиво опуская глаза:
   - От верблюда…

   Верблюд, то есть Сизоворонкин, уставился на быка-Зевса с недоуменным вопросом:
   - А как же хваленая демократия?.. Свобода выбора, передвижений?.. Еще куча разных свобод. Она ведь, демократия, отсюда, из Греции, начала свое победоносное шествие по миру?
   Глаза громовержца налились кровью, как у самого племенного быка. Видно было, что его с этой демократией уже достали. Алексей вдруг решил, что Зевс – если он все-таки решится вырваться в тварный мир – будет просить богов (то есть себя), чтобы они реинкарнировали его прежде всего в тело одного из древнегреческих властителей. С тем демократия в мире тихо скончается. Пока же Зевс похоронил внутри себя гнев; ответил на выпад супруги вполне миролюбиво:
   - Да, я наложил печать на переход в тварный мир.
   - Надолго наложил, - хохотнул Лешка, бесцеремонно перебивая отца богов, - и почему?
   - Надолго? – Зевс ухмыльнулся не менее гадко, -  это зависит от тебя, герой. А вот почему?.. Тут секрета нет. Все об этом знают, слушай и ты. Мы не можем покинуть Олимп все. Кто-то должен остаться, чтобы беречь хрустальные черепа… Даже не их,  а мятежный дух Двухголового; точнее – духов, ведь их тоже два – по одному на каждую голову.
   - Почему я об этом не знал? – не на шутку обиделся Алексей, - может, какой из духов попался бы мне в странствиях? А может… один из них как раз и  подставил мне ножку – в надежде, что моя тыковка треснет?
   Он еще раз почесал шишку на лбу.
   - Пить надо меньше, - хмуро заметил Зевс, - да по бабам бегать. Но это тебе без меня объяснят (он широко ухмыльнулся, а Лешка зябко повел плечами, за которыми стояли сразу три объясняльщицы), а вот насчет духов Двухголового… Они не были опасны, пока творили добро и зло в тварном мире, принадлежащем человеку.
   - Вот как? – Сизоворонкин удивился – не в первый раз за сегодняшнее утро,  - они и добро творить умеют?
   - А как же? – Зевс грустно усмехнулся, - они не есть абсолютное зло. Они просто Иные, и потому всегда будут ломать наш  мир, чтобы изменить его.
   - Ага, - понял Алексей, теперь считавший себя крупным экспертом в сельском хозяйстве, - выполоть человечество, как сорняки, и засадить высвободившиеся площади двухголовыми культурными растениями.
   - Ну-у-у.., примерно так, - кивнул громовержец.
   По обе стороны от него сидели братья. У Аида физиономия и прежде была такой, словно он не удавился до сих пор лишь потому, что на Олимпе не было веревки с мылом.

   В магазине «Все для дома» мужик покупает крюк, веревку, мыло и нож. Продавщица спрашивает:
   - А нож-то зачем?
   Мужик:
   - А я оптимист – вдруг захочу веревку перерезать?

   У Посейдона холодное оружие уже было – не ножик, а трезубец, который он сейчас сжимал побелевшими от напряжения пальцами. Его бородатое лицо выражало сейчас почти детскую обиду – словно поманили конфеткой и не дали. Такой конфеткой для богов была свобода; для морского владыки – в последнюю очередь; ведь именно на его попечении были хрустальные черепа.
   - А он, - пожалел Посейдона Алексей, - уже, наверное, представлял себя капитаном Флинтом, или Крузенштерном…
   Он перевел взгляд на другого братца, и его фантазия забуксовала. Сизоворонкин никак не мог; что-то внутри не позволяло ему поставить себя на место бога смерти.
   - Его проблемы, - махнул рукой Лешка, - мне бы со своими разобраться.
   Одну из них, самую главную на сегодня, он и озвучил.
   - И что вы от меня хотите на этот раз?
   - Нужно найти этих духов, и развоплотить их.
   -  Это как? – открыл рот Сизоворонкин.
   - Не знаю, - пожал плечами громовержец, - сначала найди их, а потом ситуация сама разрешится – у тебя ведь всегда почему-то получается. В помощь могу дать вот это.
   Громовержец вытянул из-под стола длинный клинок и осторожно опустил его на столешницу.
   - Эскалибур! –  восторженно ахнула за плечом Сизоворонкина Афина.
   - Меч-кладенец! – не менее завистливо простонала там же Артемида.
   - Ничего вы не понимаете, девки, - с остатками злости и обиды в голосе прервала их Гера, а потом – уже с гордостью за супруга, сотворившего такое чудо – вынесла свой вердикт, - это абсолютное оружие; меч, которому нет преград. Ну, еще и другие плюшки в нем имеются, наподобие тех, что я вложила в этот костюм.
   На костюм, сейчас древнегреческую тогу, опустилась нежная женская ладошка. Тут же на плече оказались еще две, а Лешка с вполне понятной гордостью подумал, что свободного  места на плечах еще ой, как много. Но сейчас ему больше хотелось разобраться не с женскими ладошками, а с чудо-оружием. Он протянул руку к мечу, и тот сам скакнул в ладонь, оказавшись рукоятью в ней так, что разворот длинного лезвия не заметил даже остроглазый полубог.
 
   После пяти промахов грузинский биатлонист зарезал мишень кинжалом.

   - Длинноват немного, - выдал первую оценку Алексей.
   Меч тут же превратился в кинжал, рукоять которого тоже сидела в ладони, как влитая.
   - Ага, - обрадовался Лешка, готовый экспериментировать дальше, - а как я с тобой буду в магазин ходить, или на дискотеку – когда домой вернусь?
   Теперь в ладони ничего не было; зато запястье очень органично обнимал браслет, который поражал не своим богатством (ни золота, ни каменьев), не массивностью (куда делись лишние килограммы?), а каким-то непонятном чувством, придающим душе спокойствие и легкость.
   - Основательность и надежность, - наконец нашел нужные слова Алексей, - я словно родился с этим браслетом. Вот тут пока и сиди!
   Он поднял благодарные глаза к Зевсу и кивнул:
   - Да будет так! Договор заключен. Но сегодня не пойду. Отдыхать буду.
   Громовержец понятливо улыбнулся, и Сизоворонкин вслух вспомнил анекдот, который, кажется, еще не рассказывал в этой зале:

   Если все время работать, и никогда не отдыхать, можно стать самым богатым человеком на кладбище.

   Рядом с Зевсом заворочался молчавший до сей поры братец – Аид. Может, потому, что кладбища входили в его  епархию?
   - А ты не перетрудился, человек? – проскрипел он.
   Лешка почувствовал, как его плечо стиснули сразу три ладошки, и поднял свою руку, одной ладонью успокаивающе накрывая сразу все. С главным смотрителем всех земных кладбищ он никому бы не рекомендовал связываться, исходя из чисто практических целей – а вдруг понадобится дядечка? Ну… там, местечко потенистей выбрать, да поближе к выходу… Сам он все же не удержался, изобразил физиономией еще один анекдот:

   Иногда смотришь на человека, и напрашивается вопрос – он родился придурком или курсы какие-то дополнительно проходил?!

   Аид его определенно понял, потому что поиграл желваками под бородой, посверкал грозно очами… но говорить ничего больше не стал. Он опять закрыл глаза, погрузившись, как предположил Алексей, в собственные мечты. На эти мечты воображения Сизоворонкина опять не хватило. Зато у него были свои, и он встал из-за стола, такого пустого сегодня, с намерением перекусить в другом месте, и не только перекусить. Тем более, что компания подобралась очень достойная – три девы, которым Алексей мог воскликнуть с куда большим основанием, чем любой другой парень во Вселенной:
   - Мои богини!
   Он и воскликнул, когда вышел за дверь, провожаемый явно потеплевшей атмосферой обеденного помещения, и вполне одобрительным кивком «быка» Зевса, доставшим откуда-то волшебный сервиз.
   - Мои богини! – воскликнул он в панике, готовый запрыгнуть назад.
   Кто бы ему позволил?! Сразу шесть крепких божеских ручек подтолкнули его в спину прямо к четверке других божественных личностей прекрасного пола, которые смиренно стояли на коленях и поджидали… Кого?
    - Тебя, - пихнула его крепким кулачком Гера, заставляя сделать еще один шаг к Орам, богиням времен года.
   Алексей не видел их ни разу с того дня, когда впервые появился в олимпийском Дворце, и сейчас душу обожгло давно забытое чувство стыда. Самая прекрасная из Ор, богиня Весны, так и щеголяла в обрывках одеяния, часть которого Сизоворонкин приватизировал для личных нужд. Потому она, наверное, и выглядела сейчас соблазнительнее остальных.
   - Хотя.., - тут же принялся защищать себя Алексей, - я-то тут причем? Кто у нас тут главная швея и ткачиха?
   Вместо Геры из-за спины ответила Афина. Давясь смешком, она заложила подругу-соперницу:
   - Это все она, Артемида! Растрезвонила всем, что в тварный мир попадут только те, кто переспит с одним… одной тварью.
   Последнее слово, не самое благозвучное, она произнесла с такой нежностью, что воинственной богине позавидовала бы сама Афродита.
   - Да, - гордо напряг могучие мускулы Сизоворонкин, - я еще та тварюга… Я такого натварить могу…

   Объявление в туалете:
   - "Уважаемые мужчины! Не вставайте ногами на унитаз! Помните: есть много других способов быть на высоте! Администрация".

   С пьедестала чудовищного самомнения Лешку сдернула Артемида.
   - Считайте девы, что он вам пообещал, - захохотала она, выскакивая вперед и хватая Лешку за руку – ту самую, на которой красовался браслет-кладенец, - только чуть попозже. Сейчас он занят.
   В другую руку вцепилась Афина-воительница; Гера осталась позади, подгоняя «верблюда» в спину кулачками.
   Так они и вбежали в комнату с единственным ложем, где Лешка собирался опровергнуть единственное слово из сказанных богиней охоты – «чуть»!
   Он повернулся к двери, которую с громким стуком захлопнула верховная богиня. Ее лицо было сейчас хищным; она явно задумала сообщить какую-то новость – не очень приятную для Сизоворонкина.
   - Помнишь ли ты свою Книгу, Лешенька? – вкрадчиво начала она.
  Лешка помнил и книгу с анекдотами, и дарственную надпись, которую каллиграфическим почерком вывела в ней Наталья. Именно Лешеньку поздравляли с юбилеем и она сама, и другие приятели.
   - Значит, расколдовали, - вздохнул Алексей, - теперь они на один мой анекдот будут отвечать тремя.
   Гера расхохоталась, и тут же начала доказывать его мысль:

   - Так, паразит, лучше говори, где был! А то я сама додумаю – тебе же хуже будет!

   Девушки, а потом и Сизоворонкин, присоединились к ее смеху.
   - Расскажу, - пообещал Лешка, - а лучше покажу. Еще и анекдот придумаю, какого нет в книге.
   - Придумаешь? – не поверили богини в три голоса.
   - Уже придумал! – выпятил вперед героическую грудь парень, - слушайте:

   Три девицы под окном пили водку, сок и ром. Лишь одна смогла девица без проблем войти в светлицу.

   - Водку?! - с воодушевлением воскликнула Артемида.
   - Ром?! – с не меньшим восторгом присоединилась к ней Афина.
   - Сок?!! – буквально возопила возмущенная Гера.
   - Мы ничего этого не пили! – подступили они все вместе к Сизоворонкину.
   - Пока не пили, - захохотал он, сгребая всех в одну, такую божественную кучку.
   На одной руке тускло сверкнул браслет; другая сжимала готовый к действиям Грааль.
   - Ну а я, - успел подумать Алексей, падая спиной на ложе, - как  пионер – всегда готов...
   - Пока, крошки! – Сизоворонкин произнес эти слова шепотом, чтобы не разбудить богинь.
   Он опасался, что за дверью его ждут Оры, и что их счастливый визг помешает его тайному бегству из опочивальни. Лешка даже приложил палец к губам, но…
   Но сдержать громкого ругательства не смог. Да  и кто сдержался бы, если бы ступил голой ногой в кипяток? Языков Алексей знал много, но теперь – как и в другие, самые ответственные мгновения жизни, перешел на великий и могучий. Поток бранных слов, исторгаемых из луженого горла полубога, отшлифованного ежечасными порциями мальвазии, не заставил шелохнуться человека, сидевшего под деревом неизвестной Лешке породы и глядевшего пустыми глазами вдаль, в океан, который замер своей поверхностью совсем недалеко.
   Кто был этот человек? Что за город раскинул свои здания концентрическими кольцами, разбегавшимися все шире по мере удаления от побережья? И что это был за мир, в котором чувствительный нос Сизоворонкина, а больше того – чуйка, обретенная в скитаниях – распознали безмятежное спокойствие, умиротворение достигнутой мудростью, а глубже всего тщательно скрываемые тоску и тлен. Тоску по настоящей, горячей жизни. И тлен чудовищно старой цивилизации, которая уже погибла, но еще не знает об этом.
   Алексей остановился взглядом на незнакомце, который, скорее всего, был мужчиной, хотя никаких видимых отличий от существ слабого пола предъявлять не спешил. Это тоже определялось на уровне ощущений.
   - А еще, - самодовольно подумал Алексей, чье тело до сих пор помнило тепло вечно юных богинь, - будь здесь женщина, она бы уже визжала от счастья и прыгала… понятно, почему?
   Он ткнул незнакомца в плечо – мягкое, живое:
   - Эй, мужик!
   Мужик не отреагировал. Сизоворонкин пихнул посильнее. Незнакомец повалился назад, стукнувшись затылком о ствол дерева. Лешка чуть пригнулся – словно опасался, что на макушку сейчас градом посыплются желуди. Увы, свиное лакомство посыпаться не могло по вполне уважительной причине – затылок ударился не о дуб, а о дерево, чья крона была усыпана другими плодами; очень приятными на внешний вид и источаемый запах. На вкус эти плоды, похожие на землянику огромных размеров, Сизоворонкин пробовать  не стал – решил, что Грааль может обидеться. Артефакт, кстати, уже был в  руке Алексея. Но прежде, чем  пустить в ход это убойное оружие, он решил опробовать новое - то, что подарили боги в расчете на его (Лешки) удачливость.

   Если ваш мужчина: 1. Не грубит. 2. Не пьет. 3. Не бесит. 4.Не сидит за компом. Тыкните в него палкой – скорее всего, он сдох.

   Из четырех пунктов Лешка был на все сто уверен в одном – этот мужик сильно бесил его своей неотзывчивостью. Насчет остального – даже компа – Сизоворонкин полностью поручиться не мог: чем этот незнакомец там, в своей реальности, занимался? Может, как раз, в танчики гонял? В грудь мужика действительно ткнулась палка – из небесного металла. Быть может, в ней еще хранилась остаточная энергия громовержца? Во всяком случае, мужика тряхнуло знатно – с дерева все-таки посыпались гигантские ягоды. Одна шмякнулась на макушку несчастного «подопытного кролика» так смачно, что он, едва открыв глаза, машинально мазнул себе по голове, а потом так же бездумно облизал липкую ладонь.
    - Я тебе покажу бездумно! – рассердился Сизоворонкин.
    Он ткнул в полуоткрытый рот меланхолика Грааль, и запрокинул его голову назад, заставив дерево еще раз немного поделиться плодами. Железные пальцы сжали нос незнакомца, так что тому невольно пришлось глотнуть раз, второй… Потом дело пошло веселее.
   - Это вам не земляника! – хохотнул Лешка, глядя, как с каждым глотком все шире открываются глаза мужика.
   Наконец, лицевые и желудочные мускулы парня напряглись до предела, и включились другие. Незнакомец вскочил на ноги, а Сизоворонкин невольно отступил на пару шагов – вплотную глядеть в глаза этому каланче было трудновато.

   Сергей хотел наладить отношения с тещей и заказать ей красивое платье. Но как назло она проснулась, когда он мерил ее рулеткой.

   У Алексея с собой рулетки не было, но он и на глаз достаточно точно определил – два восемьдесят, не меньше. А вот в плечах, и остальных параметрах мужественности «кролик» подкачал. В общем, это была тощая длинная каланча, которая с великим равнодушием, чуть разбавленным удивлением, воззрилась на Сизоворонкина с высоты собственных метров. Лешка ткнул пальцем в то место, где у настоящих героев находятся квадратики пресса, и сразу же сравнялся ростом с каланчой. Изумление из глаз согнувшегося в талии верзилы не исчезло, но к нему прибавилось еще больше муки и почтения - и к пальцу, и к его владельцу.
   - Как зовут? – прогремел над окрестностями голос полубога.
   - П… пидирасий, - дрожащими губами ответил тот.
   - Да-а-а, - вслух посетовал Сизоворонкин, - я бы с таким именем не стал просыпаться.
   - Имя, как имя, - обиделся почему-то абориген, - с таким именем самый славный флотоводец нашего прошлого водил корабли сражаться и побеждать.
   Алексей заставил иронию и хохот задержаться внутри организма, и настроился на серьезный лад.
   - Что это? - ткнул он пальцем себе под ноги; на город, где были видны лишь слабые признаки жизни.
   Расий (так решил пока называть нового знакомого Сизоворонкин) пожал плечами и ответил пальцу, который внушал ему искреннее уважение:
   - Горячий источник. На другой стороне священного холма холодный; он же морозный. Два священных ручья соединяются в термах, которые несут благость и чистоту всем жителям Атлантиды.
    Алексей сначала досадливо поморщился – спрашивал-то он про город, а не про озеро кипятка, в котором успел помыть пятку. Второй мыслью было скрыть  какой-то иррациональный, прямо таки мальчишеский восторг – он открыл таинственную Атлантиду. В голове тут же мелькнула предательская мыслишка: «А не закрывать ли ее  забросила меня сюда  судьба»? Наконец третий, и самый главный, вопрос исторгся громовым возгласом из глубины души:
   - Что значит всем? У вас что, до сих пор мужики с бабами в одну баню ходят?
   - А как иначе? – удивился Расий, - чистотой и тела и души должен отличаться каждый атлант. А предстоящие матери тем более. Иначе…
   Он замолк, словно испугался выболтать самую страшную тайну острова.
   - Иначе что? – осторожно поинтересовался Алексей, одновременно внимательно рассматривая стальную палицу, вновь оказавшуюся в его руках.
   Расий молчал. Тогда Сизоворонкин достал другой артефакт. Этот аргумент подействовал лучше.

   - Вано, давай выпьем за тех, кого с нами нет…
   - Ага, Вахтанг, и таки побыстрее… пока их нет!

   Алексей еще и покрутил перед собственным лицом пальцем, показывая, что может подключить  третий аргумент, решающий. Атлант его понял, и торопливо заговорил:
   - Задача предстоящих матерей – приносить Атлантиде младенцев – столько, сколько укажет бесплотный дух священного храма атлантов.
   - Это называется контролируемая рождаемость, - пробормотал Сизоворонкин, - та еще пакость.
   - Именно бесплотный дух дарит жизнь младенцу, избирая для этого тело атланта. Отмеченного благодатью.
   - Ага, - чуть громче возмутился Алексей, - тут еще и генетическими экспериментами попахивает.
   Он вдруг сделал неожиданный вывод:
   - А ты, друг Расий, не этой ли благодати тут набирался? Готовился, так сказать, вступить на тернистый путь отцовства?
   - У нас давно нет проблемы  отцов и детей – как ее понимают дикари за пределами благословенного мира.
   - Если ты заявишь еще сейчас, что ваши лучшие умы давно ответили на вопрос: «Что делать?», и каждый из вас шагает правой, а не левой, то представляю себе, какое жалкое существование у вас влачит литература.
   - Никакое не влачит, - совершенно равнодушно заявил атлант, - у нас ее попросту нет. Так же, как театра, кино и прочей дребедени. Вместо этого у нас есть бесплотный дух, и вот это.
   Он постучал пальцем по собственной голове. Его палец, конечно же, не шел ни в какое сравнение с перстом полубога, но звук из продолговатого черепа издал весьма гулкий.
   - Здесь есть все, - пояснил Расий, - а чего нет – можно придумать, представить себе и тем насладиться.
   - Ага – а сношаете вы друг друга тоже в мозги? - фыркнул Алексей.
   И опять атлант кивнул совершенно серьезно.

   - На приеме у сексопатолога:
   - Жена занимается с вами сексом?
   - Да.
   - Как часто?
   - Непрерывно.
   - В какой форме?
   - В мозг!

   Подробностей Сизоворонкин не пожелал даже представлять. Он потянул дылду вниз, в город. Расий не сопротивлялся. Видно было, что, несмотря на всю благодать, обретенную у берега пышущего жаром источника, он готов следовать за Лешкой хоть на край света – чтобы не твердил по этому поводу бесплотный дух.
   - А точнее, не за мной, а за Граалем, - усмехнулся Сизоворонкин, дав себе слово разобраться с этим духом, - вот посмотрю, что здесь за термы, и сразу же пойду разбираться.
   Идти пришлось долго. Алексей успел налюбоваться на величественные здания самых разных форм и расцветок. Они выглядели новенькими, словно архитектор с прорабом не успели еще поставить законную выпивку строительной бригаде, собирающей инструмент. Однако Сизоворонкина не покидало ощущение, что великолепный дворцовый ансамбль, который начался на окраине города и никак не кончался, сильно обижен на окружающих. Потому что им никто не любовался; роскошные апартаменты воспринимались аборигенами как место, где можно поесть, поспать, аккуратно погадить – и не более того. Так, по крайней мере, показалось человеку. Его разум отказывался воспринимать атлантов, уныло бродящих, а большей частью просто медитирующих в самых невероятных позах, как существ одного с ним вида. И дело было не только, и не столько в их росте и болезненной худобе. В их лицах не было жизни, как ее понимал Алексей. Наконец, он вспомнил, где видел такие же чуждые физиономии.
   - В Предвечной тьме! – охнул он, - словно здесь бродят Хрюн и другие монстры. Нет – Хрюн был гораздо человечней!

   -   А какие ваши любимые позы?
   - Я в кресле, полностью расслаблен, глаза полуприкрыты, дыхание ровное, правая рука вытянута вперед... И мышкой: "Клац-клац-клац"...

   Сизоворонкин задержал взгляд на атланте, который застыл в позе кривоватого тощего  лотоса посреди небольшой площади, украшенной фонтанчиком невообразимой изящности и красоты. Абориген медленно приоткрыл большие глаза и, глядя куда-то сквозь Лешку с Растием, неторопливо воспарил в воздухе. Похлопав глазами, этот феномен медленно истаял, чтобы так же неторопливо воссоздаться в противоположном конце площади.
   - Ни фигассе! – почтительно присвистнул Алексей, - левитация напополам с телепортацией! Я тоже так хочу. Чтобы спуститься в Куршавеле с горки на горных лыжах – и прямо в эмираты, в волны Индийского океана.
   - Нет, - покачал головой единственный пока знакомый ему атлант, - я тоже так могу, но только в пределах острова. Дальше запрещено.
   - Бесплотным духом, - догадался Алексей.
   Растий кивнул и добавил:
     - Думаю, тебе это тоже под силу. Надо только набраться побольше благости, поднапрячься и…
   Сизоворонкин заставил тело полубога буквально утонуть в благости; гигантским усилием напрягся, и…

    В кафе.
   - Извините, вы бы не могли выдыхать дым в другую сторону?
   - Если бы я могла выдыхать дым в другую сторону, я бы выступала в цирке.

