Госстрах...

               

                - ретроночь на ростовском вокзале -



                I

      Когда по высокохудожественному  наущению  великого дедушки я, тимуровец-фундаменталист, пилил  в  годы младых ногтей своих дрова  для всевозможных ветеранов и всяческих  участников, то мне, разумеется, было неведомо,  какую роль сыграет в жизни моей его знаменитый внук. А он, метя  штанами столичные паркеты, а щеками - скосы высоких трибун,  дал мне  безразмерную свободу.   
     Хватит пилить: берите и обогащайтесь! 
     Берите столько, сколько сможете унести!
     У меня же на флажке этого исторического  призыва  уже своих накопилось  пятьдесят  семь. Не миллионов: лет.
     Нижнее давление около восьмидесяти.  Верхнее — в районе ста сорока.  С небольшим, но стабильным перехлёстом...
   Нет, жить можно!
   Жить вообще можно всегда. Особенно нам с татарином.
   Но не всегда  хочется.
   Знакомый врачишка, перед тем, как быть изувеченным малолетками при возвращении с ночного дежурства,  говорил мне, что это  (давление моё, будь оно неладно) - в пределах, так сказать, средневозрастной нормы. Не боись ,  брат!
   Да я и не боюсь.
   Но и ты не трепещи, врач избитый.
   В  параметрах  всё это среднегодовой статистики. В смысле: коллективное на тебя нападение (на педиатра по основному профпрофилю, а чтоб  ещё смешней было — во время  дежурства в ночи, )  в глухом переулке переходной эпохи.
    А били цветы жизни педиатра ногами. Видимо, полагая, что это он, подлый взрослый, изуродовал им детство, набив хлынувшие со всех сторон ларьки всякими вкусностями.  Начисто отняв  при этом у их паханов-матушек  возможность зарабатывать бабки.
    Ох уж эти педиатрасты, или как там их: вечно они  мешают детям!
    
           Добей врача в его берлоге -
           Добей врача!
           Или пускай, козёл, он ноги
           Уносит, еле волочась!

    Знакомый докторишка, как вы мудро догадались, выбрал второе. Он шёл домой, держась за заборы и ставя себе по дороге диагноз.
    Травмирована правая почка.
    Селезёнка, возможно, вообще лопнула.
    Левый глаз вроде бы не вытек, но не открывается. И так далее.
    Это — он. Я  же, оказавшись ночью на ростовском жэдэ вокзале, вдруг окончательно и бесповоротно понял: российское государство вновь меня кинуло. В сотый! В трёхсотый! В тысячный раз!
    Только за последние два-три столетия.
    Что я ему такое сделал? Откуда у него ко мне прямо-таки татаро-монгольская, люто-ордынская ненависть? Даже оторопь берёт.
    Но поскольку  кинуло оно не только меня, но и  недобитого врача, и ещё очень многих, то  пусть сие кого-то из нас утешит. Это ведь так успокаивает  обидчивую славянскую душу, когда знаешь: не одному тебе плохо - и ближнему твоему тоже погано.
    Что можно добавить? Да ничего.
    Разве - поразиться  удивительной марке нашей Госмашины?
    Что смиренно и делаю.
    По-моему, единственно, кого она любит всегда, из века в век, Машина наша, - это уникальная популяция соотечественников, которые пишут ей гимны. Всякий раз опровергая содержанием последующего содержание  предыдущего.  То было Боже, царя храни; то ни Боже, ни царя; то Боже,  но без царя.
    Молодцы, ребята!
    Ориентация совершенно кошачья: как ни кинь - всё на лапы. 
    Да, но меня с врачишкой кинули.
    Причём, врачишку уже изувечили. Меня только собираются.
    Окончательно, дозвольте повториться, я понял это именно в тот момент,  когда оказался на ночном железнодорожном вокзале славного города Ростова, порта пяти морей и нескольких речек.
    Который,  как и гимнописцы, тоже мгновенно сориентировался в вечно переходной  у нас   исторической ситуации и уже достал из сундука  лепень и прохаря   своего пронафталиненного Папы.
    Я внятно формулирую?
    Азы менталитета, однако!
    Тотальное облатнение надвигалось  на нас воистину лавинно.
    Как там у барда?

               Гоп-стоп, мы подошли из-за угла.
               Гоп-стоп, погода клёвая была.
               И на душе не контовалось бремя,
               Поскольку наступило - наше время!
 
    Молодцы ребята: я от них тащусь. 
    От людей.
    От города.
    От державы.
    Представляю, что было бы,  если бы братья Толстопятовы, коих подарил стране  мегаполис многоликий, творили свои маски-шоу  именно сейчас, в эпоху духовного Возрождения.  Да при той изощрённой квалификации, при тех инженерных дарованиях-талантах  они бы  в  одночасье  стали мультимиллионерами.
    Они бы народными избранниками были!
    Они бы уже заоблачные политвершины штурмовали!
    Не повезло братьям-разбойникам: нарвались на СССР.
    И мне не повезло.
    Даже пыль с УК РФ  законопослушно сдувавшему.
    Кинули!  Буквально все...
                II

