Песнь песней

         
                (Из сборника "Приступ патриотизма")


     Оставляя  за другими народами безусловное  их право на самовыражение, в том числе - и в песне, не перестаю вновь и вновь благоговеть, растворяясь в звуках исконной русской песни. А, между тем, судьба родного этноса, по сути своей трагична, ибо, что ни делается собственными её элитами от имени народа и во благо его – кажется всё направлено на растворение основ нашего многострадального этноса,  на стирание не столько областей её фронтира, контактирующих с культурами этносов других (это-то как раз и есть источник обогащения, подпитки собственной самости), сколько самой потаённой, стержневой части народной культуры, той, где зарождается сила духа, поднимающая человека над обыденностью к высотам ощущения себя частицей мира, прекрасного во всём, что не связано с отходами  жизнедеятельности. Эти отходы в негативном свете предстают  неким парадоксом: только в  мире, организованном сознанием.
           Так накапливается вредоносная сущность отходов, не находящих себе места в цепочке взаимодействий вещества органической жизни на планете, саму эту жизнь и создавших, и поддерживающих, да и спасающих, наверное, от преждевременного своего конца.
         Тако же и жизнь этноса претерпевает на себе гибельное влияние прохиндеев, возомнивших себя пастырями неразумных своих соплеменников. Они говорят нам: - Да вот же благо!  А народец всё  норовит не то чтобы вырваться из стада, но и  хитрит там, в этом стаде, сохранять собственное своё своеволие, да столь скрытно, что порой кажется, что никакой воли в этих существах и не осталось, а, если что и осталась, так это только полная покорность участи быть таким, каким это хочется существам более возвышенным в своих устремлениях. Но как-то так получается, что самые благие мобилизации к, задуманным высоколобыми пастырями, модернизациям вязнут в трясине глухого сопротивления молчаливой среды. От этого и вожделенный прогресс всё никак не идёт в гору, так что, дабы сохранять, хотя бы внешние, атрибуты достоинства перед лицом более продвинутых сообществ, остаётся всё чаще прибегать к явным заимствованиям, каковые мой народ хватает всеми частями организма, но переваривает столь прихотливо, что национальный продукт выходит перед лицом мира каким то невразумительным, кособоким, косорылым – вообще нелицеприятным. 
          Усилия же креативщиков в том числе и от культуры, например,  направленные на то, чтобы обратить население к народным истокам и возродить – они говорят – былые традиции, своей нарочитой  красочностью и богатством антуража вопият – вот он, симулякр.  Но каков! Покруче самого холливуда будет.
         Кинематические схемы этих безрадостных  для меня преобразований едва только угадываются мною, но я и не ставлю себе задачу  досконально в этом разобраться. Мне достаточно и не вполне осознанных на сей раз ощущений, а уж что – что, а опыт мой жизни всё больше и больше укоряет меня в том, что напрасно я упускал возможность просто доверится этим своим ощущениям, пренебрегая счастливым на сей счёт случаем в угоду собственной рассудочности - допускаю что и по сию пору  не вполне адекватной.
         А ведь какое счастье было слышать когда-то старинные сибирские распевы, в котором многоголосии множественные звуковые повторы, фонетические искажения и длительности не то чтобы заменяли отсутствие инструментального сопровождения, а поднимали звучание на такую высоту, где это сопровождение становилось и неуместным.
          Так звучали в устах близкого мне окружения эти  песенные шедевры, что я воспринимал происходящее обыденным, одной из составных частей жизни того времени, где трагичное не выражало себя в явной форме, а поглощало каждого по малой капельке и тела и души, а великое оно было вот – разлито в самом воздухе вибрирующей субстанции жизнь.
          Мои бабушки (были они из второго рода, - родные не дожили до  моего появления на свет) -  были взяты замуж за моих двоюродных дедов  из других мест. Этим, видимо, и объясняется их своеобразие,  внешне едва уловимое в среде местного сообщества.
         Да и сообщество это ещё было тогда таково, что сочетало авторитарность общины, с поразительной толерантностью к праву каждого являть миру свои особенности.
    И, едва только представлялся для сего удобный случай, как достоинства их вспыхивали,  словно хранящиеся издревле драгоценности; вот уже заводит баба Анна сокровенную песню – народ с готовностью подхватывает свою партию (никто не вылезает из строя песни) и возникает хор за небогатым столом, а выпитая рюмочка не в грех, она растворяется в веселии духа; а тело же отрешается от мира, где уже прошумели революции, уже и переломали народ репрессии невразумительной необходимости, уже и война перестала пожирать остатки добрых людей, а вернувшиеся с её полей всё остаются наедине с неизлечимыми ранами своей военной души, уязвленной жизненным превосходством побеждённых перед своими победителями – всё это сейчас оставлено, затем чтобы ещё прикоснуться ко стихии отеческих основ.
           Я –  тогда ещё даже и не подросток – безмятежен и несмышлён. Я просто растворён в окружающем мире, который всецело отдан мне для занятий собой и миром, как двух ипостасей игры. Ибо, какие могут быть основания для беспокойства? Всё окружающее нескончаемо, оно есть сейчас, потому что было вчера, и оно будет, безо всякого сомнения, завтра.
          О, это моё, столь понятное для той поры,  легкомыслие!
         Сейчас я думаю о том, как много возможностей было упущено в  прошлом. Ушли от нас  те голоса, или просто мягкая улыбка, исходящая от добрых глаз людей той поры моей памяти; их самодостаточность и сила духа, позволяющая не просто сохранять себя в годину рукотворных бедствий, а, что важнее всего, скромно, без какого либо вызова, навязчивости и категоричности предоставлять себя в пример для неразумных своих потомков.
         Однако же не всё потеряно для нас от прошлого. Более того – не пресеклась нить тех традиций, а лишь затерялась в полотне новообразований, да так, что надобно изрядно потрудиться над собой, чтобы нащупать её и не терять впредь, если хочешь устоять  человеком на пути к будущему, а не оказаться легковесной пушинкой для ветров перемен. 

        Возможен вопрос на этот мой запрос:       
        - Что же нам так и вековать в лаптях и с матрёшкой?
        -   Ну, если  мы не сумеем отойти   дальше этакого примитива в осознании глубины проблемы, то ничего другого нам не светит на торжище мира. Только лапти и матрёшка, если выпадет ещё такой счастливый случай.