Старики из мечети

 
       В нашей деревне живут мудрые люди, а те, которые жили до нас, были ещё мудрее. Аксакалы  были властью, сами свершали суд,  принимали решения, а староста назначался сверху и  занимался своим делом: собирал сход, налоги…  А, главное, он, как и все, слушался старших.
      Аксакалов называли не мудрецами, совсем нет, в народе говорили просто: мэчет картлары(старики из мечети). Нет, они не сидели целыми днями в мечети, а жили обычной жизнью: рассказывали много, но были немногословны, на незнакомых смотрели с недоверием, да и на знакомых тоже, вроде особо ничего не делали, но и, сложа руки,  не сидели.
     Они верили и в Аллаха, и в Иблиса, потому что знали, что  душа человека, не что иное, как поле битвы добра и зла, как нет человека бесконечно доброго, так и нет и отъявленного злодея.
Поэтому все шли к ним за советом. Рассудите, говорили те, кто был в раздоре, вразумите, говорили, и вели нерадивого на суд.
Сначала они молчали, долго молчали, потом говорили, но совсем мало, для истины много слов не нужно, и люди делали именно так, как велел закон, то есть, как требовали мэчет картлары, и потому был мир и лад вокруг.
Сейчас в деревне живут дети и внуки тех мудрых стариков.  Вот что рассказал  мне о  них, о тех стариках, Рахимьян бабай, долгих лет жизни ему  в здравом уме и твердой памяти, того же  и детям, и внукам, и правнукам его.
               
