Не спетая песня... исповедь

НЕ СПЕТАЯ  ПЕСНЯ…
                ИСПОВЕДЬ

    Срочную  службу я правил на Тихоокеанском флоте  (ТОФе).  Тогда  это длилось пять лет.  За  пятилетку нам положены  два отпуска, для  всех на флотах по месяцу, а для нас,  с кораблей особой трудности – полтора. Я возвращался из первого отпуска, оставив родительский дом в маленьком и пыльном степном городке Оренбуржья.  Военный литер давал  привилегию на плацкартный билет, и мне достался полупустой вагон еще деревянной скрипучей постройки, с милой кличкой «клоповник».  Я по-барски в одиночестве занял пустой отсек - купе.  Ни о каких постелях я не знал, весь комфорт- шинель под бок, ею же укрылся, в головах рюкзак с мамиными беляшами, на глаза – бескозырка.  В 23 года тело еще не знает баловства и спокойно спит на чем угодно, только бы не будили.  На мутном зимнем рассвете где-то в Предуралье я проснулся от неотвратимого чувства на себе постороннего взгляда. Открыл глаза и ахнул! Этот взгляд принадлежал  юной даме неповторимой  прелести. Она, видно, недавно, на последней остановке  вошла в вагон и выбрала купе, где свободна нижняя полка. Зимнее пальто она  только  расстегнула, а полушалок откинула на плечи. Светлая пышная прическа, необычайная даже для юности свежесть лица с приветливыми  глазами   и улыбкой восхитили меня. Вскочить, протереть  заспанные очи, чуть поправить ладонью шевелюру и уже немного увядшие стрелки широченных брюк-клеш, сбегать ополоснуть  небритую физиономию оказалось делом  скорым.   Все остальное время  ушло на беседу-знакомство.  Людмила тоже возвращалась из родительского дома, но в Челябинск, где училась в медицинском училище. Удивительно, но мы словно  ждали  этой встречи и безудержно  хватились делиться о себе. Ни малейших секретов, даже об отпускном флирте в родном городке. И, конечно, обмен всеми именами и адресами.  Пару часов промелькнули, как кивок тогдашнего семафора,  на Челябинском вокзале я ей помог сойти. Распрощались приветливо, но сдержано.
      Остаток пути, почти недельный, до Владивостока прошел как обычно: летучие знакомства с матросами  или солдатами без обмена адресами и даже именами, в пустом  после отпускном трепе.
        Пошел четвертый год моей службы и в напряженные весенние дни начала новой флотской кампании мне вдруг передали письмо с незнакомым почерком на конверте. В нем очень мило и очень мягко попрекалось мне, почему не я первый написал.  Не знаю: почему? Хотя эта мимолетная встреча не оставляла меня.  Как-то самокритично полагал: зачем я ей,  далекий и незнакомый матросик. Общенародная  репутация подобных встреч-налетов  не очень-то уважительная. Что греха таить, и  я  в том повинен… Просто прелесть, нежность и чистота этого милого создания исключали в моем понимании стандартную матросскую, так называемую, любовную интрижку.
     Вот и завертелась конвертная  метель на перегоне Челябинск-Владивосток и обратно. Жизнь, судьба подарили новый, доселе мне неизвестный интерес: ждать и писать, ждать- читать- писать. В нетерпении  я торопил дни в смутном  ожидании чего-то неизведанного в  своей  строго зарегулированной жизни военного моряка.  Детство забрала и не вернула война, юность присвоил флот, а тут -  солнце ясное! Как награда за все утраты. Жизнь   в отдаленном  (куда дальше!) и закрытом гарнизоне описана многими, но её подлинный ужас познаешь только собственной судьбой.  Ах, письма, письма, это не просто исписанный листок….
      В конце четвертого года службы  в декабре у меня по плану второй отпуск.   Конечно же, поделился  с ней и тут же получил  приглашение завернуть на пару дней  в Челябинск.