    Алексей  действительно чуть не взвился в воздух подобно ракете, нарисованной на стене тюремной камеры изобретателем ракетного двигателя, имени которого он  – к собственному стыду – не помнил. Испортил воздух, одним словом. Но ничуть этим не смутился, посчитав свой поступок куда больше наполненным настоящей жизнью, чем унылое брожение долговязых атлантов по широким проспектам.
   Их странствия были хаотичными; поистине они жили тут по правилу: «Иди туда, не знаю куда…». А сам Сизоворонкин с Растием знали куда – в термы. Центральная площадь Атлантиды, куда они, наконец, вышли, размерами была куда больше московской Красной – там Лешка был когда-то в далеком детстве. Вместо Собора Василия Блаженного и Спасской башни тут были два совершенно одинаковых храма. Атлант даже на мгновение замешкался, словно не помнил, куда идти. Но тут даже Сизоворонкин мог ему подсказать – к одному из величественных творений тянулись две реки, обрамленные малахитовыми берегами. От одной из них даже здесь, под жарким солнцем, курился густой горячий пар; берега другой подернулись ледком. Реки ныряли прямо под могучие мраморные стены, а между ними усталых немытых путников ждал портик с высоченными колоннами, которые Алексей даже не стал считать – так много их было.
   Термы, в отличие от даже самой примитивной русской бани, что топилась по-черному, не имели ни предбанника, ни раздевалки. Сразу от входа в громадный зал начинались бесчисленные бассейны, устроенные подобно скамьям в  той  большой аудитории, где Алексей был вынужден пять лет слушать институтские лекции. Бассейны каскадом устремлялись вверх – к куполу необъятной высоты, где, как понял Сизоворонкин, и соединялись два потока. Причем соединялись так хитро (в чем  совсем скоро он убедился), что можно было подобрать себе ванну на любой вкус – по глубине, температуре, и… соседям.
   На широких мраморных ложах, которыми были разделены эти гигантские ванны, медитировали мокрые атланты. Их одежды лежали неопрятными  кучками рядом с мужами, которые здесь выглядели даже более жалкими, чем их сограждане там, под ярким солнцем. Но не их тощие телеса сейчас интересовали Алексея в личине древнегреческого полубога. Настоящие, рубенсовские, телеса отличали здешних женщин. Под стать ростом здешним почти трехметровым мужичкам, они даже в полутьме храма живой и мертвой воды, который освещался неведомо как, бросались в глаза своей пышущей здоровьем красотой, аппетитными формами, и вполне осмысленным выражением лиц. Видно было, что достичь благости им не было дано. Лешка на них за это не обиделся.
   За спиной Растий совершенно невозмутимо спросил:
   - С каким из мужей ты пожелаешь возлежать?
   Сизоворонкин аж взвился в воздухе:
   - Да за кого ты меня принимаешь, глиста атлантическая?
   Умом он понял, что под словом «возлежать» атлант предложил что-то иное, чем физическую близость. Но даже в мыслях парить вместе с особями мужеского пола ему было противно. Тем более, что здесь были другие особи, с которыми бы он…
   Алексей окунулся в один бассейн, другой. Чудо-костюм и два персональных артефакта сейчас очень органично выглядели на его могучем теле в виде едва заметных плавок. На атлантках, кстати, он не разглядел и такого мизера.

   - Я дико извиняюсь, на вас… нитка.
   - Это… купальник!

   Наконец он достиг среднего уровня каскада, где его вполне устроила температура воды, встал на каменном ложе, напряг могучие мышцы, и... К потолку вознесся богатырский клич, который на всех языках мира, даже на атлантическом, означал: «Кто на новенького?!».
   Зал замер. Казалось, что поток горячей воды подернулся льдом, а морозная – напротив – вскипела паром. А затем не менее могучий крик: «Я!», - из десятков женских грудей буквально снес его в бассейн. А чуть позже и сами груди облепили тело полубога, заставив его выдохнуть полуобморочное: «В такую битву я еще не вступал!». Выдюжил! Победил – хоть и не сразу. Не помешали даже безразличные взгляды атлантов мужчин, в которых ничто мужское даже не дрогнуло.

   Идет собрание внутренних органов. Решают, кому идти на пенсию.
   Председательствует мозг. Первым вскакивает сердце:
   - Я, я заслужило, я одно пашу круглыми сутками! Вы дрыхните, а я ни на минуту не останавливаюсь…
   Печень:
   - Нет, я! Вы жрете всякую дрянь, пьете, а я травлюсь – все через себя пропускаю…
   Слабый, замученный голос из зала:
   - Я, я должен… Нет уж моих сил больше…
   Мозг (сурово):
   - Это кто это там говорит? Ну-ка встань!
   Замученный голос:
   - А я уже и встать не могу…

   Сам Сизоворонкин, скорее всего, сдался бы на милость победительниц. Но в самые отчаянные моменты на помощь приходил Грааль, и даже – как это не удивительно – Кладенец. Его прикосновения возбуждали не хуже ударов электрического тока.
   Наконец, он выполз на мраморный парапет, удостоверившись, что ни одна из жертв этой маленькой победоносной войны не утонула в теплой воде. Женщины лежали, удивительным образом удерживаясь на поверхности, и умиротворенно улыбались.
   - Жизнь удалась, - повернулся герой к атланту, что вошел медленными шаркающими шагами во дворец чистоты,  теперь  превратившийся  в зал бесплатной  демонстрации  эротического фильма.
   Этот атлант был чудовищно стар. Быть может, он застал еще времена, когда здесь кипела жизнь, и мужи были не только учеными, но и настоящими? По крайней мере, при виде уставшего человека, в ногу которого как раз вцепилась самая неугомонная красавица, он округлил глаза в изумлении. Сизоворонкин не удивился бы, если бы тот загнул сейчас в восхищении десятиэтажным матом. Но старик сдержался, проскрипел те слова, с которыми пришел сюда:
   - Лайза и Пидирасий! Готовы ли вы предстать перед бесплотным духом, чтобы заполнить свои чресла им без остатка?
   Показалось это Лешке, или нет, но фразу эту старик произнес с изрядной долей сарказма, а мужское имя еще и с откровенной насмешкой. Мимо Алексея  попытался проскочить Расий, с трудом переставлявший ноги. Сизоворонкин не собирался  мешать ему брести выполнять неведомый долг. Иное дело мадонна, успевшая выползти на парапет, где Алексею сразу стало мало места. Потому что девушка с грудью никак не меньше двенадцатого размера пробормотала: «Ага, кажется это меня!», - выпустила монументальную лодыжку полубога и намертво уцепилась сразу за две другие – атлантические. Расий нелепо взмахнул руками и утонул в тех самых грудях. Впрочем, он исхитрился вывернуться, так что меж гигантских соблазнительных полушарий намертво заклинилась его голова, обращенная к Лешке.  Теперь у красавицы было три выпуклости на груди. Глаза атланта бешено вращались, а рот жалобно кривился в попытке вытолкнуть из себя какие-то слова.
   - Наверное, - решил Сизоворонкин, - поблагодарить меня хочет, за такой подарок.
   Он решительно сунул в тянущиеся к нему губы горлышко Грааля, и выражение глаз Расия стало меняться – паника резко уступила место откровенному желанию. Теперь уже не женщина, а мужчина стал активным: рывок, и озвученная стариком парочка бултыхнулась в воду. А там, между прочим, начали проявлять признаки жизни другие мадонны. Но это, как малодушно решил Лешка, были уже не его проблемы.
   Он поскакал вниз гигантскими прыжками, обретая на бегу одежду, приличествующую официальному визиту. Таковой Сизоворонкин посчитал привычный камуфляж. Так что совсем скоро перед стариком стоял воин, вооруженный боевым ножом на поясном ремне, и боевой фляжкой – на том же ремне, только с другого бока. Здесь, внизу, Лешке пришлось еще раз открыть в изумлении рот. Потому что этот атлант был не только чудовищно стар, но обладал, к тому же, нормальным человеческим ростом. То есть – учитывая сгорбленную годами спину – был по грудь полубогу, в которую он и ткнул пальцем:
   - Ты не Лайза, и не Пид…
   - Упаси меня боги! – прервал его Алексей, - я Сизоворонкин, и очень этим горжусь.

   - Юля?
   - Нет, Лариса.
   - Ой… а я, кажется, не туда попал…
   - Куууууда!!! Мне и сюда нравится, продолжай, не останавливайся!

   Старик улыбнулся, покатал меж на удивление крепких зубов незнакомое имя, точнее фамилию, и склонил голову:
   - Я – Эразм. Так понимаю, что сегодня бесплотному духу придется удовлетвориться тобой.
   - Хорошо, что не Маразм… или, прости господи, Оргазм!
   Под словом «удовлетворять» он понимал совсем другое, что мог представить себе старый атлант, или неведомый дух, но кивнул: «Веди!».
   За пределами Храма Чистоты царило солнце. Лешка не умел говорить со звездами, каковой – если верить ученым – было земное светило, но сейчас он невольно поежился. Солнышко словно замерло в тревоге, даже подсказывало ему: «Беги отсюда, парень!».
   - Куда бежать? – даже отмахнулся рукой Сизоворонкин, успокаиваясь, - мы же на острове!
   Наверное, он сказал это вслух. Потому что Эразм, мелко семенящий ногами рядом, вдруг промолвил:
   - Вот и мы сказали, что не уйдем с родного острова, когда грозный Посейдон поклялся стереть его с груди океана.
   - За что? – вспомнил Лешка бога, который обычно вполне спокойно сидел рядом со старшим братом.
   - За то, что мы в своей гордыне и безрассудстве поставили его супругу выше владыки вод. Здесь (он махнул рукой на второй храм) мы прежде воспевали гимны божественной Клейто.
   - А кому воспеваете сейчас? – спросил Сизоворонкин, уже зная ответ.
   - Бесплотному духу, что поселился здесь, никаких гимнов не требуется.
   - Ага, он живыми атлантами питается? – предположил Алексей.
   - Напротив, - хмуро ответил Эразм, - он говорит, что сам наделяет очередных избранников частичкой себя.
   - То-то, я погляжу, все у вас ходят такие веселые, с приподнятым духом.
   - Лучше бы нас  постигла кара Посейдона, - вырвалось у старика, - тогда бы в памяти грядущих цивилизаций мы остались гордым, свободолюбивым народом, постигнувшим все, или почти все тайны бытия.
   Он не удержался, и плюнул в сторону медитирующего дохляка, мимо которого они как раз проходили. Попал. Но тощий даже не отреагировал, не отер лицо – не говоря уже о том, чтобы огреть чем-то наглеца.

   Сын делится впечатлениями от проведенного дня в детском саду:
   - Мам, у меня Вася сегодня отобрал конфету!
   - А ты что?
   - А я в ответ плюнул ему в морду!
   - Сынок, ну в кого ты у меня такой невоспитанный? Не в морду, а в… лицо!

   - Мать, отец… В Атлантиде только я помню, кто это такие. Все остальные..., - старик махнул рукой.
   Другой ладонью он почесал пониже спины, ничуть не стесняясь полубога. Видимо, его тощая задница тоже не забыла заботливой ладони отца… Или матери. Сизоворонкин  решил подбодрить старика – может потому, что тот чтил родителей.
   - Не переживай, Эразм – именно такими вас и будут представлять далекие потомки.
   - Спасибо, тебе, чужеземец.
   - А я тут причем? – Сизоворонкин не стал присваивать чужой заслуги, - Платона благодари…
   - Не знаю такого, - задумчиво протянул Эразм.
   Но Лешка не слушал его; ему тоже чуть взгрустнулось. Он вдруг осознал, что за все время странствий ни разу не вспомнил родителей, а они, конечно же, сейчас примчались из своей деревеньки, сидят рядом с пребывающим в коме отпрыском.
   - Наверное, - подумал он, - с воспитанием у древних атлантов было получше.

   Мама наказала сына. Сидит, надулся… Подходит отец, спрашивает:
   - Что, Тимоха, строгая у тебя мама?
   На что ребенок невозмутимо ответил:
   - Пап, это у тебя выбор был… а мне такая досталась…

   Атлант – словно в подтверждение – еще раз почесал мягкое место; как раз перед входом в храм незримого духа.
   Огромное помещение было пустым. Алексей даже пожалел Растия, а заодно и Лайзу – принимать в чресла тот самый дух им пришлось бы прямо на каменном полу.
   - А где, кстати, дух? – он повернулся к Эразму, но не обнаружил рядом никого.
   Старик стоял у раскрытой двери, причем спиной к нему – словно не желал видеть то непотребство, что обычно творилось в этом заполненном лишь эхом храме.
   - Нет, не только эхо, - Сизоворонкин вдруг понял, что атмосфера в огромном замкнутом пространстве отличается от наружной; что вся она заполнена чем-то чуждым, чего никак не должно было существовать в этом мире.
   Он остановился в центре храма, снял с пояса Грааль, поболтал им, заполнив помещение звонким бульканьем, и спросил, ни к кому, вроде бы, не обращаясь:
   - Будешь?
   Не дожидаясь ответа, он жадно отхлебнул из кубка; настолько торопливо, что на пол плеснулась густая  капля мальвазии. И тут же отступил на пару шагов, потому что вокруг этой капли зародился прозрачный вихрь. Он стремительно рос; в какой-то момент родился и звук. Под неумолкаемый вопль Сущего перед полубогом рождалась знакомая фигура. Она была бесплотной, но вполне узнаваемой.
   - Знакомые все лица, - воскликнул Сизоворонкин, как только перевел дух после могучего глотка, - вернее лицо.
   У призрака на широченных плечах была только одна голова – правая.
   - Значит, брюнет, - напряг память Лешка, - Вул. Не хочешь прогуляться к братцу?
   -  Хочу, - заполнило ответом зал, - но не могу.
   - Что? Не знаешь, где он прячется? – наудачу спросил Алексей – а вдруг проговорится; не придется потом адресок искать.
   - Знаю главное, - хохотнул Вул, - он сейчас занят тем же, чем и я. Растит гнездо новой жизни. Настоящей жизни.
   - Это ты сейчас про Атлантиду говоришь? – вскипел Сизоворонкин, - испохабил целый остров, превратил  остров в лежбище бледных опарышей! Еще и хвалишься этим?!!
   Он плеснул, не думая, из кубка прямо в физиономию призрака. Мальвазия, точнее огневка, в которую превратился волшебный напиток, пролетела сквозь туманное лицо, ничуть не повредив ему. Кажется, бледные краски даже заиграли сочнее; а сам Вул захохотал, подняв голову к куполу. Потому он не увидел, как в руке противника оказался меч-кладенец. Острое лезвие пронзило колыхавшийся силуэт, и храм теперь заполнил пронзительный визг. Внутри полутьмы, клубящейся в призраке, сверкали молнии – словно меч повредил провода электрического прибора, и теперь короткое замыкание превращалось в длинное, и никак не могло замкнуться до конца.

   Школа. Урок труда. Учитель:
   - Основное правило техники безопасности - пальцы в розетку не совать!
   Ученик:
   - Так они туда не влезают.
   - А ты гвоздики возьми, придурок!

    Сизоворонкин потянул меч из раны, которая была суть входом в чуждый мир, и визг начал менять тональность на победную.
   - Гвоздики, - протянул задумчиво Алексей, останавливая движение острого лезвия, - точнее старые ржавые гнутые гвозди на двести… нет, лучше на пятьсот!
  Артефакт, видимо, мог слышать не только устные команды; ему хватило образа в мыслях хозяина. Сквозь прозрачное тело Двухглавого монстра было видно, как меч в одно мгновение превратился в устрашающего вида кошку, какими пираты притягивают купеческие корабли во время лихого абордажа. Только вот острых зазубренных (и даже ржавых – как заказывали) лап на пятьсот миллиметров у этой кошки было не три, а штук двадцать. Теперь вслед рывку руки полубога дернулась и призрачная тень. А следом мироздание разорвал рев смертельно раненого демона. Сизоворонкин не пожалел сил и времени, похлестал прозрачной тушкой, которая намертво сидела – как громадная рыбина - на крючках, об каменный пол; убедился, что пыли на ней за сотни, а может быть, тысячи лет, не скопилось. Потом он на мгновение замер, не сразу сообразив – а что дальше-то делать?
   Подсказал Грааль, дернувшись на поясе – словно в него тоже попала одна из молний. Сизоворонкин хищно ощерился, вспомнив сказку об Аладдине: «Будет и у меня волшебная лампа с джинном!». Что бы ему подумать, как это скажется на крепости мальвазии?! Он и подумал – после того, как дух иного мира, извивавшийся, словно червь в предсмертных судорогах,  втянулся в Грааль, который тут же самопроизвольно запечатался.  Лешка кивнул головой, обращаясь сразу к обоим артефактам:
   - Настоящее вино должно настояться, набрать букет… ну, или отрыгнуться.
   Грааль в его руке ощутимо вздрогнул, словно Вул внутри него обиделся, что его обозвали отрыжкой. И все – процесс на этом закончился. Кладенец занял свое место в ножнах, а волшебный сосуд призывно чернел открытым горлышком. Но Сизоворонкин – даже в эйфории  от одержанной виктории – попробовать не решился. Сам. У него был на примете другой кандидат в демоны – старый атлант.

   - У нас вся деревня грибами отравилась.
   - Что, сразу все?
   - Не, сначала один. А потом на его поминках односельчане доели оставшееся…

   В пару мгновений Алексей оказался рядом с Эразмом и протянул ему кубок с пожеланием:
   - Выпей, друг-атлант, в честь нашей победы, которая принесла твоему народу свободу.
   Атлант отказываться не стал, надолго прильнул к сосуду. А потом повернул к Лешке голову со счастливым возгласом:
   - Свобода!!!
   Обе руки его тем временем тянулись вперед – словно опытный пловец готовился нырнуть в волну, заполнившую весь горизонт. Гигантское количество воды, посланной сюда Посейдоном, уже закрутило веселыми белыми барашками гребень, готовое смыть с лица земли греховный остров.
   - Заклинание отложенной кары, - вспомнил Сизоворонкин термин, который, наверное, когда-то слышал краем уха.
   Он ничуть не испугался, ведь с ним было благословление олимпийских богов (Посейдона в том числе), да еще три артефакта в придачу; один из них так и не успел насладить его вкусом настоянного на демоне напитка. Изогнувшаяся волна мягко подхватила его, и понесла на гребне, в кипении белоснежной пены - словно Афродиту. Вот только понесла его не к горизонту, а внутрь храма, шмякнув  о противоположную стену, и выбив из груди дыхание вместе с сознанием. Так что окончательной гибели Атлантиды Алексей Сизоворонкин не увидел.

   Эсэмэска:
   Привет! Пойдешь с нами бухать? Мы тут набрали несколько ящиков выпивки!
   Ответная эсэмэска:
   - Блин, конечно пойду! А кто это?

   - А кто это? - задал Сизоворонкин вопрос  самому себе.
   Молодой смуглолицый парнишка в халате желтого цвета никак не мог быть атлантом. Живые озорные глаза показывали, что этот человек окружающий мир любит, ценит и, быть может, не стесняется пользоваться им. Хотя – судя по  мудрости, которой в этих глазах было не меньше – мир им тоже попользовался; достаточно жестоко.
   - Может, ты поэтому и ушел из него, - безмолвно спросил у незнакомца Алексей, - или тебя банально выгнали?
   - Никто меня никуда не гнал, - звучным голосом ответил паренек-индус; а ведь Сизоворонкин был уверен, что ни одного слова  вслух не произнес, - я сам ушел от бренного мира, чтобы думать здесь о вечном.
   Лешка невольно вспомнил летающих атлантов; спросил скептически – словно парень действительно умел читать мысли собеседника:
   - А так могешь?
   Незнакомец улыбнулся уголками губ и действительно воспарил в полуметре над каменным полом пещеры.
   - Теперь ты, - улыбнулся он шире, и   Сизоворонкин тоже взмахнул руками, словно крыльями.
   Он взлетел даже выше хозяина пещеры, и оттуда, побалансировав, и прочувствовав упругую твердость воздуха, протянул парню Грааль:
   - Давай, за знакомство!
   - Давай, - принял тот сосуд в обе руки, словно величайшую ценность мира (и ведь не ошибся, гад!), - будем знакомы. Я Сиддхартха, князь Гаутама.
   Пока князь медленно цедил мальвазию с демоническим привкусом, Сизоворонкин шарил в памяти, пытаясь вспомнить – откуда ему известно это имя?  Не вспомнил, хотя движение головы Гаутамы, когда тот оценивал божественный вкус напитка, и усмехался его потугам, было до жути знакомым.

   - Дорогой, ты помнишь, как Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», в полицейском участке, ножку на ножку закладывала?
   - Конечно, помню!
   - Вот это ты, сволочь, не забыл! А хлеба домой купить?!

   Наконец хозяин пещеры вернул сосуд, и прервал умственные мучения Алексея.
   - Люди назовут меня Буддой, просвещенным, - усмехнулся он, заставив Сизоворонкина поперхнуться.
  - Точно, - воскликнул, наконец, Лешка, - вот так же болтал головой китайский болванчик дома у Наташки.
   - Я не болванчик, и  не китайский, - совсем чуть-чуть обиделся юный мудрец, и – неожиданно - спросил,  - а кто такая Шерон Стоун?
   Алексей прогнал в уме, как в калейдоскопе, самые пикантные картинки фильма, останавливаясь в очень ответственных – на его взгляд – местах. Потом, без перерыва, «включил» запись какого-то немецкого порнофильма, название которого давно забыл. Будда дрожащей рукой выдернул из ладони полубога Грааль. Через пару минут его лицо было опять непроницаемым и торжественным – словно он был готов возвестить о том, что миссия Сизоворонкина невыполнима.
   - Выполнима, - успокоил Алексея князь Гаутама, - путь в Шамбалу есть, и я готов указать тебе его.
   - Ага, - догадался Лешка, - есть условие. Как всегда, чертовски трудное и практически невыполнимое? Одно, хоть?
   На лице, которое совсем скоро должно будет обрести приятную округлость, появилась шкодливая улыбка истинного Будды.
   - Все очень просто, гость из будущего. Я готов проводить тебя к своему другу, царю Шамбалы Сучандре, если ты сможешь удивить меня.
   - Да вы что, сговорились?! - практически простонал Сизоворонкин, - здесь Сучандра, там вообще был Пиди… Его – царя этого - что, действительно так звали?
   Будда посмотрел на Лешку с уважением:
   - А что, то обстоятельство, что Шамбала действительно существует, и туда можно попасть – даже такому, как ты - тебя не удивило?
   - Знал бы ты, о будущий великий мудрец, где я только не был, чего я там изведал…

   - А ты где отдыхал?
   - Нигде, я летать боюсь.
   - Так ты выпей!
   - Да когда выпью, мне и тут хорошо.

   Мудрец отхлебнул еще пару глотков из Грааля, заглянул поглубже в память Сизоворонкина и завис. А тот, хмыкнув: «То-то же!», сказал:
   - Загадаю я тебе, о, Будда, загадку. А пока ты будешь ее разгадывать, я пробегусь по Шамбале – где она, говоришь, находится?
   - Я еще ничего не говорил, - усмехнулся такой наивной уловке индус, - хотя никакого секрета нет – когда-то это место назовут Средней Азией.
   -  Врешь! – выдохнул Лешка, - я понимаю – виноград, дыни, урюк. Но кругом одни узбеки?!! Или киргизы?
   -  Они еще не пришли туда, - усмехнулся Гаутама, -  когда придут, вот тогда Шамбале и придет конец… Хотя он наступает уже сейчас. Чувствую, что Сучандре там приходится очень нелегко. Ну, давай свою загадку.
   Он даже ладошками потер в нетерпении, и Сизоворонкин выудил из памяти анекдот, который Будда знать не мог –  завалы Лешкиной коллекции даже самый мудрый человек разбирал бы годами.

   - Дрова, хлам и стелька – какой глагол объединяет эти слова?

   Мудрец завис – и умом, и телом - а Лешка медленно проплыл мимо него, а потом сквозь мягкий камень.
   Через секунды, или столетия, он так же медленно выплыл в долину, залитую солнцем.  Глаза, которые полуденное светило залило ослепительным огнем, закрылись сами, и Сизоворонкин кубарем покатился вниз по крутому откосу. Был он в этом полете не первым; туда годами  падали крупные валуны и мелкие камушки – вот на них наш герой и упал. Так что обозреть сверху страну счастья, в которую будут когда-нибудь стремиться миллионы людей, не получилось.
   - Значит, - воскликнул он, бодро хромая к видневшемуся впереди стаду, - пощупаю ее руками.

   Она никак не могла уснуть. Начала считать овец… Потом познакомилась с пастухом, и тут такое понеслось…

   В Шамбале овечек пасли девушки. Сразу трое.
   - Чтобы бараны не разбежались, - понял Алексей, не сходя с места.
   Пастушки тем временем совсем забыли об овцах, с тупым безразличием взиравших на то, как пастушки ловко загоняют тушку полубога в западню. Ну, как загоняют! Они просто неторопливо окружали Сизоворонкина, в то время, как тот застыл в ступоре. Алексей привык за последнее время, что его окружают девушки божественные, во всех смыслах этого слова – даже если они жили не на Олимпе. Здесь же «красавицы» были на редкость уродливы. Он и застыл-то на месте, потому что не смог сразу решить,  в ком из пастушек уродства больше?
   Кстати, окружали они его не благодаря хитроумной тактике, а из-за врожденной, или благоприобретенной колченогости. «Красавица», отличавшаяся клоком свалявшейся соломы на голове вместо прически, здорово припадала на левую ногу и потому забирала сильно вправо. Ее черноволосая визави, кажется, правой ноги совсем не имела; ну, или высохла она у нее, как деревяшка, причем, очень короткая.
   Ну а центр нападения обе ноги имел (имела) одинаковой длины и степени изогнутости, которая заставила бы отступить в панике все татаро-монгольское войско – женские ножки были выгнуты буквой «Х». Ее масть, или окрас, Сизоворонкин определить не смог, поскольку предводительница тройки блистала на солнце абсолютной загорелой лысиной.

   - У тебя все подруги страшные!
   - А у тебя все друзья  пьют!
   - Да потому и пьют, что у тебя все подруги страшные!

