Шагни обратно за край

ПРОЛОГ.

— Доброе утро!

      И он улыбается. Ласково, нежно. Делает шаг вперёд, протягивая руку. Весь его облик вызывает какое-то странное, непонятное доверие. Такое чувство, будто они уже были знакомы. Увидев его, она обрела потерянную частичку себя. Своего близнеца. Ведь он, кажется, родился с ней. Может, даже раньше неё. Но она его не помнит.

      — Как спалось? — и он действительно волнуется, потому что нужно быть чертовски хорошим актёром, чтобы сыграть такое настоящее понимание в голосе, — Опять не могла уснуть, да? Ах, я же вижу твои синяки под глазами!

      И она действительно не могла уснуть. А он будто бы знает, что она не может уснуть. Необычно.

      Она делает шаг вперёд и хватается за его руку. Как утопленник за последнюю ниточку жизни. Жизнь — сплошная ирония. И это невыносимо. Он продолжает улыбаться. У неё стеклянные глаза, а видит она лишь его улыбку на губах, чувствует сильную мужскую руку под своей маленькой ладошкой.

      С самого детства родители учат своих детей не вестись на поводу у каждого встречного, и внутренние сомнения могли бы заставить её остановиться, не идти за ним, не доверять ему, как себе. Они бы остановили её, обняли со спины и, положив голову на плечо, тихо прошептали бы ей на ухо остановись.

      Но она не помнит своих родителей.

      Мужчина улыбнулся, когда её взгляд немного прояснился. Кажется, сомнения ушли окончательно. Он заметно воспрянул духом и теперь улыбался ещё более открыто, заставляя обращать внимание только на него, а не на пустые каменные стены холодного коридора.

      Он чуть крепче сжал её ладонь. Вся его рука была напряжена, взгляд скользил по коридору. Он был… в растерянности? Нет, стоп. Скорее, в растерянности была именно она. Именно её взгляд в какой-то истерике метался по коридору в поисках чего-то нужного, её руки были напряжены до предела, в ушах стучала кровь, а в мыслях только паника и чья-то корявая усмешка с гнилыми зубами.

      А он продолжал улыбаться своей приятной и доброй улыбкой.

      Мы рождаемся со своими кошмарами. Мы растём и взрослеем с ними, но не замечаем их, ведь они стоят в сторонке, наблюдают за нами и в предвкушении потирают ладошки. Зато потом они подходят ближе. Они не твои глубокие сомнения, прячущиеся где-то внутри. Они не подходят со спины, нашептывая гадости на ушко. Они приближаются быстро, резко и чётко. Сразу дают знать о себе, врываясь в твою жизнь. Захватывают твой разум, тело. Проникают в каждую клеточку твоего сознания. И ты — больше не ты. Ты — это они. Ты — просто остаток. Ничтожество. Кто ты с кошмарами, которым позволил подойти ближе? Слабохарактерная мерзость. Таких не любят. Тебя уже не будут поощрять за то, что ты смог спастись от них. Потому что от такого не спасаются. С таким живут.

      У тебя не остаётся больше ничего, ты живёшь, ты существуешь с ними. Без них существование невозможно. С ними невозможно жить. Остаётся только одно, да?

      Мужчина больше не улыбался. Наступило время перешагнуть за край.

      У неё был шаг назад, пустота и… удивление?

ГЛАВА 1.

Внимание. Такое красивое слово, да? Все мы жаждем внимания. Кто-то притворяется, что совсем не хочет, чтобы его замечали. Кто-то говорит, что делает это совсем не ради взглядов и слов. Какие же люди лицемеры. А я с гордостью скажу, что всё, чего я хотела в своей жизни, это внимания!

      И я готова на всё, лишь бы заполучить хотя бы кроху. Хотя, нет, какие-то там крошки мне не нужны. Мне нужно больше, больше внимания! Любите меня, ненавидьте меня, заметьте меня! Разве есть разница, какое это внимание? Если вы хотите его ощутить, то принимайте любое. Вас хвалят? Радуйтесь. Вас ругают? Радуйтесь. Вас обсуждают за спиной? Радуйтесь! Радуйтесь!

      Называя себя ужасной, ты привлекаешь внимание. Ты зовешь себя некрасивой, толстой и глупой, а в ответ ожидаешь только мягкое «нет, я так не считаю». Все мы лицемеры. Просто кто-то это признает, а кто-то нет. А ещё ты можешь стать ужасным. Тогда-то ты и привлечёшь ещё больше взглядов, проникнешь в их мысли. Но, наверное, самый опасный вариант для привлечения внимания — притворяться чудовищем. Потому что притворяясь чудовищем, ты им становишься.

      И такова моя участь. Однако я не считаю себя монстром. Так думают и говорят другие. Люди почему-то не умеют держать язык за зубами. Им нравится говорить. Много говорить. Чаще всего это просто бессмысленный лепет. Чаще всего это вранье и притворства. Сколько масок в нашем мире! К примеру, девочка из «А» класса, которая пытается казаться прилежной невинной ученицей с отличными оценками.

      (после уроков она исписывает туалетные кабинки женского туалета гадостями про ничтожеств школы).

      Привет, моё имя — частый гость на туалетных кабинках.

      Этот мир такой забавный. Ненавижу его.

      Ненавижу тех, кто говорит обо мне такие жалкие слова. Ты уродина, ты ничтожество, ты никто, ты ужасна, лучше бы ты умерла. Как глупо. Вы, все вы, вы просто ничего не понимаете! Я смеюсь. Вы слышите мой смех, слышите? Нет? Почему? Я смеюсь громко и красиво, словно звонкий колокольчик. Насмехаюсь над вами, ничтожествами.

      Однажды мне сказали, что я смеюсь как мертвец, который сидит в слезах одной ногой в могиле.

      Я уже видела мертвецов в своих кошмарах. Признаться честно, каждый мой плохой сон кончается смертью. В основном моей. Иногда чьей-то ещё. Меня это почему-то не напрягает, я привыкла. Но… Смех мертвецов не поддается описанию. Они показывают зубы во время смеха. Жёлтые, гнилые, уродливые. Прямо как я. Ха, шуточка.

      После того замечания про смех мертвецов я больше не смеюсь. Потому что мертвецы уродливы. Они страшные. Они пугают. Мертвецы именно такие, какой я боялась стать.