       Зимы тех лет- бич железных дорог Сибири и Зауралья, поезда страшно опаздывали.    Мой  вместо дневного прибытия  пришел  в три часа ночи,  я не ожидал в такое время встречи на перроне. Остаток ночи думал провести на лавке вокзала. Очень умеренное неудобство для служивого.  Каково было мое изумление, когда с площадки вагона я увидел ее, насквозь  промерзшую в черной Уральской ночи. Мы яростно кинулись друг к другу…. Пустые безжизненные улицы темного ночного города словно приютили нас и были не в тягость. Мы шли и говорили, говорили и говорили,  словно опасаясь, что нас вот-вот разведут…
        Она жила на квартире и хозяйка, очень милый человек, встретила приветливо, мне отдали крохотную комнатенку Людмилы.    Получил пристанище в канун нового   года   в достославном  Челябинске в обществе очаровательных дам.
       Несколько  дней пронеслись сказкой.  Встречал ее  после занятий у подъезда училища, и толпа   подружек рассматривали меня, как ископаемое почти фантастического  ТОФа. Мы гуляли по городу, и она показывала мне другие учебные заведения, к чему у меня был свой интерес, в том числе и очень мне понравившийся  политехникум, куда  с моей тогда семилеткой как раз бы в пору.
       В последний вечер учинили застолье, я ничего не видел кроме моего очарования и все где-то тревожился, не сон ли это и Людмила, как ее тезка из знаменитой сказки, не унесется ли в неизвестную даль. После нескольких чарок  хозяйка запела, а мы, как могли, подпевали. Тогда только появилась песня «Уральская рябинушка» (так, кажется, ее  название) и она повторялось в тот вечер неоднократно. Песня трогательно-лирическая и, главное, точно ложилась на наши души, а, точнее, на мою.   Где-то  далеко за полночь  в каком-то кокетливом  озорстве Людмила подменила в ней слова.  Вместо «справа кудри токаря, слева - кузнеца», она пропела «справа кудри политехника, слева - моряка». Ну, что скрывать, меня полоснуло, но вида я не подал. Держать себя в руках или в рамках  мною же установленных норм я уже умел.
    Разъезжались мы вместе: я домой и она домой  к родителям в соседний город Чебаркуль на новогодние каникулы. Обо всем, о чем только можно было, мы условились. И о ближних, и о дальних  замыслах… Мы оба сошлись в мечте получить образование. Моя средняя школа, изувеченная войной, требовала особых усилий.  Пожалуй,   впервые вслух именно ей я сознался в решимости  учиться  дальше. Да и не мог бы я быть с ней, и хоть в чем-то уступая другим. Во всем ином, я дерзко полагал,  не уступал любому.
     Я проживал свои полтора отпускных месяца, ежедневно и многократно проверяя домашний почтовый ящик, настегивая Челябинск письмами и телеграммами, однако в ответ ни одного почтового сигнала  не получил. Все оборвалось словно выстрелом. Приехал к родителям  счастливый с комплектом милых фотографий, а уезжал, пряча свое недоумение…
       Вновь плацкартное место  в «клоповнике», но теперь никто меня не ждет на Челябинском перроне. Еще рассчитывая на какое-то чудо, или по-флотски- «шару»,  пробежал  по вечернему и почему-то безлюдному перрону и не выдержал, с площадки вагона  в открытую дверь  словно  изувеченным
подраненным  зверем,  возвопил:«Людмила, Людмилка!!!» Мне не хотелось на люди в вагон, в холодном тамбуре   изводила  мысль: вот где-то в паре километрах    отсюда моя отрада, а поезд двинулся, наращивая  расстояние разлуки. Через недельку  и между нами вырастут около десяти  тысяч километров, но еще дальше наши отношения.   Тупо глядел в окно  на бесконечные серые, как и на всем индустриальном  Урале, снега,  жизнь утратила цветность и была им под стать. Как писал  любимый еще с юность поэт:

                И пусть в меня тот бросит камень,
                Кто, так как я не тосковал.   (К.Симонов)

     Кто и что  разлучило ее со мной? Улавливая в ее глазах следы понятной мне тревоги и  воспринимая встречу с ней как высший, не очень-то мной заслуженный дар, я был безупречно деликатен. И, пожалуй, впервые  «не дал волю» известным страстям и даже был рад победе над собой. Возможно родители…. С их стороны,  встреча и поддержание знакомства со случайным моряком, на которого и управы не найти, весьма сомнительны. Вполне вероятен их строгий запрет даже на малейшее общение. Позже, когда сам стал отцом, ощутил всю меру родительской заботы и ответственности. Однако сколько в мире изломанных судеб молодых людей, точнее, пар, обязанных своими  бедами «благим» пожеланием  «умудренных» старших. Этот горький опыт я пронес по жизни  и у меня были поводы его учесть.
     Последний, пятый год службы прошел на редкость интересно. Я уже занял высшую для моряка срочной службы должность- старшина группы мотористов  корабля. Нам выпала редкая удача участвовать в увлекательной  государственной задаче-передаче своих кораблей соседней, тогда дружественной стране. Мы побывали в тех портах, навидались да и нахлебались такого, что  хватит на всю оставшуюся жизнь. Именно там, в последний раз за годы службы постоял на краю, за которым, нет надежды уцелеть…. На родину с радостью  возвращались поездом.  Нас даже не огорчила родная таможня, отобравшая все съедобное, что дали на дорогу новые владельцы кораблей. Дивизион - около сотни матросов и старшин - остались  «безработными». Впереди зима и закованные льдом бухты, нас на пятом году службы и пристроить некуда.  На своем дружеском старшинском совете пришли к выводу: нас отпустят  несколько  раньше завершения штатного срока службы. Не теряя надежды, ждал от нее весточку с разрешением  сложившегося недоумения.  Мечтал о Челябинске, жизни, работы и учебы радом с  Людмилкой. Работать я умею и люблю, приучен с детства и юности, шестой, седьмой и  восьмой классы я учился, совмещая с работой в две-три  смены. На флоте был признан первоклассным мотористом и владею другими техническими специальностями.  Вместе с ней и ради нее  одолею любые испытания.  Все еще в надежде объяснений, заведомо готов был  простить все. Однако намертво  зажатый  служебной  неволей,  не мог оказаться перед ней в Челябинске. Общение  «с глазу на глаз» исключалось.  Весь в заботах  предстоящей передачи  корабля, с натянутой, как струна, «сердечной недостаточностью» я написал ей последнее письмо.  Впервые в жизни  резкое и злое. Чувство уязвленного самолюбия  и утраченного    счастья  пылало, и письмо его не остудило.
    Прошли годы и годы….
   В студенческую пору, второкурсниками, мы с другом, тоже отслужившим в армии, увязались со старшекурсниками на время летних каникул  трактористами на  целинные земли Казахстана. Не столько в поисках новизны ощущений, сколько в поисках зарплаты, что бы  чуть приодеться, заменить уже изношенную военную форму. На обратном пути -пересадка, на  Челябинском вокзале  и несколько мучительных привокзальных часов. Обросшие, грязные, в изношенной и пропитанной нефтепродуктами  флотской форме (бушлат, брюки, форменка) и разбитой обуви - нас впору бы в баню,  химчистку и вещевой склад, а не на свидание. Еще одна Челябинская привокзальная дистрофия.
   Учеба и  успешное окончание института, а потом аспирантуры, работа доцентом на  инженерном факультете вуза: все воспринимал «в шутку и в серьез» как исполнение  когда-то данных Людмиле обещаний.   Услужливая память вновь и вновь возвращает меня к скромному предновогоднему застолью в маленьком домике на провинциальной улочке Челябинска.  Однажды  с надеждой отправился  на научную конференцию в Челябинск и…. и кинулся искать. Да, видно, поздно искал. Ни следа, ни следочка. Училище, где она училась, ликвидировано, в «адресном столе» развели руками, все корни обрублены. Даже имен ее родителей в соседнем городе Чебаркуле не нашли.
    Конечно же, безмерность расстояний и ограниченность физических возможностей и, особенно, средств  в годы службы и студенческую пору можно признать уважительной причиной. И нельзя...!  Нет мне прощения.
        Давно  для себя исповедую: человек настолько человек, насколько верен дружбе и любви, насколько способен прощать. Ведь за не прощением - темнота обвала, а все что потом, с другими, суррогат.
     Где бы ты ни  была, прости меня, Милочка - Людмилочка…. Прости!

P.S.  Это не публикация, это исповедь не раскаенного атеиста на просторах