   Алексей машинально, в каком-то замедленном ступоре, отхлебнул из ставшего неимоверно тяжелым Грааля. В глотку провалилась кислющая жидкость, тут же запросившаяся обратно. Она заставила Сизоворонкина вздрогнуть и подскочить на месте, разворачиваясь для стремительного бегства. Подскочить, кстати не получилось, да и бегство вряд ли можно было назвать стремительным. Сразу же закололо в боку; ноги никак не хотели успевать за мыслью, которая устремилась к далеким спасительным горам. В-общем, все словно вернулось назад – к тому «прекрасному» мгновению, когда Лешка улепетывал от телохранителей Камня. Только сейчас не было темного пустыря; была залитая солнцем равнина, заросшая маками, словно объемным красным ковром, по которому слабый ветерок гнал душистые волны. Сизоворонкин успел разглядеть в этом ковре проплешину – прямо по курсу темнела глубокая яма. Да что там за яма?! Ямка – для полубога, который взвился в воздух, чтобы перелететь эти несчастные полтора метра. Правая толчковая нога подвернулась, и Лешкина тушка даже не долетела до середины ямы, где масляно блестел свежезаостренный кол. Голова с силой приложилась о стенку ловушки – прямо в то место, где, словно нарочно, из почвы торчал камешек, совсем немного не доросший до валуна. Последней мыслью, пронзившей угасающее сознание Сизоворонкина, было:
   - Блин, теперь и на затылке рог вырастет…
   Сколько он пребывал в черном забытьи?
   - Лучше бы я там и оставался! – простонал про себя Алексей.

   Появившись на пляже, Верочка поняла, что делать тату в виде мухи на попке – это была очень плохая идея!

   Лешку никогда не смущали обнаженные женские тела; скорее притягивали, если не сказать больше. Но эта громадная женская задница в полуметре от его лица!.. Освещенная каким-то мечущимся в замкнутом пространстве огнем, она привлекала к себе внимание прежде всего колоссальным чирьем, что лиловел на левой ягодице. И не только его, Лешкино внимание. Внушительную горку фурункула обстоятельно обнюхивал огромный  таракан рыжего цвета. Сизоворонкина всего обдало волной теплого воздуха, когда буквально в миллиметре от его носа пронеслось что-то невообразимо мощное, с противным звуком впечатавшееся в телеса. Останки таракана брызнули во все стороны сквозь пальцы огромной женской ладони, утвердившейся на попище, которая задрожала, словно ядреный студень.
   - А может быть, - успел подумать Лешка, в ужасе закрывший глаза, - и останки фурункула?
   В то же мгновение какая-то силища вздернула Сизоворонкина как котенка, и усадила его на камне. Спинкой этого жесткого «кресла» тоже служил камень; только вертикальный – стена пещеры. Ударившись об нее недавно приобретенным затылочным «рогом», Лешка едва удержал внутри себя сознание. Громкого болезненного вскрика он удержать не смог. Впрочем, крик этот тут же поменял тональность – стал воплем воплощенного ужаса – с подвыванием, стучанием зубов и вздыбливанием прически на ушибленном затылке. Причем, неизвестно было – что больше сейчас подвергало в панику Алексея – мясистое женское лицо, заменившее  собой всю остальную вселенную (настолько близко оно оказалось от Лешкиного), или осознание того факта, что на камни сейчас опиралось  не тело полубога, а та громадная туша, которая когда-то начинала бег в неизвестность с крыльца ресторана «Лагуна».
   Совсем добили Сизоворонкина слова этой женщины – не так смысл, как   то, что процедила она их сквозь зубы, которые произвели бы фурор на любой британской вечеринке - на чистейшем русском языке. А ведь какая-то ипостась бывшего полубога надеялась, что способность к мгновенному изучению языков тоже исчезла безвозвратно; что его не будут мучить хотя бы грязными измышлениями.
   Женщина тем временем назвалась:
   - Можешь называть меня Гулей –  Прекрасным цветком.

   Это только в сказках женщин любят за боевой и колючий характер. А в жизни – за борщ, кружевные труселя и за молчание.

   Лешка  не успел даже кивнуть, так же, как и представиться самому – что велела элементарная джентльменская вежливость. Он почувствовал, как  железные женские пальцы сжали в кулак все, что замерло под внушительным животом тридцатичетырехлетнего бухгалтера. Сам Сизоворонкин наблюдать за этим процессом не мог – тоже пузо мешало. Сейчас он видел лишь край какой-то изодранной меховой набедренной повязки, в которую – как он надеялся – превратился чудо-костюм Геры.
  - А где Грааль?! Где кладенец?!! – наконец вспомнил он.
   Вопросы были; ответов – нет. Так что Алексей совсем не обиделся, когда тетка с презрением, и даже возмущением выпустила и мех повязки, и сморщенную плоть.
   - Дохляк, - вынесла она вердикт, - жирный неповоротливый дохляк, которому один путь – на костер.
   Сизоворонкин, только что баюкавший в душе рану, нанесенную утратой артефактов,  тут же забыл о них. Теперь он понял, что за отсветы причудливо скакали по стенам огромной пещеры. Женщина с ворчанием освободила ему обзор, и Лешка увидел костер, жарко трещавший посреди каменного жилища. А потом и его обитателей – сидящих, лежащих, и медленно снующих по пещере. И на всех – до кого дотягивался его взгляд – лежала печать уродливости. А что еще могло скрываться в темных углах, откуда доносились непонятные звуки?!
   - И это все Шамбала?!! - потрясенно подумал Алексей.

   Плоская грудь, узкий зад, волосатые ноги, шрамы, большой нос, крупные ладони и ступни, шерсть на лице… Удивительно, как одни и те же признаки одних людей украшают, а других уродуют.

   В пещере, в нынешней столице Шамбалы, все эти признаки были перетасованы в ее обитателях с чудовищной непосредственностью. Так что невозможно было определить с первого взгляда, кто грызет крупный мосол с остатками мяса – мужчина, или женщина, и кто кого насилует, сопя, в освещаемом костре углу. Сизоворонкина едва не вывернуло наружу остатками мальвазии, когда он понял, в чей мосол увлеченно вгрызается нечесаная одноногая красотка. Кость явно была человеческой; может быть, даже подошла бы тетке вместо протеза.
   - На его месте мог быть ты, - кто-то внутри ядовито захихикал, явно имея в виду жертву такого гастрономического изыска; Алексей был рад даже такому собеседнику.
   Он излил на него свое главное страдание:
   - Ты не знаешь, где мой Грааль с кладенцом?
   - А вот - перед тобой, - еще язвительней ответил незнакомец внутри.
   И действительно – рядом лежала какая-то глиняная корчага, в которой что-то блестело на донышке, и суковатая короткая палка; она – судя по всему – изображала из себя дубинку. Корчага тоже не отличалась изысканностью форм, но Сизоворонкин схватил ее дрожащими руками, словно это по-прежнему  была величайшая ценность мира. Жидкость в ней была такой же отвратительно-кислой, словно дух Вула окончательно прокис в ней. Но Лешка пил и пил, и никак не мог напиться. Лишь негромкое вежливое покашливание рядом заставило его оторваться от Грааля. Зато вторая ладонь тут же цапнула с каменного пола кладенец.
   Впрочем, незнакомец рядом не проявил никаких враждебных чувств; больше того – он смотрел на Сизоворонкина с какой-то необъяснимой, но от этого не менее великой, надеждой. Смотрел  глазами на голове, которая на непропорционально широких плечах располагалась слева – так, что рядом вполне поместилась бы еще одна.
   - Здравствуй, Вельзе, - ничуть не удивился Алексей, не выпуская, впрочем, из руки дубинку.
   - Здесь меня зовут Сучандрой, - печально сообщил старый знакомец.

   Во мне таится интересная смесь достоинств двух талантливых людей: Эйнштейна и Шварценеггера. Мозги от Шварценеггера, а фигура от Эйнштейна.

   Сизоворонкин прикрыл один глаз, чтобы голова собеседника зрительно приняла правильное положение.
   - Ага, - даже обрадовался он, - ты тоже говоришь по-русски!
   - Я  сюда этот язык и принес, - еще печальнее заявил бывший недодьявол и нынешний царь кошмарной Шамбалы, - до моего исхода в этом райском уголке языков не знали – они просто не были нужны.
   -  А почему русский? - не унимался Алексей.
   - А какой еще? - удивился Вельзе, - ведь на нем ты говорил с нами в Предвечной тьме, у алтаря.
   Сизоворонкин даже приосанился сидя; его самоуважение явно подросло – после того, как он узнал, что стал родоначальником первого языка в тварном мире.
   - Ну и как, - повел он рукой с чашей, - удалось построить мир своей мечты?
   Лицо царя приняло теперь виноватое выражение. Одновременно оно выражало вселенскую растерянность и немой вопрос: «Что теперь делать?!».
   И Сизоворонкин – именно скромный российский бухгалтер, а не полубог – дал себе слово:
   - Сделаю все, чтобы мечта человечества стала такой, какой она была прежде!
   Подумать было легко; труднее было исполнить. Главное – непонятно было, с чего начинать. Первой мыслью было стукнуть Вельзе-Сучандру по макушке деревянным кладенцом, и запихать его в глиняный Грааль, к заждавшемуся братцу.

   На рынке.
   - Почем огурцы?
   - По шестьдесят.
   - Засунь их себе в ж..!
   - Не могу. Там уже помидоры по восемьдесят…

   Увы – размеры ни дьявола, ни чаши не гарантировали, что замысел будет доведен до победного конца, и что долгожданное воссоединение Вельзевула состоится. В нынешний сосуд, в котором волшебства осталось разве что на донышке, с трудом поместились бы огурец, да пара помидоров весьма скромных размеров. Внутри Сизоворонкина опять кто-то захихикал.
   - А ты кто такой? – рассердился Алексей.
   - Я писец! – гордо заявил внутренний голос, - твой персональный писец. Толстый, жирный писец на сто сорок килограммов; и я, наконец, пришел к тебе. Ты рад?
   - Рад! Еще как рад!!! – вскочил с каменного сидения Лешка, - спасибо за подсказку!
  Изумленный волшебный зверек истаял в душе, оставив о себе лишь один намек – прийти  в загруженную нелегкими думами голову Сизоворонкина он мог только из какого-то анекдота. А на этом поле – Лешка не сомневался – переиграть его не мог никто! Анекдот – только этим можно было расшевелить здешнее «общество», заставить вернуться на лица улыбки.

   Туристы попадают в руки людоедов. Вождь говорит:
   - Кто расскажет новый анекдот - того отпустим. Предупреждаю сразу - интернет есть.

   Судя по всему, вай-фая в пещере не было. Компьютеров тоже. Зато была великолепная память, и могучий талант рассказчика. Сизоворонкин отодвинул местного владыку в сторону и открыл рот. Он говорил и говорил, и голос его крепчал, заставив огонь костра испуганно вжаться в темные головни. Зато светлели вокруг лица, расправлялись плечи. Наконец раздался первый смешок. Скоро все вокруг хохотали, и громче всех – Сучандра. В какой-то момент он не выдержал, и затряс головой, которая, кажется, даже переместилась ближе к центру широких плеч. От этого движения во все стороны полетели слезы, выступившие у владыки от хохота. Одна из них попала в Грааль; она – как позже сообразил Сизоворонкин - и содержала в себе суть Предвечной души.

   Парень, находясь в коме много месяцев, пришел в себя. Его сестра все это время была рядом. Открыв глаза, он с благодарностью сказал ей:
   - Ты была со мной в самое трудное время. Когда меня уволили - ты поддерживала меня. Когда в меня выстрелили и ранили - ты была рядом со мной. Когда мой бизнес прогорел - ты меня не бросила. Когда мы потеряли последнюю надежду - ты была со мной. Когда мое здоровье стало совсем плохим - ты все равно оставалась со мной. Как я благодарен тебе за это!
   - Не за что, блин! Мы же сиамские близнецы, дебил!

   Жидкость в сосуде, а это была уже фляжка, с какой Лешка скатился в это царство, бурлила, словно там шумно праздновали соединение сиамские близнецы Предвечного мира, и просилась наружу – в рот своего хозяина. А когда она там оказалась, мальвазия с острым, чуть перечным вкусом, переменила мир. Тело снова стало ловким и упругим; так что прыжок из пещеры Алексей сделал очень удачной – с одной стороны. С той, что он позволил Лешке оказаться в другой пещере – опять напротив медитирующего Будды. А с другой, он же заставил испустить из могучей груди горестный вздох. Полубога проводили взглядами красотки, каких еще следовало поискать – разве что олимпийские богини могли посмотреть на таких без зависти. Особенно жадно и волнующе устремилась к нему в неосуществленной мечте пышнотелая красавица Гуля, пальцы которой, как надеялся Алексей, уже не несли на себе следы раздавленного таракана. Единственное, что мог послать ей Сизоворонкин вместе с воздушным поцелуем  – обещание вернуться; когда-нибудь… потом…

   Помни: ты единственная и неповторимая. Как и все остальные.

   Сизоворонкин покинул мир  много лучше того, который так негостеприимно принял его.
   - А ведь там еще где-то три пастушки пасут свое стадо! - помечтал он.
   Впервые в жизни Сизоворонкину захотелось стать (на время, конечно), глупеньким пушистым барашком.
   - Какие еще бараны? - недовольно проворчал Будда, не открывая глаз, - мне бы  с дровами, хламом и стелькой разобраться…
   Алексей не стал мешать мудрецу, погруженному в умственные изыскания на ближайшие пять тысяч лет. Он осторожно шагнул из пещеры…


7. ПОДАРОК

   Богини встретили героя весьма необычно. Не бросились ощупывать, искать новые «рога». А Гера вообще отводила виноватый взгляд. Сизоворонкин сначала расцеловал каждую поочередно, а потом умудрился как-то и всех сразу; потащил было их из коридора, куда шагнул из пещеры Будды, в сторону спальни. В нем еще жила безмолвная мольба красавицы из Шамбалы, и  Алексей собирался немедленно исполнить ее; правда, с другими героинями. Но такой пустячок закоренелого холостяка Сизоворонкина никогда не волновал.
   И опять богини повели себя не так.
   - Что-то случилось? – догадался, наконец, спросить он.
   Лешку можно было понять; и простить. Ведь именно он приносил сюда, на Олимп, вести. Теперь же его самого ждала здесь  какая-то тайна. Он чуть нажал на Геру – не физической силой (это он, вздохнув, оставил на потом), а могучим интеллектом. И верховная богиня призналась в страшном проступке, узнав о котором, Алексей расхохотался.
   Книга; его сборник анекдотов – все дело было в ней. Громовержец силой, обманом или подкупом (в этом Гера не призналась) выманил у нее заветный том.   

   Библиотекарша Алла убила своего мужа, после того, как он на тридцатилетнюю годовщину свадьбы подарил ей книгу.

   - Читает его, - наябедничала богиня, - круглыми сутками.
   И теперь, - как опасалась и она, и Афина с Артемидой – Сизоворонкин не сможет чувствовать себя рядом с Зевсом на равных. Лешка подивился такой изощренной женской логике. Сам он никогда не стремился поставить себя на одну доску с Зевсом, да и с другими богами. И ту уверенность, с какой он ходил по олимпийским коридорам, даже завел себе здесь настоящий гарем, объяснял не магией анекдота, а вполне прозаической причиной – Лешка мог обойтись без богов, а они без него – нет. А что касается анекдотов…
   - Не волнуйся, зайка, - ладонь полубога невесомо и нежно огладила пышную прическу Геры, - тут твой супруг со мной не сравнится… Потому что он читает их, а я ими живу! Нет (тут же поправился он), ими я дышу, а живу я… вами. Или с вами. Хотите, покажу как?!
  - А как же!.. – хором воскликнули богини, кивнув при этом на двустворчатые двери пиршественного зала, где обычно восседал за столом громовержец.
   - Пусть еще подучит, - подмигнул им Сизоворонкин, - подготовится получше к экзамену, который… Я У Него Буду Принимать!
   Воздух в коридоре завибрировал, наполнился гулом, но Лешка не испугался. Может, потому, что в руках у него был Грааль?

   Милые девушки, если вы мечтаете, чтобы вас носили на руках, старайтесь не пропускать тосты и поменьше закусывать.

   От глотка выдержанной дьявольским духом мальвазии не отказался никто. Так что Лешке пришлось исполнять обещанное. Он сгреб богинь в охапку, и потащил их – хохочущих и счастливых – в спальню. И без труда попал в нее, потому что дверь перед этой кучей малой услужливо открыл кладенец, предусмотрительно вырастивший из себя металлическую руку. Лешка на такую импровизацию благодарно кивнул, но в душе грозно сверкнул очами, предупредил – есть области, в которые даже такому закадычному другу, как Эскалибур, вторгаться не рекомендуется. Например, в ту, которая сейчас открылась перед многорукой и многоногой (об остальном не говорим – и так понятно) сущностью, упавшей, наконец, на ложе.
   Сизоворонкин, выплывая из бесстыдной сказки для того, чтобы подкрепиться крепкой мальвазией, смахивал с вспотевшего лба прядь волос (своих или чужих), или чью-то волнующую грудь, или даже нежное бедро, и каждый раз с усмешкой напоминал себе, что где-то недалеко – практически в соседнем зале - сидит, наполняясь нетерпением, потом злостью, и, наконец, настоящей яростью, самое могущественное создание, которое когда-либо ходило по Земле. Наконец ярость Зевса переполнила его мощное тело, и все на Олимпе, включая Сизоворонкина и его постоянных партнерш по безумным игрищам, вздрогнули – вместе с дворцом. Это все и всех потряс раскат грома.
   - Ну, мне пора, - Сизоворонкин одним ловким движением выскользнул сразу из шести рук, и оказался у двери – полностью одетый, и готовый к… экзамену.
   В «столовку» он вошел с вызывающим выражением лица; впереди остального тела торчал упрямый квадратный подбородок полубога – такой же был обещан ему за верную службу. И не только подбородок. Зевс встретил его хмурым кивком – словно подтверждая обещание. И тут же выдал ответ на первый «экзаменационный вопрос»:

- Красивее всего любят французы, крепче всего любят немцы, быстрее всего любят кролики, но чаще всего любят козлы.

- А богинь любят русские, - парировал Сизоворонкин, - причем, сразу как французы, немцы, кролики, и… козлы вместе взятые!
   Он хлопнул по столешнице Граалем:
   -  Принимай работу, дедушка.
   - Почему дедушка? – проворчал Зевс, одним движением удлинившейся руки поднося сосуд к губам.
   Он пил длинными смакующими глотками, а Сизоворонкин осторожно объяснял ему, что сидеть за столом грозовой тучей и наливаться мальвазией, когда рядом изнывает от безделья красавица-жена, да толпами ходят девки, готовые на все,  может только…

   - Я просил вас настроить фортепиано, а не целовать мою жену!
   - Пардон, но она тоже была такая расстроенная…

   - Помню этот анекдот, - кивнул громовержец, наконец, оторвавшись от Грааля, - и вкус этот помню. Таким букетом радовал нас отец.
   Лешка теперь деликатно молчал; не стал напоминать, что этого отца, Кроноса, сам Зевс вместе с братьями и сверг с олимпийского трона; быть может, даже развоплотил – таких подробностей память Алексея не сохранила. Бокал стоял теперь перед ним, и он втянул в себя тягучий напиток медленно, пытаясь разложить букет на части. Не получилось – знатоком-сомелье он никогда не был. Это здесь он понемножку втянулся, привык к хорошим напиткам, несущим бодрость и здоровье. А раньше… даже название не всегда спрашивал.

   Пьют как-то Василий Иванович и Петька… Петька спрашивает:
   - А откуда названия вин берутся?
   Василий Иванович:
   - Ну, значит, как вино получается: берут большой чан с виноградом, залезают туда мужики и начинают топтать… Когда сок доходит до портков – это портвейн; когда выше – это херес; а ежели еще выше – то это мудера.

   - Этот тоже помню, - хмыкнул громовержец, погладив кожаную обложку появившейся на столе книги, а вот тебе не анекдот, а суровая правда жизни. Громы и молнии – это не просто оружие  верховного бога. Это моя суть; и извергать их я могу не только руками.
   Он щелкнул пальцами, и над столом сверкнула маленькая, но очень яркая молния. А Сизоворонкин сначала чуть не расхохотался, а потом ужаснулся – представил себе, что такая вот «искорка», а может быть, и многократно ярче и  обжигающей, вырывается из двадцать первого пальца верховного бога вместо… В-общем, в самый волнующий момент – если смотреть с мужской стороны.
   - А если с женской? – задал себе резонный вопрос Алексей.
   Резонный, потому что ему никогда не было безразлично – что и как чувствует партнерша в его объятиях. Судя по ставшему кислым лицу Зевса, его такая реакция тоже не оставляла равнодушный. Лешка представил себе, как он открывает глаза и орет от боли, обжегшись об пышущие жаром угольки, в которые превратилась красавица под ним. Громовержец зябко передернул плечами, он – в отличие от Сизоворонкина – не только представлял себе сейчас эту картинку; он вспоминал ее! Или их.
   - Три раза, - нехотя признался он, - и три кучки углей. После этого мне невольно пришлось стать этим… В общем, сижу тут  и наслаждаюсь мальвазией.
   Сизоворонкин, не подумав, ляпнул, добавив бензинчику в костер, который сейчас, несомненно, бушевал в груди бога:

   - Удар током взрослого электрического угря может оглушить лошадь.
   - Лошадь и капля никотина убивает.
   - Действительно. Нежизнеспособная какая-то зверюга…

   Зевс лишь зыркнул на него грустно из-под мохнатых бровей. Если он и обиделся за жену на «лошадь», и на «зверюгу», то умело скрыл это.
   - Значит, - понял Алексей, - сейчас будет просить что-то. Новое задание навяливать.
   - Не задание, - понял ход его мыслей громовержец, - не новый подвиг. Маленькая просьба… личная.
   - Я слушаю, - Сизоворонкину действительно было жалко этого могучего несчастного мужика, - чем могу, помогу.
   - Есть у меня такое подозрение, - медленно начал Зевс, - что Гера может «прыгнуть» туда, в тварный мир, без меня. Нет, в том, что она меня любит, я не сомневаюсь. Но обида, что копилась тысячелетиями (Лешка в это мгновение ужаснулся!), может толкнуть ее на необдуманный шаг. Женщина, что поделаешь…
Сизоворонкин вздохнул вслед за ним:
   - Да, женщины, они такие.
   - Так вот, - Зевс перешел, наконец, к просьбе, - хочу сделать ей такой подарок, чтобы она поняла – без нее мне не нужен ни мир богов, ни тварный мир.
   - Какой подарок?
   - А вот это, друг, я у тебя хотел спросить. Видишь ли, я сам никогда подарков не дарил. Мне подносили, и до сих пор подносят – люди, и боги. В основном, конечно, молитвы… или жертвы.  А я и молиться-то не умею – не себе же!

   Бабы, в отличие от мужиков, в подарках не привередливые – брильянты так брильянты, шуба так шуба, машина так машина. Это мужику можно с цветом носков не угодить.

   Сизоворонкин проблему осознал, даже принял близко к сердцу. Но чем он мог помочь? Отдать Грааль или кладенец? Или одежку, которую сама же Гера и пошила. Это все равно, что отрезать руку, и подарить ее той, кого эта рука ласкала буквально десять минут назад. Видимо, это сомнение проявилось в Лешкином лице, потому что громовержец поспешил успокоить его, а точнее предложил выход – простой и надежный.
   - Сбегал бы ты, Алексей Михайлович, еще раз к себе, в тварный мир. Да подыскал там подарок. А от меня тебе будет персональная плюшка.
   - Во как, - немного удивился Сизоворонкин, - вот до чего чтение непотребных книг доводит. Он уже и говорить почти правильно по-русски начал. А что будет, когда он ее до конца прочтет?
   В последнем разделе сборника, который, кстати, был его собственностью, были собраны анекдоты «не для всех». Вот там великий и могучий развернулся в полную силу.
   - Верну, - пообещал Зевс, - дочитаю и верну.
   - Ну и ладненько, - Сизоворонкин встал и повернулся к богу спиной, даже поднял ногу, чтобы сделать первый шаг.
   - Куда?! – прогремел громовержец, - как ты попадешь, куда тебе нужно?
   - Так ведь это мне нужно, - ответил Лешка, не поворачивая головы – чтобы бог не увидел его торжествующую улыбку, - вот я сам дорогу и выберу!
   Почему-то его могучее тело заполнилось уверенностью, что теперь – с тремя артефактами и непоколебимой уверенностью в собственных силах - он сможет сам открыть врата в родной мир. Он и открыл дверь, ведущую из трапезной в коридор. Оттуда до ушей ошеломленного громовержца донеслась божественная мелодия, и чьи-то слова на итальянском языке. Увы – Зевс не озаботился возможностью мгновенного обучения новым языкам…

   В день рождения мужа жена кричит ему из другой комнаты:
   - Сема, ты даже не представляешь, какой великолепный подарок я тебе приготовила!
   - Так покажи скорее!
   - Сейчас, я его уже надеваю.

