Никогда не разговаривайте с ветром история с продо

                Вместо эпиграфа.

                Рвите ветры на лоскутки,
                Радуйтесь, грезя бурями,
                Разбивайте вдребезги зателевизоренные мозги,
                Расстреливайте острословными пулями.

                Перцем острите слащавости фраз,
                Правдой наотмашь рубите,
                Против обрядов не бойтесь грешить,
                Против истины не грешите.
               
                I.
      
 Сказать, что подходил к концу самый обычный день, значит очень и очень ему польстить. Любой обычный день обычен тем, что наполнен        какими-нибудь событиями. Мелкими, ничего не значащими, но событиями. Сегодняшний, единственно, чем себя ознаменовал, так это полной своей бессмысленностью. Это был один из тех дней, который вы не вспомните не только через месяц, год или на смертном одре, но и уже послезавтра. Я не собирался ждать послезавтра, а решил проститься с ним прямо сейчас, использовав сто пятьдесят граммов виски и крепкий сон в качестве ластика. Решил. Взял с полки бутылку и стакан. Очередной раз посетовал на собственную бестолковость за отсутствие льда в холодильнике. Налил. А дальше…

Гром среди ясного неба – конечно же, подходящее сравнение, но не в этом случае, поскольку оно вряд ли сможет в полной мере дать представление о моем состоянии, последовавшим за этим «громом», которым для меня прозвучала фраза: «Привет! Как дела?», произнесенная приятным грудным мужским баритоном в абсолютно пустой, запертой изнутри, в чем я был уверен, квартире. Ну, то есть, не в абсолютно пустой, так как я в ней, несомненно, присутствовал, но вот в том, что никого кроме меня в ней просто не может быть, я был уверен абсолютно. Поэтому,       все-таки, наверное, не гром среди любого неба, а неожиданный удар электрошокером. Да, именно так. Волосы зашевелились во всех местах, дыхание сбилось, а пальцы разжались сами собой. Стакан, отреагировав на неожиданно утраченные объятия, немедленно грохнулся на пол, видимо больно ударившись при этом, и потому, моментально наплакав терпко пахнущую лужицу, обиженно откатился к ножке стола. Но мне,  как-то вдруг, стало не до его обид, самому бы обойтись без лужицы.

                II.

- Нашел чему удивляться!
- Ага! Нашел! Искал-искал тридцать лет и, вдруг, Бац! Ищущие да обрящут! Только откуда смутные сомнения, что не это я мечтал обрести?!
- Сарказм в твоей ситуации – просто здорово! А не это, позволь спросить, это ты о чем? Тебя не устраивает то, что ты умеешь слышать?
- Слышать что? Или кого? Или как? Слышать свой глюк? Или….или-или? Не думал, что сходить с ума – это так страшно.
- Ну, какой такой глюк? Галлюцинации затрагивают, как правило, только один из органов чувств. Ну там слуховые, зрительные, вкусовые… Слышал, наверное? А у тебя не тот случай. Ты меня слышишь – это раз. Ты ощущаешь мое прикосновение – это два.

Действительно, за мгновение до того, как услышать окончание этой фразы, я явственно ощутил прикосновение к левой щеке и мочке уха. Ну, то есть, как прикосновение? Что-то вроде поглаживания. Как будто мама, укладывая спать, легонько, едва задевая кожу, гладит тебя по лицу. Правда, в этом варианте так памятного с детства умиротворения не последовало. Напротив, ужас комочком упал куда-то в правое подреберье.

А он продолжал.
- Ты чувствуешь мой запах – это три.
Запах действительно был. Правда, я определил его происхождение только сейчас, благодаря его словам. До этого момента, я просто наслаждался невесть откуда взявшимся ароматом, представлявшим из себя волшебную вымесь из трав, хвои, морского бриза и еще многого, черт знает, чего. Черт все это купажировал или нет, но состояние, в которое я погружался, благодаря его воздействию, было предъэкстазным.
- Ну и, наконец, - продолжал он с безжалостностью зубного врача, - чувствуешь солоноватый вкус прибоя? А теперь кофейную горечь? А сейчас…
- Хватит!