      (сейчас я стала одной из них, ну да какая разница)

      Мертвецы смеются громко, поднимая тебя с бордюра, сидящего на корточках, заставляя отряхнуть жёлтую рубашку в клетку и вздохнуть глубже, ведь совсем скоро рассвет, а выхода всё ещё нет и хочется только лечь на бетон и заплакать.

      Но вокруг трава, а плакать некогда.

***


      Однажды жила-была девочка. Она была очень красивой и доброй. Таких как она обычно любят. У неё было всё — мама, папа, брат, сестричка, хороший дом. Но, скажу вам по секрету, у неё не было одного. Жизни. Она не была мёртвой, нет. Хотя, может, и была. Это случилось так давно, что всего уже и не припомнишь.

      Эта девочка считалась фальшивкой. Браковкой, подделкой, побрякушкой — называйте, как хотите. Все равно она была проклятой.

      В мире столько штампов и ярлыков! Не перестаешь этому удивляться. Столько шаблонов, с которыми, по мнению большинства, ты должен считаться. Тебе сказали, что ты — элита, значит, ты ею будешь. Никого не волнует, что ты просто хочешь сидеть в сторонке. Тебе сказали, что ты — низ социальной общины? Тогда смирись со своей никчемностью, совершенно забыв о том, что ты, в общем-то, превосходно рисуешь. Тебе сказали, что ты проклят? Тогда тебе лучше не жить. Проклятых не любят.

      Она родилась с седыми волосами, которые на солнце переливались разноцветными бликами. До пяти лет они росли и росли. Казалось, что они никогда не закончат свой рост. Сплюньте три раза. Они коснулись гладких детских пяток и застыли, словно статуя в музее. Только статую можно разбить и уничтожить, а волосы — нет. Наверное, в этом и заключается это странное проклятие. Люди не любят вечные вещи. Не доверяют. Ещё одна глупая людская особенность. Люди вообще глупые. И поэтому не смогли придумать, как избавиться от этих проклятых волос. Потому что не получается. И избавиться от этого ужасного мёртвого цвета не получается. Девочка пробовала много раз. Обычной краской, тоником, хной… Да она даже побелку и цемент наносила на волосы! И ничего. Они только разносились по ветру, насмехаясь. А одежда испачкалась. Какая жалость. И резать тоже она пробовала. Ножницами, ножом, лезвием, да всем острым, что попадалось под руку! Даже волосинку отрезать не получалось. Итогом были окровавленные руки и шея в мелких порезах.

      Однажды капелька крови попала на волосы. И осталась на них, засыхая. С каким-то странным отчаянием, смешанным в Кровавой Мэри с надеждой, девочка коснулась окровавленной ладонью волос и подошла к зеркалу. Седой цвет будто бы покрылся бордовой пленкой, которая не слезала. Улыбка. О, да, вот это люди называют краем. Такая улыбка появляется на лице только у мертвецов.

      (или у тех, кто одной ногой пританцовывает в могиле)
      (их уже не спасти)

      Твои мертвецы танцуют танго мертвых фламинго, а ты раздумываешь, как извлечь больше крови из маленького тельца.

      Однажды жила-была девочка. У нее было длинные седые волосы с бардовыми пятнами. У нее не было мамы, папы, сестрички и братика. У нее была только пустота в глазах и маленький разгорающийся огонек отчаяния на дне души. Скоро он поднимется и черным пламенем взметнется к горлу, мешая дышать. А звали эту девочку Джессикой Льюис. Красивая девочка-мертвец…

      — Джессика, чёрт возьми, прекрати так орать, ты разбудишь Берти!

      И ушла, хлопнув дверью. Наверное, когда-нибудь я привыкну к таким крикам по ночам. Как и они привыкнут к моим. Всё же честно, разве нет? Я кричу из-за кошмаров, а они кричат на меня. Всё в этом мире идёт по цепочке, которая в итоге разорвётся.

      А мама беспокоится только за Берти — моего младшего брата. Нет, я не ненавижу его. Просто завидую. Он родился в тепле, любви и заботе. Его оберегают и любят так сильно, что мне противно. Идёт шестнадцатый год моей никчёмной жизни, а любви я не испытала ни разу. Я — абсолютно несчастный ребенок. Сплошные проблемы. Я чёртова Мери Сью. В минус десятой степени. Потому что я ничерта не справляюсь с проблемами. Забавно, да? «Юношеский максимализм» — сказала мама, когда я два года назад подошла к ней с одной из своих проблем. «Переходный возраст» — сказал папа. Все взрослые такие. Всем плевать на подростков. Тогда мне будет плевать на них.

      На часах 6:58. Пора вставать. Со стоном поднявшись, я поспешила в ванную — утренний душ уже не приносит того удовольствия, что два года назад. Удовольствия от боли сильных ледяных струй по костлявому телу, измученному голодом и кошмарами. Сейчас было просто до отвращения неприятно, ведь касания воды заставляли чувствовать что-то. Раздражает.

      Одежда такого же типа, как и последние три месяца после продолжительного курса реабилитации. Широкая, на два размера больше футболка и узкие джинсы — плевать, что скажут по поводу моих ног. Ими я горжусь. Так-то я не хочу носить подобные футболки, но родители настаивают, шантажируя меня тем, что продолжат водить по психиатрам. Чёртовы манекены. Манипуляторы. Раздражает.

      Выходить из комнаты не хочу — снова видеть пустые глаза взрослых кукол, которые совсем немного оживляются, когда маленький ребенок подходит к ним. Берти пять лет, и он невероятно умный на мой взгляд. Потому что улыбается по-настоящему, тогда, когда нужно. Я люблю детей. Потому что они живые и неиспорченные. Они не улыбаются как взрослые. Простое поднятие уголков губ в знак вежливости. Да-да, я слушаю тебя, о, ты сегодня великолепно выглядишь, какая смешная шутка. Этот мир давно прогнил. Смиритесь с этим, пожалуйста. Улыбка — очень важная вещь для меня. Поэтому я не улыбаюсь — повода нет. Когда родители уходят куда-то на ночь — меня не оповещают о таких «важных» вещах — Берти приходит ко мне. Мы вместе играем, я даже пару раз улыбнулась. А потом он залезает ко мне на кровать и засыпает, уткнувшись в моё плечо. Я глажу брата по кудрявым светлым волосам и, честно сказать, даже иногда зарываюсь в них носом. Дети очень приятно пахнут… Хочу быть ребёнком.