               
                Позор               
                (история первая)               
      За мостом на реке Суя издревле замачивали коноплю. Снопы подвязывали к колышкам, по ним и узнавали где  —чей.
     Вот на этих  снопах лежал  ребенок.Фатих бабай, когда шел туда, ничего не заметил.
     Может, тогда его и не было, или старик  не увидел. И так могло быть, что его положили потом, как только он прошел, опираясь  правой рукой об палку, с кривым  сучком — продолжение руки старика,в пятнах, будто обсыпано гречкой, зернышки проникли под кожу, да так и остались.
     Не увидел, потому что он не смотрел по сторонам, глядел только на теленка, как бы не убежал в сторону,  старик гордился своей работой и считал, что  даром хлеб не ест. 
    Он, конечно, мог просто погнать его через мост и идти домой, но он всегда доводил телёнка до места, не уходил даже тогда, когда видел, что теленок  мирно ест траву. Он еще стоял и следил, как он ест, потом только шел обратно, да пока дойдёт до дороги несколько раз оборачивался, увидев, что все  спокойно, вблизи нет собак, телята пасутся,  только тогда, шел дальше.
      И на этот раз старик, по старой привычке, после того как луг остался позади, спустился к роднику, умылся, попил ледяной воды, стоял и долго смотрел, как из-под ног несется вода. С трудом поднялся по крутой тропинке, вытер  руки об  полы рубашки, доходившие до колен,одной рукой держался за палку, а другую держал   за спиной и пошел. Родниковая вода освежила, он будто помолодел.
      Было прохладно, потому что солнце только поднималось из-за гор.
      Старик любил это место: сразу за поворотом —  пруд, за ним  — дома. Он всегда здесь останавливался и долго смотрел, сначала на гладь воды, потом обводил взглядом кряжи, покрытые густым лесом.У старости глаза другие, они видят то, мимо чего проходишь в молодости
      Но сегодня его потревожили  вороны. Старик повернулся вправо и понял, откуда доносятся крики. Птицы черной тучей носились  над колышками, торчащими тут и там над водой.
 —Что это такое?
Старик ещё не увидел то, над чем кружились вороны.
 —Не просто так же они летают?!
Он с дороги повернул вправо и спустился по берегу вниз и только тут увидел, что на снопах что- то белеет и именно над ним кружатся вороны. Старик начал их отгонять:
 —Хош! Хош! Ну-ка прочь, крылатое сучье.
     «Сучье», раздосадованное тем, что кто-то пытается нарушить их пир, попытались защитить свою добычу — они начали летать прямо над  головой, чуть ли не бросались на него, что до ушей  старика доносился шум, как сильные крылья  режут воздух.
     Тут он  начал  отгонять их, тем самым вызвав ещё больший переполох, но воронье даже и не думало улетать. Старик сел на землю, развязал  и снял лапти, тёплые носки, свернул штаны и полез в воду. К удивлению старика, вода оказалась тёплой.Он продолжая отгонять от себя птиц,  дошел до колышков.Вот тут только он увидел то, что белело издалека—это был ребенок, меньше локтя,он, как будто защищаясь, свернул кулачки с розовыми ноготками и прикрыл им лицо и лежал, свернувшись клубочком.
Старик взял свою находку, удивляясь настолько ледяной и тяжелой может быть ребёнок и вышел к берегу.Пока обувался, вороны,сообразив птичьим умом, что от них забрали то, что составляло зерно их праздника, снова начали злобно кричать и кружить над головой старика. Они отстали, когда он, завернув полы рубашки, положил  туда свою находку  и зашагал, так же стуча палкой об землю.
Было еще рано, навстречу попался сосед, он поздоровался и спросил:
 —Фатих бабай,  ежика нашел и внукам несёшь?
 —Да,ежика, — старик потопал дальше, туже сжимая пальцами край рубахи.
    Зайнетдин,один из  аксакалов, жил неподалёку. Фатих карт решил сначала зайти к нему.
    Он, молча, выслушал его. Велев старухе своей обмыть и завернуть ребенка, он отправил Фатиха за Тухватуллой и Шарифъяном.
    Мэчет картлары, которые  бывали в мечети только во время намаза, а  жили как все;  говорившие мало, но вмещавшие в эти слова много смысла и, разглядывающие  незнакомцев с недоверием, и знакомых тоже,  ничего не делавшие,  но и сложа руки не сидевшие, говорили как будто про себя:
 — Будет шум. Приедет урядник и обвинит нас.
 —У нас нет  женщин, которые бросают детей.
 —Принесли со стороны и бросили…
  — Позорят нас.
  Зайнетдин дочитал ясин. 
 —Аллах —акбар!
Много рук скользнув по белой бороде, враз опустилось.
  Через полчаса из деревни по мосту проехала телега, со  старшим сыном Зайнетдина, телегу на ухабах трясло и он свободной рукой придерживал лопату, на  левой стороне сидел  Фатих карт, у него на коленях тоже что–то лежало, укрытое от посторонних глаз тёплой фуфайкой.


 
                Простить зятя
                (история вторая)
Наши родители уже говорили октябрьские праздники, Первомай, а вот их родители, наши бабушки, (дедушек мы не знали, за редким исключением) если дело касалось чьего-то дня рождения, смерти, уточняли — после уборки урожая, с первым снегом, во время сенокоса …
Так вот во время сенокоса Сабиръян, зять Камалетдина, убил свою жену
Самая младшая из пятерых детей Сабиръяна мать совсем не знает, а вот старшие помнят, а самый старший—даже сход, где судили  отца.
 —Ты бросил вилы в жену?
 —Да.
    Тёща голосила:
 —Убил, дочь мою, единственную, убил.
    Аксакалы до схода позвали к себе Камалетдина и поговорили с ним и выяснили следующее:
    Сабиръян и его брат складывали скирду.  Заканчивали работу в темноте. Жена Сабиръяна сгребала граблями последние стожки, и   повторяла: «Бегу, бегу…  На стол собирать»
    Сабиръян стоял наверху, а брат крикнул ему:
 —Постой, сейчас схожу за арканом.
    С помощью аркана спускались вниз.
    Сабиръян сел и ждал брата, тут он  решил бросить  вилы, они скользнули вниз. Услышал только крик «Ой!». Оказалось, что он  попал в жену, которая всё ещё была здесь,  заталкивала внутрь сено, округляя нижний край скирды. Рана была небольшая, поэтому старухи, чтобы душа не убежала через “дырку”, рану закрыли опаленной шерстью, но  она,  пролежав несколько дней, умерла, "душа" так и убежала.
    Мечеть картлары, которые  бывали в мечети только во время намаза, говорившие мало, но вмещавшие в эти слова много смысла и, разглядывающие  незнакомцев с недоверием, и знакомых тоже, не любившие сидеть, сложа руки, сказали:
—Дочь свою ты уже не вернёшь.
 —А внуки твои по миру пойдут.
 Послушав стариков, Камалетдин вышел к народу и  сказал:
 —Я прощаю своего зятя, он не виноват, потому что он ничего не видел, знал бы он, что жена внизу, он бы никогда не кинул  вилы.
     На бумаге, которая ушла в волостную канцелярую, было написано, что жена Сабиръяна утопла.
                Килмешаки(чужестранцы)
                (история третья)
               