Я заорал инстинктивно, надеясь, наверное, испугать и, тем самым, прогнать наваждение, точно зная при этом, что вопрос будет о вкусе жженой карамели.
- Ну и чего ты орешь? Тебя так пугает, что не сошел с ума? 
- И не ору я вовсе. Я радостным криком приветствую свою шизофрению.
- То есть, тебе, все-таки, хочется прикинуться перед самим собой психом?
- Не то, чтобы хочется, но, если иного выхода нет, то, наверное, стоит поискать в этом какие-нибудь плюсы. Ведь они, наверняка, есть, как думаешь?
- Думаю, что наверняка. Однако, не знаю огорчу или обрадую, но не получится, и не надейся.
- Полагаешь?
- Абсолютно точно знаю! Ты не сумасшедший – отвечаю за каждую букву! Хоть я и не специалист в психиатрии, но думаю, что вряд ли шизофреник, находясь в параллельной реальности, осознает ее параллельность.
- Тогда может сама реальность сошла с ума? – как-то уж очень по-детски наивно спросил я.
- Ого! И как ты себе это представляешь?
- Да никак. Но, почему-то, это мне кажется не большим бредом, чем то, что я разговариваю с тобой.
Так-тик, так-тик, так-тик…. Часы тикают. Нет, не могут песочные часы тикать. Тогда что это? Метроном? Откуда здесь метроном? Чет знает что! Куда исчез весь мир? Я и отражение, отражение и я. Глаза в глаза. Я – в  его глазах, он – в  моих. В его глазах вселенная, которую сожрало мое сознание. А вне сознания холод и пустота. Я – пустота, и я – вселенная!

- Ну, тогда в порядке бреда, просто допусти, что это не бред, что я есть, я здесь, а ты действительно со мной, говоря твоими словами, треплешься.
- Забавно.
- Что именно?
- Допустить в порядке бреда, что это не бред.
- Не забавнее, чем отрицать очевидное.
- Мне даже сложно представить, что может быть очевиднее, чем у себя дома вечером в четверг разговаривать о психиатрии с ветром.
- Тебя не устраивает вечер, четверг или тема?
- Попытаюсь объяснить медленно и, надеюсь, внятно. Я считаю, что разговариваю с собой. Плюс галлюцинации: вкусовые, слуховые и еще черт знает какие! Все это для меня образует огромный минус. А после знака равенства в этом примере стоит психиатрический диагноз. И не устраивает меня именно это. А еще я не могу для себя определить, что предпочтительнее – признать, что просто сошел с ума или что у меня в гостях кто-то невидимый, называющий себя ветром, и я с ним разговариваю, или, что это одно и то же.
 - Хорошо. Признаю, что у тебя имеются основания для того, чтобы сомневаться – в своем ли ты уме, поэтому постараюсь объяснить не менее внятно. Ты в здравом уме – это данность. Можешь не сомневаться! Также, можешь не сомневаться, что я есть, и я здесь, и ты разговариваешь именно со мной, а не с собой или кем-либо еще.
- То есть, ты считаешь, что волноваться мне не о чем?
- Абсолютно не о чем!
- И я спокойно могу завтра рассказать о нашей беседе кому угодно?
- А вот этого делать я бы тебе не рекомендовал.
- Почему?
- Одно дело знать что-то о себе, и совсем другое – доказать это другим. Вам, людям, слишком важно казаться в глазах себе подобных здравомыслящими. Поэтому только немногие из вас могут себе позволить верить во что-то, что находится вне рамок привычных представлений о сути вещей. Проще говоря, как это ни прискорбно, тебя сочтут сумасшедшим.

Вряд ли ему было прискорбно, поскольку интонация выражала ничем не прикрытую насмешку. И тут я взорвался.
- Какого черта?! – я почти орал. Что за идиотские насмешки? Сначала ты целый час пытаешься убедить меня, что я в своем уме, потом говоришь, что для всех я – псих, при этом сам разговариваешь со мной, как с идиотом.

Какая-то керамическая чушь, случайно подвернувшаяся под руку, разлетелась вдребезги, наткнувшись на противоположную стену.

- Опять орешь, - абсолютное спокойствие в голосе, - Не нервничай. Я и не думал разговаривать с тобой, как с идиотом, просто не всегда справляюсь с интонацией. А может тебе выпить чего-нибудь нервоуспокоительного, виски, например, или, на худой конец, валерианки? 
- Граммов сто и сигарета точно не помешают.

                III.