      Пора выходить из комнаты. Как бы меня не ненавидели в семье, традиции для родителей — главное. Ровно в 7:30 завтрак. А дальше делай, что хочешь, только к ужину не опоздай. Вздохнув и приготовившись к новому прогнившему дню, спускаюсь вниз, на кухню. Ад начался.

      Я сажусь за стол и пододвигаю к себе кофе. Хорошо, когда родители хоть как-то помнят тебя и скорее по привычке ставят на стол кофе. Они начинают разговор сразу, без предисловий, даже не поздоровавшись для приличия. Это просто пустые холодные слова, которые не трогают ни одной струны в душе.

      — Можешь начинать собирать вещи. Вечером ты едешь в Дартфорд.

      Я даже не удивлена.

      Скажу по секрету, я давно уже мертва. Да, я всё ещё говорю это, моё сердце бьётся, дыхание чёткое и равномерное, а руки держат большую кружку с кофе.

      — Ладно.

      Но я действительно теперь мертвец.

      — Мне жаль, что ты умерла.

      — А мне нет.

      Больше я не хочу так много внимания, как раньше. Лучше жить с постоянным недостатком этого самого внимания, чем с… таким. Кошмары — это отвратительно. С моим дыханием по ночам раскрываются мои страхи. С каждым моим вздохом я тихонько умираю. С каждым выдохом укорачивается моя жизнь, а демоны умирают. В тринадцать лет я думала, что мои демоны спят, свернувшись клубочком в одном из отсеков души. В четырнадцать они проснулись. Полгода назад они сгорели.

      Иногда я скучаю по ним.

      Я сделала глоток кофе из своей кружки. Сладкий. Как иронично. Я говорила о заботе, скорее о привычке родителей варить мне кофе? Уже два года они не могут запомнить, привыкнуть, что я не пью кофе с сахаром.

      Я не знаю, где находится Дартфорд. Честно говоря, мне совсем плевать, что это за город. Я просто собираю вещи в чемоданы. Вещей много, наверное. В основном одежда. Несколько книг и флешка с фильмами. Всякие побрякушки, ободки и резинки. Давно таким не пользуюсь, но оставлять такую прелесть в логове живых как-то жалко. Всё-таки даже мертвец может получать эстетическое удовольствие от красивых вещей. Я на мгновение застываю рядом с тумбочкой, на которой стоят рамки с фотографиями. Взять или не взять?.. На этой фотографии я улыбаюсь — мне только семь лет, ещё не случилось ничего из того, что случилось. На второй фотографии маленький, только что родившийся Берти. На третьей частичке души родители. Как много прошлого. Как мало настоящего.

      За сборкой чемоданов прошло несколько часов — отец приказал забрать все вещи из комнаты, ведь я больше никогда сюда не вернусь. Он сказал это прямо. А в дверь слышится стук — пора уходить. Я беру чемоданы и открываю дверь, напоследок оглядывая комнату. Здесь я жила шестнадцать лет… Действительно жила, потому что не любила выходить из комнаты с раннего детства. Здесь всё такое родное, такое… живое. Уже пустые стены в пастельных тонах, мягкий ковер на полу, такая родная большая двуспальная кровать, комод с пустыми ящиками, в которых раньше лежали мои вещи, гардероб с одинокими полками, на которых раньше находилась моя одежда… Кажется, это немного больно.

      Рамки с фотографиями лежат на тумбочке, перевернутые лицевой стороной вниз.

      Пока мы едем в машине на вокзал, я слушаю музыку и смотрю в окно, как-то по-детски пытаясь запомнить все окрестности города. Не знаю, зачем, ведь я и так всё это знаю, живу же здесь с рождения. Может, я просто не хочу забыть. Может, я просто хочу, чтобы мама что-нибудь сказала… И она говорит. Но не то, что я хотела бы услышать.

      — В Дартфорде тебя встретит моя сестра, она уже знает, как ты выглядишь, — и опять она переходит к делу сразу, опять говорит своим ужасным равнодушным голосом, но мне уже не больно. — Она будет твоей соседкой. Моя сестра согласилась проверять тебя пару раз в неделю, она тебе всё объяснит и покажет. Дом полностью в твоём распоряжении, постарайся не опозорить нас, — она сидела впереди и говорила всё это, даже не обернувшись. И ответа она тоже не ждала, будто бы всё уже было решено.

      На самом деле мы с ней похожи. Я тоже на редкость прямолинейна, груба и холодна со всеми. Буквально. Может, с дорогими мне людьми я не такая. Но я не знаю, потому что у меня их нет. Забавно, да? Я так отвратительна, что мне самой противно. Постоянно ною, жалуюсь и считаю всех виноватыми в моих проблемах. Фишка в том, что в них виновата всегда только я. Это успокаивает. Действительно заставляет меня натягивать злую усмешку на лицо и говорить колкости в чью-то сторону. Чувствовать себя ужасной так прекрасно.

      Машина останавливается, и я, открыв дверь, выхожу. Жду, пока папа вытащит чемоданы и вручит их мне в руки. Мы идём с мамой к поезду и дожидаемся его вместе, а отец сидит в машине, в нетерпении постукивая пальцами по рулю. Женщина, которая родила меня, стоит со мной рядом. Не знаю, на что я рассчитывала, но она со мной даже не говорит, хотя стоит совсем рядом, я даже могу услышать ее равномерное дыхание.

      Она стоит так близко, что даже немного больно. Странно. Я думала, что это давно прошло. Давно прошло это странное чувство обиды. Я довольно усмехнулась — вот она, ностальгия. Спустя десять минут приходит поезд, и я беру чемоданы, заходя в вагон. Мама не промолвила ни слова. Пройдя на свое место я села, положив рядом рюкзак. Поезд тронулся. Я посмотрела в окно, на маму.

      Знаете, если я скажу, что она смотрела мне вслед с тоскливой улыбкой и грустной паникой в глазах, жалея, что отпустила меня… Я совру. А я врать не люблю. Потому что когда я посмотрела в окно, она уже ушла, даже не обернувшись, когда поезд начал движение.

      Спасибо, мама, за заботу.

ГЛАВА 2.

 — Знаешь, как нас называют?

      Тонкие кисти рук, мягкие хрупкие ножки и маленькие фарфоровые ушки.

      — Непоседы от природы, кто не любит непогоды.

      Изящные пальцы на ладошках, милые лодыжки и хрустящие хрящики в ушках.

      Легкое движение рук, привязанных на ниточках к деревяшкам, безвольные ножки, двигающиеся туда-сюда и неподвижные ушки, что застыли, не дыша.

      Но уши не дышат, так?