    Меж тем была  глухая осень уже после дефолта.
    То есть всё основное прорабами перестройки во имя торжества целей Великой Ноябрьской Капиталистической Контрреволюции было уже сделано. Месяц я  вообще-то не помню. Но мне уже за то спасибо, что назвал произошедшее с нами своими словами.
    Первым назвал! Запишите мою фамилию.
    И нечего страусино головку в песочек прятать: конечно, Великая Ноябрьска (примерно) Крупнокапиталистическая Контрреволюция!
    Да, основное было сделано.
    Вокруг простиралась совсем иная страна.
   Терра инкогнито!
    И было двенадцать часов позднеосенней ночи.
    И всюду валялись обломки СССР...
   Я  растерянно-оглушенно (у  вас  не было ощущения ударенности по голове неким тупым предметом? счастливый вы человек, однако!) сидел в огромном зале железнодорожного вокзала, почему-то  на  его втором этаже. Вместо первого, как при развитом, но без человеческого лица, согласно Горбачёву, социализме.
    Специфическое ощущение:  державы  - нет, вокзал - остался.
    Куда ехать? Дай ответ! Не даёт ответа...
    Сидел и ждал какого-нибудь поезда в сторону сальских степей. Можно даже товарного: я человек категорически не гордый.
    В душе и в зале было пусто.
    Вернее, в душе было абсолютно пусто. В зале - почти.
    Кроме меня, на тяжёлых деревянных диванах с буквами МПС ,- напоминавших надгробья чего-то  очень большого, но безвозвратно ушедшего,-  дожидались своих поездов в куда-то какие-то странные солдаты. Их было трое, не совсем понятно что суетливо делавших в дальнем углу огромного зала, сидя на корточках.
    Суетливые солдаты  на корточках - знак беды, между прочим!
    Были также  бедно одетые старик со старухой. Этакого уже не сельского, но ещё не городского, а как бы среднепоселкового вида.
    Возможно, когда-то и где-то, в эпоху всеобщего энтузиазма, они строили такие  же грандиозные вокзалы. Он - с баталовской белозубой улыбкой. Она - в милой и в наивной красной косыночке.
    Сейчас старики были жутко испуганы. Они крепко вцепились, будто в том их призванье, в свои кошёлки, и в их глазах стоял ужас.
    А как иначе?
    Что вы хотите?
    Государство утрачено.
    КГБ нету.
    Его разобрал по кирпичам какой-то прораб: и перестройки, и по основной мирной профессии. А генерал грозной Конторы Глубокого Бурения (так по фольклору) подался аж в логово империализма и вещает оттуда, что «кегебе» - это-де было очень плохо.
    Надо же, а мы думали - хорошо.
    Бедные старики  воистину не представляли, как можно жить, - как вообще можно выходить на  жуткую, полную ненависти Улицу, тем более куда-то ехать,  без всего этого, надёжного и грозного!-, во вдруг взбесившемся и  вставшем на дыбы мире.
     Фактически их подвели к самому краю обрыва и сказали:
      - Ну? По очереди - или сразу вдвоём, балласт вы Отечества?!
     Точно таким, между прочим, было и ощущение очень многих миллионов людей. Из которых я себя исключаю только чрезвычаным усилием вроде бы тренированной воли. Людей, которым почти сто лет твердили в уши, в души, в мозги,- или не сто: или - сам-пятьсот?!-, что единица - ноль, что единица - вздор, что голос единицы - тоньше писка. Что, наконец,  сильная рука на шее, - можно даже рука в сапоге,- это главная наша общенациональная радость. Которую умом не понять. Но в которую надо верить.
      А потом оказалось, что Стена - опять гнилая.
      Ни фига себе!
      Когда они успевают сгнить, эти наши Стены?
      Ткнули - и развалилась,  как карточный домик! Железобетонная, украшенная идеологическими дацзыбао и графити...
     В зале был также  одинокий молодой грузин. По-моему, ему сейчас, ночью, казалось, шустрому, что настало его время.
     Наконец-то!
     Сколько можно сносить эти угнетения свободы закавказской личности? Эту партократию! Этих бесконечных лягавых!
     Парень-грузин то и дело бодро вскакивал, куда-то почти
вприпрыжку  убегал. Но  довольно быстро возвращался. Чтобы  через несколько минут вновь вскочить и куда-то убежать. Всё это, надо понимать, он считал проявлением нацтемперамента...
    Никаких представителей железнодорожной власти нигде не было. Хотя в зале имелась некая Одинокая Дверь со светящимся глазком.
    И теплилась надежда в сердцах людей, потерявших  грозную страну: там - власть! В критический момент она выйдет. И станет спокойно-спокойно. И старики забудут о своём гражданском испуге.
    О своём вывернутом наизнанку госстрахе...
    Ожидание критического момента  буквально висело в ночном воздухе. Конкретно здесь и сейчас оно, как это ни странно, исходило от солдат. Дело в том, что они были  не похожи ни на знаменитого человека с ружьём, так понравившегося когда-то молодому, но мудрому  Владимиру Ильичу. Ни на тех бравых красноармейцев, которых я помнил по детским впечатлениям возвращающимися с великой Войны: с цветами в петлицах, источавшими улыбки и надежду на какое-то скорое,- естественно, всеобщее,- счастье.
    Эти солдаты были грязные.
    В помятой форме.
    И очень, повторяю, нервные.
    Когда они что-то своё в дальнем углу гулкого зала, наконец, сделали, то медленно пошли по периметру этого сооружения.
    Даже не пошли: как бы поплыли. Словно девицы из знаменитой «Берёзки». Между прочим, это тоже знак беды, когда солдаты  вот так плывут. Не понятно от какой радости: какие у нас победы?
    И  молодой  грузин их не заинтересовал.
    И старик со старухой - тоже.
    А возле меня они остановились. И один из них, с совершенно мучиническим лицом и белыми глазами без выражения, сказал:
    - Ты знаешь, кто мы ?
    Я несколько растерялся. Что ответить этому парню с явно свёрнутой набекрень психикой? Представить его защитником чего-то я категорически не мог. Человека с таким лицом самого надо защищать. У него какая-то большая беда, у этого человека.
    Не дождавшись моего ответа, парень с белыми глазами добровольного мученика сказал одновременно и сонно,  и зло :
    - Мы из...
    И он назвал откуда.
    Все трое,  медленно пройдя по периметру зала, вновь  уплыли в свой непонятный угол. Сев камуфляжными спинами к публике...
    Именно в этот миг и появились они.



