Запас прочности

                Вихрь войны взметнулся и угас,
                Успев  людские судьбы опалить.
                Где люди берут прочности запас,
                Что помогает и любить, и жить!
               
                Тоня
         Старый  автобус, натужно урча и скользя колёсами по раскисшей и липкой грязи, медленно поднимался в гору. Пассажиры, вжавшись в спинки сидений, притихли,  мысленно  помогая  ему  выбраться из скользкого месива. С трудом выкарабкавшись на пригорок и, уже обретя под колёсами твёрдую галечную поверхность, пару раз чихнув, изношенный  ПАЗик захлебнулся на вдохе и остановился уже на ровной грунтовой дороге. «Ну вот,  приехали, – с сожалением подумала Антонина Петровна. - Всё, в том числе и техника, имеет свой запас прочности. Но наступает такой момент, когда заканчивается этот предел,  и всё. Так и люди…»
     Антонина Петровна, вздохнув, поднялась и, оставив на сиденье свою корзинку, потянулась следом за выходящими наружу пассажирами.
- Видимо, придётся позагорать, - без оптимизма пробурчал  кто-то рядом,  - когда ещё автобус-то  отремонтируют.
«А-то, поди,  придётся вообще пешком шагать до деревни, а это километров десять будет, - недовольно  подумала женщина.  -  Хорошо, что на обратном пути он сломался-то,  и я всё-таки  успела съездить и  повидать своего Алексея Егоровича, - просветлев лицом при воспоминании о муже, улыбнулась она.  -   Сумела  поговорить с ним, рассказать все деревенские новости, расспросить докторов  о его здоровье, покормить его домашней стряпнёй. Да и просто  ненадолго побыть с ним и самой немного  успокоиться».
       Вот  уже второй месяц пошёл, как  её муж  находился на излечении в районной больнице, куда его доставили с обширным сердечным  приступом. Он  так же,  как старый изношенный автобус, терпел, сколько мог. Но когда  и у него закончился запас прочности, то  он, ветеран войны, орденоносец,   Морозов Алексей Егорович, оказался на больничной  койке.
       Отойдя в сторонку и остановившись на пригорке, Антонина Петровна окинула взглядом низину, знакомые дали, развёрзшиеся прямо  у неё под ногами. Сумерки, неторопливо опускаясь на землю,   медленно крались по пролескам и ложбинам, вытесняя  оттуда дневное тепло. От лужков ощутимо тянуло сыростью.  Туман, выползая из низины, стелился по траве,  густо заливая окрестности  белёсым  молоком.  Вдали,  извиваясь голубой змейкой, лениво  текла  полноводная, с крутыми, заросшими зеленью берегами, речка Вилейка. Над водными проблесками деловито сновали туда-сюда сытые стрижи. На ещё зелёных полях уже просвечивала чуть тронутая желтизной рожь. Наконец-то дожди прекратились, и погода поворачивала к вёдру.
       После полуторачасовой задержки старый автобус  с помощью деревенского механика удалось отремонтировать. Радостно переговариваясь, пассажиры ринулись внутрь, занимая свои места.
 «Слава Богу, ещё успею Зорьку свою встретить. Надо посолённым хлебушком её угостить», - подумала   Антонина Петровна, утомлённая ожиданием. Стадо возвращалось поздно, и она ещё успевала  к приходу своей кормилицы.
«А Алёша-то сдал,   похудел и выглядит   не ахти,  – вспоминая  первое впечатление от встречи с мужем, размышляла  она, - и  хоть в больнице  вроде  кормят неплохо, но еда-то казённая, не то, что дома». Антонина Петровна, прикрыв глаза,  прислонилась  головой к прохладному стеклу, окунаясь в воспоминания…
           … Вот  уже тридцать первый  годок пошёл, как встретила она  его, своего Алёшу, с войны. Проводив мужа в сорок первом, так за всё время разлуки  не получила  от него ни   одной весточки.   И уже вся деревня считала его погибшим,   только  Тоня  верила, что  жив её Алёша, и  ждала, надеясь на чудо… И дождалась  в сорок пятом, но, ох, как же тяжела была для неё  эта встреча…  Антонина Петровна,  глубоко  вздохнув, помотала головой, словно сбрасывая из памяти кошмарные воспоминания, которые ей уготовила  тогда  судьба-злодейка.
          В тот   победный май сорок пятого  селяне   радостно встречали  своих героев: мужей, сыновей, отцов,-  вернувшихся    домой с победой. И с какой отчаянной надеждой продолжали ждать своих родных  уставшие солдатки,  получившие на них похоронки.  Но, не смотря ни на что, они также радовались вместе со всеми  в тот майский день,  прикоснувшись краешком души    к чужому счастью  и завидуя своим  подругам белой завистью.  И только Тоня  отрешённо стояла в сторонке, словно  была лишней  на этом празднике…  Воспоминания прошлого, вновь  наползая одно на другое,  накрыли её с головой.
- Где же ты, мой родной?..  Почему не возвращаешься? – шептала она, с отчаянной надеждой глядя тогда на дорогу, по которой   проводила  своего Алёшку  на войну. -  Жду тебя, сокол мой сизокрылый.   Неужели счастье моё закончилось, едва начавшись…  Ведь месяц, всего один месяц прожили мы с тобой, любимый мой...
         А потом время, тикая внутренним метрономом, работало против неё. Ожидание долгое,  трудное, изматывающее до исступления, заползая в душу, убивало последнюю надежду. Но Тоня  ещё как-то находила в себе силы, продолжая ждать, верить и надеяться,  что дождется  своего любимого, хотя до дрожи  в теле боялась неожиданных роковых известий. И всё-таки,  не смотря на эту, почти суеверную боязнь, едва завидев  почтальонку,   завозившую  в их  деревню  почту, спешно бежала ей навстречу.  Какие только картины встречи с Алёшей  не рисовались в её  сознании, но вышло всё не так… Всё совсем  не так… Устав от неопределённости, она вдруг поняла, что нужно искать его самой.  Съездив  в районный   военкомат Вешних  Бобров,  Тоня написала заявление на розыск мужа.   И,  к её радости, зимой  45 года, она наконец-то получила долгожданное известие  о  местонахождении  Алексея. В нём говорилось, что её муж, старший сержант  Морозов Алексей Егорович  1920 года рождения, уроженец села В. Бобры,  после ранения  находится на излечении в госпитале городка Россошь, что в Воронежской области.  Не помня себя от радости,     торопливо собиралась  она  в дорогу. Провожали Тоню всей деревней. Вспомнилось,   как нервничала и  переживала,  когда  поезд, замедляя ход,   тянулся, как хромая лошадь.     Как вначале   она не придала   значения   словам врача, который, пряча от неё глаза,   пытался объяснить,    что её муж находится здесь не только по ранению, но и по страшному увечью, которое останется с ним навсегда.  Не услышала. Не помня себя,  обгоняя сопровождающую её  медсестру,  бежала по длинному коридору  до палаты, в которой лежал ее Алёшка.  А потом… Что было потом, ей даже сейчас вспоминать было тяжело…  Война, война…  Как же безжалостно коверкала она  не  только тела и души, но и людские судьбы…  Никогда ей не забыть того дня, никогда… Антонина Петровна, снова горестно вздохнув, помотала головой, словно сбрасывая из памяти тяжёлые воспоминания тех далёких  времён, которые,  бередя её душу, продолжали  всплывать из глубины  сознания, снова тревожа  сердце.  Утерев глаза краем косынки, она  взглянула  в пыльное окно… 
         Май 1941 года выдался тёплым, но дождливым.   
- Весна-то парит, урожайным  год будет, - предсказывали старики, ещё не подозревая, что убирать урожай придётся женщинам да  им самим, потому что  всех мужиков заберёт уже нависшая над миром война. Не подозревали  они, что   на протяжении  трудного военного  лихолетья с раннего утра и  до позднего вечера будут тянуть  тяжёлую лямку осиротевшей деревни, работая не покладая рук, с  трепетом   ожидая  весточки   с фронта  от  своих близких  и  надеяться на то, что беда не коснётся их родных.  А они сами смогут пережить первую суровую военную  зиму, прокормить своих детей,  да ещё и фронту помочь. Но  не тут-то было…  Горькое лихо  и беспросветная  нужда  уже ждали их впереди… 
«Да, пришлось хлебнуть лиха», - вздохнув, думала  Антонина Петровна.  Но в тот миг память, вновь выхватывая из глубины сознания волнующие душу воспоминания, возвратила её в прошлое, но такое счастливое…

                Майская  свадьба
           В тот  предвоенный май,  уже отсеявшись,  селяне ненадолго,  до летнего сенокоса, расслабились, никуда не торопясь.  Вялая разморенность и трудовая усталость витали вокруг дворов. Деревня Верхние Бобры с тёмными от дождей домами, уютно расположившись под горой, на склоне  которой, раскинув зелёные ветви, стояли белоствольные   берёзы,  чётко пропечатывалась на фоне заревого неба. Небольшая деревушка в одну улицу утопала в белоснежном черёмуховом цвете, заливая окрестности нежным ароматом. На Троицу в семьях Селивановых и Морозовых готовились к свадьбе.
- Чего это вы удумали-то?.. – увещевали деревенские старухи. - Кто на май свадьбы-то играет, ведь всю жизнь маяться будете.
Но не тут-то было. Влюблённые, посмеиваясь, ничего и слышать не хотели.
- Чего тянуть-то, если уж всё решено, - обнимая украдкой свою невесту, улыбался Алексей, провожая  её  до дому. - Как ты, Тонюшка, думаешь?
-  А что тут думать? - смеялась она. - Мы ведь всё равно вместе.
 И,  юркнув в раскрытую калитку и   махнув  рукой, быстро заскочила  в сени.
- Тонюшка,  ну, постой  немного,  соскучился я по тебе, - крикнул он ей вслед. - Всё убегаешь от меня, уж два годика хороводимся, а ещё толком и не поцеловались ни разу…
- До завтра, Алёша, поздно уже, что люди-то скажут, -  выглянув на миг, крикнула она из сеней, затворяя дверь.
«Как же всё-таки повезло, что встретился мне  Алёшка. И работящий, в руках всё горит, и грамотный. Недавно  выучился в районе  на шофёра, и из себя ладный, да и меня любит.  С таким ничего не страшно, -  расстилая свою девичью  постель,  думала Тоня. -  С таким  мужем можно всю жизнь прожить как за каменной стеной».
            Между тем грозовые тучи, ползущие из-за горы, медленно надвигались на  деревню. «Успел ли Алёшка до дому-то добежать?» – с тревогой   подумала Тоня, прикрывая печную трубу. Часть неба за горой как-то разом потемнела, опускаясь  на  ещё виднеющиеся  заревые просветы  и алые облака, растекаясь чернотой во все стороны.  И вдруг  ничего не стало видно, всё затянулось сумрачной  темнотой. В тот же миг яркий  фиолетовый разряд сверкнул от края до края неба и, пробежав ящеркой по чёрному бархату дождевых туч, юркнул за гору. По окрестности, на мгновение освещённой, пробежала  лёгкая дрожь.    И тут же под напором  налетевшего  ветра   кусты и деревья, покорно склонившись своими верхушками, словно кланяясь,  припали  к  земле. Сверкнуло ещё и ещё, рассыпая вокруг  фейерверк огненных бликов.  Яркая молния, ломаясь желтыми разводами,  мощно озарила на фоне черноты мечущие кроны берёз, оглушая темноту ночи трескучими раскатами грома.
«Гроза-то какая… Только бы  на  Троицу дождя-то не было… Свадьба всё-таки, – уже засыпая, подумала Тоня, - хотя старики говорят, что дождь на свадьбу - к счастью и богатству».
           Но, вопреки всему, праздничное утро природа встретила  долгожданным ярким солнцем и благодатным теплом. По умытой дождями деревне к дому Селивановых, звеня бубенцами и играя на ветру  разноцветными лентами, мчалась нарядная   свадебная тройка. Рядом с домом невесты, выстроившись в рядок, собрались все её подружки.  Заслышав  свадебные колокольчики,  к дому подтягивались и остальные гости, чтобы не пропустить момент выкупа невесты. Подружки пели: «Как послала меня мать да зелёно жито жать.  А я жито и не жала, а Алешку поджидала»… К дому подкатила  весёлая   разукрашенная тройка, из которой резво выскочил принаряженный жених. Подружка невесты, Маша, перегородила тропинку, ведущую к крыльцу, на котором,  торжественно замерев,  стояли  родители невесты.  За ними  бойкая сваха, прикрыв собой  дверь в избу, торговалась,  требуя  выкупа. Жених, перепрыгнув ленточку,  почтительно остановился и, поклонившись родителям,  аккуратно  обошёл их,  выложив в лукошко свахи подарки и деньги. Слегка оттеснив неугомонную сваху и её свиту, вошёл в дом. На крыльцо он вышел уже с невестой и,  протянув ей, по старому обычаю,  край шёлкового  платка, повёл из родительского дома. Тоня, счастливо улыбаясь, шла рядом с любимым, ни разу не обернувшись.  Гости  стояли, тихо  переговариваясь, заворожено глядя на красивую пару, не смея их остановить. Так и  увёл Алексей  Тоню, держась за край шёлкового платка, в свой дом.   Следом за ними шли гости, а  по дороге  медленно плелась разукрашенная тройка.
- Ой,  не ладно это, ой, не по-людски,  не порядок, разрешения-то родительского не получили, – шептались старухи, качая головами и  крестя  молодых    вслед…
            …Летнее утро предпоследней  июньской субботы  разбудило молодых звонким и радостным  птичьим щебетанием.  Душная ночь заставила их ночью  перебраться из избы на смётанный свежими травами сеновал.
- Алеша, посмотри-ка, восход-то какой радостный. День сегодня ясный и тёплый будет. Делянку быстро выкосим, - потягиваясь ото сна, прошептала Тоня и, прижавшись к мужу, пощекотала его  по щеке  травинкой.
- Да, Тонюшка, -  улыбнулся он, ловя губами травинку, - нынче надо у затона докосить  да завтра на Бычий бугор перейти бы.  Там трава быстрей сохнет, - обнимая жену, ответил Алексей.  – Баньку вечером затопим…  И  стели-ка сегодня на сеновале. В избе-то больно душно. Здесь, вон какая благодать, травой медовой пахнет.
-Ладно,  Алёша,  - коротко  ответила она, спускаясь вниз по лестнице.

                Война
       Назавтра,  закончив покос  у затона до полудня, косари перешли на Заячье поле.   Ближе  к вечеру  Алексей,   посадив  деда Митрофана и двух колхозниц  на старую полуторку,  выехал  к затону, чтобы перевезти     подсохшее сено  на скотный двор.   Обернулись они быстро.   И уже  поднимая на рогатинах пахучее сено в омёт,  Алексей  заметил быстро мчавшийся к ним  председательский тарантас. На нём, стоя в полный рост,    Вершинин  Фёдор Иванович,  нещадно  нахлёстывая   коня, летел к скотному двору. Загнанный, тяжело дышащий конь с пеной у рта  резко остановился рядом с омётом.
- Мужики!.. Бабы!.. Все сюда!.. – хрипло крикнул  Фёдор Иванович, держась за сердце, - соберите,.. скорее всех соберите сюда…  Весть я привёз… Плохую весть…
И,  вытирая   рукавом рубахи струящийся по лицу пот, спрыгнул с тарантаса. Через несколько минут собравшиеся колхозники  уже  стояли рядом, тревожно глядя на председателя в ожидании известия.
- Война, товарищи!  Война началась!.. –   поднимаясь   на колоду, громко и чётко произнёс он.
- Ой, ой, ой!.. -  нарушив гробовую тишину, раздался женский голос, подхваченный остальными.
- Тише, бабы, тише!– произнес Фёдор Иванович, успокаивая женщин. -  Гитлеровские  полчища   вероломно, без объявления войны, напали на нашу Родину, - со скорбью в голосе  продолжил он и опустил голову.
- Не-е-ет!.. Ой, да что же это!..  Ой, ой, ой!.. – разом заголосили женщины, заходясь в крике,  который  в гулкой  тишине,   громко  повторяясь  отголосками  общего людского горя и переливаясь раскатистым эхом,  повис   в вечернем воздухе.    Мужики,  сурово сжав кулаки, беспомощно молчали.
- Тише, бабы, тише!- продолжил председатель.  -  Сегодня  в четыре часа утра отборные немецкие войска начали наступление по всем нашим границам.  Их самолёты бомбят наши города и сёла. Разрушены города Ковель, Владимир-Волынский, Брест, Таллин.  Советские  пограничники  героически держат оборону, но немецкие войска, прорвав её, вторглись на нашу землю. Больно нынче земле-то нашей, опять рвут её на части… Больно и нашему народу  многострадальному. Но  на подмогу   уже  спешит   наша Красная Армия  и авиация. Дорогие товарищи, очень скоро мы отбросим вражью армию  от наших исконных границ. Победа будет за нами!..  Так говорит товарищ Молотов, который выступил сегодня по радио.  Мы победим,  только надо  подсобить своим трудом армии-то  нашей,  - тяжело дыша, закончил свою речь  Фёдор Иванович.  Снова наступила гнетущая тишина, прерываемая женскими всхлипываниями и вздохами. И как по команде,  до этого  молча стоящие мужчины разразились гневным многоголосьем. Тоня, припав к Алексею, заглянула в глаза.
-Что же сейчас будет, Алёша?..
 - Не знаю, Тонюшка,.. – растерянно произнёс он, прижимая её к себе.
           А  через неделю  верхнебобровским  мужикам  уже принесли первые повестки на фронт. В их числе был и Алексей Морозов.
- Сыночек!.. На кого ты нас оставляешь-то?.. – запричитала  мать, падая перед иконой на колени, - ведь только жить начали… Что уж без тебя  и воевать некому, что ли?  Батьку твоего гражданская  доконала. Весь израненный, два годочка  только и прожил после неё…  Даже тебя на руках не успел подержать.
 Тоня, прислонившись к стене и опустив голову,  растерянно    молчала. В воздухе повисло тревожное ожидание чего-то неотвратимого.
- Алёша, как же так, ведь и правда,  пожить-то не успели… Как же мы друг без дружки-то? -  обняв его,  вопросительно заглянула она в его глаза.
-  Потерпи,  Тонюшка, война долго не продлится.  А  я должен идти, кто же вас и страну  защищать-то будет?  Помочь  надо  Красной Армии врагов-то разбить, а к осени вернусь. Ждите! А пока вам придётся без меня управляться. Сено запасено, а огород  сами уберёте. Правда, страда уборочная впереди, но, думаю, к тому вернёмся. Слышишь, Тонюшка. Я вернусь, я обязательно вернусь,  родная моя.  Береги себя и мать и жди меня, - прижимая её к себе, тихо, но  уверенно ответил он…
       На другой день девятнадцать крепких и работящих мужиков, в одночасье   осиротив деревню,  оставив без кормильцев  свои семьи, не завершив неотложные крестьянские дела,  встали  в строй, чтобы  защитить свою  Родину, над которой нависла смертельная угроза.  Вместе с мужиками  ушла на фронт внучка бабушки Ерошихи, Тонина лучшая подруга, Мария Ерошина, в прошлом году вернувшаяся из Тамбова,  где  окончила  курсы медсестёр.    Ещё   долго  после того как старая полуторка, увозившая   мужей,   отцов и сыновей,  скрылась из виду за дальним поворотом,  над деревней стоял  вой  и стон,  причитания и бабий плач   вперемешку с детским. А потом,  как по команде,   повисла    гнетущая и тревожная тишина…
          Ушёл на войну и  отец Тони, Селиванов Пётр Андреевич, оставив Таисью  Зотовну одну.  Пришла повестка из военкомата и председателю колхоза,    Фёдору  Ивановичу  Вершинину. Чтобы не оставлять деревню на произвол судьбы, он накануне  в сельсовете собрал сход.
- Бабы, родные наши, остаётесь одни. Знаем, что большие трудности ждут вас впереди. Знаем, что нелегко вам здесь одним  придётся. Но вы ведь наши, вы русские! А наша баба в огне не горит и в воде не тонет… Детей берегите,  они  - наше продолжение.  А  мы скоро вернёмся, обязательно вернёмся, только поможем армии нашей врага лютого разбить, раз уж они без спроса  пришли на нашу землю.  Вы уж потерпите, бабоньки.  Вы,  родные наши,  всё сможете. И  со скотиной лучше вас никто не управится. И   уберёте хлеб не хуже. Вся надежда теперь на вас!  А  поскольку без руководства колхозу нельзя, то предлагаю выбрать председателем  одну из вас, - продолжал Фёдор Иванович, наблюдая за реакцией собравшихся.  Кандидатуру долго выбирать не пришлось.
-  Все вы её знаете. Все помните, какое горе ей пришлось пережить… Можно только преклоняться перед её стойкостью. Такая всё вынесет,  сдюжит, не запаникует и колхоз вытянет, пока мы воюем… Это Полина Васильевна Матвеева.
 Селяне в полной тишине  молча  слушали председателя, никак не реагируя.
- Ну, так что, бабоньки, кто за  кандидатуру Полины Васильевны, давайте проголосуем, - произнёс  Фёдор Иванович, вытирая пот со лба, стараясь как-то расшевелить земляков. - Товарищи, кто за неё, прошу поднять руки.
И тотчас,  так же в полной тишине,  дружно взметнулись десятки   рук. Даже  считать не нужно.   Было видно и так, что единогласно.
- Ну,  вот и хорошо, и руководство  райсовета  кандидатуру Матвеевой тоже поддержало, - добавил он и пригласил Полину Васильевну  к столу.  И тут уж односельчане разразились громкими аплодисментами, выкрикивая:
- Не  робей, Васильевна,  ежели  чего -  подмогнём!..
         У жителей деревни ещё свежо было в памяти то роковое событие, произошедшие с семейством Матвеевых,  которое заставило вздрогнуть даже самых стойких.  Случилось это два года тому назад в начале зимы…