   Одним из самых ярких воспоминаний прежней жизни Сизоворонкина была картинка Наташкиного лица в тот недолгий период их совместной жизни, когда он ей подарил (вообще-то случайно – черт дернул!) простенькое платьице.  Оно (лицо) буквально светилось, когда Натка кружилась в подарке перед зеркалом. Много позже Лешка подслушал – кто из нас без греха?! – как она жаловалась подружкам; как раз по поводу этого платья. И фасончик, оказывается, был позапозапрошлогодний, и цвет так себе, и в подмышках платьице жмет, и вообще, у него, у Сизоворонкина, нет никакого вкуса.
   Но именно это выражение на Наташкином лице, скорее всего, и привело Лешку из трапезной прямо в Дом моделей, в Италию – если только мужичок, повернувшийся с громкими проклятиями к Алексею, был местным жителем. Алексей этому аборигену за урок итальянского языка был благодарен, а вот навстречу грязным ругательствам, которыми тот поливал Сизоворонкина, устремил грозный взгляд и напрягшийся квадратный подбородок. Вообще-то «грязными» ругательства были обозваны возмущенной теткой, которая едва дышала в соседнем с телом полубога кресле. Где-нибудь в российской глубинке считалось бы, что толстячок, место которого Алексей сейчас занял (рядом с его супругой – судя по тому, какой виноватый взгляд бросил на нее итальянец), мило беседует с ним, вполне интеллигентно предлагая освободить это самое кресло, в котором Сизоворонкину было весьма тесно. Очень дорогое, кстати, место – полтысячи евро за три часа.
   В руках Алексея дрогнула трость – именно в тпком облике присутствовал в этом зале кладенец.  Итальянец уставился на набалдашник трости, и очередное: «Грацио, синьор!», - застряло в его глотке. Даже в полутьме зала было видно, как толстячок стремительно побледнел, икнул, а потом схватил за руку супругу, оказавшуюся длинной и тощей – в полную противоположность своей законной половинке – и исчез, осыпаемый теперь уже по-настоящему похабными эпитетами.
   Лешка повернул к себе навершие трости. На него смотрел, жутко ухмыляясь, повелитель царства Мертвых. Сизоворонкин едва не припустил вслед итальянской чете; его ругательства, перекрывшие негромкий шумок в огромном полутемном зале, вызвали всеобщее оцепенение, а потом восхищенные смешки, а  кое-где и аплодисменты.
   - Может потому, - решил Лешка, которого по-прежнему потряхивало, хотя лицо Аида, мерзко усмехнувшегося ему, потекло волнами и превратилось в обычный гладкий набалдашник, - что я сейчас добавил в итальянский немало новых слов, которые раньше встречались только в родном, русском, и считались непереводимыми?

   - Как многообразен и неоднозначен русский язык! Вот, например, в данный момент я еду в троллейбусе. При этом я иду в магазин. При этом же я бегу за водкой.

   Сизоворонкин тоже делал, подобно русскому жаждущему мужику и Цезарю, сразу несколько дел. Он успел шугануть с места итальянскую чету; собирался наслаждаться каким-то действом, ожиданием которого был заполнен зал. Одновременно он свершал очередной подвиг; искал подарок для Геры.
   Теперь можно было осмотреться. Он выбросил под ноги, на ковер темно-красного цвета, обломки подлокотника; в двух смежных креслах (общей стоимостью аренды в тысячу европейских «рубликов» за те же три часа) сиделось намного комфортнее. Сизоворонкин даже хотел развалиться в предвкушении представления – как дома, на диване, перед телевизором. Но не решился – в таком костюме-тройке, в модельных туфлях и строгой бабочке, каким-то чудом не улетевшей с могучей шеи, можно было сидеть только вот так – с развернутыми плечами, и гордо выпрямленной головой. Опустить ее, кстати, не получилось бы – в этом случае он не увидел бы действо, которое начинало разворачиваться на длинном подиуме практически перед самым носом у него, и у соседей по ряду.
   Первым, вопреки сложившемуся у Сизоворонкина представлению о таких мероприятиях, вышел мэтр местной моды. Точнее его вывели – две модели. Первая была практически точной копией итальянки, место которой сейчас занимала левая ягодица полубога. Только одета она была во что-то кошмарное, вызвавшее общий вздох восхищения зале.

   Девушки, разделяйте понятия моды и стиля. Стиль – это то, что удобно и то, что вам идет. А мода – это непонятные шмотки, придуманные извращенцем из Милана.

   На второй, точнее втором – накачанном пареньке, который, наверное, самоуверенно считал, что идеальней его фигуры в этом зале нет – одежды не было. Совсем. Какая-то сетка, в ячеях которой свободно провалилась бы человеческая рука, на одежку никак не тянула. Такой наряд придумал даже не извращенец – безумный маньяк с безудержной сексуальной фантазией. В крупные ячеи свисало все, что могло свисать. Одна рука мэтра, точнее, ручка, нашла свободную ячею, и  действительно сейчас пролезла сквозь эту сетку, вполне уверенно чувствуя себя на попке парня. И это ему, парню, нравилось! И девица, до костлявой задницы которой ручка мэтра не дотянулась, и потому обнимала сейчас ближнее длинное бедро, была откровенно горда и счастлива. В зале поднялся гвалт и гром аплодисментов. Итальянцы и гости солнечной страны вскочили в едином порыве, встречая своих кумиров. В зале, наверное, только Сизоворонкин сейчас сидел, наливаясь злостью и каким-то нехорошим чувством, которому не было названия ни в итальянском, ни в русском языке. Оно, это чувство, предлагало Лешке вскочить на подиум и отколошматить троицу тростью. Алексей ограничился тем, что плюнул в сердцах, удачно попав на осколки подлокотника. А еще – закрыл глаза, и действительно развалился на дорогущих сидениях, уже не стесняясь публики, только что продемонстрировавшей полной отсутствие вкуса – такого, как его понимал русский бухгалтер.
   Свита унесла мэтра, вцепившегося в куски женской и мужской плоти, и Сизоворонкин открыл глаза. Модели, которые бодрой вихляющей походкой «от бедра» меняли друг друга и наряды, поначалу вызвали в нем чувство недоумения и жалости – и это знаменитые итальянские красавицы и красавцы? Это наряды, за которыми гоняется весь мир?

   - Почему у всех девушек-моделей такой хищный взгляд?
   - Недоедают…

   Но, видимо, искра таланта в мэтре все-таки тлела. Взгрустнувший Лешка, как раз вспомнивший Ору Весны, вдруг понял, что вот это платьице, болтавшееся на очередной модельке, как на вешалке, очень даже неплохо смотрелась бы на девушке, которую он ненароком когда-то обидел. Теперь он смотрел на платья и костюмы, которые двигались на живых худющих «манекенах», совсем по-иному. Сизоворонкин примерял их своим знакомым богам; прежде всего подыскивая наряд, который мог бы сразить Геру. По ходу он «одел» в новую одежку Артемиду и Афину, подобрав для своих любимых богинь что-то невесомое, прозрачное, которое, к тому же, можно было сорвать одним движением, не повредив платья. Кладенец в руке чуть заметно вибрировал, и Лешка не удержался, повернул его лицевой стороной набалдашника к себе. Меч подмигнул ему объективом кинокамеры; Лешка понял, что артефакт неведомым образом воспринял его, Алексея, чаяния, и сейчас фиксирует все, что могло пригодиться хозяину, или другу.
   - Так ты что,  можешь  не только дырки во врагах сверлить, да черепа им крушить? – воскликнул пораженный Сизоворонкин.
   - А то! – густой горделивый голос в голове Алексея показал, что таланты артефакта распространяются на все, или почти все области человеческого бытия.
   -  И божеского тоже, - гордости в голове прибавилось.
   - А бабу… живую, хоть бы вот такую… сможешь изобразить? – Сизоворонкин показал крепким пальцем на очередную ходячую вешалку, и тут же чуть не замахал руками, - нет! Такую не надо!!!
   Голос внутри стал немного виноватым; похвальбы в нем практически не осталось:
   - Нет. Живую не смогу. Точную копию, на которую можно будет приятно посмотреть – пожалуйста, а живую…
   - Ага, - рассмеялся про себя Лешка совсем не злорадно, - резиновую.

   Новинка! Надувная кукла вуду! Теперь вы можете воткнуть в своего врага не только иголку…

   Сизоворонкин теперь рассмеялся вслух – презрительно и обличающее: «Лучше уж с резиновой красоткой, чем вот с такой…».
   Смех застрял в его горле, и теперь уже он встал – один в зале. Потому что навстречу его восхищенному взгляду шла… Афродита – манящая, тревожащая душу и очень загорелая.

   - Это кто?
   - Афродита.
   - Так это же негритянка!
   - А она Афроафродита.

   Конечно, это была не богиня, в теле которой Алексей помнил каждый изгиб, каждое движение – не говоря уже о более прозаических, плотских подробностях. Но эта грация, эта восхитительная пластика! Лешка был уверен, что здесь не обошлось без магии, которой всегда насыщена женская красота. Кладенец в руке дрогнул, подтверждая его догадку.
   - И я, и я хочу посмотреть, - прорезался голос у Грааля.
   Доставая артефакт, Сизоворонкин с грустью подумал, что на родине, в Рублевске, его подзажившую тушку, наверное, как раз сейчас переводили из травматологии в дурку. Но грустить было совершенно некогда. Особенно после того, как мальвазия привычно обожгла последовательно небо, горло, пищевод с желудком. Продолжить урок анатомии не получилось. Поворачиваясь на подиуме – буквально в двух метрах от вскочившего всеми частями тела полубога – темненькая копия богини Любви махнула рукой так призывно, что  половина зала поднялась вслед за Сизоворонкиным – мужское естество никакая толерантность победить не могла. Лешка грозно обвел взглядом темный зал, словно предупреждая – только посмейте помешать мне! А в следующее мгновение он уже сорвался с места, догоняя темнокожую красавицу, ступая при этом по ногам зрителей  и не спуская глаз с ее обнаженной спины, на которой его призывали куда-то в африканскую сказку  соблазнительные лопатки и совсем уже провокационная линия, делящая две половинки женщины в нижней ее части. Верхний краешек этой линии темнел над низким вырезом платья; потом самое волнительное место было скрыто прихотью мэтра, которого Лешка опять возненавидел, и вырывалось вниз уже двумя умопомрачительными ножками.

   Я в восторге от длинных ног моей подруги! Не успеешь подумать, а она уже за пивом сгоняла.

   Пиво, как и остальные горячительные напитки, у Алексея всегда было с собой - свежее, от производителя, то есть Грааля. А ножкам темнокожей богини он уже придумал совершенно иное применение - гораздо приятней, и для здоровья полезней.
   Что заставило Сизоворонкина притормозить? Он не подхватил незнакомку на руки, как хотел, лишь только она скрылась от взглядов зрителей за тяжелым занавесом подиума. Может, помешало то, что ему пришлось пару раз шарахнуться в сторону от ходячих наборов костей, едва прикрытых лоскутами одежды. Он даже перекрестился, с усмешкой представив, как мелькали бы сейчас персты священника из окружения царя Иоанна. Да и сам Грозный, скорее всего, кликнул бы тут же опричников – с плетьми, или даже топором.
   - Или в подвал, - хохотнул Лешка, ловко уворачиваясь от третьей «красавицы», - в компанию к Франку.
   Темнокожая модель тем временем скрылась за дверью, пробормотав на прощание коридору: «Как же вы меня все достали, скоты!». Сизоворонкин этот язык, конечно же, понял. Только почему его осенило, что на нем незнакомка смогла бы общаться только с ним – на всей планете?!
   - Чтобы пообщаться, надо сначала замок открыть, - пробормотал Лешка, убедившись, что комната закрыта изнутри, - или выломать.
   Он даже поднял гигантский кулак, чтобы обрушить его в то место, которое встало преградой между его телом и женским – темненьким, и от того сейчас таким желанным. Лешка вдруг вспомнил свое детство, мальчишеские разговоры «про это». Вспомнил приятеля, старший брат которого служил на флоте, ходил по заграницам и на полном серьезе утверждал, что у негритянок «там» все устроено не так, как у наших – не вдоль, а поперек. Лешка тогда и у "наших" не отказался бы посмотреть, хоть краешком глаза. Теперь же…
   - Давай я, шеф, - завибрировал в руке кладенец.
   - Пробуй… вибратор, - усмехнулся Сизоворонкин.
   Артефакт ловко удлинил и изогнул свой набалдашник и приник к замочному отверстию. Пара мгновений, и замок чуть слышно щелкнул. Алексей бесшумно шагнул в комнату, закрывая дверь за собой и заставляя замок еще раз щелкнуть – теперь уже без всякой магии.
   В большой комнате, освещенной лишь огнем ароматических свечей, вершилось таинство. На обнаженной спине Афроафродиты плясала миниатюрная женская фигурка с закрытыми глазами, тоже не испорченная ни клочком одежды.
   - Массаж! - наконец догадался поначалу обалдевший от открывшейся картинки полубог, - тайский массаж. А девка на черненькой, скорее всего, тайка, мастерица. А по совместительству (он широко улыбнулся) вполне неплохой довесок.
   Он вспомнил вдруг анекдот, который никак не мог появиться в этой комнате, заполненной негой и прекрасной женской плотью. Но появился:

   Самые лучшие любовники – это мужчины в очках!
   - Почему?
   - Он ложится в постель, снимает очки – и у меня нет целлюлита!

   У девчат – и у модели, и массажистки – никакого целлюлита не было, а Сизоворонкин никогда не носил очки. А сейчас так и вообще не носил ничего; предусмотрительный костюм превратился в какую-то веревочку на поясе, а кладенец мягко и несокрушимо защищал левое предплечье. Из анекдота Лешке подходило  разве что «… он ложится в постель». Впрочем, постели здесь тоже не было; был огромный напольный матрас, на котором хватило бы места всем троим. Но об этом Лешка сообщить не успел. Две женщины встали рядом – одна рослая, с такой гордой посадкой головы, что Сизоворонкин даже забыл на время про Афродиту, вспомнив другой эталон темнокожей красоты – Нефертити. Наверное, в тайских краях тоже были свои эталоны; один из таких, вернее одна, встала сейчас грудью вперед рядом с «Нефертити» - с вызовом  и (как самоуверенно ухмыльнулся Алексей) с затаенным вожделением в миндалевидных глазах.
   - Кто ты, нечестивец, и как ты посмел ворваться сюда, прервав мою молитву?
   - Молитву?! – отвисла челюсть (но не все остальное) у парня, - а где у вас молельный дом, где молятся такие  красавицы?
   Он не сразу понял, почему в глазах чернокожей молельщицы полыхнуло недоумение, перешедшее в безудержный мистический восторг.
   - Язык! – дошло до него, - мертвый язык народа, ушедшего в историю. Язык, каждое слово которого напоено магией!
   В комнате действительно потрескивало электрическими разрядами; остро запахло озоном и еще чем-то дурманящим, призывающим рухнуть на колени перед… Кем?!
   Первой рухнула «Нефертити»; массажистка бухнулась рядом, оттопырив соблазнительную попку. Впрочем, у темнокожей красавицы эта часть тела была не менее впечатляющей.
    - Мой бог, - буквально завопила она, пока Сизоворонкин рассматривал выступающие кверху «орудия ближнего боя», - я ждала тебя долгие годы! Ждала и  надеялась, что ты явишься; что не дашь окончательно засохнуть древу нашего древнего рода!
   - Не дам, - пообещал Алексей, к месту вспомнив бессмертного кота Матроскина: «Неправильно ты, дядя Федор, бутерброд ешь. Надо его…». Надо его развернуть на сто восемьдесят градусов. Но мы, боги, народ не гордый, мы сами зайдем… с тыла.
   Пока Лешка заходил в тыл терпеливо ожидающим девицам, он успел гордо примерить на себя новое звание. В теле полубога и с тремя неразлучными артефактами, он действительно мог положить на лопатки бога средней руки. А уж в том действе, к которому он, наконец, приступил, тем более.
   - Нет, - потряс Алексей, примериваясь, какую из крепостей взять первой, - на лопатки я лучше положу вот их…
   Первой завопила от наслаждения темнокожая модель, дождавшаяся, наконец, своего бога…

   Немец в Московском метро. Жарко, душно, толкучка. Мимо пробирается дама, усердно работая телом.
   Немец:
   - О!! Нефертити!!!
   Дама, кокетливо:
   - Я похожа на Нефертити?
   Немец, зло:
   - Найн, вы похожа на баварский корова! Не фертите задом!!!

- Фертите! Фертите, не останавливайтесь, - зарычал полубог, оказываясь уже во второй богине; тайской, если кто не понял. В такие моменты любая женщина была для Сизоворонкина богиней. А он – соответственно – богом, что  сейчас и доказал, бессчетное количество раз.
   Лешка отвалился, наконец, в сторону от застывших в причудливых позах и стонущих в беспамятном экстазе девиц; потянулся за Граалем. Тот откликнулся не сразу.
   - Подглядывали, - лениво поинтересовался Лешка, прогоняя мальвазией усталость, - ну и как?
   Артефакты молчали; лишь с предплечья, где широким браслетом прикинулся кладенец, послышалось смущенное и явно завистливое покашливание.
   - Главное, чтобы ты память от изумления не потерял, - в показной суровости нахмурил брови герой.
   Теперь покашливание стало возмущенным. Артефакт словно хотел сказать, что его память абсолютна – сколько и чего туда не лей, ничего не прокиснет. В смысле не пропадет.
   - А вот мы это проверим, - злорадно усмехнулся Сизоворонкин, заставив частичку кладенца в себе теперь зябко повести плечами, - а теперь все спать, набираться сил. Кроме  меня, конечно.
   «Нефертити» рядом открыла глаза и призывно застонала, открыв при этом уже рот – явно провокационно. Алексей на провокацию не поддался – ткнул в эти припухлые губки горлышко волшебной фляжки, и следил за реакцией негритянки теперь только по глазам. А те вспыхнули сначала огнем изумления и восторга, а потом… Потом оказалось, что Сизооронкин еще не до конца возродил неведомый род. Тайскому роду вымирание не грозило, но его представительница не оставила новую подругу в трудную минуту.
   Наконец, даже Грааль не заставил девушек вынырнуть из сладкой неги. Это было сигналом для Алексея – пора. Не на Олимп, потому что все то великолепие, которое он надеялся вывалить перед олимпийцами в виде ворохов стильной одежды и модельной обуви, могло послужить лишь антуражем; реквизитом для священного действа, в котором верховный бог должен был вручить соей тысячелетней избраннице дар, от которого она не смогла бы отказаться. Какой?
   Выбор, к сожалению, был очень большой. Сизоворонкин принялся перечислять, настраивая чудо-костюм на авторежим:
   - Драгоценности; конфеты с тортиками (не портящими талию, конечно), цветы, что еще? Список открыт, - решил он, - буду пополнять его по ходу дела. А пока…
   Он повернулся, послал два воздушных поцелуя, на которые получил ответ в виде мерного сопения двух прелестных носиков, и открыл дверь в…
   Здесь музыка не играла, и было светло, как днем. Не только за счет светильников, но и от причудливой игры лучей, затерявшихся в мириадах граней драгоценных камней. Лешка в драгоценностях не разбирался; даже не держал их в руках ни разу. Но здесь – в этом у полубога не было никаких сомнений – все было настоящее. Каждый камень – алмаз, рубин, изумруд; десятки других, названия которых он даже не знал – здесь дышал историей российского государства. Он сейчас был в главной сокровищнице страны. И –как в миланском доме моды – Алексей принялся рисовать перед собой картины олимпийского бала, где все, и боги, и богини, одевали к праздничным нарядам драгоценности.

   - Хочу огромные бриллиантовые серьги. Такие, чтоб я зашла в маршрутку - и все охренели!

   Лешка не ходил по пятам за группами экскурсантов, не пытался пристроиться к гидам, парочка которых – девушек не старше двадцати пяти лет – были очень даже ничего. Нет – он  впитывал в себя волшебство в одиночку, приняв вид иностранца, англичанина, бесстрастного  к чудесам ювелирного искусства, окружавших его. Даже шапку Мономаха он осмотрел, чуть презрительно оттопырив нижнюю губу. На самом деле он сейчас примерял ее мысленно к голове громовержца. Кладенец прилежно фиксировл корону российских императоров со всех ракурсов. Он же и завибрировал, предупреждая о грядущих неприятностях. Алексей, правда, и сам понял, что установившаяся вокруг тишина  ничего хорошего не предвещает. Он круто повернулся на месте, попав под взгляды двух весьма самоуверенных типов.
   - Такую самоуверенность могут дать только корочки в кармане, - тоскливо передернул плечами Сизоворонкин.
   А новое существо в теле полубога с тремя подпорками-артефактами горделиво и надменно выдвинуло вперед квадратный подбородок и выплюнуло изо рта что-то непереводимое английское. В русском языке этот набор слов можно было озвучить только несколькими фразами: «Кто вы такие, сучьи дети! И что вам надо на моем пути – на пути английского лорда?! Пошли прочь, иначе…».
   «Иначе» незнакомцы в серых пиджаках додумали сами. Они сразу стали скучными, и извиняющимися голосами предложили «лорду» последовать за ними в околоток – для выяснения неких очень важных обстоятельств.

   - Давайте поспорим о чем-нибудь?
   - Зачем?
   - Хочется вам набить рожи, но повода пока не нашел.

   Незнакомцы напряглись, но спорить не пожелали. Алексей это учел, и, поддаваясь какому-то наитию, решил лично проверить условия содержания в нынешних московских околотках.
   - Даже документы не потребовали предъявить, гады, - ухмыльнулся Лешка глубоко внутри себя; подбородок английского лорда не дрогнул.
   В околотке, оказавшимся ближайшим отделением московской полиции, серые пиджаки оставили его в клетке, размерами значительно уступающей той, в которой когда-то наслаждался прелестями древнерусского быта посланец французского короля.  В клетке он был один. В соседней, отделенной от его персонального обезьянника  мелкоячеистой решеткой и размерами такой же, если не меньшей, «загорали» штук пятнадцать страдальцев. Оттуда несло запахами перегара, свежей блевотины, мочи, и еще тысячами противных оттенков, которые нос полубога отказался идентифицировать. Он сам собой повернулся, увлекая за собой остальное тело, которое привычно напряглось, а потом расслабилось, принявшись рассматривать девчонку, лицо которой было покрыто килограммами макияжа.
   - У мамки, наверное, сперла, - машинально подумал Сзовронкин, прикидывая – не нужно ли как-то помочь выбраться из застенков девчонке, которой вряд ли исполнилось четырнадцать лет.
   «Помочь» решил другой. Тучный полицейский, чем-то похожий на Сизоворонкина в той, прежней жизни, дождался, когда серые пиджаки уберутся из его вотчины, и загремел ключами, выискивая тот, что открывал дорогу к девичьему телу. Почему-то Лешка, лишь глянув на его красное вспотевшее лицо, на бегавшие воровато поросячьи глазки и на тонкую струйку слюны, показавшуюся из уголка рта, понял, что тот собрался на «дело».
   - На очень грязное дело,  - нахмурились брови полубога, - кстати, анфас эта свинья на бухгалтера Сизоворонкина ничуть не похожа.
   «Свинья», между тем, уже отомкнула решетчатую дверь, и стояла так, что Лешка уже не видел девчонки; слышал лишь ее панический писк за широкой спиной насильника. Почему насильника? Да потому, что форменные штаны вместе с семейным трусами в цветочек уже болтались на ногах, точнее на не менее форменных ботинках размера эдак сорок шестого - сорок седьмого. Задница, не отмеченная загаром, отчего, наверное, была покрыта многочисленными чирьями, призывно усмехнулась Алексею. Тот пачкать руки о такую гнусность побрезговал, попросил кладенец помочь по дружбе. Артефакт не отказался. Удлинившееся в одно мгновение лезвие аккуратно разделило толстый зад пополам – теперь уже горизонтально.
   Насильник своим криком разбудил, наверное, не только бомжей, спящих в другой клетке, но и половину Москвы. Он орал, одним прыжком повернувшись к Сизоворонкину и мечу в его руке, до тех пор, пока кладенец не мелькнул еще раз. Точнее, два раза, и дважды какие-то кровоточащие комочки плоти шлепнулись на чисто вымытый пол камеры. Тонкий визг, рвущий на части человеческие мозги, скорее всего, заставил вскочить на ноги вторую половину российской столицы. Но у Лешки были мозги полубога; они с честью выдержали такую пытку, и разрешили глазам увидеть еще одно удивительное действо.
 
   Вы только представьте, как повысилось бы настроение у пациентов, если бы в больницах вместо бахил выдавали ласты!

