Когда-то давно...

Когда я была маленькая
     Когда я была маленькая, мы жили на Южном переулке.
     Как мы туда попали, я не помню, но старшие говорят, что из Москвы. А в Москву - с Украины. А на Украину - с Чукотки. На Чукотке меня ещё не было. Там родились моя старшая сестра Таня и брат Юра. Но самый старший мой брат, Олег, родился ещё раньше, до Чукотки.
     На Южном переулке нас было уже много: мама, папа, бабушка, наша няня тётя Аня, Олег, Таня, Юра и я. Восемь человек! Кроме того, к нам приезжали родственники. Кроме того, у нас жили поросёнок Васька, собака Дружок и кошка Мотька.
     Мотьку принесла тётя Аня. Мотька была тогда ещё крошечным котёнком, беленьким с чёрными пятнышками и дрожащим тоненьким хвостиком. Она ползала по комнате и тыкалась носиком во все углы: знакомилась. Потом ей дали в блюдечке молочка, только она ещё не умела лакать. Тёте Ане пришлось тыкать её мордочкой в блюдце, чтобы она научилась. Она сначала только фыркала и чихала, а потом - ничего. Научилась. И стала расти.
     А Дружок у нас был дворняжка. Ну и что, дворняжки тоже умные. Дружок такой беленький весь, только глазки и носик чёрные. И шкурка у него пушистая-препушистая. Как у белого медведя. А хвостик закручивался в калачик и лежал на спине. Очень добрая собака наш Дружок, никого не обижал - ни Ваську, ни Мотьку.
     А Васька любил, чтобы его чесали. У него сквозь щетинку розовая кожица просвечивала. И когда чешут, он ложился на бочок и закрывал глазки. Ещё он любил абрикосы.
     Там был большой сад, на Южном переулке. Трава высокая-высокая; и в ней цветы, и кузнечики, и муравьи, и бабочки, и чего там только нет! Абрикосы в саду тоже росли. И гамак висел. Его привязывали к двум деревьям и качались.
     Дом тоже был большой. Я таких с тех пор и не видела. Каменный, большой, с террасой...
     Недавно приехала я в наш город, пошла на Южный переулок, наш дом посмотреть. Смотрю - а он маленький стал, старый... я просто глазам своим не поверила!

Детский садик.
     Мы с братом Юрой начали ходить в детский садик. Совсем близко от нашего дома, рядом с пристанью.
     Детский садик у нас большой-пребольшой, больше, чем наш дом. И двор тоже огромаднейший! С одной стороны - забор, с другой тоже забор, и с третьей - забор, но уже с калиточкой; а с четвёртой - море. В море около берега стояли какие-то бетонные колпаки; это было что-то военное, ещё с войны осталось. А в берег вбиты толстые поленья, стоймя, тоже как забор, чтобы мы без спросу в воду не лазали. И по самому краешку берега росли деревья - по-моему, кипарисы... А может быть, и не кипарисы... Я теперь плохо помню.
     А вот первый день в садике помню хорошо. Я тогда ещё совсем маленькая была, меня бабушка на руках в групповую внесла. А там столько детей! Кто ползает, кто бегает, кто на одном месте кружится, кто как, и все шумят, кричат... Ужас, что делается! Я за бабушку схватилась и не пускаю её, а бабушка говорит: "Отпусти меня, Наточка, мне ведь нельзя здесь оставаться. Это ведь детсад, а я бабушка, мне нужно ходить в бабсад. Это здесь рядом, на втором этаже".
      Но никакого бабсада на втором этаже не было. Там жил охотник дядя Костя, у которого собака Альма. А бабсада вообще никакого нигде не было. И я помню, что всё это тогда понимала, и очень плакала, у меня даже кисель по подбородку тёк. А кашу я и вовсе есть не могла. Если бы не мой брат Юра, то вообще не знаю, что бы я стала делать без бабушки! Еле-еле привыкла.