                Полина
         Никогда не забыть Полине того страшного дня, который навсегда перевернул всю её жизнь, размеренную и счастливую... В тот  декабрьский  день её муж  Павел приехал  в райцентр за запчастями в МТСовскую мастерскую, а за одним и за своей женой, находившейся в родильном отделении сельской больницы.  Полина родила ему первенца.  Ближе к вечеру он подъехал за ними.    Усадив  в свою старенькую полуторку, бережно укутал обоих тулупом и  еще засветло выехал  из райцентра домой в Верхние Бобры.  Находясь в радостном  настроении,  Павел весь сиял, всё-таки сын родился.  Для них с Полиной это был долгожданный ребёнок, ведь  обоим   было уже   за тридцать.   Нежно поглядывая на жену и на завёрнутого  в стёганое  одеяльце спящего  малыша, он  счастливо  улыбался,  осторожно объезжая рытвины и ухабы,  и весело шутил по поводу выбора  его  имени.
- А что, Полюшка,  если  мальчонку   Апполинарием  назвать?   И будет у нас в семье Павел, Полина и Полинар, - смеясь,  предложил  он.
- Да ну тебя! – отмахнулась она. - Придумал же такое  старорежимное имя…
         Смеясь и весело переговариваясь, они  даже не заметили, как подъехали к переправе через Вилейку, припорошенную свежим снежком.
- Смотри-ка,  сегодня ещё никто  не проезжал, - всматриваясь в белоснежную,  ровную поверхность реки  произнёс Павел, выхватив  взглядом, едва видимый,   санный след.
- Паша, может быть, лучше в объезд? Лёд-то,  поди, еще не встал? -  тревожно   спросила его Полина, прижимая  покрепче   ребёнка к своей груди.
- Так уж не раз проезжал, Поля,  вроде держит, – ответил он, съезжая на едва заметную колею. 
- Через речку-то, Поля,  ближе,  а в объезд-то разве к  ночи  только доберёмся.
           Но на самой середине Вилейки вроде бы надёжно замёрзший лёд,  вдруг надломлено хрустнул  и  покрылся множественными трещинами, из которых хлынула чёрная глубинная вода. Полуторка, забуксовав в расщелине, быстро начала уходить вниз. Павел с перекошенным от ужаса  лицом рванулся к жене, беспамятно прижавшей к своей груди ребёнка, закутанного в лоскутное   одеяльце,  и, навалившись на её колени, сумел-таки распахнуть уже чиркающую по льду  дверцу. Удержавшаяся на ней полуторка, кренясь,  на мгновение застыла, и ему этого мига хватило на то, чтобы вытолкнуть жену  с ребёнком наружу.  Полина упала боком  на заливающую ледяной водой кромку, к счастью, оказавшуюся достаточно крепкой, вскрикнула и  отчаянно поползла к берегу, одной рукой придерживая ребёнка, другой отталкиваясь ото льда. Выбравшись на крутой берег, полезла наверх, увязая в сугробах, и только там оглянулась. На месте, где была полуторка, всплывали из чёрной глубины белые осколки льда. Вдруг громко и утробно булькнули  пузыри,  и стало тихо-тихо. Даже на миг успокоился  сынишка, до этого заходившийся в крике. Полина, ища глазами мужа, отчаянно закричала: «Паша, Пашенька,.. Паша!».  Но на заснеженной поверхности реки виднелись  лишь четкие следы колёс, уходившие в неровный проём воды с нагромоздившимся ворохом наломанного льда. В вечернем предзимье стояла оглушающая тишина.
           Потом была дорога. В валенках хлюпала ледяная вода, ноги и колени ломило от холода. Подол замёрзшего пальто поднялся коробом,  и полы его стучали друг о дружку, как деревяшки. Сумерки сменились вечерней  мглой. Боль в ногах сделалась нестерпимой. Воды в валенках уже вроде бы не было, но при  каждом шаге они скрипели и  больно натирали ноги.  Сделав несколько шагов, Полина рухнула на колени, потревожив замерзающего ребёнка. Сидя на корточках  и  прижав  его к себе,   принялась убаюкивать, раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец  он,  слабо пискнув, затих. Она положила его на снег и на коленях поползла к обочине. Разгребла в снегу ямку и, вернувшись за ребёнком, уложила его туда. Сама легла рядышком, подстелив под него полу своего пальто так, чтобы теплом своей груди защитить его сверху  от холода. С боков подгребла на себя снег и затихла, надеясь,  что их успеют заметить.
        Ночью их подобрал дед  Митрофан, возвращавшийся  от кума из  Вешних Бобров.  Полумёртвую,  затащил он её в сани, положив в скрюченные руки сына, укутав тулупом и  накрыв сеном, пришпорил коня.
       Весть о гибели единственного колхозного шофёра Павла Матвеева потрясла всю деревню.  Люди, знавшие его с малых лет, уважали за трудолюбие, смекалку и мастерство. Потому и послало правление колхоза именно его на курсы шоферов  в райцентр, по окончании которых он снова вернулся в родную деревню.  Дом Матвеевых стоял недалеко от фермы, и не было   сторожей надёжней их, да и никакой работой не брезговали. Не считаясь со временем,  помогали и скотникам, и дояркам, чем могли.  И вдруг такое горе…
       Хоронили Павла без Полины.  Она находилась в больнице.  На похоронах женщины безудержно рыдали.  Вернувшись с кладбища,  зарёванные  бабы закрыли на замок осиротевшую избу и разошлись по домам, уводя ревущую скотину:  корову с бычком, трёх коз и собаку.
         В конце января Полину выписали из больницы.  Ей ампутировали несколько пальцев на руках и ногах. Не перенеся воспаления лёгких,  в больнице скончался сынишка. Похороны тоже взял на себя колхоз. Когда в могилу опустили  маленький гробик, Полина, до этого ещё как-то  державшаяся на ногах,  рухнула рядом,  потеряв сознание…               

                Лихая година
        Опустевшая деревня с великим трудом переживала первую военную зиму. В середине января молодая колхозница Анна Горелова родила девочку, уже вторую  в их семье.
-Ну, Аннушка, пусть здоровенькой растёт доченька твоя. Долго теперь  бабам-то нашим не рожать, так пусть назло войне и смертям хоть одна живая душенька, рожденная в это трудное время, растёт на счастье, и дай Бог, папку своего  поскорей увидеть, -  выкладывая на стол кулёк с яблоками, сказала Полина, пришедшая проведать роженицу. -  Муж-то, Аня, пишет ли?
-Да, нынче получили весточку,- ответила Анна, протягивая ей потёртый треугольник, - пишет, что воюет под самой Москвой, вот почитай-ка сама.
 «…Москву-то, Анюта, уже без бинокля видно, жмёт нас немец-то, но мы не сдаёмся. Ждём пополнение из Сибири, тогда дадим фашистам прикурить. Пишу тебе, пока передышка да пока почтарь  не уехал. Скоро  начнётся наше наступление, тогда будет не до писем. А ты, Анюта, береги себя и дитё наше, которое родится.  Всё гадаю, кто же у нас будет, хорошо бы мальчонку,  ну да ладно, кто бы ни был, лишь бы жил.  Если трудно будет, продай мой новый полушубок.  Целую вас. Обнимаю, мой привет и поклон землякам. Ваш муж и отец, красноармеец  Михаил Горелов».
           Тяжко приходилось не только людям, началась бескормица. Женщины, предвидя это, забеспокоились, обдумывая, что же можно предпринять, чтобы  скотине  хватило сена  до весны.  Но  уже в начале года стало ясно, что до первой травы не дотянуть.
- Ведь кормов-то было полно,   до лета должно было хватить, - с отчаянием качала головой  Полина Васильевна. – Вот что, бабы, стожки на Бычьем бугре пока трогать нельзя. Там они под нашим  надзором.   Пригодятся позже, а пока  надо бы по своим дворам поскрести, может быть,  чего-нибудь соберём. Матрасы свои придётся повытряхивать, солому в хлевах подсобрать, очистки картофельные тоже отдельно собирать. Надо ребятишек послать, чтобы одёнки после копен подобрали.  А-то сколько их ещё осталось-то.  Потом в тепле отойдут, а коровёнки-то наши  и этому будут рады. Скотину надо как-то поддержать. Ведь скоро отёл начнётся. Придут наши мужики, не простят нам, что скот не уберегли.  А  лошадей надо по дворам раздать, одну-то животину легче прокормить, и тем, кто лошадей возьмёт, будем с дальних стожков выделять  по охапке сена. Нам весной на них пахать, посевная ждать не будет, а какая работа, если скотина голодная, а на себе нам не вытянуть… А сейчас, бабы, крышу надо  починить, коровёнки-то по колено в воде холодной стоят. Несите лестницу, сама полезу, а вы брёвна подавайте. Тоня, ты тоже вставай на лесенку-то, помогать мне будешь. Да смотрите, осторожней, под брёвна-то не лезьте, -  сказала Полина, повязывая покрепче  шаль.
         Как говорится, беда одна не ходит.  И  не было бы  на ферме  такой бескормицы, и продержался бы колхоз до весны,  если бы не воровство кормов.  Зная  то,  что в колхозе не осталось мужиков, заезжие мародёры принялись  безнаказанно потрошить дальние стожки. Воровали больше ночью.  Когда  Полина Васильевна поняла, что помощи ждать неоткуда,   наладила дежурство.     Сторожить в ночь  уходили   по двое. В ту ночь Тоня должна была  дежурить  с бабушкой Ерошихой. Но старуха не на шутку  разболелась, ноги распухли так, что не встать. И Тоня на дежурство пошла одна.  Ночь,  в общем-то,  прошла спокойно, но  уже   под утро, когда она, чтобы погреться,   забралась  в тёплую норку  сухого стога,    сквозь наползающую на неё дрёму   вдруг  услышала скрип саней.  Что там для здоровых и сильных  мужиков безоружные бабы!  Мародёры,  меняя время и методы, продолжали  по-прежнему потрошить стожки, не боясь никого. «Никак едут?»  - встрепенулась  она,  вспоминая всё,  что  было между ними до этого  оговорено.  Тоня быстро  схватила железный ломик, лежащий рядом, и  начала колотить по металлической трубе, крича: «Бабы, вставайте, девоньки, все сюда… Дед Митрофан, сюда… Воры!  Поднимайтесь… Все сюда!..»
 Мародёры,  вскочив в сани,  сначала дали дёру, но, отъехав к леску,  приостановились, всматриваясь в предрассветную мглу. Убедившись, что  вокруг копен бегает только одна баба, повернули  сани назад и  направились к ближайшему  развороченному стожку.   Тоня,  громко крича, бежала им  наперерез, по-прежнему громыхая  ломиком  по трубе.
- Бабы, вставайте! Бабы! -  продолжала она, останавливаясь  на некотором  расстоянии от них.
-Комедь-то не ломай, деваха!  Никого тут  боле нету, – соскакивая с саней,  ответил один из них. - Ну, чё, сама отдашь, али силой брать будем? Да нам маненько надо-то, скотина ведь мрёт.  А мы тебя после отблагодарим.  Слышь,  ли?..
 Но Тоня  брякая ломиком  по железке,  продолжала кричать.
- Не ври, ворюга, продаёте вы наше сено.  Наживаетесь на нашем горе. Это не ваша, а наша скотина мрёт.   Не выйдет у вас ничего! Люди!  Вставайте, люди! Вставайте, воры тут! Сюда, все сюда!  -   продолжала  она  кричать, с надеждой поглядывая в сторону деревни и прислушиваясь к лаю разбуженных собак.
- Ну,  баба, сама виновата, - грозно надвигаясь на неё, злобно произнёс мародёр. Тоня не успела отскочить, как  тяжелая дубина  с силой опустилась  ей на  голову. Прежде чем потерять сознание, она успела услышать  лай приближающихся   собак и заметить  бегущих  баб с вилами в руках. Потом рухнула  лицом  в только что  выпавший рыхлый снег и провалилась в черноту.  А рядом, обдавая жаром, заполыхал  ярким заревом  подожженный  мародёрами  стожок.            
            Месяц Тоне пришлось отлежать в больнице,  залечивая последствия удара  и сотрясение мозга.   Вернувшись   домой , узнала, что её ждало  ещё одно несчастье.  Умерла старуха Морозова, Алёшина мать, болевшая с самой осени.   И осталась Тоня в доме совсем одна.               
         С великим трудом переживали колхозницы первую военную зиму. Горькой болью отозвалась  в их  женских сердцах  первая похоронка, пришедшая  Кате Ельниковой  и её  двум осиротевшим детям.   Муж Николай погиб под Смоленском. А через два дня пришло и радостное известие  об успешном наступлении  Красной Армии под Москвой.
- Бабоньки, родные мои, не всё нам плакать, радость я вам привезла, - забегая в коровник, воскликнула только что вернувшаяся  из райцентра Полина. -  Погнали наши мужики,  наконец-то, немца  от Москвы-матушки.  Наступает армия-то наша, уже освободила   Звенигород, много деревень и сёл.  Бежит немец-то, бежит!
- Ура а-а-а!.. – обрадовано закричали бабы, обнимая   друг дружку. -  Слава  Богу, услышал  Господь наши молитвы-то! Может,  выпроводят  супостата-то  до самой границы,   и домой вернутся  мужики…
- Нет уж, если гнать фашистов,  то уж до самого их логова, и там  разгромить до конца, чтобы неповадно было,  - возразила Полина.- Может, и подольше будет ожидание-то, но надёжней, а мы мужиков-то обязательно дождёмся.  И встретим их, как героев,  и поклонимся им до земли,  и  вспомним  добрым словом  всех  наших защитников, вспомним и тех, кто не пришёл…  И Николая Ельникова, и  Семёна Наумова, пропавшего безвестно под городом Ленинградом, и сына нашей учительницы  Анны Ильиничны Юру, погибшего в боях под Москвой.
          Но все понимали, что враг ещё очень силён и немецкие войска продолжают наступление по  всем   фронтам, нанося удары по нашим  городам и сёлам. Выйдя к Волге, немецкие войска начали окружение Сталинграда.  И великая русская река с голубой и тихой водой, с широкими солнечными плёсами, с караванами барж, с зелёным   берегами,  сейчас  была объята дымными пожарищами, застилающими горизонт, с воронками от бомб.  А Сталинград, с высокими белыми домами, с волжскими пристанями, когда-то заполненными прогуливающими людьми, также задыхался в дымном зареве пожарищ.  Теперь это был сражающийся город,  охваченный огнём, но так и не покорённый. Город-солдат, опалённый в боях… До войны Тоня с отцом ездила в Сталинград в гости к тётке и была поражена его  красотой и величьем, поэтому весть об окружении  города  отдалась болью в её сердце.

                Трудная весна
             К маю на ферме кормов не осталось совсем. И как назло, всю весну  держались ночные заморозки, промораживая талую землю и, этим самым, не давая траве прорасти.
- Бабы, милости-то нам ждать неоткуда. Все сейчас нужду тянут. Нет  у района лишних кормов, сколько бы мы ни просили… Скотину как-то  до травы додержать надо, уж недолго  осталось.   А пока давайте пройдёмся, милые  бабоньки, снова  по дворам.  Может, у кого-то ещё  солома осталась, может,  очистки картофельные. Всё надо подобрать, - озабоченно  просила    Полина. - И мы со Звёздочкой своей поделимся, очистки всю зиму  собирала,   моркови немного осталось.   Пусть дед Митрофан на подводе по деревне проедет, может быть, хоть Гнедку своему  чего-нибудь соберёт. Бабушка  Ерошиха обещала с полведра овса дать, а сена   понемногу давайте только рабочим лошадям.
- Ладно, Васильевна, пройдём по дворам и деда пошлём, - ответила Тоня,- а со скотиной,  что будем делать, как-то ведь выводить на волю её надо.
          Наутро, не досчитавшись ещё одной коровы, бабы принялись поднимать лежащее, обессиленное от голода стадо, чтобы вывести на улицу. Коровы, жалобно мыча, натужно напрягались, стараясь встать на ноги.  Тем, кому  это удалось, шатаясь из стороны в сторону,  потихоньку потянулись к воротам коровника.
- Ну,  милаи, пошли, пошли, заиграй по вам колотушка,  пошли на травку-то… Неча лодыря-то гонять, ишь лежебоки  какие… Там  для  вас  уже харчи подросли.   Ешь -  не хочу, а они вылёживаться вздумали.  А  ну-ка,  пошли на солнышку-то, - щелкая кнутом по грязному  дощатому полу,  зычно  орал  дед Митрофан,  и,  поддерживая плечом одну из бедолаг,  изо всех сил  старался   вытолкнуть   её к выходу. Опьянённые свежим весенним воздухом, слеповато щурясь, коровы медленно переставляли непослушные от лёжки ноги и  шли к едва пробивающейся молодой зелени, вытягивая морды навстречу   яркому  солнцу. Бабы тяжко вздыхали и,  утирая  набежавшие слёзы,  с болью глядели на доходяг.
- Бабоньки, коров не загоняйте сегодня, пусть росточки-то дотемна щиплют, а коровник надо вычистить и проветрить.  Да воды не давайте пока, а-то вспучит им кишки-то,– дала своевременное  указание Полина Васильевна. -  И давайте других поднимать, двое не смогли подняться.  Верёвки несите… Неимоверными усилиями, женщинам удалось поднять и их. Поддерживаемые верёвками, обессиленные  коровёнки  еле-еле  волочили бесчувственные  ноги  и, хрипло мыча, тоже  потянулись к воротам, шумно вдыхая  терпкий весенний воздух.
- Ну,  давай, давай на травку-то… Ишь, какие крали… Там харчи под ногами валяются, а вы, паршивки, задницы поднять не могите, заиграй по вам колотушка…  Марш  свежатинку откушивать, – красный от натуги покрикивал  на коров  дед Митрофан, наскоро  вытирая рукавом вспотевший лоб.

