Зелёная кибитка - 7

                Глава 7

                Всю неделю погода была сухой и теплой, а в день Таниного отъезда неожиданно зарядил дождь. Воздух был сырой, туманный, пропитанный мелкой изморосью, напоминающей о том, что лето на исходе и осень не за горами.
                В зале, за круглым раздвижным столом, покрытым заповедной старинной скатертью в кистях и разводах, собрались на обед самые  близкие. Таня сидела, будто в воду опущенная, да и у тёток с бабкой глаза были красные, готовые в любую минуту брызнуть летучими слезами.
                Один Фёдор крепился, пытаясь шутить, кавалерски ухаживал за женщинами, подкладывая им в тарелки холодца и салатов. Однако руки выдавали его, и когда в очередной раз ложка стукнула о край посудины, Нина, не выдержав, попросила:
                -Оставь. Мы уж сами, если захочется...
                Он послушно сунул ложку в салатницу, натянуто улыбнулся и опять застыл, положив на край стола худые длинные кисти. Ему о стольком надо было переговорить с дочерью, столько всего выяснить, но на языке, вместо слов весомых и необходимых, вертелись пустые и необязательные.
                -Ты, как приедешь, сразу нам сообщи. И если что понадобится, не стесняйся...
                - Хорошо, - прошептала Таня. - Я буду писать вам. Часто.
                - И здоровье береги. Одевайся теплее... не отказывай  себе ни в чём.
                - Постараюсь. Как получится...
                После этих безликих, натянутых фраз снова наступила тишина, и в этой тишине еще слышнее стал шум и плеск летящей с неба воды. Лёгкий ветерок колыхал занавески на окнах. В комнате, увешанной коврами и фотопортретами, было свежо, но никто не догадался закрыть рамы.
                И Тане вдруг почудилось, что струящиеся с крыши, бьющие в подставленные тазы и ведра, потоки вот-вот заплещутся в комнате и побегут по аккуратно выстеленным на полу дорожкам. Впечатление было такое яркое, что она невольно приподняла ноги и заглянула под стол.
                Фёдор поковырялся в своей тарелке, налил боржома, но пить не стал. Теперь он знал о дочери всё. Даже то, что она так стыдливо и стойко скрывала.
                Вчера, вынимая из почтового ящика газеты, он достал оттуда и лёгкий тонкий конверт, адресованный ему. Письмо было от Оксаны - сестры Зинаиды.   Фёдор плохо помнил её. И сейчас представлял нечто маленькое, расплывчатое, искривлённое и безгласное.
                Письмо было напряжённое, нервное. Фёдор вновь и вновь вчитывался в косые пляшущие строки, пытаясь понять и то, что было скрыто за ними. Видно, послание далось Оксане Сергеевне нелегко. Там и тут на бумаге виднелись какие-то расплывшиеся пятна и подтёки, и Фёдор вдруг заполошно и горько понял, что это от слёз.
                На мгновение представив себе всё, что пережила за эти годы Таня, он ужаснулся её жизни и похолодел от бетонной тоски, навалившейся на сердце. Если бы он только знал, если бы только мог представить себе её судьбу, разве не вырвал бы её из тех проклятых сетей.
               Теперь он винил во всем только себя.                "              "Вот не сорвался бы тогда, не уехал, может, всё бы и обошлось..."    Но он тут же отогнал эту мысль и возмутился, что она посмела возникнуть в его мозгу. - Я обязан был приехать к ним, посмотреть... И если нужно, вмешаться, потребовать... А я...".
               Перед глазами вдруг отчетливо, как наяву, встали три заброшенных цыганских могилы под шумящими тополями.
               "Туда смог поехать, а к дочери не собрался", - казнился он, и впервые в жизни позавидовал женскому умению плакать.
               Письмо Оксаны он скрыл от сестёр и от матери, спрятав в дальнем ящике своего секретера. Но в то же время постоянно помнил о нём и уже иными глазами смотрел на дочь, поражаясь её молчаливому мужеству и скрытому ото всех страданию.
              "А ведь она могла так же скатиться... Благо пример был... Го-о-осподи! Ну, освободи ты меня от этого знания! - неожиданно взмолился он. - Зачем она мне сейчас, эта  правда? Ведь я сердце теперь оборву, зная, что её там ждет!"