      Ножки не дышат, не дышат. Глазки молчат. Глазки черные, бездонные, с тонкими бликами внутри, создающими ощущение дна морского, которого нет.

      — И поверь, что так бывает…

      Куколки продвигаются чуть вперед, продолжая открывать свой миниатюрный миленький ротик. Их ноги безвольно оседают на некое подобие сцены, руки поднимаются вверх. Они будто бы поют, но звука нет. А глаза-то закрыты.

      — Мы рисуем в небе кистью…

      Правая рука поднимается и круговыми движениями что-то вырисовывает в воздухе, будто лезвием по венам. Левая опускается, но всё ещё шатается в стороны, заставляя смотреть на неё, а не вверх, на другую руку. Куколка приподнялась, ножки еле достают до деревяшек. Кажется, уже скоро финал с закрытыми глазами.

      — До боли, до крика!

      Они стали молчать громче, так, что барабанные перепонки лопаются ко всем чертям, а руки самопроизвольно поднимаются к ушам, но руки привязаны, движений нет, а они всё приближаются и вводят в ужас.

      — Так страшно!

      Все они, как по команде, открывают глаза и впиваются взглядом, вызывая мурашки.

      — Так дико!

      И вдруг они падают. Все сразу. Вдруг просто деревяшки кто-то отпустил, и куколки упали на сцену, а их прекрасные кудрявые волосы закрыли лицо. Только у одной остался открытым один глаз, который смотрел вперёд.

      — Погибать!..

      Ты слышишь треск фарфоровых ушек?

***


      Неожиданно поезд дёрнулся и остановился, вызывая шум торопящихся куда-то людей. Раздражённо поморщившись, я крепче схватилась за лямку рюкзака и оглянулась — в коридорах стояла такая толкучка, что пройти просто нереально. Подождав, пока рассосётся толпа, я взяла чемоданы в руки и покатила его к выходу. Тлея, забываешь о тяжестях. Тлея, забываешь о жизни. Тлея, не катишь чемодан на колесиках в сторону выхода с вокзала, где ждёт незнакомый человек со знакомой улыбкой без родных глаз.

      Наверное, я всё-таки не тлею, раз делаю это. А около двери с табличкой «выход» действительно стоит женщина, которая кого-то высматривает в толпе. Откуда я могу знать, что это именно та самая? Поэтому я просто иду мимо, но она почему-то окликает меня, заставляя обернуться.

      — Джессика! Я здесь! — она странно машет руками, будто ребёнка подзывая к себе.

      Недовольно хмыкнув, качу чемодан к ней и становлюсь напротив, в глаза не смотрю, плечи назад, уставившись куда-то в сторону.

      Она красива настолько, что мне хочется отвернуться и никогда не видеть её. Она такая живая, что мне противно. Просто уберите её, прошу, уберите живого человека от мертвеца. Живые не должны быть рядом, живые станут мертвецами, мертвецы станут живыми, всё перемешается, всему конец… Или я просто накручиваю. Просто завидую. Когда ты кому-то завидуешь, то пытаешься себя оправдать, не так ли? Просто когда-то давным-давно ради такой красоты я стала собой. Лучше бы не становилась.

      — Меня зовут Джуди Джонс, ты можешь звать меня просто Джуди, — она лучезарно улыбнулась, так и освещая вокруг себя всё подряд, — Пойдём, моя машина за углом.

      Может быть над нами вместо неба океаны, может быть там плавают киты, но как-то без разницы, как-то капли воды не падают на плечи, а звуки китов не достают ушей. Просто дайте мне землю с трупами, и я буду счастлива. Хотя на самом деле счастливых людей нет. Иначе они бы об этом не говорили.

      Джуди ведёт машину сама и постоянно трещит о чём-то. Достала. Разве я похожа на человека, который любит поговорить и послушать чью-то мерзкую болтовню? Раздраженно вздохнув, я закрыла уши и опустилась немного вниз на сиденье. Скоро это кончится, наверное. Она сказала, что до моего дома совсем недалеко. Ха, как странно. Живёшь ты себе спокойно шестнадцать лет в родном доме, и тут точка, поставленная кляксой на лице, едешь в совершенно незнакомый город с такими же незнакомыми ужасными людьми. А затем ещё и в новую школу. На этой мысли я недовольно фыркнула — менять несуществующее окружение наверняка сложно и проблематично. Ну, я в любом случае буду собой. Плевать на других.

      Нет, это не я ревела в подушку совсем недавно после того, как меня назвали некрасивой.

      Самообман — классная штука, вы знали?

      — Всё, мы приехали! — всё так же радостно прощебетала Джуди, выбираясь из машины.

      Ну, плюсик ей в карму — она взяла мои чемоданы. Мне уже порядком надоело их таскать, если честно. Я открыла дверцу машины и вышла на улицу. Сейчас по закону жанра должны быть восхищение и восторг новым домом, счастье от полной свободы действий… Только вот не впечатлило. Совсем. Обычный себе такой дом, не слишком большой, двухэтажный, как и другие на этой улице. Родители могли бы выбрать и получше, если уж совсем откровенно говорить. Ну и это пойдёт — я тут надолго не планирую задерживаться. Свалю из города после школы сразу. Или из жизни. Как получится.

      О, кто из нас никогда не шутил на тему самоубийства? Не думаю, что есть ещё такие святоши. Я не суицидница, нет. Хотя пыталась, чего греха таить. Но родители как-то не впечатлились. Спасибо им за это, сохранили пятнадцатилетнему ребёнку жизнь. Даже так они меня травят. Даже сейчас я их вспоминаю и не понимаю, зачем. Я их не люблю, они не любят не меня, всё откровенно-честно.

      Просто иногда хочется вскрыть грудную клетку ради воронов.

      Вороны — мои любимые птицы. Когда-то давно они исклевали моё тело, падальщики. И лишились крыльев. Было весело. Даже эти благородные птицы не выдержали натиска и погибли в моих кошмарах. Или во мне. А разницы, впрочем, нет.

      — Джессика, ты идёшь? — пока я думала про весь этот бред, Джуди уже подошла к предполагаемой моей двери с моими чемоданами.

      Не отвечая, я поправила рюкзак и, не поднимая головы, пошла к ней. Ключи оказались тоже у неё. Открыв дверь, она отдала их мне, как бы говоря, что я — хозяйка дома. Весьма лестно, Джуди. Пытаешься мне понравиться? Тогда можешь падать в пропасть.