                Перелом
             В ноябре 1942-го в деревню вернулся первый фронтовик, потерявший ногу в битве под Сталинградом. Это был Тимофей Полозков.  Его жена Ефросинья, обезумев от радости, бегала по деревне,  созывая всех    по поводу встречи. Вечером  в избу Полозковых  пожаловали  почти все бабы с ребятишками  и старики.  Тимофей, тяжело опираясь на костыли,   встречал земляков у порога и  приговаривал:
- Давай, давай, захаживай, девоньки,  радый я, что свиделись… Уж думал, что не выберуся я…  Гангрена у меня была, но дохтура  выходили , ногу-то отдать пришлось… Но всё равно, радый я…
Лукерья Громова  выставила  на стол четвертную банку браги и гордо уселась в красном углу под образами. Остальные  бабы,  тоже  выкладывая  немудреный провиант, принесённый с собой, рассаживались вокруг стола.
- Тимофей, моего  Ивана,  не встречал ли где? – с надеждой поглядывая на хозяина, спросила соседка Шура Егорова. - Может,  знаешь о нём чего?..  В прошлую осень одно письмецо только пришло,  и боле ничего от него нету… 
- Нет, Лександра, не видывал его. Только ведь на фронте-то не до писем. Время-то на них нету. Там, дай Бог, успеть оружью своё  почистить да, если повезёт, харчами подзаправиться.  Так сейчас   немца-то погнали, что и кухни-то за нами не успевают, -  ответил  Тимофей, подсаживаясь к столу.
-А  Марьюшка-то  моя воюет на втором Белорусском фронте. Нонче она при госпитале медсестрой  служит. Раненных, значит, спасает. Слава Богу,  пока пишет, уж третье письмецо от неё получила, всей деревне привет передаёт, - гордясь внучкой, поведала бабушка Ерошиха, сама воспитавшая её, когда  мать Зинаида, бросив их, уехала в город на заработки и пропала.  А отец  Маши, сын Ерошихи Николай,  погиб  в двадцать первом году на лесозаготовках,  так и не увидев дочку.
- А мой Алексей молчит, - робко вставила Тоня, присаживаясь на лавку, - а чего говорят-то,   скоро ли война-то   кончится?..
- А вот от Сталинграда  и погоним  их. Дале не пустим! Сколь  уж там немцев-то    сничтожили, и ещё  бить будем!   Политрук нам так и говорил: победа  начнётся от  города Сталинграда. Как только разорвут окружение-то, так считай:  победа наша,- уверенно ответил Тимофей, закуривая самокрутку. Эту радостную весть Полина привезла селянам чуть позже.   Битва под Сталинградом, переломившая  весь ход войны, закончилась полным прорывом окружения в феврале 1943 года.

                Радость материнства
        В конце  мая Полина Васильевна,  съездившая в Вешние Бобры по  делам, вернулась  грустная и задумчивая. В сельсовете  спряталась за перегородкой и вдруг неизвестно отчего расплакалась.  Женщины, слышавшие  её едва сдерживаемые  рыдания, недоумевали.
- Васильевна,  может, ты чего  худое узнала, так  расскажи, мы ведь тоже  переживаем, не понимаем что к чему.  Сама не своя ходишь.  Ты уж поделись с нами-то… Ведь у нас друг от дружки сейчас и секретов-то нет.  Всё общее: и горе, и радости, - растерянно глядя на неё,  спросила  Шура Егорова.
- И то правда, ты уж не отмалчивайся,  Полина.  Что случилось-то? – прямо спросила её Тоня.
- Ой, бабоньки, не могу я больше.  Давеча  в райцентре  была. Чтобы узнать новости с фронта,  на станцию забежала, а там как раз  ребятишек  из города Ленинграда привезли.  Голодные они,  блокаду  там пережили.  Смотреть ведь на них больно, - сказала она и  снова заплакала.-  Одни скелетики, в чём душонка-то держится, больные, бледные,  а глаза, как у взрослых… Люди их по домам разобрали, чтобы маленько  подкормить. Кто остался, так  в клубе одну комнату для них освободили. Ночь сегодня не спала, всё думаю, - вытерев глаза, посмотрела она на подруг. - А вот поеду и тоже возьму себе мальчонку.  Неужто не выкормлю.  Детей-то у меня уже более не будет, а в одиночестве-то жить тошно.  Вот и не дадим друг дружке пропасть.  Как вы, бабы, думаете?..
- Тьфу ты, Васильевна, чего тут думать.  Это же шанс твой: с дитёнком-то вы уже семья, а  то одна-то, как перст… Скорей  поезжай и привози мальца-то. Вместе с нашими и расти будет, - вытирая мокрые глаза, ответила  Шура Егорова, поддерживаемая репликами остальных   женщин.
 – Ты не тяни, Васильевна, завтра с дедом Митрофаном и поезжайте, - решительно произнесла Катя Ельникова, - а мы вас ждать будем. Картошки  сварим,   каши овсяной с молоком.  Поезжай, поезжай, Васильевна, привози мальчонку-то…
           Остановив лошадь  у  крыльца районного клуба «Родина», Полина соскочила с телеги и  подошла к однорукому инвалиду,  подметавшему двор. Он, придерживая черенок метлы  культёй, норовил почище  обмести  выпирающие из земли корни дуба.
- Уважаемый,  не подскажите, к кому мне обратиться насчёт усыновления? Мальчонку приезжего  я хочу взять насовсем, – робко спросила она его. Мужчина выпрямился,  внимательно посмотрел на неё  и, махнув культёй на окна, сказал:
-Иди по  коридору-то, там найдёшь  третью дверь по левому крылу с надписью «Костюмерная».  Обратись к Фаине Антоновне, она поможет тебе. Откуда будешь-то?
- Из Верхних Бобров, - нерешительно переступая  с ноги на ногу,   ответила  Полина. - Как  думаете,  могут мне отдать одного на воспитание?
- Дело хорошее,  ежели  достойная ты и  ежели от сердца желание твоё, а не за пайку, - снова сказал он, берясь за метлу.
      Постучав в дверь, Полина вошла. Вся комната была заставлена железными  кроватями. Посередине   дощатый стол, на котором стоял   закопчённый чайник и алюминиевые  кружки. На кроватях  в рядок сидело несколько ребят постарше, младшие лежали, укрытые байковыми одеялами.
- Здравствуйте!– обратилась она к женщине в очках, сидящей за столом. -Мне  бы поговорить с Вами.
- Здравствуйте, проходите, присаживайтесь, что Вы хотели, уважаемая?- устало глядя на неё,  ответила женщина.
- Мне узнать… Какие документы нужны для усыновления … Я хотела бы мальчика… усыновить, - робко произнесла Полина и замолчала в ожидании ответа.
- Вот как?  Зовут меня Зотова Фаина Антоновна.  Я  и заведующая,  и воспитатель  этих детей.   Документов для усыновления сейчас не требуется.  Единственное условие -  нужен  паспорт или справка  из колхоза.  Добрые люди берут под своё крыло и на том спасибо.  Все  дети  сироты- блокадники, я справку вам дам, паёк дополнительный будете получать. Матери  их умерли с голоду или погибли при бомбёжке. Отцы на фронте у многих тоже погибли или без вести пропали, - говорила она  как-то обыденно, изредка кидая взгляд на Полину. – А  где  Вы живёте? Работаете?..  Дети  у Вас есть?
- Я Матвеева Полина,  в деревне живу,  председателем меня назначили, вместо  Фёдора Ивановича,  ушедшего на фронт.  Одна я, муж с сыночком ещё до войны погибли. А паёк, миленькая, мне не надо, пусть детишкам останется, а я голодовать дитю не дам.  А  документ мой  вот, – ответила она, подавая Фаине Антоновне  справку из колхоза.
- Сейчас я внесу Вас в список.  Видите, как просто сейчас это делается. Детям семьи нужны, чтобы отогреться, в себя придти, детство-то у них отняли. Натерпелись они, бедные…  Такое повидали, что взрослому на всю жизнь хватило бы.    Понимаете?– устало ответила Фаина Антоновна.
- Да, - тихо произнесла Полина, вытирая набежавшую слезу и  встав изо стола,  подошла  к кровати, стоящей у окна. На ней, прикрывшись одеялом, лежали двое   наголо остриженных  малышей. Мальчик постарше, широко открытыми глазёнками, под которыми разлилась болезненная синева, грустно смотрел  на неё. Она остановилась у кроватки, с болью глядя на ребятишек.
- Как тебя, дитятко, зовут? – тихо спросила она мальчика.
-  Меня Витей зовут, тётенька, - с надеждой поглядывая на неё, ответил он.
- А  где твои  мама и  папа? – снова спросила она его.
- Мама умерла от голода, она нам с сестрёнкой весь свой паёк отдала, а мы хотели  ей назад  вернуть, да встать не смогли. А потом Валя весь хлеб съела, - ответил он грустно, опустив глазки. -  А папа работал на Кировском, он танки делал, чтобы они  фашистов  били, а потом на одном  танке на фронт уехал, и больше мы о нём ничего не знаем, -  толково,  совсем по-взрослому, объяснил он. – Тётенька, возьмите нас с Валей, пожалуйста.  Это сестрёнка моя, ей три года, -   кивнул он  на остриженную девочку,   лежащую рядом, которую Полина вначале приняла за мальчика. – Она, тётенька, сейчас болеет и пока не ходит,  но она обязательно поправится, вот увидите.
Едва сдерживая слёзы, она посмотрела на девочку и  заметила, как   полузакрытыми голубыми глазёнками та  с любопытством наблюдает за ней.
- Да, да, детушки, – растерянно ответила Полина, присаживаясь на кроватку.
- Понимаете, они брат и сестра, разлучать-то их  нельзя. Но если вы не согласны,  то  можно… в порядке исключения, - смущенно произнесла Фаина Антоновна.
- Нет, нет, что Вы? Я согласна взять обоих.  Я выхожу, выкормлю, я воспитаю, Вы не сомневайтесь, - быстро заговорила Полина, боясь, что  эта уставшая, измученная сложившимися обстоятельствами женщина  откажет ей.    Поглядев на неё с мольбой, Полина   опустилась  на колени  и  нежно   прижала детей к себе.
- Ну что же, - ответила Фаина Антоновна и  подошла к ним, - вы, дети, согласны уехать с этой тётей?  Не бойтесь,  она вас не обидит.
- Да! – твёрдо ответил Витя и, посмотрев на сестру, добавил.  - И Валя согласна.
- Я хлебушка хочу, - тихо произнесла девочка.
- Сейчас, миленькая, сейчас, - растерянно ответила Полина и  торопливо достала из кармана своего пиджака бумажный свёрток, в котором были завёрнуты два ломтя хлеба, намазанные топлёным маслом. - Вот, поешь-ка, дитятко.  И тебе, Витя, кусочек. 
Остальные дети, жадно   поглядывая на аппетитные бутерброды, молчали. Полина   растерянно смотрела на них, больше у неё ничего не было.
- Дети, через сорок минут нам привезут обед, - успокаивая ребят, сказала Фаина Антоновна, испытывая  за них  некоторое неудобство.  – Кто сегодня дежурный?..      
Встали двое мальчиков.
- Вытрите  чистой тряпочкой  стол и разложите приборы, - продолжила она, - и всем вымыть руки…
 Витя  подошёл  к ребятам и, молча, протянул им свой кусок.
- Колхоз наш пошлёт вам молочка, картошки, подождите, миленькие. Я завтра же  снаряжу деда Митрофана, он вам  завезёт.  Подождите,  миленькие, - часто  моргая застилающие слезой глазами,  сказала Полина.
- Не стоит беспокоиться, уважаемая, сейчас нас неплохо  кормят, но нельзя им досыта есть пока.  Помаленьку едят, пока нельзя им, - повторилась Фаина Антоновна, словно, оправдываясь.
       Тяжело вздохнув, Полина принялась одевать Валечку, Витя оделся сам. Простившись с  воспитательницей и ребятами, она взяла девочку на руки, пропустила Витю вперёд  и  вышла из здания. Оглянувшись,   они увидели, как дети, прильнув к окнам, грустно смотрели им вслед.
- Ну что, поехали, - усадив ребят в телегу, произнесла  Полина, -  в деревне теперь жить-то будете. У нас там красиво, лес кругом, гора большая.  Зимой-то с неё ребята катаются на салазках, речка Вилейка  рядом, -  продолжала  она и   поёжилась, вспомнив роковую переправу через зимнюю реку.
- Едут, едут!.. – закричали ребятишки, завидев показавшуюся  из-за поворота  телегу. Встречать их вышла почти вся деревня:   и стар, и млад.  Лошадь подъехала к самому дому и остановилась, потянувшись мордой  к сочной травке. Прикрытые брезентовым плащом дети, крепко прижимаясь  к Полине, с любопытством смотрели на окруживших их людей,
- Вот те раз, деток-то, никак,  двое? - удивлённо произнесла Шура Егорова.
- Ну что же, милости просим, в нашем полку прибыло, - поддержала Тоня, подошла  к телеге,  откинула плащ и   подхватила Валечку на руки, прижимая к себе худенькое, почти невесомое тельце девочки.
- Здравствуйте, детушки!..  Держите-ка гостинец, - протягивая  ребятам по шаньге, поприветствовала их бабушка Ерошиха. И в тот же миг  женщины разом  загалдели, доставая из своих  карманов и  вручая  сироткам немудрёное  деревенское  угощение.
- А вот   ещё  сахарку вам от бабушки Анисьи,  - сказала Ерошиха, разворачивая белую тряпочку и  доставая из неё  два кусочка рафинада. -Внучке берегла, да что уж теперь…
- Бабоньки, вы погодите пока, нельзя им много есть-то. Как бы   худого не случилось.   Понемногу   их кормить-то надо, – растерянно произнесла  Полина,  забирая от Тони  Валечку, которая   слабенькими ручонками прижимала  к себе  гостинцы, не сводя с них глаз.
 – Спасибо вам, люди добрые.  Вот, поехала за сыночком, а ещё и доченьку привезла. Родненькие они, брат с сестрой, Валя и Витя. Помощнички  мне будут.
- А мамка-то с батькой живы ли? – полюбопытствовала Ефросинья Полозкова.
- Нет, маманька-то  у них с голоду умерла  прямо на глазах, - тихо ответила Полина. – А папка-то работал на большом заводе, танки для фронта собирал. Так на своём танке в бой-то и вступил, как немец завод-то окружать стал. Страшная бойня тогда была, сказывала их  воспитательница Фаина Антоновна. Живых-то не осталось… Фамилия у них  Михайловы, но вот поеду в сельсовет, на свою запишу.
- Ну,  правильно, Васильевна. Вот сейчас вы уже семья, - вытирая влажные глаза, сказала учительница Анна Ильинична и тяжело вздохнула.   
   
                Тревожное ожидание
               1944 год страна встретила дружным ликованием  народа.  Советские войска наступали по всем фронтам и освобождали города и сёла Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии. И  тут же на освобождённые от врагов  территории, разрушенные, разграбленные, израненные, сожжённые, чернеющие  уродливыми  остовами домов, предприятий, заводов,  на изрытые  воронками поля, сиротливо  раскинувшиеся на бывших оккупированных  просторах Родины,   начали  спешно возвращаться беженцы, некогда покинувшие свой родной кров. А в конце января в ходе наступления Ленинградского и  Волховского  фронтов было полностью разорвано кольцо блокадного окружения города. Это событие  вызвало бурю радостных эмоций  всего советского народа.
             За последний год  в Верхние Бобры пришли, снова отдаваясь слезами и  болью в женских  сердцах, ещё  три  похоронки и два извещения о  без вести пропавших.  Получили  похоронку и в доме Селивановых. Освобождая город  Бобруйск, погиб отец Тони, Пётр Андреевич. Таисья Зотовна, не выдержав  гибели мужа, слегла. Пришла похоронка и в дом Вершининых. Фёдор Иванович погиб под городом Лиепая при освобождении   Прибалтики. Пропал без вести муж Шуры Егоровой, отец их  троих детей,  Иван Ефимович. Шура, почернев от горя, замкнулась в себе, ища отдушину в работе.
-Бабы-бабоньки, убит соколик мой, чую сердцем, убит. Как  он мог пропасть, ведь он у меня такой шустрый. Был бы жив, выбрался бы, – причитала она надрывно. – Похоронки-то получившие, хоть знают, где их родненькие захоронены, а я и знать не буду,  где мой сокол лежит, и деточки его тоже не узнают,  где их папка…
- Шура, держись.  На войне-то всякое бывает, - успокаивала  её Тоня, -  вон в Баевке  мужик нашёлся, тоже считался без вести пропавший. А он пришёл, живой, только раненый.   В окружении был, вот и не знали, где он. Дай Бог, и твой Иван Ефимович придёт.  Жди, Шура, жди, ведь  и я жду своего Алёшу…
        Не откладывая в долгий ящик, Полина Васильевна на неделе снарядила деда Митрофана  в Вешние Бобры с провиантом для оставшихся блокадных ребятишек.  Провожая его, женщины  несли сиротам свои гостинцы.  Лукерья Громова  принесла килограмма два муки, Тоня с Таисьей Зотовной  передали  моркови и проса на кашу, бабушка Ерошиха  – кругляш маслица. От колхоза было послано блокадным детям два ведра картошки и полфляги молока.  Откормившиеся  на свежей травке коровы возобновили удои, и теперь колхоз регулярно поставлял в райцентр на нужды фронта по несколько фляг молока. Женщины, преисполненные гордостью, радовались,  что и их колхоз сейчас тоже вносил свой посильный вклад,  помогая стране и советской армии в разгроме врага. 
- Передай Фаине Антоновне поклон и гостинец мой, - отдавая  деду Митрофану завёрнутые в газету  шерстяные носки из козьего пуха, попросила Полина, - а то в её шёлковых чулочках ноги  можно простудить. Пусть уж бережёт себя, а то  она,  сердешная,  деткам ещё нужна. А про ребят моих скажи, что Валечка поправляется, даже щёчки порозовели, и на ножки  уже встаёт,  а сынок, мол, с ребятами нашими сдружился и по хозяйству мне помогает.
Проводив деда Митрофана, Тоня подошла к бабушке Ерошихе.
- Здоровье-то Ваше как?.. Что Маша с фронта  пишет?  - спросила она у  неё.
- Время-то  моё уходит, и здоровье за ним  вдогонку бежит. Машутку  дождаться бы.  Перестала она писать, уж четыре месяца ни словечка, -  тяжело вздохнув, тихо ответила старуха.
-Ждите, бабушка, ждите, Маша обязательно напишет. Недосуг им нынче на фронте-то, бьют фашиста, стало быть,  бои жестокие идут, значит и  раненных  много, вот и некогда ей. А Маша напишет Вам, обязательно напишет, - успокоила её Тоня.