               
                III

    Их было семеро.
    Семеро в ночи! Ещё один знак беды.
    По всем английским teen: от тринадцати до девятнадцати лет.
    Это была классическая банда городских тинейджеров.
    В эпоху процветания российского криминала.
    Когда его гимном вместо угрюмого, даже трагического,- а блатная музыка русскую душу только так берёт, и с этим, увы,  ничего не поделаешь,- «Ванинского порта» стал вальяжный, респектабельный, с самодовольной ухмылочной «Владимирский централ».
    Это к тому же была чисто ростовская банда. То есть - южная. С походочкой в подтанцовочку. С желанием не просто отнять, срезать, посадить на перо, но сперва вволю покуражиться над жертвой.
    Как там  у барда?

                Я мачо-кукарача
                Из города Ростов.
                Ведёт меня удача,
                Я к ней всегда готов.
                Лаве я маю скоком.
                Походка под фокстрот.
                Я вор по гороскопу,
                Ваш рот и позарот!

   Впереди шёл Игрок. И было сразу видно, что он очень талантлив.
   Четыре спичечных коробка буквально летали между его тонкими белыми пальцами. Это были пальцы напёрсточника и карманника.
   Они никогда не работали и никогда не будут работать.
   Гордый Игрок презирал тех, кто ничего, кроме работы, не умеет. Он тренировал и холил свои добывающие хлеб с маслом и всякие альтернативные удовольствия пальчики. Он шлифовал их пемзой, чтобы кожа была тонкой и чувствительной, как у окулиста.
   Пальцы юного игрока и вора гнулись во всех направлениях, во всех плоскостях, словно в них не было костей.
   А не запоминающееся   личико человека улицы, человека, вернее, подъезда и подворотни, - что вы: чрезвычайно устойчивая городская популяция!-, не выражало буквально ничего.
    Да и что оно должно было выражать, бледное лицо подростка, уже, надо понимать,  подышавшее воздухом тюремной камеры?
   Он был не столько человеком, сколько функцией своей банды.
    Его дело - играть и ширмачить.  До работ сих многотрудных он почти всегда был в отключке. Он словно ничего не замечал: лишь виртуозно гонял спичечные коробки между пальцами.
    Рядом с Игроком семенил Малолетка с личиком симпатичной мармазетки. Говрош криминального мира. Его пускач.
    С Малолетки обычно всё и начинается: его должен был кто-то обидеть. Желательно - грубый молодой «колхозник», уверенный в своей физической силе и  возвращающийся в родной улус с областного базара после успешной продажи свинячего сала.
    Он, грубый «колхозник», должен толкнуть Малолетку или хотя бы наступить на его ловко подставленную ножонку. И тогда на сцену выходит Биток. Он может быть физически и не сильнее грубого «колхозника».  Но, во-первых, он профессионал: удар поставлен будь здоров. Разряд по боксу, между прочим. А во-вторых, за Битком - родная банда. Понесут по пням, по кочкам только так!
    Или перо сзади вставят, если окажется слишком мосластым.
    Конкретно этот Биток шёл по залу третьим. По природе он был не злым и даже дураковато улыбался, предвкушая всякие ночные приключения. До которых был чрезвычайный любитель.
   Вообще Биток производил впечатление наименее, скажем так, блатного в тинейджерской банде. Даже - по сравнению с шустрым Малолеткой. Бывший спортсмен ещё выглядывал из него. Но руку правую потешить он был никогда не прочь. На это учился...
   Молодёжная банда - отлаженный до винтика организм. В ней предусмотрено всё. Хотя складывается она, как правило, стихийно.
   В банде обязательно должен быть свой Шухар, или Стрёмя.
   Был в этой банде свой Шухар: быстроглазый жилистый подросток.  Судя по всему, неутомимый в беге. Оглядистый,  как молодой волчок, он  пристально следит за всем, что может вдруг помешать очередной акции родной банды.
   Естественно, был и Красавчик.
   Мало ли какая ситуация!
   Например, добыть наркоту с помощью ловко соблазнённой юной медсестрички. Святое дело для тинейджерского бандформирования!
   Идущий по залу Красавчик был, и правда, хорош собой: просто юный Булыкин, - да, это я уже сейчас: тогда  Булыкин, наверно, только родился,- несостоявшийся гений нашего большого футбола. Против такого офицерского,- точнее даже против такого роскошного кавалергардского, - носа никакая романтическая дурочка не устоит!
   Поэтому, заинтересованно и с надеждой обозрев огромный железнодорожный зал, Красавчик несколько разочаровался: ни одного юного девичьего лица. Непрофильный вечер, в натуре!
   И, наконец, был Идеолог.
   Проблемный  от природы пищевой тракт явно досаждал ему: по сравнению с другими юными бандитами он был заметно более сер лицом. Скорее всего, плохо работал именно кишечник. По моим наблюдениям, это просто-таки базовый недуг, с которым обычно уходят в идеологию. Хоть банды, хоть секты, хоть партии.
   Набушмаченный в Понятиях, раздражительный и злой, Идеолог время от времени напоминал банде, что жить - значит воровать. И что нет на Земле человека, который бы решал задачу -  украсть или не украсть. Вопрос стоит совсем иначе: как не попасться!
   Но эти козлы позорные, - нервно говорил Идеолог на сходняках, имея ввиду всех  неворов  ( то есть всех прочих  в море людском  с их долбаными Пушкинами и Эйнштейнами),- панически боятся тюрьмы. А вор по гороскопу - Вор по звёздам!-  несколько раз туда просто обязан  попасть: в мать-тюрьму. Чтобы проникнуться духом её великих Понятий и стать элитой человечества.
   Иными словами,  - если для совсем  уж тупых «чабанов», - должен добывать хлеб с маслом  и водяру исключительно воровством.
   Так говорит Идеолог!
   Который, кстати, гораздо чаще других бывает в молодёжной банде главарём. Если она, конечно, уже прошла период  своей стихийной демократии.  И если ей уже  стала  нужна жёсткая иерархия.
   Седьмой среди вошедших в  полупустой железнодорожный зал осенней последефолтовой ночью была Мурка. Её вообще-то может и не быть. Но лучше (для банды), если она всё же есть.
    Причём роль Мурки в таких структурах преувеличивать не надо.
    Это не чья-то любимая девушка: любимые девушки стоят внизу очаровательной стайкой и ждут, когда Мурка передаст им бабло.
    Сама Мурка для банды всего лишь связная с внешним миром  и при нужде её ППЖ. Перспективы роста карьерного  в банде у неё очень небольшие. Кстати, она  вовсе и не красотка.
    Я прикинул: не хватало одного. Не знаю, как точно его называть. Он, насколько я в курсе, появится чуть позже. Если того потребуют обстоятельства. Условно назову его Кидало. Или Замануха.
    Короче -  вот  то, что вошло полпервого ночи в зал ожидания...
    И все сразу поняли это. И в глазах старика со старухи появилось ещё больше страха. А я напрягся, вспомнив, что пальто на мне, слава Богу, не товарное, но на голове  -  роскошный (уточняю: визуально роскошный) лисовин, мечта молодого Януковича.
    Что до  служивых, то  возбудились они как-то вяло.
    Доотворачивались  служивые спинами   камуфляжными к залу в углу своём: глаза абсолютно белыми были  теперь у всех троих.
    Белыми, как саван.
    Зато  почему-то чрезвычайно возбудился молодой грузин в фортовой кожаной курточке со многими  молниями и в очень дорогих, что было видно сразу и даже издалека,  джинсах.
    Причём -  возбудился именно радостно.
    В ночном железнодорожном зале ему, шустрому закавказцу, надо понимать, было скучно. А теперь, решил он, будет  очень весело.
   