      Она заносит мои чемоданы внутрь и останавливается, потирая руки, будто после какой-то увлекательной работы. Может, ей стоит работать носильщиком? Вдруг она почему-то уставилась на меня. Я же продолжала хранить молчание, как и в последний час, что мы провели вместе. Наверняка уже посчитала меня немой — я не ответила ни на одну её реплику. В горле немного пересохло и хотелось пить. Но пусть она сначала уйдёт, пожалуйста. Она вообще собирается уходить?

      — Ну, мне говорили, конечно, что ты не особо разговорчивая, — уперев руки в бока, Джуди недоуменно повела бровью, — Но ты не сказала ни слова с момента нашего знакомства!

      Джонс картинно вскинула руки, удивляясь. Я хмыкнула, видя эту фиговую псевдо-актёрскую игру. Губы сами по себе расползлись в ехидной усмешке, а руки как-то сами сложились под грудью.

      — Ну, не все так много говорят, прости, — я снова усмехнулась, наблюдая за её реакцией, — Иногда лучше промолчать, чем говорить, говорить и говорить… Ты так не думаешь?

      Ладно, я действительно думала, что она сейчас разозлится и накричит на меня, чтобы я поимела уважение, которое и так имеют все подряд. Джуди меня даже приятно удивила, когда встала в ту же позу и язвительно улыбнулась.

      — О, так ты у нас с характером, да? — протянула она, оглядывая меня. Бесит меня. — Я уж подумала, что ты совсем безвольная креветка.

      А вот это было грубо, между прочим.

      Раздраженно фыркнув, я стянула со спины рюкзак и пошла на второй этаж, где, предположительно, находится моя комната. Джуди пошла за мной, как-то загадочно улыбаясь. На лестнице она меня обогнала и стояла уже сверху, ожидая, когда я поднимусь. Вдруг я почувствовала, что шатаюсь, а опора из-под ног неожиданно потерялась, как Алиса в стране чудес. И случайно в глазах потемнело, а ноги сами по себе подогнулись, и я упала на ступеньку. Опять.

      — Эй! — Джуди побежала ко мне, истерично крича, — Джесс, ты в порядке?

      — Отстань, — буркнула я, поднимаясь, — Я просто решила присесть.

      — О, да, присесть во время подъема по лестнице? — саркастически произнесла она, закатывая глаза, — Дай руку, я помогу подняться.

      Она протянула мне свою руку с идеально чистой кожей, аккуратно накрашенные, длинные ногти, которые вызывали отвращение. Проигнорировав ее, я поднялась с колен и, не оглядываясь, поспешила к себе. Джуди осталась позади, недоуменно хлопая глазами. Пусть сразу поймет, что я ей не дочь и не подруга.

      Зайдя в первую попавшуюся дверь, я поняла, что это — моя комната. Она была такой, какая мне нужна. Самой обычной. Тут ничего не выделялось. Обычная двуспальная кровать в середине комнаты, гардероб, тумбочка, зеркало и огромный мягкий ковёр на полу в комнате, в котором можно было запросто утонуть. Я бы хотела это сделать. Но сначала я бы кинула туда Джуди, наверное. Раздражала она так сильно, что в моей голове картинка стала реальностью. Ковёр разрастается, захватывая всю комнату, постепенно поглощая все вещи. В комнате только Джуди Джонс, которая задыхается, пытаясь вылезти из ворсинок ковра. Я смотрю через окошко и улыбаюсь, не смеюсь. Красиво.

      Джуди стучится в дверь и заходит, не дождавшись ответа. Но она не прошла, остановившись на пороге и придерживая дверь открытой, будто бы просто заглядывая. Моё уважение. Она начинает говорить что-то про то, как дойди до школы и про остальные злачные и «интересные» места города. Но я не особо вслушивалась, разглядывая дверь. Красивая, кстати. Мне нравится.

      — Эй, ты вообще меня слушаешь? — думаю, по моему отстраненному взгляду она всё поняла, — Ладно, тогда я оставлю тебя одну, если тебе так уж неприятно моё общество, — мне кажется, или она улыбается? — Я оставлю записку на столе, не забудь прочитать! До встречи, Джесс. Удачи!

      И я захлопываю дверь перед её лицом. Кажется, она немного удивилась… Да что уж тут, скоро привыкнет. Она мне всё равно не нравится. Пусть сразу поймёт, что я ей не подруга. Совсем скоро послышался хлопок входной двери — она, наконец, ушла. Вздохнув с облегчением, я спустилась вниз, на кухню, чтобы посмотреть записку. А вдруг там действительно что-то важное?

      Она говорила про родителей, про деньги и ещё какие-то не особо важные вещи. Но меня, честно говоря, немножечко растрогало, что она так заботится обо мне. Ну или просто втирается в доверие, чтобы потом предать и вдоволь поиздеваться. Люди такие странные, никогда их не поймёшь. Ненавижу такое. Почему нельзя сразу сказать о своих намерениях? Если тебе не нравится человек, то так и скажи, а не говори, какая красивая у него причёска сегодня. Ты так только себя унижаешь. Хотя, в принципе, не важно. Ничего уже не важно. Честно, Джуди начинала мне нравиться. Совсем чуть-чуть. Думаю, я могу себе это позволить, я же человек, не так ли?

      «Ты можешь заходить к нам на ужин каждый день! Просто постучись в соседнюю дверь, тебе откроют! ><…»

      Ох. Только не этот смайлик. Всё, Джуди снова мне отвратительна. Нормальный и адекватный человек не стал бы использовать такие «рожицы» в обычном письме. Нет. Прекратите издеваться надо мной, прошу. Всё, эта Джонс снова в моём чёрном списке. Поняв, что всё снова возвращается на свои места, я облегченно вздохнула и вернулась в свою комнату. Пора бы и вещи разобрать.

      Разбирая вещи, я не испытывала какого-то чувства необъятной тоски, слезы не текли по моим щекам, а в голове не воспроизводились моменты моего детства, проведенного в прошлом доме. Так бывает только в фильмах. Сейчас я просто старалась как можно дольше разбирать вещи.

      На часах почти десять часов вечера. Достаточно быстро пролетело время, подумает кто-то. А я просто оттягивала его. Наверное, стараюсь быть обычным подростком, который поздно ложится спать, переписываясь с друзьями в социальных сетях или сидя перед мелодрамой, в слезах обнимая подушку. Жаль, что я просто разбирала вещи и старалась отодвинуть время сна подальше, ведь ночь — время кошмаров.