                Евдокия
    В начале лета, уже поздним вечером в избу Веры Осокиной,  постучали. Она,  управившись по хозяйству и уложив детей, тоже готовилась ко сну.
- Кто там? – осторожно подойдя к двери, испуганно спросила Вера.
- Свояченица я твоя, с хутора Михайловского, из-под Каменской. Открой, Верушка, плохо мне. Приболела я в дороге-то. Резко распахнув дверь, Вера обомлела. Привалившись к косяку, едва держась на ногах, перед ней стояла бледная, измученная дальней дорогой, её золовка Евдокия.
-Дуся! Ты ли? Здравствуй! – растерянно воскликнула хозяйка, растворяя пошире дверь. – Да откуда ты взялась-то? Проходи, проходи, миленькая! Гостья, едва перешагнув порог, устало опустилась на лавку, стоящую у двери.
- Здравствуй, Верушка!.. Слава Богу, добралась, - тихо ответила она, привалившись к стене, - ты уж меня не гони. Некуда мне  идти. Нету у меня больше  хаты,  - и немного помолчав, продолжила. - В ней немец жил, прислуживала я тому немецкому оберу, тем и кормилась. Сама ютилась в летнице, мёрзла, как собака. А как наступление  Красной армии на Ростов началось, драпанули они, но перед тем хату мою  сожгли,  -  сказала Евдокия, и, устало прикрыв глаза,  беззвучно заплакала.
- Что ты, Дуся!.. Хорошо, что приехала.  Кто же поможет, если не родня. Живи,  сколько хочешь,  да и мне не так тоскливо будет, дай, Бог, прокормимся.  Андрей мой воюет, да вот только давненько от него вестей не было, – присаживаясь рядом, ответила хозяйка, - а Ваня, брательник-то мой, пишет ли? Племянники-то как?
- И Ваня,  и сынок тоже воюют. Пока под немцем жили письма-то не приходили.  Так что ничего о них не знаю, Верушка. Но и похоронки не было. Ждать будем, дай, Бог, живы, сейчас все ожиданием живут, - вытирая слёзы,  ответила гостья. – Соседям своим открылась, что к тебе поехала, если Ваня или Стёпочка  вернутся с фронта, так будут знать, где искать-то меня. Евдокия тяжело вздохнула.
- А доченьки моей больше нету. Нету моей Нинушки, только фотография её и осталась, - горестно  помолчав, продолжила она, снова прикрывая глаза.
- Ой, Дуся!.. Да что это мы сидим-то у порога, проходи-ка, милая, ко столу, я сейчас соберу чего-нибудь,- спохватилась Вера.
- А что с Ниной-то случилось? – спросила она, когда накормив гостью,   стелила ей постель.
- Фашисты проклятые,.. они виноваты в гибели доченьки моей,..-  помолчав, ответила Евдокия и, открыв сумочку,  достала  небольшую фотографию,- вот, всё что осталось от неё, -  протянула она Вере фото и, зажав рукой рот, громко всхлипнула. Та, взяв фотографию в руки, пригляделась и, вздрогнув от ужаса, резко отпрянула. На  примятой глянцевой бумаге чётко отпечатался снимок с фигуркой юной девушки в светлом платье, с распущенной косой.  Её нежная шея с  откинутой к левому плечу головой была  перетянута скрученным узлом толстой верёвки.  Девушка висела в саду на суку цветущей яблони. Её лицо, искаженное мученической гримасой смерти, немым укором полузакрытых глаз, взирало  с фотографии. А рядом с ней стояли  позирующие, ржущие и кривляющиеся фашисты. Прикрыв рот рукой, издавший непроизвольный громкий звук, похожий на стон, Вера без сил опустилась на лавку, холодея от ужаса.
- Дуся!.. Что это?.. Это Нина?.. Когда это  случилось, .. за что? Где это, во дворе, что ли?.. Дуся-а-а-а,.. – заходясь в  истерическом припадке, заголосила она.
- В  мае это произошло… Уж не знаю, Верушка, в чём доченька моя провинилась перед ними, - ответила Евдокия, - только говорят, что им и причина-то не нужна была. Хватали тогда всех молодых без разбора. Многих погубили. Молодёжь  из Краснодона тогда свою организацию создала,  ребята да девушки входили-то в неё, да ещё шахтёры, кто помоложе. Немцам жить мешали, уничтожали их, взорвали мост через Донец возле Новоалександровки, склад сожгли, казарму ихнюю бутылками горючими забросали.    А потом облавы начались, сколько же молодёжи  похватали да в тюрьмы  побросали.  Кто остался по родственникам  попрятались. Но только фашисты стали вместо них   родных забирать. Тогда молодогвардейцам ничего не оставалось, как самим сдаваться, чтобы родственников выручить. Приходили сами в гестапо и их тут же хватали и в подвалы бросали. Всех кого схватили, уже больше не выпустили  и под зиму, без всякого суда  расстреляли, а тела их в шахту под Ровеньками сбросили. Говорили, что ещё  два дня после казни их стоны слышно было. Родные-то не отходили от шахты, просили немцев хоть тела детей забрать, но те оцеплением стояли и никого не подпускали к шахте-то. Потом я услышала, что и Нина моя с одноклассниками листовки расклеивала. Говорили, что  они склад немецкий взорвали в Суходольске, да только не верю я, чтобы дочка этим занималась.  Только вскоре ночью подняли нас и Ниночку-то мою в сарае заперли. Меня   к ней не подпускали, а утром в хату загнали, и дверь и ставни на окнах гвоздями заколотили. Ну, думаю,  меня сейчас подпалят, а дочку в гестапо увезут, и больше я её не увижу. Кричала я,  билась, но меня никто не чуял, да и нельзя же, боялись подойти, за это же расстрел…  Подкоп под домом сделала… Кое-как через погреб вылезла. А доченька моя в саду висит… Голосила я, себя не помнила… А потом с соседом вытащили её из петли, да похоронили там же в саду. Вот так и не стало моей Ниночки. А карточку-то эту,  постоялец мой, обер этот чёртов  через несколько дней после её гибели принёс и вручил мне с усмешкою, - закончила Евдокия свой трагический рассказ,  снова пряча фотографию в свою сумку.
      Вера,  оцепенев от ужаса,   долго не могла придти в себя. С застывшим взглядом слушала  она Евдокию, не в силах пошевелиться, представляя в своём воображении страшную картину казни любимой племянницы.

                Время надежд
        Завершив посевную, колхозницы, даже не передохнув, тут же начали сенокос. Трава от тёплых дождей пошла в рост,  и  прохлаждаться было некогда. Тимофей Полозков, привыкая к новому протезу, тоже помогал женщинам по мере своих возможностей.   Перед сенокосом  вместе с дедом  Митрофаном  они наточили косы и сами отвезли  их на Бычий бугор. У затона решили с косьбой подождать, там трава  обильно  зеленея,   только что  пошла в рост.  Учитывая прежние напасти с кормами, решили сено свозить поближе к скотному двору, чтобы  в дальнейшем предотвратить их  воровство.
            А лето  набирало силу. Советские войска с боями освобождали захваченную землю, продолжая  громить и гнать  врага к западным границам.   В воздухе уже  витал ветер  долгожданных перемен.  А жители  Верхних Бобров продолжали жить своей нелёгкой трудовой жизнью. Все надеялись  на долгожданную победу и  жили ожиданием вестей от  своих родных.  Тоня о муже по-прежнему ничего не знала. Не раз Таисья Зотовна спрашивала её о зяте,  но  она  отмалчивалась.
- Видимо, и тебе доченька носить вдовий платок. Был бы жив твой Алексей, то давно бы отписал, - грустно причитала она, по-прежнему не вставая с  постели.
- Что ты, мама, такое говоришь?  Жив он, жив, слышишь ли?  Не до писем им нынче, а может быть, и писать-то нельзя, ведь разные причины бывают.  И не только мой Алёша молчит, и другие с начала войны писем не получают. Ведь всякое бывает…   Он воюет, а я жду,  и ждать буду до последнего дня. И не хорони ты его раньше времени, мама, - в сердцах ответила ей Тоня.
- А ты бы, дочь, съездила в Вешние Бобры в военкомат-то и написала начальнику  бумагу. Может, они помогут тебе Алёшу-то найти. Ведь им видней, кто и где воюет.  Живой или погибший?… Съезди-ка, дочь, - подсказала ей мать.
       Уже по осени,  закончив с уборкой хлеба, Тоня  отпросилась с работы и  отправилась  в районный  военкомат, не сказав никому о причине поездки. Встретил её майор,  инвалид войны.  Внимательно  выслушал ее, он  понимающе кивнул.
- Попытаемся выяснить, гражданка, о местонахождении вашего мужа, но война-то ещё не закончена, и хочу сразу предупредить, что мы не всесильны. Хотя бы знать, на каком  фронте он  воюет.  Попробуем выяснить, а пока ждите. Если придёт о нём известие, Вам пришлют бумагу. Надеюсь, что ваш муж жив, - пообещал военком  и, опираясь на палку, тяжело  поднялся  изо стола, провожая её. – Сейчас не сорок первый, нынче с поиском пропавших   проще.  Так  что ждите.
         В конце ноября в деревню вернулся ещё один фронтовик, артиллерист, старший сержант Владимир Козырев, сосед и  муж Тониной  подруги  Глафиры.  После ранения в боях под городом Гродно он несколько  месяцев отлежал в госпитале, потом был подчистую  списан как непригодный для прохождения  военной службы и  отправлен домой. В его теле  застрял роковой осколок, который в любой момент мог  сдвинуться с места и перекрыть сердечную аорту. Привезли его домой на военкомовской легковушке, как тяжелобольного,  помогли дойти до крыльца и уехали. Жена в это время была на работе. Сообщили ей  эту радостную весть дети, прибежавшие на ферму.  Не помня себя,  не чуя ног,  неслась она по тропинке. Сердце  радостно стучало в груди: «Неужели дождалась? Неужели?!..»  Но, забежав во двор, нашла своего  мужа лежащим на крыльце в бессознательном состоянии.  Дико заголосив, она  бросилась к нему, прижала к себе бесчувственное тело, принялась  его  поднимать, подталкивая  под голову свою фуфайку. Подбежавшие женщины чуть оттащили  Глафиру от него. Перенесли Владимира на руках в избу и, уложив на койку, кое-как   привели в чувство. Еще одного,  некогда молодого и полного сил мужика,  основательно  изуродовав, сделав  полным  инвалидом, вернула война деревне.
- Слава Богу, хоть  живой, - вздыхали женщины, вытирая слёзы  на глазах, - только Глашке-то  он уже не помощник…
- Будь проклята эта война, будь она проклята! - заламывая руки, голосила та.
А через несколько дней, собравшись у Козыревых, женщины услышал историю его ранения, вызвавшую у них потрясение до дрожи и потоки слёз.
           Отбивая очередную танковую атаку, Владимир вместе с  командиром  роты Василием  Никитиным выдвинулись далеко вперёд, закидывая бутылками с зажигательной смесью приближавшиеся к их окопам  немецкие танки. Вокруг них уже горело несколько машин. В очередной раз, замахнувшись бутылкой, Никитин не заметил прицеливавшегося в него фашиста. Пулемётная очередь  разбила бутылку  прямо в его руках, облив командира зажигательной смесью. Он моментально вспыхнул, как факел. Но не стал сбивать с себя пламя, а схватил обожженными руками противотанковую гранату и  бутылку со смесью и  бросился из окопа на вражеский танк. Это было не безумие, а мужественный выбор солдата, человека совести и долга. После боя Василия Никитина похоронили на центральной площади освобождённого белорусского города Гродно.  Посмертно  ему было присвоено  звание Героя Советского Союза. А старший сержант Владимир Козырев в том бою поднял роту в атаку. Бойцы,  отбивая  танковое наступление  врага, не заметили, как он,  сражённый пулей в грудь,  упал в снег. Разрывная пуля,  раздробив ребро, не вышла, а  осталась внутри,  в пяти миллиметрах от сердца.  Сначала его, как убитого, санитары оттащили на край вырытой братской могилы и положили в один ряд с погибшими. Очнувшись, он выкарабкался из штабеля мёртвых тел и уполз от собственной могилы. Его подобрали вторично и немедленно отправили в тыл.

                Судьба Марии
              Заканчивался  третий год войны. Жестокие бои под Луцком длились уже второй месяц. Наши войска  упорно   продвигались в западном направлении. Вокруг была слышна канонада,  а по ночам небосвод освещался  багровым заревом пожарищ. Основная часть армии с боями ушла  далеко вперёд, и  госпиталь, в котором работала  Маша, тоже  готовился к эвакуации,  когда  немцы,  перерезав  единственную дорогу в тыл, окружили его со всех сторон. Все,  кто мог держать оружие, встали на защиту госпиталя. Маша тоже  схватила свой автомат и  заняла оборону правого крыла. Немцы, дождавшись пополнения, начали наступление, медленно сужая  кольцо вокруг госпиталя. Медперсонал быстро начал  перетаскивать тяжелораненых в подвал, заваливая   вход разным хламом.  Полковник медицинской службы и главврач госпиталя Борис Кравцов, обходя взвод защитников,  приказал  беречь боеприпасы, которых для отражения атаки  катастрофически не хватало.
       Первый снаряд, выпущенный по госпиталю, разорвался  рядом с Машей, обдав  её комьями мерзлой земли. Она крепче сжала автомат и  выпустила очередь по бежавшим прямо не неё фашистам. Тут же над ней со всех сторон,  чиркая по стене, пролетел град пуль. Защитники тоже ответили  огнём.  С чердака застрочил пулемёт, а у левого крыла госпиталя раздались пушечные выстрелы.  Но немцы,  смыкая кольцо,  подходили всё ближе и ближе. Вставив в автоматный затвор последний рожок с патронами, Маша достала из санитарной сумки четыре гранаты и  разложила их перед собой.
-Не дождётесь, живой я вам не сдамся! - сцепив покрепче зубы, вслух произнесла она.   Прицелившись, Маша нажала на курок, сразив сразу двух фашистов. Приподнялась, чтобы отскочить к другому окну. Но в этот момент   услышала свистящий звук снаряда и  почувствовала,  как  под ней вздрогнула земля.  Всё пространство заволокло дымной завесой. Её тело,  скованное  дикой болью, словно пронзённое  тысячами стрел, перестало  повиноваться. Кровавый туман, застилающий глаза, окутал всё вокруг. Она попробовала подняться, но, хрипло  вздохнув, провалилась в чёрную пустоту.
       Очнулась Маша оттого, что кто-то рядом дышал на неё теплом. Приоткрыв глаза, увидела лошадиную морду, склонившуюся над ней. С трудом приподняла голову и, оглядевшись, ужаснулась.  Она лежала в каком-то  дворе на распряжённых  санях.  Вокруг стояли фашисты.
«Нет, нет, только не это! Лучше смерть, чем плен, - пронеслось в её затуманенном сознании. - Что  со мной?.. Ранена?…  Контузия?.. Лучше бы я умерла?.. А госпиталь?.. Что там, с нашими? – приоткрыв глаза,  лихорадочно думала она, но мысли,  не задерживаясь,  мелькали в голове,  как кадры  старого фильма. – Эх, гранату  бы сейчас»,- подумала она, пожалев, что выложила их все до одной.
- О!.. Медхен…Гут, гут…Ауфштейн… Ком, ком... – оживились немцы, заметив, что она открыла глаза. Недолго думая, один из них подскочил к ней и,  схватив её за воротник, стащил с саней.  Маша застонала  и схватилась за облучок, с трудом устояв на ногах.
- Ком  нах хаус... ком, ком, – подтолкнул её один из них, показывая рукой на крайний дом с висевшим над ним фашистским флагом. Она сделала первый шаг.  Дикая боль пронзила всё тело.  Но, сжав покрепче  зубы, промолчала и сделала ещё один шаг. Тяжело переставляя непослушные ноги,  медленно зашагала к комендатуре, до которой было метров двести. Из окон побелённых хаток,  пугливо прячась за занавесками,  выглядывали хозяева, крестя её вслед. «Что сейчас будет?.. Будут пытать?  Эх, бежать бы,  уж лучше пусть сразу убьют. Но нет сил, ведь сразу поймают»,- беспорядочно бились в её голове  тревожные мысли. А немец, наставив автомат в плечо, подгонял, покрикивая: «Комен, медхен, комен,  их зольдат,  унд ду зольдат». Маша с трудом переставляла непослушные ноги  и шла вперёд, лихорадочно озираясь по сторонам.  И вдруг сквозь застилающую   глаза кровавую пелену она увидела  у дороги сруб колодца.  Маша, облегчённо  вздохнув, напряглась. Это был выход. «Лучше умереть, чем попасть в гестапо, - приняла она скорое решение, прикидывая примерное расстояние от дороги до колодца.- Ну вот и всё… Только бы  хватило сил добежать… Эх, ещё бы пожить, но… Как же бабушка-то будет  без меня?..» – думала она, медленно приближаясь к цели.
 И вдруг, как видение, перед глазами предстала улица родной  деревушки, её  бабушка Анисья, заплетающая ей косичку, весёлая свадьба её подруги Тони, школьный друг, сын их учительницы Анны Ильиничны, Юрка.  Всё это пронеслось перед  ней в одно мгновение.  Все любимые образы  проплыли  перед глазами и  растаяли, словно в тумане.
- Еще немного, еще шаг, сейчас, сейчас, -  тихо шептала она, приближаясь к колодцу.   Поравнявшись с ним,  резко  оттолкнула  фашиста и из последних сил  ринулась в сторону.  Подбежав к колодцу, с разбегу  прыгнула в него за секунду до выстрела и, сжавшись в комок, полетела вниз.  Через миг,  коснувшись   холодной воды, она, тихо вскрикнув, мгновенно замерла. Фашисты  подбежали  к краю и  открыли шквальный огонь. Маша, прижавшись к выемке под срубом, затаилась. Фашисты, полоснув  из автоматов в глубину колодца ещё раз, постояли, прислушиваясь к звукам плещущейся воды, и, решив, что убили её, ушли. Сквозь  затуманенное сознание Маша  ещё  слышала отборную ругань, пьяную матерщину полицаев,  крики какой-то женщины, шум заведенных машин, ржание лошадей, а потом  всё стихло.
Поздно вечером мальчишка, пришедший за водой,  прибежал домой с криком.
- Мамо… Тамо, у колодце хтось стоне…
Накинув одежонку,  женщина  кликнула соседа и  кинулась к колодцу.
- Эй,  е там кто?.. – крикнул мужик,  наклонившись  над обледеневшим срубом, - отзовысь, хиба живой?..
В ответ послышался стон и  еле слышимое: «Спасите».  Люди засуетились, привязали  покрепче верёвку к ведру и  спустили его в темноту колодца. Через скользкую наледь с трудом вытащили девушку в задубевшей смёрзшейся одежде. Она была почти в беспамятстве, едва удалось разнять её руки, намертво вцепившиеся в верёвку. Втроём  занесли её в хату. Женщина, раздев её, долго растирала замёрзшее тело самогонкой,  а потом затащила на тёплую печку, укутав кожухом. А утром, пока  не нагрянули полицаи, переодели в просохшее в печи бельё и отправили её  в лес к партизанам. Согревшись, Маша чувствовала себя сносно.  На прощание, поблагодарив смелую женщину,  она  обняла её и, пока не рассвело, торопливо шагнула за порог.
- Сынку!.. Проводь дивчинку до дальнего лису. Тамо е партизаны, они ее побачать… Идить, идить скорийше с Богом, - сказала на прощание женщина, засовывая Маше за пазуху свёрток с едой.   
 