Двести залпом, три сигареты подряд и еще сто вернули мне способность рассуждать здраво, если можно назвать здравой мысль о том, что я ничего не потеряю, если спокойно поговорю с тем, кто называет себя Ветром, даже если этот разговор всего лишь плод моей больной фантазии. Попытаюсь смириться с тем, что не в состоянии изменить.

Стоп! А ведь все то время, что я посвятил успокоительным процедурам, а это минут двадцать-двадцать пять, он ничем не выдал своего присутствия. В следующее мгновение я поймал за хвост мысль о том, что если он сейчас себя никак не проявит, то это куда страшнее для меня, чем продолжение нашей «милой» беседы. Тогда все. Точка! Диагноз. Привет кабинеты, врачи, антидепрессанты и что там еще, пока не знаю, но в скором времени узнаю точно. Значит, верю уже или хочу поверить, что не плод, не больной и не фантазии?
Ужас начал свое движение из подреберья, откуда он, как оказалось, никуда не исчез, к горлу, намереваясь добраться до сознания, где, судя по всему, собирался побороться с сутолокой хмельных философских мыслей.
- Эй! Ты еще здесь?
Голос, черт его возьми, дрожит.

- Опять истерика? – эти слова, произнесенные «пустотой», прозвучали для меня, как малиновый звон для истинно верующего.
Если я когда-нибудь и радовался так чьему-либо голосу, то уже успел забыть. Ужас, как черт, напуганный колокольным звоном, убрался обратно в свою нору.
- Нет.
- Тогда что?
- Замнем, ибо долго объяснять.
- Как скажешь.
- Послушай, положим, я смирился и признал, что ты – это ты, что с моей головой все в порядке…
- Я искренне рад этому обстоятельству.
- А я высказал предположение, поэтому не перебивай, пожалуйста.
- Хорошо. Постараюсь.
- Можешь ответить на несколько вопросов?
- Если хватит ума и знаний, то без проблем.
- Ладно. Тогда первый - как тебе удается разговаривать?
- Не мог бы ты конкретизировать – что именно тебе не понятно?
- Что именно? – переспросил я. – Ну вот у нас для этого легкие там, связки, губы, зубы и язык. Ну, ты понял, да? А у тебя нет для этого, прости, ни фига, а ты разговариваешь.
- То есть, ты полагаешь, что самое важное для того, чтобы говорить – это иметь губы, язык и прочие причиндалы? Досадно, мягко говоря. Ну, раз уж обещал, то буду отвечать. Надеюсь, из школьного курса физики ты помнишь…
- Ты знаком с нашим школьным курсом физики? – как-то уж слишком иронично спросил я.
- Теперь ты меня перебиваешь.
- Извини. Продолжай.
- Мне много чего знакомо. Не забывай – я ВЕТЕР! Я везде. А для того, чтобы получать знания не нужно ничего, кроме желания их получать. Остальное производно и легко преодолимо. Так вот. Из школьного курса физики тебе должно быть известно, что звуковые волны – это колебания воздуха различной частоты и амплитуды. Весь ваш речевой аппарат направлен на то, чтобы создавать звуковые волны определенной частоты, амплитуды и последовательности. Я воздух. Мне не нужен речевой аппарат, чтобы воспроизводить волны. Для меня это, как для тебя болтать ногой. А все остальные характеристики, соответствующие каждой букве любого языка людей, любой интонации, громкости и так далее, я просто знаю. Откуда знаю? Я просто знаю все, что хочу знать.
- В какой-то момент я подумал, что ты обиделся. Если так, то извини. Просто мне с того момента, когда ты заговорил, не давала покоя эта мысль…
- Какая?
- Ну, типа, как он может разговаривать, ведь он же пустота, у него даже рта нет…
- Я не пустота, я воздух.
- Я понял. Но и твою иронию я тоже понял. Главное – сознание. Мозг. Без него никак.
- Это точно. Без него совсем никак. Хотя наличие мозга еще не предполагает обязательное наличие здравого, с моей точки зрения, сознания, даже, к сожалению, у людей.
- Ну, моих ущербных собратьев оставим человеческой науке. А у тебя-то как? В какой сундук твое сознание запрятано?
- Понятия не имею. Да и зачем мне знать? Что мне даст это знание? Это вы постоянно мучаетесь в попытках постичь непостижимое, твердо веря в то, что в этом и есть ваше основное предназначение. Разгадать Замысел, расковырять, разложить все до винтика, низвести Совершенство до уровня математической формулы. А зачем? Ради какой великой цели?
- Ну, чтобы понять кто мы, что в этом мире, почему и зачем. Ну и, как следствие, улучшить, наверное, усовершенствовать, так сказать.
- В усовершенствовании нуждается только то, что несовершенно! А если предположить, что единственное несовершенство этого мира – ваше присутствие? Вот представь, что бумц - и вас нет. Не просто нет, а никогда не было. И все, и гармония. Все идет раз и навсегда установленным порядком. Каждый ест то, что ему на роду написано. Выживает сильнейший, погибает слабейший. Реки бегут, деревья растут, метеориты падают, очаровательные закаты-восходы, волшебные приливы-отливы… И никто ничего не усовершенствует! Да чего уж о мире, если вы собой вечно не довольны. Считаете себя венцом творения, но, в вашем же представлении, этот венец слишком уж корявый - и сидит на голове как-то криво, и блестит не очень. Не венец, а какой-то берестяной картуз, наспех сляпанный мастером-недоучкой. Но, сдается мне, что с мастером все в порядке, а вот венец слегка зарвался в своем самолюбовании. Вообразил, понимаешь, что это он – голова. Забыл, что корона – не более, чем знак величия царя. Царь – он и без короны царь, а вот корона без царя – всего лишь, да и то не всегда,  дорогая и красивая безделушка.

