Актёром быть - опасная профессия

Актёром быть - опасная профессия,
и судьбы у актёров тяжелы,
их часто мучит горькая депрессия,
ведь лицедейство - свойство Сатаны.

Трагические судьбы и изломаны
у многих жизни, психика, семья,
но и теперь для многих эти доводы -
страшилки, перегибы и  фигня.

На сцене Звёзды  славою обласканы,
им гонорары, "браво" и почёт.
А сколько бывших, спившихся, затасканных
в нужде и безизвестности живёт?

Нет, не спешите в выборе профессии,
актёром быть - опасней чем летать!
До Славы не достать, а до депрессии,
иль до психушки - им рукой подать.

"Думаю, тут будет уместно вспомнить один миф. Как-то в Лондоне играли «Отелло» В зале сидел слишком простодушный зритель. И когда Яго совершил свое злодеяние, зритель забыл, что находится в театре, и застрелил Яго. А после и себя. Их похоронили рядом -- актера и зрителя.
 Эпитафия была такова: «Лучшему артисту и лучшему зрителю» .
Услышав об этой истории, Брехт заметил: «Надо было написать все ровно наоборот -- "Худшему артисту и худшему зрителю" . Вечный парадокс взаимоотношений "....
Роберт Стуруа https://otvet.mail.ru/question/44528001


а ниже привожу интересную информацию, так сказать раскрывающую тему:

Актрисы с трагическими судьбами
http://maxpark.com/community/6113/content/3072794

Актёры повторившие судьбы героев

Трагичные судьбы советских детей-актёров
http://teleprogramma.pro/cinema-stop/96014/

Трагические судьбы детей знаменитых актеров.
http://www.liveinternet.ru/users/3166127/post337306643

и ещё -

              Альберт Макаров: «Актёром быть — опасная профессия!»

 АЛЬБЕРТ МАКАРОВ — молодой актер, выпускник Театральной Академии, снялся в нескольких фильмах, в том числе: «Туда, где живет счастье» режиссера И. Копылова и «Бумажный солдат» Алексея Германа-младшего. Альберт является лауреатом различных театральных фестивалей, а еще — фестивалей актерской и авторской песни; он — победитель Общероссийского конкурса «Молодые дарования России» Федерального агентства по культуре и кинематографии, назван лучшим актером Международного театрального фестиваля в Сербии 2007 г. А еще он — пономарь храма Феодоровской иконы Божией Матери в честь 300-летия Дома Романовых. О том, как ему удается сочетать в себе эти и другие дарования, мы и решили поговорить в этом интервью.

Роль космонавта в фильме Германа


— Альберт, расскажите, как у вас возникло желание стать артистом?

— Желание возникло в старших классах. Уже с 5-го класса я ходил в театральную студию. Мама была творческой личностью, была художником и работала директором Дома культуры, она умерла, когда мне было 5 лет. Я воспитывался в детском доме. После школы я поступил в Пермский институт культуры и, не окончив его, переехал в Петербург и здесь поступил в Театральную Академию, которую 3 года назад окончил.

— А как вы попали на съемки фильма «Бумажный солдат»?

— Кино — это такая вещь… Формат сериала — блат, а сниматься в хорошем кино у таких мастеров, как Герман-старший, Герман-младший, — это всегда удача. В институте мы привыкли, что нас фотографируют. Например, играю в спектакле и вижу: движется фигура с фотоаппаратом. Я без вопросов встаю, как надо, и даже не спрашиваю: на какой фильм? Оказалось — с Ленфильма, от Германа-младшего, меня пригласили на видеособеседование. Я рассказал про свою жизнь, и так совпало, что я со своим характером и судьбою подхожу по задумке режиссера к этой роли, роли космонавта Валентина Бондаренко...

— Это прототип какого космонавта?