                Долгожданная весть
     Зима сорок пятого пришла в Верхние Бобры сильными морозами с самых первых дней. Для Тони год начался  с несчастья.  Мать, ещё с осени  впав в беспамятство, угасала с каждым новым днём. Перед самым Рождеством   Таисья Зотовна скончалась. Накануне,  ненадолго  приоткрыв глаза,  она позвала дочь к себе.
- Живи, доченька, долго-долго. За нас с отцом доживи. Дождись своего Алёшу, деток народите. Живите мирно, как мы с отцом твоим, Петром Андреевичем. Ухожу я с лёгким сердцем, потому что ждёт он меня… Прощай, доченька!.. – белая, как полотно, прошептала она, закрывая глаза навечно. Незаметно умерла, незаметно и похоронили её. Тоня вместе  с дедом Митрофаном погрузили гроб на сани и  повезли её в последний путь. За санями шло несколько старух  да  немощных  стариков.
       Едва похоронив Таисью Зотовну, Тоня и сама слегла от горячки. Не открывая глаз, металась два дня    в бреду, пока её не хватились подруги.  Соседка Глафира  отпоила  отварами да настоями, потом протопила  пожарче  баньку и, затащив её  под руки на полок,  принялась нахлёстывать  берёзовым веником.  После баньки снова напоила чаем с малиной, уложила её на жарко протопленную печь и укутала тулупом. Хорошо пропотев, Тоня наутро встала на ноги,  как ни в чём не бывало.
          Метельный январь лютовал,  засыпая  снегами  все дороги и тропки.  На ферму, а тем более в лес,  было  не пройти, не проехать. Дрова и сено на скотный двор  женщинам пришлось таскать на себе, поскольку на лошади завезти их по бездорожью было невозможно.  Родильное отделение,  отгороженное в углу фермы, нужно было топить  постоянно  и днём, и ночью. Тоне, ещё до конца не оправившейся после болезни, было нелегко таскать на себе тяжёлые поленья и большие  охапки сена. Полина Васильевна, войдя в положение, предложила ей подежурить возле рожениц и новорождённых телят.
        В последний день января Тоня была на ферме.  Корова  Пеструшка должна была на днях отелиться.  Бедняжка мучилась уже второй день  и, не поднимаясь  на ноги, жалобно мычала. Тоня поглаживала её и не отходила  ни на шаг. Повернувшись на скрип открывающейся двери,  увидела тяжело дышащего соседского мальчишку.
- Тётя Тоня, тётя Тоня, вас почтальонка дожидается. Она вам пакет привезла, ждёт вас, идите домой, - задыхаясь от быстрого бега, произнёс  Колька. -  Мамка сейчас  подменит вас, она уже бежит.
Чего только не передумала Тоня, несясь со всех ног домой! « Весточка  от  Алёшки!..  Неужели  нашёлся!.. Нет!.. А почему пакет?.. Ведь с фронта треугольники приходят… Похоронки на сером бланке… Неужели что-то плохое?.. Нет, нет… Жив он, жив!  Но почему  пакет-то?.. Что же там?» –лихорадочно  бились в её голове тревожные  мысли.
- Антонина Петровна Морозова? - глядя на запыхавшуюся девушку, строго спросила почтальонка. – Тебе пакет из военкомата, - протягивая его Тоне, сказала она и тут же, видя её состояние, успокоила, -  из госпиталя этот пакет-то, видимо раненый или контуженный он. Это не страшно, милая. Главное, жив мужик-то твой…
Тоня спешно распечатала пакет,  жадно впиваясь глазами в  печатный шрифт.
Извещение.
           Морозовой Антонине Петровне,   пос. В. Бобры. Тамбовская обл.
Ваш муж,  старший сержант  Морозов Алексей Егорович, 1920 г рождения, уроженец с. В. Бобры Тамбовской области, находится на излечении в госпитале станции Россошь Воронежской области  по ранению, полученному в ходе боёв на Курско-Орловской дуге.
 Адрес:  Воронежская область, ст. Россошь, ул. Щорса д. 2. Проезд  железнодорожным транспортом до ст. Россошь. ЮВЖД.»
                Главный врач  А. Г. Росляков  4. 01. 1945г. в.ч .№ 2743
 - Живой,  слава Богу, живой, миленькая.  Только раненый, ехать мне  надо. Ехать надо за ним, домой везти его надо, - облегчённо выдохнув, радостно ответила она, - собираться надо нынче.  Забирать его домой,  он ведь там ждёт меня! Спасибо Вам за весточку-то. 
       В поездку Тоню собирали всей деревней.
- Ну, девка, радость  тебе  выпала. Главно,  живой мужик-то твой. А там гляди, война-то скоро кончится,  и все наши мужики возвернутся. Не удалось Гитлеру-то проклятому нас победить, заиграй по нему колотушка. Надавали ему мужики-то наши, - восседая в переднем углу избы, со знанием дела  рассуждал  дед Митрофан. – А  ты, Антонида, вези скорей Лексея-то своего. Всё  нашего, мужицкого, полку  прибудет. А-то  мы с  одноногим  Тимофеем-то середь вас одни, как султаны  заморские, - сказал он, и,  протягивая Тоне  замусоленный кисет с самосадом  добавил. -  Вот передай-ка ему табачку.
- Так, поди, не положено ему курить-то,-  неуверенно ответила она, нехотя принимая подарок.
- А он, ужо,  порешит, как лучше-то, ты, главно, девка, передай ему от меня, - ответил дед Митрофан.

                Встреча          
    Поезд, постукивая на стыках, мчался вперёд.  Тоня, привалившись к стенке и прикрыв глаза,  думала о скорой встрече с Алёшей, рисуя в мыслях радужные картины.  Ей всё казалось, что набитый уставшими пассажирами  поезд часто останавливаясь, плетётся, как черепаха. Почти сутки пришлось ждать, пока путейцы ремонтировали  под станцией Таловая разбомблённый  участок железной дороги, который после прохождения поездов  приходилось каждый раз поправлять снова и снова. Но как бы  там ни было, а чувствовалось, что расстояние между ними с каждым часом  сокращается. Тоня дремала, когда проводница разбудила её.
- Вставай, девушка, следующая станция  твоя.  Слышишь ли, твоя станция,-  теребила её проводница.
      Ранним туманным утром Тоня вышла на станции Россошь. Талый снег стылым крошевом хлюпал под ногами, холодный ветерок заставил её поднять воротник.
 - Уважаемый, не подскажите ли, где здесь госпиталь? - спросила она проходившего мимо мужчину.
- Так это надо километра два обратно идти по ходу поезда, - ответил он и спросил.  - К кому приехала-то?
- К мужу, он здесь после ранения лечится, - подхватывая вещи, сказала она, - хочу домой его забрать.
- Хорошее дело, иди с Богом, - ответил мужчина ей вслед.
        Уже  рассвело, когда она подошла к серому двухэтажному зданию.
«Улица Щорса-2», - прочитала она на прибитой к стене железной табличке.
- Здравствуйте! Не подскажите, к кому мне обратиться? – переступив порог, спросила  Тоня  у проходившей мимо  санитарки. - Я к мужу приехала.
- Вот сюда проходи, тут и приёмный покой, и регистратура,-  указала та на дверь. - А рядом дверь главного врача Андрея Григорьевича. Он хирург, оперирует раненых, в том числе и мужа твоего. Как фамилия-то его?
- Морозов Алексей Егорович.  Мы с ним с начала войны не виделись, - суетливо ответила Тоня. – Не знала о нём ничего, пока из вашего госпиталя  извещение в военкомат не пришло.
- Морозов?!. – вскинув быстрый испуганный взгляд на Тоню, произнесла  санитарка и горестно вздохнула. – Это тебе, милая, к Андрею Григорьевичу  надо сначала  подойти. Только отдыхает он ещё, ночью операция была. Посиди-ка пока тут…
       Ждать пришлось более часа.  Тоня  нетерпеливо вышагивала по коридору туда-сюда,  когда наконец-то услышала приглашение   в кабинет главврача.
- Морозова Антонина Петровна из Тамбовской области? – спросил Андрей Григорьевич, устало присаживаясь за стол.
- Да, - торопливо ответила она, - я к мужу приехала, он в бою раненый, лечится у вас.
- Да, да, был запрос из дома на Морозова, но странно, почему-то он ничего не говорил о своей семье, - ответил он, опустив глаза. – Понимаете ли, Антонина Петровна, Ваш муж не только ранен, он... как бы Вам сказать... в ходе боёв получил увечье, которое останется на всю жизнь. Понимаете?
- Да!.. – нетерпеливо поглядывая на дверь, ответила она.
- Вам нужно быть готовой к тому, что всю жизнь Вы будете ему нужны, - заходя издалека и осторожно подбирая слова, сказал  Андрей Григорьевич.
- Товарищ главврач, я понимаю, что раненые, как дети малые, все беспомощные. Я всё сделаю, чтобы его побыстрей поставить на ноги, я буду день и ночь возле него.  Домой увезу, я выхожу его, не сомневайтесь, доктор,- ответила она, торопливо  выскакивая за дверь.
- Антонина Петровна!.. Вы не поняли! - в отчаянии   крикнул он ей  вдогонку.
          Обгоняя сопровождавшую её   медсестру, Тоня,  не чувствуя ног, бежала  по длинному коридору к Алёшиной палате. У двери остановившись, глубоко вздохнула и дёрнула ручку.
        Перед её глазами предстала довольно большая палата с двумя широкими окнами, между которыми стоял стол с табуретками вокруг. Вдоль стен в один ряд стояли железные кровати. Стоявшие, сидевшие, лежавшие раненые молча, с любопытством уставились на Тоню.
- Здравствуйте! – робко произнесла она и замолчала,  отыскивая глазами мужа.  Обведя взглядом всех больных, она вопросительно взглянула на медсестру. Та глазами  указала на койку в углу, на которой лежал человек, закрытый  одеялом по самый подбородок.   Тоня резко повернула голову  и  встретилась взглядом с небесно-голубыми глазами незнакомца, который с безразличием смотрел на неё.
- Кто это?– с недоумением спросила она медсестру.
- Ваш муж,  Морозов Алексей,- изумлённо переводя взгляд то на него, то на неё, растерянно ответила  она. - Да Вы успокойтесь, просто долго не видели его. Это он.
- Нет, нет, нет, это не он! Где мой муж? –  растерянно  вскрикнула Тоня и, зажав рот рукой, выскочила из палаты.
- Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, - выбежала за ней медсестра.- Посмотрите на него ещё раз, вы могли его просто не узнать, - уговаривала она её.
- Где мой муж? Ведь я к нему ехала… Где он, где? – билась в истерике Тоня.
- Подождите, а может быть, Вы просто не хотите его забирать? Может быть, вам такой больше не нужен? – сурово  взглянув на Тоню, спросила медсестра. – Да, он инвалид сейчас.  Бывший танкист, от взрыва бомбы разворотило его танк,  зажав его внутри.   Он  горел,  ему оторвало руки и ноги… Был, как головёшка, только лицо, закрытое шлемом, нетронутым и осталось.  Чудом  выжил. И если Вы его сейчас не заберёте, он  навсегда останется в инвалидном доме.  Что его там ждёт, я даже говорить не хочу. А  он герой и заслужил лучшей жизни, пусть и недолгой. Я читала о нём в газете  и плакала. Его смелость поражает. Этот  парень один подбил восемь вражеских танков. А когда закончились боеприпасы, он специально  выманил в чистое поле немецкие танки, и они, гоняясь за ним, оказались лёгкой мишенью для наших пушек. А потом этот взрыв… Пожалейте его, ведь он такое перенёс, на десяток других бы с лихвой хватило, и ни одного стона мы от него не слышали… И здесь он для всех святой!
Тоня с застывшим взглядом, прислонившись к стене, стояла,  не ощущая реальности.
- Но это, действительно, не мой Алёша, - тихо ответила  она, вытирая слёзы.- А где же тогда  мой?  Ведь я, миленькая, к своему мужу ехала. Неужели его уже и вправду нет на белом свете? - впервые засомневалась она.
          Тоня, безучастно глядя перед собой, сидела  перед  Андреем Григорьевичем, который ей что-то говорил и молчала. А в голове у неё  билась лишь единственная мысль: где же её Алёша?   «Неужели на этом всё? Как же дальше жить без веры,  без надежды?  Алёша, любимый мой, где ты?  Было тяжело, но я ожиданием жила, а теперь? Как теперь  жить без надежды?  Ведь  ничего светлого впереди», - думала  она с тоской.
- Вы слышите меня, Антонина Петровна? - спросил главврач, уже  зная  причину её отказа и  возвращая своим вопросом, её в действительность.
- Да, да, я слушаю... –рассеянно ответила она.
- Вечером Ваш поезд, билет Вам выдадут  в кассе на вокзале, я записку напишу, покажите кассиру, он Вас посадит, - сказал главврач и вздохнул.
 - Спасибо, - так же отрешённо ответила  Тоня.
- Вы не хотели бы ещё раз зайти к Морозову, вижу,  ждёт он Вас. Земляки всё-таки, - попросил её Андрей Григорьевич, - поговорили бы с ним. 
- Да, да, конечно, гостинцы оставлю. Поговорю с ним... – согласилась она.
- А сейчас можете  в  бельевой прилечь отдохнуть, до поезда ещё четыре часа, - предложил он.
             Едва присев на кровать, Тоня, уже не сдерживая слёз, по-бабьи  заголосила, прикрыв рот платком.
- Алёшенька, родной мой, где же ты, где?.. Жив ли?.. А может, ты в самом первом  бою погиб, родной мой?  А я тебя всю войну жду- дожидаюсь… Но я согласна еще ждать,  только бы знать, что ты  живой. Алёша-а-а-а,..- рыдала  она навзрыд, словно выворачивая наизнанку свою исстрадавшуюся душу.
       Перед отъездом Тоня, как и обещала, зашла  к инвалиду.
- Здравствуй, - тихо поздоровалась она. - Ты и вправду Морозов Алексей Егорович?
- Да, - едва пошевелив губами, ответил он.
- А с какого года ты и откуда?- снова спросила она.
- С 1920 года, рос-то я в детдоме, с малолетства сирота,  а потом тётка нашлась и перевезла меня к себе. На тракториста выучился, работал в МТС. А тут война. И на фронт я ушёл из села Вешние Бобры, что на Тамбовщине.
- Из Вешних Бобров ты?!. – удивлённо воскликнула Тоня, - а мой-то Алёша из Верхних Бобров.  Деревня-то наша  в сорока верстах от вашей. А я-то грехом  подумала, что ты у моего Алёшки  документы стащил. Но ведь не бывает так, чтобы  всё совпало. И имя, и  год рождения, и место… Правда сёла-то наши всё же  разные. Ведь нет, чтобы написать полностью, а то в извещении написано «В. Бобры».  Вот и разберись тут, - разговорилась она.
- Да уж, действительно, казус вышел, - удивляясь,  ответил он.
- А тётке что же не напишешь? – снова спросила она и тут же поправилась.- Попросил бы медперсонал отписать, что, мол…
- Она  зимой в  сорок первом умерла, один я остался, - перебил он её. Раненые  внимательно  прислушивались  к их  разговору и  горестно  вздыхали.
-  А ты, говорят,  герой, много танков немецких сжёг? - спросила она и добавила. - Дай-ка, миленький, покормлю я тебя гостинцами деревенскими. Откинув одеяло, остолбенела. Громко  вскрикнув, отпрянула, увидев страшно  изувеченное тело. Но быстро взяв себя в руки, опомнилась.
- Прости меня, мил человек, ради Бога, не хотела я, - произнесла она, осторожно прикрывая его одеялом.
       Распрощавшись с Алексеем, Тоня вышла в коридор и расплакалась. «Что же я делаю?  Как же жить-то после этого? Не смогу ведь я простить себя потом… Как же его оставить-то?  Кто же ему поможет, если не я? Видимо,  судьба моя такая, – рыдала она, испытывая острую  жалость к этому незнакомому  солдату. - Неужели такому храброму защитнику то время, что ему отведено, придётся доживать в инвалидном доме, где о нём толком никто не позаботится?   Правы они!  Ведь не в пьяной же драке он получил увечье, а защищая землю свою и нас всех. Неужели он не заслужил лучшей доли? А мне-то как жить после того, что я видела?  Это ведь сродни предательству», -  испытывая угрызения совести, думала Тоня, сидя в бельевой. И размышляла, и думала, прислушиваясь к  внутреннему голосу, который подсказывал ей,  что нельзя ей поступить по-другому.   Наконец,  убедив саму себя  в своих намерениях, поднялась.
- Андрей Григорьевич, я согласна увезти Морозова домой, - сказала она, заходя в кабинет, окончательно выплеснув из себя все сомнения. – И это не из жалости, я и  о себе подумала. И если не суждено мне мужа-то своего больше  увидеть, то, как же я сама-то доживать  буду? А  помогая  Алексею, я не только его спасать буду,  но и себя тоже. Даже не знаю, кому это больше нужно-то. Вот  увидела его, беспомощного и страдающего,  и  уже не смогу жить спокойно, если его не заберу. Выписывайте Алексея, Андрей Григорьевич, я без него не уеду! - уже боясь того, что он ей  откажет, твёрдо сказала Тоня.
- Антонина Петровна, зачем Вам это нужно? Вы  не обязаны, подумайте о себе, - удивлённо поглядев на неё,  ответил врач, - ведь это обуза на всю жизнь или, по крайней мере, пока он жив…
- Я, прежде всего, о себе и думаю. Не будет мне покоя. Сколько ему Бог жизни даст, столько и будет жить со мной. Сладкой жизни не обещаю, но постараюсь сделать всё, чтобы облегчить её. Собирайте Алексея! - решительно ответила она.
- Вы  что, правда, согласны забрать Морозова домой? – ещё раз переспросил  главврач и, уже  не ожидая её ответа, торопливо произнёс,- тогда мне нужно позвонить на вокзал и заказать ещё один билет. Позовите мне немедленно медсестру и дежурную санитарку. А Вы, Антонина Петровна, простите меня,  пожалуйста. Кто же знал, что у вас там два села В. Бобры.  Тут недавно приезжала одна женщина  из Н. Тагила, тоже забрала своего родственника. Хорошо, что Н. Тагил только один в Свердловской области.  А ещё приезжала мать  за раненым бойцом из М. Пурги, что в Удмуртии, к счастью, оказавшимся там тоже единственным селом с таким названием. Так тут вообще интересный случай  вышел. У раненого солдата разрывным снарядом была разворочена вся правая половина лица, выбит один глаз. Ну,  собрал я его по кусочкам, конечно, до красавца ему далеко было. Мать,  расстроенная его увечьем, всё приговаривала, что, мол, кому он сейчас с таким уродливым лицом нужен-то будет… Каково же было наше удивление, когда буквально вслед за матерью прикатила за ним девушка, да ещё какая красавица. Она его ещё до войны, будучи здоровым, отвергла. Видели бы Вы, с какой любовью она сейчас смотрела на этого изувеченного солдата. Вот и пойми вас, женщин. А я, конечно, при заполнении документов буду сейчас осторожней с сокращённой аббревиатурой.
       Провожать их вышел весь дежурный медперсонал. А Андрей Григорьевич поехал на вокзал вместе с ними, чтобы убедиться, что они нормально сядут в поезд,  не испытывая  никаких неудобств во время посадки. Алексей, укутанный в тёплый спальный мешок, с нахлобученной на голову шапкой, выглядел вполне счастливым.  Санитары  занесли его на носилках в вагон  и аккуратно переложили на нижнюю полку. Главврач, переговорив с проводником, приказал ему  на протяжении всего пути выполнять все Тонины просьбы, беспрекословно слушаться  её.
- Антонина Петровна, вот Вам все необходимые документы и рекомендации. По приезде сразу же обратитесь в местный военкомат и вашу санчасть, здесь всё прописано. Они обязательно помогут вам и домой доставят, а  если нужно, то и сиделку выделят, - передавая ей папку с больничными документами,  сказал он. - Вы правы,  Антонина Петровна, не годится  такому герою  в инвалидном доме  прозябать. А мы о нём ещё услышим. О   подвигах таких парней после войны  писать будут... Вот и всё. Удачи Вам и терпения, - сказал на прощание Андрей Григорьевич и, повернувшись к лежащему Алексею, выпрямился,  щёлкнув  каблуками и приложив ладонь к козырьку фуражки, отдал честь.
        Поздно вечером военкомовская легковушка подъехала к  крыльцу Тониного дома  и  остановилась. Двое военных  выгрузили  носилки с  Алексеем,  занесли их в избу.   Переложили его  на кровать, на которую указала Тоня, вернулись  к машине и  посоветовали  на прощание, чтобы она за любой необходимой помощью  обращалась сразу же к военкому.
- Вот, Алексей, здесь тебе будет удобно. Улицу, дорогу, лес видно, а весной, как черёмуха зацветёт, запах по всей избе, и пичужки поют радостно. Я на ферме работаю, утром рано встаю, мешать тебе не буду, а когда управлюсь, покормить  тебя прибегу, а ты дожидайся меня.  Так и будем теперь  рядышком жить, привыкай,  - сказала она, попоив его из бювета. Потом  поправила на нём одеяло  и  прошла в другую половину дома.
- Приехали?.. А я уж подумала,  не приснилось ли мне, - обрадовано бросилась Глафира к Тоне и, обняв её, заулыбалась, - будто бы машина ночью шумела. А мы вас  позже ждали.  Ну, как доехали-то?..
- Доехали… На легковушке до самой избы довезли, - опустив глаза, ответила Тоня.
- Алексей-то как?- нетерпеливо перебила её подруга.
- Ой, Глаша, не его я привезла..  Не своего Алёшку, - горестно вздохнула она.
- Ка-а-а-к? – широко открыв глаза, с удивлением прошептала подруга.
- А вот так, Глаша,.. Морозов Алексей, и даже Егорович, да не тот. Земляк из Вешних Бобров,  – тихо произнесла Тоня. За дверью послышались голоса.
- А, вот они где, бабоньки, уже шепчутся, а мы их по всей ферме ищем, - закричала Лукерья, показывая на них рукой, - сюда идите, сюда.
- Здравствуй, Тонь, как  доехали-то? Как Алексей-то твой? Ну, рассказывай всё, подруга, рассказывай, а то приехала и прячешься, - подходя к ним,  наперебой загалдели женщины.  Тоня стояла молча,  опустив глаза.
- Что случилось? -  спросила её Полина, - что-то с Алексеем?.. Тоня, ты слышишь ли?
 Женщины, испуганно глядя на неё, замолчали в ожидании  ответа.
- Привезла я, бабоньки,  Алексея,  но только не своего, - не поднимая глаз, наконец-то ответила Тоня.
- А чьего? – недоумённо спросила Шура.
- Вышло так, что в том госпитале однофамилец раненый лежал, – ответила  Тоня
- Вот те раз! – удивлённо воскликнула Лукерья, - ты чего, своего мужика не помнишь?   Али тебе всё равно… Ты чего это, девка?
- Так, бабы, замолчите все, - строго прикрикнула на женщин Полина, - рассказывай Тоня всё.
- Раненый-то тоже Морозов Алексей Егорович, но не из Верхних, а из Вешних Бобров. Главврач, что получил запрос из нашего военкомата, решил, что это и есть тот, кого ищут. Вот и прислали извещение-то мне, - тихо ответила Тоня, снова опустив глаза.
- Так зачем  ты привезла-то  его?  Ведь разобрались же, – снова спросила Шура.
- Ой, бабоньки, не спрашивайте! Не всё так просто… Чего я только  не передумала! Мой-то Алёшка где? Может быть, он в первом же бою сгинул, ведь до сих пор молчит. Сил уже моих нет, - вздохнула Тоня.
- И ты решила другого привезти, чтобы одной не остаться? А как твой придёт, что скажешь, война-то ещё не закончилась? – гневно спросила Шура,  и, разочарованно махнув рукой, отошла. За ней,  молча потянулись и другие.
- Тоня, что же ты наделала, ведь потом не простишь себя, - покачала головой расстроенная Катя Ельникова.
- Так, Тоня, рассказывай всё без утайки, -  отводя её в сторонку, прямо спросила Полина Васильевна.
- Да не могла я его оставить и не потому, что он однофамилец и земляк, - ответила Тоня и, вздохнув, продолжила, - изувеченный он, без рук, без ног.
 И обстоятельно, не пропуская ни одной детали,  рассказала она историю своей судьбоносной  поездки.
- Лечить его надо, ухаживать, он ведь весь обожжённый, а в инвалидном доме он сразу же пропадёт. Не заслужил он участи такой, - горестно вздохнув, покачала она головой.
- Почему сразу в инвалидный дом, родня-то, поди,  есть? – возразила Полина.
- Нету у него никого. Сирота он, в  детском  доме воспитывался. А тётка, единственная родственница, ещё до войны умерла, - ответила Тоня.
- А как Алексей твой придёт? – снова спросила Полина.
- Неужели не поймёт, а, Поля, он ведь фронтовик?.. А уж если не поймёт, ну что же, знать судьба моя такая… И хоть без памяти люблю его, но унижаться не буду,-  гордо подняв голову, ответила Тоня. - Ты уж, Поля,  разреши в обед домой бегать, проведывать его. Беспомощный он совсем.
- Тоня, Тоня! Что тут скажешь, терпения тебе, милая. Держись! – пожалела её  Полина Васильевна, - а бабам всё расскажи…