Чувствовалось, что тема была явно больная. Он был в той стадии эмоционального возбуждения, которая у нас – людей, обычно заканчивается взрывом, называемом бешенством. Не знаю, как я это понял, но понял. Голос в продолжение всего монолога оставался гипнотизирующе мягким и убаюкивающим, но воздух наполнился таким количеством электричества, которого,  казалось, хватило бы, чтобы осветить небольшой город. Проверять, верно ли предчувствие, мне  почему-то не хотелось. Наверное, потому, что природная живость воображения позволила мне довольно ярко представить последствия пляски взбешенного ветра в стенах моей скромной квартирки. Чтобы, и в прямом и в переносном смыслах, разрядить атмосферу, я попытался сбить его с мысли.

- Послушай! – перебил я. – Может, остановишься. Прекрасно тебя понимаю. Сам, иногда, примерно о том же самом думаю. Но, вряд ли, я тот, кому суждено поменять человеческую природу. Сожалеть могу по этому поводу, страдать даже. Но в чем смысл сожаления и, тем более, страданий, если изменить ничего не в силах? Цинизм – лучшее лекарство от бесполезных мыслей.

      Секундное молчание.
- Ну да, ну да, - пробубнил он. – В чем смысл? Нет смысла. Не скатываться же до банальностей о каплях и камнях и о том, что величайшие реки и, даже, океаны состоят из миллиардов маленьких, ничего не значащих в своем одиночестве, капель. Нет смысла. Одна огромная мыслящая бессмыслица!