— Это был реальный человек, Валентин из первого отряда космонавтов: Гагарин, Титов, Комаров, Быковский... человек 12 их было. Он погиб при трагических обстоятельствах: сидел в барокамере, снимал датчики, и ватка, которой он протирал следы после снятия датчиков, попала на спираль. Произошел пожар, и он сгорел. По фильму Герман-младший придумал, что у Валентина было трагическое предчувствие надвигающейся катастрофы. Он написал письмо, в котором говорит о своих предчувствиях и просит его отпустить с испытаний.

— Этот фильм занял высокий приз...

 — Да. Он получил Серебряного Льва на Венецианском кинофестивале, это один из главных призов.

 — А вам чем интересен этот фильм?

— Во-первых, это был мой первый опыт. До этого я снимался только в сериалах. Там все очень просто, нехудожественно, халтурно. А у Германа «отношение» к работе и к людям другое, на один план было проб 20-25. И один план могли снимать целую неделю. Это была встреча с настоящим мастером. Правда, он меня измотал немного. Не получался один какой-то взгляд. Он со мной долго работал. Потом подошла Чулпан Хаматова, что-то свое рассказала, поделилась своим опытом... и получилось.

— Настраивал вас...

— Да, настраивал. А потом он сказал: нужно, чтобы у меня был измотанный взгляд. А это было в Шуваловском парке, и я раз 30 бегал по парку туда-сюда, туда-сюда, пока он что-то не увидел во мне и сказал: «Все, снимаем!» Видимо, у меня было нужное состояние. Мне повезло: моя роль маленькая, но на всех фестивалях всегда меня показывают, потому что жизнь моего героя Валентина прошла сквозной нитью по фильму. Он пожертвовал собой, тогда многие жертвовали собой, такая трагическая эпоха была...

Как я к Богу пришел

— А как вы к Богу пришли? Это было осознанное принятие веры?

— У нас был воспитатель в детском доме, который нас, маленьких, повел покрестить. Батюшка выстроил всех в ряд и, окропляя святой водой, у каждого спрашивал имя. И меня спросил. Я говорю: «Альберт». Он помолчал и говорит: «Ну, будешь Александр». Вот, у меня второе имя — Александр. И тогда мне запала в душу та атмосфера в церкви, какого-то покоя и благолепия, но это было мое детское впечатление...

— Интересно, а как вам удается совмещать веру и работу актера?

— Не очень удается. Когда я в ВУЗе учился, нам всегда говорили, что театр — это храм, мы, актеры — инженеры человеческих душ, сцена — это алтарь. Происходило некое зомбирование. Все знают трагедии многих актерских судеб: Олег Даль, Владимир Высоцкий, знают, как сильно они выпивали! И конец жизни у всех актеров один, зачастую очень нехороший. Потому что в конечном итоге актеры кладут свою жизнь на этот «алтарь»... Чему они там служат? Какому-то мифическому «искусству», людям, которым плевать на них, эти люди вышли после спектакля, «покурили», «плюнули» и забыли про этих актеров. И такая жизнь, как мне кажется, ведет в тупик. К концу жизни, когда ты стареешь, ролей тебе уже не дают... Ну, Фирса ты сыграешь, а может быть, и не сыграешь. И вот ты сидишь дома с этой трагедией невостребованности: друзья забыли, зрители не помнят... Это вечная история актеров, это замкнутый круг...

— Вообще-то Церковь всегда не одобряла лицедейство, и даже хоронили актеров отдельно от всех.

— Я совсем недавно открыл для себя стихи иеромонаха Романа, которые называются «Господам лицедеям». Вот, я прочту некоторые строчки:

Что есть правда, что ложь, господа лицедеи?
Чем таскать не свое, отвечайте, и дело с концом.
Что бы я ни пропел, вряд ли ваши ряды поредеют.
Этот праздный вопрос — к ПОТЕРЯВШИМ лицо.

«Лицо» в театре — я имею в виду душу, личность, человеческое достоинство — потерять очень легко. Очень.

— А почему?