               
                IV

     Сперва городская банда тинейджеров медленно, - как чуть раньше делали то солдаты, - прошла по периметру зала. Оценивая его для себя возможности. Правда, это была иная медленность.
     Банда шла не сомнамбулической походкой  заширенных-закуренных-занюханных: она шла как хозяйка. Как коллективный, если хотите, герой нашего времени.    
      Паясничал Малолетка. Как циркач, крутил спичечные коробки между пальцами Игрок.  Лыбился мощный Биток. Несмотря на отсутствие зрительниц, демонстрировал свой кавалергардский нос Красавчик. Злился на весь  неворовской  белый свет Идеолог. Едва не прошивал взглядом стены Стрёмя-Шухар. Скромно, как положено некрасивой девушке, семенила сзади Мурка.
     И что -  зал? 
     Грубого «колхозника», удачно продавшего сало, среди нас, к сожалению для юных бандюков , не было. Зато был  очень, гоп-стоп, перспективный грузин. Сбредёт на сегодня? Сбредёт помалой...
     Каждому из нас бандой, -  явно расслабленной,  в сущности даже отдыхающей,-  было уделено некоторое внимание.
     - Красная Армия - всех сильней! - насмешливо  крикнул Биток пятнистым солдатским спинам.- Архирейский чаёк с  тонкой иголочкой? Святое дело, господа красноармейцы: культурный досуг!
    Однако солдаты даже не обернулись на эту реплику. Упорно  продолжая  выбеливать  в вокзальном углу очи свои.
    Возле стариков на корточки вдруг присел Идеолог:
    - Город голодает,- покачал он сухой головой.- Дети рабочего класса пухнут от бескормицы. А тут - набитые добром кошёлки!
   Старуха беззучно заплакала, подгребая под себя поклажу. Давно увядшие губы её беспрерывно-мелко при этом дрожали.
   Идеолог встал и брезгливо пошёл дальше. На меня он даже не обратил внимания. Зато мне сказал своё слово Малолетка:
   - Бегала лисичка-сестричка, а  злой дяхан взял её - и убил!
   Биток  весело поддержал:
   - Мы экологи, между дрочим. Грип-пись-пись! Аля-улю?
   А вот грузина банда словно не заметила.
   Видимо, это был  тактический ход.
   Все по очереди зачем-то заглянули в глазок потенциально властной Двери. А затем  сели кружком  на корточки играть в напёрсток прямо посреди железнодорожного зала...
   У Битка и Красавчика ничего не получалось.
   Они смеялись.
   Вскидывали руки.
   Рассчитываясь  мелочью, вахали.
   И тут появился Кидала.
   На полу сразу закучерявилось живое крупнобумажное бабло.
   К кружку медленно подчалил наименее белоглазый солдат.
   - С красноармейцами не играем! - отрезал Игрок.
   Солдат, кажется, хотел подраться, но его водило из стороны в сторону. Между ним и Игроком мгновенно появлялся  Биток. 
   Символически нанеся воину несколько джебов, хуков, апперкотов, он ловко  отскакивал в сторону. Солдат упорно пытался попасть в него из зазеркалья медленными своими руками. Но Биток весело-ловко уходил он неумелых тычков. Поняв их бесперспективность, солдат   вскоре  сомнамбулически ушёл в свой таинственный угол.
   А Кидало уже выдавал хай-класс: он просто грабил Игрока! Он разгружал его «как настойчивый рабочий разгружает трюм корабля»!
   Грузин был тоже рядом. Я даже не заметил, когда он подошёл.
   В его наивных глазах разгорался азарт:
   Кидало,- якобы обычный с виду мужик средних лет, уличный лох, прол, работяга! - совал и совал кучи денег уже просто себе за пазуху: карманы были буквально набиты мятыми банкнотами.
   Игрок стал бледен и растерян. Он был такой бледный и такой растерянный, гениальный Игрок, что сам Станиславский, не говоря уже о Немирове-Данченко, наверняка бы сказал ему: «Верю!»   
   Короче: банду грабили среди ночи.
   И грузин — дрогнул: ему тоже захотелось обогатиться.
   Именно в это время  Кидало встал и, снисходительно потрепав Игрока за ухо, удалился со словами: «Сынок! Не умеешь - не берись!»  В круг вошёл, расстёгивая молнию балетки, грузин.
  Я с тоской подумал, что без Лейтенанта всё это может кончиться очень печально. Но какой, скажем, из меня - Лейтенант?
  Даже смешно... 
   - Животных надо беречь! - обернувшись ко мне, неожиданно строго крикнула мармазетка.- А ты их, дяхан,  - на шапку. Дай пофорсить?
   Видимо, это была профилактика: не рыпайся, убийца животных!