      Какая жалость, что я очень хочу спать. Усмехнувшись, я начала переодеваться в пижаму. Тут присутствует доля мазохизма, не так ли? Я иду спать, чтобы увидеть кошмары. Но если я не пойду спать, то буду плохо себя чувствовать. Но я в любом случае буду чувствовать себя ужасно. Так хоть «телевизор» ночью посмотрю. У моих кошмаров иногда интересный сюжет.

      Я ложусь под одеяло и закрываю глаза. Да, вот сейчас дверь приоткроется, и я увижу край. Всегда быстро засыпала. Наступает темнота, а ручка двери медленно поворачивается…

***


      Вороны тёплые. (вороны замёрзли).

      Они приближаются. Налетают на тебя, утыкаются лицом куда-то в волосы и щекочут клювом ушко. Затем замерзают там же.

      Ведь вороны тёплые. (вороны замёрзли).

      По началу они прилетали по одному, садились на изголовье могилы и поклёвывали землю, иногда обращая взор тёмных глаз на надгробие. Гнусно улыбались воспоминаниями, продолжая замерзать на плече.

      А потом прилетали снова, но уже не они. Это были новые птицы. Всё больше и больше птиц прилетали на могилу, всё больше и больше воспоминаний замерзали на плече… Вы знали, что они засыпают на правом плече? Там находится ангел. Эти ужасные прелестные создания хранят воспоминания у себя в шкатулочке, иногда беря их в ручки и грея, чтобы те не замёрзли.

      Но они же не вороны, верно? Они не могут замёрзнуть.

      Могут только сгореть.

      Но ведь гореть и мёрзнуть так одинаково больно, не так ли?

      Все эти чувства врываются в твоё сердце, замерзают на твоём плече и сгорают в глазах.

      Однажды ворон выклевал твои глаза. Теперь ты больше не видишь воспоминания.

      Однажды ты взмахнула рукой, чтобы прогнать ворона. Ворон упал. И больше не встал. Заснул, замёрзнул, сгорел, больше не проснулся, умер. И я продолжаю всё это шептать тебе на ушко, пока ты спишь, чтобы и ты не проснулась.

      Я не хочу твоей смерти. Ты и так мертва. Я просто хочу твоих страданий и твоей боли. Теперь ты знаешь мои мотивы. Теперь ты знаешь, почему я не остановил тебя, когда ты убила первого ворона.

      Ведь за одним следует другой.

      Однажды ты вспомнишь мою улыбку. Твои руки задрожат, а глаза начнут закрываться. Просто ты не хочешь вспоминать. Просто ты не хочешь открывать глаза, которых нет, не хочешь видеть воронов, которых нет.

      Мои бескрылые вороны, где же вы, где? Упали, замёрзли в снегу?

      Твои прекрасные вороны давно сдохли, потерялись у тебя в душе.

      (просто пойми это и закройся в ванной,
      разбивая костяшки
      об стену
      в кровь)

      Вороны тёплые. (вороны замёрзли).

ГЛАВА 3.

О, ты уже пришла?

      — Еще пять минуточек…

      Они тебе не помогут, прости.

      — Ну ма-а-ама, я поздно легла!

      Мама тебе не поможет.

      — Еще пять минут! Я точно встану, мам.

      Ну и кто тебе поверит, дорогая?

      Никто.

      Ты сама это знаешь, врунишка.

      Ты всегда врешь.

      На самом деле ты любишь людей. Ты не любишь себя. А это разные вещи, милая.

      Пять минут прошло.

      Время закончилось.

      Сказки начинаются.

      И внезапно я оказалась в странном месте. Точнее будет сказать, в странном для моих кошмаров месте. Обычно тут темно. Помню это место. Оно ужасно. И оно всегда было пустым в моих снах. А сейчас оно какое-то странное. Это место… Светлое? Нет, ну серьезно, что за глупые шуточки? Почему тут так много зеленого и розового, желтого и светло-ярко-коричневого?

      Я тебя ждал.

      — Кто это? — кто бы это ни был, он меня уже бесит. Не люблю голоса без тела.

      Твой фантом.

      — В каком смысле? — что он несёт?

      В прямом, дорогая. Я — твои страхи. Смотрю, ты сегодня на редкость разговорчива.

      — Покажись, — он сумасшедший?

      Не испугаешься?

      — Ну я же не дура, — за кого он меня принимает?

      Я бы поспорил, дорогая. И прекрати разговаривать с собой, пожалуйста. Это ещё больше доказывает твою психическую нестабильность.

      — Покажись уже, придурок.

      Какая ты грубая!

      — Какая есть, прости, — он меня очень сильно раздражает.

      Ладно, подойди к дереву в центре поляны.

      Как это не удивительно, но там не было никакого монстра. Кто вообще верил, что там кто-то будет? Сочувствую всем, кто не верил. Потому что там действительно был…человек? С трудом могу это сказать. Потому что он не ощущался чем-то конкретным. Он был всем и в то же время никем. И он заговорил первым, даже не обернувшись.

      — Ну, когда ты собираешься проснуться?

      — О чем ты? — недоуменно поднимаю бровь.

      — Ты слишком долго спишь, понимаешь? Неделю. Или больше. Не знаю, — он пожал плечами, все еще не оборачиваясь, — Мне кажется или пора вставать? О тебе волнуются.

      — По-моему, ты сошёл с ума, — выношу вердикт, — Я не сплю. Я же сейчас нахожусь здесь, верно?

      Внезапно он повернулся и посмотрел.

      — Ты уверена, что ты сейчас здесь? — он смотрит прямо в глаза.

      — Нет.

***


      Открываю большую ярко-красную дверь и прохожу в холл школы. Мое первое впечатление — у дизайнеров нет вкуса. И эта школа слишком яркая, серьезно. То есть, это обилие цитрусовых и красных цветов вводит меня в дрожь. Слишком ярко для средней школы.

      Как и форма здесь… Слишком свободная. Мне хотелось бы знать, как зовут эту сумасшедшую, что пришла в школу в настолько коротких шортах. А этот парень вообще надел какую-то сетчатую черную майку, которая просвечивает насквозь. Иисусе, что за фигня творится в этой школе?

      Ко мне подходит какая-то реально низкая девушка с двумя высокими хвостами по бокам. Не мне с моими метр семьюдесятью судить, конечно, о ее метре пятидесяти, но я была бы не против увидеть ее родителей.