— Видите ли, зритель видит актера только с одной стороны. А то, в чем он вертится, биофизические и психологические процессы, связанные с этой профессией, он не знает, а они, на мой взгляд, неестественные вообще для человеческой природы. Господь не создавал человека для «кривляния» на сцене. Я не говорю там про какую-нибудь детскую мистерию к Рождеству. Но мы живем сегодня в другом мире, и, как мне кажется, любая профессия будет угодна Богу, если она будет нести свет и добро. Но все же в актерской профессии есть что-то неестественное... потому что лишь эта профессия (одна из немногих) «изучает» человеческую душу.

— То есть человек, играющий, скажем, роль злодея, сам должен переживать те же эмоции, он как бы соединяется с силами зла, чтобы войти в роль, и это накладывает на него отпечаток?

— В большинстве случаев, да. Я очень многих знаю актеров, на которых их роли «накладывали» отпечаток, а иные и вовсе старались походить на своих героев. У выдающегося актера Олега Борисова был духовник, и он, идя в театр играть спектакль, всегда ставил свечку, заходил в храм... Он потом писал, что всегда старался играть для одного зрителя — для Бога. У него был очень хороший духовник. А это очень важно для любого верующего человека, в особенности для актера, что очень редко.

У меня был один момент такой, от которого я никак не мог избавиться. Я приходил в церковь, подходил к иконе. Я видел себя со стороны, как красиво я крещусь, все на меня смотрят, как я прикладываюсь, как я кланяюсь... И потом, церковь — это тоже некое такое «театральное пространство»: музыка, богослужебные тексты, возгласы священника или дьякона, и мне все время казалось, что я в каком-то спектакле нахожусь и как актер исполняю какую-то роль. И вот здесь-то начинается трагедия и ужас для любого актера — сцена и жизнь соединились воедино, и это долго меня мучило, а это же неправда. Я прикладываюсь к иконе, а мне голос: «Ох, как красиво! А ну-ка, а так вот вознеси, а осени себя крестным знамением! Ох, как красиво!» Потом я поехал в монастырь, рассказал об этом батюшке. Он меня спросил: «Вот ты слышишь этот голос, а ты догадываешься, откуда он?» Я, в принципе, догадался, кто мне это все нашептывает. Батюшка мне сказал: «Когда ты услышишь это, ты знай, кто это», и дал мне советы, как бороться с этим. У меня прямо как камень с души свалился. Вообще, быть актером — это очень опасная профессия, в первую очередь для души. А самое главное — какая радость и милость Божия вовремя все это понять!

— А вы сейчас разделяете голоса — Божий голос и другой?

— Да.

— А как?

— Я интуитивно это чувствую. Когда я вижу, что сейчас из меня тщеславие «прет», я читаю маленькую молитву Иоанна Кронштадтского от тщеславия. Я быстро прочту ее, и все пропало. Но это интуитивно. Даже сейчас мне сложно после всех этих спектаклей, концертов, хотя сейчас я вообще в государственном театре не работаю и по максимуму сократил сотрудничество с антрепризами. Сейчас я пономарь (алтарник), и для меня эта «должность» очень почетна и выше всяческих работ в театрах.

— А как вы стали алтарником?

— Это долгая история... Я ушел из театра из-за проблем с алкоголем. Я срывал спектакли за границей и вообще устал подводить людей. В принципе, мог бы уже давно плохо кончить. Но бывали такие моменты, когда меня, опять же милостью Божией, «вытягивало»... Иногда такая страшная промиля алкоголя в тебе сидит! Врачи говорят: «Как ты вообще жив?» Так получилось, что именно перед очередным срывом позвонил отец Александр и позвал меня сюда алтарником. А до этого я пришел к нему и спросил: «Можно, я буду алтарником?» Он сказал: «Я тебе сам позвоню и сам решу, когда тебя взять». Это был явный знак Божий... Явный!

Что есть сегодняшний театр


— Что вы чувствуете в алтаре, когда служба идет?