                V

   Где-то далеко ударило.
   Час ночи.
   До утра ещё - бесконечность.
   Да и что нам даст последефолтное утро  глухой осени...
   Грузин угадал и выиграл. Удивлённо рассовал по карманам мятые деньги. Его предложили повысить ставку.
   - Давай, кацо!- подбадривал круг.- Шевели извилиной!
   Грузин повысил и  проиграл.
   Лицо его слегка побледнело.
   В углу сидя спали солдаты. Старик и старуха плакали, прижимая к себе кошёлки. У меня неожиданно заныл на груди шрам.
   Давно  такого со мной не было.
   Теперь грузин сам предожил резко поднять ставку.
   И вновь проиграл.
   Он нервно расстегнул балетку, доставая приличный пресс денег.
   Откуда они у них, у кавказцев?
   Ах, да: мандарины!
   Я уже не сомневался: этот шустрый, красиво одетый парень сейчас продует всё.  Его обдерут как липку. А потом, видимо, разденут. И никакой Лейтенант не появится в ночном зале: нет сейчас  в  пошатнувшейся стране тех стремительных Лейтенантов...
   Напёрсточников я когда-то видел на послевоенном базаре ещё мальчишкой. Напёрсточников и бурильщиков: играли в буру прямо на прилавках базара. То есть, если по мармазетке, - балочки.
    Выигрывали целыми коровами!
    У колхозников.
    Продал мужик корову, решил увеличить капитал. Обычно, если не появлялся, Лейтенант, обдирали «кугута» до нитки.
    Иногда он проигрывал даже тулуп.
    Иногда, если игроки шутили, и сапоги.
    Уходил босиком.
    Да: так было, если вдруг не появлялся  на игрище Лейтенант.
    Он, конечно, не обязательно бывал именно двухзвёздочным лейтенантом: он мог быть и старлеем, и даже всем капитаном.
    Но обязательно был молодым, жилистым и пехотным.
    Внимательно следя за игрой, Лейтенант в определённый момент игрища, когда азарт начинал зашкаливать, - резко говорил:
   - Мухлюешь!
   - А ты кто такой, в натуре? - тягуче спрашивал его человек в восьмиклинке с козырьком в палец.- Ты мусор или лягавый?
   - Я сказал - мухлюешь!
   - Пошли потолкуем ?
   Лейтенант без колебаний шёл к самый глухой угол базара. К нему подходили двое. Иногда трое. Учитывая ситуацию, Лейтенант бил первым. Как правило, он предварительно надёргивал кому-то на нос кепку-восьмиклинку. Демонстрируя презрение к противнику.
   Бил Лейтенант красиво, как в кино.
   Как бил, боже мой!
   Ещё бы: четыре года войны у человека за плечами. А лет ему, тому человеку,  всего двадцать два, двадцать три.
   Кулак у Лейтенанта аж звенел. И кожа на роже  у игроков базарных под ним мгновенно лопалась, обнажая розовую  полоску  мяса.
   Лейтенант бил с одинаковой силой с обеих рук.
   А что вы хотите?
   Человек такую войну страшную выиграл!
   Ему эти восьмиклинки были -  как семечки.
   Мы, пацаны, стояли вокруг, открыв от восторга рты. Мы просто не представляли, кто может победить нашего Лейтенанта.
   Не было такой силы на Земле!
   Если в руках какого-то из блатарей мелькал нож, мы кричали:
   - Лейтенант,  финак!
   Обычно он мгновенно выбивал его ударом ноги - и начинал, что называется, месить блатоту уже по-чёрному.
   Раз — и с катушек! И лопнула кожа. И зарозовело мясо.
   И кумполом, если близко.
   И нож, куда-то улетая, жалобно звенел.
   Ну, Лейтенант, ты -  орёл-сокол!
   Ты - лев, Лейтенант!
   Но буду до конца честен: нож появлялся крайне редко. Такого битка, как Лейтенант, не уважать было просто не возможно. А в Понятиях тогда ещё маячили сравнительно светлые тени.
   Однако - увы:  ждать Лейтенанта сейчас и здесь - это полный абсурд. Мы уже давно крупно не побеждали. А мелочи нам, как слону дробина: не вдохновляют мелочи. И что-то в нас дрогнуло.
   Нет куража!
   Совершенно нет куража...
   Молодой грузин проиграл всё содержимое балетки.  Бледный, как глаза у солдат, он решительно снял с себя тяжёлый перстень.
   Откуда у них такие перстни?
   У нас таких перстней никогда не было и в помине.
   Да они нам вроде бы и по барабану.
   Но откуда, в натуре?
   Ах, да: мандарины!
   Круг шумел. Все якобы болели против Игрока за грузина.
   - Давай, кацо! Не в золоте счастье! Покажи ему, в натуре!
   Грузин проиграл кольцо и крикнул:
   - Мухлюешь!
   Он начал как бы прыгать на Игрока. Между ними то и дело возникал улыбающийся Биток. Все ловко уворачивались от грузина.
   Между ног шустрил Малолетка.
   Банда и грузин кругами стали  вываливать из зала на широкую лестницу, где стояли девушки, чтобы принять бабло и  рыжевьё.
    Девушки были красивые и очень красивые.
    Это были девушки победителей. Героев, повторюсь,  нынешнего дня. Нынешней эпохи, если позволите.
    Когда-то такие были только у Лейтенантов...
    Наконец,  все куда-то исчезли.
    Вместе с грузином.