      — Привет! Ты новенькая, да? — затараторила она, сразу опускаясь в моих глазах, — Я Мария Моргенштерн! Можно просто Мари! Моя задача — отвести тебя в твой класс! Пойдём, у тебя сейчас история!

      Она берёт меня за руку и быстро шагает куда-то налево, даже не оборачиваясь. Тащит меня, держа крепко, не давая возможности выбраться и уйти. Чёртова девчонка. Уже меня раздражает.

***


      Первый урок. Приветствие прошло до банального скучно — я просто назвала свое имя и села за свободную парту в конце класса около окна. Искренне надеюсь, что меня здесь не тронут. Всё-таки в классе довольно просторно и уютно — высокие потолки, удобные парты для одного, чему я очень благодарна. Не люблю чьё-то общество. Лучше быть одной везде и всегда. Учительница рассказывает что-то монотонным голосом, вгоняющим в тоску. Кажется, это история. Вроде бы… Семнадцатый век? О, я слышу знакомые имена. Наверняка это Франция, Англия и Шотландия. Кажется, я про это читала. Кажется, что всему миру следует пойти к черту.

      Знаете, все люди безумно странные. Они (мы) кричат о чувствах, молчат в приступах невероятных эмоций… Они (мы) смеются, улыбаются и радуются. Ненавижу (я) всё это.

      Мария просто довела меня до директора, странно обняла, не касаясь пальцами, что вызывало рвотные позывы одним представлением ее слащавого личика. И ушла. Помахав ручкой напоследок, конечно же. Неужели она думает, что нашла себе новую подружку? Черта с два. Перебесится.

      А впереди еще пять уроков.

      Отстой.

      На перемене внезапно стало шумно. В сравнении с полной тишиной на уроке, прерываемой лишь тихим сопением заснувших учеников и заунывным бормотанием учителя, было даже слишком шумно и громко. Боже, заткните их, кто-нибудь, прошу. Раздраженно закатив глаза, я закрыла тетрадь, в которой даже не писала, предпочитая посвятить себя виду за окном, а не речи учителя. Кто-то закричал, а мне захотелось кинуть в этого человека ручку. Острым концом. Желательно в глаз.

      — Джейк!

      На минутку я даже посочувствовала этому Джейку, если честно. Она так кричала… Ух. Наверняка ему было больно слышать это в паре шагов от себя. Все-таки заинтересовавшись, я повернула голову и посмотрела на вход в класс. Лучше бы не смотрела. Прямо напротив двери остановилась группка девушек. Все они визжали, кто-то в сумасшедшей спешке причёсывался или же подводили губы карандашом. Противно. Наконец показалась причина всего этого визга. Этот самый Джейк.

      Оу. Кажется, теперь я поняла, почему девушки так визжат. Он был милым. Даже слишком. Волосы цвета молочного шоколада, такие же глаза и очки в тонкой оправе. Длинные ноги, худощавое тело и ослепительная улыбка. Кажется, это один из идеалов женского пола. Именно тот, из-за которого визжит каждая вторая. Он как со страниц романа для подростков вышел. Вдоволь насмотревшись на этакое чудо, я отвернулась обратно к своему любимому окну.

      — Хей, привет, — кто-то коснулся моего плеча и, клянусь, я была готова его ударить, — Ты, наверное, новенькая?

      Повернувшись, я увидела того самого Джеймса. Или его не так зовут… В общем, плевать. Он в любом случае сейчас смотрел на меня со своей миленькой гнусной улыбкой. Ненавижу улыбки. Поморщившись, я вопросительно сдвинула брови и легонько кивнула. И что же нужно суперзвезде от меня?

      — Я Джейк! — я приподняла левую бровь и чуть опустила голову вниз, выражая свой скептицизм, — И это моё место.

      — Мне жаль, — совсем нет, — Но теперь тебе придется найти другое.

      Его руки сжались в кулаки, на мгновение на лице прошла вспышка гнева, но он тут же взял себя в руки. О, так наш пай-мальчик не такой уж и ангелок? Забавно. Фыркнув, я открыла свою тетрадь. Через десять секунд прозвенел звонок на урок.

***


      В моих руках — учебники, которые я хочу отнести в свой шкафчик за углом. Уже заворачиваю, когда что-то врезается в меня. Эй, Бог, если ты есть, то скажи мне, что я сделала?! Я в который раз уже нарываюсь на эту мелкотню!

      — Ой, прости! — прощебетала какая-то девушка, оглядываясь по сторонам взволнованным взглядом, — Я тебя не заметила!

      Не заметила?..

      — Ну, эй, прекрати так на меня смотреть! — о, она заметила, что я буравлю её взглядом уже минуту? — Да блин!

      И что ей не нравится?.. Я же просто смотрю ей в глаза. Боже, она меня раздражает. Сильно. Очень сильно. Прошу, закройте ей рот кляпом. Свяжите ей руки верёвками и выкиньте в море. Неужели это настолько сложно?

      — Ты так смотришь, будто заставишь меня сейчас таблицу квадратов наизусть рассказывать! — воскликнула она, возмущенно уперев руки в бока.

      — Ты долбанулась? — ох, ну не удержалась я, простите.

      — О.

      «О»? Серьёзно?

      — Да, серьёзно, — важно кивнула она, чуть подняв голову, — И я не читаю мысли. Просто у тебя на лице написано. Может, ты будешь говорить, а не думать?

      Хорошая идея.

      (нет, спасибо).

      Эй, почему она все еще стоит здесь? Мне жаль, что я не могу найти ответы на некоторые вопросы. Только вот она все еще стоит прямо передо мной, сжимая в руках какую-то потрёпанную тетрадь. Взволнованно озирается по сторонам, будто ждет кого-то, но этот кто-то отнюдь не добр. О, как знакомо.

      За углом становится слишком шумно, слышатся крики и брань. Ну за что мне это? В коридор выбегает девушка с короткими ярко-синими волосами. Она рассерженно что-то кричит, размахивая кулаком. Внезапно останавливается прямо перед этой низкой девочкой. Та лишь испуганно жмурится, опуская голову. Впечатлительная разница. Вторая девушка достаточно высока, чтобы ее знакомая упиралась ей лбом в ключицы. Мда.

      — Верни мой дневник! — гневно воскликнула высокая, требовательно протягивая руку, — Я еще не дописала, не читай!

      — Бука, — надулась низкая, как-то слишком покорно отдавая тетрадь.

      — Ой, спасибо, — тут же улыбнулась и погладила свою подругу по голове, — Что бы я без тебя делала, Алис.