                Победа
       В конце апреля Полина Васильевна поехала в район  за семенным зерном, хотя своего зерна было достаточно, но с учётом скорого возвращения  фронтовиков по приказу районного руководства посевные площади нужно было увеличивать. Уже  возвращаясь из райцентра, она увидела бабушку Ерошиху, которая, опираясь на свой батожок, быстро бежала,   махая  какой-то бумажкой.
- Васильевна, радость у меня великая! Внученька моя, Машутка, письмецо прислала! Слава Богу, жива, здорова.  В партизанах  была, а теперь уже в самой Германии воюет, ласточка-то моя… Кланяться велела всем, вот к Тонюшке бегу, - задыхаясь от быстрого бега, поделилась она своей радостью.
- Поздравляю, бабушка Анисья, с доброй  вестью. Победа-то уже не за горами, и помощница-то твоя скоро  домой придёт. Дождёмся  мужиков-то наших.  Кто живой, скоро  вернётся, - заулыбалась обрадованная  Полина.
       В самый разгар посевной колхозницы, работавшие в  поле, увидели бегущую к ним Полину Васильевну, которая махала им косынкой, словно флагом.
- Что это с ней?  Никак, что-то хочет нам сообщить, - сказала Ефросинья Полозкова.
- И, правда,  чего это она? - останавливая лошадей, заволновались женщины.
- Бабоньки, радость я вам несу, известие хорошее!  Свершилось наконец-то! Победа! Победа, милые мои!.. Армия наша разбила врагов-то.  Теперь  мужиков со дня на день ждать будем, девоньки, - восторженно улыбаясь,  радостно кричала она.
- Ой, Боже милостивый, радость-то какая! - опускаясь на мешки с зерном, воскликнула Анна Горелова. -   Наконец-то!  Победа! Теперь Миша дочку-то увидит,   уже три с половиной годика красавице-то нашей.
- А вам, милые мои,  всем низкий поклон за труд ваш. Мы тоже выстояли, пережили   это трудное время, колхоз вытянули, детей растили, все невзгоды выдержали, скотину сберегли. Победа, дорогие мои, это и наша Победа! – сказала  Полина,  подходя к женщинам, с радостной улыбкой  поглядывая на подруг.
- Ура-а-а!- закричали все разом, обнимая друг друга.
- Ура-а-а! - подхваченные весенним ветерком радостные возгласы, отзываясь звонким эхом, зазвучали по  лесным окрестностям, вспугнув стаи  гнездившихся грачей.
- Девоньки!.. Приходите-ка нынче ко мне.   И мы отпразднуем  Победу-то нашу! У меня бражка осталась, - предложила Лукерья Громова.
- Конечно,  соберёмся, но,  дорогие  мои, давайте приложим все свои силы и  закончим посевную. А герои наши придут, мы им такой праздник устроим, и сами отдохнём! – глядя на радостных женщин, попросила  Полина Васильевна.
         Ждать пришлось недолго. Первыми вернулись домой Пётр Громов и Андрей Большаков. Встречали их всей деревней, от души радуясь и немного завидуя  Лукерье и Вере.
- Бог даст, скоро и мой придёт, теперь уж недолго осталось ждать-то, а я ему такую перину приготовила, уж  на мягоньком   помилуемся,-  под общий смех сказала  Ульяна Брагина.
         А на третий день   МТСовская  полуторка  привезла Машу Ерошину, и не одну, а в сопровождении бравого капитана-артиллериста. Старая Ерошиха, крепко обнимая внучку, рыдала у неё на груди и  радостно причитала:
- Ласточка моя, Машутка!.. Уж  думала, что  не свидимся. Думала, что помру, не дождавшись тебя.  Только ты и держала меня на этом свете, - и вдруг, словно опомнившись, резко повернулась, отыскивая глазами внучкиного попутчика.
- А это кто же, Машутка?- строго спросила её  Ерошиха.
- Бабушка, разреши представить боевого командира, с которым мы вместе воевали последний год и… моего жениха, - опустив глаза, ответила Маша.
- Здравия желаю,  уважаемая Анисья Никоноровна! Разрешите представиться,  гвардии капитан Скворцов Иван Никитич, - скромно произнёс он и, козырнув, поздоровался с остальными собравшимися.
 Женщины, улыбаясь,  с любопытством  уставились на бравого капитана.  Он, стоя в сторонке, переминался с ноги на ногу, смущенно краснея от их взглядов.
- А что, очень даже подходящий жених. Нам мужики-то нужны. И друг дружке подходите, Иван да Марья, а на них, говорят, вся Расея держится. Так что, милости просим, -  ответила за всех острая на язык Шура Егорова и, поддерживаемая шутками остальных женщин, взяла бравого артиллериста под руку, заводя в избу.
     К началу лета вернулось ещё пять фронтовиков, двое из которых имели боевые ранения. Жены  радостно встречали своих мужей. И только об Алексее Морозове по-прежнему не было никаких известий.
       А тут вскоре Клавдии  Наумовой пришёл пакет из Москвы, в котором говорилось, что Советскому комитету  Красного креста  предоставлен  захваченный у немцев архив канцелярии концлагеря Майданек. В нём хранились и списки узников из СССР. В одном из них была найдена анкета на Наумова Семёна Петровича, уроженца села В. Бобры Тамбовской области, погибшего в марте 1943 года в концентрационном лагере Майданек, барак № 32, личный номер 18417.  Клавдия с застывшим взглядом, раскачиваясь из стороны в сторону, тихо причитала:
- Что же так поздно сообщили-то?  Коли раньше, то свыклась бы уже с потерей дорогой,  и  сейчас не так больно было бы… А  то  после победы уже,  обидно. Что же ему, миленькому, пережить-то пришлось…Касатик мой, прости, что не смогла разделить с тобой боль твою…
           В начале лета возвратился ещё один фронтовик, колхозный кузнец Кузьма Полежаев.  Он находился в госпитале на лечении после  ранения   груди и живота.  Но  одно неожиданное известие взбудоражило всю деревню. К сожалению, в бочку мёда была  добавлена  и ложка дёгтя, когда деревенской красавице Анне Гореловой пришло письмо,  которое сразило  её, как удар ножа в спину. Её муж Михаил писал:
«…Прости Анюта, но я не могу приехать. Уж так получилось, что  полюбил я другую женщину, работающую   в нашей части прачкой, с которой прижили мальчонку. Вместе с ней уезжаем в город Свердловск, где она проживает.  Постараюсь устроиться на завод, меня как фронтовика сейчас везде примут. Там будет легче прожить.. Не серчай на меня, Анюта, и не жди. Если смогу, буду помогать.   Низко  кланяюсь  землякам.
                Твой бывший муж Михаил Горелов».

          Прижав к себе дочек, Анна скорбно молчала. Не было ни слёз, ни истерик, только плотно сжатые зубы и каменное лицо выдавали её душевное  состояние.
     Из двадцати ушедших на войну фронтовиков ничего не было известно о двоих. Это о   Григории  Баеве и Алексее Морозове. После Победы мать Григория Аграфена почти каждый день ходила  до дальнего поворота, долго  стояла  там и  вглядывалась  в лесную даль в ожидании сына. Тоня, стараясь  не показывать селянам своих душевных  страданий,  горестно вздыхала, тоже с надеждой поглядывая в окошко. «Неужели тебя и правда нет на белом свете? – думала она с грустью, - если жив, пошли весточку-то, Алёшенька».
Алексей, лёжа на высоких подушках, успокаивал её. Он  изменился, исчезла болезненная бледность, заблестели невидимым светом глаза, страшные  язвы, покрывавшие обожжённое  тело, понемногу зарубцовывались, благодаря  чудодейственным мазям бабушки Ерошихи.  Он старался жить, не смотря ни на что. Приспосабливался к вынужденным  обстоятельствам. С помощью крючков  научился пододвигать поильник ко рту, не пролив при этом ни капли воды. Чувствуя заботу о себе, он постепенно выздоравливал и душой, и  оставшимся телом.
 - Вернётся, обязательно  вернётся твой Алексей. Если так ждут человека, то он это чувствует, но военные люди подневольные, значит,  ещё  что-то держит его.  Значит, не время ещё, но он придёт.  Верь, Антонина Петровна, придёт он, - успокаивал её Алексей. «Надо бабушку Ерошиху снова попросить, чтобы в баньке Алексея к празднику-то вымыла да попарила», - вздохнув, подумала Тоня, поправляя на нём одеяло.

                Праздник со слезами на глазах
            Перед Троицей  принаряженные селяне, кто парами, кто по одному, собирались у сельсовета, где под берёзками были накрыты столы по поводу празднования дня Великой Победы, праздника, который так ждали все. Фронтовиков, подтянутых, с начищенными орденами и медалями, готовых к торжеству, усадили на лавки в первом ряду. Жёны, чинно устроившись в сторонке, с любовью поглядывали на своих мужей. Обособленно держались вдовы, комкая в руках носовые платки. И только Тоня, словно чужая на этом празднике, отрешённо стояла в сторонке. Нарядная Полина Васильевна, с красиво уложенными вокруг головы косами, взошла на крыльцо сельсовета.
- Дорогие фронтовики! – начала она свою речь. - Уважаемые труженики, селяне, сегодня  мы собрались  в честь нашей Великой  Победы. Этот праздник  посвящён  вам. Вам, героям, защитникам земли нашей, заслонившим собой всех нас от врага лютого. Низкий поклон  от матерей, жён, детей! Мы  будем всегда гордиться вами и вашими подвигами. Всё вынесли вы: лишения, тяжёлые бои, голод, холод -  но не сдались и победили. А мы преданно ждали вас, работали не покладая рук во имя победы и не забывали вас ни на минуту. В грозные годы войны наши колхозницы своим самоотверженным трудом тоже приближали этот светлый день. А сейчас я назову  всех героев-земляков поимённо, тех,  кто сейчас здесь, и тех,  кто не вернулся с войны, сложив свои головы во имя мира.  Наш земной поклон  Козыреву Владимиру Николаевичу, артиллеристу,  воевавшему на первом Белорусском фронте и  раненному в тяжёлом бою под городом Гродно; Полозкову  Тимофею Кондратьевичу, получившему тяжёлое увечье в боях под Сталинградом; Громову Петру Ивановичу, воевавшему на втором Белорусском фронте пулемётчиком; Большакову Андрею Филипповичу,  прошедшему с боями всю войну и  закончившему  её в Польше;  Полежаеву Кузьме Егоровичу, получившему тяжёлые раны в боях под Краковом; Шорину Ивану Анисимовичу, воевавшему на первом Украинском фронте и дошедшему до Чехословакии;  Брагину Кириллу  Поликарповичу, воевавшему в первой конной Армии товарища Будённого; Малышеву  Павлу Яковлевичу, дошедшему  с боями  до Германии и закончившему войну в городе Дрездене.  Особо хочу сказать о единственной нашей женщине, прошедшей боевой путь от Москвы и до Берлина, медсестре, гвардии сержанте Ерошиной Марии Николаевне, внучке Анисьи Никаноровны Ерошиной,  а также о её боевом друге Скворцове Иване Никитиче, расписавшемся на рейхстаге.  Хотелось бы поклониться за ратный труд  и победу Горелову Михаилу Васильевичу. Да, не вернулся он домой, где его преданно ждала жена Анна и двое детей. Смалодушничал он и остался там, где легче. Бог ему судья!  Душевные слова хочу сказать о тех героях, отцах, мужьях, сыновьях, которые во имя нашей Родины и Победы сложили свои головы на полях сражений. Это Вершинин Фёдор Иванович, наш председатель, муж Матрёны Фёдоровны Вершининой, погибший в Прибалтике; Ельников Николай Иванович, муж Екатерины Ельниковой, погибший в жестоком бою  под Смоленском; Селиванов Пётр Андреевич, отец  Антонины Морозовой, погиб, освобождая город Бобруйск, что в Белоруссии. Смертью храбрых  погиб наш конюх, сражавшийся под городом Минском Осокин  Андрей Иванович, муж нашей колхозницы Веры Осокиной и отец их троих детей.  Вечная память  сыну нашей учительницы Анны Ильиничны Урманову  Юрию, который геройски  погиб, защищая Москву. Мы всегда будем помнить своих героев, и гордиться  подвигом погибших односельчан.
 Женщины, с гордостью поглядывая на фронтовиков, громко аплодировали, изредка прикладывая платочки к глазам.
- Светлая память мужу  Клавдии Алексеевны Наумовой Семёну Петровичу, оборонявшему город Ленинград, раненному в бою и  захваченному в плен. Много пришлось пережить ему. Он был отправлен  в  концлагерь Майданек и там  замучен в немецкой неволе. Мы его никогда не забудем. Также  низкий поклон мужу Александры Егоровой, без вести пропавшему  Егорову Ивану Ефимовичу, храбро сражавшемуся на Ленинградском фронте, защищавшему многострадальную «дорогу жизни».  В сорок третьем, освобождая  украинский город Днепропетровск, при форсировании реки Днепр без вести пропал Семёнов Пётр Савельевич. Вечная память нашим героям-землякам!   
    Хочу сказать ещё об одном герое, который получил страшные увечья  в танковом сражении на Курской дуге. Я говорю о нашем земляке из Вешних Бобров, которого приютила  Антонина Петровна Морозова. Она  не позволила отдать  героя  в инвалидный  дом,  ухаживает за ним, лечит. Это   однофамилец её мужа Морозов Алексей Егорович. Он один в тяжёлом бою подбил восемь танков, а когда кончились боеприпасы, выехал в степь, рискуя быть подбитым. И тогда фашистские машины, гоняясь за его танком, были  уничтожены  нашей артиллерией. А в его танк попал снаряд, и он загорелся. Чудом,  оставшись в живых,  он получил страшные увечья, поэтому и не присутствует сегодня здесь. Таких героев Родина никогда не забудет! Вчера  я побывала  в военкомате, где мне сообщили, что на  Морозова Алексея Егоровича  пришли наградные документы.  Он стал кавалером  трёх орденов Великой Отечественной войны.  Я повидалась с Алексеем Егоровичем и поздравила его от всех нас  с праздником Победы и с  заслуженной наградой. А вручать её приедут сотрудники военкомата.
 Раздались громкие аплодисменты и  радостные возгласы односельчан.
- Ай да Тонька, молодец! А мужик-то твой как же?  Поди, придёт скоро, как тогда?..
- А что касается Тони, то есть Антонины Петровны, то она ждала и ждёт своего мужа. И не дело нам, бабоньки,  распускать сплетни.  В чём ее вина? В том, что она не бросила фронтовика на произвол судьбы? - строго спросила Полина Васильевна. -  Хочу закончить нашу торжественную часть  еще одной радостной вестью, которую узнала тоже только вчера в военкомате, куда была приглашена специально, - и на секунду умолкнув, поглядела  с гордостью на своих земляков. – Я прочитаю вам одну статью, напечатанную к этому радостному дню в нашей областной газете, которую привезла  с собой.  Сразу скажу, что речь идет о нашем земляке…
Тоня, стоящая в сторонке под берёзкой,  насторожилась.
- О ком?.. Не томи, Васильевна, - выкрикнул один  из собравшихся.
- Сразу хочу сказать, что герой этой статьи сейчас находится в  госпитале города Москвы на лечении после ранения, - сказала Полина и тут же  успокоила, - врачи за его здоровье уже не опасаются. Эта статья  о Григории Баеве.
- Ой, миленькие!..- громко вскрикнула мать Григория Аграфена Баева, без сил опускаясь на лавку.
 « В апреле сорок пятого полк, в котором воевал старший сержант Григорий Баев, освобождал австрийский город Катц,  расположенный в пригороде Вены. Всю ночь шёл холодный весенний дождь, но бойцы не спали, вжимаясь в липкую грязь окопов в ожидании наступления. Немецкие  войска,  предчувствуя скорый конец, ожесточённо сопротивлялись и  тоже готовились к атаке.  Утро, оглушая бойцов тишиной,  наступило неожиданно солнечное и яркое. Но уже после девяти часов по местному времени,  стреляя из всех орудий, с трёх сторон по ним ударила вражеская артиллерия, двинулись танки и бронетранспортёры с живой силой. Основной удар немецкого прорыва пришёлся на первый батальон, в котором воевал ст. сержант Баев. Не ожидая команды свыше, бойцы начали подготовку к обороне.  Развернули пушку навстречу вражеским танкам. Расчёт старшего сержанта Г. Баева подбил сразу два приближавшихся танка и один бронетранспортёр с немцами. Бойцы под его командованием под шквальным огнём противника   выбивали один танк за другим.   Замолчали два наших расчёта, и только орудия Баева  продолжали отбивать атаки танков. Скоро должно было начаться наступление  батальона.  Но вдруг в двухстах метрах от их расчёта заработали пулемёты  вражеского  дзота, не давая  никому поднять головы и  выводя из строя наших бойцов  одного за другим. Тогда ст. сержант Баев схватил связку гранат  и под ураганным огнём противника,  прижимаясь к земле,  пополз прямо на вражеский дзот.  Ловко лавируя между воронками,  старший сержант  продолжал приближаться к цели, до которой оставалось несколько  метров. Выбрав момент, он, резко вскочив и размахнувшись, бросил связку гранат в окно вражеского дзота. Раздался оглушительный взрыв.  Но  когда рассеялся дым,  ст. сержант Баев вновь услышал  треск автомата  из пролома   взорванного дзота. Больше гранат у него не было. Тогда, поднявшись в полный рост, он бросился  на амбразуру, своим телом  заслонив  бойцов от вражеских пуль. Наступление батальона закончилось полной победой. В тот же день  раненый ст. сержант Г. Баев был  самолётом  отправлен в госпиталь.
          Благодаря подвигу нашего земляка  Г. Баева,  атака  врага  была отбита, а через день началось общее  наступление советских войск  на Вену. За подвиг при освобождении австрийской столицы ст. сержанту Григорию Баеву было присвоено звание Героя Советского Союза», - дочитав статью о своём земляке, Полина Васильевна обвела взглядом всех присутствующих.
- Ура-а-а! – раздалось над деревней звонкое эхо.
- Ай да, Гришка, вот те и на!  А ведь горох у меня воровал, заиграй по нему колотушка.  Я его  крапивой  раз по заднице-то отходил за энто. Удирал от меня, только пятки сверкали, могет,  после мого ученья геройство-то в нём  и проснулось, - под весёлый хохот присутствующих рассказал только что подошедший на праздник дед Митрофан. - Вот ведь  какой геройский парень-то  вырос, заиграй по нему колотушка.
- Здесь присутствует мать Григория Аграфена Васильевна, которая ничего не знала о сыне больше  года. Я ей вчера ничего не сказала про весть-то эту, решила приберечь до торжественного момента. Так что прости.  Может, ты  Васильевна, скажешь что-нибудь? – попросила её Полина.
Мать, с трудом   осознавая действительность,  от волнения молчала, растерянно комкая носовой платок.
- Слава Богу, жив сынок-то, не зря я  всё бегаю на дорогу встречать его, всё жду, а теперь уже поеду за ним, сама его выхаживать буду, - ещё находясь в стрессовом состоянии, радостно ответила Аграфена, снова присаживаясь на лавку.
               