                VI

   И как только они исчезли, - банда и грузин, - тотчас медленно открылась Дверь, в которой до сих пор горел только один глазок.
   В зале появился огромный Милиционер.
   То есть он ничего не слышал?
   Абсолютно ничего!
   Не видел, не слышал, не предполагал. И теперь решил проверить законность и порядок  в ночном зале ожидания.
    Вид милиционера,- один лишь его вид! - мгновенно помог старикам с кошёлками прекратить их сиротский плач. Ещё бы: это вышла Власть, без которой  было так страшно  глухой осенней ночью в эпоху дефолтов и духовного Возрождения!
   Но у меня,- какая я всё-таки язва: вот за что не любит меня из века в век Госмашина!-,  явление  огромного Милиционера ничего, кроме дополнительного беспокойства, не вызвало. Ибо Милиционер медленно шёл по периметру зала и тоже зло смотрел  - на мою, будь она трижды проклята, лисью шапку. Чего я её напялил, идиот?!
   Это был  ( я о милиционере) молодой, туповатый и грузный, явно сельского вида мужик в мешковатой форме. Килограммов на сто двадцать весом не меньше. И  было такое  странное ощущение, что на нём, на страже огромном,  до сих  должна оставаться  солома.
    Но, разумеется, это было ложное, даже  злопыхательское ощущение: никакой соломы на Милиционере  де-факто не было...
   Страж грозно смотрел на всё, что попадалось на его слегка  выпученные глаза: на стариков с кошёлками, на пустые стены зала огромного.  Но почему-то особенно - на мою шапку из шкуры лисы.
   Просто какая-то гринпис-лэнд: все любят диких животных!
   Пройдя круг и тем самым восстановив в зале железнодорожного ожидания конституционный порядок,  Милиционер молча скрылся за своей Дверью с глазком - и тут же в зале вновь появилась банда с шумно что-то доказывающим  ей молодым грузином.
  Он заполошно махал руками, с криком повторяя (что там за толщина у твоей Двери, власть, за которой ничего не слышно?):
   - Так низя! Так низя! Так низя!
   Джинсов на нём, кстати, уже не было: джинсы были теперь на Красавчике, а на грузине были, видимо, Красавчиковы штаны.
   Вновь стали играть.
   Грузин время от времени прыгал на Игрока, доказывая всем и ему, что тот мухлюет. Потом они все опять куда-то вышли - и тотчас появился грузный и грозный Милиционер. Он прошёл по периметру зала, сурово смотря на всё. Но опять и  особенно - на мою лисью шапку, которую я уже сам люто ненавидел.
   Когда Милиционер скрылся за дверью -  мгновенно появилась банда. Грузин был уже без курточки: курточка была на Битке.
   Вновь стали играть.
   - Так ты дашь или не дашь шапку пофорсить!? - опять крикнул мне Малолетка.- Пацаны, дяхан не даёт пофорсить шапку ребёнку!
   Вновь уходя из зала вместе с бандой, грузин кричал:
   - Так низя! Так низя!
   Едва  банда скрылась где-то на лестнице - появился Милиционер.
   Меня охватил ужас, когда он медленно проходил мимо. Ибо это была какая-то особая власть: власть, которая  была не менее страшна, чем ушедшая с грузином тинейджерская банда!
   Милиционер закрыл за собой служебную Дверь - появился грузин без курточки: курточка была на Битке. Ах, да: я это уже говорил.
   Вновь стали играть.
   Ушли - появился Милиционер.
   Ушёл - появилась банда.
   Рука у грузина была перевязана чем-то белым.
   Вновь играли.
   Но, когда ушли, грузин больше не вернулся.
   Зато когда Милиционер закончил свой очередной обход зала железнодорожного ожидания  - вновь  в полном составе появилась банда городских тинейджеров.
   И села полукружием возле меня.
   Я понял: тинейджерам скучно, они хотят развлечься...
   Их лица были теперь в полутора метрах.
   Это были лица мальчишек?
   Нет: это были, скорее, уже взрослые лица. «Владельцы» которых успели к четырнадцати-пятнадцати-шестнадцати годам набраться стольких  альтернативных ощущений,- которые для них «суть и смысл бытия»,- что дедушке с бабушкой, кошёлки придержащим, да и мне, дяхану в лисьем малахае, даже  в страшных снах не снилось.
   Водка.
   Наркотики.
   Тюрьма.
   Драки.
   Дезудержные девицы.
   Всё это уже лежало на лицах, которые ухитрились так и не быть молодыми, особой печатью. Печатью, возможно, навсегда...
   - Ну, что, - сказал Идеолог,- как насчёт охраны пушных зверей?
   Я молчал.
   А что я должен был отвечать и что я мог сделать?
