Слепота Яги

Вытащил меня давеча Ленька в лес. Спозаранку. Ну, этак, часиков в десять утра. Для меня – и взаправду самое что ни на есть утро. Раннее.  Я-то у бабушки привык в кровати валяться, аккурат, чуть ли не до обеда, а все оттого, что полночи с боку на бок ворочался, словно завороженный смотрел в окно, разукрашенное стужей узорами причудливыми. Все думал, запах хвои вдыхая. Ёлка-то у нас всегда на Новый год живая была, к моему приезду бабушкой украшенная. О чем думал? Да обо всем. Мне вот теперь, спустя годы пролетевшие, видится, что не я там прям думал о чем-то, а к себе самому возвращался. Даже не знаю как это и объяснить-то. В городе разве такое возможно? Нет, конечно. Там  все беготня да спешка, и живешь чужими жизнями, словно на сцене играешь: на работе, или, там, в школе за партой, ты один, а дома – другой. А тогда, в детстве, в доме с печкой натопленной – не так было. Там-то я был, кажется, настоящий. Да уж в Прошлом те времена. Увы. Ну да ладно, я ж не об этом хотел рассказать.
В тот раз я тоже допоздна лежал, подушку головой рихтовал под мерное тиканье часов, не спал; глаза-то к темноте быстро привыкали, а тут еще свет от фонаря, в саду зажженного, словно лунной дорожкой комнату освещал, ёлку, а за ней – старый полированный шкаф.  В общем, заснул как всегда поздно, и вроде только глаза сомкнул, слышу – стук в окно терраски. Настырный. «Кого – думаю – нелегкая-то принесла». С утра раннего.  Открываю глаза. И понимаю, что утро-то не такое уж и раннее. Солнце светит, комнату лучами своими, словно гирляндами ёлочными, украшает. А стук в окно не прекращается. Делать нечего: скидываю с себя одеяло теплое, в ногах свалявшееся, пихаю босые ноги в валенки, телогрейку на голые тело накидываю и иду в сени нетопленые. Открываю. Ленька передо мной стоит. Лыбится во весь рот.
– Слышь, красота-то  какая на улице!
Я зевнул, окинул взглядом сад, снегом убеленный, на штакетник глянул, сугробами заваленный: а что, и взаправду красота. И, еще раз зевнув, промолвил:
  – Ага.
– Давай, – тормошит меня, все еще сонного, Ленька, – собирайся, на лыжах в лес наладимся. А то вечером снег обещали.
– Прям сейчас, что ли? – почесал я всклокоченный на подушке затылок.
– Ну да, не ночью же.
Махнул я рукой, соглашаясь:
– Ну, подожди меня тогда – я мигом.
И бегом в комнату. Собираться. На ходу теплые еще сосиски да блины не остывшие, в двух сковородах на плите печной меня ожидавшие, в рот позапихивал, чаем холодным запил, икнул пару раз, глянул на себя в зеркало – ну, вроде готов. И во двор, кур да петуха своей спешкой распугивая, лыжи схватил и побежал на заднюю терраску, где меня Ленька ждал. Оглядел он дуга своего городского и говорит:
– Что, прям так и поедешь?
– Ну да.
И в самом деле, телогрейка дядькиным морским ремнем препоясана – пряжка с якорем спереди, как и положено; все пуговицы застегнуты, на шее шарф, на голове – шапка.
– Что не так-то? – спрашиваю у друга, пожимая плечами.
– Да без палок ты далеко не уедешь, – усмехнулся Ленька.
– А-а, точно.
В общем, сбегал я за палками, уже не только кур с петухом, но и кота напугав глазами своими вытаращенными; и, наконец-то, мы отправились в путь. Привычный к лыжным путешествиям Ленька припустил как обычно. А я не спешу. Скатились мы к роднику, мимо запорошенного репейника, перешли по железному мосту речку нашу Каменку, подо льдом укрывшуюся – на снегу следы звериные виднеются, да коряги из-подо льда торчат, одолели подъем в горку, мимо церкви нашей полуразрушенной проехались, да мимо кладбища сельского  прокатились, не останавливаясь. Вон он и лес виднеется, и у самой его кромки фигура Ленькина. Эка он от меня умотал.  Но дождался меня друг и даже снежком запустил: мол, что медленно-то так.  Да это для него вся красота деревенская – привычная, а я от нее отвыкнуть в городе успеваю. В общем, заехали мы в лес. Тут уж Ленька не спешил, все оглядывался: как бы там друг его городской в соснах да елях не заплутал-не затерялся. Целый час мы катались – то с горки съедем, то стоим, следы заячьи да кабаньи разглядываем, то каким-то буераками никем неезжеными пробираемся, спотыкаясь – ну, точнее, это я спотыкаюсь, да падаю.
Видит Ленька, утомился я. Махнул он рукой – мол, привал. Как раз на поляну вышли. Скинули мы лыжи, натаскали веток еловых – под сиденья, и сушняк – для костра. Я то, дурья голова, не догадался провизии с собой взять. В отличие от Леньки. Достал он термос с чаем, на травах настоенный, и бутерброды с салом своим домашним.
Сидим на поляне. Костер ветками потрескивает, дятел где-то рядом стучит. Вокруг сосны. Солнце. Красота. Ну и мороз – куда ж без него. И возьми да спроси я друга:
 – А помнишь историю, когда тебя Яга спасла – ты ж ее тогда так и не увидел.
Ленька отхлебнул чай из алюминиевой кружки, крошки хлебные с коленей стряхнул, покачал головой:
– Не-а, да и она меня тоже.