— Это вообще такая непередаваемая радость — стоять у престола Божия... В одной книге я прочитал, что во время пения Херувимской песни Ангелы незримо спускаются, взирают и помогают служить и молиться, служат вместе со священником. Когда я это прочитал, а это было месяца 2-3 назад, я все пытался их увидеть... вот сейчас где-то тут стоит Ангел (шучу)... В алтаре очень много обязанностей, в том числе и хозяйственных: пономарь ведь должен облегчить, помогать священнику молиться, тем самым освобождая его от всех хозяйственных дел, но я очень рад, что отец Александр доверил мне это служение... Ведь я ушел по большому счету из государственного театра из-за той страшной бездуховной, а зачастую развратной атмосферы.

— А что плохого в театральной атмосфере? Как-то отношения с людьми не складываются?

— Понимаете, в советское время театр был инструментом воспитания личности. Была идеология — пусть советская, фальшивая, но была. Герои были положительные. Шли пьесы Вампилова, Арбузова, Казанцева-Рощева... А сейчас зачастую театр — это веселье. Сейчас многие мои однокурсники на сцене уже разделись, голышом в каких-то шоу искушений участвуют. А потом, ведь театр — это очень сложный организм, постоянно идут какие-то дрязги, постоянная зависть и прочее.

— Альберт, а вы планируете вернуться в театр, может быть, в какой-нибудь другой?

— Мне сейчас предложили прийти в один театр, но единственный режиссер, с которым мне было очень комфортно — это Лев Додин. Его язык мне был понятен и интересен, но, с другой стороны, там творчески невыносимый режим. Чтобы жить или выживать в этом режиме, ты должен действительно «положить жизнь на алтарь сцены». Это мой любимый театр, но я не могу там работать...

— Много ли верующих режиссеров, которые ставят своей целью продвижение нравственных идей, связанных с верой, мораью? Либо они руководствуются идеями гуманизма?

— Вот скорее второе. У Додина есть очень христианский спектакль по роману Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», они взяли даже «Золотую маску» за него. Потрясающий спектакль! Мне даже посчастливилось поучаствовать, поиграть там. Там два места действия: советский концлагерь ГУЛАГ и немецкий концлагерь. Показана жизнь ученого Штрума, как он идет на предательство, подписывая письмо против других ученых, но делает это он ради спокойствия и жизни своей семьи, он устал жить в постоянном страхе... И все пронизано в этом спектакле письмами матери Штрума из гетто. В своем последнем письме она сообщает, что завтра она умрет, но сыну желает: «Ты живи, живи вечно, люблю, целую, мама». Потрясающий конец, все ревут, но перед этим, до финальной сцены, — сцена немецкого концлагеря, где актеры должны шагнуть в печь. И режиссер делает так, что они на сцене раздеваются догола... ничего нет. То есть стоят голые люди, артисты...

— Какая идея у него была?

— Да не было никакой идеи, просто «язык» у него такой. Молодые, старые актеры... Звучит красивая печальная музыка. Немецкий голос говорит им: «Положите инструмент, снимите одежду». Они снимают верхнюю одежду, но голос говорит: «Еще, еще». И люди остаются абсолютно голые на сцене. И дальше он им говорит: «Шагайте в печь!» Они берут инструменты, а их человек 15-20, и разворачиваются. Понимаете? Голые люди разворачиваются! Свет, конечно, уходит, но люди-то, сидящие в первых рядах, все видят! Меня Бог миловал не участвовать в этой сцене, я делал все, пропускал репетиции, чтобы в этом месте не выйти. После этой сцены зал делится надвое. Кто-то встает и уходит, не дождавшись последнего письма матери, а именно это последняя точка, финал. А они, не дождавшись, уходят. Кто-то плюется. Даже были такие моменты, мне рассказывали, когда людей тошнило.

— И в кино, и в театре режиссеры сейчас помешались на натурализме.