   Заорать «караул»?
   Позвать Милиционера?
   Меня охватил даже не страх: меня охватила тоска.
   От полной  беспомощности. От  глухой брошенности российской госмашиной. Оружие она мне не дала.  Какое оружие, что вы? Законопатит и за кастет!  Без которого, кстати,  двухметровый Маяковских на людях даже не появлялся: дабы не быть случайно униженным. Зато она, Машина, дала мне  лягавого в соломе. И на тебе, мужик, - банду! Которой над тобой охота покуражиться на ночном вокзале. Которой охота тебя унизить. Ведь ты не Маяковский. И гимны не пишешь. Гимны надо писать, недоумок!
    А кто - ты?  Ноль. В недавней стране рабочих и крестьян, как это ни неожиданно,  -  именно рабочих, крестьян, а также туго зажатую между ними прослойку Госмашина и в хрен не ставила...
   - Не слышишь, в натуре?
  Это взял высокую ноту Идеолог.
  - Встань, мужик, когда с тобой Вор говорит!
 Вот так.
 Хотя - что не так?
  Возрождаются все. Но иные - быстрее.
  То есть теперь, надо понимать, - вором может стать только тот, кто освоил все знания, накопленные человечеством? Похоже.
  Опять есть, кому меня учить...
  - Встать!!!
  Идеолог сорвался на визг.
  Но я не встал. Я снял шапку и, сунув палец в дырку,- она вся была на дырках, эта зараза: я просто тщательно её починил перед жутко ответственной  для меня, провинциала, поездкой в «областной центр»,- предложил малахай Малолетке-мармазетке:
   - На - пофорси.
   Малолетка  разочарованно отшатнулся.
   - Значит не встанешь... - в растяг, уже свирипея, сказал Идеолог.- Бабки - есть?  Бабок нету. Бывает. До шмона не унижаемся... Иди сдай билет - бабки на кон: мы с тобой сейчас играть  будем!
   Я слышал, как тихо плачут старик со старухой.
   И  реально прикинул свои возможности.
   Мне уже почти шестьдесят: это тогда было пятьдесят семь, на заре  нашего духовного Возрождения, у подножья первого ларька.
   Шансов отбиться у меня нет никаких.
   Я буду просто смешон при попытке  поднять перья!
   Неужели  придётся попасть в чужую больницу, где сейчас нет даже бинтов и где на операцию надо идти со своим скальпелем?
   Будьте вы все прокляты!
   Да, но если бы  вдруг у меня что-то - было?
   Неужели я  бы стрелял в этих преступных детей?
   Всюду клин!
   Идеолог эффектным жестом достал финку.
   Знаю я эту штучку: от неё у меня  до сих пор иногда болит шрам на правой стороне груди. Была такая послевоенная история: выходил я когда-то в  вагонный тамбур, - «выдь, потолкуем»,-  с этой породой соотечественников. Которая на лихих поворотах  нашей истории мгновенно разрастается, словно мчащийся с горы ком грязи...
   Момент был тоскливый.
   Я лишь знал, что не встану по приказу этого пацана с нездоровым кишечником и железнодорожный свой билет сдавать не пойду.
   Но что именно буду делать в следующий миг, я понятия не имел...
   Эх-ма!
   Как хотелось представить себя этаким Гошей Куценко! Или Младшим Братом, у которого из каждого кармана ствол торчит!
   Именно представить, не более того.
   Спецназ.
   Спецвас.
   Спецпоказ.
   Даже сейчас хочется, о том  ночном миге вспоминая!
   Увы, всё было совсем иначе. Ничего героического я не совершил.
   Потому что ночь. Потому что один. Потому что дефолт.
   В том числе и в душе...
   Идеолог уже был серым, как его нездоровые кишки.
   «Ну, давай, что ли, парень? - мелькнула мысль.- Я понимаю:  если достал нож, по Понятием, им надо что-то делать. Давай, не тяни:  я постараюсь  подставить руку - может, тебя успокоит моя  кровь?!»
   И в этот миг  вдруг открылась Служебная Дверь.
   Огромный милиционер выглянул. Но, увидев в полупустом зале банду тинейджеров, - мгновенно спрятался в своей будке обратно.
   - Не рассчитал! Не рассчитал! - буквально вырвалось у меня.
   И я услышал  - смех.
   Это, упав с корточек на пол, хохотал Биток. Заливистым щенящим смехом его поддержал Малолетка. Красиво рассмеялся Красавчик.
   Идеолог был явно растерян.
   - Спрячь перо,- утирая слёзы, сказал Биток.
   - Ты что, Вован?
   - А я говорю - спрячь! - послышалось снова, и голос был очень крепким. - Когда ты, в натуре, наштевкаешься?
   Наступил пиковый момент.
   Похожий на бунт на корабле.
   Все встали.
   Я тоже.
   - Возьми: на улице погоняешь,- сказал я Малолетке.
   И протянул ему свой дырявый лисий малахай...