              - Ну, какие планы-то у тебя на будущее? - отставив фужер с водой ,  спросил он.
              Таня обострённым мятущимся взглядом взглянула на него, видимо, почувствовав его смущение и неуверенность.
              - Трудно сразу сказать. Я ещё не решила... Но, если бы была возможность, продолжала б учиться.
              - Так за чем же дело стало? - обрадовано всплеснула руками Граня Михайловна. - Мы ж об этом только и думаем: чтоб ты рядом была!
               - А институтов у нас аж три, - подсказала Люба.
               -Точно,три,- подтвердил и Фёдор. - Пед, текстильный и политехнический. На выбор!
               - Тогда буду готовиться, - Таня криво улыбнулась и опустила голову, боясь расплакаться. Затем посмотрела на стоящий возле буфета большой, туго набитый чемодан и сказала твёрдо: - А это я не возьму. Извините...
               - Ка-ак? - изумлённо вскинулась Люба. - Мы же так старались! Или что-то тебе не нравится?
               - Что вы... - Таня посмотрела на неё глазами, полными слёз. - Я всю жизнь об этом мечтала. Но... но... я лучше потом, когда вернусь... А сейчас обойдёмся. Тем более, что никакого замужества не будет.
               - И-и-и-и! - протяжно воскликнула Граня Михайловна. - Зачем с этим делом тянуть? Чем раньше родишь, тем и лучше!
               - Ах, бабушка, - Таня приникла щекой к худому и горячему бабкиному плечу. - От меня моё не уйдет. Да и мужа, надо выбирать с умом. А потом, потом... Может, я тоже хочу инженером стать! - дерзко выставилась она. - А что, не выйдет?
               - Выйдет! - обрадовано поощрила внучку старая цыганка. - Будете вдвоём с татой лазари изобретать. Глядишь, и мене на кухне вместо газа чевой-то придумаете. Сколько лет прошу Фёдора плиту сменить, духовка не печёт, а ему хочь бы што...
               - Да сменю я, сменю, - раздражённо отмахнулся Фёдор. - Не о том сейчас разговор.
               - Об доме и об хозяйстве разговор всегда вовремя, -назидательно заметила Граня Михайловна и, недовольная сыном, повернулась к Нине. - Володьки чего-то нет. Куда он запропал ?
               - За Бородой поехал, - вздохнула Нина. - Пускай, дескать, Борода Танюшку благословит, чтобы помнила она о родной крови и не забывала нас...
               “Да как же я вас забуду”, - хотела закричать Таня, но в это время за окном послышался цокот копыт, скрип колёс, громкие возбуждённые голоса.
               Нина бросилась к окну, откинула занавеску.
               - 0-о! Наши приехали. Легки на помине... А ну, Любка, ставь самовар, отогревать будем.
               В прихожей затопали, зашумели, снимая мокрые плащи и обувь, и в комнату ввалились разгорячённые подвыпившие Володя и Никола Борода с женой Галиной.
               Володя тут же подошёл к столу и по-хозяйски налил полные рюмки себе и гостям.
               - За здоровье отъезжающей! Доброго пути, племяшка! Во, как быстро время пролетело...
               - Да, - согласилась Таня, глядя на красивую, полную Галину, вернее, на её руки грубые, потрескавшиеся, с коротко остриженными ногтями, под которыми застарело чернела то ли земля, то ли мазут. Такие руки она часто видела у шахтёров, шоферов, трактористов.
               Галина перехватила её взгляд и усмехнулась.
               - Любуешься? Не видала таких рук у цыганок? - Она неспешно пошевелила пальцами, выставляя их на всеобщее обозрение. - Чего ж говорить, не принцесса и не маникюрша... Такие руки мужики не целуют. А мне и не надо! - с каким-то дерзким вызовом выкрикнула она.
               Борода сидел осанисто, крепко, с хитроватой улыбкой поглядывая на всех. Уловив отчаянные нотки в низком голосе жены, он неожиданно взял её руки в свои и поочерёдно поднес к губам.
               - Почему не целуют? Целуют, если любят... И на цыпки твои не поглядят. Вот так... вот так...
               Галина изумлённо ахнула, пытаясь вырваться. Но он держал её крепко и, смирившись, вся раскрасневшаяся от смущения и радости, она ткнулась ему лицом в плечо и замерла.