   Толстяк вышел из камеры сам! Но так, словно успел надеть вместо ботинок ласты самого последнего размера. Уже в коридоре он упал на руки подскочивших коллег; точнее  бывших коллег. Почему-то Сизоворонкин был уверен, что после служебного расследования этот человек не вернется на службу. Пострадавшего унесли, а служба, тем временем, продолжалась. Нахлынувшие в околоток люди в форме и без нее шустро очистили от заключенных все камеры, кроме той, посреди которой живым монументом себе замер «английский лорд».
    Лешка ждал, что его сейчас закуют, и поведут на допрос – ведь зачем-то его повязали?! Он ошибся – допрос сам пришел к нему. В опустевшем отделении осталось лишь три человека – та самая пара в сером, и их коллега, отличавшийся более дорогой тканью цивильного костюма, и лучшим качеством его шитья. Алексей после миланского вояжа в этом вопросе разбирался неплохо. Кладенец, точнее браслет на предплечье, согласно повибрировал.
   - Ты хоть руки помыл? - усмехнулся Сизоворонкин – вернее, лезвие… ветеринар!

   - Ваш покойный муж был, наверное, хорошим охотником? - спрашивают гости у дамы, разглядывая головы различных зверей на стене у нее в гостиной.
   - Нет, - отвечает вдова, - он был плохим ветеринаром.

   Браслет подрожал на руке уже чуть обиженно. Но внимание Алексея было уже в другом месте – там, где люди в сером уже подтащили к решетке большой стол, за который тут же уселось их начальство.
   - Здравствуйте, - улыбнулся гражданин начальник, показав неплохой уровень владения английским языком, - я подполковник Иванов, - заместитель начальника московского отделения Интерпола.
   - Кто бы сомневался! – хмыкнул тоже по-английски, но про себя Сизоворонкин, - с такой фамилией тебя вряд ли бы взяли в лондонское, или, к примеру, вашингтонское отделение.
   Вслух же Алексей представился привычным, однажды уже принятым именем – Майкл Смит. Он тут же вспомнил улыбку незабвенной графини Джейн Солсберри с ее выдающимися зубами. Вспомнил так явственно, что подполковник Иванов за решеткой потрясенно отпрянул вместе с подчиненными, и не сразу продолжил допрос. Он лишь перебирал руками какие-то бумажки и бормотал себе под нос – теперь уже на родном языке:
   - Поверишь тут во всякую чертовщину – будто бы этот молодчик исчез из американского музея бесследно, да еще прихватил с собой половину самых ценных экспонатов.
   Сизоворонкин нахмурился лицом полубога. Он действительно был однажды в музее, о котором говорил сейчас подполковник, но не взял оттуда даже осколка от хрустального черепа! Нет, Лешка не был так уж честен и принципиален (такие вообще есть на Земле?), но слушать, как на тебя возводят напраслину?! Кладенец опять прочувствовал невысказанное желание хозяина.

   Бывают животные с хвостами; бывают животные без хвостов. А еще бывают хвосты без животных. Люди называют их змеями.

   Вот такая змея – тонкая и стремительная, практически неуловимая человеческим глазом, да еще вооруженная вместо ядовитых зубов крошечным манипулятором, метнулась сейчас сквозь ячею решетки к столу, и вернулась, оставив в руке Алексея листок. Зрением полубога Сизоворонкин успел отметить, что манипулятор из небесного металла успел пролистать внушительную кипу таких же кусочков бумаги на столе. «Значит, - понял он, - этот лист содержит самую полную информацию! О, и фотография!».
   На снимке действительно была хорошо видна зверски скорченная физиономия Геракла; но прототип сейчас смотре не на нее. Лешкиному взгляду гораздо милее было личико американского коллеги подполковника Иванова – женщины-копа, которую он так недолго держал в заложницах. Держал!.. Алексей остановился взглядом теперь на мощной руке полубога, ухитрившейся вместить в ладони сразу всю женскую грудь – так, что невозможно было определить ее размер. И этот вопрос почему-то стал для Лешки самым важным. А еще – ответить на застывшую мольбу в глазах единственной американской знакомой: «Ну что же ты медлишь?! Начинай уже!!!».
   Возможно, этот вопрос девушка обращала к переговорщику, или к затаившимся в углах полутемного помещения коллегам, но Сизоворонкин предпочел думать, что она безмолвно обращалась тогда именно к его руке… ну и к ее продолжению.
   Алексей все-таки заставил себя вчитаться в текст; его брови ползли вверх от изумления и возмущения – столько добра он, оказывается, унес на своих плечах из запасников американского музея.

   Открыла шкаф, а оттуда на меня к-а-а-а-а-к вывалится все, что надеть нечего…

   - Ну, сильны, - восхитился он теперь фантазией составителей этого списка, занявшего всю обратную сторону листка, - интересно, зачем мне могла понадобиться «нижняя юбка Марины, супруги императора Монтесумы"? А..?
   Подполковник Иванов справился, наконец, с волнением и проявил недюжинную склонность к дедукции:
   -  Вы, я вижу, вполне владеете русским языком?
   - Владею, - не стал отказываться от Родины Алексей, - а вот этим всем (он потряс листком) не владею и никогда не владел.
   - Ну что ж, - скучно вздохнул Иванов, - давайте с этим разбираться.
   - Давайте, - согласился Лешка, - только не здесь…
   Дольше всех таяла в воздухе тюремная решетка, сквозь которую Сизоворонкин с нескрываемым удовольствием наблюдал, как вытягиваются от изумления физиономии сотрудников московского отделения Интерпола.
   - Не видать вам премии, ребята, - посочувствовал им Алексей, - а вот мне!..

   - Я с девушкой расстался.
   - А чо такое?
   - Да мы в душе были, и тут она говорит: «А давай, мол, делать плохие вещи?!».
   - А ты чо?
   - А чо я… Зафигачил ей шампунь в глаза.

   Плечи полубога развернулись в молодецком размахе – вместе с руками, готовыми обнять женскую мыльную тушку, так удобно наклонившуюся перед ним, и со стенками ванны, которые оказались на удивление непрочными.
   - Китайская, - чуть не сплюнул он в поток воды, покрытой пенной шапкой, который хлынул куда-то под обломки сантехнического чуда - наверное, к соседям снизу.
   Но Сизоворонкину совсем не хотелось думать сейчас про такие прозаичные вещи, как Китай, ремонт, компенсация нанесенного ущерба…

   Китайская молния на турецких джинсах спасла женщину от изнасилования.

   На Лешке никаких джинсов не было – ни китайских, ни фирменных, американских; поэтому его ничто не спасло.  Ему не позволили – ни сплюнуть, ни прочувствовать огорчения соседей. Та самая тушка, оказавшаяся Джуди, полицейской из музея, с победным криком обрушилась на него, запечатав рот свирепым поцелуем. Алексею поначалу пришлось нелегко – скользкое женское тело никак не желало поддаваться его умелым рукам. Груди, которых - наверное, по той же причине – было на ощупь гораздо больше двух, теперь в его ладонях не помещались. И только героическим усилием воли и сил (герой он, или нет?!) Сизоворонкину удалось поднять счастливо стонущую женщину, и отнести ее в спальню. Слившаяся воедино пара рухнула на кровать (слава богам – не китайскую!), и она жалобно заскрипела, словно тоже пребывала в сомнениях – четвертый все-таки размер, или пятый утвердился сейчас в жадных ладонях полубога.
   - Пятый, - наконец решил Сизоворонкин, - и ласково сжал пальцы.
   Наградой ему был долгий, полный страсти стон, а потом безумная ночь, которая – благодаря магии Грааля – плавно и как-то незаметно перетекла в день, и в вечер. Телефонные звонки не прерывали этот «допрос», на котором Лешка никак не мог перейти к вопросу о нижней юбке Марины, супруги Монтесумы. Может потому, что ничто нижнее, как и верхнее из одежды не попалось ему на глаза. Что касается телефона – его отключил верный кладенец, еще раз явив миру (теперь уже американскому) стремительный гибрид змеи с манипулятором. Соседи тоже не мешали. Может, их вообще не было, а может, тоже подсуетился не по годам сообразительный артефакт.
   Свою благодарность за ласковое слово кладенец высказал чуть осязаемой вибрацией в предплечье ранним утром, когда Джуди уже пресытилась полубогом.

   Немой петух по утрам вибрирует.

   - И что теперь? – Сизоворонкин хохотнул и сел на краю кровати, случайно задержав руку на одной половинке пятого размера.
   Джуди во сне что-то пробормотала; Лешка в ее слова вслушиваться не стал – знал, как ненасытная женщина может ответить на этот вопрос. А вот единственное слово артефакта на руке с благодарностью покатал меж крепких зубов:
   - Список? Список… Что там у нас по списку? Цветы? А давайте-ка друзья, махнем туда, где больше всего цветов на свете!
   Артефакты не возражали. Конкретный адрес он не назвал, резонно предположив, что Сущее, или Провидение, знает его лучше любого знатока. А еще он не хотел оставлять в этой квартире никаких адресов. Джуди, с ее темпераментом, могла ринуться следом за ним хоть на край света. Даже не одевшись! Лешка еще раз с удовольствием огладил взглядом ладное женское тело, потом ладошкой – везде, где мог достать; с доброй усмешкой подумал, что в таком виде Джуди не надо было бы тратиться на билеты, и истаял в свете нового утра Америки…
   Это было царство цветов – живых и срезанных, всех сортов, размеров и оттенков. Сизоворонкин стоял в длинном проходе, по которому сновали практически беззвучные электрокары-погрузчики, принадлежавшие – судя по логотипу на оранжевых корпусах – самому крупному цветочному терминалу Амстердама. Рабочие-грузчики в комбинезонах такого же жизнерадостного апельсинового цвета предусмотрительно объезжали громилу в легкомысленном костюме с ярким платком, повязанном на бычьей шее.

   - Сашка, а ваша корова дает много молока?
   - Нет, Машка, наша корова совсем не дает молока.
   - А зачем вы ее держите?
   - А мы ее держим, потому что она – бык.

   Сизоворонкину безумно хотелось сейчас превратиться на время в самого крупного и буйного в мире быка. Чтобы взрыть стальными копытами керамзитовую плитку, которой здесь были застелены полы, выпустить из ноздрей (а может, еще из чего!) благородный порыв гнева  и разметать все тут рогами из небесного металла. Потому что вся эта многоцветная красота, призванная дарить радость женщинам во всех уголках земного шара, не пахла! Единственным «ароматом» здесь была какая-то приторная, раздражавшая и ноздри, и душу химия – призванная, скорее всего, сохранить выращенный урожай.
   - Выращенный, - горько повторил Сзоворонкин, - с помощью той же химии. В теплице, на конвейере! Этому цветочку (он склонился над контейнером с розами)  никто не сказал ласкового слова; не приветствовал вечером, когда его поливали теплой водой; не просил прощения, когда бережно срезали в подарок любимой девушке.
   - Нет, - решил он, не решившись все-таки превращаться в грозное животное, - такой подарок принести громовержцу – это все равно, что одарить Зевса пощечиной. Мы пойдем другим путем…
   Он набрал полную грудь воздуха – не голландского, убитого химией – а того, что дарило ему когда-то волнующееся море алых маков. И пусть он тогда убегал от трех уродливых пастушек, предъявлявших ему грязные претензии… Это была жизнь! Это были настоящие цветы!!! И это была…
   - Гуля! – вспомнил он имя красавицы Шамбалы, которой обещал вернуться, - хочу к Гуле!..

   Не понимаю, как можно убираться в резиновых перчатках?! Совсем не те ощущения.

   Девушку, или женщину, в платье и шароварах из хан-атласа ничуть не смущали резиновые перчатки на ладонях. Он пока не видела могучей фигуры полубога за спиной, и потому радовалась жизни так непосредственно, что Лешка невольно улыбнулся – хотя и понял уже, что попал не в Шамбалу, а в страну, которая пришла на смену неизбывной мечте человечества. Узбекистан – так теперь называлось это райское место на земле. А его цветочная квинтэссенция сейчас готовилась отходить к ночному сну вокруг Алексея. Сотни, нет – тысячи роз дарили вечерней прохладе тонкие ароматы. А что здесь будет твориться утром, когда бутонов всех цветов и размеров коснется ласковое солнце?!
   Пока же хозяйка цветочного рая поливала очередную клумбу из лейки и  пела. Естественно, на узбекском языке.
   - Узбекистон гюльзор.., - негромко напевала женщина.
   - Цветущий Узбекистан, - переводил универсальный толмач внутри Сиоворонкина.
   - Келинг, мехмонлар, - наконец, закончила хозяйка.
   - Приходите, гости, - вслух перевел уже сам Алексей, и женщина резко повернулась, выпуская лейку из рук, - а я уже пришел!
   Это была Гуля – в современном исполнении. Без той дикой энергии, которая размазывала в кашу таракана, и готова была так же пришлепнуть одним могучим ударом полубога; без свирепой улыбки, способной испугать даже богов. Улыбка этой женщины тоже была притягательной, колдовской, но – мягкой, чарующей. А еще – наполненной глубоко спрятанной горечью.
   - Гуля! – шагнул вперед Сизоворонкин.
   - Можешь называть меня так,  - склонила голову хозяйка, - хотя полностью меня зовут Гульнара. Окружающие меня называют Гули-джинны.
   - Сумасшедшая, - вслух, по-русски, перевел Лешка, - какая же ты сумасшедшая?! Ты прекрасна, и называть тебя следует – Гульнара, которую мужчины счастливы носить на руках!
   - На руках.., -  прошептала Гульнара, теперь уже не скрывая глухой тоски, - я вообще забыла, что такое мужские руки.
   Слух у полубога был не менее исключительным, как и все остальное. Он прекрасно понял каждый оттенок этой горечи - и бессонные ночи на мокрой от слез подушки, и злые шепотки кумушек вслед, и жадные, но еще более испуганные взгляды местных мужиков…

   И любовников-то у меня полно, и в жизни все без проблем, и замуж в пятый раз выхожу, и на работе карьеру делаю, и денег куры не клюют – ну хоть бы одна из этих сплетен правдой оказалась.

   Лешка произнес эти слова на родном, на русском. А Гульнара вдруг весело, уже без всякой горечи, рассмеялась. И продолжила тоже на великом и могучем, словно подтверждая то, что знал во всем мире один Сизоворонкин – когда-то давно в этих краях жили, не тужили счастливые люди, говорившие на Предвечном; то есть, на языке Пушкина. Разговор теперь шел о прекрасном – о цветах, которые стали для Гули и любовью, и замужеством, и работой, и единственным источником доходов. Потому что на работу ее, признанную местечковую колдунью, никто не брал. Зато охотно брали (за сущие копейки, кстати) ее цветы, отличавшиеся красотой, чарующим запахом и исключительной стойкостью.
   - В смысле, - пояснил Алексей себе, а заодно кладенцу, шевельнувшемуся на руке,  - долго не вянут. А ты что подумал? Вспомнил, где тебя носил Гефест?
   Артефакт пристыжено замолчал, а Гульнара вдруг всплеснула руками:
   - Вай! У меня уже плов готов, а я даже половины клумб не полила.
   - Я помогу, - с готовностью вызвался Сизоворонкин, вообще-то никогда не бывший трудоголиком.

   Вообще, работать - это здорово! Мне нравится работать. Даже на пляж не хочется. Сейчас вот вытру слезы - и пойду дальше работать.

   Гуля с благодарностью передала ему допотопную лейку, явно изготовленную в кустарной мастерской, и исчезла в доме. Лешка (еще раз напомним – не трудоголик) тут же вызвал к жизни кладенец. Грозно нахмурив брови, полубог остановился у прудочка, который по местному назывался хауз и  выдал лишь одно короткое слово:
   - Ну?!!
   Артефакт заторопился, принялся объяснять, что в той же нечестивой Голландии процесс полива полностью автоматизирован, всем управляют компьютеры.
   - Вот ты сейчас заменишь и компьютер, и насос, и шланг… толстый длинный шланг, и насадку на нем…
   - Понял, шеф, - бодро отрапортовал кладенец.
   Алексей только подобрал место, где примерно располагался центр цветочного рая, оценил какой-то железный штырь, торчащий рядом с самым роскошным кустом, а артефакт уже был готов, чтобы его самая важная часть была насажена на этот прут.
   - Ну, насадить - это мы могем, - усмехнулся Лешка, с размаха попав точно в цель.
   В благодарность за это кладенец окатил его волной мельчайших теплых капель, и пошел работать, заменяя сразу десяток леек. А Сизоворонкин отправился в место, явно предназначенное для отдыха.

    - Ты что сегодня делаешь?
    - Ничего…
    - Ты же вчера это делал?!
    - Я не доделал…

    - Врете вы все, - проворчал Лешка, умащивая крепкий зад на стопке одеял, - я постоянно занят – подвиги свершаю.
    До сегодняшнего вечера балахана – крытый деревянный навес с резными балясинами и столбами – явно простаивала, хотя длинных шелковых одеял здесь хватало. Здесь его и нашла Гульнара, ничуть не изумленная процессом волшебного полива. Может потому, что уже была готова к чуду?
   - Чудо будет чуть позже, - пообещал ей шепотом Алексей, принимая в руки тяжелое блюдо, источающее восхитительные запахи, сейчас перебившие даже вездесущие цветочные ароматы.
   Блюдо тут же оказалось в центре балаханы, на скатерти, которую окружали одеяла. Лешка давно забыл, что значит быть голодным, но сейчас почувствовал прямо звериный аппетит; он был готов наброситься на плов, а потом и на женщину с голыми руками, и… Голыми! Ни ложек, ни вилок гостеприимная хозяйка не предложила. У Алексея был универсальный инструмент, но он сейчас был занят. Единственное, что могло сейчас заменить ему простую ложку, были руки Гульнары и его собственные ладони. Из глубин памяти выплыло понимание – в этих благодатных краях люди считают, что вкус  настоящего плова нельзя портить ни металлом, ни деревом. Он уже знал, как правильно складывать пальцы, чтобы комок кушанья, в котором каждая рисинка сверкала янтарным маслом отдельно, не рассыпался и не падал на одеяла. Им, как уже предвкушал Лешка, он ночью найдет совсем другое предназначение.
   - Руки, - задумчиво повертел он перед носом громадными ладонями, - чего я только не трогал ими с утра. Даже железяку, которая когда-то из себя интимный протез нехилых размеров изображала. И как ими теперь кушать?
   «Бывший протез» еще раз напомнил о себе струей теперь уже холодной воды – видимо насос достиг донных, не прогреваемых солнцем слоев хауза. Артефакт хихикнул: «Вам хватит!». Лешка схватил Гульнару за руку и помчался на открытое место, на ходу избавляясь от одежды. Ему это было сделать совсем просто. А вот как женщина ухитрилась повторить за ним такую операцию?!
   - Быстрее, чем в армии. Не сорок пять  - пятнадцать секунд, не больше. Точно ведьма!
   О том, что потом придется ползать и искать разбросанные по всему двору одежды (женские, конечно; сам Сизоворонкин ничего в последнее время не терял), ни он, ни Гульнара не думали. Они отдались веселью, разбрызгивая теперь уже потоки воды, которые направил на них артефакт. Если бы сейчас через высокий глиняный забор-дувал заглянули соседи! Репутация затворницы-колдуньи была бы окончательно… восстановлена! Потому что такого мужчину можно было вызвать к себе только жутким заклинанием…
   Потом поток хохота, перешептываний и поглаживаний переместился под навес, на одеяла. Поначалу это была невинная трапеза, когда молодые здоровые парень и девушка с аппетитом поглощали плов и салат из громадных помидоров, приготовленный тут же, на месте. Поглощали руками, сначала своими, а потом, угощая друг друга – до тех пор, пока Гуля не прихватила зубками палец полубога и не застонала от сдерживаемого желания. Практически пустое блюдо вместе со скатертью полетели вслед за одеждой; их место заняли одеяла из стопки, и началась великая битва, в которой мужчина и женщина вовсю поддавались друг другу, отдавая победу в чужие руки. А они, эти руки, успевали еще и ласкать податливое тело партнера; помогать главным на эти мгновения органам погружать друг друга в пучину страсти. Теперь основным помощником был Грааль. Вообще-то Сизоворонкин в теле полубога без всякой помощи был готов на подвиги, но зачем отказываться от божественной энергии, которая клокотала в телах, если древнейший в мире артефакт с радостью наделял ею…

   - Круто, что ты в постели любишь то же, что и я.
   - Спать до обеда?
   - Да!

   Сизоворонкин любил поспать – и прежде, и сейчас. Но сегодня никак нельзя было проспать утреннего чуда. Цветы просыпались вместе с солнцем, и ему надо было успеть в короткий временной отрезок выбрать ПОДАРОК. Вместо будильника у Лешки был кладенец. Артефакт чуть слышно завибрировал, и полный утренней бодрости полубог скатился с низкого деревянного ложа на траву. Утренняя роса замечательно заменила душ, а собственная ладонь – полотенце. Алексей спешил – ведь розы уже начинали источать пока чуть уловимый аромат – даже раньше, чем распускались пышные бутоны.
   Сизоворонкин почти застонал – он наблюдал сейчас подлинное чудо; но как донести его до Олимпийского дворца?! Кладенец (опять браслет на руке) вздохнул, попросился на руки, как маленький ребенок, или ласковая кошечка. Утвердившись в крепких ладонях полубога, он еще раз вздохнул, натужился (как-то Алексей это прочувствовал) и исторг из себя что-то воздушное и непроницаемое. В таких, как помнил Сизоворонкин, ждали своего часа в цветочных магазинах самые дорогие орхидеи.
   Лешка уловил практически незаметную разницу в весе артефакта; кладенец не пожалел собственной субстанции для друга. А еще – он остановил Сизоворонкина, когда тот собрался воспользоваться еще раз помощью артефакта; теперь уже в виде секатора.
   - Это будет твой подарок, а не Зевса, - вздохнул он так глубоко и печально, словно предвидел еще одну потерю; быть может, даже существенней, чем первая.
   - И что делать? – озадачился Алексей, который уже выбрал единственный цветок для подарка.
   Этот бутон темно-бордового цвета заметно дрожал, уже готовый явить миру собственную красоту. Он возвышался над остальными в центральной клумбе; торчал в гордом одиночестве, и, казалось, сам просился в руки.
   - Придется побеспокоить громовержца, - проворчал артефакт.
   Он еще раз натужился. Алексей, уже наладивший связь со своими магическими помощниками на уровне тонких энергий, почувствовал – вот еще немного, и звездный металл разорвет в клочья, развеет по вселенной, где неведомая сила собирала его миллионы лет. Но кто-то неизмеримо могучей очень вовремя пришел на помощь жезлу, в который опять превратился кладенец. Его навершие пошло волнами и трансформировалось в лицо Кронида, теперь старшего. Зевс из другого измерения мог общаться лишь глазами. Уста его были запечатаны, а очи… Были очень выразительными, но не более того. И тогда верховный бог в отчаянии… заплакал.

   - Если бы тебе дали десять миллионов, чтобы ты сделал?
   - Я бы офигел…

   Сизоворонкин офигел, когда по металлической щеке бога стекла слеза. Она упала в траву и скромно замерла там золотым кружочком. Лешка не знал, какими волшебными свойствами наделил  громовержец новый артефакт. Может, это была неразменная монета, всегда возвращающаяся к хозяину, а может…
   - Ну, ее на фиг, - Лешка не стал ломать голову чужими заботами, - это теперь принадлежит Гульнаре – вот путь она и узнает; методом проб и ошибок.
   Он лишь пробормотал на всякий случай – если такой настанет: «Подтверждаю сделку. Покупатель  Зевс  рассчитался с продавцом  Гульнарой  за товар – розу». Гордая роза, очевидно, обиделась таким приземленным эпитетом, и задрожала совсем нешуточно, готовая явить миру себя теперь не только с волшебным ароматом, но и настоящим возмущением.
   - Щас! – остановил ее Алексей, ловко срезая длинный стебель, который словно сам собой запрыгнул в невесомый футляр.
   - Там, внутри, нет времени, - сообщил совсем грустным голосом кладенец, - она расцветет через пару секунд или… сто, тысячу, миллион лет – если упаковку не открывать.
   - Это дело Зевса, - отмахнулся Сизоворонкин.
   Его сейчас занимала другая проблема – будить или не будить гостеприимную хозяйку, которая лежала на шелковом одеяле соблазнительной попкой кверху.

   - Холодно как! Я бы щас дома забралась бы под плед, в шерстяных носочках, на кресло с горячим кофе.
   - Спаришься...
   - Ага, и спарилсь бы с кем нибудь...