— Мне не хочется осуждать или рассуждать о театре Льва Додина, все-таки это очень высокого интеллектуального уровня театр. Но зачастую во многих российских театрах появляется такая идея: «Чем гадостней, тем лучше». Зритель-то сегодня, воспитанный на «Доме-2» и на подобном, идет на подобную «дешевку»... В одном петербургском модном театре есть какие-то стрип-шоу, мои однокурсники там играют. Это сегодняшний формат театра. Дешевая развлекуха стала политикой современного театра.

Нам нужен Царь!


— Интересно, а среди вашего окружения, у артистов, насколько велик интерес к вере? Либо они заняты сиюминутными проблемами и мало об этом задумываются?

— В Малом Драматическом я наблюдал, когда приезжала Екатерина Васильева. Она глубоко верующий человек. У нее сын священник, и она казначей в приходе.

Вот два момента было, когда ее видел в театре. Вход на сцену. Как у нас молодой актер входит на сцену? С матом. И вот я сижу, буквально случайно наблюдал: идет Екатерина Васильева. Перекрестилась, открыла дверь, осенила и пошла... Даже воздух, сама атмосфера меняется от этого. Я потом сказал, правда, другому молодому актеру, а он тоже матерщинник такой: «Слушай, я видел тут такое... месяц назад приезжала Екатерина Васильева, и она входила вот так вот... Как ты думаешь?» Он отмахнулся и пошел.

— Сейчас людям не хватает положительных героев. Отрицательных мы знаем, им до сих пор памятники стоят, но заменить их некому. А положительных героев формирует все-таки искусство, литература, кинематограф. Не хотелось бы вам сыграть положительного героя, который был бы верующим... внести какой-то позитив... то, что действительно людям нужно? Без кино все равно не обойтись. Все смотрят постоянно телевизор. Смотрят безыдейные фильмы, которые ничего, кроме ущерба, не могут принести. А может быть, и нет артистов и режиссеров таких, которые бы несли идеологию какую-то?

— Этого не хватает сейчас.

— Но та же Екатерина Васильева совмещает и свою веру, и работу...

— Во многом поэтому я ушел из государственного театра. Репертуарный государственный театр для меня кончился, но «плюнуть», обругать театр я тоже не могу, потому что в нем работают очень интересные и мною уважаемые люди. Самое главное для меня сегодня — чтобы мои небольшие театральные работы несли свет и добро. Вот недавно я играл в приходе «Сказки дедушки Сулеймана» — это такой спектакль по сказкам уральского детского писателя Льва Кузьмина. Могу поручиться, что ничего пакостного в этом спектакле нет. Там есть черт, звездочет, есть борьба добра и зла, и добро все равно одерживает победу, есть нормальный человеческий «сценический язык», и мой герой призывает всех идти дорогой добра, там и песня звучит об этом. Я стараюсь, чтобы в спектакле была христианская позиция, и чтобы она была ясна и понятна детям и взрослым. А сейчас вот у меня есть такая мысль: сыграть по пьесе Эдварда Радзинского моноспектакль «Последняя ночь последнего Царя». Мне этот драматург и как человек очень интересен. Мы с настоятелем храма отцом Александром Сорокиным наметили премьеру на 26 ноября в 19.00. Приглашаю всех желающих (адрес: ул. Миргородская, д. 1 «б», ст. метро Площадь Восстания).

— Вы монархист по убеждению. Вы считаете, что возможен приход Царя в нашу политику? Или это дело отдаленного будущего?

— Мне кажется, было бы лучше, чтобы был Царь.

— Имеется в виду, чтобы был православный Царь?