– Это почему?
– Да  говорят – слепая она. Хотя, правда это или нет, я и сам не знаю.  Яга-то ведь, слышь, чем занимается? Вход Тридесятое царство охраняет. А что это за царство, помнишь?
– Мир мертвых, – ответил я, щурясь на солнце.
– Он самый. Ей и звери служат, и с те, кто уже нездешний, не наш, то есть – не живой. И ежели кто пытается через избушку ее в царство Тридесятое попасть, она того старается не пропустить.
– А что, бывают такие, или это только в сказках?
– В сказках, скажешь тоже, – усмехнулся Ленька, подбрасывая сучья в огонь, – они ж, сам знаешь, не выдумка какая досужая. Пытаются, конечно. И усопших своих проведать, и из любопытства – тоже лезут. Ну и принцесс своих разные там герои спасти все пытаются. Ведь в Тридесятое царство уносят, бывает, живых.
– Правда, что ли?
– Правда. Э-эх, совсем ты в своем городе мир таким какой он есть видеть разучился. Вы там, в городе, кажись, все слепые.
– Да ладно тебе ерунду молоть, – мне как-то совсем не хотелось выглядеть слепым. Хотя… где-то Ленька был прав. Он не обиделся. Улыбнулся.
– Да ты не обижайся. Вот мы же не видим мир мертвых, энто самое Тридесятое царство, и они нас – тоже не видят. В этом и слепота наша выражается. Я слыхал, что те, кто попадают к Яге – тоже слепнут.
– Взаправду?
– Да кто его знает.
– Ну ты же тогда не ослеп.
– Ну как тебе сказать, – пожал Ленька плечами, – я ведь не помню, как в избе-то волшебной оказался, аккурат на границе миров. Яга ж меня как могла найти? – не тело увидев замерзающее, а запах учуяв, или голос услышав – мало ли что я там в бреду бормотать возле ее избушки начал. А еще я слышал, что Яга, порою, похищает людей. Так вот, находит она их по голосу. А может кто и саму Ягу ослепил.
– С чего ты взял?
– Ну, это мы ее Ягой называем, а в разных сказках да мифах, тех, кто охраняет границу миров, по разному именуют. Вспомни Одиссея – читал ведь  о нем?
– Не-а, – честно признал я.
– И, что про циклопа Полифема не слыхал? – удивился Ленька.
– Не, ну про него слышал.
– Так, значит, помнишь, что Одиссей единственный глаз ему выколол.
– Ага.
– Вот тебе и «ага», он ведь тоже на границе миров жил.
Тут уж солнце ушло и темнеть начало, да еще и обещанный Ленькой снег пошел. Крупными хлопьями. Костер наш догорал, вроде как в обратный путь собираться надо, я мне тут, нежданно-негаданно, возьми и приди на память когда-то читанное:
– Слушай, Леньк, а ведь в германских мифах да сказках ведьмы как бы тоже слепые: яблок-то глазных у них нет вовсе, и глаза все время красные. Воспаленные.
– Во-во. Вы в школе «Вий» проходили?
– Ну да, – кивнул я – вспомнив виденный мною в кино первый фильм ужасов.
– Ну так помнишь, значит, что упыри и вурдалаки не видят Фому.
– Точно.
– Говорят, они и не видят живых, им для этого всякие там колдуны нужны, с ведьмами, ну или там шаманы. Вот они-то как раз и могут узреть  мертвых.
Стемнело совсем, но костер ярко горел, потрескивая сучьями, а чай в термосе оставался. Уходить не хотелось – хоть на ночь оставайся. Хотя мы с Ленькой собирались вернуться засветло. Но друг, кажется, тоже не торопился:
– Слепота Яги, слышь, еще вроде как с посвящением связана.
– Это как? – не понял я.
– Ну как, в старину мальчик, чтобы, значит, стать мужчиной и воином, в лес отводился. И там он оказывался в обиталище Яги – то есть на границе миров. И проходил обряд смерти.
– Не по-настоящему, – уточнил я.
– Да как тебе сказать, это для нас не по-настоящему. А для того, кого посвящали, думаю, все было взаправду. Он представал перед властителем смерти и его, как и Полифема, ослепляли.
– Не понял, как ослепляли?
– Залепляли глаза.
– Чем?
– Да я сам толком не знаю, какой-то кашей с замешанным в ней перцем. Боль, надо думать, адская.
– Да не говори, – кивнул я в ответ.
– Кто знает, может человек и в самом деле на время терял зрение. Потом оно к нему возвращалось, он получал новое имя, а вместе с ним и магическую власть над животными; язык их, например, понимать мог. 
– А властитель смерти этот – может Яга и есть? И она посвящаемого ослепляла?
– Может. Она ослепляла и она же – возвращала зрение. И она же наделяла магической властью.
Ленька замолчал. Снег все усиливался, словно напоминая нам: пора-таки домой. В самом деле, и Ленькины родители, и моя бабушка, небось, и волноваться начали. Допили мы чай и наладились до деревни нашей. Ленька, когда я собирался, смотрел на меня внимательно – видать боялся, как бы я пакли лыжные опять не забыл. Шли мы через лес, уже в потьмах, ослепленные Ягой – ну это я так думал, а на самом-то деле – снегопадом.  Но Ленька бежал на лыжах по лесу, будто и лыжня не была занесена напрочь, а я все думал: откуда мой друг понимает язык животных и птиц? А в том что понимает – я и не сомневался. Вовсе.
14 – 15 января 2017 Королев, по дороге из Королева в Москву. Москва.