    У Лешки не было с собой ни пледа, ни шерстяных носков. Вот насчет спаривания... В конце концов, благоразумность победила. Лешка понял, что если дотронется сейчас рукой до одного из нежных, как узбекский персик, полушарий, сегодня на Олимп он точно не попадет. Но сильно не расстроился – потому что только сейчас сообразил, какую плюшку потребует от олимпийского властителя. Сизоворонкин не хотел заканчивать своей такой безумной и такой интересной одиссеи.
   - Пусть олимпийские боги идут, куда хотят, - милостиво разрешил он, - а подвиги совершать все равно кому-то надо. Почему не мне? Например, такие.
   Он подкинул в руке золотую монету, перевел взгляд на Гульнару, и все-таки "укрыл" ее; коснулся левого полушария – согревшимся в руке металлом. Золотой кружочек прикрыл единственный изъян на нежной женской коже – крохотный шрам от давнего, быть может, даже тысячелетнего, фурункула…




8.ВЕЛИКИЙ  ИСХОД

   Возвращение Сизоворонкина было как никогда триумфальным. В тронном зале, куда он шагнул из солнечного Узбекистана, собрались, наверное, все олимпийские боги. Больше всех, кажется, радовались Оры.
   - Скорее всего, решили, что то самое «потом», которое обещала им Артемида, уже наступило, - понял Алексей.
   Он стоял у стены, пряча сверток с подарком за спиной, и глупо улыбался. Задачу – как пройти через весь зал и незаметно передать кусочек безвременья с заснувшей внутри розой громовержцу, застывшему на своем троне, он считал невыполнимой. Здесь нужно-то было сделать пару десятков шагов… Под взглядами десятков богов, среди которых, конечно же,  внимательнее других не сводила с него прекрасных и внимательных глаз Гера, супруга громовержца.

   Главное правило при переходе через улицу: не переходить улицу на тот свет!

    - Я и сейчас… не совсем на этом свете, - усмехнулся Алексей, - а если еще и сюрприза не получится…
   - Получится! – громыхнуло в голове, и руки за спиной опустели.
   Зевс на троне непривычно широко улыбался – ему, Гераклу. Он словно говорил: "Ну, набреши что-нибудь, парень! Люди, то есть боги, ждут от тебя отчета о командировке".
   - Про подарок?
   - Нет! Про подарок я сам… улучу подходящий момент.
   - Тогда я лучше не расскажу, а покажу, - Сизоворонкин решился на смелый эксперимент.
   Он снял с руки похудевший кладенец, трансформировал его в волшебную палочку, взяв за образец школьное пособие Гарри Поттера, и взмахнул ею, закрывая глаза. Музыка вокруг родилась сама. Она проникала в каждую клеточку тела и жила отдельно от охов и ахов, заполнивших тронный зал. Лешка открыл глаза, когда услышал довольное громовое кряканье Зевса.
   Громовержец развалился на своем троне, сияя улыбкой и одеждой, словно персидский падишах. Даже борода его сейчас была завита в аккуратные бесчисленные завитки. И корона, раньше скромно проглядывавшая в буйной гриве, сверкала крупными бриллиантами. Она вполне могла заменить собой люстру, которой в зале не было.
   По обе стороны трона стояли братья. Но если к Посейдону, сейчас наряженному бравым пиратским капитаном, претензий у знатока человеческой и божественной моды, каким с недавних пор считал себя Сизоворонкин, практически не было, то вид повелителя Царства мертвых едва не заставил «знатока» проглотить язык. Наверное, тысячелетняя необходимость появляться на людях мрачным, пугающим всех и вся старикашкой, заставила Аида  вырядиться сейчас ярче самого расфуфыренного павлина. Он сиял даже солнечней старшего брата.

   Смотрю на некоторых и понимаю – одеваться все-таки надо, смотря не на моду, а в зеркало. В ЗЕР – КА – ЛО!

   Очевидно, для Аида таким зеркалом стало ошарашенное лицо Геракла. Старый бог смутился (впервые на памяти Сизоворонкина), подернулся дымкой, и выплыл из нее уже в строгом сюртуке черного цвета. На голове его блестел лаком цилиндр. Теперь он напомнил Лешке кого-то из первых американских президентов. Какого именно, Алексей сказать не мог, потому что долларами избалован не был. Но выражение лица новой ипостаси владыки Царства мертвых было точь-в-точь, как на какой-то из грязно-зеленых банкнот. Сизоворонкин этому обстоятельству не удивился. Он удивлялся другому – насколько раскрепощенными и человечными стали боги в новых нарядах! В большинстве своем  эти платья, костюмчики, балахоны были рождены не буйной фантазией долгожителей Олимпа, а памятью кладенца.
   Лешка восторженно вздохнул. Он вдруг представил себе, что по подиуму миланского дома моды дефилируют не тощие европейские модельки, а эти сочные красавицы, с которыми он, бухгалтер и полубог, был связан невидимыми нерушимыми нитями. Царственнее всех женщин, как это и полагалось по статусу, выглядела Гера. Ее костюм был парой, дополнением к тому, в котором сейчас вставал с трона Зевс. Вставал, потому что по подиуму, в который сейчас превратилось центральное пространство огромной залы, к нему шла его богиня, избранная раз и навсегда. Этой картины, конечно же, земные залы увидеть не могли никогда – просто не выдержали бы. А Сизоворонкин.. Что Сизоворонкин? Он мог, уже как настоящий бог, воскликнуть: «Остановись мгновение, ты прекрасно!». Потому что кладенец, верный помощник и товарищ, сейчас опять работал японской цифровой кинокамерой с оптимальным разрешением.
   Музыка в зале стала торжественной, но – согласно сценарию неведомого режиссера - затухающей с каждым шагом божественной Геры. Наконец, в зале зазвенела абсолютная тишина. Бог и богиня стояли друг против друга, и дрожащие руки громовержца так же беззвучно разворачивали бесконечный кокон времени. Последний виток истаял; Олимпу явилось чудо живой природы. Роза открылась в одно мгновение, и тронный зал заполнился ароматом, который божественным можно было назвать только иносказательно. Он был самым прекрасным, что могла родить Земля, и именно в это мгновение Алексей понял – теперь богов не остановить!

   - Помогите! Пропала умная женщина!
   - Раз умная – значит, не пропала, а вовремя свалила…

   - Интересно, - усмехнулся Сизоворонкин, - кто рванет отсюда раньше – мужики, или бабы? Или разобьются по парам – вон как Зевс с Герой?
   А царственная пара уже плыла в танце. Роза была зажата сразу в двух ладонях. Зажата так крепко, что Лешке показалось - по зеленому колючему стеблю ползут две струйки алой жидкости.
   - Кровь?! – удивился Алексей, принимая приглашение на танец от Артемиды, - у богов кровь?! Или мыслями и сутью они уже там, на земле?
   Скоро стало не до вопросов. Его перехватила рассерженная на собственную нерасторопность Афина, потом кто-то из Ор, потом… Олимпийский бал был в самом разгаре. Было безумно весело, особенно когда Грааль потребовал подключить его к веселью. Лешка не возражал. Он и без артефакта был пьян женской любовью,  в которой его буквально топили  богини.

   Если я говорю: «Я люблю тебя!», - не нужно этих глупых вопросов типа: «Ты пьяна?». Само собой разумеется, что я в г…

   Однако лишь в глазах Афины и Афродиты он читал, что они готовы ради него на все – без всяких оговорок и ответных «плюшек». Все остальные словно ждали от него чего-то; льнули к телу полубога с какими-то тайными, определенно корыстными целями. И Лешка теперь уже сам призвал на помощь артефакт из осколка пяточного камня, памятуя о том, что у трезвого (точнее трезвой богини) на уме, то...
   Алексей отпустил талию Оры Зимы, обдавшей его недовольной ухмылкой и зарядом морозной свежести прямо в лицо, пришедшимся как никогда кстати. Сизоворонкин, на несколько мгновений оставшийся бесхозным, ловко попал одним артефактом, кладенцом, в ждущее горлышко другого - Грааля.
   - Входит и выходит, - рассмеялся он, вспомнив про веселого медвежонка Винни и его друга Иа, - мой любимый размер… и вкус!

   Чтобы варить суп было не так скучно, попробуйте изображать злодейский смех каждый раз, когда добавляете какой-нибудь ингредиент.

   Лешке ничего изображать не было необходимости – за него это делал Вельзевул, несомненно, тоже мечтавший присоединиться к вакханалии. Волшебная палочка, в которую опять превратился артефакт, утопала в собрате, как перьевая ручка в чернильнице и щедро наделяла олимпийский воздух брызгами, кляксами, целыми водопадами невесомой мальвазии, в которой – уже не казалось полубогу – хихикали, потирая руки, Вельзе и Вул. Дьявольский напиток подействовал сразу. Он заставил ринуться к Сизоворонкину сразу с полдесятка пьяных красавиц, явно готовых на все. Полубог выбрал богиню Судьбы. Вообще-то, таких на Олимпе было три – все прекрасные и миниатюрные. Кто-то – злонамеренно, или случайно – ввел в заблуждение великого слепца Гомера, изобразившего их злобными старухами. Сам же автор «Илиады» и «Одиссеи» по причине всякого отсутствия зрения, проверить этого не мог. На самом деле одна из богинь, Клото, прекрасная, как только что расцветший весенний цветок и обычно скромно стоявшая у стены, сейчас буквально прилипла к его мощному телу и непостижимым образом (учитывая разницу в росте примерно в полметра) жарко дышала ему в ухо, уговаривая, а потом буквально моля о единственной ночи.
   - Что-то в этой страсти есть странное, - подумал Алексей, принимая, как надлежит герою, быстрое и окончательное решение.
   Он подхватил согласную на все богиню на плечо, которое было вдвое шире, чем осиная талия Клото, и чуть ли не вприпрыжку отправился в спальню, в которой еще ни разу  не был – доказывать, что настоящие герои всегда думают двумя головами, и пальцев у них… чуть побольше двадцати. Две другие богини Судьбы - Лахесис, «дающая жребий», и Атронос, «неотвратимая», неуклонно приближавшая будущее, проводили сестру-соперницу, практически оседлавшую полубога, завистливыми взглядами.

   Что такое поза наездницы? Сидишь на шее у мужика, сжимая ее бедрами, чтобы не вырвался, и клюешь, клюешь… прямо в мозг.

   В собственную светелку богиня судьбы вступила с победным криком, который почти сразу же перешел в иступленный стон изголодавшейся по ласкам женщины.
   - Ничего удивительного, - подумал Алексей, срывая одним движением платье, которое сам же и подарил (с помощью кладенца, конечно), - вряд ли кто в здравом уме захочет насиловать собственную судьбу; ту самую, «прядущую» нить человеческой жизни. Она, как известно, баба капризная – двинет в ответку промеж рогов так, что мало не покажется.
   Мало не показалось – сначала Клото, прижатой мощным телом обнаженного полубога к ложу так, что стало невозможно дышать, не то что вопить, а потом и самому Сизоворонкину, когда уже судьба взяла все в собственные руки, а потом в чувственный ротик, а потом… В-общем, все и везде. И ничего не поделаешь, пришлось Лешке покориться – судьба!

   Обсуждение прошедшего корпоратива:
   - А во сколько вы разошлись?
   - Разошлась я ближе к двенадцати, а ушла в половине третьего.

   Богиня Судьбы ждать двенадцати не стала, разошлась практически сразу, а вот уйти отсюда… Лешка посчитал бы оскорблением для себя, если бы женщина вот так встала с кровати, и ушла, оставив его обессилевшим. Нет, это судьба запросила у героя отдыха, хоть краткого. Уже много позже, лениво попивая мальвазию из Грааля, богиня поведала Сизоворонкину о причинах столь необычного внимания к его скромной персоне.
   - Это все Зевс, - прошептала она, выводя на широченной груди полубога какой-то иероглиф, - он сказал, что дорогу в тварный мир найдут лишь те, кто с тобой…
   - Переспит, - нашел вполне благопристойный эпитет Сизоворонкин.
   - Вот именно, - кивнула головой Судьба, чуть прихватив губами его живот в опасной близости от тупика, к которому вела тещина дорожка.
    Тупик явно был не против, пока его хозяин не вспомнил Аида в костюме американского президента.
   - С мужиками спать не буду! – решительно заявил Алексей, покрываясь броней чудо-костюма.

   - Милый, ты не представляешь, как это приятно - лежать на волосатой груди любимого мужчины!
   - Очень надеюсь, что мне никогда не придется этого ощутить…

   Броня, что сейчас предстала в виде очень узких плавок, словно давала ему время на размышления. И Сизоворонкин, почти счастливо вздохнув, все-таки покорился Судьбе; и раз, и второй, и третий…
   В тронный зал, навстречу жадным взглядам богинь, он вошел один. Клото осталась в спальне, заявив, что хочет побыть одна; посидеть, так сказать, на дорожку…
   - Плакать будет, - понял Алексей, но все равно ушел.
   Потому что в таком серьезном деле женщинам мешать нельзя, особенно если она – чья-то судьба.
   В противоположные двери как раз входила царственная пара. И Сизоворонкин словно заглянул в зеркало – наверное, точно с такой же глупой и счастливой улыбкой, какая сейчас сияла на бородатой физиономии Зевса, он и сам  появлялся в обществе; каждый раз после такой важной отлучки. Он непроизвольно глянул на Геру, точнее; на ее наряд – не подпалился ли? Громовержец кивнул ему: «Все в порядке!», - а богиня мило покраснела, а потом не выдержала и расхохоталась, подмигнув так многообещающе, что Лешка в панике отступил, схватился за первое попавшееся… тело. Этому телу он обрадовался, даже успел спросить:
   - Ну, как костюмчик?!
   Но Ора Весны - а это именно она так удачно подставилась – вдруг захлюпала носом; горькие слезки посыпались на могучую волосатую грудь полубога. Этим было сказано все – и трепет ожидания, длившегося столетия, и предвкушение чуда; сначала  с ним, Сизоворонкиным, а потом с тем единственным и неповторимым, что ждет ее в тварном мире.

   Ждешь принца на белом коне? За ним нужно будет убирать навоз.
   Постскриптум: Кстати, за конем – тоже...

   - Ты одна такая наивная, или вы все здесь такие… оторванные от жизни? - подумал Алексей, укладывая Ору в постель бережно, памятуя, что конкретно его эта богиня, сотрудник ведомственной олимпийской охраны, ждала не годы – тысячелетия.
   Оказалось, что не только ждала; она готовилась, по крайней мере, теоретически. А на практике она взялась за дело так рьяно и умело, что Сизоворонкин попытался согнать краску с лица только… когда в спальню, оказавшуюся общей, и рассчитанной на четыре персоны, ввалились остальные Оры. Краска вернулась на мужественную физиономию полубога, потому что Лето, Осень и Зима оказались такими же знойными и ветреными, как Весна. Места хватило и для пятерых. А когда не стало хватать, Лешка вспомнил, что существует второй этаж, третий. Вспоминал с благодарностью до тех пор, пока под таким «трехэтажным» зданием, в котором сам Алексей мужественно исполнял роль второго этажа, в одно мгновение растаял первый – в самый ответственный момент. Так что оставшиеся два этажа едва не сломали единственный столб, изображавший сейчас свайный фундамент.
   Три Оры бросились утешать пострадавшее чудо, лаская его и руками, и… всем, что было у них мягкого и нежного. Но была в их ласках вполне понятная грусть – Ора Весны уже покинула и их, и Олимп. Потом, поочередно, истаяли и остальные стражи Дворца. Алексей, уже шагнувший было по коридору к тронному залу, по какому-то наитию ткнулся назад, в закрытую дверь спальни, где четыре девушки тысячелетиями воздыхали о принцах и конях всех мастей и темпераментов.
   - Не откроешь,- проскрипел за спиной голосом американского президента Аид, - а если получится сломать – увидишь лишь холодные камни тварного Олимпа.
   - А ты чего не пляшешь? – не очень приветливо буркнул полубог.
   - Хотел пошептаться с Клото, - неожиданно подмигнул ему владыка царства Мертвых, - поздно. Дверь запечатана. А это значит, что на Олимпе теперь никто не прядет нить жизни.
   - А что? - подумал Лешка, - вроде нормальный мужик. Расстроенный только.

   Все мужчины одинаковые: две руки, две ноги, а посредине – сволочь!

   - Значит, она прядет ее там! – чересчур бодро заявил Алексей, тыча пальцем в пол, под которым, скорее всего и находился тварный мир, и уже без внутреннего содрогания обнял жесткий сюртук за плечо.
   Так, вместе, они и вошли в зал, вызвав на пару минут шок у присутствующих – даже у Зевса. Громовержец, впрочем, первым пришел в себя. Он набрал полную грудь воздуха и пророкотал громом, в котором не было грозовых раскатов, а лишь боль от скорого расставания.
   - Ну, вот и все… Бал закончен.
   - Второй тур марлезонского балета, - подумал Сизоворонкин,  наблюдая за очередной фазой всеобщего шока олимпийцев.
   Он неторопливо, дожидаясь, когда все взгляды сконцентрируются на нем, достал из широких штанин Грааль, придал ему обычную, каменную форму, и поднял полный мальвазии сосуд с громким, жизнеутверждающим тостом:
   - За наш бал! За новый бал – там, на Земле, в тварном мире!
   Олимпийцы дружно выдохнули, повеселели лицами и потянулись ручейками к дверям. Причем мужская часть божеского общества кивала Зевсу, словно обещая встречу  в неизведанном мире, а женская – Лешке-Гераклу, так же безмолвно сообщая ему номер своего билета на поезд в счастливое будущее. Алексей улыбался в ответ, благодаря судьбу и особенности олимпийского бытия, отрицающего всякие современные новшества, в частности, мобильные телефоны. Иначе, не сомневался он, его бы завалили звонками, как только он оказался в тварном мире.

   СМС от мобильного оператора: «Этот абонент звонил вам 623 раза. Не давайте свой номер телефона идиотам!».

   Наконец, в зале остались трое – сам Сизоворонкин и Зевс с Герой.
   - Ну и как это понимать, - подступил с претензиями к громовержцу Алексей, - что это за универсальная отмычка в виде тушки полубога?
   - Что, недоволен?
   Лешка замялся. Вообще-то он был доволен, очень доволен – как кот, обожравшийся сметаной.
   - Не боись, - прогудел в бороду Зевс, посмеиваясь, - это еще не та плюшка, которую  я тебе обещал. Твои подвиги здесь и сейчас – это банальная необходимость. Приятная, но необходимость.
   - Но зачем? – вскричал Алексей, - зачем обманывать милых девчушек, которые, кстати, в большинстве своем твои потомки? Ведь они и без меня могли попасть в тварный мир – только пожелав этого.
   - Могли, - кивнул громовержец, и рядом с ним так же опустила голову Гера,  - могли попасть и… пропасть. Навсегда. Сколько там сейчас на земле разумных тварей бродит?
   -  Семь миллиардов, - чуть растерянно пробормотал Сизоворонкин.
   - И только ты сможешь найти их, чтобы собрать на обещанный бал. Да и просто так – пообщаться, посплетничать… Полтинничек до получки перехватить.
   Он повернулся к супруге за поддержкой. Та согласно кивнула. Она - понял Алексей - сейчас была на все согласна. Лицо богини сверкало неземным светом, затмившим красоту  розы, которую она прижимала к своей груди.

   - Как романтично! – воскликнула Людмила, просыпаясь лицом в цветах.
   Потом романтики поубавилось – Людка поняла, что ночевала на клумбе.

   Лешка покосился на неувядаемую розу, а точнее - на   грудь, до сих пор волновавшую его и схватился за голову. Он чувствовал, что его аккуратно загоняют в западню, из которой не будет возврата.
   - А мужики? – ухватился он за уже высказанную раньше мысль, - мужики, с которыми я не буду спать ни за какие коврижки.
   Зевс глубоко вздохнул; видно было, что такая «странная» причуда полубога его забавляет и удивляет.
   - Тут еще проще, - объяснил он, - легенда о Ное и каждой твари по паре родилась не на пустом месте. У нас тут, на Олимпе, этих «тварей»…
   - Хватает, - буркнул Сизоворонкин, подсказывая.
   - Вот именно, - кивнул еще раз Зевс, - и как раз по паре. Неразрывной паре, как Афродита с Гефестом, или мы с Герой. Под общее правило нельзя подвести разве что сиятельных  Ор, да  Афину с Артемидой. Но с ними, я думаю, никаких проблем быть не должно.
   И он подмигнул Алексею так хитро, что тот понял – это еще не все плюшки.
   - Только вот беда, - притворно вздохнул верховный бог, - направлять и делиться с тобой энергией мы больше не сможем. Вне Олимпа мы бессмертны, но не более того.
   - И как же быть? – Сизоворонкин выхода не видел.
   А Зевс не просто видел; он предвидел его. Точнее, готовил.
   - Единственная возможность для тебя не потерять нас, а нам – тебя… тебе нужно сравняться с нами. Проще говоря – самому стать богом.
   - Ага, - хмыкнул совсем не удивившийся Алексей, - богом почты, телеграфа и телефона – их, кажется, велели в первую очередь захватывать большевики. Сто лет прошло, а актуальность этот лозунг не потерял. Разве что интернет еще  появился. Удобно с девушками знакомиться:

   - Девушка, знаете, я пишу телефонную книгу. Мне нужен ваш номер…

   - Вот ты и выбрал собственную стезю…
   - Эй, эй! – вскричал Сизоворонкин, - я еще не сказал «Да»; мы еще условия не оговорили. Пить кровь невинных младенцев я не согласен; и участвовать в содомитских игрищах тоже!
   - Ничего этого не нужно, - бодро заявил громовержец, - надо только стать, как говорил Маугли, «одной крови» с нами.
   Ладонь полубога сомкнулась на колючем стебле, который сам собой возник в воздухе; выше нее колючки вонзились в ладошку Геры и широкую длань Зевса. Теперь  по розе ползли, смешиваясь, три кровавых ручейка. На мраморный пол тяжело падали почти черные капли. Первая из них заставила Сизоворонкина  вздрогнуть, и поднять голову. Почерневший высохший цветок сжимала лишь его рука. Две другие ладони уже истаяли, и только призрачные лица Зевса и Геры беззвучно прощались с ним, твердя заклинание из «Книги джунглей»: «Мы теперь одной крови – ты, и мы!».
   Алексей выбежал из тронного зала, и громко хлопнул дверью. Он даже не стал пробовать открыть ее; знал, что это бесполезно. Глоток мальвазии обжег горло, и новоиспеченный бог пошел вдоль коридора, тыча в другие двери ладошкой, на которой не осталось ни царапины. Некоторые из них открывались, и тогда Сизоворонкин попадал в жадные, ждущие объятия богинь, торопящихся к новой жизни. Лешка не филонил; не исполнял свои новые обязанности спустя рукава и штанины. Он сейчас искренне любил этих дев, наделяя их надеждой, и обещая найти там, в тварном мире. Но где-то глубоко в душе копилось нетерпение. Он жаждал увидеть тех, для кого сам стал парой; надеялся, что навечно.
   Наконец, устал даже Грааль. Он заметно полегчал, хотя прежде не позволял себе этого. А бог коммуникаций остановился перед последней дверью в коридоре. За ней он познал сладость первой близости с богиней охоты. Здесь же он наделял ласками и Афродиту, и Геру, и Афину. Теперь  массивная дверь неизвестного материала стояла перед ним нерушимой преградой.
   - Нерушимой?! - усмехнулся он.
   Сизоворонкин обрушил на нее всю мощь своих и геракловых ста сорока килограммов; всю энергию молодого, а значит, весьма шустрого бога; не отказался от помощи всех трех артефактов. С громким коротким криком он навалился на эту дверь, и она не выдержала.

   Очень сложно открыть дверь в комнату, если она валяется на полу, а вы – лежите на ней.

   Лешка кубарем ввалился внутрь – прямо в глубокий жесткий сугроб. Вокруг не было ничего – ни Дворца, ни самой жалкой лачуги. Лишь молчаливые камни, припорошенные снегом, встретили его в тварном мире. И еще – звезды! Нереально громадные звезды нависли сейчас над тремя заснеженными вершинами Олимпа и бесстрастно внимали отчаянному воплю молодого бога. Пообещав в этом крике найти своих избранниц, Алексей гигантскими скачками помчался вниз, к людям…
   Впрочем, этот порыв был необдуманным; естественной реакцией молодого здорового организма  на катастрофу, которую не отметил никто из живущих на Земле. Кроме него, конечно, и несчастных богов, которые сейчас пытались освоиться в новой жизни – каждый в своей. И Алексей почему-то предчувствовал, что эта жизнь пришлась по вкусу далеко не каждому.
   Он остановился. Морозный воздух приятно пощипывал лицо. Все остальное было надежно упаковано в полярный вариант чудо-костюма.
   - Значит, - обрадовался он, - артефакты со мной?
   В правой руке тут же сам собой материализовался кладенец в виде удобного альпенштока, а сосуд в левой – миниатюрная греческая амфора – уже была распечатана. Сизоворонкин тут же запечатал ее – собственными губами.
   - Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше! – воскликнул он, имея в виду прежде всего себя, а уже потом – несчастных олимпийцев, - вот самого несчастного… а лучше несчастную я сейчас и хотел бы увидеть.