На Южном переулке
     На Южном переулке у нас были соседи. Генка был маленький, как мы с Юрой, а его сёстры, Ада и Римма, совсем большие, больше нашей Тани, почти, наверное, как Олег. Они с Олегом и дружили.
     У Тани тоже была подружка, только я не помню, как её зовут. Она жила в чужом дворе, но Таня иногда брала нас туда с собой, когда шла играть. Мы там в школу играли. Обычно учительницей была наша Таня, и это правильно, потому что у нас и мама учительница. Даже директор школы, между прочим. Но иногда и соседская девочка тоже становилась учительницей. Мне это меньше нравилось. У неё руки шершавые, в цыпках. И вообще. Наша Таня красивей.
     Но чаще всего мы играли с братом Юрой и соседским Генкой. Мы во все игры играли по-правдашнему, и мне от этого иногда плохо приходилось. Потому что, если я была лошадкой, то меня пасли, и нужно было есть траву и сено. И когда пирожки из песка делали, то и эти пирожки надо было есть. Я не ела, потому что невкусно. Тогда мальчишки на меня очень сердились. В гостях ведь не положено капризничать, а надо есть, что дают. Но я всё равно не ела. Тогда меня кормили насильно. Я начинала громко плакать, прибегала бабушка и меня спасала; мальчишек наказывали, а меня вели умываться.
     Иногда мы играли в орлов.Я была маленьким орлёнком, а Юра взрослой орлицей.Он летал на кухню, набирал в рот воды, прилетал обратно и меня этой водой поил. Потому что, если у орлят нет воды, то они умирают от жажды.
     Ещё мы играли в собак. И в пограничников. Я была овчаркой, Юрка пограничником, а Генка шпионом. Он прятался в траве, а мы его ловили.
     А ещё мы, бывало, играли с настоящей собакой, с нашим Дружком. И с кошкой Мотькой. Или чесали за ушком поросёнка Ваську. Он, между прочим, очень быстро рос. Быстрее, чем мы. Гораздо быстрее. А лучше бы ему было не расти. Почему - я потом расскажу. Так сразу не могу - уж очень страшно!

Недавно была война
     В нашем городе много развалин. Это потому, что недавно была война.
     Я вообще-то про войну ничего не помню, но слово это слыхала всю жизнь. Все взрослые, которых я знаю, жили во время войны. И Олег, и Таня жили во время войны. Даже Юра немножечко жил. А я - нет. Я уже после войны родилась.
     Рядом с нами жили соседи, тётя Эмма и дядя Макс, у которых в войну всех родных поубивали. Дядя Макс такой некрасивый, лысый, и всё лицо у него в бородавках, а сам очень любит целоваться. Всё время меня целовал, и мне это очень не нравилось. Но мне не разрешали от него вырываться, потому что он много пережил в войну, и у него тоже была когда-то дочка. Тётя Эмма, его жена, была покрасивее, у неё, по крайней мере, хоть волосы росли; но и она любила целоваться и всегда пачкала меня помадой. И это тоже надо было терпеть.
     А при нашей бабушке, например, нельзя было петь военные песни, особенно "Вставай, страна огромная", потому что оба её сына, мамины двоюродные братья, пали смертью храбрых.
     А у тёти Ани в ноге сидела пуля. Она во время войны санитаркой работала, и её там ранили...
    В детском садике у нас тоже много говорили про войну. И песни мы разучивали всё больше военные. Мне особенно нравились две - "Прощайте, скалистые горы" и "Артиллеристы, Сталин дал приказ". И "По берлинской мостовой кони шли на водопой" - тоже очень хорошая песня. Её мой брат Юра больше всего любил. Только слова он пел неправильно. Надо: "распевает верховой", а он пел: "распевает вверх ногой". Все очень смеялись над ним, но он ни на кого не обращал внимания и пел по-своему. Такой упрямый!

Сталин
     В садике, в нашей групповой, висел портрет Иосифа Виссарионовича Сталина.
     Товарищ Сталин одет во всё военное, в кителе и в сапогах (наверное, он тоже воевал). Он стоял посреди своего кабинета около стола и держал в руке трубку. А глаза у него улыбались.
     Наша воспитательница нам говорила, что Сталин - наш отец. И вообще, он всем отец. Даже моему папе, и маме, и бабушке. Он очень много работает. Он всё время работает и всё время про всех нас думает, чтобы нам хорошо жилось. И мы должны не огорчать Сталина, а быть хорошими детьми, не лениться на занятиях, не баловаться, не драться и, главное, никогда никого не обманывать.
     Мы очень любили Сталина и очень старались его не огорчать, раз он так много работает и всё время про нас думает. Но у нас не всегда и не всё получалось. Не обманывать - это ещё ничего, обманщиков у нас было мало; но вот драчунов, баловников и лентяев хватало. Так что Сталин, наверное, часто из-за нас огорчался.
     Зато песни про Сталина мы все пели очень хорошо и громко. Бывало, как запоём" И сам товарищ Сталин в шинели боевой", - как запоём, как заорём, - так даже, бывало, сама наша заведующая прибегала, Надежда Николаевна: "Что, мол, у вас здесь стряслось? Почему вы так кричите?"
     А это мы не кричим, это мы про Сталина поём. "Ну, - скажет, бывало, Надежда Николаевна, - ну, это другое дело. Если про Сталина, то пойте, хорошо пойте. Дружнее пойте!"
     И мы пели ещё громче прежнего.

(Продолжение следует)