      Сбить не получилось, надо менять тему.
- Может, вернемся к теме сознания? – несмело спросил я.
- А чего сознание?! Вам, чтобы обеспечить существование, необходимы руки, ноги, глаза, уши, рот. Много чего необходимо. Поэтому ваше сознание помещено в отдельный орган, который называется мозг, а он, в свою очередь, в целях обеспечения безопасности помещен в черепную коробку. Сидит там - на золотом троне, и управляет всей этой армией, параллельно фантазируя на тему реальности.  Мне все это не нужно. Я весь руки, я весь ноги, глаза и уши. И, наверное, я весь и есть мозг. Все в одном, так сказать. А способ передачи электрических импульсов. Какое это имеет значение? Если тебе нужно из пункта А в пункт В доставить груз, ты можешь его отправить по железной дороге или автомобильной, морским путем или, вообще, по воздуху. Способ доставки влияет лишь на скорость. Хотя, повторяю, меня не особо интересует, как это все работает. Я верю в то, что тот, кто так создал, точно знал, что должно быть именно так! У меня нет нужды в самопознании. Я счастлив тем, что я – это я, что я такой, какой есть, что я таким был, есть и буду.
- Тогда в чем смысл твоей жизни или чего там у вас?
- Свобода! Это цель существования и способ тоже. Зачем искать ее смысл? Понимаешь, я свободен! В том числе, и от поиска смысла существования. Я создан – быть ветром, значит, быть ветром – в этом и есть мой смысл. А быть ветром – значит быть свободным! Хочу – ласкаю, хочу – играю, хочу – гоняю стаи туч, захотел с тобой поболтать – пожалуйста. Есть только одно правило – двигаться. Двигаться всегда. Ни мгновения покоя! Всегда спешить туда, где меньше давит. И чем меньше давит, тем быстрее лететь. 
- Сам себе противоречишь…
- В чем ты увидел противоречие?
- Ты говоришь, что абсолютно свободен, но ты не свободен выбирать направление или остановиться.
- Нет никакого противоречия. Для меня двигаться – значит существовать, перестать двигаться – перестать быть. Я создан ветром! Вне движения меня нет. Так что к свободе это не имеет никакого отношения, нельзя же считать отсутствием свободы то, что ты не можешь по своему желанию перестать дышать?!
- Нельзя, но отсутствие выбора между быть или не быть – можно. А  выбор направления? Получается, что у тебя его нет. Как можно говорить о присутствии свободы при отсутствии выбора?
- При отсутствии – нельзя. Но кто тебе сказал, что иметь возможность выбирать между быть или не быть – это свобода? Кто и когда из вас выбрал «не быть», если состояние, называемое «быть», его устраивало? Вряд ли, возможность совершить побег от безнадеги в небытие можно считать проявлением свободы. Скорее, на мой взгляд, здесь все с точностью до-наоборот. Что же касается направления, то, с вашей точки зрения, необходимость всегда подчиняться раз и навсегда предписанному  закону – это, конечно же, отсутствие свободы!

     Учитывая его способность управлять голосом, ирония, с которой была произнесена последняя фраза, равнялась издевке.
- Но разве не так?
- Для меня не так, - не дал он мне развить свою мысль. Впервые за все время, пока длилась наша беседа, в голосе зазвучали металлические нотки.   -   Если смысл твоего бытия в движении, то высшее проявление свободы – это двигаться в правильном направлении. Для меня, это туда, где в данный момент теплее, светлее и давит меньше.

Убедительно излагает, даром, что непонятно кто.  А то, что это именно кто-то, а не мое сознание, прямо вытекало, к счастью или к сожалению для меня, из стройности изложения. Мне ни разу в жизни, по крайней мере, в том временном диапазоне, который позволяла обозреть память, не удавалось в беседах с самим собой так последовательно излагать свои мысли. Все время одна из них или сразу несколько стремились увильнуть в сторону, сбиться с шага, просто испариться неведомо куда. В результате весь строй ломался, гнулся и превращался в кучу-малу. Так что, еще один аргумент в пользу данности этого субъекта, кем бы он ни был.