   Очень многие люди всю неделю ждут пятницу, весь месяц праздника, весь год лета и всю жизнь счастья.

   Снежный заряд, закрученный отнюдь не летним порывом ветра, залепил лицо молодого бога так, что теперь он полностью оказался защищенным от стихии. А когда эта морозная маска была сметена могучей дланью, стихии вокруг не было. Была лестничная площадка, и явно рассерженный мужичок, сидевший на чемодане.
   - Так вот как она ваше имущество поделила?! – воскликнул, не выдержав, Сизоворонкин.
   - Да пропади оно пропадом, это имущество, - мужичок вскочил и пнул чемодан, - вместе с ней. Лучшие годы жизни отдал; богиней называл, на руках носил…

   - Дорогой, что ты делаешь?
   - Свидетельство о браке ищу.
   - Зачем?
   - Хочу посмотреть срок годности.

   Мужик посмотрел на собственные ладони, словно там лежало его свидетельство, срок годности которого закончился. Он ринулся вниз по лестнице едва ли не резвее, чем сам Алексей с Олимпа. Последний только открыл рот в недоумении – обычно про лучшие годы жизни говорят как раз обманутые жены. Сизоворонкин легонько толкнул дверь. Эта, в отличие от олимпийских, была не заперта. Обычная городская квартира встретила его аурой несбывшихся надежд, отчаянных попыток построить здесь уютное гнездышко и… безутешными женскими рыданиями.
   Лешка шагнул туда, откуда доносился плач, и оказался в спальне; а затем и в кровати – так легче было гладить по женской спине, явно нуждавшейся в утешении.
   - И не только спине, - с удовольствием оглядел ладную женскую фигурку бог информационных технологий, - такую симпатяшку даже в интернете трудно отыскать.
   Женщина затихла, убаюканная могучей, сейчас такой ласковой дланью, а потом резким движением повернулась, обратив на Сизоворонкина прекрасные и гневные глаза. Впрочем, гнев стремительно истаял в них, уступив место великому изумлению и еще большей радости – вместе с криком:
   - Ты!!!
   Нежные руки Гестии, богини домашнего очага, чистоты, семейного счастья и покоя обвились вокруг толстенной шеи бывшего полубога, а ноги -  вокруг уже обнаженного мужского торса – еще крепче. Потрясенный такой стремительной атакой, Сизоворонкин едва успел усмехнуться, придумав рифму имени богини: «Гестия – бестия», - а потом  забыл обо всем, потому что эта бестия вытворяла такое, что вторая мысль – о том, как можно было уйти от такой женщины? - пришла, когда за окном, которое никто не успел задернуть занавеской, уже царила ночь. А в душе Алексея царил такой хаос мыслей и предположений, что он не стал бередить душу покинутой мужем женщины; он прильнул к Граалю, дожидаясь вопросов от нее.
   И они посыпались – целым водопадом; в этом отношении земные женщины ничем не отличались от богинь. В Ольге же – так звали здесь Гестию – соединились все лучшие качества тех и других.
   - Не самые лучшие тоже, - вздохнул Сизоворонкин, отвечая обстоятельно, но очень коротко; главным образом потому, что ответов на многочисленные вопросы пока не было.
   Ведь Ольга-Гестия была первой из богинь (и богов), которую он мог внести в свою «телефонную книгу». Второй кандидат определился тут же. Гестия, словно задумавшись, гладила большую живую игрушку, которая доставила  ей так много удовольствия, и предавалась воспоминаниям – в то время, как сам Сизоворонкин играл двумя другими игрушками – пятого, примерно, размера.
   - Боги, как я рвалась сюда, с какой радостью сказала первое «Да», на предложение руки и сердца…

   Любовь – это не просто улыбаться, потому что он где-то есть. Любовь – это «куда пошел, мусор захвати. Сделай лицо попроще. А мне чипсики кто принесет? Хочу есть, холодно, я устала и хочу писать. Это кто такая? Удали. Убей. Сам ты жирный...».

   Лицо Сизоворонкина выражало безмерное удовольствие от прикосновений женских рук и слов, которые Ольга не жалела, иногда прерывая свое повествования: «Отдохни дружочек, тебе еще во вторую смену работать…».
   - Ага, - так же неторопливо и без злорадства текли мысли Сизоворонкина, - значит, ты уже не в первый раз обожглась. И тот парень, в коридоре, не первый, кто участвовал в дележе нажитого имущества. И это – богиня домашнего очага! Что же сейчас вытворяют другие?!
   Вот про других, точнее другого, Гестия и вспомнила, сжав руки сильнее, чем следовало. Лешка тут же приступил ко второй смене; а когда отвалился на свою сторону кровати с глупым и блаженным выражением лица, богиня вспомнила того, кто заставил ее пальцы сжаться что было сил.
   - Посейдон, - буквально простонала она, - владыка вод! Он ведь домогался меня… целыми столетиями!
   Сизоворонкин заполнился гордостью и самым обыкновенным мужским самомнением, перемешанным с безрассудством – был готов к третьей смене. Однако на этот раз победило служебное рвение; Лешка вспомнил, что пришел сюда как связной их подпольной олимпийской организации.
   - Какие проблемы? – воскликнул он, отстраняя от себя женские пальчики, - нашла бы своего воздыхателя и жила с ним душа в душу. Строила бы общий домашний очаг.
   - Как?!  И где?!! – теперь нежные пальчики были готовы в отчаянии переломать друг друга.
   Лешка вернул их на место – туда, где они совсем не мешали ему думать первой, большой головой, и погрузился в размышления.
   - Найти Посейдона… Который, быть может, сам ищет Гестию – годы, или столетия. И как он искал бы ее сейчас? Точнее, где? Конечно в Интернете!

  - Какие газеты вы выписали на этот год?
  - А зачем? Интернет ведь есть...
   - Я дико извиняюсь, а в туалет вы с клавиатурой ходить будете?

   Сизоворонкин в туалет проситься не стал - даже для того, чтобы оценить, как обустроила богиня домашнего уюта эту важную часть своего трехкомнатного гнездышка.
   - Оленька, - сказал он вслух, заставив пальчики богини опять сжаться, но уже не до критической отметки, - у тебя компьютер есть?
   - А как же? - даже чуть оскорбилась хранительница очага трехкомнатной квартиры, - только я за него уже два месяца не платила.
   - Что так? – Алексей медленно, но неуклонно обрастал одеждой; в последнюю очередь – штанами, - зарплату не дают?
   - Мне дают, - Ольга тоже со вздохом начала облачаться в миленький халатик на голое тело, - только я из принципа не платила – чтобы этот козел не шарил по порносайтам, пока я на работе ишачу.
   Сизоворонкин ее возмущение  понял – променять такое роскошное тело на виртуальные… Насчет оплаты он не переживал. Почему-то пришла уверенность, что в бескрайних просторах интернета ему не будет равных.
   - Ведь у меня есть палочка-выручалочка!
   Он проводил взглядом, как сам собой вверх прополз замочек молнии, последней проявившейся в ширинке джинсов, и достал из кармана кладенец. Последний недолго тешил себя обликом  артефакта, попавшего в руки недоучки Поттера. Бог с богиней прошли, ступая босыми ногами по теплому ковру, в залу, где все дышало уютом и надежностью.
   - Для полного счастья, - подумал Алексей, в восхищении останавливаясь в дверях, - надо, чтобы вон в том кресле сидел еще более надежный мужичок. Но, за неимением последнего, в нем посижу я.
   Он уселся перед большим экраном компьютера. С понятливого артефакта уже уныло свисал необходимый разъем, который обрел нужную твердость и уверенность, как только Лешка подобрал для него дырку нужных размеров. Экран тут же осветился мягким светом, хотя электрическая вилка до своих двух дырок так и не добралась. За спиной компьютерного бога понятливо хмыкнула богиня домашнего очага; тут же завистливо ахнула уже земная Ольга – это сколько же можно было наэкономить с таким замечательным артефактом?!
   - Много, - сказал ей, не поворачиваясь, Алексей, - много информации нам нужно перелопатить, прежде, чем мы найдем его…

   За спиной каждого успешного мужчины стоит женщина, бубнящая: «В смысле, потом? Сейчас делай. Куда пошел? Опять ничего не делаешь?! Да ты дурак, что ли?! Я тебе говорю, так лучше будет. Сломал? Сломал?! А я говорила…».

   В руках бога не мог сломаться ни один компьютер – если только он сам  не пожелал бы этого.
   Две сущности одной женщины позади  синхронно вздохнули.
   - Не боись, найдем, - про себя ободрил их Лешка.
   Почему-то он был уверен, что если такая, на первый взгляд безумная задача (опять пойди туда, да найди то) может быть разрешена, то только им. И  пальцы  бога запорхали по клавиатуре так, как даже и не снилось бухгалтеру Сизоворонкину. Казалось, человеческий глаз не в силах был различить слившиеся в безумной прогонке терабайтов информации лица, строки, видеоролики. А четыре божьих как-то справлялись с этой непосильной задачей. Наконец, после получаса непрерывной гонки, пальцы Гестии стиснулись на плече Алексея даже сильнее, чем раньше, в постели. Сизоворонкин отреагировал мгновенно, но все равно пришлось вести покадровую отмотку назад, пока женский пальчик, теперь только указательный, не ткнулся в экран: «Вот!».

   - Маша, а у тебя был в детстве конструктор?
   - Нет, мне больше нравились капитаны дальнего плавания…

    С фотографии на Алексея смотрел улыбчивый моряк в форме какого-то импортного адмирала. Его возраст определить было невозможно; такое звание раньше, чем к пятидесяти годам получить было нереально, но глаза сверкали столь ярко и озорно, словно принадлежали юнцу. Юноше, который носил в душе неизбывную вековую боль. Сам Сизоворонкин ни за что не приложил бы эту безбородую и безусую физиономию к туловищу властителя водного царства, но Гестия безапелляционно заявила:
   - Посейдон! Вот так же он выглядел, когда я его заставила сбрить бороду.
   - Зачем?! - ужаснулся Алексей.
   Гестия-бестия лишь пожала плечами:
   - Не помню, может прыщик на лице выскочил, а может – ноготь сломала. Сказала, что не хочу больше видеть его бородатую рожу, вот он и побрился.

   -  Вы кто?
   - Мы четыре всадницы женского апокалипсиса: прыщ, диета, месячные и испорченный макияж.
   -   А это кто с вами?
   - Это стажер – сломанный ноготь; он нужен, чтобы усугубить ситуацию.

   - Ох уж эти женские капризы, - пожал плечами Лешка, опять отбивая пальцами пулеметную дробь по клавиатуре.
   Он успел прочесть крик души предполагаемого Посейдона, размещенный под фотографией – отставной британский моряк, богатый и полный сил, ждет свою суженую на собственном острове уже…
   - Не важно, сколько лет. Главное ждет, - подумал бог-связист; Алексей же проворчал, - мог бы и не ждать – нужно было лучше искать!
   Пальчики Ольги опять вернулись на широкие мужские плечи, но теперь Сизоворонкин ощущал в их трепетном дрожании лишь нетерпение и, пожалуй, страстное ожидание. Только вот все это относилось уже к другому мужику.
   - Сейчас поговоришь с ним, - постарался успокоить женщину Алексей.
   - Как?! У меня же скайп не подключен!
   Сизоворонкин лишь хмыкнул, останавливая стремительный бег пальцев: «Готово!». Теперь мужичок на экране, уже не такой гладкий и приглаженный (не фотошоп!) смешно таращил глаза и шевелил губами; пока беззвучно.
   Наконец у Посейдона в непривычном гололицем обличье прорезался голос, который сразу же заполнил комнату гулким басом. Владыка вод узнал Гестию сразу. Казалось, он готов был протиснуться в экран собственного компьютера, чтобы вылезти уже здесь.
   - Щас! – усмехнулся Алексей, - такое подвластно лишь одному богу, и этот бог…
   Неведомая могучая сила, называемая энергией влюбленной богини, смела Сизоворонкина с кресла, которое тут же было оккупировано женским телом, и заставила его уже с пола, с роскошного персидского ковра констатировать:
   - Ну, это надолго.
   Он побрел в другие комнаты, оценил дизайн кухни, потом (раз уж вспомнилось) полюбовался на итальянскую сантехнику в раздельном санузле, наконец, оказался опять в спальне. Там Лешка неожиданно и заснул, увидев во сне двух озорных богинь…
   И практически сразу же (по ощущениям) застонал, когда безжалостная ладонь Ольги вырвала его из сладостных объятий.
   - Что? – хмуро спросил он, поднимаясь с ложа, - билет тебе надо выправлять? Он хоть адрес оставил?
   - Вот еще! – задрала чуть курносый носик богиня домашнего очага, - он сам уже летит сюда, за мной…
   Сизоворонкин воссоединения этой пары ждать не стал. Земные технологии и транспорт грозили отложить процедуру рождения новой интернациональной семьи на несколько дней. А Лешка столько часов, минут, мгновений ждать не мог. Он смотрел на Гестию, но видел Артемиду с Афиной. У счастливой в нетерпении богини он выпросил лишь одну милость – право еще раз воспользоваться компьютером.
   Ольга-Гестия кивнула, и теперь уже другой тайфун стосорокакилограммовой мощью запрыгнул в кресло. Кресло скрипнуло, но выдержало. А в руке Алексея был наготове кладенец с напряженным в ожидании новой интимной связи разъемом.
   - Куда? – спросил он хозяина дрожащим от возбуждения голосом.
   - Куда?! – усмехнулся Сизоворонкин, - а давай в ту самую дверь, которую мы вышибли, покидая Олимп.
   Он имел в виду, конечно же, хозяек комнаты, в которую он так стремился. Кладенец постарался; немного не так, как того желал его шеф на ниве информационных технологий, но Лешка в конечном итоге ничуть не пожалел…

   Говорят, Федор Конюхов, всякий раз отправляясь в путешествие, на самом деле пытается уехать из России. Но ему не сказали, что Земля круглая!

   Сизоворонкин в любом случае собирался вернуться в эту уютную квартиру. Пока же…  Ярчайшая вспышка в экране разбилась для проморгавшегося Алексея на сотни свечей. В огромном зале, где сам Сизоворонкин удачно прятался за  мраморной колонной, было душно от горящего воска и дыхания десятков, если не сотен людей. Французский язык здесь был почти современным богу информатики, но только лишь почти. Он уже понял, что слова компьютер он здесь не услышит, что вряд ли какая женщина в зале согласится взять в руки мышку; тем более – купить для этой мышки специальный коврик.
   - Начало девятнадцатого века, - оценил Лешка смешные одежды и окружающих и свою собственную, - кстати, начет женщин! Почему они фланируют здесь с такими недовольными лицами. И мужики – по сравнению с ними – почему-то все мелкие и малахольные. А, нет – вон тот прыгает вокруг шикарной дамы, как петушок. Вот я сейчас этому петуху башку-то оторву!
   Блестящий широкоплечий «кавалерийский офицер», в своей богатой событиями жизни видевший лошадь лишь однажды (в детстве, в зоопарке), чеканными шагами пересек по диагонали залу, заставив попавшихся на пути мужичков в цивильном  шарахнуться по сторонам, и остановился за спиной типчика, которому с откровенно скучающей физиономией внимала хозяйка сегодняшнего бала. Вот она остановилась взглядом на лице, выросшем над другим, обрюзгшим, напыщенным, а главное – надоевшим ей. Женские глаза, вспыхнувшие восторженным узнаванием, разрешающе дернули ресницами, и всесокрушающая сила отбросила живое, легко устранимое препятствие в сторону. Теперь лишь какое-то предостережение в тех же самых прекрасных очах разделяло Сизоворонкина и местную аватару Геры.
   Кладенец в руке Алексея превратился в бездушную железку; скорее всего он сам был в шоке, обнаружив верховную богиню вместо Афины с Артемидой.
   - Ладно, - проворчал  Алексей, возвращая разумную суть артефакта на привычное место внутри себя, - надо было точнее привязку давать. Мало ли с кем еще я в той комнате…
   - Полковник, - кивнула ему Гера в образе местной владычицы, - вы принесли мне вести от императора?
   -  Да, моя императрица! – выдохнул Сизоворонкин.
   -  Следуйте за мной.
   Лешка теперь чеканил шаг осторожно, чтобы не наступить на пятку богине, или на длинный шлейф ее платья, а главное – чтобы не сорваться и не схватить такое знакомое тело в охапку на глазах сотен придворных. И не сорвать тут же это самое платье…

   Платье не имеет никакого смысла, если оно не вызывает у мужика желания его снять!

   Знакомство произошло не скоро – после того, как императрица насытилась ласками Алексея. Приведя его в кабинет, главной деталью которого был огромный кожаный диван, она буквально набросилась на  мужское тело. Сто сорок килограммов в ее руках вертелись, почти летали, и выполняли любую женскую прихоть. А таких было много, очень много – как бы не больше, чем в их первую ночь на Олимпе. Так много, что в Лешкину голову, сейчас глупо кивающую и подключающуюся к процессу, когда не хватало ни рук, ни ног, ни… В общем, мысль туда пришла простая – рога верховному олимпийскому богу наставлял не только он. И за тысячи лет на них должно было нарасти столько отростков, что… непонятно было – как они позволили Зевсу пропихнуть себя в тварный мир.
   - Будем считать, что он их, как настоящий олень, сбрасывал каждый год, или хотя бы столетие.
   Вторым в сознание вполз другой вопрос: «А с чего вдруг такая ненасытность? Неужели нельзя было подобрать мужичка посимпатичней, да поэнергичней?»…
   - А нету, - совсем по-русски всплеснула руками  умиротворенная императрица, - все нормальные мужики на войне, с мужем.
   - С которым? – дело, наконец, дошло до нового знакомства.
   Богиня встала на диване в полный рост – обнаженная и прекрасная.
   - Я Жозефина, супруга Наполеона Буонапарте.
   Сизоворонкин, такой же обнаженный, не считая какой-то ленты на шее, поначалу застыл в изумлении, не в силах отвести взгляда от живого памятника Геры самой себе, а потом обрушил на нее водопад хохота – снизу вверх.
   - Наполеон! – стонал он, - вытирая слезы, градом катящиеся по щекам,  - Наполеон-громовержец.

   Наполеон очень любил наблюдать за битвой, сидя на барабане. А когда он пугался, это слышала вся армия.

   - Зря ты так, - мило зарделась богиня, спускаясь со своего пьедестала к единственному здесь поклоннику, и обвивая его шею (вместе с лентой) нежными ручками, - он маленький, да удаленький. Жаль, что он застрял в твоей ужасной России. И всех мужиков нормальных с собой увел. А ты? Как ты здесь оказался?
   Теперь была очередь Сизоворонкина вскочить, и застыть в нарочитом рвении:
   - Служу олимпийскому отечеству, моя богиня. Собираю вас, как и обещал.
   - И много собрал, - лениво спросила Гера, словно речь шла о грибах.
   - Главный цветок нашел, - бодро отрапортовал бог связи.
   - И сорвал? – богиня вроде даже покраснела.
   - Нет! – вытянулся весь в струнку Сизоворонкин, - только надкусил.
   «Вся струнка» тут же рухнула на богиню, а вместе с ней и остальное тело – продолжать «доедать» сладкий и сочный плод. Теперь наслаждение было не столь острым; оно было сродни плавному качанию на могучей груди океана, которое совсем не мешало ворковать возлюбленной паре. Говорила больше Гера; она удивляла Лешку своими похождениями – в прошлых жизнях, как правило, столь же блистательных и значительных. Ведь рядом всегда был любимый человек, Зевс; его ипостасью были поочередно Александр Великий и Ричард Львиное Сердце, Цезарь и…
   - Стоп, - остановил Лешка очередную океанскую волну, а заодно и неспешное повествование богини, - а кем ты была при Цезаре?
   - Что значит при нем? – слегка оскорбилась Гера, - я была сама по себе – великой Клеопатрой, и именно римлянин добивался моей благосклонности.
   Сизоворонкин чуть сильнее сжал в ладонях две волнующих холмика, заставив Жозефину протяжно застонать. Оценив еще раз их форму и приятную тяжесть, он покачал головой:
   -  Нет, ты не Клеопатра.
   - А может, - промурлыкала Гера, выплывая из сладостной неги, - я была там, в Египте, до тебя? Или после?!
   Лешка про такую возможность даже не подумал; теперь он не только любовался точеным телом богини, но и жутко зауважал за умные мысли.

   - Ты такая красивая!
   - Ты просто хочешь со мной переспать.
   - … И умная тоже!

   - И умная, и красивая, и хочу! – победно улыбнулась Гера.
   Она хитро подмигнула Лешке, и навалилась  сверху, заставляя теперь его забыть обо всем. Алексей даже закрыл глаза и охнул, когда в плечи с нечеловеческой (божеской) силой вцепились женские пальцы, снабженные грозным оружием.
   - И что это ты тут в моем кресле потеешь? - раздался в голове вкрадчивый голос, - э-э-э, да ты тут не только потеешь.
    Сизоворонкин едва не подскочил до потолка, когда открыл глаза и увидел себя перед компьютером в чем мать родила, да еще готовым к очередному подвигу с Герой, или… Гестия с возмущением тыкала теперь пальцем, на ногте которого застыла капелька крови, в экран, где в художественном фильме Клеопатра как раз капитулировала перед Цезарем. В Ольгиных глазах Алексей успел прочесть: «Вот за это я своего последнего муженька и прогнала»; потом он пожалел Посейдона, летящего сейчас сюда на крыльях любви; наконец, рассердился сам: «Я не твой муж, и становиться им не собираюсь!». Вслух же он достаточно миролюбиво сообщил:
   - Тебе привет от Геры.
   Гестия оглядела классическую фигуру полубога, до сих пор не испорченную одежкой, задержалась взглядом в области центра тяжести и… расхохоталась:
   - Чем привет передавать будешь, герой?
   Лешка, не забывший про свою жалость к владыке вод, поспешил одеться. Теперь Ольга-Гестия совсем залилась смехом; в спешке Алексей оделся тем самым французским полковником; в офисном кресле он смотрелся  скорее нелепо, чем внушительно.
   - Ладно, - примиряюще кивнул Алексей, - еще полчасика за компьютером, и я отсюда исчезну, договорились?
   -  А я..?
   - А ты пока подкрепись, - Сизоворонкин сунул в руки богини Грааль, из которого уже успел отхлебнуть, и повернулся к экрану.
   Теперь он не стал отдавать все на откуп артефакту; сделал кладенцу строгое внушение, да еще напечатал в Ворде крупными буквами: «АРТЕМИДА» и «АФИНА». И застыл в кресле в тревожном ожидании. Ожидание оказалось долгим и безрезультатным, а тревога сменилась глухой тоской. Потому что кладенец, не посмевший лично предстать перед ним – даже на экране компьютера – вывел ему лишь итог поисков…

   Пятачок долго думал, что подарить Винни-Пуху на день рождения. Даже мелькнула озорная мысль: просто подложить свинью.

   Артефакту  нечего было подложить Сизоворонкину. Экран заполнили три слова: «Адресат не обнаружен».  Алексей глухо застонал и рухнул лицом на клавиатуру. Сознание бога отключилось. Оно уже не отмечало, какие именно кнопки нажали поочередно нос, щека и, наконец, лоб полубога…
   Лешка так и не увидел, как растерянная Гестия разглядывала единственное слово на экране: «Домой!». Он возвращался к жизни тяжело, словно всю ночь накачивался дешевым пойлом.
   - А может, и накачивался, - подумал он, поднося к губам горлышко Грааля.
   Мальвазия отдавала  едкой усмешкой. Казалось, вокруг даже раздался предвечный смех.
   - Накажу, - проворчал Алексей Вельзе и Вулу, поднимая голову.
   Он увидел хорошо знакомый зал ресторана «Лагуна», и нешуточно перепугался – может все ему приснилось, и сейчас  только предстоит выйти на крылечко и рассказать тот самый анекдот про камень и презерватив. Но нет – он перевел дух – рука, сжавшая  артефакт так сильно, что несчастный Грааль, а вместе с ним обе половинки Двухголового монстра испуганно пискнули, могла послужить эталоном мужской мощи даже для скульптора Церетели. И все остальное тоже. Лешка не поленился, оттянул от квадратиков пресса стильные штаны; полюбовался на размер и там. Костюмчик, кстати, сидел как влитой, но руке Сизоворонкина безоговорочно подчинился. А в кармане радостно завибрировал кладенец.
   - Живем! – возликовал Алексей; даже непонятная пропажа из реальности двух богинь уже не казалась такой  безвозвратной, - может, они не хотят выходить в сеть? Выжидают что-то? Может, сюрприз хотят сделать?
   С этой успокоительной мыслью он огляделся. Ресторан уже готовился к закрытию. Знакомый в лицо официант переминался у стеночки с ноги на ногу, явно желая подойти к буйной компании, оккупировавшей столик в дальнем от Сизоворонкина углу, и разогнать там всех по домам. В сторону Алексея халдей предусмотрительно не смотрел. Зато сам Алексей смотрел – как раз на компанию. Потому что эта была та самая компашка, с которой он не раз заседал здесь – так же, до утра. В наличии была и Наташка, и Генка Петров с новой подругой, в которой Лешка с изумлением узнал собственную соседку.