               
                VII

    Поезд должен быть через полчаса. 
    Я вышел из здания вокзала и заставил себя,  с профилактической целью перед дальней поездкой,  идти в самый дальний  жэдэ сортир (извините за суровый реализм)  по вдрызг тёмному перрону.
    Экономия электричества - это святое!  Кажется нам : вот сделаем, чтобы в стране  было полутемно, и так — победим.
    Я шёл в сортир грязный, но бесплатный. 
    И я был себе противен...
    Ах, я и вам противен. Да вы что?
    А впрочем - слава Богу! Мы же теперь крутые: антикиллер на антикиллере.  Исполать нам на поприще этом! Но то, о чём я рассказал,  было  ещё тогда-тогда:  когда дедушкин внук  только дал нам свободу. Оставив  один на один с жирующим  криминалом эпохи вальяжного «Владимирского централа». А к свободе тоже ведь  надо привыкнуть: свобода — это тоже ноша...
  Накрапывал задумчивый дождик.
  Темень была страшная.
  Прощально кричали умирающие паровозы. Их эпоха закончилась.
  Моя - тоже.
  Я снял с себя  шапку из лисовина, от которого брезгливо отказался даже Малолетка, - и долбанул её изо всех ногой.
  Да, мне было противно за свой страх перед бандой. Но  ещё пуще  - за госстрах перед  грузным Милиционером. Который слился с ней в  некий диковинный сообщающийся сосуд.  И где проходила  невидимая граница между бандой и властью, - понять тогда  было совершенно не возможно. О  это ты — заря эпохи!
  Но  никто не обращал тогда  внимания на детали. И никто из нас не мог даже представить, что из колёсиков-винтиков прекрасных идей мы  постепенно превратимся в придатки прекрасных вещей.
  Это — лучше?
  В этом — суть Возрождения?
  Не знаю, не знаю...   
  А как хорошо без шапки!
  Мелкий ночной дождик охлаждал мою лысеющую голову.
  Нормально:  ведь когда-то я был молодым-нелысым и выходил в  железнодорожный тамбур без всяких раздумий? Вот и о,кей!
  Но тебя,   моё Большое, я не прощу никогда.
  За то, что предало нас с доктором, со стариком и старухой.
  Мы для тебя -  никто?
  Вот и взаимно.
  И не надо, оглядываясь по сторонам, удивляться: где же они !?
  Увы:  нас нету...

                Виксавел-2.