- И вообще, это для вас свобода, - между тем продолжал он вколачивать гвозди в крышку гроба, в который улегся мой скептицизм, – возможность делать, что вздумается, а истинная свобода, по моему разумению, - это не возможность делать, а свобода быть. Всегда быть собой. Все!
- Еще бы понять как-нибудь, что значит собой.
- Собой – это когда тот, который в тебе сидит, укутался в теплый плед и млеет от комфорта, потому что никто его ни за язык, ни за другие части организма не тянет, не пытается свою реальность сделать его реальностью. Потому, что ты сам не заставляешь его орать во все горло, стремясь быть услышанным тобой же.
- А что делать с этими, которые «никто»?
- А зачем что-то делать с «никто»?
- Но ведь они тянут, пытаются, насилуют мозг …
- Все это они делают потому, что есть. Не будет, тянуть не будут.
- А куда их девать, боюсь спросить?
- Не бойся - спроси. Да и просто не бойся.
- Ну, тогда спрашиваю, убедительный ты мой.
- Не твой и, вообще, ничей. Для того, чтобы чего-то или кого-то не было, не обязательно это что-то или кого-то куда-то девать. Поверь, что даже в том мире, в котором ты имеешь несчастье или счастье - тебе решать, существовать, есть огромное количество вещей и уж, тем более, людей, которые для тебя не существуют по одной единственной причине – ты не подозреваешь об их существовании. По большому счету весь ваш мир – это несколько миллиардов реальностей, существующих в сознании каждого отдельного индивида, некоторые из которых иногда пересекаются, но большинство – никогда. Но даже те, которые пересекаются, больше не похожи друг на друга, чем похожи. Так что, увы и ах, но вам никогда не узнать каков он - этот мир, на самом деле.
- Начинаю подозревать, что ты взорвешь мне мозг и все на свете реальности, включая, в первую очередь, мою, перестанут для меня существовать.
- Не правда. Они перестанут быть, только если перестанешь быть ты. А так… Просто возникнет новая, в которой все другие перестанут иметь для тебя значение. В вашем случае – это, наверное, единственный способ достичь того состояния, которое я называю свободой. Помнишь, в вашей главной Книге сказано, что блаженны и возвысятся в последние дни именно нищие духом. Да и перволюди, Адам с Евой, жили в раю ровно до того момента, когда обрели сознание и, как следствие, обеспокоились тем, что о них подумают другие.
- А есть другие варианты, кроме сумасшествия?
- Боюсь, что нет. Хотя я, вряд ли, взял бы смелость назвать себя экспертом в этой области. Просто мне кажется, что где-то в глубине себя самих вы точно знаете, что иного способа нет. Потребность в свободе есть, а способа нет. Поэтому и стремитесь постоянно отключать это ваше сознание – кто любовью, кто алкоголем, а кто и другой кромешной дурью. Правда, почему-то называете это расширением сознания. Смешные вы.
- Обхохочешься!
- Нет, правда. Что за дикое стремление к самообману?! Создаете иллюзию, начинаете ее воспринимать, как объективную реальность, становитесь ее рабами. И так до новой иллюзии. Все время по одному и тому же порочному кругу.
- То есть, объективной реальности не существует?
- Существует, но вне вас. Вы ее не видите, не слышите, не ощущаете.
- Почему?
- Потому, что все это делает ваш мозг, а он хоть и на золотом троне, но в вечном плену у самого себя. Счастье же быть иным, доступно только немногим из вас, а остальные считают это величайшей трагедией. Слава Создателю, что для них – иных, мнение остальных не имеет ни малейшего значения.
      Не понимая, почему для меня так важно оправдаться перед ним за все человечество, я сделал еще одну попытку, сказав:
- Но согласись, что не они меняют этот мир - пусть не всегда, но все же к лучшему.
Он даже не разозлился. В голосе только усталость и сожаление. Попытка не удалась. Когда он ответил, я уже знал, что именно он скажет, и, практически, не ошибся.
- Я уже говорил тебе, что совершенствовать имеет смысл только то или того, что или кто в этом нуждается. Кто и когда сказал вам, что этот мир нуждается в том, чтобы его меняли, пусть даже, по-вашему мнению, к лучшему. Вашему величию трудно смириться, но вы не более, чем пушинка у него в носу. И когда ему станет очень уж щекотно, он просто чихнет. И все. И до свидания!

Я не сразу понял, что последняя фраза относилась не только к судьбе человечества, но и ко мне лично. Просто через какое-то неопределенное время я понял, что его больше нет в моей комнате, а когда понял, то разозлился и обалдел одновременно. Нет, ну что за фигня?! Нежданно-негаданно свалиться на голову, как кирпич, вызвать сотрясение мозга и исчезнуть. Не то, чтобы возникло желание пнуть этот кирпич со злости, но даже отшвырнуть его в сторону не получиться, ввиду категорического отсутствия. Хотя желание отшвырнуть в сторону, честно признался я себе через пару минут, исчезло еще тогда, когда он был здесь. Парадокс. Кирпич исчез, а таскать его с собой мне придется всю оставшуюся жизнь. Значит, не кирпич, а вирус. Воспаление мозга. Страшно представить, что будет дальше. Вдруг, это неизлечимо. Вот ведь, не зря говорили, что ветер разносчик всякой заразы! Нет, если хотите быть здоровым, никогда не разговаривайте с Ветром.

                Вместо эпилога.

     Как приятно. Я и вселенная. Наедине друг с другом. Я плыву в ней, она растворяется во мне. И движение. Абсолютная гармония. Только не останавливаться. Чтобы быть – двигаться. Вперед, всегда вперед. Что-то щекочет брюхо. Я знаю, что это, но какая разница. Никогда не думал, что все может до такой степени быть для меня неважным. Я свободен наяву, а не во сне! Как же на самом деле здорово быть свободным. Может, встретимся когда-нибудь, тогда скажу…