   - Ок, гугл. Найди мне девушку!
   - Отсортировать по цене?
   - Не… по отзывам.

   - Легкая у меня рука, лучше всякого отзыва, - посмотрел он еще раз на длань, вооруженную Граалем, - разок толкнул, и готово – видно, дело к свадьбе идет.
   Впрочем, о свадьбе, и о соседке он тут же забыл, потому что услышал такое знакомое имя – Лешка Сизоворонкин.
   - Говорят, помер, - достаточно равнодушно рассказывал Генка, - почти полгода сопротивлялся;  даже жирок весь в коме растряс, но выкарабкаться не смог. Родителей жалко…
   - Жалко! – прорычал внутри себя Алексей, - еще как жалко. Только сын их жив! И в этом убедятся не только они…
   - Не говори ерунды, если не знаешь! – оборвала парня Наташка, - ничего он не умер… пока. Я сама вчера его видела – так и лежит, грезит. Но завтра (ее голос задрожал и стал едва слышимым) собираются отключить все системы жизнеобеспечения. Вот тогда все…
   Сизоворонкин дождался, когда компания, в которой его место заняла соседка, с шумом растворится за дверьми, и щелчком пальцев подозвал к себе официанта. Тот – словно аватара бога Гермеса в сандалиях с крылышками (не путать с прокладками!) – тут же оказался у столика. Алексей сунул руку во внутренний карман, где – он знал – не могло не быть пачки денег. Парень с невозмутимым лицом и глубоким поклоном принял две стодолларовыми бумажками, украшенными ликами Аида, и так застыл – с тяжелой дланью бога на спине.

   Саксофонист, когда целуется, по привычке пальцами перебирает у девушки позвонки.

   Пальцы Сизоворонкина пробежались по хребтине официанта и скользнули в карман, где тот, очевидно, хранил чаевые. Парень дернулся, словно ужаленный кладенцом, но Лешка, сейчас уже сам ловкий, как Гермес, успел вытянуть наружу очередной артефакт. Седьмой айфон так удобно расположился в ладони бога информационных технологий, что тот не сразу изумился: «Это какие же чаевые оставляют жители славного Рублевска, что обычный официант носит в кармане такой навороченный гаджет?".
   - Это не мой, - просипел халдей, не решаясь выпрямиться, - это в залог оставили.
   - Кто?! – грозный окрик бога заставил его сжаться еще сильнее.
   - Вчера тут…, - пробормотал он нехотя, словно выдавал страшную тайну, - ребята из местной ячейки ЛДПР гуляли, отмечали день рождения Владимира Вольфыча.
   Он запнулся, и Сизоворонкин поторопил его – было уже далеко за полночь, а дел у него, чувствовалось, было до утра немерено.
   - Так у них денег не хватило расплатиться, десять тысяч. Вот они его и оставили…
   В его руке оказались еще две грязно-зеленые бумажки; с верхней Лешке подмигнул бог Царства мертвых. Официант возразить не посмел, потрусил в подсобку, вслепую подсчитывая в полегчавшем кармане суточную выручку. А Сизоворонкин провел по айфону ладонью. Всю лицевую сторону занимал экран, но богу не требовалось кнопок; он мог управлять гаджетом на расстоянии; словом, и даже мыслью. Сейчас он негромко сказал: «Контакты», и по синему экрану поползли знакомые имена. Список начинался, согласно алфавиту, Аидом; буква «А» оказалась самой популярной, но ни Афины, ни Артемиды он так и не обнаружил. Закусив губу (закатать не получилось!) он вернулся к самой верхней строчке, глотнул из Грааля,  и послал мысленный сигнал:
   - Явись!

   Одна баклажка пива заменяет обед, две – собеседника, а три – женщину!

   Мальвазия отлично заменила пиво, потому что собеседник уже ждал, хмуря брови, а из за его внушительной фигуры выглядывали сразу три женские физиономии.
   - Ничего себе мордашки, - почти философски заметил Алексей, - кажется, знакомые?
   Его лицо до сих пор было заполнено горечью и мукой – так, что оказавшийся понятливым Аид шагнул в сторону, и даже подтолкнул всех трех девиц к нему, буркнув почти весело: «Ложе там!». Удивительно – но Сизоворонкин не сгреб богинь в охапку, и не потащил в угол, где действительно ждала расправленная постель. Он лишь огладил их – сначала грустным взглядом, а потом и руками; исключительно ради узнавания. И действительно узнал – Ору Осени по тяжелой груди, привычно разместившейся в ладони, богиню Лета по жаркой ягодице, буквально прилипшей ко второй руке, аки к банному листу. Наконец, Ора Зимы одарила его свежим дыханием, ускорившим узнавание.  Тактильная память оказалась сильнее зрительной.
   - А где Весна? - повернулся к Аиду Лешка, вспомнив ту Ору, которую узнал бы с первого взгляда.
   - А, - махнул рукой Аид, - кошка блудливая. Они у меня каждая на три месяца поочередно отпрашиваются. Как еще приплод не принесли?! Теперь вот к тебе будут бегать…
   Ни капли ревности в его голосе Сизоворонкин не распознал, как ни старался.

   Муж в приступе ревности подступает к жене:
   -  Мерзавка, ну-ка признавайся! Изменяешь?!
   - Ну, когда мне?! Утром – на работу, с работы – в магазин, потом бегом домой, всех покорми. Когда?!!
   - Да это дело двух минут!
   - Ну, это с тобой две минуты…

   В руках богинь времен года действительно появились простенькие мобильники, как и у владыки мира усопших, кстати. Четыре раза тренькнуло, и Алексей понял – теперь этот олимпиец и три олимпийки тоже смогут найти его, в любое время; если он только не отключит айфон. Он огляделся – мастерская средневекового алхимика никак не располагала к появлению электронных устройств. Больше того – судя по досаде, заполнявшей лицо Аида по самые бакенбарды в тот момент, когда здесь появился Сизоворонкин, у этого горе-мастера, одетого лишь в кожаный фартук (без штанов, трусов и иных совершенно лишних деталей одежды – учитывая наличие стразу трех трепетных богинь) дела шли ни шатко, ни валко.
   - Трепетных – пояснил самому себе Лешка, - в том числе и потому, что на лицах вечно юных богинь трепещут отсветы пламени, бушующего в какой-то печи.
   Бог подземного царства проследил его взгляд и смутился.
   -     Хотел сделать зеркало, - прогудел он.
   -  Понятно, - Лешка мигнул в сторону Ор, которые скромно отошли в сторонку, явно красуясь, демонстрируя еще более откровенные наряды, удивительно похожие на амуницию германских валькирий, что когда-то в будущем, в первой половине двадцатого века, будут ассистировать нацистским бонзам в их оккультных обрядах.
   На богинях ремешки были поскромнее, а телеса выпирали из них - напротив – соблазнительней; словно кричали каждой своей частью: «Возьми меня!».     Сизоворонкин возбудился, но брать не стал – некогда было. Он и попал-то сюда лишь для проверки связи. Последняя блестяще работала, и Лешка не удержался, решил немного поднять настроение Аиду.
   - Никого из наших увидеть не хочешь? - задал он вопрос с немалой толикой провокации в голосе.
   Аид пожал плечами:
   - Разве что братьев…
   - Легко! – Сизоворонкин мысленно нажал на экране строчку «Зевс», и первым  стремительно покраснел.
   Еще багровей была спина французского императора и его ягодицы, которые на удивление ритмично «работали» в позе «мужик сзади». У запарившегося Зевса был такой вид, словно он только что выпрыгнул из парной.
   - А может, действительно выпрыгнул, - подумал Лешка, - точнее вырвался, из русской бани, из кровавой… И сразу в новый бой. Ну, тут он должен победить.
   Сознание само скомандовало айфону-артефакту, и картинка поплыла по кругу, являя и ему, и готовому расхохотаться Аиду, и восторженно замершим Орам сразу два лица – раскрасневшееся Зевса (Буонапарте) и  задумчивое пока, закусившее зубками нижнюю губу личико его единственной на все времена Геры. Богиня только начала заливаться румянцем, так что Лешка невольно пожалел громовержца (а еще больше – позавидовал). Император оторвал ладонь от роскошной ягодицы, явно собираясь приветственно помахать ею братцу и остальным богам и богиням, но властная рука императрицы тут же вернула ее на место; с прихлопом - так, что Гера, наконец, застонала. Сознание бога информатики судорожно дернулось, и картинка начала медленно таять. Впрочем, верховная богиня успела хитро подмигнуть Сизоворонкину, а потом кивнула на телефон, появившейся в ее судорожно сжавшейся ладони. И Зевс, кстати, тоже кивнул, сияя лицом, как начищенный самовар.

   - Ты чего такой счастливый ходишь?
   - Жена сказала, что я трахаюсь лучше всех!

   А в другом углу разворачивался еще один порнографический ролик. Здесь была прелюдия – до грубого секса дело еще не  дошло. Гестия, очевидно, вспомнила присказку Алексея про всадницу на белом коне, и сейчас сидела на широких плечах Посейдона, подгоняя горячего скакуна… куда? Конечно в спальню!

   - Дорогой, это не я тебе на шею села!.. Это ты сам мне между ног залез!..

   - Силен! – протянул Аид, дождавшись, когда дверь в спальню с грохотом захлопнулась.
   Эта пара даже не оглянулась.
   - А что я? - не стал краснеть на этот раз Сизоворонкин, - оно само так… получается.
   - Само получается! – передразнил владыка мертвых, - да я вообще не про тебя; я про братца, Посейдона. В последний раз, когда он побрился, Гермес едва у него Индийский океан в карты не выиграл.
    - Ну, теперь у него только маленький остров… Да и на тот, я думаю, Гестия уже свои шаловливые ручки наложила.
   - Все-то ты знаешь... про ручки, - еще раз хмыкнул Аид
   Лешка остановил взгляд на его руках – мозолистых, с кривыми подкопчеными пальцами.
   -   У самого-то руки… откуда растут?
   - Пока из задницы, - честно признался Кронид, - никак не получается нанести равномерный слой серебра на стекло; и наоборот тоже.
   Алексей мог поднапрячься, заставить айфон войти в интернет прямо отсюда. А во всемирной паутине не то что технологию производства стекла… Нет, Сизоворонкин решил поразить  Аида собственным интеллектом. Он напряг  не айфон, а память, и выудил еще из школьных лет, которые должны были наступить ох, как не скоро, единственное слово.
   - Есть одно волшебное слово, - сообщил он младшему Крониду, - запоминай: «Амальгама!».
   - Амальгама, - в трансе повторил Аид, - раствор серебра в ртути, в жидком металле. Ну, точно же!
   Он сделал резкое движение, словно собирался прижать Лешку к широкой груди и передничку, под которым – напомним – не было ничего, кроме горячей плоти, но вовремя остановился. Вспомнил, наверное, что перед ним стоит какой-то недоделанный бог, отрицающий вседозволенность.
   - Ладно, недобожок, - прогудел он, протягивая руку, - вот тебе моя благодарность.
   Сизоворонкин осторожно пожал ладонь настоящего бога. Ничего не произошло; руку лишь немного обдало холодом, да чуть тревожно провибрировали Грааль с кладенцом. Лешка достал из кармана волшебный сосуд и протянул его Аиду. Тот правильно понял этот жест, как прощальный; запрокинул лицо американского президента к закопченному потолку и мощно заработал кадыком. А Алексей уже заставил строчки в айфоне медленно ползти вверх, пока не остановил их на слове «мама». Где-то ниже – он не сомневался – была строчка «папа». Но он не стал проверять этого, нажал на первую, и не ошибся.
   Оры с Аидом беззвучно открывали рты в тающей дымке, но Сизоворонкин уже смотрел на родителей, лежавших под байковыми одеялами на кроватях в комнате, которая не могла быть ничем иным, кроме как двухместной больничной палатой. Кстати, соседней с той, в которой лежало его собственное, родное тело.

   В деревне родители всегда знают, во сколько пришла домой дочь, потому что на тракторе тихо к дому не подъедешь…

   Чуткий, болезненный сон Михаила Ивановича и Зинаиды Сергеевны Сизоворонкиных нарушил  бы любой, самый малейший звук. Но их блудный сын в теле Геракла появился в палате совершенно беззвучно. Он стоял между кроватями, переводя любящий, чуть виноватый взгляд с матери на отца, и так же беззвучно обещал… обещал… обещал… Навещать, помогать – всем, чем теперь мог, учитывая новые возможности.
   - С твоего огорода, мама, шептали его губы, - богиня плодородия не будет вылезать… А тебя, папа, я познакомлю с Посейдоном… Или у речек с прудов есть свой бог? Неважно – главное, вся рыба теперь будет твоя. А здоровье… Это я сам, прямо сейчас…
   На прикроватных тумбочках стояли стаканы с какой-то прозрачной жидкостью.
   - Вода, - понял Алексей, понюхав, - обычная вода. Может, не отравлюсь?
   Кипяченая вода исчезла в широкой глотке полубога, а вместо нее в стаканы полилась мальвазия. За широким окном, стекла в котором до середины были закрашены белой краской, уже набирал силу рассвет. И Сизоворонкин заторопился, так же бесшумно открыл дверь и шагнул в коридор. Здесь его тоже встретила тишина; лишь его острый слух смог расслышать дыхание дежурной медсестры, которая спала за столом, уронив голову в накрахмаленной белой шапочке на руки. Из-под такого же белоснежного короткого халатика были отчетливо видны коленки, вид которых заставил пересохнуть и губы, и горло бывшего полубога. Потому что это были идеальные женские колени, за которые хотелось взяться, и не отпускать никогда…
   - Разве что за что-то другое в этом теле, такое же прекрасное, - Лешка облизал губы языком, словно покрывшимся абразивом, и в панике отступил в первую попавшуюся дверь.
   Адресом он не ошибся. Такой мощной фигурой, сейчас по грудь накрытой простыней, мог обладать только полубог. Ну, или бог, качавший мускулы тысячелетиями. А лицо, скрытое сейчас какой-то маской, от которой тянулся под кровать толстый шланг, было его, Лешкино. Только теперь оно было мужественным, с выпирающими скулами, очерченным упрямым подбородком… Можно было долго перечислять, чем отличался нынешний Сизоворонкин от прежнего, рыхлотелого бухгалтера. Главное – прежний дышал, и как-то передвигался. А еще – сыпал анекдотами налево и направо (больше, все-таки, налево).

   Жизнь – как туалетная бумага: чем ее остается меньше, тем больше дорожишь каждым кусочком.

     Последний кусочек жизни Сизоворонкина-атланта не выбросили в мусорное ведро только благодаря толстому шлангу, который в сечении был побольше противогазного, да острой игле, гнавшей в синюю вену на сгибе громадного локтя  какую-то жидкость из капельницы. Жидкость, что было совершенно предсказуемым, тут же оказалась в раковине, которая притулилась в углу под крохотным зеркальцем, в котором едва поместилось лицо Геракла. Ее место заняла мальвазия, которую молча благословили Вельзе  с Вулом. Лешка еще и колесико подкрутил чтобы «лекарство» быстрее впитывалось организмом. Лицо спящего Сизоворонкина чуть порозовело, но и только. «Геракл» в панике огляделся. Ничто здесь, в палате, не подсказывало ему путей к спасению. Даже зеркало, которое когда-то очень давно изобрел не без его помощи Аид, словно надсмехалось над его тщетными умственными потугами.

   - Ребята, хватит ссориться – давайте драться!

   Лешка в ярости подскочил к ни в чем не виноватому куску стекла, и обрушил на него удар кулака. Ни боли в разбитых костяшках, ни мелких осколков стекла, ни звона и брызг крови – НИ–ЧЕ–ГО! Кулак просто провалился в зеркало, и остался там; в то время, как Сизоворонкин тупо разглядывал укоротившуюся до локтя руку полубога.
   Наконец, он медленно вытянул ее назад. Никаких изменений рука не претерпела. Кулак опять утонул в зеркале.
   - Входит и выходит, - опять вспомнил Алексей – теперь уже не ишачка Иа, а всех своих богинь поочередно, а заодно и коленки медсестры.
   Наконец, он решился, вдохнул поглубже воздух, и нырнул в мутное стекло вслед за кулаком уже головой. И ничего не увидел! Потому что гераклова башка по самые плечи торчала в зеркале, а сам Сизоворонкин неведомым образом оставался в палате, и продолжал видеть и кровать с неподвижным телом, и толстенный шланг, ныряющий под нее, при виде которого еще раз вспомнилось бессмертное: «Входит и выходит». А ведь глаза тоже были там, за преградой, куда сознанию Алексея не было ходу. Он уперся рукой, что оставалась пока в земной реальности, в покрашенную больничную стену, и резко выдернул часть себя из неизвестности. Часть, кстати, ощутимо сопротивлялась; не хотела покидать неведомую вселенную.
   - Ай, да Аид! – понял он, наконец, кто наделил его кулак такой удивительной способностью, - ай, да сукин сын!
   В теле Геракла Лешка никогда не отличался ни трусливостью, ни осторожностью. Вспомнить хотя бы, сколько богов, включая самых верховных, он наделил развесистыми рогами – да, наверное, всех, учитывая запутанные семейные отношения на Олимпе. Вот и сейчас он ни мгновения не медлил. Приготовления к прощанию с одолженным полубогом телом были короткими. С его помощью Алексей заменил простыню на собственной недвижной тушке на новую – ипостась чудо-костюма, сложив ее рядом с телом; Грааль удобно лег вместо полулитровой бутыли в гнездо капельницы, а кладенец кровожадно воткнулся в вену вместо обычной одноразовой иглы. Айфону тоже нашли место – на тумбочке, в виде простенькой «Нокии»; чтоб не сперли, пока Лешка будет изображать слепоглухонемого недвижного инвалида.
   Прямо здесь, у кровати, Сизоворонкин сделал крошечный шажок к званию истинного бога. Впервые он ласково огладил руками чужое мужское тело. Чужое – потому что Алексей возвращал его сейчас Гераклу… а может, и не ему.
   - Сущему, - определился он, наконец, - а уж оно пусть само распорядится им.

   - Алло!.. Алло!.. Ты слышишь? Мне с тобой было хорошо, как ни с одной женщиной!
   - А я и не женщина…

   Одним гигантским прыжком тело полубога преодолело полпалаты, и рыбкой, точнее нарвалом – с вытянутой вперед рукой вместо рога – вонзилось в зеркало. Мгновение – и все, что было в Геракле от Сизоворонкина, стекло в раковину. Впрочем, душа, или нетленная сущность – называйте, как хотите – тут же отряхнулась и воспарила к потолку.
   - Что теперь? – спросила она себя, подлетая к кровати.
   Чуть мерцающий сгусток тумана коснулся поочередно лба, щек, мощной грудной клетки. Он спускался вниз, к ногам, и наливался бордовым огнем отчаяния. Хотя впору было не отчаиваться, а смущаться – совершенно бездумно сознание Сизоворонкина обернулось ласковым клубочком вокруг живого, толстого и длинного шланга, готового поспорить с деталью системы принудительного дыхания даже в таком, нерабочем состоянии, и тот отреагировал! Жизненно важный орган стал подниматься, набухать кровью так, что мальвазия в прозрачном сейчас Граале забурлила, и до отсутствующих пока Лешкиных ушей донеслось отчетливое «Ах!» Вельзевула.
   А внутри громадного тела словно заработал насос; причем сейчас он не выталкивал, а напротив – всасывал в себя потерянную сущность. Да так мощно, что сам Сизоворонкин не успел ни удивиться, ни возмутиться тем обстоятельством, что его пригласили в родной дом через такой… не самый парадный вход.
   - Да ладно, - махнул он уже тварной рукой, умащиваясь в ней сутью, как пальцы в перчатке, - могла ведь заползти  через другой проход, задний.
   Душа ликовала, ворочалась в просторном теле, диагностируя каждую проснувшуюся жилку, каждую мышцу, каждую косточку. Он был готов вскочить, содрать с лица надоевшую маску и выдернуть из вены кладенец, но… За дверью послышались голоса, и Алексей опять замер под простыней.
   - Сюрприз будет! – решил он.
   Сюрприз действительно получился, и прежде всего для него самого. В палату ввалилась целая орава людей в белых халатах. Какой-то козлобородый эскулап, сильно смахивающий на придворного священника Ивана Грозного, сходу начал рассказывать приезжим столичным светилам об уникальном экспонате, который умудрился за полгода комы накачать мускулы, которым позавидовал бы Арнольд Шварценеггер.

   - Говорят, у тебя первый муж спортсменом был.
   - Ага, койкобежцем.

   Койка под Сизоворонкиным практически беззвучно скрипнула от гордости.
   - Увы, - скорбно закончил доктор, - консилиум врачей принял решение отключить системы жизнеобеспечения; так что наблюдать  за этим уникумом мы сможем теперь в другом… э-э-э… несколько разобранном виде.
   Лешка внутри себя нахмурился – увидел, как скатилась слеза со щеки матери. Во всем остальном она, как и отец, выглядели сегодняшним утром бодрячками; словно скинули с плеч лет по двадцать, если не больше. Он перевел взгляд из-под неплотно сомкнутых ресниц левее, и едва не сорвал задуманный спектакль одного актера. Потому что рядом с родителями стояли две медсестры. Одна, давешняя, с чудо-коленками и чуть заспанными глазами, видимо пришла сдавать смену. И имя ей было на Олимпе – Артемида. А такая же грустная Афина, соответственно, смену принимала. Вдруг она округлила глаза, потом чувственный ротик, а потом пихнула локтем соседку. Богиня охоты устремила взгляд за ручкой покровительницы войн и сражений; и первая захихикала, а затем и громко расхохоталась – к глубокому возмущению доктора. А тот не понимал ничего; он стоял спиной к кровати, и не мог видеть, как единственная не поддающаяся командам мозга могучая мышца вдруг принялась строить из простыни шалашик. Теперь на нее, в центр вселенной Сизоворонкина, смотрели все. И хохотали тоже, даже родители. Они и шагнули первыми в объятия сына; даже раньше, чем тот успел соорудить из простыни набедренную повязку. Впрочем, тут даже чудо-костюм не успел прийти ему на помощь. Рядом с матерью и отцом уже сверкали довольными лицами медицинские сестрички; сразу двадцать ловких пальчиков старательно прятали от мира Лешкино сокровище.
   А потом Афина не терпящим возражения голосом скомандовала:
   - Больному требуется на перевязку, и… проведение гигиенических процедур.
   Тут уж отступили и родители, и московские профессора. А четыре сильные, но такие нежные девичьи руки (а также шаловливые, умелые и…) покатили кровать, снабженную, как оказалось, колесами, в коридор, навстречу свету. Сизоворонкин даже прикрыл глаза… И зря – обычно это ничем хорошим не кончалось.
   Колесики тут же застряли в прелой листве, а Лешка с великим изумлением воззрился на заросшее до самых глаз лицо старца, поднявшего перед собой посох. Кто из древнерусских богов это был? Велес?  Даждьбог? Или сам Род спланировал с вершины Перводуба, на котором он тысячелетиями сидел в образе сокола?!!

   - Ты чего не бреешься?
   - Нет у меня девушки, для которой хотелось бы побриться…
   - А для себя?
   - А для себя я пиво покупаю.

   Сизоворонкин протянул старику Грааль, а точнее братину, которой на крыльце встречают самого близкого друга.
   - Испей, дедушка!
   Старец крякнул – сначала от слов дерзкого юнца, а потом от крепчайшей мальвазии, которую отпил… хорошо так отпил.
   - Готов ли ты послужить родной земле, вьюнош? – прогудел он, наконец, сверкнув взглядом из-под мохнатых седых бровей.
   - Нет, - хотелось заорать Алексею, - наслужился!
   Но тут его глаза остановились на радостных мордашках богинь, которые выглядывали из-за спины своего верховного бога. Одна из этих красавиц могла быть Ладой, а другая – Макошью. Только вот хитрющие и предвкушающие глаза древнерусских богинь были ему хорошо знакомы. Им, прежде всего, он и кивнул, соглашаясь:
   - Готов, всегда готов!
   Он спрыгнул с каталки, проверил, на месте ли Грааль с кладенцом, да не выпал ли из повязки айфон. И улыбнулся уже всему честному люду, представленному на этой поляне в основном дремучими стариками с бородами до пояса:
   - Ну, держитесь, мужики… за свои рога!

   Тариф «Все», предлагаемый одним из мобильных операторов, пользовался бы гораздо большей популярностью, если бы они в начале названия  добавили «Ой!»…

   ОЙ, ВСЕ!