В начале прошлого века, люди часто переезжали, особенно много народу   в голодные года, из засушливых степных краев в леса, где и скоту было привольней, значит, и людям. Шли пешком, тянули за собой нехитрую арбу на двух колёсах, где сидели маленькие дети, от дождя их укрывал навес из бересты, а закопченный чайник, привязанный к оглоблям, уныло гремел. Ехали на телегах, сложив пожитки, голые пятки детей свисали с обеих сторон телеги, когда шли в гору отец и мать шли пешком, жалели лошадь, а корова, привязанная сзади, мотала головой и норовила  хватать сухие стебли и мычала.
      Пускать или нет килмешаков, решал сход. Обычно староста созывал народ, а сам решения не принимал, понятно — почему. А народ смотрел на аксакалов.
     Старики, которые  бывали в мечети только во время намаза, говорившие мало, но вмещавшие в слова много смысла и, разглядывающие  незнакомцев с недоверием, и знакомых тоже, не любившие сидеть, сложа руки,  спрашивали:
 —Каким мастерством владеешь?
Звучало: портной, печник, пимокат, валяльщик…
—Зимуй, а к весне решим, останешься жить или нет.
Если хозяин не только на словах, но и в деле был мастер, аксакалы разрешали жить дальше, только говорили:
 —У нас есть печник, а ты поезжай туда-то.
И килмешака селили в соседнюю деревню. А тому, кто только пыль пускал в глаза, через год говорили:
 —Завтра будешь тут — твою корову пустим в общий казан.
Резали. Не мужика, а корову, а его, недотёпу, завязывали  за руки, за ноги и в телегу, туда же детей и жену, потом камчой по спине лошади: «Трогай!»
Жестоко.
        Да.
Но зато благодаря старикам, у нас говорят на башкирском, в то время как, в соседних  деревнях, уже никто не говорит, много килмешаков пускали.
 
       А считается, что и революция произошла из-за того, что в деревне Еманзельга негде стало пасти скот, и мужики пошли вилами и топорами гнать тех, которых они когда-то  сами пустили жить, думая подзаработать легкие деньги. У них, видно, не было таких аксакалов как у нас, и не все понимали, что деньги даром не даются.

     Ну это я так, к слову, может и не так вовсе было.
                ………….

     Когда начался век социальных потрясений, стариков забрали за  контрреволюционную пропаганду — было это в 1928 году после первого снега, глубокой ночью.
    Когда красноармеец выводил старика  к воротам,  его старуха бежала рядом:
—Куда вы уводите моего старика?
—Туда, где дают баланду «крупинка за крупинкой, бегают с дубинкой».Хочешь попробовать и тебя увезём. Места всем хватит.
    Пришлось старикам  попробовать эту баланду или нет,даже Рахимьян бабай не знает, о таких вещах как-то не принято было рассказывать.