      Алиса издала какой-то радостный писк и зажмурила, подставляя свою голову по руку.

      У неё были длинные светлые волосы, похожие на серебро, ярко-фиолетовые глаза с желтой радужкой — видимо, линзы. Косая челка, низкий рост, маленький нос, крохотные губы и слишком большие для такого лица глаза. Она не была красивой. Кожа слишком бледная, никаких округлостей, а из-за детской мордашки и низкого роста похожа на младшеклассницу.

      Уходя, она повернулась ко мне, и её левое веко странно задергалось. У неё нервный тик или что? Она в порядке? А какая мне разница? Боже, я слишком стара для этого социального дерьма. Почему я не могу просто сидеть в своей комнате?

      На следующий день она пришла с короткими волосами.

***


      <Дёрни за верёвочку, дверь и откроется.>

      Что, поверила? Наивная.

      — М-м-м, парень, — тихонько позвала я, с трудом сдерживая смех и улыбаясь, — Мы в лесу, ты знал? Тут нет дверей.

      Оу.

      Вот теперь я действительно не выдержала и засмеялась, прикрывая рот рукой. Его глупая интонация поразила меня. Кстати, он всё ещё не показал мне своё лицо, хотя видимся мы довольно долго. Несколько дней? Или месяцев? Может, это вообще просто несколько часов. Но в любом случае я чувствую, будто прошла вечность. И даже чуточку больше. Но он всё ещё скрывается от меня, прячась за деревом. А если я хочу подойти поближе, то он исчезает. Дерьмо.

      Так ты умеешь смеяться? — в его голосе явно чувствуется насмешка, что меня реально раздражает, — Твой смех довольно… необычный.

      Он тихонько засмеялся. Я замолчала.

      Чёрт возьми.

***


      Мне… Безумно хочется умереть.

      Нет-нет, повторюсь, я не собираюсь умирать. Просто есть такие моменты, когда хочется просто все бросить и лечь на дорогу, прикрыв глаза. Пусть хоть машина переедет, уже как-то плевать. Вот и сейчас я иду домой, мечтая просто лечь на кровать, заснуть и не проснуться.

      Достаю ключ и отпираю замок на входной двери, неосознанно бросая взгляд на соседний дом, где живёт Джуди. В ближайшем окне горит свет, а занавески не закрыты. Так как на улице уже темнеет, я могу увидеть происходящее в доме. И… Кажется, они все счастливы.

      Захожу в дом, закрывая за собой дверь на ключ. Бросаю сумку где-то в углу, в любом случае ничего не задали. Устало плетусь по лестнице на второй этаж, проводя рукой по перилам. Лакированные. Красиво. В комнате ложусь на кровать, откидывая голову на подушку и прикрывая глаза.

      <Поперек, а не вдоль, ты же знаешь.>

      Я…Опять поддаюсь воспоминаниям, наверное. Просто, это иногда слишком больно. И я не могу контролировать это. Признаю, я чертовски слабая. И это не очень хорошо, если честно. Я вспоминаю свою жизнь до вчерашнего дня. Помню своих когда-то друзей. Кто-то решил уйти, хлопнув дверью, кто-то просто исчез, а я слышала новости об их достижениях через сплетниц. Кто-то умер.

      Забываюсь в стакане воды по утрам, запиваю апельсиновым соком проблемы. Ненавижу алкоголь, проклинаю спиртное. Ведь… Мой лучший друг спился и умер.

      Он умер легко и свободно, с пьяной улыбкой на красных губах. Вспоминал только о добром, хорошем, на внутренней стороне век видя только прекрасное. Смотрел куда-то за угол, за край, улыбался так чисто и ярко, что становилось легко и приятно.

      Перед смертью он видел демонов. Напился так, что они сидели у него на плечах, странно смеялись, откидывая голову назад, открывали гнилые зубы в сумасшедшей улыбке, шептали привет, мы тебя так долго ждали. Это — души умерших. Души спившихся, повесившихся точно так же, сошедших с ума на сто пятом километре.

      Водка, коньяк и пиво разрушали мозг. Вливались в черепную коробку сквозь уши, нос и рот. Заливали пространство собою, смешиваясь, убивая. Заставляя забыть и вспомнить, но в то же время вспоминать-то и нечего.

      Вороны снова садятся на плечо, впиваясь когтями в плоть, сжимая тисками кожу и душу. Смахнуть уже не получается — поздно. Хочется плакать, да нечем. Воздуха не хватает, вороны нежно касаются ушка, шепча проклятые воспоминания. В груди что-то сжалось, в сердце — дыра, золотой огонек больше не приходит в гости. Хочется закрыть уши руками, скинуть воронов на землю, растоптать каблуком, да намертво вцепились в плечо, чудовища.

      И кажется, будто спился уже не он, а я.

      А по щеке слеза-то катится.

***


      Твоя кожа белого цвета.

      (Улыбается так ровно-безумно, смотрит в глаза и прячет капельки злобы в душе).

      И чёрная мантия бьёт по коленям.

      (Капельки сливаются в лужу).

      Ты с красным вином на руках.

      (Агрессия порождает агрессию).

      И обиду сжимая зубами.

      (Всегда обижается, словно ребенок, не хочет отдавать игрушку…)

      Идёшь на вичаут.

      (Ты хоть знаешь, что это за игрушка?)

      (Конечно, не знаешь. Никто не знает. Есть только песни, душевая кабинка и твердые стены ванной. Они заглушают крики).

      Чёрным цветом запёкшейся крови; и ты бледная, полураздета.

      (Накинь эту чертову мантию на плечи!)

      Берешь какую-то черную тряпку, но не кидаешь на плечи — нет, не настолько глупа. Срываешь с бедер кофту, которую завязала там еще летом на узел. Ты не помнишь ровным счетом ничего. Однако продолжаешь улыбаться.

      Оказывается, что когда-то тогда улыбался не он, а ты. В твоей душе расцветали цветы? Гнусная ложь. В твоей душе каплями злобы стекалась лужа. И ты начинала кидаться на всех как припадочная, тебя, чёрт возьми, боялся каждый третий за углом. Тебя держали в комнате сутками, выдавая воду и еду по часам через маленькое окошко в стене.

      Затем чёртово землетрясение.

      Тебе погребло под куском потолка.

      Но где же ты сейчас?

      (И ты бледная, полураздетая).

      Утром я просыпаюсь от собственного крика с чувством тяжести на плечах.