— Да. Тогда бы восторжествовала некая историческая справедливость. Мне бы очень хотелось верить в то, что он, Царь, в первую очередь руководствовался в решении каких-нибудь ситуаций Господними заповедями, а уж только во вторую очередь нормами и статьями земных конституций. Возвращаясь к пьесе и к будущему спектаклю... В пьесе есть два лица — Юровский — цареубийца и Федор Лукьянов, начальник Уральской ЧК, который Радзинским показан, как сошедший с ума... Он хотел сделать все, чтобы расстрел не состоялся, и не смог этого сделать, и «умыл руки», не участвовал в этом, но это до конца жизни мучило его. И раскаяние у него в конце жизни было, и ведь это очень важно. И еще два персонажа — Царь и Царица, через которых, как у Додина в «Письмах матери», раскрывается главная мысль спектакля. Все-таки это история о любви, прощении и покаянии, эта мысль очень ярко прослеживается у Радзинского. И для меня это очень важно. В этом моя творческая миссия и будет существенна, Бог даст.

Жду очень православных служб

— Чем вы сейчас занимаетесь? Вы говорите, что в театре играете мало. Для многих есть искушение свободой. Как вам удается сохранять равновесие?

— Вообще с нетерпением жду служб, потому что период с понедельника по пятницу для меня очень тяжелый. Хотя есть возможность пойти рядом с домом в храм, который работает каждый день.

— Это где?

— В Купчино, на Славе, но я чувствую, что здесь, в Федоровском соборе, мой дом, моя семья. Наш приход — он очень отличается от других приходов! Даже люди, не участвующие в приходской жизни, замечают это. Одна женщина зашла к нам и сказала: «Ой, у вас так по-домашнему!» Вроде идет служба везде одинаково, а как-то по-домашнему у нас! Я одного моего товарища спрашиваю: «А почему мама твоя в церковь не ходит?» А он говорит: «Я должен стать для нее христианским примером. Тогда она пойдет». А для меня здесь многие люди являются христианским примером, и поэтому мне здесь и интересно, и я очень себя хорошо ощущаю. К сожалению, такого примера для себя в театре я не встретил.

— А в театре у вас нет друзей?

— Вы знаете, нет. Четыре года я учился в институте, и мы всю неделю были вместе. Все четыре года все время бок о бок. Как при таких обстоятельствах можно с кем-то дружить? Петербург еще город такой... Поехать к кому-то в гости сложно. В Перми мы могли съездить за один день в три семьи, все успевали. А здесь сложно. В среде актеров очень мало друзей, и даже браки очень тяжелые, когда актер и актриса. Один режиссер рассказывал мне радостно и хвалясь, как он живет с пятой женой... какой ужас!

— Но Чулпан Хаматова вам помогала?

— Да, она очень помогла. Она в первую очередь для меня пример такой человечности во всем: и в творчестве, и в жизни. Она рассказывала, как на какой-то съемке режиссер хотел заставить маленького ребенка прыгнуть в ледяную воду, а она сказала, что уйдет со съемок, если он только сделает это. Ведь последствия для ребенка могли бы быть трагические. Однажды ее спросили: «Что бы вы выбрали в жизни? Работу в Фонде помощи умирающим детям или театр?» Она, не задумываясь, ответила: «Помощь детям!» А потом она и Лиза и Михаил Боярские мне помогли, как воспитаннику детского дома, получить положенную мне по закону как сироте жилую площадь в Перми. Она — член Общественной палаты. И еще... однажды я еду в маршрутке, раздается звонок: «Это Чулпан Хаматова». И говорит: «Я тут выдвинула тебя на соискание театральной премии». От Совета по культуре при президенте акция такая была. «Тебе надо приехать и просто получить деньги».

— Что бы вы пожелали читателям нашей газеты?

— Мне очень в душу запали слова иеромонаха Романа Матюшина о том, что важно «не потерять лицо». Жизнь сегодня у любого человека — и у слесаря, и у плотника, и у актера — очень сложная...

— Так, может быть, надо сначала лицо найти? Понять, кто мы такие? Чтобы не потерять.

 — Под лицом я подразумеваю совесть, любовь и сострадание к ближним и ко всему живому. Поэтому и во всех наших делах должны присутствовать любовь и добро.

— Спасибо.
Вела беседу Ксения РОМАНОВА
http://www.vzov.ru