                Возвращение
       Поле с колышущейся на ветру рожью, похожее на развивающийся платок, показывающий свою изнанку, то зеленоватую, то желтоватую, радовало и волновало. Человек, идущий по дороге  с солдатским рюкзаком за спиной, заслоняя рукой глаза от солнца, вглядывался в лесную даль, словно высматривая там кого-то. Остановился у края поля, склонился над колосьями и, собрав их в пригоршню, прикоснулся лицом, вдыхая запах наливающихся зёрен.
        Он шёл с войны, которая,  по сути, закончилась 9 мая победой. Это была и его победа. Он тоже,  не жалея сил, мужественно, на грани своих возможностей приближал её вместе со всеми, оставаясь в тени своих подвигов. Он, фронтовой разведчик, кавалер орденов Славы и ордена Великой Отечественной войны, Морозов Алексей Егорович, почти три с половиной года провоевал  вместе с диверсионной группой в тылу врага, находясь всегда на шаг впереди наступающей армии.
       Осенью 41 года прибывший в их полк майор госбезопасности из отдела  разведуправления  отбирал солдат и офицеров для обучения  в разведшколе. Он сразу же обратил внимание на физически крепкого, хорошо сложенного солдата, отличавшегося от остальных природной смекалкой и наблюдательностью. После официального разговора участь Алексея Морозова была решена: он был  зачислен курсантом в разведшколу,  находившуюся под городом Ельцом, по окончании которой  его сразу же отправили в тыл врага на Западную Украину. Мало кто знал о его местонахождении и о  его настоящем имени, да и сам он старался забыть на время  о  своей семье,  о молодой жене,  о матери…  Эта тема для разведчика была  под запретом. По легенде, которую ему  придумали, он - Сергей  Невзоров,  сын раскулаченного деревенского  богача из-под Смоленска, который сгинул  в сибирских лагерях.  Люто ненавидит советскую власть и хочет отомстить за отца. Ему так удалось вжиться в свою роль, что он не вызвал никаких  подозрений у немцев. Поступил к ним  на службу сначала старшим полицаем, а вскоре дорос до бургомистра. Затем проявил себя, задержав группу пьяных  «партизан», на деле оказавшихся фашистскими прихвостнями.  В небольшом городке Мукачево, что в Закарпатье, без суда и следствия устроил им показательный расстрел на центральной площади,  тем самым наказав предателей-бандеровцев  и завоевав доверие немецких властей.  Весть об этом суде быстро облетела всю округу, убедив  немцев в преданности им.. Сейчас Сергей уже не мог вспомнить, сколько сведений особой важности было передано в Верховную Ставку командования фронтом. Сколько проведено операций по обезвреживанию немецких диверсантов и шпионов, засланных в наш тыл. Сколько взорвано оружейных складов,  немецких гарнизонов и поездов с вооружением и боеприпасами.  Сколько освобождено с его помощью партизан и советских людей из фашистских застенков. Как   приходилось менять маски, заметать следы, чтобы не быть разоблачёнными, когда смертельная угроза нависала  над их группой. Какие неимоверные усилия приходилось прилагать, спасаясь в самый последний момент, ускользая из лап фашистов.
- Ты, Сергей, прирождённый разведчик.  Интересно, кто ты был до войны?  - спрашивали его товарищи, работавшие в его группе. На что он устало усмехался:
- Я не помню и, правда, забыл своё имя, прежнюю жизнь, свою семью,- отвечал он с грустью и добавлял, - до победы... так мне легче.
       После освобождения Украины Алексей Морозов был переведён в особый отдел разведуправления при  генштабе фронта. А войну закончил в Германии в звании лейтенанта, где незримо присутствовал восьмого мая 1945 года в Карлхорсте при подписании маршалом К. Г. Жуковым и немецким генералом Кейтелем Акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.
          Потом рутинная работа разведчика  задержала его еще почти на три месяца. И вот наконец-то долгая дорога домой, к семье, к Тонюшке,  в родные его сердцу места. Он отказался от машины, предоставленной ему военкомом. Хотелось прошагать последние вёрсты до дома своими ногами.
       Пройдя треть пути, Алексей услышал за спиной  тяжёлую лошадиную поступь и звук  тарахтевшей по неровной дороге телеги.
- Куда, милок,  путь держись? - поравнявшись с ним и останавливая коня, спросил его дед Митрофан, возвращающийся из пункта сдачи молока  с пустыми флягами, и, взглянув на незнакомца, вдруг обрадовано вскрикнул:
 - Лексей, ты ли это, заиграй по тебе колотушка,.. Живой?.. Да неушто ты?- еще не веря своим глазам, переспросил он.
- Я, я, дедушка Митрофан… Здравствуй!- радостно ответил Алексей, обнимая  деда.
- А мы ведь потеряли тебя. Последний ты у нас остался с войны-то не возвернувшимся.  Ну, милок, садись,- подвинувшись, сказал он, - а ты чего пеший, такого фасонистого генерала на лимузине бы доставить надо, - пошутил дед, разглядывая его нарядный мундир. - До кого, Лексей, дослужился-то?
- Старший лейтенант я, дедушка, - коротко ответил Алексей.
- А где воевал-то? - снова спросил дед Митрофан.
- Да при штабе... бумажки перебирал, в общем, писарем, - улыбнулся он.
- Ну что же, и бумагами надо кому-то заниматься. Видно хорошо, милок, перебирал, начальство-то довольно.  Вон как тебя одарили, - поглядывая  на увесистый ряд орденов, ответил дед.
- Ну, как, дедушка, вы-то поживаете? Как семейство моё? – серьёзно глянув на старика, спросил Алексей.
- Да живём потихоньку, что нам сделается, раз уж войну пережили, теперь-то уж чего, - ответил дед Митрофан, - а что касаемо семейства твоего, то, милок, не всё ладно у тебя… Мать-то твоя, Пелагея Павловна, два года тому на Сретение скончалась, царство ей небесное… А что касаемо Антониды, так совсем ничо не понятно… Ровно, как она тебе замену нашла. Кто такой, не знаю, ведь кто что говорит, заиграй по нему колотушка… Поехала будто за тобой. Бумагу получила, что раненый ты, но приехала-то с  другим. Привезли его, как генерала важного, на легковушке. Ходить, оне никуды не ходют, все дома сидят. Генерал-то этот даже на праздник  Победы не пришёл. Может,  побрезговал, а может, не за что к победе-то примазываться, - продолжил дед свой рассказ. – Но Антонида-то не больно весёлая ходит, всё одна, видно, стыдится людей-то.
Алексей слушал молча,  угрюмо поглядывая вперёд.
- Я,  дедушка, у погоста сойду, - сказал он и, когда подъезжали к деревне, ловко     спрыгнул с телеги,  - матери поклонюсь.  Спасибо, дед,-  махнул он рукой на прощание.
          Сегодня  ночью Тоне не спалось, непонятной тревогой сдавило сердце. «Что это со мной? – нехотя вставая с постели, подумала она. – Надо взять себя в руки. Схожу в огород, картошки  подкопаю. Сварю, Алексей с малосольными огурчиками любит. Да к бабушке Ерошихе за мазью сбегать надо».  Её беспокоила одна его незаживающая рана на левом подреберье, которая очень мучила Алексея, хотя он старался  не показывать виду. А вообще-то его состояние сейчас радовало Тоню. Он изменился, ожил, терпеливо ждал  её с работы, благодарно поглядывая на неё своими голубыми глазами.
- Антонина Петровна, ты не приходи сегодня обедом-то, отдохни, а я до вечера подожду. Воды оставь только, - попросил он, показывая глазами на свой поильник.
- Ладно, Алексей, я ещё миску сметаны с кусочками  хлеба  рядышком  оставлю, сам и поешь. Смотрю, ловко это у тебя получается, и ртом подхватываешь, и  языком подталкиваешь, и ни крошки не уронишь, - ответила она, выходя за порог. – Ну, пошла я,  Алексей,  а в обед-то мы на луга пойдём доить, всех коров нынче выгнали туда.
     День прошёл беспокойно, непонятное предчувствие тревоги не покидало её. «Что же так сердцу-то тревожно?» – снова подумала она, с беспокойством посматривая в сторону деревни.  Еле дождавшись вечера, бежала со всех ног домой.
- Алексей, я пришла. Ну,  как ты тут?.. – едва забежав в избу, окликнула  она его,   оглядываясь вокруг.
- Всё хорошо, Антонина Петровна, вот тебя жду, - спокойно ответил он.
- Сейчас я покормлю тебя, - вздохнув с облегчением, произнесла Тоня. Управившись с ужином, принялась за стирку. Развесив  во дворе выстиранное бельё, она присела, привалилась к стене  и прикрыла глаза. «Что это сегодня со мной?» – едва успела она подумать, как услышала за спиной шорох.
- Тонюшка, здравствуй... – услышала она откуда-то сверху тихий и до боли знакомый голос. Резко вскинув взгляд, замерла. И вдруг, о Боже, небо, словно падая на неё, больно сдавило грудь, не давая  вздохнуть. Перед глазами поплыли радужные круги, и, падая, она почувствовала, как сильные  родные руки подхватили её.
- Тонюшка, Тонюшка, это я... я вернулся, как обещал, - сквозь шум в ушах услышала она родной голос.
- Алешенька!?.-  тихо произнесла она, - ты, ты… живой? -  не веря в происходящее, еще тише прошептала она.
- Да, Тонюшка, да, - держа её на руках, ответил Алексей и, подойдя  к крыльцу, усадил её  на ступеньку, - ну, как ты, Тонюшка? Тебе лучше?..
- Да, теперь да... Алёша, родной мой, – не отрывая от него взгляда и вцепившись в его рукав, шептала она.
-  Тонюшка,  как же так вышло?.. Скажи мне, что произошло с тобой?.. Почему ты не дождалась меня? – укоризненно глядя ей в глаза, спросил он.
- Нет, нет, нет, не говори так, Алёша!..- резко отпрянула она, вскочив на ноги.
- Но, как же так, мне всё рассказал дед Митрофан, -  не отрывая от неё глаз, тихо ответил он.
- Всё!?..  Что он мог рассказать, если он ничего не знает, - вскрикнула она, смахивая слезинки, застилающие глаза.
- Но ведь ты же не одна? – вопросительно посмотрев на Тоню, спросил  Алексей.
- Да... – помолчав, ответила она,- в нашем доме лежит  фронтовик, он инвалид, которого я не смогла оставить в госпитале.  Пойдём, Алёша, я познакомлю тебя с ним.
- Стоит ли? – нерешительно ответил он и, поднимаясь со ступенек, посмотрел на неё чужим, каким-то незнакомым ей взглядом.
- Да, стоит! Неужели ты, не разобравшись, вот так просто сейчас уйдёшь?  -  глядя на него с упрёком,  спросила Тоня, услышав в его голосе обиду.
         Войдя в родную избу, которая, как ему показалось, стала почему-то ниже, он огляделся, вдыхая знакомый запах родного угла. Как же  долго он мечтал об этом счастливом моменте…
       Алексей лежал на высокой подушке, укрытый лоскутным одеялом. Он удивлённо повернул голову и  встретился  взглядом с вошедшим.
- Ну вот, знакомьтесь, - сказала Тоня, отходя к окну.
- Гвардии старший лейтенант  Алексей Морозов, - козырнув, чётко произнёс муж Тони.
-  Танкист,  старший сержант Алексей Морозов
- Что!?..- вопросительно  вскинув взгляд на него и  повернувшись к Тоне,  резко спросил:- Это что, шутка?!..
- Никак нет, товарищ старший лейтенант. По ранению и полному увечью нахожусь здесь. Сюда меня из госпиталя привезла Антонина Петровна. Она получила  извещение,  думала, что едет за Вами, - ответил Алексей спокойно и  добавил: -  Ваша жена святая женщина. Если бы Вы знали, товарищ старший лейтенант, как она ждёт  Вас и как любит…  А меня ведь всегда можно в инвалидный дом отправить.
 Алексей, переминаясь с ноги на ногу, растерянно молчал,  изумлённо поглядывая на них, и вдруг, словно очнувшись, шагнул вперёд.
- Прости меня, друг... прости, – решительно произнес  он, подходя к кровати.
- Вы у Антонины Петровны прощение-то просите, - вздохнул  Алексей, взглянув на Тоню.
- Попрошу, обязательно попрошу, -  протягивая  руку в знак примирения, ответил он.
- Извините, товарищ старший лейтенант, не могу Вам протянуть руки, в виду отсутствия и рук, и ног, -  грустно произнёс  Алексей,  отвернувшись  к окну…

                Время жизни
          Шло третье послевоенное лето. Страшные события  медленно отходили на второй план. Но мужики ещё ходили в военном, надевая по праздникам ордена и медали. Некоторые из них так и не отпороли с гимнастёрок и кителей красные и жёлтые полоски в память о ранениях. По ним-то и судили о доблести, особенно ребята, потому что  награды были почти у всех фронтовиков.
     Алексей Егорович Морозов, возглавивший колхоз, ставший в последние годы одним из передовых  на Тамбовщине, ехал в райцентр на совещание.
- Дорогу новую строить надо, - сказал он водителю легковушки, которая всё время буксовала в непроходимой грязи, и сейчас опять потихоньку выбиралась из липкого месива.
- По-моему,  эти гиблые места  никогда не засыпать, - ответил тот и, махнув рукой, передёрнул скорость,   раскачивая  машину взад-вперёд и  медленно выбираясь из трясины.
- Ничего, Юра, Москва не сразу строилась, и у нас появятся асфальтированные дороги. Автобус пустим до наших Бобров, - мечтательно произнёс Алексей Егорович, прикрывая глаза.- Анюта-то твоя тоже рада будет, ей как работнику торговли ровная дорога как никому нужна. Товар  по такой грязи повози-ка…
- Скорей бы, а то Анютке дорога, действительно, очень нужна, выматывается она, пока в район да обратно съездит,  - согласился Юра, молодой парень, недавно приехавший в их колхоз за приглянувшейся  Анной Гореловой. С  ней он  познакомился, когда она приезжала к своей двоюродной сестре в Тамбов.  Ехал в деревню за Анной, да так и остался, невзирая на то, что у неё уже были две девочки. А  полтора года назад  Анюта  родила ему мальчика, и живут они сейчас впятером душа в душу.
 Выбравшись из леса, газик весело покатил по ровной песчаной дороге. Алексей Егорович, облегчённо вздохнув, устало прикрыл глаза.
     В этом году  сразу после праздника Победы ушёл из жизни его тёзка, хороший друг, герой-фронтовик, танкист и  орденоносец, Алексей Морозов. Перед смертью подозвал их с женой,  с любовью глянул на Тоню слегка затуманенными голубыми глазами и с сожалением в первый раз за всё это время  признался:
- Жаль, дорогая Антонина Петровна, что у меня нет рук.  Я бы взял твою руку в свою  и нежно-нежно её поцеловал. Спасибо тебе,  родная, за всё, что ты сделала для меня. За то, что  не испугалась, не побрезговала, не смотря на мои страшные раны и увечья. Спасибо, что кормила, поила. Спасибо, что я ощущал себя настоящим человеком  с чувством собственного достоинства, а не пропащим получеловеком, прозябающим в инвалидном доме. Я жил среди вас, а не существовал,  благодаря твоим стараниям, твоей доброй и благородной душе, милая Антонина Петровна.  Большое спасибо и  тебе,  Алексей Егорович.  Спасибо за то, что ты  понял и принял меня таким, какой  я есть, считая за равного. Спасибо, что понял свою жену, эту святую женщину,- прерывисто дыша, слабым голосом  прошептал Алексей и   устало  прикрыл  глаза.
- О чём ты, Алексей? Ты член нашей семьи!  Это тебе спасибо за мужество жить, ценить людей и  не злиться на весь белый свет. Вон как Колька-то наш привязался к тебе, - ответил Алексей, поднимая сынишку над головой.
            Похоронили танкиста, старшего сержанта Алексея Егоровича Морозова, как настоящего героя, с пламенными речами под  прощальные  залпы орудий.  На кладбище собралась вся деревня. Проводить своего земляка приезжали секретарь Вешнебобровского райсовета, военный комиссар с сотрудниками и  фронтовики.  Женщины плакали, обкладывая могилу весенним первоцветом.  В одном ряду  с его обелиском,  скромно алея звёздами, возвышались надгробья других фронтовиков: Шорина  Ивана Анисимовича, ушедшего в первый же год после победы от инфаркта,  и умершего от ран  Полежаева Кузьмы Егоровича.  А напротив  его обелиска приютился невысокий холмик со скромным крестом, могилка Ерошиной Анисьи Никоноровны. Проводив свою  Машутку и её мужа, капитана Скворцова, она прожила недолго и ушла   спокойно,  до последнего вдоха радуясь тому, что повидала внучку ещё раз.
        А в деревне, к общей радости, случилось так, что в первый послевоенный год почти вся бабья рать, чьи мужики пришли с войны,  родила по ребёнку или, как  Глафира Козырева, сразу двойню.
- Вот те и инвалид! Что ему пулька под сердцем-то? Она его ещё могутнее  сделала, коли он сразу двоих состругал, заиграй по нему колотушка, - посмеивался неугомонный дед Митрофан. – Председательша-то наша в полном расстройстве была, всё переживала, кто на ферме-то работать будет, когда бабы опрастываться-то уйдут, а ничё, и мужики не хуже справились.   Вон Андрюха-то  Большаков,  не хуже  Верки своей бурёнок за титьки-то дёргать научился. А Тимоха хромой  с отёлом коровьим лучше фершала управился, заиграй по нему колотушка…
     Полина Васильевна на совещании райсовета, когда был поднят демографический вопрос, радуясь возрастающему населению деревни, сказала:
- Большое будущее с таким приростом у колхоза нашего. Пусть теперь другие нас догоняют!