               - Ну, что ты, что ты, - забасил Борода, поглядывая на Таню. - Ты, дочка, не удивляйся. Думаешь, зверь Николай, до чего жену довёл... да? А она сама. Цветоводом в благоустройстве работает. Красоту создает! А через неё и другие добрей и лучше становятся... Да неужто же я свою бабу не смог бы сберечь? Сидела бы дома, варила, стирала, за внуками ухаживала... Так нет. "У нас равноправие!" И вот это ты сердцем пойми...
              - Я понимаю, - кивнула Таня, уже занятая своими набежавшими мыслями.
              "Вот и кончился отпуск. Послезавтра я буду дома, и всё это покажется сном. А может, и сейчас я сплю? Нет, нет. Всё это было, и есть... и будет. Потому что я хочу этого, потому что не смогу теперь жить без этих лиц, голосов... этого дома..."
              - Дядя Володя, - попросила она. - Сыграйте на прощание н а ш у... "Зелёную кибитку", если можно.
              - Почему нет? - Володя тряхнул подсохшим и оттого совершенно закудрявившимся чубом, сверкнул диковатыми с чертовщинкой глазами, к которым Таня так и не сумела привыкнуть. - Нашу, так нашу. Тащи гитару, Димка!..
              Он взял аккорд, второй, уронил голову на грудь и заговорил вполголоса, настраивая себя на песню:
                - Нэ-э ту-у-умро зе-е-еленэ урдо, ну-у-урдо-о...”
                - Е прологеште-е тэ-э-эридо-о, - тонкими протяжными голосами подхватили женщины.
                - Ай тумро тэрни, тэрни чаюю ри-и-и,
                аджака чивга грэпки джаури, - вплели свои басы Никола и Фёдор.
              Таня пододвинула свой стул вплотную к отцу и взяла его под руку.
              "Всё будет хорошо..., всё будет хорошо..., всё будет хорошо" - словно заклинание, мысленно повторяла она.
              Прошлые, мучавшие её сомнения и скованность уходили бесследно. Только грусть расставания была прежней, и оттого хотелось плакать и смеяться, смеяться и плакать.
              Дождь гудел за окном, бился в желобах труб. Одинокие машины с шипением бежали по лужам. И вот уже у калитки послышался сигнал заказанного такси, и все сразу вскочили, засуетились, бестолково хватая, кто чемодан, кто сумки и сетки с едой, приготовленной Тане в дорогу.
              А она вдруг застыла отрешённо, глядя на возникшую общую суматоху, торопливо пытаясь понять, что же произошло с ней за эти несколько дней? За какие-то мгновения она перебрала в памяти час за часом и не нашла в них ничего из ряда вон выходящего.
             Не было ничего, кроме разве взаимного открытия сердца сердцем, кроме окрепшей уверенности, что свет не без добрых людей, кроме счастливого понимания, что не всё нелепо и грустно в этой удивительной жизни.
             Время подгоняло. Все наперебой кинулись обниматься, и только Люба, не теряющая головы ни при каких обстоятельствах, подумала и позаботилась о плащах и накидках.
             - Держи! - протянула она один из них Тане. - Бери, не то вымокнешь.
             - Не надо, - благодарно улыбнулась девушка. - Тут два шага добежать...
             - Бери! - притворно нахмурился Борода. - А то в вагоне долго сохнуть придётся. Ну-ка, дай, - протянул он руку к зонту. - Своей дочки нет, так хоть тебя провожу…
             Он вышел на крыльцо, нажал кнопку полуавтомата. Черный тугой купол раскрылся над ним. Борода рванулся, сделав вид, что его уносит ветром.
              - Э-эх, до чего дожили цыгане! Что-то нас теперь всё больше в небо тянет… Держи! - Он протянул зонт Тане. - И возвращайся скорее... цыганочка!
              - Я вернусь... вернусь, - бормотала Таня, торопливо целуясь с рыдающей бабкой и Димкой. Затем бросилась к отцу. - Поедем, папа...
             Он обнял её, утирая смешавшиеся с дождем слезинки, а перед глазами его вдруг вновь расстелилась дорога, по которой двигался цыганский фургон с зелёным брезентовым верхом. Дорога сужалась, уходила за горизонт, и кибитка, удаляясь, становилась всё меньше  и  меньше, пока,  наконец,  совершенно  не  скрылась  из  вида...   


                К о н е ц