                Путы отчаянья
         Всё хорошо сейчас было у Полины Васильевны, если бы не одно обстоятельство, которое выбило её из жизненной колеи. На днях она получила письмо из Ленинграда от Зотовой Фаины Антоновны, где  та писала: «Уважаемая Полина Васильевна! В декабре 46 года в наш детский дом, которым я сейчас заведую, обратился с заявлением фронтовик,  разыскивающий своих детей уже около двух лет. Его семья, как он считал, погибла от голода. Но  сосед, проживающий этажом ниже, рассказал ему, что  в марте сорок третьего года он  помогал санитарам  выносить  из их квартиры тело его умершей от голода жены и двух живых малышей. Посадив в машину,  санитары увезли их,  как они сказали соседу, в какой-то  детский приют. Зовут  отца Владимир Фёдорович Михайлов.
Уважаемая Полина Васильевна, в моих списках по Тамбовской области, значатся дети Михайлова: сын Виктор 1937 года рождения и  дочь Валентина 1940 года рождения. Эти сведения вместе с Вашим адресом сообщены отцу детей – Михайлову В. Ф.».
       Прочитав это письмо, Полина Васильевна тяжело опустилась на лавку и  долго молчала, подперев голову рукой. «Что же сейчас будет?.. Как я без них?.. Ведь я так к ним привыкла. Всё было: и бессонные ночи, и тревоги, и болезнь Валечки – до тех пор,  пока она однажды, уверенно встав  на ножки,  пошагала сама,  обрадовав меня до слёз, - думала Полина с горечью в душе. – Как я буду без своего главного помощника Витеньки,  уже третьеклассника, умницы, доброго и ответственного  мальчишки?  Как я буду без Валечки,  без своей куколки-голубоглазки с льняными волосиками, со звенящим, как колокольчик, голоском? Кто меня встретит, когда  усталая и голодная поздно вечером вернусь   домой?  Неужели ничего этого не будет?.. Но, с другой стороны, ведь он их родной отец. И не его вина, что он растерял своих детей. Война проклятая виновата, война».
       Что помогает человеку выстоять в самые трудные минуты жизни?  Наверное, не только внутренний стержень или несгибаемый характер, но и вера в лучшее будущее, и надежда на то, что все равно когда-то  наступит светлая полоса.  Вот и Владимир Фёдорович Михайлов черпал жизненные силы, чувствуя душой, что дети живы, и надеясь на встречу с ними.  После прорыва блокады, вернулся  из госпиталя домой и  от соседей узнал, что детей спасли. В течение  полутора лет оббивал пороги  больниц и сиротских приютов -  разыскивал их  повсюду, пока однажды не зашёл в детский приют на Петроградской стороне. Просматривая списки спасённых в сорок третьем году детей, заведующая  приютом сказала:
- Да, я помню  их. Сейчас они должны проживать в Тамбовской области. Там наш детдом был в эвакуации.  Их взяла на воспитание одна добрая и одинокая женщина из деревни.
 Владимир Фёдорович, медленно вставая со стула, переспросил:
- Фаина Антоновна, а это точно мои?..
- Да, это они… Женщину, которая их приютила, зовут Полина Васильевна. Перед войной у неё погиб муж с новорождённым сынишкой, а она выжила. Поэтому ваши дети для неё  как свет в окошке. Даже не представляю, как ей больно будет расставаться с ними, - тихо ответила Фаина Антоновна.
      …Машина, резко затормозив, остановилась на  развилке дорог. Из кузова, подхватив свой баул, спрыгнул мужчина и, махнув  рукой шофёру, поблагодарил его.
- Вот по этой дороге иди, километра три до Бобров-то будет, - ответил шофёр и, хлопнув дверцей, нажал на газ.
- Спасибо, - крикнул пассажир вдогонку.
          Полина накормила детей и  уложила их спать. Сама принялась за стряпню, потому что назавтра надо было ехать  в район на совещание.  Напекла картофельных пирогов, сварила похлёбку и, процедив кринку молока, вышла во двор. Подбросив Звёздочке и овечкам сенца, прикрыла хлев. Пройдясь по двору, взошла на крыльцо и увидела, что по тропинке, ведущей к её дому, шагает мужчина.  Сердце вздрогнув, зашлось  в груди, словно растворяясь  внутри, ноги противно задрожали. Она, привалившись к перилам, застывшим взглядом наблюдала за ним, догадываясь, кто это.  «Ну, вот и всё,  быстро же он приехал… Что же будет?- думала она без надежды на лучшее. -  А что если  прогнать его, не дать встретиться с детьми?.. Да что это со мной? Надо взять себя в руки,- понемногу успокаиваясь, усовестила она сама себя, - встречу, а там будет видно. Ведь отец всё-таки…»
- Здравствуйте, Полина Васильевна, - произнёс мужчина и  остановился у калитки.
- Здравствуйте, Владимир Фёдорович, - стараясь держать себя в руках, спокойно ответила она,   - проходите…
- Спасибо,  ну,  раз Вы меня уже знаете, то не надо представляться, - произнёс он.
- Не надо, Владимир Фёдорович, я и правда, ждала Вас, только не так скоро, может быть,  здесь поговорим, ребятишки уже спят.
- Да, да, - согласился он, присаживаясь на лавку, - Вот Вы говорите   скоро, а для  меня это  время показалось вечностью. С тех пор, как я узнал о детях, потерял покой и сон, считая каждую минуту…
Полина молчала, напряжённо глядя на него.
- Уважаемая Полина Васильевна, я сразу хочу сказать Вам... тьфу, какие казённые слова приходится говорить... не забуду, благодарен… Может, это так, но очень хочется найти нужные слова, которыми можно было бы  выразить признательность за то, что Вы сделали для моих детей и меня… Я слышал о Вашей печальной истории и понимаю, как Вы привязались к ним..- не успел он досказать, как она прервала его.
- Привязалась?! – удивлённо вскинула  Полина  на него взгляд, - Да я живу  ими! Не знаю, что бы было со мной, если бы не они… Я не могу красиво говорить, но... мне без них, как будто воздуха не хватает. Я с работы бегу домой со всех ног только потому, что знаю: ждут они меня… Но Вы отец, имеете право... только как же я-то без детишек останусь?  А впрочем, Вам-то какое до этого дело…
- Не говорите так, Полина Васильевна, - искренне ответил Владимир Фёдорович,- ведь я понимаю, что не только Вы, но и дети привыкли к Вам. Это не только Вашу душу по живому резать приходится, но и их тоже… Давайте не будем рубить с плеча.
- Давайте, утро вечера мудренее, - вздохнула она. - А сейчас проходите в избу.
          Опустившись на колени, он тихо, чтобы не разбудить ребят, встал у кровати, глядя с любовью на спящих детей и бережно поглаживая их рукой поверх одеяла.
- Как они выросли, особенно Витя.  А  Валюшку совсем крошкой в последний раз видел, не узнал бы, если бы встретил её случайно,- моргая влажными глазами, тихо произнёс он, возвращаясь на кухню.
- Садитесь, Владимир Фёдорович, за стол, пока ужин не остыл, - пригласила его Полина.
- А знаете, - сидя за чаепитием с пирогами, начал он  разговор, - я сейчас работаю на Кировском заводе, в войну занимался сборкой танков, на которых бойцы сразу же уходили в бой. Я и сам ушёл на танке, когда нас окружили. Был контужен, год воевал на Ленинградском фронте, а закончил войну в Германии, в составе Северо-Западного фронта командиром гаубицы. Моя  гражданская специальность инженер по технологической разработке и сборке механических узлов и агрегатов. Я думаю, может быть, и в вашем колхозе мне место найдётся. Могу шофёром и трактористом, да кем угодно, ради детей.  Пока они ко мне привыкнут.
- Зачем Вам это нужно?.. Не такая сладкая жизнь в колхозах, а по Вашей специальности у нас точно нет работы.  Машина у нас всего одна, и шофёр уже есть. Трактора на посевную  райцентр даёт. Так что здесь Вы можете остаться безработным, – невесело усмехнувшись, ответила Полина.
- Но мне нужно попробовать, пусть дети привыкнут, - взглянул он на неё.
- Живите, Владимир Фёдорович, Вас ведь никто не гонит, а там видно будет.
         Витя отца узнал сразу же и бросился ему на шею, а Валечка, спрятавшись за Полину и держась за её юбку, с любопытством поглядывала на незнакомого дядю.
- Валюшка, доченька, иди ко мне, я твой папа, -  уговаривал её Владимир Фёдорович. - Ты не узнала меня?..
Но девочка, хмурясь,  не шла на контакт.
- Потихоньку привыкнет, - успокоила его Полина, когда он вышел  во двор покурить.
        Уже неделю Владимир Фёдорович гостил в деревне. Как-то под вечер, возвращаясь с Вилейки, Витя спросил отца.
- Папа, а мы уедем одни без мамы Поли?.. А как же она одна останется?
-А вы бы хотели, чтобы и мама Поля с нами уехала?- спросил отец.
- Да, папа, без неё мы не хотим уезжать, - глядя на него, серьёзно ответил мальчик.
- Я тоже не  хочу без мамы, - поддержала Валечка, всё ещё держась на расстоянии.
            Поздно вечером, сидя на крыльце, Владимир Фёдорович, остановил Полину, выходившую из хлева, где  она  только что подоила свою Звёздочку.
- Полина Васильевна, я хотел бы поговорить с Вами о нашей дальнейшей жизни, - начал он разговор.
- А какая у нас с Вами дальнейшая жизнь? - грустно ответила она, ставя на крыльцо ведро с молоком. - Ребята попривыкнут к Вам,  и вы уедите. А я,.. ну что же,  жила же я одна, и сейчас постараюсь…
- Но дети без Вас не хотят уезжать… Да,  если честно сказать, и я тоже,.. хотел бы Вас просить подумать над тем... чтобы начать жизнь вместе, - робко произнёс он. - Вы можете не отвечать сейчас, подумайте… Вы привязались к детям, они к Вам… Я понимаю:  трудно всё  бросить, что с детства дорого, уехать неизвестно куда, но не на пустое же место,  и дети…
- Вы приглашаете меня к себе? – перебив его, прямо спросила Полина.- Ну ладно, детям, а Вам-то,  зачем я нужна?
- Полина Васильевна, скажите прямо, согласны ли Вы оставить всё и уехать с нами, я сделаю всё, чтобы… ты почувствовала рядом с нами счастливой,- переходя на «ты», с надеждой глядя ей в глаза, продолжал он.
- Владимир Фёдорович, давайте прекратим этот ненужный разговор, -  ответила она, заходя в избу…
         Зов родины
       Более тридцати вёсен прозвенело с того победного мая 1945 года.  А память о тех героических годах вечна. Каждый год в  день Победы Алексей Егорович и Антонина Петровна с двумя сыновьями Николаем и Сергеем приходят к скромному обелиску, что стоит на сельском кладбище, и приносят  к его подножью цветы. Эти цветы отважному герою-танкисту Морозову А. Е, чей подвиг будет жить в веках. И только в этот светлый май, попав с сердечным приступом в больницу, Алексей Егорович не смог придти к своему другу и тёзке.
       Очень хорошо, когда люди, как братья и сёстры, разъехавшись из родительского дома, по-прежнему ощущают себя единой семьёй и сквозь время не забывают  те трудовые-сороковые, где было столько пережито... 
       Часто приезжает в родную деревню, не забывая земляков и посещая могилку своей бабушки Анисьи, отважная медсестра Скворцова Мария Николаевна. После войны она съездила в те края, где когда-то её спасли.  Благодарила этих добрых и смелых людей, которые, рискуя собой, спасли её жизнь. Побывала она и в партизанском лагере, где ей пришлось воевать до освобождения этих мест советской армией. Зашла в свою землянку. Деревянные нары, буржуйка, у подслеповатого оконца столик, бревенчатый настил… Сейчас в лесу тихо. Кроны сосен чуть поскрипывая, раскачиваются от лёгкого ветра. Между ними вверху бездонное голубое и мирное небо.
     Судьба ещё одного земляка, фронтовика-артиллериста, Героя Советского Союза Григория Баева, сложилась удачно. Он  живёт и работает  в городе Тамбове вместе со своей семьёй и матерью Аграфеной Васильевной. Тоже частенько приезжает в свои Верхние Бобры, встречаясь с земляками.
        Козыревы как жили, так и живут,  и трудятся  в родном колхозе. Они  воспитали  четверых детей, которые  уже имеют свои семьи. А Владимиру Николаевичу в Московской клинике им. Бурденко  всё-таки сделали операцию на сердце, где ювелирно извлекли опасный осколок.
     Александра Егорова за  рекордные надои молока от знаменитой тамбовской пёстрой была удостоена высокой государственной награды.  Сейчас она возглавляет новый животноводческий комплекс, построенный в её родном колхозе.  Александра Тимофеевна по-прежнему  живёт одна, не забывая своего без вести пропавшего мужа и втайне надеясь, на то, что он, возможно потерявший память, возможно изувеченный, но живой.
     Выйдя замуж на третий год после  войны, уехала из колхоза в соседний  район Екатерина Ельникова. Но тоже не забывает своих подруг и трудовую молодость, часто наведывается в родную деревню к своим девонькам.
       Всю жизнь прожили в своей деревне Полозковы Тимофей и Ефросинья. А вот дети их, выучившись, разъехались  по городам и весям, изредка навещая своих стариков.
Вместе со своим  Юрием и тремя детьми уехала из деревни в Тамбов  Анна Горелова, по мужу Борисова, которая впоследствии стала  директором крупной торговой сети. Но и она не забывает свою беспокойную  молодость, нет-нет,  да и появится в родных пенатах, даря своим подругам щедрые подарки.
         На пятом году мирной жизни ушёл из жизни  вечный труженик и деревенский балагур дед Митрофан.
- Вот ведь, Егорыч, разве не обидно, жизнь-то,  какая хорошая налаживается, а мне пора уходить.  Ужо архангел, заиграй по нему колотушка, за мной приходил. Пора с жизней-то прощаться. Ты, Егорыч, прости ужо меня, и Антонида твоя пусть простит, дурака, что набрехал я  тогда на хорошего человека. Не понял я тогда что к чему, не понял, что такого геройского фронтовика она приютила… Царство ему небесное…
         Не дождавшись с войны своего Андрея, в одиночестве состарилась и Вера Осокина. Дети тоже разъехались, двое из них живут в Ростове, одна в Москве, работает в одном НИИ, все женаты и замужем. Изредка привозят внуков к бабушке Вере в родные Верхние Бобры.  Но и сама  она  ещё ездит в гости к своим детям в Ростов. Не забывает и всегда наведывается к своему  родному  брату Ивану и золовке Евдокии, которые доживают свой век  с сыном Степаном, помогая в воспитании внуков.  Часто  приходит Вера Кирилловна  и к обелиску,  воздвигнутому в городском парке,  героям-молодогвардейцам, на котором увековечено имя её любимой племянницы Нины, возлагая к подножью скромный букетик ландышей.
    Передав колхоз в надёжные руки вновь избранному председателю, Морозову Алексею Егоровичу, уехала из Верхних Бобров в Ленинград Полина Васильевна  Матвеева, где её ждали муж и двое детей, Витя и Валя.
       Осталась верна своей родной деревне Антонина Петровна  Морозова, уговорив Алексея Егоровича остаться на прежней должности, председателем  колхоза, когда его хотели перевести на руководящую работу в райисполком в Вешние Бобры. А,  в общем-то, его и уговаривать не надо было, он  тоже  был искренне предан своей родной деревне.
- Простите, что я не смог оправдать Вашего  доверия, но я постараюсь на своём месте работать ещё лучше, чтобы и колхоз процветал, и люди жили хорошо. Они это заслужили, - отказываясь от выгодного предложения, ответил он  тогда районному начальству.

                Эпилог

       Заканчивался май. За деревней зазеленела нива. На лугах и пастбищах под налетевшим внезапно  ветерком заколыхалась изумрудная  трава. Небо, затягиваясь наползающими из-за горы дождевыми тучами, быстро темнело. Замолчали даже самые весёлые птицы. Налетевший порыв ветра разметал  трепещущую ветлу,  стоящую у края дороги, склоняя её верхушкой к земле. Мечущийся в потемневшем небе ястреб прокричал над деревней, предупреждая своих  птенцов об опасности,  и скрылся из виду за горой. По озимым посевам, освещённым на миг ярко вспыхнувшей молнией, прокатилась дрожь. Сверкнуло ещё и ещё. Деревня,  вжавшись в склон горы, примолкла, словно ища защиты. И вдруг небо, будто бы выплёскивая все запасы воды из огромного   прозрачного аквариума, серым маревом слилось с землёй.  «Дождь-то, какой!..  Как в тот  счастливый май,  перед  самой  Троицей, в канун нашей свадьбы.  Жаль, что Алёша в больнице. Он никогда не забывал про  этот день и всегда приносил мне с поля букет незабудок. Зря старухи говорили тогда, что в мае свадьбу играть -  всю жизнь маяться.  Нет, это оказалось не так, дай Бог, чтобы все так жили, как мы с Алёшей», - улыбнувшись, подумала Антонина Петровна, глядя в окно.
        А дождь косыми нитями, пробежав  по траве, кустам и деревьям, зашлёпал крупными каплями  по земле, словно смывая с неё накопившуюся усталость…

                Февраль 2016г., пос. Ува.